Эл Райс. Мэйфейрские ведьмы

в смерти преподавателя из колледжа и проклинала за то, что он избавился от
соперника, ибо хотел, чтобы Дейрдре принадлежала только ему одному --
демону, который бродит по ночам здесь, в Новом Орлеане, по улицам Садового
квартала.
Согласитесь, объяснение весьма красноречивое, однако оно едва ли могло
соответствовать действительности, если учесть, что никакого "преподавателя
из колледжа" не существовало. Но что же -- или кого -- имела в виду Дейрдре?
Неужели это Лэшер столкнул Кортланда с лестницы или напугал его так сильно,
что тот упал сам? А если да, то почему?
Фактически на этом и закончилась жизнь Дейрдре Мэйфейр. В течение
следующих семнадцати лет ее перевозили из одной психиатрической клиники в
другую, везде держали взаперти, подвергали бесчисленным процедурам,
электрошоковой терапии и пичкали несметным количеством самых разных
лекарств. Иногда на очень короткое время она возвращалась домой, но это был
уже только призрак той девушки, которую я когда-то знал...
Наконец, в 1976 году Дейрдре -- измученную, постоянно напряженную,
лишенную памяти бессловесную калеку с широко раскрытыми глазами -- в
очередной раз привезли на Первую улицу, и с тех пор она не покидала особняк.
Специально для нее боковую террасу нижнего этажа затянули сеткой от
москитов. Год за годом независимо от погоды бедняжку ежедневно выводили туда
и усаживали в кресло-качалку. Так она проводила многие часы -- застыв без
движения вполоборота к видневшейся за деревьями улице.
-- Она не способна вспомнить даже то, что произошло всего лишь минуту
назад, -- пояснял один из наблюдавших ее докторов. -- Живет только
сиюминутными ощущениями. Нормальному человеку это трудно представить. Грубо
говоря, разум у нее отсутствует вовсе.
Описания подобного состояния имеются в научной литературе, но лишь
относительно очень старых людей, которые достигли крайней степени одряхления
и медленно угасают в гериатрических клиниках, бессмысленно глядя на
окружающий мир и при этом фактически ничего не видя и не воспринимая. Тем не
менее Дейрдре продолжали вводить какие-то сильнодействующие лекарства, якобы
предотвращающие "приступы возбуждения", -- так, по крайней мере, говорилось
докторам и медсестрам, которые были к ней приставлены.
Каким же образом, когда и почему Дейрдре Мэйфейр превратилась в
"безмозглую идиотку", как называли ее обитатели Ирландского канала, в "милый
пучок морковки", как ласково величала свою подопечную одна из сиделок? В
первую очередь виновата в том, наверное, пресловутая шоковая терапия,
которую применяли во всех психиатрических клиниках, где довелось побывать
Дейрдре начиная с 1959 года. Свою лепту внесли и разного рода лекарственные
препараты, транквилизаторы едва ли не нервно-паралитического действия,
которыми щедро потчевали свою пациентку доктора, причем иногда в самых
удивительных и даже немыслимых комбинациях, о чем свидетельствуют записи в
ее медицинских картах.
Трудно судить, насколько оправданным было использование того или иного
метода лечения. Примерно с 1962 года Дейрдре перестала разговаривать, во
всяком случае хоть сколько-нибудь логически и связно. Как только действие
транквилизаторов заканчивалось, она начинала плакать или кричать; время от
времени ломала или разбивала вещи, а бывали периоды, когда она просто
валилась на пол, закатывала глаза и беспрестанно выла.
На протяжении многих лет мы продолжали скрупулезно собирать любую
информацию о Дейрдре Мэйфейр, стараясь хотя бы раз в месяц встречаться с
кем-либо из врачей, медсестер, сиделок или иных людей, побывавших в особняке
на Первой улице. Тем не менее полученные сведения не всегда позволяли
составить целостную картину происходящего за его стенами. Добраться до
больничных архивов было еще труднее -- их сотрудники ревностно хранили
врачебную тайну. Более того, как минимум в двух лечебных заведениях записи,
касавшиеся Дейрдре, отсутствовали вообще.
Один из докторов признался нашему агенту, что по собственной инициативе
уничтожил историю болезни Дейрдре, а врач другой клиники уволился оттуда
вскоре после выписки своей странной пациентки, оставив после себя лишь
несколько загадочных строк "Неизлечима. Страшная трагедия. Тетушка требует
продолжения лечения, однако данное ею описание симптомов и поведения больной
невероятно и не заслуживает доверия".
