Андреев Г.. Белый Бурхан

   Отсопелся Капсим, шапчонку надел, на двор сходил по малому делу, вернулся, сел за стол, кинув на скобленый и еще горячий от кипятка стол мосластые кулаки. Призадумался о житейском, утонул в заботах, и ночное сказочное ушло, будто его ветром выдуло...
   Аким сказывал, что на пароме через Катунь, когда помогал Панфилу скотину на ярмарку гнать, знакомых мужиков видел, пешком в Беловодию втроем шли. И имена назвал: Родион, Фрол и Кузьма. Хотел и сам с ними увязаться, Панфил отсоветовал... Зря послушал! Капсиму бы не отсоветовал! Так бы в их ряд и пристроился! Да беда, что нельзя - хвост пушистый некуда девать... Девять на шее, не считая жены! И нужда проклятущая... Кому ее сбыть, как от нее, постылой, отвалиться? А вот Акиму чего на Дуську свою, гулену, глаза пялить? Все едино ведь не укараулишь бабу!.. Вот и зашагал бы с мужиками в Беловодию! Эка беда - ноги поколотить...
   Люто гремела пустыми горшками Аграфена, будто варева там у нее на всю деревню! Картошка ведь одна да брюква - чего вымудривать-то?
   Поднялся Капсим, в окно глазами сунулся. Синева ночная стояла над деревней, только над далекими горами полоска робкой зари золотым сполохом к самой глыби неба тянулась, ветреный день вела.
   Пестрые люди жили в капсимовой деревне, но больше из раскольничьих былых согласий, раздробленных теперь гонорами и спесью на восемь толков. А когда-то лобызались при встрече, будто век не виделись, хотя всего одна ночь минула! Потом православие вломилось клином, и затрещала община, посыпалась, как горох из рваного мешка; колоться начала, как полено в мороз от легкого удара; поплыла в разные стороны, как рваные сапоги по жидкой грязи... Первыми пасхальники пошли на поклон к попу, за ними чадородные откололись, строгие спасовцы к срамному кресту приложились дружно. У нетовцев к попу особой неприязни тоже нету - в господа и они веруют. А с верой самого Капсима можно и в храме на службе побывать. И сходил бы на заутреню, если б не Панфил, что все согласие на своем замке, как амбар, держал! Но только зазря он так, не сдюжит теперь община...
   Вынырнуло солнце из-за горы, ударило в глаза, заставив зажмуриться. Вот когда надо было бы святость-то на себя возводить! Поспешил Капсим, раньше времени мыслью, словом и крестом Спаса встревожил! От того, может, и беды гуртом идут, что все у Капсима не как у людей выходит?
   Вернулся Капсим к столу, обтер губы, а там уж и миска стоит. Выгреб горячую картошку в коричневом мундире, облупил ее, обжигая пальцы, в рыжую соль сунул, примял. Заметив, что муж еду в рот понес, Аграфена буркнула:
   - Сходил бы к Говоркову, помог чем... Глядишь, и одарил бы Панфил Фокеич чем на нашу бедность!
   Закашлялся Капсим: вот проклятущая баба! Прожевать путем кусок и то не дала!
   Едва Капсим за угол ограды завернул, как бабий шебутной гуд по деревне ухом уловил. Неспроста! Перестрел Капитона Нижника, глаза на него вскинул:
   - Чего бабы-то шумят?
   - Да поп проповедью страхов на их нагнал! Но Капсим его уже за рукав ухватил:
   - Сказывай!
   - Беглый Басурман какой-то. Должно - китаеза! Домолились на окошки! Побегали от попа!
   Капитон выдрал рукав и побрел дальше, не разбирая дороги, поматывая головой, как лошадь. Потоптался Капсим, вздохнул и пошел к церкви. Первым, на кого наткнулся, был Панфил. Как ни в чем не бывало руку протянул, спросил озабоченно.
   - Слышал уже, поди?
   - Про Басурмана беглого? Капитон бормотал что-то. Усмехнулся Панфил:
   - Слушай дураков больше, они тебе наговорят! Белый Бурхан, а не беглый басурман! Древний бог наших калмыков. Обиделся на них, в горы ушел, а теперь, вот, в обрат вернулся... И не один, а с ханом Ойротом... Бунт теперь против царя делать, русских поголовно бить до смерти!
