Андреев Г.. Белый Бурхан

   - Сам же ты что-то ешь! - вспыхнула Сапары.
   - У соседей покупаю! Купленое тратится меньше, чем свое.
   - А я думала, что поможешь нам... Кучук обескураженно развел руками:
   - Я бы рад помочь... Самого чуть не разорила непогода! Потому и за деньгами к вам приехал... Ну ладно, сестра, не горюй! Обживетесь, все будет! Дельмек - человек надежный.
   И Кучук, похлопав ее по спине ладонью, торопливо вышел.
   Сапары грустно усмехнулась: вот и все. Муж уехал неведомо куда и зачем, а брат отказал даже в малой помощи... Живи одна, Сапары, как сумеешь! Ты же сама этого хотела?..
   Все в жизни устроено удивительно просто: родился, пожил немного, умер. Нет тебя - и нет памяти о тебе! И у людей так, и у животных... Но ведь какой-то след на земле каждый оставляет? Должен, обязан оставлять!..
   Дельмек стоял над трупом погибшего коня и мучительно вспоминал его кличку. Не вспомнил. А может, ее у него и не было? Конь он конь и есть. Зачем ему имя?
   Конь погиб, сорвавшись на мокрой осыпи, едва не утащив в пропасть и самого всадника - хорошо, не в седле был Дельмек, а в поводу вел его, огибая отвесно падающую скалу. Дельмек даже и не помнил, когда и как он успел отпустить уздечку, хотя всегда ее наматывал на кулак!..
   Теперь придется через все перевалы пешком идти, пока не повезет набрести на скотовода, который согласится отдать за пару золотых монет хорошего коня под седлом. Седло-то и свое можно было бы снять с погибшего коня, но далеко ли уйдешь с ружьем на одном плече, а с седлом - на другом.
   Сняв нож с опояски, Дельмек отточил его на плоском камне, начал привычно разделывать тушу. Шкура ему не нужна, а вот несколько кусков хорошего мяса не помешают. Соорудив из двух камней очаг, натаскав ворох сушняка, Дельмек разжег костер, нанизал на палку куски мяса, медленно поворачивая их в огне, обжарил. Жаль, конечно, что нет и крошки теертпека с собой, но конину и без хлеба есть можно...
   Он далеко и надежно ушел от возможной погони. Теперь даже временный аил - чадыр - можно поставить, заняться охотой в горах. Конской туши ему на неделю хватит, если мясо заранее приготовить, чтобы не протухло. Конечно, коня жалко, но ведь рано или поздно, а его все равно бы пришлось бросить или подарить кому-нибудь. В алтайский аил хорошо приезжать на коне, а в русскую деревню лучше входить пешком, потому хотя бы, что идешь за милостыней, а не гордыню свою показать... Да и ружье придется бросить или спрятать в камнях...
   Ружья Дельмеку совсем не жаль - назад к охотничьему ремеслу он теперь уже возвращаться не собирался: и годы не те, и охоты особой нет по горам лазить... Да и понял уже бывший лекарь, превратившийся в бездомного бродягу, что легче и проще прожить среди людей на обмане, если совести не иметь ни капли!
   Теперь Дельмек не хотел никаких встреч со своими старыми знакомыми. Его след должен навсегда затеряться в горах, а имя исчезнуть из памяти Сапары, Учура, Кучука и других неприятных для него людей... Как имя этого вот коня, сорвавшегося в пропасть...
   В горах мало торных дорог. В жизни их еще меньше. И у каждого человека может быть множество дорог, но всего одна жизнь, которая и есть самая главная дорога человека! И слишком дорого ему обходится уступка другим хотя бы одного вершка этой дороги: там постоял, здесь переждал, начнешь вспоминать и получится, что только и делал, что пропускал мимо себя другие жизни!
   Уже пора было думать о ночлеге, а Дельмек все не мог расстаться со своими мыслями, которые текли и текли, подобно реке, ударяясь волнами то о правый берег, то о левый...
   Догорал костер, росла горка жареного мяса, лежащая поверх подсохшей шкуры коня. Надо подняться и еще сходить за сушняком, но на это уже не было ни сил, ни желания.