Естественно, мы по-прежнему вынуждены опираться и на светские сплетни,
и на рассказы соседей и знакомых семейства Мэйфейр.
Несмотря на то что практически всю свою, так сказать, взрослую жизнь
Дейрдре находится под воздействием лекарств и сознание ее затуманено, возле
нее, если верить слухам, продолжает появляться "загадочный темноволосый
мужчина". Сиделки из лечебницы Святой Анны видели "какого-то человека,
входившего в ее палату". В техасской больнице, где Дейрдре пробыла совсем
недолго, врач несколько раз сталкивался с "таинственным посетителем",
который "словно испарялся", прежде чем доктор успевал задать ему вопрос, кто
он и что делает в палате. В санатории на севере Луизианы сиделка жаловалась
своему начальству, что видела привидение. Чернокожие санитары сталкивались с
незнакомцем чаще других.
-- Уверяю вас, это не человек, -- твердо заявила нам одна из темнокожих
женщин. -- Я могу определить это с первого взгляда. Я вижу духов. Я умею их
вызывать. Я знаю, кто он, а он знает, кто я, и никогда не подходит ко мне
близко.
Как и во времена детства Дейрдре, рабочие отказываются приходить на
Первую улицу и из уст в уста передаются все те же истории о том, что в доме
обитает "какой-то человек", который не желает, чтобы там что-либо менялось.
Тем не менее кое-что все же было сделано. В особняке обновили
электропроводку и в нескольких комнатах установили кондиционеры. Все работы,
однако, велись под строгим и неусыпным контролем самой Карлотты Мэйфейр.
Старый садовник по-прежнему ухаживает за газонами и в случае
необходимости подкрашивает проржавевшую ограду.
Однако в целом особняк, почти скрытый от посторонних глаз огромными
ветвями разросшихся дубов, постепенно ветшает. По ночам возле когда-то
построенного Стеллой, а теперь заросшего лилиями и дикими ирисами бассейна
поют лягушки. Деревянные качели Дейрдре давно упали со стоящего в самой
глубине сада огромного дуба и превратились в кучу искореженных обломков,
едва заметных в высокой траве.
Многие из тех, кто, проходя мимо дома, останавливался, чтобы поглазеть
на Дейрдре, неизменно сидящую в своем кресле-качалке на боковой террасе,
видели рядом с ней "очень симпатичного молодого человека, наверное
родственника". Сиделки, ухаживавшие за больной, часто увольнялись только
потому, что их пугал "этот странный мистер", который вдруг появлялся возле
их подопечной и так же внезапно исчезал -- "ну прямо как привидение". Иногда
им казалось, что за ними кто-то наблюдает, но, обернувшись, они лишь краем
глаза успевали заметить неясную тень.
-- Около нее все время толчется какой-то призрак, -- заявила в
агентстве по найму молоденькая сиделка, объясняя причину своего ухода из
особняка-- Однажды он появился прямо среди бела дня -- знаете, ничего
ужаснее в жизни своей не видела. Ноги моей больше не будет в том доме!
Я пригласил девушку на ленч, и в разговоре она вспомнила еще несколько
подробностей:
-- В целом мужчина как мужчина. Темные волосы, карие глаза, одет
хорошо; темный костюм, белая рубашка. " Но... Господи, мне стало вдруг так
страшно! Он просто стоял рядом с ней, освещенный солнцем, и смотрел на
меня... Я уронила поднос и закричала...
Подобных отказов медицинского персонала различного уровня от работы в
семействе Мэйфейр было немало. Мы не теряем из виду этих людей, по
возможности встречаемся с ними и записываем их свидетельства. При этом,
однако, сами стараемся не посвящать их в подробности и не открывать истинных
причин нашего интереса к тому, что, где и когда им довелось видеть или
слышать.
Вывод, сделанный нами на основе полученной информации, был, мягко
говоря, малоутешительным, даже пугающим. Вполне возможно, разум Дейрдре
оказался разрушенным до такой степени, что она полностью утратила контроль
над Лэшером и таким образом подсознательно позволила ему появляться рядом с
ней не только в любое время, но и во вполне материализованной форме.
Иными словами, она превратилась в лишенного разума медиума, в
беспомощную ведьму, находившуюся во власти того, кто всегда был рядом.
Существовала и иная вероятность. Лэшер мог появляться лишь затем, чтобы
заботиться о Дейрдре, утешать ее и доставлять ей минуты счастья теми
способами, о которых мы даже не подозреваем.