   - Господи! - обмер Капсим. - За что?
   - Сыщут обиды! Что делать-то будем теперь? Капсим обескураженно развел руками:
   - Ума пока не приложу!
   - А ты - приложи! Для того тебя и держим при себе, что - грамотей!
   В голосе Панфила была откровенная угроза, и Капсим тотчас втянул голову в облезлый воротник. Прямо-таки напрашивается Панфил на величанье! Да только Капсим не величал его никогда и навеличивать впредь не собирается.
   - Молодых окрестить в пролуби.
   - Это - само по себе! Может, Марьино стояние исделать на зорьке? Заголим бабу, поставим на мороз - и пусть за грехи наши... А? Давно не делали!
   - Поможет ли? - Капсим поворочал бороду и вдруг уронил в ноги тяжело и гулко: - В новину на житье надо уводить общину!
   - Ого! Не много ли?
   - Для спасенья души и помереть бывает мало.
   Поник Панфил головой. Если поп наполовину прав, и то
   беда большая пришла в горы. Бежать от нее! А куда?
   В какую пустынь?
   - Новину искать - разориться в прах!.. Ты в старых книгах пошарься, Капсим... Малым обетом, само-собой, беды не перешибешь, но и большой обет тягость страшенная! Ночь не спи, а ищи.
   Насупился Капсим: от беды дымом не отгородишься! Чего испугался Панфил? Мошну растрясти, чего же еще! А то в башку ему не стукнет, что ее вскорости отнять могут бунтующие калмыки! Вместе с башкой!
   - Ладно, поищу. Другие-то - как? В разные стороны потом не потянут?
   - Сговоримся, коль беда грядет! "Листвяницу" чти от корки до корки! В ней все есть.
   Кивнул Капсим, гоголем отошел от Панфила. Вот оно как выворачивать-то начало! То гордыню перед ним ломал, на паперть побирушкой загнать хотел, а то едва ли не на коленях просит: "Листвяницу" чти, ищи обет!..
   Быстрым шагом обошел Капсим церковь, увидел, как Аким кривыми ногами в конце проулка колесит, руками машет, к нему зашагал навстречу. А тот уже и сам полетел через сугробы - глаза впрысь, ртом воздух по-рыбьи хватает:
   - Старухи, тово, смертные рубахи шить друг дружке порешили!
   - А ты что? Сруб рубить разбежался?
   - Какой сруб? - опешил Аким. - Зачем?
   - А тот сруб, в котором наши единоверцы огневое крещение в старые времена принимали! Завтра порешим общиной: али гореть всем миром под псалмы, али в тайгу убегать, на новые земли...
   - Ты... тово... - поперхнулся Аким и закашлялся - Ох ты, господи!
   Отец Лаврентий знал, что его проповедь о приходе хана Ойрота, ведомого богом Бурханом, будет истолкована прихожанами как страшная весть о начавшейся межусобице русских и алтайцев. Да и сам давил на это с востока идет угроза православию, и потому всем истинно верующим в Христа надо восстать на оную словом и действием. Хотел говорить о готовности к неприятию новых верований и богов, а породил панику. Половины его проповеди не поняв, а вторую половину придумав, прихожане понесли по улицам и переулкам тревогу, переросшую к вечеру во всеобщий страх перед неизвестностью... И теперь, устрашась чужого мессию, наиболее слабые из двуперстцев пойдут искать спасение у православного креста, защищенного всей военной мощью России. А это и надо!
   Закрывая церковь на замок, отец Лаврентий окинул взором толпящийся у паперти люд, усмехнулся в бороду:
   вот и поползли, полезли из всех щелей схизматы2! Он сунул ключ в карман, навесил брови на глаза, скорбь на лицо нагнал, всей фигурой повернулся к жаждущим слова:
   - Отчего по домам своим не идете? Сегодня службу более править не буду!
   Кашлянул Капсим в кулак, вперед выставился:
   - Слух всякий по деревне... Правду скажи людям!
   - Я все на проповеди сказал.
