Андреев Г.. Белый Бурхан

   Кедуб охнул, едва не выронив трубку:
   - Зачем пугаешь старика? Зачем так зло говоришь?
   - Боишься, что хан Ойрот спросит с тебя за измену горам?
   - Я не ты! Я не изменял своим горам, не обрезал свою косичку!
   Ыныбас сдержанно рассмеялся:
   - Ты считаешь, что, сохранив косичку на затылке, ты остался верным и преданным сыном Алтая? Почему тогда дочь продал за деньги старику?
   Кедуб смутился, забегал глазами, не зная, чем и как возразить гостю. В эту трудную для старика минуту вошла Чейне, смущенно улыбаясь и виновато поглядывая на Ыныбаса. Она была в новом сиреневом чегедеке, перехваченном гарусным поясом, в пушистой беличьей шапочке с шелковой кисточкой, в ладных китайских сапожках, расшитых бисером.
   Судя по новому убранству аила и по роскошному наряду Чейне, добрая половина золотых и серебряных монет, оставленных жене Оинчы, мигом перекочевала в карманы чуйцев! Кедуб ездил за покупками, сама Чейне?.. Теперь понятно, почему это она почувствовала вдруг какую-то ценность и значимость собственной персоны! Богатство дает людям чувство самоутверждения, оно же рождает гордыню... Она уже имела все, о чем только может мечтать молодая женщина, теперь захотела получить готовеньким любящего и любимого мужчину!
   - Завтра Чейне уедет со мной, Кедуб.
   - Оинчы разрешил тебе забрать ее у меня?
   - Мне не нужно его согласие. Твоего, Кедуб, тоже.
   - Но Оинчы - ее муж!
   В голосе старика чувствовался страх. Ведь по закону гор и людей, живущих в этих горах, жена, переходящая от старшего брата к младшему, переходит вместе со всем его имуществом и детьми! Детей у Чейне нет, но у нее есть имущество и деньги, к которым старик уже привык и в глубине души считал своими...
   Вместо ответа Кедубу Ыныбас взял Чейне за косы и, посадив рядом, грозно свел брови:
   - Корми, жена! Я не чегенем сюда наливаться приехал!
   И снова Кедуб едва не выронил трубку изо рта:
   - Э-э, парень... Или Оинчы уже умер?
   - Ты много говоришь лишнего, Кедуб! Почему бы тебе и не дать мне свою трубку покурить? Кедуб развел руки:
   - Ты не гость, а родственник... Кури свою трубку3! Чейне рассмеялась и сдернула крышку с котла, выбирая для Ыныбаса самый крупный и жирный кусок баранины, обходя очередностью отца. Кедуб цепко загреб большую желтую шубу и направился к выходу из аила:
   - Душно стало спать у очага... Грудь болит.
   Ыныбас скупо улыбнулся и подмигнул Чейне.
   Техтиек вел своих людей по Журавлиной дороге*, которая к утру должна остановить их у стойбища Анчи. Серебряная пыль неба, щедро рассыпанная над их головами уходящим летом, и на четвертую ночь пути не стала скупее. Сотрет ее только осень, что уже дышала с ледяных вершин недалекой отсюда Черги. Такой же вот серебристой пылью рассыпалась и душа Техтиека, когда он увидел смущение всегда серьезного Ыныбаса и искренность женщины, встретившей своего любимого, пахнула неожиданным жаром в его остывшее сердце. И эта минутная слабость сурового и не знающего жалости человека подарила им несколько дней и ночей счастья... Да и какой убыток от этого, нельзя же все время держать себя и других в кулаке!
   * Журавлиной дорогой южные алтайцы называли Млечный Путь.
   Он и сам не знал еще, как поступит с Анчи, пренебрегшим его наставлениями, что граничило с нарушением приказа. Пастухом был Анчи, им и остался: воинов не учит, а пасет, откармливая у чужих котлов! Вряд ли это могло ойти парням на пользу - обленились и отупели, загороженные чужой спиной от всех забот, бед и невзгод... Все хорошо в меру! Людей легко распустить, а собрать их в кулак, выжав лишний жир и пот, трудно - и время для этого нужно, и силы...
