Андреев Г.. Белый Бурхан

   - А теперь?
   На Самдана пристально, презрительно и зло смотрело лицо гостя Гонгора, жреца Бонпо, Белого Бурхана.
   - Он! Ловко вы это делаете, геше-ларива...
   - Ну, - усмехнулся художник,-без вас я бы ничего не смог сделать! - Он протянул готовый рисунок генералу, добавив по-русски: - Это главарь шайки, ваше превосходительство. Главный бурхан... Глаз у этого ламы - острый!
   - Отлично, Кузьма Леонардович! Нанизывайте и других на свой волшебный карандаш... Дело там закручивается, кажется, серьезное.
   Лишь часа через четыре, измотав и измучив Самдана, они отпустили его. Тот же черный человек вывел его на улицу и, посадив на извозчика, махнул рукой, будто взял под козырек:
   - Гони!
   В глазах у Падмы стояла растерянность, если не испуг.
   - Что-то случилось?-спросил Самдан равнодушно.
   - Пропал ваш новый микроскоп...
   - Пропал? Как же он мог пропасть? Через ворота школы и муха не пролетит, а в заборе нет дыр... Кто убирал мою лабораторию?
   - Ховрак Олчон.
   - Вы у него спрашивали о микроскопе, гэцул? Падма отвел глаза, забормотал:
   - Его отец... Он возьмет сына, если мы накажем Олчона! А он так щедр для школы и ее наставников!
   - Я его щедростью не пользуюсь и пользоваться не собираюсь! А мальчишка должен быть наказан.
   Самдан нашел Олчона в ванной комнате. Напустив полный таз мыльной воды, он выдувал через бумажную трубочку радужные пузыри и, не давая им подняться к потолку, разбивал их мокрой ладошкой и беззвучно хохотал. Самдан решительно взял его за оттопыренное ухо и притянул к себе.
   - Слушай, ты! Уйгур, рожденный от монгола! Где мой новый микроскоп?
   - Отпустите, багша,-сказал мальчик с угрозой. - Я пожалуюсь своему отцу и он заберет меня отсюда.
   - Прежде я оторву тебе уши и отрежу нос! У нас в Тибете с ворами поступают только так.
   Он взял его за второе ухо и круто развернул затылком к себе. Мальчишка дернулся, стремясь вырваться, задел таз, который с грохотом упал на каменный пол. Самдан снова развернул мальчишку лицом к себе. В глазах того стоял ужас:
   - Я вам принесу его, багша!
   - Ты его поставишь на место, где он стоял! Иди. Мальчишка отлетел от увесистой затрещины на середину комнаты и, поскользнувшись, растянулся на полу в мыльной луже.
   Глава вторая
   КОНСИСТОРСКАЯ РЕВИЗИЯ
   Не успел отец Никандр утрясти как следует зимние монастырские дела, как нагрянула ревизия из консистории1 во главе с давним супротивником игумена архимандритом Поспеловым.
   Начинать бы с устава надо, а те начали с амбарных книг, разворошив все на много раз измаранные листы, тыча строгими перстами в неразличимые знаки цифири:
   - Какая сумма выведена?
   - Каким числом итог подбит?
   - По какой надобности написанное ранее потом затерто?
   - А бог их ведает! - вздыхал отец Никандр. - Считали все, а кто итог подбил - теперь уж не дознаться! Что в амбарах сыщется, то и наличность.
   - А ежели воры завелись в обители?
   - К чему им красть? Безвыездно живут и в глуши лесной!
   - Сам-то - по всему Алтаю катался...
   Во-он откуда ветром-то подуло! Духовная миссия обеспокоилась о ревизии, что он ее мехами соболей да лис не завалил!
   Не добившись от игумена вразумительных ответов на свои вопросы, ревизоры пошли в амбары, склады, кладовые, погреба, сеновалы. Добра там всякого было немало, и если перемеривать да перевешивать все - до великого поста не управятся!
   - В ум не возьму, - развел руками казначеи епархии,- как и которым манером счесть все это! Ты-то намудрил в книгах, игумен, а мне где теперь сил достать? Тут и кислое, и пресное, и соленое, и сухое... Господи!