В 1980 году мне в руки попала хлопчатобумажная накидка Дейрдре,
выброшенная за ненадобностью в мусорный ящик на заднем дворе особняка. Я
увез ее в Лондон и передал в руки Лорен Грант, наиболее сильному
психометрику нашего ордена.
До того момента Лорен ничего не знала о Мэйфейрских ведьмах, однако в
данных обстоятельствах телепатия могла сыграть определенную роль, поэтому я
постарался максимально закрыть от нее собственный разум.
-- Я вижу сияние счастья, -- едва коснувшись накидки, сказала Лорен, --
эта вещь принадлежала человеку безгранично счастливому. Женщине, живущей
словно во сне. Она грезит о зеленых садах и сумеречных небесах, она видит
перед собой великолепные закаты. Ветви деревьев опускаются почти до земли. С
одной из них свисают качели. Это девочка? Нет, подождите, это уже вполне
взрослая женщина. Дует теплый ветерок. -- Лорен погладила пальцами материю и
еще сильнее прижалась к ней щекой. -- О да! У нее есть прекрасный любовник.
Красавец в духе Стирфорта из "Давида Копперфильда", Он удивительно нежен, а
когда его руки касаются этой женщины, она буквально льнет к нему и готова
ради него на все. Но кто же она? Ей можно только позавидовать. На ее месте
захотела бы оказаться любая женщина в мире. Хотя бы на несколько мгновений!
Действительно ли такова была подсознательная жизнь Дейрдре Мэйфейр? К
сожалению, узнать это от нее самой нам не суждено никогда.
Пожалуй, относительно одежды здесь уместно будет упомянуть одну деталь:
что бы ни было надето на Дейрдре -- ночная рубашка или накидка, начиная с
1976 года на ее шее неизменно сиял фамильный изумруд Мэйфейров.
Мне самому неоднократно удавалось видеть ее издали. До 1976 года я
успел побывать в Новом Орлеане трижды, а после возвращался в этот город
много раз, чтобы собрать как можно больше новой информации.
Часть времени я обязательно проводил на улицах Садового квартала и,
конечно же, прогуливался мимо особняка Мэйфейров. Я побывал на церемониях
погребения мисс Белл, мисс Милли и мисс Нэнси, а также последнего из сыновей
Кортланда -- Пирса, скончавшегося от инфаркта в 1984 году.
На всех этих церемониях я сталкивался с Карлоттой Мэйфейр. Наши взгляды
встречались. Трижды, проходя мимо, я вкладывал ей в руку свою визитную
карточку. Она не сделала ни единой попытки встретиться со мной. Однако не
было больше с ее стороны и угроз -- во всяком случае, явных.
Карлотта Мэйфейр уже очень стара. Волосы стали совершенно седыми, а
худоба производит впечатление болезненной. Однако она по-прежнему ежедневно
появляется в своей конторе. Ей давно уже не по силам подняться по ступеням
трамвая, поэтому приходится брать такси. В их доме на Первой улице осталась
лишь одна чернокожая служанка, если, конечно, не считать преданной нянюшки
Дейрдре.
В ходе каждого своего пребывания в Новом Орлеане я находил все новых и
новых "свидетелей", готовых рассказать мне о "темноволосом мужчине" и
загадочных событиях, происходивших в особняке Мэйфейров. Все рассказы
звучали очень похоже.
Хотя Дейрдре Мэйфейр еще жива, ее история на самом деле практически
окончена.
Пора перейти к детальному описанию жизни единственной дочери и
наследницы Дейрдре Роуан Мэйфейр, которая ни разу не была в родном городе с
того самого момента, когда через шесть часов после ее рождения реактивный
лайнер поднялся в воздух и увез девочку на противоположный край континента.
В настоящий момент попытку собрать воедино имеющиеся у нас разрозненные
данные следует, безусловно, считать преждевременной, однако та информация,
которой мы располагаем, уже позволяет с большой степенью уверенности сделать
весьма важный вывод: судя по всему, Роуан Мэйфейр, которой практически
ничего не известно о ее настоящей семье, о ее исторических корнях и тем
более о полученном ею наследии, возможно, является наиболее сильной и
могущественной из всех когда-либо существовавших Мэйфейрских ведьм.

12

После уличной жары прохлада оснащенного кондиционерами помещения
похоронной конторы "Лониган и сыновья" показалась ей особенно приятной.