   - Кто такой? Почему очаг зажег, а аил не поставил?
   - Сейчас поставлю, - равнодушно отозвался Дельмек, как бы отвечая на свои мысли. Вздрогнул от собственного голоса, выронил палку с куском мяса. Она шлепнулась в огонь и сразу же вспыхнула коптящим пламенем. Дельмек выхватил ее из огня и только теперь поднял голову. - Э-э, кто тут?
   Рослый серый аргымак в молодых яблоках. Хорошая сбруя с серебряными мгами. Стальные кованые стремена русской работы. Высокие черные сапоги. Штаны из синего плиса. Кожаная куртка, перехваченная ремнями. Румяное усатое лицо с желтыми рысьими глазами. Лисья шапка с малиновой кистью, опушенная мехом выдры... Зайсан!
   - Кто ты такой? Почему молчишь?
   - Дельмек. Охотник.
   - На собственного коня охотился? - рассмеялся великолепный всадник. Молодец!
   - Так получилось, - смутился Дельмек, - не пропадать же мясу!
   - А ты скуп, Дельмек! Или - расчетлив?
   - Просто, я два дня ничего не ел, зайсан.
   - Охотник и - голодный? На кого же ты охотился? Может, на людей? Сидишь-то рядом с тропой! Добычу ждешь?
   Дельмек вскинул голову:
   - Охота на людей - не мое ремесло! Всадник сдержанно рассмеялся:
   - Отчего же? Ремесло довольно почтенное в наше
   время!
   - У вас ко мне какое-то дело, зайсан? - нахмурился
   Дельмек.
   Нахмурился и всадник:
   - Извини, Дельмек. Я пошутил... Где твой дом? Дельмек опустил глаза:
   - У меня нет дома. Был, теперь нет! Ничего у меня
   нет...
   - Это плохо. Даже у зверя есть нора!
   Всадник уже начал раздражать незадачливого охотника. Хорошо скалить зубы, когда ты сыт, хорошо одет, вооружен и под тобой отличный конь, который не оступится на предательски уползающей из-под ног тропе и не сорвется в пропасть! Впрочем, со стороны он, действительно, смешон, и встреться в хорошие времена Дельмеку такой же бедолага, как он сейчас, то и сам он вряд ли бы удержался, чтобы не понасмешничать!
   - Мне больше нечего сообщить вам, зайсан. Желаю счастливой и благополучной дороги!
   - Я думаю, что мы пройдем ее теперь вместе. Я - Техтиек!
   У Дельмека дрогнули колени, но он все-таки встал, чтобы поклониться. Зайсанов в горах много, а Техтиек один!
   - Прости, что говорил с тобой дерзко. Но я не виноват. Тебе надо было назвать свое благословенное имя сразу!
   - А я тебя и не виню...
   Техтиек спешился, подошел к Дельмеку, будто нечаянно наступил на ружье, свистнул. Тотчас возле костра, пускающего голубые пленки, оказались еще двое всадников, подъехавшие с разных сторон.
   - Ну? - спросил Техтиек весело. - Будешь и дальше врать о своей несчастной судьбе или сразу скажешь всю правду?
   - Всю правду я тебе уже сказал, Техтиек.
   - Взять его!
   Глава восьмая ТАИНСТВЕННЫЕ ГОСТИ
   Для алтайца жить - жечь костры. И каждый алтаец- большой мастер по этой части! Он разложит костер в любую погоду и в любом месте. Да и сам костер каждый раз другой, не похожий на предыдущий. Один годится только на то, чтобы приготовить пищу; другой - просушить одежду и обувь; третий - отогнать гнус и дикого зверя; четвертый - для ночлега в холодную погоду; пятый ритуальный, с большим и высоким пламенем... Да разве их все перечислишь, эти костры! Сколько хозяйственных забот у скотовода, пастуха или охотника столько у него и костров.