   - А ты и не трудись, святой отец, - посоветовал игумен,-что и пропало если - не воротишь... А что в излишке-присовокупить не к чему: до дыр книга затерта!
   - Не могу не счесть, для того и привезен!..
   - Тогда - считай, - отмахнулся отец Никандр, - а я пока о братской трапезе позабочусь...
   Считал казначей чужое добро недолго: махнул рукой и переписал в свои бумаги то, что в книгах разобрал, а что нет-с потолка взял. Некому пересчитывать-то!
   Казну к проверке взял сам Поспелов. И в первую голову, опять-таки, не за бумаги и векселя с расписками ухватился, а за наличность, что была монахами с осенней ярмарки привезена. Каждую стопку ассигнаций на три раза считал и до пота в руке держал - расстаться не хотел. А уж как дело до монетной россыпи золота и серебра дошло, руки в пляс пошли у преосвященного. Сам воров в обители разыскивает, а тут за ним в оба смотри, чтобы не обворовал!
   -Понаблюдал эту картину игумен и тошно ему стало - своего казначея приставил для порядка и ответов на всякие дотошные расспросы и прочие его делу подлежащие заботы...
   С Елизаркой Поспеловым Никандр Попов учился в одной семинарии, вместе мечтали о фиолетовых камилавкам на головах, о стезе духовного подвига. Но всем этим судьба изволила одарить лишь одного из них, надев на голову другому монашеский клобук. Немилость самого Победоносцева рухнула на Никандра, не задев Поспелова, хотя грех у них на двоих был один: постыдный блуд с цыганками, озорное богохульство на попойках, обратный "Отче наш" как "Отче Бах" читаемый...* И как только уцелел-то?
   * Пародия на известную молитву, текст которой перевернут по смыслу и воспевает разврат, пьянство и безбожие Придумана семинаристами в незапамятные времена.
   А нынче-то - вон как освятился в своей консистории! В молодые лета был жадина и плут, в силу вошел - стал чуть ли не разбойником в рясе! Монету берет в подрагивающие пальцы и сожалеет, что сызнова ее на блюдо возложить надлежит, а не в собственный карман опустить. Доверь такому казну - ограбит дочиста! Или не раскусили его там, у владыки, не попробовали у благочинного на зуб?.. Весь ведь-на виду! Да и сам-то грех ровно смола - как ни мой, ни отдирай, все едино липнет...
   Отец Никандр ушел в библиотеку, сел в уголке, загородившись полками и сундуками с книгами, поглядывая изредка в зарешеченное окно. Возле амбаров пыхтели монахи, таская мешки с зерном и туши мороженого мяса, бочки меда и короба с вином Меж ними торчал пнем консисторский ревизор, тыча перст свой то вверх, то вниз, то вбок. Командовал, распоряжался... А того дурак не понимал, что если даже насквозь пустыми амбары у отца Никандра окажутся, то и ссылать его более некуда. Хуже Чулышманской только разве северная дыра Соловки на Белом море! Да и то, как посмотреть...
   Вечерело, когда послышалась суетливая беготня по монастырским коридорам. Что еще за оказия приключилась?
   Игумен неохотно поднялся с насиженного места, открыл дверь в коридор, властным жестом остановил пробегающего мимо послушника, спросил строго:
   - Чего прыгаешь козлом?
   - Тебя, отче, искать бегу!
   - Стой, сыскал уже! Сказывай, что там опять?
   - Беда, отче! Утром шесть монахов ушли на конях? Только что хватились...
   - Куда ушли-то, зачем?
   - А к хану Ойроту, должно...
   Отец Никандр крякнул: снова повторилась недавняя история с неофитами... Раньше к Техтиеку убегали, в разбойники, теперь - к хану Ойроту, в солдаты его Шамбалы...
   - Кто ушел-то?
   - А теленгиты, что весной пришли: Аткул, Товар, Карман, Чекурак, Капшай и Качимкей...
   - Ладно, ступай.
   Трудно сказать, огорчил или обрадовал игумена этот неожиданный побег. В миссии и станах его словам о грядущей беде не поверили-ревизией вот решили наказать...