   - Выходит, грядет Антихрист?
   Вздохнул иерей - глубоко и сочувственно:
   - Грядет. От самой епархии письмо имею о том!
   Но Капсим не отступал:
   - С мечом грядет или с крестом?
   Посуровел отец Лаврентий:
   - Крест - святой символ! Уж это-то надо бы знать даже тебе. Со своим символом грядет, противным вере христианской!
   - И меч при нем?
   - И меч карающий! В лоно святой православной церкви всем вам поспешать надо, Воронов, под ее кров и защиту!
   - Какая же нам защита от нее! - сделал шаг назад Капсим.
   - Крест и святая молитва.
   Хмыкнул Капсим, нахлобучил шапчонку на самые уши:
   - Такая оборона и у нас есть!
   Он круто развернулся и пошел от церкви к своему дому, не замечая, что большой хвост однодеревенце? тотчас увязался за ним.
   - В сруб полезете? - крикнул в спину уходящим поп. Никто не отозвался.
   Дельмек стоял перед доктором и лил беззвучные слезы. Федор Васильевич хмурился, покашливал, но не решался ни выгнать блудного сына. ни раскрыть ему объятия.
   Плохо поступил этот парень два года назад. Но и чинить его в полной мере он тоже не мог - священник был слишком настойчив, а они с женой слишком равнодушны к его домогательствам. Значит, ему, образованному и умному человеку, свои убеждения менять трудно, а этому, необразованному и забитому дикарю, легко? Вот оно, то самое интеллигентское чистоплюйство, против которого так долго и мощно сражалась вся русская культура многие годы, даже десятилетия!
   - Ты не мог мне сказать прямо, что убегаешь от попа?
   - Я боялся.
   - Чего? Что я выгоню тебя? Но ты же все равно сам ушел! Даже не ушел, а трусливо бежал среди ночи!
   - Поп меня ругал, Эрлика ругал, народ мой ругал...
   - Ты о Христе тоже не очень вежливо отзывался! - Федор Васильевич строго посмотрел на заглянувшую в кабинет жену и она торопливо закрыла дверь. - Что же ты делал все это время? Разбойничал с парнями зайсана или батрачил у русского купца?
   - Нет, я лечил людей.
   - Лечил?!-Доктор уронил пенсне в ладонь, уставился в переносицу Дельмека беспомощными невооруженными глазами. - То есть? Каким образом?
   - Мазал раны, поил травами, резал...
   - Даже резал?! Хотел бы я знать, что ты резал!
   - Все резал! Нарывы, шишки, кровь пускал...
   - Гм! И они у тебя остались все живы?
   - Да, я был лекарь... Хороший лекарь!
   Неожиданно для Дельмека, убитого стыдом и страхом, Федор Васильевич оглушительно захохотал и громко позвал жену:
   - Галя! Ты только послушай, что он говорит! Он лечил в горах людей! А? Как это тебе нравится? Без всяких дипломов, не дав клятвы Гиппократа!.. Он даже занимался хирургией! Но самое удивительное, что никто из его пациентов не умер!
   - Один умер, - потупился Дельмек. - Его звали Шонкор. У него была чахотка, я ничего не смог сделать. Скорая чахотка, с гноем!
   - Ну, коллега, чахотку и я не всегда могу вылечить! Тем более скоротечную!.. И много ты лечил людей?
   - Много. Каждый день.
   - Все два года?
   Дельмек молча наклонил голову.
   - Поразительно! - всплеснул руками Федор Васильевич и крупными шагами заходил по комнате. - Черт знает "то!
   Он остановился у шкафчика с лекарствами, качнулся на носках, заложив руки за спину, стремительно повернулся к Дельмеку:
   - Значит, ты вернулся, чтобы научиться у меня лечить чахотку? Все остальное ты уже умеешь?
   Дельмек растерянно захлопал глазами: такого поворота он не ожидал и теперь только по-настоящему испугался:
   - Нет-нет! Я не хочу, не буду!..
   На выручку Дельмеку поспешила Галина Петровна:
   - Ну что ты, Федор, право? Парень и так готов провалиться сквозь землю от стыда!