Однако уже через несколько мгновений она почувствовала, что вот-вот упадет в
обморок -- быть может, контраст между нестерпимой духотой и едва ли не
ледяными струями воздуха был слишком велик. Стоя в уголке, никем не
замеченная, она дрожала как в лихорадке, и все происходящее вокруг казалось
каким-то фантастическим сном.
Поначалу насыщенный теплом и влагой летний день не вызывал у нее
никаких неприятных ощущений. Первые признаки слабости и озноба появились
именно в тот момент, когда она подошла к мрачному особняку, стоявшему на
пересечении Честнат-стрит и Первой улицы.
И вот теперь, в этом зале с задрапированными белым дамастом стенами,
освещенном небольшими хрустальными люстрами и заполненном приглушенным гулом
голосов, она словно окончательно утратила чувство реальности и погрузилась в
таинственный сон... Окон в зале не было, однако, вполне возможно, они
скрывались за драпировками.
С того места, где она стояла, невозможно было разглядеть, кто лежал
внутри гроба, водруженного на высокий постамент возле дальней стены
соседнего зала. Видны были лишь отполированное дерево, серебряные ручки и
пышная шелковая обивка откинутой крышки, но и их время от времени заслоняли
толпящиеся повсюду незнакомые, хорошо одетые люди.
"Ты должна заглянуть в этот гроб, -- говорила она себе, чувствуя, как
непроизвольно сжимаются от напряжения мышцы лица и каменеет все тело. -- Ты
должна пересечь это зал и пройти через следующий. В этом нет ничего
особенного. Посмотри. Все именно так и поступают... "
Да, действительно, посетители один за другим подходили к постаменту,
поднимались на возвышение и бросали прощальный взгляд на лежавшую внутри
гроба женщину.
Должен же кто-нибудь в конце концов обратить на нее внимание и
поинтересоваться, кто она и что здесь делает. И тогда она вместо ответа
задаст им свои вопросы: "Кто все эти люди? Почему они здесь? Знают ли они,
кто такая Роуан Мэйфейр?"
А пока ей оставалось только наблюдать... Мужчины в светлых костюмах,
женщины в очаровательных платьях, некоторые даже в шляпках и перчатках...
Человек двести, не меньше, всех возрастов... Как давно ей не приходилось
видеть туалеты таких ярких тонов, пышные юбки, туго стянутые ремешками в
талии...
В толпе можно было видеть и совершенно лысых джентльменов в белых
льняных костюмах и с тросточками в руках, и юношей, явно чувствовавших себя
неловко в тугих воротничках и галстуках, и множество ребятишек -- от
младенцев, ползавших по ковру или сидевших на коленях у взрослых, до
подростков, игравших рядом со старшими...
Она вдруг поймала на себе пристальный взгляд девочки лет двенадцати с
рыжими, повязанными лентой волосами. Надо же! В Калифорнии ей никогда не
доводилось видеть, чтобы девочки, в таком возрасте -- да и, если быть
откровенной, в любом другом -- носили ленты. Голову этой девчушки украшал,
огромный атласный бант персикового цвета.
Все разодеты как на праздник, подумалось ей. И тон бесед, прямо
сказать, весьма радостный. Такое впечатление, что все эти люди собрались
здесь на свадебную церемонию, хотя ей еще не приходилось бывать на таких
многолюдных свадьбах.
В какой-то момент толпа вдруг расступилась, и она увидела на возвышении
худощавого пожилого человека невысокого роста, одетого в костюм из легкой
полосатой ткани. Он долго стоял, пристально всматриваясь внутрь гроба, потом
с трудом опустился возле него на колени. Как это Элли говорила? "Я хочу,
чтобы перед моим гробом стояла обитая бархатом скамеечка"? До сих пор Роуан
никогда в жизни не встречала людей в таких костюмах. Видела их только в кино
-- в старых, мрачно-зловещих черно-белых фильмах, где скрипели опахала,
орали на жердочках попугаи и Хэмфри Богарт ссорился с Сидни Гринстрит.
То, что она видела перед собой сейчас, очень походило на такие фильмы
-- нет, не в смысле мрачной атмосферы, а в смысле отражения времени. Она
словно вновь очутилась в прошлом, в той эпохе, которая осталась навеки
погребенной в земле Калифорнии, и, быть может, потому испытала вдруг
ощущение внутреннего покоя -- нечто схожее с тем, что испытал один из героев
"Сумеречной зоны", когда, сойдя с поезда, неожиданно для себя оказался в
маленьком городке, где на дворе по-прежнему неторопливо текло девятнадцатое
столетие.