   Поспелов уже стоял в конце коридора и нетерпеливо поджидал игумена. Он был испуган, но вида не показывал.
   - Что за шум в обители?
   - Шесть молодых монахов из вновь обращенных к хану Ойроту ушли,-отмахнулся отец Никандр. - Погоню за ними слать - смысла нет, в этих горах они - дома...
   - Хан Ойрот? Местный зайсан?
   - Нет, Елизар. Наши-то язычники - ойроты, а он их владыка!.. Летом еще объявился вместе с Белым Бурханом... Я докладывал архиерею... Пустое все, преосвященный! Сами явятся - зима на дворе, не лето!
   Вызнав у игумена все, Поспелов поспешно свернул ревизию: беда, нависшая над православием, не показалась ему надуманной, как самоуверенным миссионерским попам. И Поспелов отменным нюхом иезуита почуял, что здесь можно нажить моральный капитал, стяжать славу борца с ересью нового толка, ярого защитника православия от ложных веяний каких-то могучих восточных религий, хотя бы и перенесенных лишь частично на реальную почву существующего на Алтае веками шаманизма...
   Консисторский архимандрит дотошно расспросил всех монахов-алтайцев о хане Ойроте и древнем боге Бурхане, записал старинные предания о ламах. Потом со всем этим сопоставил нынешние слухи о Белом Бурхане и убедился, что чулышманский игумен совсем не зря ездил в миссию и станы. И жаль, что от него просто отмахнулись Такой просчет для Алтайской духовной миссии может иметь далеко идущие последствия!
   Раскаленный добела собственным энтузиазмом, архимандрит был готов отослать ревизию обратно в Томск, а самому лететь скорым поездом в столицу и требовать немедленных действий против грозно и неотвратимо надвигающейся смуты, если не религиозной войны! Но его пыл охладил игумен:
   - Тебя не поймут, Елизарка, а доказательств нет. Сказки и слухи-пустое... Вот если бы ты приволок к Победоносцеву самого хана Ойрота вкупе с Бурханом - другое дело.
   - Ты не прав, Никандр! Мое главное дело - ударить в колокол, пока только чуть дымится!
   - Ну и бей, кто тебе мешает? А я орать не буду, уволь. Я и клобуком рисковать не хочу, а ты и камилавку не жалеешь...
   - Но ты же поможешь мне?
   - Я? Нет, Елизарка. На меня расчет не держи!
   - На ревизию обиделся или на то, что во главе ее я приехал?
   Отец Никандр стукнул кулаком по подоконнику и резко повернулся к архимандриту Поспелову:
   - Я не подпишу твоей бумаги!
   - Отчего же? - удивился тот. - Когда-то, помнится, ты не был столь щепетильным...
   - Тот грех мною отмолен здесь.
   - И далее гнить в этой глуши будешь?-рассердился Поспелов. - Обычным порядком тебе не выбраться из этой дыры! А эта бумага поможет тебе вернуть все и даже с лихвой... Я уже не говорю о миссионерской звезде, что может украсить твою рясу схимника...
   - Поздно, Елизарка,-сказал отец Никандр с горечью, - мой козырной туз уже выпал из колоды и затоптан...
   - Я на тебя доноса не писал, и моей вины перед тобой нет!
   - Отчего же моя судьба не разделена пополам тогда?-прищурился игумен и тут же махнул рукой:-Ладно! Между Голгофой и Страшным Судом ничего не произошло и не произойдет...
   Черный монашеский клобук отца Никандра блестел от оконного света, а архимандриту на мгновение показалось, что он лоснится от сала, которым заплыл этот самодовольный болван, скорбящий о том, что его за уши оттянули от пресной кутьи и сунули рылом в блюдо со свининой... Зачем ему апостольский чин? Что он ему даст, кроме хлопот, при его характере? А здесь, в этой глухомани,-неиссякаемая шахта! Недры, забитые золотом! Хочешь-россыпью его бери, не хочешь - слитками накладывай... Да если бы он, Елизар Поспелов, не шепнул пару-другую слов владыке, то гнить бы Никандру в соляных копях! Увы, неблагодарны человеки, суть! Неблагодарны...
   - Приложи руку, игумен, не делай еще одну глупость!