   - Пусть проваливается! - сверкнул стеклами пенсне доктор. - Это все же будет лучшим выходом для него, чем тюрьма! Делать профанацию из врачебного искусства, прикрывать моим честным именем шарлатанство и знахарство - хуже! В сто раз! В тысячу! Да-с!
   - При чем здесь ты? - пожала плечами Галина Петровна.
   - Ему же люди доверяли только потому, что считали его моим учеником! Это же просто!.. Спроси у него, он сам скажет
   Галина Петровна повернула к Дельмеку бледное лицо растерянными глазами:
   - Ты ссылался на Федора Васильевича, Дельмек?
   - Нет. Я всем говорил, что учился у русского доктора и потому хороший лекарь. А имя не говорил!
   - Вот! - сорвал пенсне Федор Васильевич. - У нас же на Алтае тысячи русских докторов!.. И если он не назвал моего имени, то полиция меня и не найдет! Как же! Конспиратор!
   - При чем тут полиция? У него же никто не умер! - рассмеялась Галина Петровна. - Выходит, что Дельмек- хороший ученик русского доктора и только... Перестань, право!
   Ударил молоточек в медную тарелку над дверью. Дельмек вздрогнул, боком попятился к плите, столкнулся с кучей дров, которые только что принес со двора, опустился на табурет, сунул в рот пустую трубку, но не смог успокоить дрожи губ. Он узнал звонок попа.
   Галина Петровна удивленно посмотрела на дверь, потом на Дельмека:
   - Ты что, не слышал?
   - Там поп пришел. Я не хочу!
   Галина Петровна сама открыла дверь, провела священника в кабинет, вернулась. Вряд ли отец Лаврентий не заметил Дельмека, но не подал вида.
   Федор Васильевич встретил гостя радушно. Тем более, что тот сегодня сиял, как хорошо начищенный самовар.
   - Ну, святой отец! - развел он руками. - Судя по вашему виду, ваши успехи на стезе Иоанна Крестителя... Кстати, что вы говорили в утренней проповеди? Все село только про это и гудит! Бурхан, Ойрот... Мессия, что ли, объявился у теленгитов?
   Отец Лаврентий поблек и вяло отмахнулся:
   - Пустое, доктор... Кто-то донес в епархию о слухах, бродящих по горам, а там сочли за благо упредить всех духовных пастырей о необходимости уничтожения оных проповедями и усилением миссионерской деятельности среди местного населения, равно, как и среди схизматов старых толков...
   - Гальванизация трупа? - усмехнулся Федор Васильевич.
   - Не совсем так, но... Главное - слухи! Слухи о явлении бога Белого Бурхана и хана Ойрота - фигур одиозных и вместе с тем...
   - Слухи в горах, - прервал его доктор, - дело весьма и весьма серьезное!.. Что же касается бога Бурхана и хана Ойрота - это легенда. И если кто-то надумал воскресить ее, то это, святой отец, еще серьезнее!
   - Не могу разделить ваших опасений! Нынешние слухи - полнейшая ерундистика! Сапоги всмятку или нечто подобное...
   - А паника! - поднял палец Федор Васильевич. - Паника-то реальна! И подняла ее ваша проповедь, святой отец! Не думаю, что в епархии будут в восторге... Впрочем, это уже ваша забота! Галя, поставь самовар!
   Капсим хотел было снова приняться за свою писанку, но заказ общины был важнее и неотложнее. Сыскав нетрудный обет, он мог бы рассчитывать на вспомоществование в лютой нужде. Да и самому заложить в обет эти требования можно - в уставе-то не сильна братия, враз не докопается, а святое писание можно и не искажать, на грех самому не натыкаться!
   В той же "Листвянице" в достатке темных мест и речений, которые по-разному толковать можно... А все ж - неспроста Панфил обеспокоился! С чего бы ему пугаться, если греха перед Спасом нет? Видно, не блюл, как должно, святость и честь, а теперь страхом обуян, тревогами опутан, как муха паутиной.
   Все грешны человеки, в том спору нет. Кто свят в душе, тот давно небом помечен - нимб сияет вокруг его лика, как на иконах в храме! Да и на небе, а не на земле живут праведники-то...
   - Помогай, господи! На все твоя воля!
