Страница:
Вот и дом Винтяя. Высоченный забор, двухтесные ворота с железным накладом, калитка из досок, елкой сбитых, кованое кольцо запора... Повернуть его, что ли? С парада эайти, а не с хозяйского черного хода через огород! Какой бы там ни был Игнат Лапердин из зверей зверь для винтяевой вдовы, а уж свекром-то он ей доводится! А свекор для снохи завсегда впереди отца стоит!
Отворив тяжелую калитку, Игнат прошел по дорожке к крыльцу, ткнулся глазами в большой черный замок, не поверил - рукой подержался: может, для блезира оставлен на петлях? Хмыкнул - вота и эта корова на загорбок своих родителей сызнова уселась, поди... Эх вы, детки, разъязви вас совсем!
Потоптался, огорошенный, рукой бороду потискал, думая. А может, зазря срамотит вдову молодую? Может, потому и парад у нее на замке стоит, что сороковик еще не отревела? И живет, летуя, не во всех хороминах в пять окон, а на боковой летней кухне? Неспроста ведь ее стеклянная дверь нараспашку стоит!
Стукнула калитка у Игната за спиной. Он обернулся и обомлел - по дорожке, хозяйственно и размеренно, шел поп, осанисто неся хорошо налившееся брюхо. Увидев Игната, остановился, отвалил вниз веник бороды, спросил насмешливо:
- Ага! Засовестился, никак, грешник? Или престол господа замаячил, страх на душу нагоняя? - Поднявшись на крыльцо, поп Капитон отвернул полу коричневой рясы, достал из кармана ключ и сунул его в пасть замка. - Входи с миром, коли явился! Матушка моя в Чемал на лечение укатила, один я во всем доме.
- Почему хозяйничаешь-то, Капитошка? - строго спросил Игнат, уже догадавшись, что опоздал знакомиться со снохой. - Дом-то не твой, чужой!
- Теперь мой! В уплату отмоляемых ежедневно грехов мужа убиенного мне вдовой оного в дар принесен! И бумагой гербовой по закону о даре оформлен!
- Хозяин, выходит, ты дому Винтяя теперь?
- Полный и единоличный! Заходи, потолкуем...
- Погожу покед обмирщяться!
Иерей потянул дверь на себя, звякнув колокольчиком, шагнул через порог, захлопнул, будто пощечину влепил.
Налегке уходил в разгар веселой праздничной ночи Игнат Лапердин из родного села в скиты у дивных гор на Енисее, оставляя за спиной у себя два хороших костра, через которые и с молодыми длинными ногами не перескочишь...
А запалил он их от малой свечечки в честь Иоанна Предтечи и за упокой своей собственной души, отходящей на веки вечные в схиму. А свечечку ту-восковую, желтенькую - церковный ктитор Василий за семишник уступил, весьма удивившись и большой деньге за такую малость и самой покупке.
Осторожно нес ту драгоценную свечечку Игнат за угол божьего храма. Под сухую тесовую обшивку сруба приткнул, чуть не загасив, а большого огня и дыма так и не дождался. Пришлось в узел рукой сунуться, щепоть бумажек взять, что помельче, огоньку свечечки помочь. А потом - еще...
Сначала хорошо синенькие занялись - долго в руках их тискали, потом красненькие полыхнули трепетным и быстро гаснущим огоньком, ровно и спокойно загорелись беленькие, а уж радужные-то - большим и веселым сполохом пошли!*
* Семишник - три копейки. Остальные - бумажные деньги: синенькая пятерка, красненькая - десятка, беленькая - ассигнация в 25 рублей, радужные - в 100 и 500 рублей.
Наконец, и сам сруб - сухой и черный - хорошо запылал, как водой, облив огнем весь шестигранник церкви.
Дождавшись, когда люд берестовский к пылающей паперти прихлынул, свои дома и покосы побросав, дворами прокрался Игнат к бывшим хоромам своего покойного старшего сына, а ныне - поповскому дому, твердо зная, что поп на пожар молодым козлом ускакал, чтоб поливщиков сбить да парней с баграми где надо расставить.
Бумажных денег в узле у Игната было еще вдосталь- их вполне хватило, чтобы рассовать, скомкав, под крыльцо и стреху, а хотитовские спички в летней кухне дома сами по себе нашлись...
Дом Игнату пришлось поджигать более старательно, чем церковь, под ветром качающуюся от своей неказистости. Ему надо было не людей попугать, а начисто смести с земли всю постройку, ставшую не только бельмом на глазу, но и занозой в сердце. И не только все бумажные деньги пришлось на нужное дело пустить, но даже и штору под доски, которыми была обшита завалинка, палкой затолкать - тряпка завсегда долго и нудно тлеет, а загасить ее даже водой из ведра не так-то просто... Оставшееся добро в камнях и металле Игнат рассовал по карманам - его и набралось-то три-четыре горсти.
Сделав самое душевное в его жизни дело, Игнат отшатнулся от сотворенного им огня, кинулся огородом в проулок, по которому долго брел, натыкаясь на плетни и попеременно попадая ногами в ямы и колдобины: ослепшие от близкого пламени глаза ничего не видели в темноте. Наконец, он выбрался на поскотину, далеко, до самой согры, обнесенную жердяной оградой, оберегавшей огороды и дома берестянцев от бродячего скота и зверя.
Выйдя к перелазу, Игнат снял одну из жердей, шагнул через три оставшихся, обронил несколько монет из кармана. Поднимать их не стал - тыщи улетели дымом в небо, чего копейки-то считать?
Согра мягко пружинила под ногами - будто не по земле шел Игнат великим грешником, а по облакам небесным ангелом порхал! Но скоро она затвердела, заскрипел под сапогами песок, камни и обломки скал выставились на тропу, пугая длинными тенями.
Поднявшись на пригорок, Игнат сел на теплый еще от дневной жары камень, долго смотрел на далекие отсюда костры пожаров, беззвучно плакал...
Потом встал, отмахнулся на огни широким, медленным и плавным крестом, легко сошел вниз, к лесу, чтобы навсегда затеряться там, как для живых, так и для мертвых.
Глава седьмая
ЛЕД И ПЛАМЕНЬ
Прикативший в великой срочности из столицы архимандрит Поспелов по крупицам собирал все данные о смуте для доклада обер-прокурору Святейшего Синода, порой выхватывая бумаги из рук тех, кто нес их на подпись или просмотр главе православной миссии. Пухла папка, а ему все было мало, и он всяческими правдами и неправдами добирался до протоколов полиции, жандармерии, управления царским имением, входя в канцелярию Булаваса, как в свои покои. Такая напористость новоявленного синодального чиновника в смущение вводила даже отца Макария, который и сам ангельским характером не отличался:
- Церковные дела мирским властям неподвластны суть!