   Да и хватит Техтиеку Козуйта с его щенками! Повторись такая история с прииском у кезеров Анчи - сама собой полезет голова Техтиека в петлю! Ведь если его сейчас схватят, то уже не стальные браслеты наденут на ноги и руки, а пеньковую веревку на шею... За ним столько числится даже по полицейским бумагам, что и суда не будет, а только приказ генерал-губернатора о казни преступника, не требующий высочайшего утверждения!
   Начался пологий спуск в долину. Где-то там, в середине ее, на берегу небольшого озерка с ручьем, полном рыбы, стоял аил Анчи. Место хозяин выбрал удачное: со всех сторон горы, а он - между ними, как в пригоршне. Хоть на брюхе ползи, а незаметно не подберешься... Но то, что хорошо для самого Анчи, то было плохо сейчас для Техтиека и его людей.
   При свете луны вся поляна казалась перламутровой и безлюдной, лишними и ненужными были на ней черный треугольник аила и трепещущая малиновая искорка костра возле него.
   Техтиек подозвал одного из парней:
   - Проверь, Борлай!
   Парень осторожно сдвинул коня, и тот, неслышно перебирая по земле копытами, не пошел рысью, а поплыл лодкой по перламутру поляны, все более и более уменьшаясь, но не теряясь в лунном полумраке.
   Когда Техтиека ловили всерьез, а это время от времени случалось, то сеть раскидывали гуще, чем обычно, в такой и маленькая рыбка была добычей. Но маленькую рыбку - парня Козуйта - они уже поймали, и она могла разжечь их аппетит!
   Не доезжая до аила, Борлай развернул коня и скоро был возле Техтиека.
   - Ну?
   - Никого нет. Сестра Анчи у огня одна сидит.
   - Поехали!
   Глава десятая
   ЧЕТ ЧАЛПАН
   Много видел перевалов Яшканчи, но через такой высокий и красивый кочевал впервые... Когда-то, очень давно, Яшканчи был в этих местах, но шел снизу, а не сверху, как сейчас. И все-таки узнавал: хребет Ламах, по другую сторону от него - гряда Ян-Озека. Там тоже, кажется, есть перевал, через который тогда отец уводил отару...
   Долина Теренг лежит как бы в котле. Она усыпана могильниками, осыпями и сбросами камней, изрисована проплешинами солончаков и большими кусками зеленого ковра травы... Две-три отары во всей долине потерялись, как горсть ячменя, брошенная на прибрежный песок... Нет Оинчы не обманул его!
   С уступа на уступ спускал вниз свой небольшой караван Яшканчи. Каждый уступ - каменное плато, на котором можно разбить не только аил, но и оборудовать жертвенник для коня, чтобы задобрить Эрлика. С этих уступов летели вниз ручьи, разбиваясь на мелкие брызги, и потому казалось, что в долине всегда идет дождь при ярком солнце... Хорошее место!
   Повеселели овцы, предчувствуя сытую и вольготную жизнь на новом яйлю; принюхивались к запахам быки и коровы, широко раздувая мокрые ноздри; присматривались и стригли ушами кони. Повеселел даже Кайонок, хотя и оказался этот последний кочюш необычно тяжелым. Пожалуй, если все сложится благополучно в новой долине, то можно и перезимовать...
   Спустившись с последнего уступа вниз, Яшканчи откочевал на два ружейных выстрела от перевала и остановился неподалеку от дикого нагромождения камней, между которыми бился, клокотал, исходя пеной и брызгами, чистый прозрачный ручей, в нем купалось солнце, поднимая над камнями цветистую радугу.
   - Хорошее место, Адымаш? - спросил он у жены.
   - Не верю я в хорошие места больше, - вздохнула та. - За лето третий раз с тобой кочуем, а где на зимовку станем - и сами не знаем еще...
   Яшканчи был согласен с женой, но решать ему, а не ей!
   - Здесь и станем. Чего еще искать?
   Яшканчи закреплял последнюю решетку, когда из-за поворота тропы, ведущей в глубь долины, показался верховой в голубой монгольской куртке, казахском малахае с тремя отворотами и тупоносых тувинских сапогах. Поздоровавшись кивком головы, верховой остановился, спешился, подошел к новоселу с протянутыми руками и пожеланиями счастья на новом месте. Потом назвал свое имя:
   - Чегат. Из рода майманов.