   Капсим сволок с полатей прадедовский сундук, выудил толстенные книги в коже и с медными застежками с прозеленью, начал с шумом листать их, развоняв на всю избу забытым восковым духом, захлопнул, локтями в стол уперся, голову на ладони сложил, не мигая на лампадный огонь уставился в тяжкой думе.
   Озадачил его Панфил, что греха таить! Сыщи попробуй в одну ночь тот нужный позарез обет, ежели уже утром всей общине твердый ответ давать надо!
   "Листвяница" - книга мудрая. От души говорить, так и Капсим ей не чтей: он только полуустав с пятое на десятое разбирает, а "Листвяница" вся скорым письмом написана. Каждое слово Капсиму полдня разбирать надо, а при свече и ночи не хватит. Да и крест на ней стоит не об осьми концах, а с крышею и подставой! Сочти все - двенадцать концов и выйдет! Отсюда и пляши: коли выписывать обет, то на двенадцать поклонов и молебствий раскладывай его...
   Отложил Капсим "Листвяницу", другие книги сызнова в сундук сложил, на место ткнул - в самый дальний угол полатей. Слез вниз, долго стоял, со страхом смотря на мудрую книжищу в полпуда весом, в бороде пальцем ответ выскребая... Притихла и Аграфена, присмирела: никак в уставщики ее муженек выходит? Хорошо бы! К месту и ко времени тот Антихрист-Бурхан по горам заскакал! Для кого и горе в общине, а для кого и наоборот... Эх, осилить ба!
   - Может, свечку тебе запалить, Капсим?
   - Светло еще.
   - Детишков спать разогнать?
   - Рано еще. Пускай колготятся!
   Отошла жена в сторонку, перст к губам приложив: великое и многотрудное дело у Капсима, лучше не мешать!
   А Капсим барабанил пальцами по столешнице и хмыкал, поглядывая с тоской в сереющее окно...
   Есть в "Листвянице" сказ про голого младенца, устами которого Спас глаголил: не заспите, людишки, судьбу свою, коли в образе зверевом и обманном она явится к вам! И что-то там еще... Цепи какие-то... Не упомнишь враз - вот грех! Двенадцать треб на обет... Не многовато ли? Не много! И по одной на брата не приходится... Та-ак... Обет - схима общая! Первой требой чистотел телесный и духовный... Второй...
   Капсим потянул к себе толстенную книжищу и снова начал ее листать.
   А Панфил в это самое время задами и огородами пробирался к домику отца Лаврентия, держа в правой руке посох резной, а в левой - тяжеленную корзину, нагруженную всякой снедью.
   На задушевную беседу с попом Панфил не рассчитывал, но про нечистую силу, что на белом коне по горам скачет, надеялся узнать побольше, чем отец Лаврентий на проповеди своей сказал. Так ли уж велика беда, чтобы готовиться к ней с полным серьезом? Если она вконец неминучая, то можно и крещение принять... А если так, разговор один, то и капсимовского обета с требами хватит!
   Иерей открыл двери сам и, похоже, не удивился:
   - Милости прошу! - И лишь разглядев, что Панфил пришел один, несколько разочаровался. - А остальные твои единоверцы где?
   - Спасу молятся.
   Посмурнел немного отец Лаврентий, но в комнаты провел, крикнув попадье, чтоб самовар сготовила.
   На малый иконостас священника Панфил смотрел широко распахнув глаза иконы все были новые, красочные, под лаком и стеклом, на их золотых и серебряных окладах белыми, розовыми и красными огнями подрагивали языки трех лампадок. Да, это не медная позеленевшая иконка прадеда Панфила! На такой иконостас и креститься-то боязно!
   Отец Лаврентий был в нанковом подряснике и в черной ермолке на голове, на ногах - мягкие домашние туфли без пяток, в руках - недочитанная газета, свернутая в трубочку. Покосившись на свои смазные сапоги, Панфил смущенно протянул корзину попу:
   - Вот, сопруженница моя собрала подарочек. Уж не побрезгуйте!
   Священник усмехнулся:
   - Дары мирян - благо! Да не оскудеет рука дающего! Прошу.
   - Покорнейше благодарю, - смутился Панфил, присаживаясь на краешек стула, не зная с чего начать и как приступить к делу, ради которого пришел, - покорнейше благодарю, батюшка
   Священник сам поспешил к нему на выручку:
   - Общиной ко мне послан или сам по себе заявился?
   - Своим умом и желаньем.
   - Сказывай, с какой такой докукой?
   - Узнать захотел про Бурхана самолично! Велика ли беда от него будет? Как оборониться от нее ловчее...
   Иерей хмыкнул. Резонанс от его проповеди оказался более гулким, чем ожидал! Уж не переборщил ли в гневных словесах своих?.. И доктор не доволен... ан донесут в епархию, сукины дети, свет не мил станет!.. Но и отмахнуться, как от пустого дела, от хана Ойрота, ведомого Белым Бур-ханом, тоже нельзя! Газеты-то вон не скрываясь пишут об оживлении буддизма, о японцах, что накапливают военные силы на Ляодуне, о русской концессии на постройку дороги в Маньчжурии под самым носом у китайцев, только что сокрушенных теми же японцами, о строительстве укреплений в Порт-Артуре, об англичанах, которые до сих пор вспоминают русскую миссию Доржиева с бурятами и выражают по сему поводу свое неудовольствие, думая, что неспроста посланцы далай-ламы были приняты государем, хотя и прошло с того события более трех лет... Что-то все к одному вяжется, даже мурашки по коже... То японцы, то англичане! А теперь этот Бурхан возник из небытия с ханом Ойротом на поводке собачьем... Тьфу!
   - Беда велика, Панфил, врать не стану! - помахал газетой иерей, хотя и знал, что гость к ней не потянется трепетной рукой - неграмотен. - Возможно, что на Алтай будут введены даже войска для усмирения зреющей среди калмыков смуты. Потому и зову вас, агнецов заблудших, в лоно церкви православной, бо солдаты разбирать не будут...
   - Спаси и помилуй!
   Иерей сглотнул улыбку торжества и продолжил тем же менторским бесстрастным тоном:
   - Кому будет нужно вас спасать? Вы же от православия шарахаетесь, потому и выходит - руку Бурхана того держать будете, поцелуями оную осыпая...
   -У нас - Спас!
   - Для солдата все едино: что Спас, что Бурхан...
   Панфил переступил ногами - не натекло ли дегтя на желтый крашеный пол? Не пора ли надевать шапку и кланяться?
   А отец Лаврентий ждал, убежденный, что достиг желаемой цели: "У других с вами не вышло, у меня - выйдет! Ну! Ну же!"
   - Я все обскажу братьям по вере, как оно есть, - встал Панфил. - Как общиной порешим, значит... Я им не указчик, а они мне - завсегда!
   Иерей отлично знал, кто кому сейчас указчик в говорковской общине, но счел за благо отмолчаться: пусть их поскребут в бороденках!
   - Можете и опоздать... Панфил вздохнул и надел шапку:
   - Веру, батюшка, поменять никогда не поздно. А вот с душой-то расколотой как быть потом?
   Глава пятая
   ОБЕТОВАННАЯ ЗЕМЛЯ
   Буран задержал не только Сабалдая и Яшканчи, но и другие стада и отары, растянувшиеся от долины Яломана до урочища Чече в Курайской степи. Там снег лег глубоко, забив своей рыхлой массой не только траву и кустарники, но и обходные тропы, каменные осыпи, сделав путь опасным даже для верховых.
   Курай вообще славился своими заносами, в которых нередко застревали целые купеческие караваны и стада. Но так рано здесь снег еще не ложился. И необычность природного явления вызвала лавину предположений, тревог и пророчеств. На всей дороге, идущей по правому берегу Чуй, теперь только и было разговоров, что о приходе на Алтай хана Ойрота, ведомого древним богом Бурханом, о нетерпеливо ожидаемых новых чудесах.
   Кураган, тащившийся за отарами, догнал отца и Яшканчи, сказал торжественно и громко, поблескивая глазами:
   - Само небо говорит людям: пришел новый свет на Алтай! Пришел хан Ойрот! Ждите теперь и светлого лица самого бога!