Но Поспелов только отмахивался:
- Сапогам наваксненным отдать все? Они-то уж себя крестами да медалями увешают! Нет уж, ваше преосвященство, излишек усердия Константином Петровичем не возбраняем, а восхваляем! Понял я его, вник... Когда ожидается приезд игумена?
- К светлому воскресению, не раньше.
- Через два дня? Что ж, героя можно и подождать!.. Ну, Никандр Попов! покрутил архимандрит головой. - Шел-таки с одним крестом на бурханов, пуль не страшась! Упрям и зол!
- Не иначе как пьян был. - Заметил отец Макарий.
- Сие подвига не умаляет!
Вчера Поспелов присутствовал на допросе Чета Чалпана - живого святого бурханов, схваченного в долине Теренг. Архимандрит ожидал увидеть что-то необычное - гиганта мысли и духа. А ему показали обыкновенного неграмотного и не очень разговорчивого алтайца с тусклыми глазами и горькой складкой у рта. Он с трудом подбирал русские слова, отвечая на вопросы.
- Приехал хан Ойрот на белом коне,-уныло говорил он, не поднимая опущенной на грудь головы,-сказал дочке Чугул, что надо закопать оружие и сжечь шаманские бубны. Еще сказал, что не надо рубить сырой лес и портить землю, нельзя дружить и родниться с русскими, держать в аилах кошек... Потом пришли бурханы, прочитали народу новые законы, наказали виновных, собрали армию для хана Ойрота, отдав людям новые деньги и отменив русские... Вдруг началась стрельба, и люди стали уходить из долины через перевал. Многих убили, а меня привезли сюда...
Попробовал задавать свои вопросы и Поспелов, но на все получал один и тот же ответ: "Не знаю, абыз. Не видел, абыз, не помню... Все говорю, как было, абыз".
Отпустив пророка, полицмейстер долго молчал, смотря виновато и обескураженно. Потом выругался.
- Это не Чалпан,- покачал головой архимандрит, - вам подсунули кого-то другого!
- У меня тоже такая думка завелась,-вздохнул Богомолов. - Настоящего Чалпанова бурханы увезли, а моим дуракам впихнули в руки какого-то пастуха!.. Я уж и под арест посадил своих оболтусов... Долдонят одно и то же: он - и баста!
Поспелов пристально посмотрел на полицмейстера:
- Сделаем вот что... У вас сыщется толмач потолковее?
- Найдем, ваше преосвященство!
Обдумав все до мелочей, Поспелов начал готовиться к серьезной борьбе, решив одним ударом покончить со всеми сомненьями. Он заранее заготовил конспект вопросов, выстроив их так, чтобы каждый пятый, седьмой и девятый повторяли четыре первых, но с других позиций. Потом серия усложнялась, снова дублировалась - и так до конца допроса, рассчитанного на несколько часов, если пророк настоящий. Если же он подставное лицо, то все выяснится в самом начале, и его придется выпустить, установив негласную слежку...
По его настоянию, Чалпана перевели в одиночную камеру, сделав в ней предварительную дезинфекцию, никого к нему не пускали, включая дочь и жену. С ними планировался отдельный разговор, когда выявится главное: подлинность пророка...
Полицмейстер сразу же выразил свое неудовольствие архимандриту, сославшись на то, что тюрьма переполнена и создавать какие-то условия для одного из узников он не намерен:
- Если вы его, ваше преосвященство, готовите для церковного суда1, то забирайте совсем! А для уголовного судопроизводства он хорош и со вшами!
- Это и выявит завтрашний допрос! - отрезал консисторский, а теперь уже и синодальный чиновник. - И прошу мне не указывать! Можно ведь и на вашего Плеве нажать из Синода.
Богомолов поспешил ретироваться, заверив, что сделает все возможное в его силах.
А утром следующего дня Чета Чалпана привели не в казенное и мрачное помещение тюремной канцелярии, а доставили в закрытом возке в светлую и уютную комнату духовной миссии. Сразу же на пороге с него сняли наручники, пригласили сесть и даже поставили пиалу с крепким китайским чаем, сдобренным шустовским коньяком.
Глава духовной миссии отец Макарий впервые видел легендарного мятежника так близко и теперь жадно всматривался в него, прислушивался не только к словам, но даже к шороху его одежд. Какой бы супротивной веры ни был этот человек, но он был настоящим живым святым, чуть ли не апостолом, который своими собственными глазами видел своего бога и своими собственными ушами внимал его речам!
"Мирское сейчас отлетело от него, как шелуха!-думал он с неодолимой завистью. - Он - житель неба, поддержка божественного трона! А мы уподобляемся тем судиям, что и Христа приговорили к лютой казни, и тем прокляты навеки... Господи! Не топчем ли мы в слепоте своей повторно того, кто уже был однажды распят на кресте? Что бы мы ни сделали с ним - он бессмертен в веках, как бессмертны и нетленны отныне его имя и все дела его!.."
А Поспелов был далек от умиления, он готовился к словесному бою, разложив бумаги и карандаши, давая последние строгие наставления толмачу, почти не глядя в сторону пророка.
- Переводи все дословно, Амыр! Даже ругань и оскорбления!
Толмач кивнул, не сводя глаз с лица Чета, о котором столько слышал от разных людей и которые умоляли его не причинить вреда пророку, не помогать русским убивать его!
Поспелов сел, поднял карандаш, многозначительно взглянул на толмача:
- Переводи! Чем ему понравился новый бог и почему он сразу же взял его сторону, хотя сути нового вероучения еще не знал? К нему кто-то приезжал заранее, чтобы предупредить о появлении бурханов? Если догадка моя верна, пусть назовет имя совратителя,
Вопрос сознательно распадался на два, но суть его сводилась к выяснению одного: не был ли пастух куплен кем-то? Да, как библейский Иуда, за тридцать сребреников!
Пророк внимательно выслушал толмача, переспросил у него что-то, потом перевел взгляд в глубь комнаты, где тихим голубем сидел отец Макарий. Неожиданно улыбнулся, облизнул губы, что-то быстро спросил. Толмач перевел:
- Тебя, поп, били плетями?
Поспелов удивился и посмотрел на толмача. Тот кивком подтвердил, что перевел точно.
- Плетями? Нет, не били. Да и кто посмел бы? Выслушав ответ, Чет поднял голову, посмотрел с любопытством на фиолетовую камилавку абыза, снова улыбнулся:
- А налог с тебя за одно лето по пять раз брали?