   - Нет, уволь. Я упреждал тебя, Елизарка, чтоб о вспомоществовании моем в сем мерзопакостном деле ты и думать не смел...
   - Себе яму роешь!
   Игумен кивнул. Он хорошо понимал игру архимандрита. Ему, Никандру Попову,-слава и почет, ему, Елизару Поспелову,-ордена и новые чины! Это в случае полной удачи, если доведется вздеть на распятие не только шептунов и певунов, но и поборников схизмы, ее потворщиков, прямых супостатов и покусителей на святые символы... А если - не удастся?
   Донос Елизарка, конечно, состряпал ловко (набил руку при владыке в казуистике!) - с заумью, с почтением к святым символам православия, подвергавшимся ныне попранию и хулению в устах диких язычников, сиречь - не столько духовных, сколько мирских и государственных преступников, покусителей на крест православный и трон государев! И посему не только святой крест христианский должен быть внесен спешно в края сии, но и копье!.. Убеждение, мол, убеждением, а кулак-во сто крат будет надежнее... Еще надежнее будет тот кулак, если в него копье
   или меч вложить!
   Да, Елизар все допускал, чтобы сокрушить ересь:
   и меч, и копье, и нагайку, и виселицу, и решетки, и кандалы... Это ведь просто: гнать к кресту страхом, и весь подвиг!
   - Небесный аромат ладана и земной запах смолы - едины, суть! Едины, преосвященный!-Игумен поднял перст, ткнул им в сторону сводчатого, закопченного свечами потолка. - Примешивать к ним запах крови и пороха богохуление и осквернение святых символов, которым мы с тобой служим! Я согласен идти с крестом против ружей, но вести крестом ружья за собой уволь!
   - Полно тебе, Никандр!-рассмеялся архимандрит.- Церковь состоит из четырех частей - мира, паперти, скинии и ковчега завета. И только ковчег завета - свят! И там всегда будет пахнуть ладаном!.. Блаженный Августин не боялся искоренять тогдашнюю ересь огнем и кровью! И-свят стал! Почему? Да потому только, что считал церковь выше евангелия! Жизнь ближе церкви, и ей нужна на книжная мудрость, а посконная, понятная всем! Любовь исцеляет? Верю. Но и ненависть - исцеляет тоже!.. И поверь мне: простые верующие будут бить каменьями и палками ересь, не заглядывая в евангелие! А ты иди на нее с крестом. Посмотрим, кто победит... Ты будешь не только сокрушен и растоптан, но и не заслужишь прощения Синода!
   - Я не буду бить богохульников силой оружия! Я даже пальцем к ним не притронусь!-вспылил игумен. - А крест веры православной подниму над головой!
   "Каждый господа по своей мерке, образу и подобию лепит,-думал отец Никандр с раздражением.-Вот и получается - сколько человеков, столько и богов. И для каждого его бог удобен, хорош и впору. Как ношеный сапог! А присмотрись - не бог на иконе-то его, а сам человек и есть..."
   Эта мысль ему понравилась: у язычника бог на самого язычника и похож; у полицейского - на полицейского, только чином выше; у царя-на царя... Потом сконфузился, перекрестился, недобрым словом помянул Поспелова, пристроив его где-то рядом с чертом...
   Да и что ему - Поспелов, старый дружок? Посидел, поерзал толстым задом на стульях и скамьях, помял монастырские простыни с черным крестом в правом углу да и укатил в свою епархию по хорошо пристывшему за эти дни снегу! Как-то теперь доложит по высокому начальству? Человек коварный, дарами не обласкан, словами лживыми не усыплен...
   - Тьфу ты, прости меня господи!
   Обмахнувшись широким крестом, отец Никандр снова взялся за лопату, счищая снег с крыльца. Эту потешную для себя работу он никому из послушников не перепоручал - и грудь дышит, и рукам нагрузка, и голова свежее...
   Три раза переписывал свой донос Поспелов, но так и не добился под своей бумагой подписи или наперстной печати игумена. С тем и уехал, обозленный и разочарованный... Так-то, старый друг-забулдыжник, выкуси! Мы хучь и мохом обросли от бороды до бровей, а умишко кое-какой тоже имеем и потому покупным и дареным, но чужим - не живем!