   - Мы - родственники!
   Яшканчи крепко стиснул широкую огрубевшую от мозолей и грязи сначала одну, а потом и другую руку соседа, заглянул в глаза:
   - В Кырлыке живешь?
   - Жил в Онгудае. Второй год здесь живу, в Терен-Кообы.
   - Как трава?
   Чегат развел руками широко, как и улыбнулся:
   - Дождь есть - трава есть, дождя нет - выгорает.
   - Как везде, - нахмурился Яшканчи. - Вечнозеленых яйлю нигде нет. Разве что там, на небе!
   - Там тоже нет! - рассмеялся Чегат. - Вечнозеленых пастбищ нигде нет, ты прав... А по небу только овцы Ульгеня ходят - тучи.
   Вдвоем с Чегатом они быстро закрыли юрту, расставили утварь по своим местам, набили трубки, задымили. Дело пастушье - трудное, и два пастуха всегда найдут о чем поговорить, подумать и посоветоваться. Особенно, если и аилы их рядом, и по одним травам стада ходят, и одни беды идут по пятам...
   Трудным лето оказалось и для Чегата: половину молодняка потерял, мать-старуху отправил на вечный отдых, последние деньги спустил на поминки. Два года пытается поправить дела, и два года ничего не получается. Может, к этой осени как-то сведет концы с концами?
   Поздно ушел первый гость, от всех угощений отказавшись и слушая только новости. Хозяин проводил его до границ пастбища, на обратном пути осмотрел его, траву пощупал, остался доволен. Если зимой в долине не будет глубокого снега, можно до кандычного месяца* пасти скот, не запасаясь травой впрок, как это делают теперь не только русские, но и некоторые алтайцы. Не понимал их Яшканчи! Живая трава - жир, молоко, мясо, живые, вкусные, а что может дать мертвая трава? Только скот уберечь от голода?
   * Кандычный месяц, или месяц первых цветов - май.
   Вернулся к очагу довольным:
   - Много травы, жена. Густая! Жить можно... Медленно и лениво полз вверх дым, закручиваясь у выхода в белую спираль, в которой весело плясали звезды. Примета снова была доброй, только перестал Яшканчи верить в приметы! Вот траву видел сам, щупал ее, на вкус пробовал - знает, а дым и звезды сказка! Если верить ей, то звезды - это богатыри, откочевавшие на небо и подающие оттуда свои советы тем богатырям, что спят на земле, превратившись в горы. И этот их разговор может подслушать человек и повернуть себе на пользу... Одна беда - язык их неслышим, и не всякий смертный его поймет, если даже и услышит! Хитрая сказка.
   - Завтра в Кырлык съезжу, - решил Яшканчи, - поговорю со стариками, совета попрошу. Да и Чета Чалпана надо разыскать, передать ему привет от Оинчы...
   Адымаш не отозвалась - она уже крепко спала.
   Кырлык - это горстка разбросанных как попало чадыров и аилов, два-три деревянных домика с плоскими крышами, над которыми торчали длинные и кривые трубы, слепленные из глины и мелких камней, разбитых казанов и дырявых ведер. Позади некоторых жилищ тянулись полоски ячменя и табака. Но в Кырлыке жил свой кам, что уже само по себе давало этому стойбищу вес не только у алтайцев, но и у русских, которые называли его деревней.
   Новый человек здесь-событие. Лишь стоило Яшканчи появиться у первого аила, как к нему устремилась ватага ребятни и свора собак, следом за которыми вышагивали строгие старики с узловатыми палками в руках. Яшканчи спешился, повел коня в поводу, заранее вытянув руку, которую торжественно и с готовыми приветами на сухих губах сразу двумя руками начали пожимать те, кому по старшинству положено приветствовать гостя.
   - Какие новости в горах?
   - Как орусы свою дорогу строят и зачем она Алтаю?
   - Почему бы ту дорогу через Кырлык на Карагай не пустить?
   - А правда ли, что на той дороге можно денег на целую отару заработать и сразу стать богатым?