Поспелов пожал плечами:
- Налог? Я не плачу никаких налогов!
- А дети твои умирали от голода, не научившись ходить?
- У меня нет детей!
"Что за чушь,-тупо подумал Поспелов.-и кто кого допрашивает? Я - его, или он - меня?"
Пророк погасил улыбку, по лицу его прошла гримаса. Он заговорил, едва успевая переводить дыхание, мешая толмачу и самому себе:
- Тебе так быстро надоели мои простые вопросы, поп? Но они не такие глупые, как твои! Я мог бы и еще задать тебе свои вопросы, чтобы ты кое о чем подумал своей гнилой башкой... Ты не жил в грязном и холодном аиле и не ел траву, как лошадь? Тебя не выгоняли кнутами русские мужики с хороших пастбищ в сухие степи, где не растет даже полынь? Ты никогда не плакал от бессильной ярости, и не хотел перерезать себе горло ножом, чтобы не видеть муки своего отца и своей матери, которых пожирают болезни, а у тебя нечем заплатить не только русскому доктору, но и лекарю-колдуну? Ты не получал пинка под зад, когда приходил в русские богатые дома за подаянием; на тебя не спускали собак и не били прикладами ружей лесные сторожа за охапку хвороста, собранного в лесу?.. Я знаю, что ты ответишь на все эти вопросы, поп! Ты скажешь, что это все - судьба, а сам подумаешь: он дикарь, он иначе и не сможет жить в своих горах... Врешь, поп! Самому себе врешь, даже в мыслях! Это нужда и несправедливость сделали меня дикарем; это мой презираемый тобой народ не может пробиться к свету и правде, огороженных попами, солдатами и чиновниками; это я и мои родственники должны надрывать пупы, чтобы ты и твои друзья носили шелковые одежды, в которых не заводятся вши, ели только то, что хотят и что называется пищей, а не отбросами!.. И ты - жирный, довольный, в хорошей одежде, надетой на чистое тело, знающий грамоту и умеющий только молоть языком и бездельничать, спрашиваешь меня с наглой улыбкой: почему ты, дикарь, посмел полюбить Белого Бурхана и что тебе могли обещать люди, посланные им, за эту любовь?.. Да, я не понял Ак-Бурхана до конца; да, я не во всем согласен с ханом Ойротом; да, я не уверен, что всех русских надо выгонять из Алтая! Но я верю, что Белый Бурхан и хан Ойрот хотят мне счастья, хотят, чтобы я жил лучше и богаче... Я не хочу больше говорить с тобой, поп, и отвечать на твои глупые вопросы! Отвези меня обратно в тюрьму и отдай Богомолу - тот солдат и знает, что мы все - скоты и нам надо бить морду!.. Ты разозлился, поп? Бей и ты! У меня шкура дубленая от русских плетей и плетей блюдолизов зайсана! Бей, не бойся2.
Рука Поспелова, действительно, сжатая в кулак и сломавшая карандаш, готова была рвануться к лицу Чета, чтобы ударить. Но сейчас она бессильно слетела со стола, потащив за собой листы бумаги... Он с трудом погасил в себе слепую ярость.
Послышался смех, похожий на плач. Это мотал головой отец Макарий, размазывая слезы, задрав на лоб свои золотые очки.
Чет ошибался, что надоел сытому и холеному попу своими вопросами! Не надоел, а напугал его! Раньше архимандриту и в голову не приходило, что инородцы, на которых он натыкался постоянно, так ненавидят всех русских, пришедших самозванно на их древнюю родину и установивших свои порядки и законы, которые не только непонятны, но и противны всему существованию оных!.. Впрочем, он говорил не только о русских, он и своих собственных зайсанов - отцов племен - не пощадил, обличая столь яростно и гневно!
"А Богомолов дурак!-Поспелов потянулся за своим видавшим виды саквояжем. - Подсунули ему! Да если бы игумен Никандр не выдрал этого пророка с мясом и кровью из рук бурханов3, то получил бы он его!-Архимандрит взял со стола толстенную папку документов, собранных с бора по сосенке, взвесил ее на руке. - Все тут расставлено и разложено! Пожелал бы к Плеве на прием, так тот бы этого дурака с кашей съел!.."
Он сунул папку в саквояж: там, в столице, будет сортировать все и осмысливать, сейчас на это ни сил, ни желания нет. А Чет Чалпанов все не выходил из головы:
"Каков, а? Бурханы знали, кого назвать своим пророком!"
"А отец Макарий - тоже хорош... Смеялся! Над бессилием его, синодального посла смеялся! Выходит, он и без допроса знал, как все кончится? Отчего же смолчал, почему не отсоветовал? Носом решил ткнуть? Сам-то годы здесь закопал, силы все свои втоптал в местную грязь!.. А может, не смеялся, а плакал? Плакал над бессилием и обреченностью миссии православной?"
Кто-то аккуратно поскребся в дверь. Архимандрит крупно шагнул, взял дверь на себя. Знакомый служка из миссии мялся у порога.
- Что-то случилось, сын мой?
- Преосвященный велел сообщить вам о скором прибытии игумена, которого вы имели желание видеть, ваше
преосвященство...
- Не надо. Мне уже ничего не надо! Ступай.
Игумен торопился в Бийск совсем не ради поздравлений, как об этом с завистью думалось кое-кому из его свиты, а нес в растревоженном сердце новые дурные вести, гудящие набатом в горах. Бурханы ушли, как и пришли, на небо, оставив на земле хана Ойрота, который отныне и навсегда взял Алтай под свою державную руку. Кто другой, а настоятель Чулышманского монастыря не удивлялся такому повороту событий. Он знал, что алтайцы упрямы и всегда стоят на своем, если знают свою правоту и могут ее доказать...
Разгон молящихся и славящих нового бога в долине Теренг (а совсем не бурханов, как это пишет, наверное, сейчас в своих отчетах глава миссии отец Макарий!), не был и не мог быть поражением новой веры. В это могут поверить только самые наивные люди и самовлюбленные идиоты в виде Поспелова. Бурханы укрепили свой авторитет, усилили влияние веры, отметающей шаманизм и кровавые жертвоприношения, именно тем побоищем в долине, в котором, конечно же, теперь и не сыщется прямой вины самого православия! Да и чины полиции руками разведут:
никого не били, разнимали дерущихся! Ну а что касается жертв, то один, много - два человека можно и назвать...