   Шум какой-то учинился у монастырских ворот. Отец Никандр поднял голову - к нему торопливо шкандылял на деревяшке турецкий кавалер и сторож Марк.
   - Чего там?
   - Людишки какие-то прибегли пехом. Впущать?
   - Не на молитве монастырь! Пусть входят с богом. Снова заковылял старик-инвалид назад к воротам. И чего бегает попусту? Отпирал бы ворота перед конным или пешим, а не выпытывал каждый раз дозволенья! Зря в монастырь люди не пойдут - не ближний свет ноги
   бить...
   Покончив со снегом, отец Никандр оббил лопату о крыльцо, взялся за дверную скобу, да не вытерпел, оглянулся. Чужие пришли, незнакомые в ворота входили. Трое. А думал - те, шестеро вернулись... Неужели совсем ушли?
   Все трое были из разных русских деревень, все православные переселенцы, все с одной тревогой в душе пришли:
   слухи, мол, по горам плывут нехорошие, будто по весне местные люди из орды будут всех русских бить до смерти... Вот и приехали узнать в обители как быть теперь и что
   делать?
   - А кроме слухов примечали что?
   - Ничего, вроде б... Смирно калмыки живут.
   - Да токмо-в тихом омуте-то!..
   - Вота и дай совет, святой отец...
   Хмыкнул игумен: дай совет. Самому бы кто дал его! Но мужики правы: дыма без огня не бывает... И коль этих толстокожих прошибли слухи, то по староверческим и кержацким кораблям вообще страх-колотун ходит!..
   Может, зря он бумагу архимандритову, к оружию православный люд зовущую, не подписал? Загорится что в горах-Поспелов первым перст в него ткнет: он добротой своей дал крамоле время лютым цветом расцвесть! Не отвертишься: грешен... И тех шестерых перекрещенцев, что при нем сбежали, вспомнит! Сам отослал к хану Ойроту, упредил разбойника!
   - Совета твоего ждем, благодетель...
   - Как ту резню понимать? Одних православных будут резать вместе с попами, церкви палить или всех русских
   поголовно?
   - Ружьишек, поди, надо подкупить? Пороха? Пуль налить?
   Вот привязались! Будто с ножом к горлу-вынь да положи им правду-матку!
   - Наши-то новообращенцы из местных пока не покидают монастырь свой, покривил душой игумен. - Значит, резни неоткуда ждать... Да и знают власти обо всех этих шепотках и слухах в горах! Без обороны крепкой православие никто не оставит, а паче того - государь!.. А что до ружьишек, то я так скажу: в хозяйстве оно лишним никому не будет...
   Кивнули мужики, за шапки взялись - поняли. Встали, персты наложили на лоб, живот и плечи. Не двумя стоячими, а щепотью православной - свои!
   Проводил их игумен до порога, послушников крикнул, приказал одарить из припасов монастырских на долгую дорогу и по оловянному крестику-охранителю в пути выдать странникам божьим.
   Едва не прослезились те:
   - Храни тебя бог, отче!
   - Живи на благо всех нас!
   - Круши супостата в молитвах своих и братии! Оттаял душой отец Никандр. Что ему теперь доносы Поспелова, ежели вся округа за него, своего игумена, горой стоит! И только потом уже, к вечеру, отмолившись вместе с иноками, головой на каменную подушку упав, задумался: а ну как тот мужик-настырник, что про ружья, порох и пули говорил, прав? С крестом-то против ружей хорошо идти в споре со старым супротивником, а наяву-то, когда те ружья не впереди тебя, а за спиной - надежнее!
   - Надо было подписать Елизарке ту окаянную бумагу! Береженого - бог бережет...
   Глава третья
   РАДОСТЬ АДЫМАШ
   Дома у Яшканчи все было тихо и спокойно. Да иначе и быть не могло! Пока муж со своими друзьями топтал петли многочисленных чужих дорог, берег Курагана от плохих людей, его жена Адымаш выдубила бараньи шкуры и сшила новые шубы себе и Яшканчи. Получил на зиму свою обновку и Кайонок - теплую шапку и меховые сапоги. Сделал сыну подарок и отец - привез с ярмарки покупные лыжи, хотя у мальчишки и были свои, самодельные. Теперь Кайоноку нужен только лук со стрелами и он - охотник!