   Удовлетворив первый пласт любопытства, Яшканчи начал отвечать на второй его пласт - более тяжелый.
   - Не жену ли ищет себе гость?
   - Не купит ли гость скот на мясо?
   - Кого из знакомых в Кырлык искать приехал? И тут Яшканчи, отмахнувшись от других вопросов, ответил на самый последний:
   - Я ищу Чета Чалпана*. К нему приехал. Тотчас все притихли: имя пастуха пользовалось уважением. Но зато истошнее заголосила ребятня и свирепее залаял и одуревшие от шума и суетни собаки.
   - На яйлю он! Утром уехал!
   И вдруг все расступились: к Яшканчи шел кам. Остановился, бесцеремонно осмотрел гостя, точно он был не человек, и диковинный зверь, спросил хрипло:
   - Меня ищешь?
   - Нет, кам мне не нужен.
   Ядовитая ухмылка дрогнула на тонких потрескавшихся губах грозы и пророка затерянного в горах стойбища:
   - Я - кам Яжнай! Меня все горы и долины знают!
   - Я не знаю. Из всех камов знал только Оинчы.
   И тотчас будто маска слетела с лица Яжная: улыбка стала заискивающей, глаза забегали, на щеках заиграл легкий румянец, обе руки поспешно поплыли навстречу гостю:
   - Как же, как же! Оинчы - знаменитый кам! Это у него на камлании ржут целые табуны лошадей, летают птицы над головами, роняя перья в огонь, скалы разваливаются от одного его взгляда, люди деревенеют и не чувствуют боли, если даже у них горят сапоги... Как же! Кам Оинчы - великий кам!.. Он будет у тебя в гостях?
   - Он уже был у меня в гостях! И сказал, чтобы я кочевал в Терен-Кообы к Чету Чалпану, которого выбрало само небо для великого дела!
   Переглянулись старики, двинулись, постукивая палками, к Яжнаю, тесня его от гостя, который сам отказался от кама. Теперь каждый из них спешил зазвать гостя в свой аил, к своему очагу: человек, которому великий кам доводится не только хорошим знакомым, но и дает таинственное поручение особый человек! И новостей у него много, и послушать его рассказы праздник...
   Подумав, Яшканчи все-таки выбрал кама Яжная:
   - Может, совет хороший дашь?
   - Слышали? - строго спросил кам Яжнай у собравшихся. - Друг самого кама Оинчы приехал ко мне за советом!
   В его глазах горела нескрываемая радость: как бы ни презирали вы меня, своего кама, здесь, в Кырлыке, чужие люди более почтительны ко мне! - Будь моим гостем!
   У Яжная не было ни араки, ни мяса. Только чашку перекисшего чегеня мог он предложить гостю. А когда тот отказался, начал жаловаться:
   - Плохой народ в Кырлыке! Эрлика забыли даже старики, которым завтра уходить за горькой солью и пить воду из реки Тойбодым*. Кермесов даже сопливые мальчишки не боятся! Духам не жертвуют, обо обходят стороной, будто это простые груды камней... Разврат и срам кругом! Женщины мужчин своего сеока по именам называют!.. Кермежеков и тех не угощают аракой и не окуривают дымом из трубки... Даже мне, своему каму, лишней горсти ячменя не дадут!
   * Подземная река горя и несчастий.
   На самом видном месте у Яжная висел бубен - лунный диск с рукоятью в форме головы с немигающими медными пуговицами вместо глаз. Если судить по толстому слою пыли и копоти на коже, Яжнай уже и сам не помнил, когда брал его в руки последний раз. Оттого и жалуется на людей, что те отвернулись от него?
   - Может, ты плохой кам? - равнодушно спросил Яшканчи, поняв, что никакого совета от Яжная он не получит. - Тебя боятся и потому не любят. Я знал одного такого кама...
   - Я - хороший кам! - обиделся хозяин аила. - Я не потакаю им, не поддакиваю, не заглядываю в рот и за это они меня не любят! Ты, вот, кама Оинчы знаешь... Любят его?
   - Любят и уважают.
   - А он сам уважает кого-нибудь? - прищурился Яжнай.
   - Чета Чалпана уважает, к нему и послал меня.