Ни победы православия, ни бурханистского поражения в долине Теренг не было! Чины полиции не смогли арестовать ни одной крупной или сколько-нибудь значительной фигуры, если не считать пророка с семьей, которых им передали тепленькими сами монахи. Бурханы же все вышли из долины и сейчас царят в горах и урманах, от которых рукой подать и до Белотаежной пустыни, что на севере, и до благословенных Богд, что на юге! В тех своих схоронах они могут теперь затеряться не только на дни или годы, но и на десятилетия. Да и не будут они хорониться от православия столь усердно! Их белого коня орда ждет, и он непременно еще не раз и не два мелькнет и на Дьял Менке, как они называют Семинский перевал, и на других горных вершинах! Нет, не умер Тобо-хан, что принес сюда буддизм много столетий назад, жив в душе народа и каган Бильге, строитель ламаистских храмов!* Отчего же Белому Бурхану сгинуть, если он только-только народился? Жить ему в веках!
* Судя по китайским и монгольским хроникам, джунгарский Тобо-хан, действительно, хотел сделать буддизм религией подчиненных ему людей, а его преемник каган Бильге даже планировал строить в горах Алтая храмы. Но их усилия не увенчались успехом - ни буддизм, ни ламаизм ойротами принят не был, хотя легенды о светлом боге остались в народе, вылившись в смутное ожидание перемен.
Отец Никандр вкатил в город в полдень, когда в хорошо пропеченном пыльном воздухе торжественно плыли звуки колоколов. Оставив свиту на постоялом дворе, игумен отправился к отцу Макарию, не отряхнув пыльных одежд своих и не сполоснув под рукомойником лица, хотя и раны, полученные им в недавней схватке, уже присохли... Пешка вышла в дамки, и теперь начальнику Алтайской духовной миссии ничего не остается более, как торжественно принимать ревнителя славы Христовой!
Да, никто другой, а именно он, Никандр Попов, изгнал из той долины срамного басурмана, покусившегося на святые символы православия, а не высокопоставленный отец Макарий оборонил их своей десницей, подняв над головой распятие!
На этот раз служка готов был пасть ниц, но игумен даже не взглянул в его сторону, а прошел прямо в покои отца Макария. Тот встретил его с радостью во взоре, героем и воителем веры православной назвал, по правую руку от себя усадил. Потом, отведя взор, выдавил с явной неохотой:
- Синодальный гонец про тебя спрашивал, дожидая с нетерпением великим, дабы свои вопросы самолично задать...
- С Елизаркой я говорить не буду.
- Надо!- развел руками отец Макарий.-Самим Победоносцевым к нам прислан! От его доклада все и вытечет потом: и хула, и хвала нам, пастырям...
- Вот пострел - и там поспел!-рассмеялся игумен. - Ловок! Да токмо с другой печалью я явился. Хан Ойрот... Сюда идет, на Бийск!
- Господи! - отец Макарий снял очки, потер вспотевшую переносицу. Будет ли конец этому?
- Ну, ежли сиднем сидеть будем... К кресту меч надобен! Тут Елизарка прав!.. Где же он, чего не идет?
Посланный вторично служка явился с сообщением, что архимандрит Поспелов срочно выехал своим экипажем в епархию.
В летней резиденции императора бывало многолюдно только по утрам в дни (всеподданнейших докладов. Но вчерашние все доклады отменены, а сегодня на календаре пятница, и потому мысли государя заняты только яхтой "Полярная звезда", готовой к отплытию в шхеры, на отдых... К последнему в это лето высочайшему приему были приглашены немногие, и потому министр двора не испытывал особой озабоченности: два-три человека не отвлекут самодержца надолго.
Но, к немалому его удивлению, к Нижнему Дворцу Петергофа подкатили еще две кареты - Плеве и Победоносцева. Придется встречать незваных гостей лично, тем более, что устный вердикт Николая Александровича был строг: министра внутренних дел и обер-прокурора Святейшего Синода принимать незамедлительно и в любое время, отказывая в аудиенции другим министрам и членам Государственного Совета.
И все-таки, пожимая руки высокопоставленных гостей, барон счел обязательным для себя намекнуть на предельную усталость монарха и острейшую необходимость полноценного отдыха для августейшего семейства.
-Да-да!-торопливо заверил его Плеве.-Я понимаю и постараюсь не обременять государя своей персоной...
Кхм!
А Победоносцев только нахмурился и поджал тонкие губы, вогнав Фредерикса в оторопь.
- Что-то случилось, Константин Петрович?-невинно поинтересовался он, кося глазом в сторону Плеве - может,
одно у них дело?
- Россия - большая страна, - проскрипел тот, - ив ней, барон, непременно что-нибудь случается!
Обменявшись коротким взглядом с Плеве, Фредерикс пожал плечами коли раздельно докладывать, пусть будет раздельно... Проводив министра двора полупрезрительным взглядом, Победоносцев вяло поинтересовался:
- Сдвинулось наше с вами дело по бурханам, Вячеслав Константинович? Вы ведь его будете докладывать государю.
- Более того! - улыбнулся Плеве. - Я бы почел его совершенно поконченным, если бы не одно "но"...
Закончить фразу министр не успел - Фредерике торжественно объявил, что государь не возражает выслушать фон Плеве. Победоносцев резко отвернулся к окну - такого еще не случалось, чтобы поперек духовного император проложил дорогу суетному! Может, этот старый лис решил доложить только о Плеве, умолчав о нем, Победоносцеве?
Барон даже не смотрел в сторону обер-прокурора, делая вид, что занят собственными ногтями. Напрасно, милейший! Пока солнце взойдет, роса глаза выест!
"А может, простить Никандра Попова?-злорадно подумал Победоносцев. Пока солдатня Плеве будет себе у государя медали выпрашивать, я своему человеку звезду на рясу прикручу!"
-Прелюбопытно!-улыбнулся Николай Александрович, терпеливо дослушав доклад Плеве до конца. - И что же вы намереваетесь делать дальше с этими бурханами, Вячеслав Константинович?
- Главный из них будет взят на китайской территории в Урумчи, куда он сбежал, хан Ойрот окружен и заперт в горах... Далее мы намерены отдать суду присяжных всех виновных, особенно строго надобно судить Чалпанова как колдуна и возмутителя умов тамошних калмыков!4
Николай Александрович удивился:
- А что, разве в законах Российской Империи имеется подобная статья? И что же она гласит?
- Статья 938 "Уложения о наказаниях" предусматривает каторжные работы за колдовство или нечто ему подобное!
- Прелюбопытно.
Император был в своем любимом полковничьем мундире. И вообще он выглядел сегодня каким-то домашним, даже слегка неряшливым, не выспавшимся, что ли... Но Плеве знал, что это впечатление обманчиво и надо быть настороже. Император обладал способностью моментально вскипать гневом. Потому и надлежало говорить с ним утвердительно и убежденно, избегая по возможности междометий и сослагательного наклонения, не говоря уже о туманностях в рассуждениях, которые можно истолковать в каком угодно смысле.
- Я полагаю, Вячеслав Константинович, остальные виновники мятежа тоже будут вами словлены?
Отворив тяжелую калитку, Игнат прошел по дорожке к крыльцу, ткнулся глазами в большой черный замок, не поверил - рукой подержался: может, для блезира оставлен на петлях? Хмыкнул - вота и эта корова на загорбок своих родителей сызнова уселась, поди... Эх вы, детки, разъязви вас совсем!
Потоптался, огорошенный, рукой бороду потискал, думая. А может, зазря срамотит вдову молодую? Может, потому и парад у нее на замке стоит, что сороковик еще не отревела? И живет, летуя, не во всех хороминах в пять окон, а на боковой летней кухне? Неспроста ведь ее стеклянная дверь нараспашку стоит!
Стукнула калитка у Игната за спиной. Он обернулся и обомлел - по дорожке, хозяйственно и размеренно, шел поп, осанисто неся хорошо налившееся брюхо. Увидев Игната, остановился, отвалил вниз веник бороды, спросил насмешливо:
- Ага! Засовестился, никак, грешник? Или престол господа замаячил, страх на душу нагоняя? - Поднявшись на крыльцо, поп Капитон отвернул полу коричневой рясы, достал из кармана ключ и сунул его в пасть замка. - Входи с миром, коли явился! Матушка моя в Чемал на лечение укатила, один я во всем доме.
- Почему хозяйничаешь-то, Капитошка? - строго спросил Игнат, уже догадавшись, что опоздал знакомиться со снохой. - Дом-то не твой, чужой!
- Теперь мой! В уплату отмоляемых ежедневно грехов мужа убиенного мне вдовой оного в дар принесен! И бумагой гербовой по закону о даре оформлен!
- Хозяин, выходит, ты дому Винтяя теперь?
- Полный и единоличный! Заходи, потолкуем...
- Погожу покед обмирщяться!
Иерей потянул дверь на себя, звякнув колокольчиком, шагнул через порог, захлопнул, будто пощечину влепил.
Налегке уходил в разгар веселой праздничной ночи Игнат Лапердин из родного села в скиты у дивных гор на Енисее, оставляя за спиной у себя два хороших костра, через которые и с молодыми длинными ногами не перескочишь...
А запалил он их от малой свечечки в честь Иоанна Предтечи и за упокой своей собственной души, отходящей на веки вечные в схиму. А свечечку ту-восковую, желтенькую - церковный ктитор Василий за семишник уступил, весьма удивившись и большой деньге за такую малость и самой покупке.
Осторожно нес ту драгоценную свечечку Игнат за угол божьего храма. Под сухую тесовую обшивку сруба приткнул, чуть не загасив, а большого огня и дыма так и не дождался. Пришлось в узел рукой сунуться, щепоть бумажек взять, что помельче, огоньку свечечки помочь. А потом - еще...
Сначала хорошо синенькие занялись - долго в руках их тискали, потом красненькие полыхнули трепетным и быстро гаснущим огоньком, ровно и спокойно загорелись беленькие, а уж радужные-то - большим и веселым сполохом пошли!*
* Семишник - три копейки. Остальные - бумажные деньги: синенькая пятерка, красненькая - десятка, беленькая - ассигнация в 25 рублей, радужные - в 100 и 500 рублей.
Наконец, и сам сруб - сухой и черный - хорошо запылал, как водой, облив огнем весь шестигранник церкви.
Дождавшись, когда люд берестовский к пылающей паперти прихлынул, свои дома и покосы побросав, дворами прокрался Игнат к бывшим хоромам своего покойного старшего сына, а ныне - поповскому дому, твердо зная, что поп на пожар молодым козлом ускакал, чтоб поливщиков сбить да парней с баграми где надо расставить.
Бумажных денег в узле у Игната было еще вдосталь- их вполне хватило, чтобы рассовать, скомкав, под крыльцо и стреху, а хотитовские спички в летней кухне дома сами по себе нашлись...
Дом Игнату пришлось поджигать более старательно, чем церковь, под ветром качающуюся от своей неказистости. Ему надо было не людей попугать, а начисто смести с земли всю постройку, ставшую не только бельмом на глазу, но и занозой в сердце. И не только все бумажные деньги пришлось на нужное дело пустить, но даже и штору под доски, которыми была обшита завалинка, палкой затолкать - тряпка завсегда долго и нудно тлеет, а загасить ее даже водой из ведра не так-то просто... Оставшееся добро в камнях и металле Игнат рассовал по карманам - его и набралось-то три-четыре горсти.
Сделав самое душевное в его жизни дело, Игнат отшатнулся от сотворенного им огня, кинулся огородом в проулок, по которому долго брел, натыкаясь на плетни и попеременно попадая ногами в ямы и колдобины: ослепшие от близкого пламени глаза ничего не видели в темноте. Наконец, он выбрался на поскотину, далеко, до самой согры, обнесенную жердяной оградой, оберегавшей огороды и дома берестянцев от бродячего скота и зверя.
Выйдя к перелазу, Игнат снял одну из жердей, шагнул через три оставшихся, обронил несколько монет из кармана. Поднимать их не стал - тыщи улетели дымом в небо, чего копейки-то считать?
Согра мягко пружинила под ногами - будто не по земле шел Игнат великим грешником, а по облакам небесным ангелом порхал! Но скоро она затвердела, заскрипел под сапогами песок, камни и обломки скал выставились на тропу, пугая длинными тенями.
Поднявшись на пригорок, Игнат сел на теплый еще от дневной жары камень, долго смотрел на далекие отсюда костры пожаров, беззвучно плакал...
Потом встал, отмахнулся на огни широким, медленным и плавным крестом, легко сошел вниз, к лесу, чтобы навсегда затеряться там, как для живых, так и для мертвых.
Глава седьмая
ЛЕД И ПЛАМЕНЬ
Прикативший в великой срочности из столицы архимандрит Поспелов по крупицам собирал все данные о смуте для доклада обер-прокурору Святейшего Синода, порой выхватывая бумаги из рук тех, кто нес их на подпись или просмотр главе православной миссии. Пухла папка, а ему все было мало, и он всяческими правдами и неправдами добирался до протоколов полиции, жандармерии, управления царским имением, входя в канцелярию Булаваса, как в свои покои. Такая напористость новоявленного синодального чиновника в смущение вводила даже отца Макария, который и сам ангельским характером не отличался:
- Церковные дела мирским властям неподвластны суть!
Но Поспелов только отмахивался:
- Сапогам наваксненным отдать все? Они-то уж себя крестами да медалями увешают! Нет уж, ваше преосвященство, излишек усердия Константином Петровичем не возбраняем, а восхваляем! Понял я его, вник... Когда ожидается приезд игумена?
- К светлому воскресению, не раньше.
- Через два дня? Что ж, героя можно и подождать!.. Ну, Никандр Попов! покрутил архимандрит головой. - Шел-таки с одним крестом на бурханов, пуль не страшась! Упрям и зол!
- Не иначе как пьян был. - Заметил отец Макарий.
- Сие подвига не умаляет!
Вчера Поспелов присутствовал на допросе Чета Чалпана - живого святого бурханов, схваченного в долине Теренг. Архимандрит ожидал увидеть что-то необычное - гиганта мысли и духа. А ему показали обыкновенного неграмотного и не очень разговорчивого алтайца с тусклыми глазами и горькой складкой у рта. Он с трудом подбирал русские слова, отвечая на вопросы.
- Приехал хан Ойрот на белом коне,-уныло говорил он, не поднимая опущенной на грудь головы,-сказал дочке Чугул, что надо закопать оружие и сжечь шаманские бубны. Еще сказал, что не надо рубить сырой лес и портить землю, нельзя дружить и родниться с русскими, держать в аилах кошек... Потом пришли бурханы, прочитали народу новые законы, наказали виновных, собрали армию для хана Ойрота, отдав людям новые деньги и отменив русские... Вдруг началась стрельба, и люди стали уходить из долины через перевал. Многих убили, а меня привезли сюда...
Попробовал задавать свои вопросы и Поспелов, но на все получал один и тот же ответ: "Не знаю, абыз. Не видел, абыз, не помню... Все говорю, как было, абыз".
Отпустив пророка, полицмейстер долго молчал, смотря виновато и обескураженно. Потом выругался.
- Это не Чалпан,- покачал головой архимандрит, - вам подсунули кого-то другого!
- У меня тоже такая думка завелась,-вздохнул Богомолов. - Настоящего Чалпанова бурханы увезли, а моим дуракам впихнули в руки какого-то пастуха!.. Я уж и под арест посадил своих оболтусов... Долдонят одно и то же: он - и баста!
Поспелов пристально посмотрел на полицмейстера:
- Сделаем вот что... У вас сыщется толмач потолковее?
- Найдем, ваше преосвященство!
Обдумав все до мелочей, Поспелов начал готовиться к серьезной борьбе, решив одним ударом покончить со всеми сомненьями. Он заранее заготовил конспект вопросов, выстроив их так, чтобы каждый пятый, седьмой и девятый повторяли четыре первых, но с других позиций. Потом серия усложнялась, снова дублировалась - и так до конца допроса, рассчитанного на несколько часов, если пророк настоящий. Если же он подставное лицо, то все выяснится в самом начале, и его придется выпустить, установив негласную слежку...
По его настоянию, Чалпана перевели в одиночную камеру, сделав в ней предварительную дезинфекцию, никого к нему не пускали, включая дочь и жену. С ними планировался отдельный разговор, когда выявится главное: подлинность пророка...
Полицмейстер сразу же выразил свое неудовольствие архимандриту, сославшись на то, что тюрьма переполнена и создавать какие-то условия для одного из узников он не намерен:
- Если вы его, ваше преосвященство, готовите для церковного суда1, то забирайте совсем! А для уголовного судопроизводства он хорош и со вшами!
- Это и выявит завтрашний допрос! - отрезал консисторский, а теперь уже и синодальный чиновник. - И прошу мне не указывать! Можно ведь и на вашего Плеве нажать из Синода.
Богомолов поспешил ретироваться, заверив, что сделает все возможное в его силах.
А утром следующего дня Чета Чалпана привели не в казенное и мрачное помещение тюремной канцелярии, а доставили в закрытом возке в светлую и уютную комнату духовной миссии. Сразу же на пороге с него сняли наручники, пригласили сесть и даже поставили пиалу с крепким китайским чаем, сдобренным шустовским коньяком.
Глава духовной миссии отец Макарий впервые видел легендарного мятежника так близко и теперь жадно всматривался в него, прислушивался не только к словам, но даже к шороху его одежд. Какой бы супротивной веры ни был этот человек, но он был настоящим живым святым, чуть ли не апостолом, который своими собственными глазами видел своего бога и своими собственными ушами внимал его речам!
"Мирское сейчас отлетело от него, как шелуха!-думал он с неодолимой завистью. - Он - житель неба, поддержка божественного трона! А мы уподобляемся тем судиям, что и Христа приговорили к лютой казни, и тем прокляты навеки... Господи! Не топчем ли мы в слепоте своей повторно того, кто уже был однажды распят на кресте? Что бы мы ни сделали с ним - он бессмертен в веках, как бессмертны и нетленны отныне его имя и все дела его!.."
А Поспелов был далек от умиления, он готовился к словесному бою, разложив бумаги и карандаши, давая последние строгие наставления толмачу, почти не глядя в сторону пророка.
- Переводи все дословно, Амыр! Даже ругань и оскорбления!
Толмач кивнул, не сводя глаз с лица Чета, о котором столько слышал от разных людей и которые умоляли его не причинить вреда пророку, не помогать русским убивать его!
Поспелов сел, поднял карандаш, многозначительно взглянул на толмача:
- Переводи! Чем ему понравился новый бог и почему он сразу же взял его сторону, хотя сути нового вероучения еще не знал? К нему кто-то приезжал заранее, чтобы предупредить о появлении бурханов? Если догадка моя верна, пусть назовет имя совратителя,
Вопрос сознательно распадался на два, но суть его сводилась к выяснению одного: не был ли пастух куплен кем-то? Да, как библейский Иуда, за тридцать сребреников!
Пророк внимательно выслушал толмача, переспросил у него что-то, потом перевел взгляд в глубь комнаты, где тихим голубем сидел отец Макарий. Неожиданно улыбнулся, облизнул губы, что-то быстро спросил. Толмач перевел:
- Тебя, поп, били плетями?
Поспелов удивился и посмотрел на толмача. Тот кивком подтвердил, что перевел точно.
- Плетями? Нет, не били. Да и кто посмел бы? Выслушав ответ, Чет поднял голову, посмотрел с любопытством на фиолетовую камилавку абыза, снова улыбнулся:
- А налог с тебя за одно лето по пять раз брали?
Поспелов пожал плечами:
- Налог? Я не плачу никаких налогов!
- А дети твои умирали от голода, не научившись ходить?
- У меня нет детей!
"Что за чушь,-тупо подумал Поспелов.-и кто кого допрашивает? Я - его, или он - меня?"
Пророк погасил улыбку, по лицу его прошла гримаса. Он заговорил, едва успевая переводить дыхание, мешая толмачу и самому себе:
- Тебе так быстро надоели мои простые вопросы, поп? Но они не такие глупые, как твои! Я мог бы и еще задать тебе свои вопросы, чтобы ты кое о чем подумал своей гнилой башкой... Ты не жил в грязном и холодном аиле и не ел траву, как лошадь? Тебя не выгоняли кнутами русские мужики с хороших пастбищ в сухие степи, где не растет даже полынь? Ты никогда не плакал от бессильной ярости, и не хотел перерезать себе горло ножом, чтобы не видеть муки своего отца и своей матери, которых пожирают болезни, а у тебя нечем заплатить не только русскому доктору, но и лекарю-колдуну? Ты не получал пинка под зад, когда приходил в русские богатые дома за подаянием; на тебя не спускали собак и не били прикладами ружей лесные сторожа за охапку хвороста, собранного в лесу?.. Я знаю, что ты ответишь на все эти вопросы, поп! Ты скажешь, что это все - судьба, а сам подумаешь: он дикарь, он иначе и не сможет жить в своих горах... Врешь, поп! Самому себе врешь, даже в мыслях! Это нужда и несправедливость сделали меня дикарем; это мой презираемый тобой народ не может пробиться к свету и правде, огороженных попами, солдатами и чиновниками; это я и мои родственники должны надрывать пупы, чтобы ты и твои друзья носили шелковые одежды, в которых не заводятся вши, ели только то, что хотят и что называется пищей, а не отбросами!.. И ты - жирный, довольный, в хорошей одежде, надетой на чистое тело, знающий грамоту и умеющий только молоть языком и бездельничать, спрашиваешь меня с наглой улыбкой: почему ты, дикарь, посмел полюбить Белого Бурхана и что тебе могли обещать люди, посланные им, за эту любовь?.. Да, я не понял Ак-Бурхана до конца; да, я не во всем согласен с ханом Ойротом; да, я не уверен, что всех русских надо выгонять из Алтая! Но я верю, что Белый Бурхан и хан Ойрот хотят мне счастья, хотят, чтобы я жил лучше и богаче... Я не хочу больше говорить с тобой, поп, и отвечать на твои глупые вопросы! Отвези меня обратно в тюрьму и отдай Богомолу - тот солдат и знает, что мы все - скоты и нам надо бить морду!.. Ты разозлился, поп? Бей и ты! У меня шкура дубленая от русских плетей и плетей блюдолизов зайсана! Бей, не бойся2.
Рука Поспелова, действительно, сжатая в кулак и сломавшая карандаш, готова была рвануться к лицу Чета, чтобы ударить. Но сейчас она бессильно слетела со стола, потащив за собой листы бумаги... Он с трудом погасил в себе слепую ярость.
Послышался смех, похожий на плач. Это мотал головой отец Макарий, размазывая слезы, задрав на лоб свои золотые очки.
Чет ошибался, что надоел сытому и холеному попу своими вопросами! Не надоел, а напугал его! Раньше архимандриту и в голову не приходило, что инородцы, на которых он натыкался постоянно, так ненавидят всех русских, пришедших самозванно на их древнюю родину и установивших свои порядки и законы, которые не только непонятны, но и противны всему существованию оных!.. Впрочем, он говорил не только о русских, он и своих собственных зайсанов - отцов племен - не пощадил, обличая столь яростно и гневно!
"А Богомолов дурак!-Поспелов потянулся за своим видавшим виды саквояжем. - Подсунули ему! Да если бы игумен Никандр не выдрал этого пророка с мясом и кровью из рук бурханов3, то получил бы он его!-Архимандрит взял со стола толстенную папку документов, собранных с бора по сосенке, взвесил ее на руке. - Все тут расставлено и разложено! Пожелал бы к Плеве на прием, так тот бы этого дурака с кашей съел!.."
Он сунул папку в саквояж: там, в столице, будет сортировать все и осмысливать, сейчас на это ни сил, ни желания нет. А Чет Чалпанов все не выходил из головы:
"Каков, а? Бурханы знали, кого назвать своим пророком!"
"А отец Макарий - тоже хорош... Смеялся! Над бессилием его, синодального посла смеялся! Выходит, он и без допроса знал, как все кончится? Отчего же смолчал, почему не отсоветовал? Носом решил ткнуть? Сам-то годы здесь закопал, силы все свои втоптал в местную грязь!.. А может, не смеялся, а плакал? Плакал над бессилием и обреченностью миссии православной?"
Кто-то аккуратно поскребся в дверь. Архимандрит крупно шагнул, взял дверь на себя. Знакомый служка из миссии мялся у порога.
- Что-то случилось, сын мой?
- Преосвященный велел сообщить вам о скором прибытии игумена, которого вы имели желание видеть, ваше
преосвященство...
- Не надо. Мне уже ничего не надо! Ступай.
Игумен торопился в Бийск совсем не ради поздравлений, как об этом с завистью думалось кое-кому из его свиты, а нес в растревоженном сердце новые дурные вести, гудящие набатом в горах. Бурханы ушли, как и пришли, на небо, оставив на земле хана Ойрота, который отныне и навсегда взял Алтай под свою державную руку. Кто другой, а настоятель Чулышманского монастыря не удивлялся такому повороту событий. Он знал, что алтайцы упрямы и всегда стоят на своем, если знают свою правоту и могут ее доказать...
Разгон молящихся и славящих нового бога в долине Теренг (а совсем не бурханов, как это пишет, наверное, сейчас в своих отчетах глава миссии отец Макарий!), не был и не мог быть поражением новой веры. В это могут поверить только самые наивные люди и самовлюбленные идиоты в виде Поспелова. Бурханы укрепили свой авторитет, усилили влияние веры, отметающей шаманизм и кровавые жертвоприношения, именно тем побоищем в долине, в котором, конечно же, теперь и не сыщется прямой вины самого православия! Да и чины полиции руками разведут:
никого не били, разнимали дерущихся! Ну а что касается жертв, то один, много - два человека можно и назвать...
Ни победы православия, ни бурханистского поражения в долине Теренг не было! Чины полиции не смогли арестовать ни одной крупной или сколько-нибудь значительной фигуры, если не считать пророка с семьей, которых им передали тепленькими сами монахи. Бурханы же все вышли из долины и сейчас царят в горах и урманах, от которых рукой подать и до Белотаежной пустыни, что на севере, и до благословенных Богд, что на юге! В тех своих схоронах они могут теперь затеряться не только на дни или годы, но и на десятилетия. Да и не будут они хорониться от православия столь усердно! Их белого коня орда ждет, и он непременно еще не раз и не два мелькнет и на Дьял Менке, как они называют Семинский перевал, и на других горных вершинах! Нет, не умер Тобо-хан, что принес сюда буддизм много столетий назад, жив в душе народа и каган Бильге, строитель ламаистских храмов!* Отчего же Белому Бурхану сгинуть, если он только-только народился? Жить ему в веках!