   Новые друзья - Хертек и Доможак, идущие конями рядом с Сабалдаем и Яшканчи, переглянулись. Ни тот, ни другой уже не верили в чудеса и не ждали их.
   - Я поеду вперед, чтобы сказать эту новость всем!
   - Ты можешь сказать об этом в кае, - нахмурился Яшканчи, - зачем же орать об этом?
   Кураган изумленно и обиженно посмотрел на Яшканчи, оглянулся на Хертека с Доможаком, но не нашел поддержки и у них. Повернул коня обратно, растерянно обтирая облепленное снегом лицо.
   - Яшканчи прав, - сказал Хертек, - осадить надо парня!
   - Да-да, - кивнул и Доможак, - как бы беды не наделал своим длинным языком...
   Но Сабалдай заступился за Курагана:
   - Ничего, пусть покричит. Стражников пока не видать. Он ничего не замечал, кроме дороги. Не замечал и того, что возле Курагана постоянно отирались подозрительные люди - то знакомый уже перекупщик из Тувы, то алтаец без скота и в русской солдатской фуражке, то русский старовер-кержак, хорошо говоривший по-теленгитски и постоянно пристающий ко всем с разными вопросами, один глупее другого. Они потом, когда с ними круто поговорил Хертек, ушли вперед и исчезли в буране, а возле Курагана скоро оказался раскосый и рябоватый тубалар в рыжей замусоленной шубе. Он скалил гнилые зубы и, похохатывая, лез к Курагану, явно задираясь:
   - А зачем тебе такой большой топшур, парень? Ты на нем ногами играешь, да? А почему у твоего отца русская борода растет? А зачем твоему дохлому скоту столько погонщиков - у баранов твоих золото в курдюках, а?
   Болтовня назойливого тубалара надоела Яшканчи, и он поставил своего коня поперек его дороги:
   - Скажи все сразу, не сходя с места, а потом уезжай! Ну!
   Тот оскалился и поднял плеть:
   - Эй, ты! Всю жизнь косоротый! Давай дорогу! - Но, увидев подъехавших следом Хертека и Доможака, опустил плеть. - Вперед я ушел, попутчиков своих жду. Вот и болтаю от скуки. Разве нельзя?
   - Нет у тебя никаких попутчиков и никакой дороги, Хомушка! - строго сказал Хертек. - На переправе ты ехал в другую сторону и вернулся. Зачем ты вернулся, Хомушка? Бабинас-перекупщик тебя вместо себя оставил? Зачем? Каким скотом вы с ним торгуете? А может, не скотом, а честными алтайцами?
   Смертельная бледность покрыла лицо тубалара.
   - Я тебя не знаю! - закричал он. - Чего пристаешь! У тебя своя дорога, у меня - своя!
   - А я тебя хорошо знаю, Хомушка. Русским стражникам помогаешь Техтиека ловить? Ну и лови его!
   У Хомушки испуганно забегали глаза и перекосился рот:
   - Какие стражники? Зачем мне русские стражники? И Техтиека я не знаю!
   - Может, других пастухов позвать? - предложил Яшканчи. - Они поговорят с ним!
   - Не надо. Он уже выдал себя. Уступи ему, Яшканчи, дорогу! Пусть едет навстречу своей смерти сам!
   - Я тебя узнал, - сказал Хомушка мрачно, - ты - Хертек! Тебя ловит Тува!
   Родиона и его сопутчиков буран подстерег на выходе из Курайской степи. Упал, закружил, затянул все белесой мокрой мутью.
   - Не то зима этакую рань пожаловала? - удивился Родион, поджидая Акулину и Макара со стадом. - В Курай надо поворачивать! И не мешкая! До Чагана - большой путь! Перемрем и скотину погубим!
   Вот и Макар. Лицо усталое, под глазами - мешки от бессонницы, хоть и не спал всего одну ночь. Остановился рядом, мотнул головой, прохрипел:
   - Метет, язви его! Вота увязались в путь не ко времени! А все Кузеван: успеется!.. Что кумекаешь-то, Родион?
   - Вернуться и переждать непогодь в Курае.
   - Ждут нас тама! - скривился Макар. - Держи карман, навалят!