   Сейчас у Яшканчи забот вдвое прибавилось. А вместе с ними - и костров. Он уходил с Кайоноком на рассвете, выводя овец на пастбище и внимательно присматривая за ними, чтобы шли веером, а не топтали без толку корм, которого и без того мало. Позарез были нужны хотя бы еще две собаки - старый верный пес Дьедер уже не справлялся со своими обязанностями: почти не видел, плохо бегал, сипло лаял и все больше походил на соседа по яйлю Торкота. Наверное, так же старательно готовился к смерти, как и тот. Сдавал и баран-вожак, которому Яшканчи доверял, как себе, и не раз угощал его той же лепешкой, что брал и себе с сыном на обед. Надо было где-то доставать собак и растить нового барана-производителя - вожака отары. И то и другое было для Яшканчи пока несбыточной мечтой.
   Полная и сильная луна стояла над юртой Яшканчи, обещая для ее обитателей счастье, когда Адымаш разожгла очаг. Да и самую юрту хозяин разбил в яркий солнечный день, что так же сулило счастье. И первый дым из тулги пошел столбом, предвещая удачу на новом месте.
   Заметно повеселевшая Адымаш сразу же начала готовить вкусный и сытный ужин. Кайонок в меру своих мальчишеских сил помогал и отцу и матери: таскал хворост, выдирая его из кустов; поминутно поднимал крышку котла, обжигая руки, жадно втягивая носом запахи давно уже не бывавшего в их желудках мяса; выбирал репьи из шерсти овец и хвоста собаки...
   А Яшканчи не сиделось на месте. Он уже обследовал ближнее пастбище и решил, что дней на десять корма хватит, а там снова придется откочевывать ближе к горам. Но прежде, чем сызнова сниматься с места, надо посмотреть своими глазами, на что еще можно рассчитывать хотя бы здесь... И он не стал дожидаться ужина, а, воспользовавшись светом полной луны, доехал до самых камней, наткнулся на ручей, летящий с вершины, напоил коня, спешился, присел на камни. Ручей был говорлив и откровенен, но его язык понятен не всем людям. А Яшканчи нужен был совет, и совет мудрый. Нет больше отца, тот бы дал такой совет. Разумное слово мог бы обронить и Сабалдай, но и его аил далеко теперь от юрты Яшканчи.
   Один он теперь в этой долине, если не считать бедолагу Торкоша. Но тому самому нужен совет, как и чем дальше жить, в какие обильные края подаваться! Отыскать местного кама и поговорить с ним? Но все камы одинаковы: любят брать, но не любят давать. Даже совета. Выслушает твою жалобу, почмокает губами и скажет: камлать буду - смотри, все, что я делаю в танце и голосом, имеет смысл и может навести тебя на мудрые мысли. И непременно прибавит: если ты будешь щедр на дары и скуп на язык! Вот и выходило, что надеяться Яшканчи не на кого, и все дела свои ему надо решать самому...
   Кайчи говорят, что есть на свете волшебная белая шаль, воскрешающая мертвых. Но у кого она сейчас, кто ею владеет, кто ее возит по горам в своих тороках? Много бы дал Яшканчи, чтобы подержать эту шаль в руках, воскресить отца и сына...
   Яшканчи поднялся, повел коня в поводу. Вышел к небольшой каменной площадке. Остановился. Вокруг лежали белокорые полуистлевшие жерди с гнилыми шкурами коней, принесенных когда-то в жертву Эрлику. Что просили кам и люди у духов и их грозного повелителя? А что всегда просят у судьбы алтайцы? Только удачи и счастья, здоровья и процветания роду!.. Не выпросили, выходит, если ушли с насиженного места? Столько шкур за одно лето не скопится! Лет десять не кочевали из этой долины и все-таки поднялись...
   Он вернулся в юрту еще более мрачным, чем ушел. Возле очага уже сидел Торкош и потягивал чай с талканом. Пришел один, без жены. Значит, больна всерьез и подняться больше не сможет... Плохи дела у соседа, совсем плохи!
   Кивнув Торкошу, Яшканчи опустился на другую сторону очага, чтобы всегда были под руками жена и сын, чтобы хорошо видеть лицо гостя. Торкош тотчас отставил в сторону недопитую пиалу, заговорил глухо и неуверенно:
   - Я умею пахать землю, выращивать не только ячмень для муки и талкана, но и картошку, огурцы, морковь, горох, которые мы не едим... Может, андазын, которым ковыряют землю северные алтайцы, меня лучше прокормит, чем скот?