* Судя по китайским и монгольским хроникам, джунгарский Тобо-хан, действительно, хотел сделать буддизм религией подчиненных ему людей, а его преемник каган Бильге даже планировал строить в горах Алтая храмы. Но их усилия не увенчались успехом - ни буддизм, ни ламаизм ойротами принят не был, хотя легенды о светлом боге остались в народе, вылившись в смутное ожидание перемен.
Отец Никандр вкатил в город в полдень, когда в хорошо пропеченном пыльном воздухе торжественно плыли звуки колоколов. Оставив свиту на постоялом дворе, игумен отправился к отцу Макарию, не отряхнув пыльных одежд своих и не сполоснув под рукомойником лица, хотя и раны, полученные им в недавней схватке, уже присохли... Пешка вышла в дамки, и теперь начальнику Алтайской духовной миссии ничего не остается более, как торжественно принимать ревнителя славы Христовой!
Да, никто другой, а именно он, Никандр Попов, изгнал из той долины срамного басурмана, покусившегося на святые символы православия, а не высокопоставленный отец Макарий оборонил их своей десницей, подняв над головой распятие!
На этот раз служка готов был пасть ниц, но игумен даже не взглянул в его сторону, а прошел прямо в покои отца Макария. Тот встретил его с радостью во взоре, героем и воителем веры православной назвал, по правую руку от себя усадил. Потом, отведя взор, выдавил с явной неохотой:
- Синодальный гонец про тебя спрашивал, дожидая с нетерпением великим, дабы свои вопросы самолично задать...
- С Елизаркой я говорить не буду.
- Надо!- развел руками отец Макарий.-Самим Победоносцевым к нам прислан! От его доклада все и вытечет потом: и хула, и хвала нам, пастырям...
- Вот пострел - и там поспел!-рассмеялся игумен. - Ловок! Да токмо с другой печалью я явился. Хан Ойрот... Сюда идет, на Бийск!
- Господи! - отец Макарий снял очки, потер вспотевшую переносицу. Будет ли конец этому?
- Ну, ежли сиднем сидеть будем... К кресту меч надобен! Тут Елизарка прав!.. Где же он, чего не идет?
Посланный вторично служка явился с сообщением, что архимандрит Поспелов срочно выехал своим экипажем в епархию.
В летней резиденции императора бывало многолюдно только по утрам в дни (всеподданнейших докладов. Но вчерашние все доклады отменены, а сегодня на календаре пятница, и потому мысли государя заняты только яхтой "Полярная звезда", готовой к отплытию в шхеры, на отдых... К последнему в это лето высочайшему приему были приглашены немногие, и потому министр двора не испытывал особой озабоченности: два-три человека не отвлекут самодержца надолго.
Но, к немалому его удивлению, к Нижнему Дворцу Петергофа подкатили еще две кареты - Плеве и Победоносцева. Придется встречать незваных гостей лично, тем более, что устный вердикт Николая Александровича был строг: министра внутренних дел и обер-прокурора Святейшего Синода принимать незамедлительно и в любое время, отказывая в аудиенции другим министрам и членам Государственного Совета.
И все-таки, пожимая руки высокопоставленных гостей, барон счел обязательным для себя намекнуть на предельную усталость монарха и острейшую необходимость полноценного отдыха для августейшего семейства.
-Да-да!-торопливо заверил его Плеве.-Я понимаю и постараюсь не обременять государя своей персоной...
Кхм!
А Победоносцев только нахмурился и поджал тонкие губы, вогнав Фредерикса в оторопь.
- Что-то случилось, Константин Петрович?-невинно поинтересовался он, кося глазом в сторону Плеве - может,
одно у них дело?
- Россия - большая страна, - проскрипел тот, - ив ней, барон, непременно что-нибудь случается!
Обменявшись коротким взглядом с Плеве, Фредерикс пожал плечами коли раздельно докладывать, пусть будет раздельно... Проводив министра двора полупрезрительным взглядом, Победоносцев вяло поинтересовался:
- Сдвинулось наше с вами дело по бурханам, Вячеслав Константинович? Вы ведь его будете докладывать государю.
- Более того! - улыбнулся Плеве. - Я бы почел его совершенно поконченным, если бы не одно "но"...
Закончить фразу министр не успел - Фредерике торжественно объявил, что государь не возражает выслушать фон Плеве. Победоносцев резко отвернулся к окну - такого еще не случалось, чтобы поперек духовного император проложил дорогу суетному! Может, этот старый лис решил доложить только о Плеве, умолчав о нем, Победоносцеве?
Барон даже не смотрел в сторону обер-прокурора, делая вид, что занят собственными ногтями. Напрасно, милейший! Пока солнце взойдет, роса глаза выест!
"А может, простить Никандра Попова?-злорадно подумал Победоносцев. Пока солдатня Плеве будет себе у государя медали выпрашивать, я своему человеку звезду на рясу прикручу!"
-Прелюбопытно!-улыбнулся Николай Александрович, терпеливо дослушав доклад Плеве до конца. - И что же вы намереваетесь делать дальше с этими бурханами, Вячеслав Константинович?
- Главный из них будет взят на китайской территории в Урумчи, куда он сбежал, хан Ойрот окружен и заперт в горах... Далее мы намерены отдать суду присяжных всех виновных, особенно строго надобно судить Чалпанова как колдуна и возмутителя умов тамошних калмыков!4
Николай Александрович удивился:
- А что, разве в законах Российской Империи имеется подобная статья? И что же она гласит?
- Статья 938 "Уложения о наказаниях" предусматривает каторжные работы за колдовство или нечто ему подобное!
- Прелюбопытно.
Император был в своем любимом полковничьем мундире. И вообще он выглядел сегодня каким-то домашним, даже слегка неряшливым, не выспавшимся, что ли... Но Плеве знал, что это впечатление обманчиво и надо быть настороже. Император обладал способностью моментально вскипать гневом. Потому и надлежало говорить с ним утвердительно и убежденно, избегая по возможности междометий и сослагательного наклонения, не говоря уже о туманностях в рассуждениях, которые можно истолковать в каком угодно смысле.
- Я полагаю, Вячеслав Константинович, остальные виновники мятежа тоже будут вами словлены?