   - Сам Оинчы уважает? - ужаснулся Яжнай. - За что же его, подлого, Оинчы уважать?! Он же против всех камов и всякой власти! Собака, говорит, жиреет, когда скот болеет и дохнет, а кам всегда богато живет среди нищих аилов! С собакой меня сравнил! А разве я богато живу? Я беднее всех в Кырлыке!
   - Да, - согласился Яшканчи, - богатым тебя не назовешь...
   - А я что говорю! - обрадовался Яжнай. - Я - честный кам, настоящий! Потому и живу бедно, что ругаю и всех...
   Яшканчи вздохнул:
   - Может, не ругать надо людей, а помогать им? Чего люди от кама ждут? Ласкового слова и совета! А тот кам, который только ругает и грозит всеми карами, - плохой кам! Настоящий кам - друг и учитель, советчик и помощник, заступник перед Эрликом в трудном деле жизни! А ругать людей и без тебя есть кому...
   Яжнай насупился, капризно оттопырил губы, прикрыл глаза веками, только узкие щелки в упор уставились на Яшканчи - будто просвечивая или прожигая его:
   - Я - кам! Меня должны бояться люди и духи! Яшканчи уже надоел этот спор:
   - А знаешь, почему Оинчы - великий кам, а ты - нет?
   Глаза Яжная широко раскрылись, вспыхнув зеленым кошачьим огнем:
   - Скажи!
   - Кам Оинчы верит всем людям.
   - Врешь ты все! - сказал Яжнай зло и устало - И кама Оинчы ты в глаза не видел, и к Чалпану он тебя не посылал!
   Яшканчи хотел ответить шуткой, чтобы смягчить гнев Яжная, но не успел дверь-эжик аила распахнулась, и вошел моложавый подвижный алтаец в теплом стеганом халате, перехваченном широким кожаным ремнем, в войлочной шляпе с вислыми краями и широких казахских сапогах с кошемным чулком. Минуя взглядом хозяина аила, шагнул к его гостю:
   - Здравствуй, Яшканчи! Мальчишки прискакали на яйлю и сказали, что ты привез мне какие-то новости от Оинчы.
   Яшканчи встал, крепко стиснул ладони Чета:
   - Я бы не узнал тебя, Чет...
   - Постарел, да? - он рассмеялся. - Парнями ведь с тобой встречались! Сколько гор истоптали после того? - И вдруг нахмурился: - А что ты делаешь тут, у Яжная? Разве ты не заметил, что у него раздвоенный змеиный язык?
   - Он только начал меня ругать.
   - Тогда ты у него не загостился! Пошли отсюда.
   - Он мой гость! - взвизгнул хозяин. - Сам пришел! Яшканчи и Чет сидели уже в седлах, когда из аила вывалился Яжнай, потрясая бубном, с которого сыпались зола и сажа:
   - Беду наживешь, Яшканчи! Позови меня! Я очищу место!
   - Ты криклив, как кедровка, - нахмурился Чет снова. - Плохая птица всегда похожа на плохого человека... Не нужен Яшканчи кам!
   Яжнай опустил бубен и стоял, глядя исподлобья, пока всадники не развернули коней. Потом поднял руку и погрозил грязным пальцем:
   - Я еще наведу на вас порчу, косоротые!
   По легенде, первый огонь людям принесла ласточка, похитив его в чугунной юрте Эрлика, где на волшебном горне он калил и тяжелым молотом отковывал небесные молнии. Устав от трудов, Эрлик задремал. Ласточка подкралась к горну, схватила уголек и выпорхнула в одну из шести распахнутых настежь дверей. Эрлик проснулся от шума ее крыльев, увидел, что его волшебный огонь горит в клюве птицы, схватил медный топор и запустил его в ласточку. Но она уже успела взвиться над вершиной горы, и топор Эрлика лишь слегка зацепил ей хвост, разрубив его пополам. Теперь все ласточки летают с разрубленными хвостами и живут вблизи человека, которого спасли от вечного мрака и холода.
   И если легенда права, то самый первый огонь ласточка принесла в аил Чета Чалпана: эти птицы не только все лето вились вокруг дымохода, но и, наверное, вили гнезда среди лиственничной коры, которой был покрыт аил.
   - Пять лет стоит мой аил здесь, и все пять лет ласточки не улетают! Хотя и у Чегата аил точно такой же, - Чет распахнул дверь. - Входи, Яшканчи! Дорогим гостем будешь! Эй, дочка, угощай нас.
   Молодая угловатая девушка захлопотала у очага. Яшканчи смотрел на ее ловкие руки, узнавая и не узнавая ту запуганную и зареванную девчушку в лохмотьях, что семь лет назад он увидел в аиле Курума, умершего от простуды
   - Неужели ты и есть Чугул2? - спросил он неуверенно.
   - Я, дядя Яшканчи, - потупилась девушка, - я вас тоже помню.
   Чет вынул трубку изо рта и вздохнул с искренней скорбью:
   - Время благосклонно к детям и совсем не щадит взрослых. Вот и моя Занатай слегла...
   - Что с ней?
   - От скота заболела. Возил ее к русскому доктору, помог. Порошки дал. К зиме, сказал, встанет.
   Чугул принесла чашки с аракой, протянула первую отцу, вторую - гостю. Арака была теплой и отдавала приятной горчинкой.
   - Мир и счастье твоему дому, Чет!
   - Радости и достатка тебе, Яшканчи!
   Чугул снова наполнила чашки, достала из казана два куска горячей, исходившей парком баранины, положила на деревянное блюдо, прибавила горку лепешек.
   Яшканчи не выдержал и, ласково потрепав девушку за тугую и румяную щеку, спросил лукаво:
   - А когда мы с твоим отцом будем рубить свадебные дрова?
   Чугул звонко рассмеялась:
   - Как только подрастет ваш Кайонок, дядя Яшканчи!
   - Эйт! - удивился Яшканчи. - Вы уже познакомились?
   - Да, мы вместе собирали хворост для очага. И с тетей Адымаш я познакомилась! Хорошая она у вас, ласковая... Яшканчи самодовольно усмехнулся:
   - А плохая жена мне не нужна! - И, покосившись на орын, спросил тихо: А твоя мама разве не ласковая?
   - Что вы, дядя Яшканчи! Моя эне - самая лучшая мама!
   Чет щурился на огонь, как сытый кот, и в его темных глазах прыгали веселые и счастливые бесенята.
   Они о многом уже переговорили, но главного так и не затронули. А главным было то, что от имени бурханов поручили передать на словах Оинчы и Ыныбас. Но все не получалось этого главного разговора... Яшканчи ждал вопросов Чета, а их не было. Начинать же самому было плохо:
   от слов нежданных вечерних гостей остался какой-то зыбкий туман, сквозь который с трудом просматривалось, что лежало на земле, рядом, а что было выше тумана и ближе к небу, хорошо и отчетливо виделось, называлось красивыми словами, которые не повторить, настолько они забылись людьми...
   - Почему молчишь, Яшканчи? - спросил Чет.
   - Я думаю.
   - Как ты можешь думать, - рассмеялся Чет, - если твоя трубка давно погасла? При мертвой трубке и мысли не могут быть живыми! О чем думал-то?
   - Понимаешь, Чет... Когда Оинчы, а потом Ыныбас, его брат, сказали мне, что человек сильнее богов и если захочет, то и богатырей разбудит, как бы долго и крепко они ни спали своим каменным сном, я вспомнил одну сказку...
   И Яшканчи тихо и медленно, старательно подбирая слова, рассказал Чету о боге Бурхане с серебряными глазами, о его друге хане Ойроте, о нашествии врагов и крушении счастья людей, пока не закончил словами об отречении светлых богов и торжестве Эрлика с его черным зеркалом.
   Чет удивленно посмотрел на него:
   - Я тоже слышал эту сказку. Светлый бог Бурхан и хан Ойрот отреклись от людей за их грязные дела и еще более грязные мысли. Ну и что? При чем здесь спящие богатыри и люди, которые могут стать сильнее богов, если захотят?
   - Ты не знаешь конца этой сказки! - вскинул голову Яшканчи. - Я тоже его не знал... Оинчы рассказал его мне. Белый бог Бурхан проснулся, открыл свои серебряные глаза, смахнул горы, которые выросли вокруг его коня и седла... Они вернулись, Чет!
   К его удивлению, тот спокойно выбил погасшую трубку о каблук и охотно кивнул головой:
   - Да, в горах давно поговаривают об этом...
   - Теперь слушай, что мне сказал Оинчы. Он не бросил камлать, как об этом думают все. Он вынужден был отдать бубен Учуру, чтобы пойти навстречу богу Бурхану и хану Ойроту, которые пришли в горы и теперь хотят, чтобы люди забыли свои обиды, подали руки друг другу и разбудили спящих богатырей, которые помогут им обновить Алтай!
   - А что он просил передать мне? - Чет все еще возился со своей трубкой, ковыряя ее сухой былинкой, поднятой с земли.
   - Он просит тебя сказать об этом людям. Только теперь Чет поднял голову, и Яшканчи увидел в его глазах удивление:
   - Почему я? Об этом людям можешь сказать и ты!
   - У тебя есть непорочная дочь, которой небо может подать свой знак! Ыныбас сказал, что хан Ойрот в горах и многие люди его видели... Почему бы его не увидеть и Чугул?
   Чет вздохнул:
   - Что ему делать в Терен-Кообы? Есть сотни других долин!
   - Хан Ойрот - хозяин Алтая! - пожал Яшканчи плечами. - Какая ему разница, где и кому показаться?
   - Слухи в горах разные ходят. Да и люди появились чужие. - Чет медленно набил трубку табаком, воткнул ее в рот и тут же вынул: - Чегат тебе ничего не рассказывал?
   - Мы о многом говорили с ним...
   - Три дня назад к нему зашли двое, купили мяса и ушли. Чегат говорил, что никогда не видел таких охотников. Скорее, они были воины: одеты одинаково, косичек нет, в руках винтовки...
   - Воины?.. Что ж, если хан Ойрот собирает воинство Шамбалы, то почему в горах не появиться воинам? Ведь русские Алтай так просто никому не отдадут!..
   - Где воины, - вздохнул Яшканчи, - там всегда война...
   - Война нас не касается! - отмахнулся Чет. - Алтайцев даже русский царь не берет на войну!..* Да и не умеют алтайцы воевать!
   * Впервые алтайцев, как и представителей других малых народов России, призывать в армию начали в 1916 году и только на тыловые работы, хотя вопрос об этом поднимался накануне русско-японской я первой мировой войн.
   - Умеют... Дед деда Адучи говорил, что были времена, когда Чеча с монголом Чадаком воевал, потом с китайцами зайсан Менко воевал... Много было войн в наших горах, Чет!
   Они долго еще сидели на камне, выкуривая каждый свою трубку и набивая свежим табаком, но так и не могли наговориться. Прощаясь, Чет сказал задумчиво:
   - Кто бы ни был этот хан Ойрот, которого привел наш древний бог Бурхан, но хорошо, что он пришел! Может, в головах кое у кого рассветать начнет...
   Хан Эрлик силен и грозен только для простых людей. Для богатырей он ничтожество. Они всегда проникали к нему под землю, выламывали двери его чугунной юрты, выволакивали сильнейшего из князей тьмы вместе с его шулмусами-оборотнями на солнечный свет и ставили им всем на лбы свои раскаленные на огне клейма. Но никогда не решались убить - людям нужны силы, которых бы они боялись, страх перед которыми держал бы их в узде повиновения...
   У богатырей все не так, как у людей! Стало им темно- хватают молнию с неба и зажимают ее между скал; надо им куда-то срочно съездить - садятся верхом не на аргымака, а на птицу Каан-Кэрэдэ3; пришла нужда одному богатырю с другим поговорить - вырывает из хвоста коня длинный волос и по нему передает свои слова и мысли... Богатырям - хорошо! Они все могут и все умеют! А как жить простым людям?
   Чегат вздохнул и, сложив кнут, вынырнул из аила.
   Вовсю полосовал дождь, гром раскалывал горы, молнии разрывали небеса... То не было дождей все лето, а то зачастили вдруг, чуть ли не каждый день! Теперь до первого снега не дождешься сухих солнечных дней!