   Радостная и довольная Адымаш долго гладила свои косы в знак уважения мужа, разглядывала цветные нитки на катушках, перебирала блестящие пуговицы, ощупывала яркие шелковые ленты, любовалась настоящими стальными иголками, горящими, как солнечные лучи... Такого богатства ни у одной женщины в долине Теренг не было! С трудом дотерпев до вечера, она убежала в аил Чегата похвастаться своими сокровищами...
   А когда высыпали звезды, пришли Чегат и Чет, прихватив тажуур с аракой и несколько кусков прокопченного в дыме костра мяса. Раньше они обычно приносили золотые слова, а теперь сами пришли за ними: Яшканчи видел многих людей и слышал много историй во время своего торгового кочевья, ему теперь есть что рассказать! Тем более, что он приехал не один, а с гостями угрюмым и молчаливым тувинцем, и такой же сдержанной, не болтливой его женой.
   К удивлению и разочарованию друзей, рассказ Яшканчи был кратким и не отличался занимательностью: дорога на ярмарку оказалась трудной, но ничего, добрался, цены были совсем плохие, хуже, чем в прошлом году, но удалось сделать выгодный обмен; с Хертеком познакомился на ярмарке; обратно они втроем добрались без особых бед, хотя и их потрепала непогода...
   Чегат и Чалпан переглянулись, посмотрели на гостя Яшканчи: человек бывалый, может, что и прибавит к рассказу, но Хертек, казалось, вообще ничего не видел вокруг, кроме пленки дыма, струящейся над трубкой...
   Не развязала языки и выпитая арака. Показалось даже, что ее действие было обратным: все четверо мужчин вообще замкнулись, а если и говорили, то о пустяках. Жена Хертека - Савык, думая, что ее присутствие мешает мужчинам, пошла к ручью за свежей водой, но, вернувшись, не заметила перемены.
   Первым поднялся Чалпан:
   - Пора домой. Да и скот посмотреть надо. Следом за ним шевельнулся Чегат, поведав о своих заботах.
   Яшканчи растерянно посмотрел на Хертека. Тот чуть
   заметно кивнул и неожиданно спросил у всех сразу:
   - Плохо живем, скучно. Почему так плохо и скучно
   живем?
   Чет нахмурился, опустился на свое место, и Яшканчи впервые заметил у него на лбу вертикальную складку, которой месяц назад не было. Что за заботы и тревоги вырубили ее?
   - Недавно я был в Кырлыке,-тихо заговорил он, - долго сидел у очага одного старого пастуха. И спросил у него о том же. Знаете, что он мне ответил? Для хорошей жизни нужна радость. А для радости мало набить живот бараниной... Он весь Алтай исходил со своими отарами и стадами, богатым алтайцем считался, зайсаны с ним за руку здоровались. А теперь-нищ и один в аиле. Зимой помрет... Вот и думай теперь-для чего жил, зачем?
   - Надо помочь ему,-сказал Яшканчи, пожав плечами, - в свой аил взять, пусть у огня сидит! Чет вяло усмехнулся:
   - Не пойдет. Зачем лишний рот, скажет! Яшканчи вздрогнул. Такие же слова он слышал и от отца! Его обдало жаром, он торопливо и гневно заговорил:
   - Мы - плохие люди, если старики боятся долго жить! Надо переделать все! Надо так все переделать, чтобы не было лишних людей в горах!..
   Чет снова усмехнулся. На этот раз-горько и печально:
   - Я хотел ему сказать такие слова, Яшканчи. Но он меня опередил: Белый Бурхан, сказал, пришел на Алтай поздно. Ему мы теперь тоже не нужны. И не надо хану Ойроту вынимать меч из ножен! Я обругал его за эти слова, а сейчас думаю вот: может, старик прав? Может, не жизнь нашу надо менять, а нас самих?