   Яшканчи с сомнением покачал головой:
   - Для того, чтобы ковыряться в земле, надо родиться русским.
   - Я жил у русских. В Тулате.
   - В Тулате? - удивился Яшканчи. - Это очень далеко! Как же ты угодил в те холодные края, каким ветром тебя туда занесло?
   Торкош уловил насмешку в голосе Яшканчи, но не обиделся, а только вздохнул: нищего и мышь имеет право оскорбить своим писком...
   - Я не кам, чтобы летать, - сказал он виновато, широко разводя руками, - кочевал!.. Сперва до Бухтармы дошел, потом до Тулаты, снова к Бухтарме двинулся и вот, застрял тут...
   - Зачем так много кочевал?
   - Сам не знаю. Искал свой счастливый перевал, наверное...
   - Не ищи! - нахмурился Яшканчи, недовольный собой за невольную насмешку, которой причинил Торкошу боль. - Нет счастья на земле. И перевала счастливого нет.
   - Э-э, Яшканчи! Для меня одного его и нет!
   Яшканчи поморщился. Похоже, что его гость даже хвастается тем, что он нищий! Такие люди всегда умирают раньше, чем для них, действительно, придется пригибать дерево или браться за лопату... А может, он просто-напросто бездельник, у которого все и всегда струится между пальцев, как вода в ручье между камней?
   - Давай объединим скот и будем пасти его вместе, - предложил Яшканчи. Одному мне трудно справляться, а ты все равно на пороге аила сидишь...
   - Я - неудачник, Яшканчи. Проклят духами, помечен Эрликом! Я могу принести тебе только горе и вред...
   С того первого вечера со своим соседом Торкошем Яшканчи почти не виделся и не очень сожалел об этом: нытиков и хлюпиков он не любил и сторонился. Да и кто их любит в горах и долинах, где даже жить нормально немалый подвиг! Алтай - страна суровая, и слабых духом она пожирает без всякого сожаления. Торкош сам приговорил себя к смерти, ну и пусть умирает, никто ему в этом мешать не будет! Даже пиалу с чегенем гостю протягивают один раз, а потом уже приглашают к огню или указывают на выход: ступай своей дорогой, если не хочешь быть хорошим гостем и добрым другом хозяина!
   Целыми днями Яшканчи на пастбище, исследует горы, расщелины, ищет любую возможность, чтобы досыта накормить отару. А Торкош в аиле сидит, Кайонок или Адымаш носят ему курут, теертпеки, мясо, чтобы тот мог не только сам пропитаться, но и накормить свою больную жену. Берет все, ни от чего не отказывается - на подаяние его гордости хватает, а вот помочь Яшканчи он не хочет. А ведь сам пастух, сам скотовод, сам хозяин своего аила!
   Яшканчи смотрел пастбища, что лежали внизу. Хорошая там трава будет, если пройдет дождь! До осени без опаски можно будет продержаться, если пасти аккуратно и с умом...
   Давно уже прислушивался Яшканчи к бурундуку, живущему в леске, неподалеку от верхней границы яйлю: ждет не дождется, когда тот закашляет! Но пока бурундук молчал и, значит, скоро дождя не будет... Прямой стояла всю ночь и еловая сухая ветка за стенкой юрты, не гнулась. А дождь так нужен! По утрам, скрываясь от жены, Яшканчи тихонько ощупывал кошму над орыном, надеясь, что она охладит его ладонь влагой. Ничего... Все было сухо, все грозило неминуемой бедой!
   Яшканчи и раньше не очень-то баловал разговорами Адымаш, а теперь и вообще рта не раскрывал: буркнет что-нибудь себе под нос и тем носом - в подушку. Спал плохо, метался, проклинал Учура и Дельмека, как будто те больше самого Эрлика были виноваты в смерти сына и отца. Как-то утром Адымаш не выдержала, спросила:
   - Может, другого кама позвать, муж?
   - Все они - жулики! - отмахнулся Яшканчи.
   Медленно и лениво ползли вверх овцы. Это - хорошо. Значит, есть еще для них корм! Но с каждым днем все ближе и ближе каменистая осыпь. Яшканчи уже ездил туда, прикидывал так и эдак, но так и не понял толком - на сколько же дней еще может хватить этого крохотного пастбища, и даже поглядывал на каменистый перевал, за которым лежала долина реки Чарыш. Земли там много, но вся она распахана кержаками, а если и остались какие пастбища, то на них хозяйничал Аргамай... Не к солнцу надо было кочевать Яшканчи, а от солнца, в долину Куюма! В кедровые леса, на берега многочисленных рек и речек, текущих в Катунь и Бию, к хребту Иолго...
   Впрочем, кочевнику всегда кажется, что долина, где кочуют его соседи, во много раз лучше, богаче травами, чем его долина!
   Во второй половине дня, когда солнце только начало клониться к тем тропам, по которым Яшканчи не провел еще своего коня, на пастбище охлябью прискакала Адымаш.
   - Что случилось, жена? - спросил Яшканчи неласково. - У тебя в юрте перевелись женские дела?
   Адымаш вспыхнула и отвела глаза:
   - У Торкоша жена ушла. Совсем, на долгий отдых.
   - Что же утром он мне сам ничего не сказал?
   Адымаш пожала плечами и отвернулась, размазывая слезы.
   Яшканчи понурил голову. Горе всегда горе. И неважно, чье оно - твое собственное или твоего соседа. А в горе и беде надо помогать друг другу. Таков закон гор!
   И он, оставив отару на попечение Кайонока, собаки и барана-вожака, поехал к аилу Торкоша.
   Торкош сидел на корточках в ногах своей мертвой жены и молча смотрел на ее застывшее лицо, по которому спокойно и деловито разгуливали слепни. Увидев соседей, нехотя встал:
   - Вот, померла жена...
   Яшканчи кивнул и глазами приказал Адымаш взяться за необходимые приготовления. Та быстро обследовала нищий аил, подошла к мужу, шепнула в самое ухо, что ничего не нашла. Яшканчи снова кивнул: он уже знал, что у Торкоша ничего нет. Даже табака для трубки.
   - Одни мы не управимся, надо бы соседей позвать. Яшканчи вздохнул. Где они, соседи? За каким перевалом и в какую сторону? Сколько трубок надо искурить, пока доедешь до первого? Да, рубить свадебные дрова для веселого костра всегда приятнее, чем таскать хворост для
   погребального.
   - Лопата есть? - спросил Яшканчи. - В земле хоронить будем.
   - Нет лопаты, - невозмутимо отозвался Торкош, - ничего у меня теперь нет, на старом становище все оставил...
   По скулам Яшканчи прошлись желваки. Торкош был не только нищ, но и подл - перекочевывая сюда, он бросил все, что могло еще пригодиться в хозяйстве! А может,
   продал и проараковал?
   - Топор есть, - сказала Адымаш глухо, - я видела.
   - Принеси.
   Топор был старый, выщербленный и тупой. Таким не работать по дереву, а только колья забивать его обухом! По глупой башке хватить бы Торкоша таким топором! Совсем дурак...
   - Я поеду, жена, - отбросил ненужный кусок железа на палке Яшканчи, привезу все, что надо. До ночи проводим Карану...
   Когда-то, возможно, Торкош набедокурил и сильно перепугался. А потом и обозленный на его скупость или насмешку кам предсказал Торкошу и его семье неминуемую гибель в конце лета... Такое случалось. И случалось, что приговоренный камом человек, действительно, умирал... Правда, далеко не каждого кам может погубить своим черным пророчеством - его зловещие силы действуют только на тех, кто сломлен судьбой, истерзан бедами и несчастьями. Такого человека, как Торкош, сейчас мог бы приговорить к смерти даже кам Учур!..
   Доехал до своей юрты Яшканчи скорее, чем думал. Конь, изучивший за эти дни яйлю вдоль и поперек, сам выбрал кратчайший путь. Спешившись, хозяин не сразу вошел в юрту - присел на камень, что приволок прошлым вечером сюда от ручья для домашних нужд. Выкурил трубку, крепко потер лоб, хотя раньше такой привычки не имел, но замечал ее у отца.
   "Совсем дурак! - думал он о Торкоше. - Ведь и смерть в горах - личное дело каждого алтайца! На кого надеялся? Не мог же знать, что в его долину кто-то приедет!"
   Помочь Торкошу теперь можно только одним - купить весь его скот и скарб, дать коня и отправить в долину к русским, где он сможет найти хоть какую-то работу для себя.
   Небольшие сбережения на черный день у Яшканчи были. И он не уверен, что этот черный день для него уже наступил. Но он наступил для Торкоша. Его сейчас и не надо подталкивать к могиле жены, сам в нее упадет. Только оставь открытой, не зарывай...
   - Что же мне делать? О, кудай...
   Условия Яшканчи Торкош принял охотно, запросив сверх десяти бумажных рублей и коня еще и старую шубу.
   И вот теперь, обряженный в нее, перехваченный синей опояской, на которой висели ремешки с медными бляшками, он гордо держал коня в поводу и выглядел почти счастливым. Ему предстоял путь к русским, путь в батраки, но он радовался, что освободился от всего разом - от больной жены, потухшего очага, осточертевшего скота. Он был уверен, что ловко обставил своего соседа, отдав ему то, что все равно бы бросил, получив взамен коня и шубу, шапку и десять рублей деньгами.
   Торкош не понимал всей глубины своего падения и всей безвыходности своего положения. Деньги он сразу же пропьет, кабатчику отдаст коня и шубу, станет жить хуже бродячей собаки, перебираясь из одного чужого двора в другой. Да и не уживется он с русскими - они не переносят табачного дыма, не любят пьяниц и лежебок... Плохо придется Торкошу. Ох как плохо ему придется!
   Торкош охотно опорожнил чашку араки, кивком поблагодарив жену Яшканчи за дорожный припас, приготовленный на скорую руку. Яшканчи предложил проводить его до ручья, но Торкош отказался:
   - Сам дорогу знаю.
   Они долго провожали его взглядом, пока он не слился с серой тропой...
   - Завтра передвинемся с юртой к горам, - сказал Яшканчи. - Овцы съели весь корм, не считая клина Торкоша. Но пока я туда своих овец не поведу: Торкош может передумать и вернуться!
   Яшканчи и сам не верил тому, что говорил: такие, как Торкош, никогда не возвращаются! А если теряют, то непременно все...
   День уже кончался. Блекло небо, гасла позолота на теле гор, ленивые сумерки крались из кустов.
   Завтра долина снова опустеет и останется только один нелепый аил Торкоша - приют для богатырей и бродяг. Но чаще в бывшем жилище человека будет гостить непогода, заливая дождем золу, холодные угли и насыпая сугроб снега там, где когда-то пылал негасимый семейный
   очаг.
   Яшканчи добрался до отары, ведя коня в поводу - ничего нет труднее, как ехать в гору: и себя мучаешь, и коня, который, чтобы не опрокинуть всадника, вынужден держать передние ноги полусогнутыми. Когда Яшканчи опустил повод, конь неуверенно двинулся на правую сторону пастбища, остановился, подрагивая телом - не было знакомых запахов овец, а, значит, трава здесь для него может быть и запретной.
   А к отцу во весь опор летел Кайонок. и правда, как зайчик*! Остановился, задрал голову.
   * Имя мальчика переводится как "Зайчик".
   - Ты чего испугался? - спросил Яшканчи без улыбки.
   Мальчишка боязливо покосился на темную гриву леса:
   - Там кто-то все время кашляет...
   - Бурундук кашляет, - улыбнулся Яшканчи, дождь
   обещает.
   Он уже знал, что дождь будет. Если не ночью, то утром. И многие приметы, вчера еще молчавшие, говорили об этом: к вечеру стало теплее, чем было с утра, дым от очага пошел, вывалившись из дымохода, книзу, красная заря зажглась на вершинах сопок, одуванчики сжали свои полупрозрачные шары... А вот и бурундук подал долгожданный голос! Может, и не надо теперь никуда кочевать?
   Овцы толпились у самой осыпи и жалобно блеяли. Чувствуя их тревогу, беспокоилась собака. Баран-вожак стоял на камне и вопросительно смотрел на появившегося хозяина - травы больше не было, а мох и заячью капусту овцы не едят. Яшканчи ковырнул носком сапога землю: высохла совсем, а местами даже растрескалась и стала похожей на старческое лицо в морщинах.
   - Давно кричат овцы? - спросил Яшканчи у сына.
   - Они у меня всегда кричат, - потупился тот, - ме да ме...
   - Не пастух ты, - вздохнул Яшканчи, - не алтаец! Баран-вожак топтался на своем пятачке, поглядывая с вожделением на зеленый кусок яйлю, но не решаясь нарушить неписаный закон пастбища - увести овец на чужую траву. Овцы кольцами толпились за ним, повторяя все движения барана-вожака.
   - Как бы ягнят не подавили! - забеспокоился Яшканчи.
   Овец соседа-неудачника он еще утром прибил к своей отаре. Но и сейчас они еще держатся особняком, недоверчиво потягивая ноздрями воздух и повернув головы в сторону аила их бывшего хозяина. Ничего, дня через три-четыре привыкнут!
   Приковылял Дьедер, лег у ног Яшканчи, вывалив лиловый язык, с которого струилась тоненькая ниточка слюны. И ему жарко. Всем сейчас жарко и плохо, хотя дневное пекло и пошло на убыль, уступив место духоте...
   Яшканчи подозвал к себе барана-вожака, крепко ухватился за его крутые рога, повел вниз, на клин Торкоша, отпустил. Но баран остался стоять у ног хозяина. Не пойдет на чужую траву и овец не поведет!
   - Вот кермес! - рассмеялся Яшканчи. - А за конем пойдешь?
   Что-то закричал Кайонок, размахивая еловой веткой, отбиваясь от комаров. Яшканчи поднял голову.
   - К нам гости, отец!
   Через каменистую осыпь брели усталые измученные лошади, покачивая в седлах истомленных и опаленных солнцем всадников.
   Бывшего кама Оинчы Яшканчи узнал сразу, а его спутник был ему незнаком. И хотя он тоже был алтайцем, но по русской одежде и срезанной косичке пастух определил безошибочно: орус. Гости были странными - бывший кам и крещеный алтаец, но Яшканчи встретил их со всем радушием, на которое только был способен.
   Оинчы чувствовал себя в чужом жилище, как в своем собственном аиле деловито осмотрел шкуры и ковры, пощупал подушки, помял в кулаке занавеску, разделяющую юрту на две половины - мужскую и женскую, хлопнул ладонью по гулко отдавшемуся пустому казану, поискал глазами кермежеков. Не найдя их, удивленно взглянул на Адымаш, но не спросил. Мало ли что могло произойти! Долго нет дождя, пастбище выгорело... За одно это хозяин мог наказать их бросить в огонь или, раздев донага, сунуть головами в землю, чтобы одумались... Кермежеки - не духи, хозяин волен с ними поступать свободно, как ему заблагорассудится!
   Ыныбас смотрел на брата во все глаза и не узнавал его: исчезли обычная молчаливость и угрюмость Оинчы, он хорошо и весело шутил с хозяйкой и мальчишкой, давал дельные и обстоятельные житейские советы самому Яшканчи...
   Когда ударил первый гром и небо разорвала ветвистая молния, Оинчы рывком поднял расписной чочой и сказал громко, торжественно:
   - Пусть будут обильны твои стада, хозяин! Пусть цветет вечной молодостью твоя жена! Пусть богатырями растут твои сыновья и красавицами дочери! И сам живи столько, сколько захочешь и сможешь!
   Яшканчи привстал и поклонился дорогим гостям:
   - Благодарю вас, добрые люди! Пусть ваш путь к избранной цели будет прямым, как полет стрелы!
   И тотчас, нарушая обычай, привстала с полной чашей Адымаш:
   - Пусть благословят вас ваши боги и духи!
   Яшканчи крякнул: молодец, жена! И каму пожелание