"У нас, в Новом Орлеане, похороны проводились по всем правилам, --
вспомнились ей слова Элли. -- Пожалуйста, пригласи моих друзей... "
Однако скромная, почти аскетичная церемония похорон Элли не имела
ничего общего с тем, что Роуан видела сейчас. Тогда, в Калифорнии, на службе
присутствовали лишь несколько друзей Элли. Худые, загорелые, они сидели на
самых краешках откидных стульев в церкви и казались растерянными и словно
обиженными смертью приятельницы.
-- Она ведь просила не присылать цветов, -- оправдывались они перед
Роуан.
-- Да, но мне подумалось, что будет ужасно, если, их не будет вообще,
-- отвечала она.
Крест из нержавеющей стали... Бессмысленные, бесполезные слова,
произнесенные совершенно посторонним человеком...
А здесь... Здесь повсюду были цветы. Море цветов: великолепные розы,
яркие гладиолусы, лилии... И еще, и еще, и еще... Она даже не знала, как они
называются. Капли воды, в которых, причудливо преломляясь, отражался свет,
сияли на трепещущих лепестках и листьях. Между стульями, в нишах и в углах
залов на специальных проволочных треногах стояли огромные венки, украшенные
белыми лентами и бантами, на некоторых можно было прочесть написанное
серебром имя: Дейрдре. Дейрдре...
И вдруг это имя -- имя матери -- запестрело везде. Куда бы она ни
взглянула, повсюду лишь Дейрдре, Дейрдре, Дейрдре... В то время как дамы в
элегантных нарядах пили белое вино из высоких бокалов, а девчушка с лентой в
волосах все так же пристально разглядывала Роуан, в то время как монахиня в
темном одеянии, белом головном уборе и черных чулках, склонив голову,
слушала мужчину, который что-то шептал ей на ухо, и одновременно
присматривала за окружившими ее маленькими девочками, во всех концах зала
серебром звенел безмолвный плач: Дейрдре, Дейрдре, Дейрдре...
А цветы все несли и несли -- миниатюрные деревья из проволоки, сплошь
увитой папоротниками с искусно вплетенными среди них красными розами.
Какой-то крупного сложения мужчина с пухлыми щеками поставил небольшой, но
на редкость красивый букет почти возле самого гроба.
В воздухе витал потрясающий аромат. Элли всегда жаловалась, что в
Калифорнии цветы не имеют запаха. А здесь, в небольших залах, все было
буквально пропитано им -- словно смесью самых изысканных духов. Да, теперь
Роуан поняла, что имела в виду Элли. Здесь все было настоящим: и тепло, и
влажность, и краски; здесь все становилось видимым и почти осязаемым.
Но на Роуан вдруг снова накатил приступ дурноты, а душный, густо
насыщенный запахами воздух еще больше усиливал неприятные ощущения. Толпа
практически скрыла от нее стоящий в отдалении гроб. Ей вновь почему-то
вспомнился высокий и мрачный особняк, стоящий "на самой окраине набережной в
центральной части города", -- именно так описал его служащий в отеле. Это,
должно быть, именно тот дом, который по-прежнему снился Майклу. Если,
конечно, их здесь не тысячи -- с одинаковыми чугунными, украшенными розами
оградами и зарослями бугенвиллей, скрывающими обветшавшие, блекло-серые
стены. Господи, как же он красив, этот старый особняк!
"Дом моей матери? Мой дом? Ну где же Майкл?"
Внезапно толпа расступилась, и Роуан вновь увидела длинную стенку
гроба. Ей показалось, или на фоне шелка перед глазами действительно на миг
мелькнул профиль женщины, покоящейся внутри? Элли хоронили в закрытом гробу.
А погребение Грэма свершилось вообще без официальной церемонии. Его друзья
просто собрались в одном из баров.
"Сейчас ты подойдешь к возвышению и поднимешься по ступеням к гробу, --
мысленно приказывала себе Роуан. -- Ты обязана это сделать. Разве не затем
ты приехала сюда? Разве не ради того, чтобы бросить прощальный взгляд на
свою мать, ты нарушила данное Элли обещание?.. Неужели я не сплю? Неужели
наяву вижу эту девочку в перетянутом по талии пояском платьице и белых
чулочках, обнимающую за плечи пожилую женщину?"
Ах, ну почему здесь нет Майкла? Это его мир. Если бы он был сейчас
здесь и мог снять перчатку и прикоснуться к руке мертвой женщины... Но что
бы он увидел? Владельца похоронной конторы, впрыскивающего бальзамирующий
раствор в вены покойницы? Или кровь, стекающую по специальному желобу под
белым столом для бальзамирования? Дейрдре... Имя, написанное серебром на
ленте, украшающей ближайший к Роуан венок из хризантем. Дейрдре -- на ленте,
повязанной на венке из роз, стоящем напротив...
"Ну же. Чего ты ждешь? -- Роуан не могла заставить себя сдвинуться с
места, -- Давай же, иди".
Она попятилась к двери и прислонилась к косяку.
Трое маленьких ребятишек подбежали к пожилой светловолосой женщине, и
та, раскинув руки, обняла их всех разом. Малыши по очереди целовали ее в
трясущиеся щеки, а женщина в ответ лишь молча кивала головой.
"Интересно, они тоже мои родственники?" -- подумала Роуан.
И вновь перед ее мысленным взором возник старый особняк -- туманный,
лишенный деталей образ, мрачный, почти фантастический. Она поняла, почему
Майкл так любил этот дом, почему ему нравился квартал, где тот стоял. Но
Майкл даже не подозревает, что этот дом принадлежал ее матери. Он не знает,
что происходит. Майкл исчез. Возможно, он никогда больше не появится в ее
жизни, и останется только воспоминание о проведенном вместе уик-энде и это
непреходящее чувство...
"Мне необходимо вернуться домой... Дело не в видениях... Просто я не
могу здесь больше оставаться... Я понял это в тот день, когда оказался в
океане... "
Дверь за спиной Роуан распахнулась, и она молча отступила в сторону,
пропуская входившую в зал пару. Мужчина в помятом белом костюме, слегка
склонив толстую шею, что-то тихо говорил своей спутнице -- статной женщине в
безукоризненно сшитом спортивного покроя платье с отрезной талией; ее седые,
отливающие металлом волосы были туго скручены в узел на затылке.
-- Беатрис! -- послышалось чье-то приветствие. Совсем еще молодой
человек устремился им навстречу и расцеловался с женщиной.
-- Я так рада видеть тебя, дорогая, -- прозвучал другой голос, женский.
-- Нет, ее еще никто не видел, но она должна приехать с минуты на минуту.
Их манера говорить походила на ту, что была свойственна Майклу, и
одновременно разительно от нее отличалась. Двое мужчин с бокалами в руках,
шепотом о чем-то беседуя, прошли между Роуан и недавно прибывшей парой и
затерялись в толпе, заполнявшей второй зал. Входная дверь вновь открылась --
с улицы пахнуло жаром и донесся шум уличного движения.
Роуан отошла в дальний угол. Оттуда ей наконец стал виден весь гроб.
Половина крышки была опущена, скрывая под собой ноги и нижнюю часть туловища
покойницы, и Роуан это показалось нелепым, хотя она и не смогла бы объяснить
почему. На пышной шелковой подушке чуть выше головы лежал крест. Самой
головы видно не было -- только легкая тень на фоне сияющего шелка.
"Ну же, иди, -- подбадривала себя Роуан. -- Неужели подняться на это
возвышение для тебя страшнее, чем войти, в операционную? Подойди к гробу.
Да, ты окажешься у всех на виду. Ну и что? Они же не знают, кто ты".
Однако тело вновь словно свело судорогой, и она не могла сделать ни
шагу.
Как будто издалека до нее донесся чей-то голос. Она понимала, что он
обращен именно к ней, что следует повернуть голову и ответить, и тем не
менее продолжала молча стоять в той же позе. Девчушка с бантом удивленно
смотрела в ее сторону, недоумевая, почему эта женщина так странно себя
ведет.
-- ... Джерри Лониган. К вашим услугам. А вы доктор Мэйфейр, если не
ошибаюсь?
Роуан тупо взглянула на говорящего. Полный мужчина с тяжелой нижней
челюстью и ярко-синими с зеленоватым отливом глазами... Нет, глаза скорее
напоминали шарики из синего мрамора -- совершенно круглые и очень синие.
-- Вы доктор Мэйфейр?
Она бросила взгляд на его протянутую руку. Крупная, тяжелая, как
звериная лапа. Роуан понимала, что достаточно просто коснуться, пожать ее,
но напряжение во всем теле достигло такой силы, что она не смогла сделать
даже это. Ей казалось, что застыли даже глаза. Господи, да что с ней такое?
Откуда эта тревога? Почему тело отказывается подчиняться разуму? Ведь ради
этой минуты она преодолела две тысячи, миль.
-- Я хочу... -- Не в состоянии выдавить из себя еще хоть слово, она