   Расходились поздно и неохотно. Яшканчи и Хертек вышли проводить Чалпана и Чегата. Прощаясь, перекрестили руки. Хертек хмыкнул:
   - Хорошая примета. Новые встречи, общие дороги... Чет первым убрал свою руку:
   - Что толку топтаться на одних дорогах? Хертек отозвался:
   - А сопли распускать есть толк? Драться надо! Хан Ойрот пришел в горы не для того, чтобы утирать носы!
   Гости, которых так долго ждал Яшканчи, приехали рано утром, до восхода солнца. Одним из них был Ыныбас, брат кама Оинчы, другой - совсем чужой человек, не похожий ни на алтайцев, ни на русского. От мяса гости отказались, приняли только по чашке с горячим чаем. К очагу подсел Хертек, Яшканчи представил его гостям, но те только молча пожали руку тувинца, не назвав себя и ничего не спросив.
   Яшканчи не давал покоя незнакомец: весь в белом, чай пил по-своему, имени своего не сказал и вообще ни разу рта не раскрыл, хотя Ыныбас все время осторожно расспрашивал хозяина юрты о новостях, о ярмарке, о слухах. Потом, покончив с чаем, Ыныбас перевернул пиалу вверх донышком:
   - Нам пора. Чет Чалпан дома?
   - Где же ему быть? - удивился Яшканчи. - От скота зимой никуда не уедешь! Да и летом...
   - Проводи нас к нему.
   - Может, я схожу за ним?-обиделся Яшканчи на бесцеремонность Ыныбаса.-Вы-мои гости, а не Чета!
   Только теперь второй гость усмехнулся уголками рта, сказал глухо и четко:
   - Мы приехали к нему, а не к тебе. Проводи. Яшканчи повиновался.
   - Чей третий аил в долине? - спросил Ыныбас, когда они отъехали от юрты.
   - Чегата. Он тоже пастух.
   - А кто этот Хертек?
   - Воин. Сражался в отряде Самбажыка.
   - Ого! Но имени Хертек у тувинцев нет. Как его настоящее имя?
   - Я не знаю.
   - Зачем он здесь, у тебя в гостях?
   - Ему нужны бурханы и хан Ойрот.
   - Мы его возьмем с собой!-сказал незнакомец. - Нам нужны такие люди. Он один?
   - С женой.
   - Жена останется у тебя. Это приказ.
   - Приказ? - удивился Яшканчи. - Чей приказ?
   - Мой приказ. Я - бурхан.
   У Яшканчи потемнело в глазах, и он едва не свалился с коня.
   Остановились у аила Чета, и Ыныбас отправил Яшканчи обратно:
   - Скажи Хертеку, что мы будем ждать его у перевала. Никогда еще не была такой длинной дорога для Яшканчи от аила Чалпана до собственной юрты. Бурхан! Сам бурхан сидел у его очага!
   Он не помнил, как оставил седло и ушел вместе с конем в сторону, а потом с удивлением осматривал незнакомое место. Вернулся по своему следу, заметил Хертека, ждущего его у входа, спешился.
   - Ты им сказал, кто я?
   - Да. Они тебя будут ждать у перевала. Поторопись. Савык по их приказу ты должен оставить у меня. Все. Хертек долго молчал, потом хрипло выдавил:
   - Они - люди хана Ойрота?
   - Да.
   Поймав вопросительный взгляд хозяина аила, Ыныбас улыбнулся:
   - Я - брат Оинчы. Надеюсь, Яшканчи передал тебе его привет?
   - Ыныбас? - Чет ответно улыбнулся и протянул руки гостям: - Дочка! Корми и пои гостей!
   - Нет-нет!-поднял ладонь Ыныбас.-Мы только заехали погреться! Нас ждут люди за перевалом...
   Но Чугул уже порхала по аилу, собирая на тепши все необходимое. Ее монисто позванивало, косички прыгали по спине, а быстрые шаги слышались то за перегородкой, то у очага, то у постели больной матери.
   Ыныбас первым сел выше огня, принял пиалу из рук девочки:
   - Расти красавицей, Чугул!
   - Вы знаете мое имя, дядя Ыныбас?-удивилась та.
   - Он все знает,-сказал второй гость глухо.-И не только то, что было, но и то, что будет! Чет с сомнением покачал головой: