Как все-таки слаб человек... Ни горы местами поменять, ни тучи разогнать, ни реки в нужные русла направить. Потому и придумали люди себе богатырей-заступников, что сами бессильны не только перед Эрликом, но даже и перед этим вот дождем...
   Сквозь густую сетку воды, льющуюся с неба, замаячила фигура всадника. Кто бы это в такую погоду? Кому приспела нужда?
   Чегат сложил ладони, подставил их ко рту, крикнул:
   - Левее бери! На солонце скользко, можешь коня уронить!
   Всадник послушно свернул в сторону, а когда подъехал ближе, Чегат узнал Чета. Гость был желанным, хотя и неожиданным.
   - Что-то случилось, Чет? - встревожился Чегат.
   - Ничего не случилось. Подумать приехал, поговорить.
   - Подумать? - переспросил Чегат недоуменно. - Проходи.
   Ветвистыми рогами переплетаются друг с другом узоры на сармыге глазами ведешь по ним, а хочется провести пальцем! Так и сейчас Чегату захотелось провести пальцем по морщинистому лбу Чета, чтобы стереть непривычные борозды, разгладить их. Раньше Чалпан чаще улыбался, чем хмурился, а за последние две недели совсем переменился и стал чем-то похож на своего мрачного друга Яшканчи... Что за тайна связала их? Что Оинчы поручил Яшканчи передать Чету?
   Жена Чегата - Кюдейим - подала гостю араку, но Чет отказался и попросил горячего чая. Потом, сняв халат, протянул его хозяйке:
   - Повесь куда-нибудь, чтобы подсох немного-Синяя сатиновая рубаха, которую Чет не снимал с себя с весны, выцвела и побурела под мышками, засалилась до черноты у ворота. Значит, оттуда, сверху, и расползаться начнет... А рубаха - хорошая, новая, мог бы и поберечь! Но он ничего не бережет и не ценит, кроме собственной совести.
   - Ты доволен своей жизнью, Чегат? - спросил он глухо.
   - Сейчас доволен, - ответил Чегат с достоинством. - Овцы сытые, кони бойкие, коровы дают молоко, козы - пух...
   Чет поморщился:
   - Я не об этом у тебя спросил!
   - А что еще? Жена у меня хорошая, дети растут умные, аил новый и теплый, зимняя одежда есть, ружье с патронами тоже...
   - И лучше жить не хочешь? Чегат развел руками:
   - Эйт! Что с тобой? Кто же из алтайцев лучше жить не хочет!
   Лицо Чета замкнулось. Чегат не понял его главного вопроса и не скоро еще поймет. А может, и вообще никогда не поймет...
   - А что бы ты еще хотел иметь, Чегат?
   - Шелковую шубу. Как у зайсана Эрчима и других баев.
   Ответил не задумываясь. Значит, рано или поздно, но купит себе шелковую шубу! А там и бляху к этой шубе заслужит!
   - Кончился дождь?
   Хозяин поднялся, открыл и снова закрыл дверь-эжик:
   -Нет еще.
   - Все равно надо ехать! Подай мой халат, Кюдейим... От коня шел пар, будто он не стоял с подветренной стороны аила, а варился в большом казане. Значит, похолодало, и жди теперь раннего снега в горах...
   - Прости меня, Чегат, - подал руку Чет, - не то я спрашивал.
   - Спрашивал ты правильно, - отвел глаза Чегат. - Плохо я тебе отвечал.
   Чет улыбнулся: понял его вопрос Чегат, не знал только что ответить, не хотел перед женой дураком выглядеть... Что ж, пусть подумает! Жить надо, не только об одном брюхе думая... Да-да, не только о брюхе...
   ЧАСТЬ 3
   СКВОЗЬ СТРАХ - К НАДЕЖДЕ
   Если хочешь отомстить обидчику, не поднимая руки на него, нарисуй его вниз головой. Так священная книга судеб изображает мертвых...
   Уйгурское сказание Глава первая
   КЕЗЕР-ТАШ1
   Худой бородатый человек в длинной поношенной шинели, в проголодавшихся сапогах, подвязанных бечевой, в истерзанной шапке-монастырке и с увесистой дубиной в руке шел по суглинку напрямик, выдирая пласты бурой грязи. Сизый его нос взялся испариной, глаза сощурились до щелей, а рот расползся вширь, будто привязанный чем-то за оттопыренные синеватые морщинистые уши.
   По всему было видно, что человек отшагал уже немало, но шагать да шагать ему еще, пока до места доберется! До лютых холодов успел бы дотянуть, а то в горах они падают рано и. прошивают землю морозом сразу на аршин. Но человек был спокоен - знал, что дойдет!
   Вот он подставил ладонь козырьком к глазам, чертыхнулся без всякой злости, с удивлением:
   - Эвон! Не то человек стоит, не то каменюка?
   И сам же себе ответил, присмотревшись:
   - Каменюка.
   Плюнул, утерся, дальше пошел.
   Остановился у серого камня, подравнялся с ним ростом: идол оказался выше. Человек отошел назад, всмотрелся снова. Воин стоит на страже своих владений - в одной руке чашу держит, вторую на пояс положил. Меч у пояса пока недвижим. Лицо хоть и строгое, но доброе. Хороший ты гость - иди в Курайскую степь с миром, испив из чаши дружбы, а если худой - меч для брани припасен!
   - Ишь ты! - покачал человек головой. - Каменюка, а будто живым языком разговаривает с тобой! - И неожиданно поклонившись идолу в пояс, снял шапку, вздыбив редкие седоватые волосы. - С миром я! С добрым словом иду!
   И снова человек зашагал солдатским строем, будто и не лежали за его плечами сотни чужих и недобрых верст. Но теперь каждая верста была его собственной: отпустили вольнонаемных со строительства дороги в сибирской глухомани для зимовки дома. Пятеро их было в самом начале пути. Расползлись по своим тропам - потом и кровью заработанные деньжонки по домам понесли, на радость женам, матерям и детворе. Малую толику тех мятых бумажек нес домой и Родион Коровин.
   Семьи у него не было, а избушонка, которую он срубил шесть лет назад, за это время могла и завалиться и сгнить на корню при здешних осенних дождях и лютых весенних паводках. Можно было, конечно, и не топать такую даль несусветную - одинокому человеку у любого куста осесть можно, но в том-то и дело, что Родион не просто шел в свою деревню зимовать, а шел умирать заработанного до весны не хватит, а никакого хозяйства и живности босяк не имел и никогда не содержал.
   Хорошо нажать, с пути не сбиться - к вечеру можно и дымок пустить из трубы, жилой дух закудрявить! Вот и лес уголком степь срезал. Его пройдет поляна будет, за поляной - снова лес, за ним - опять поляна до самого озера. Где-то в тех местах сенокосы правят однодеревенцы, может, и ткнется в кого глазами Родион? Да только - навряд ли! Отошел в горах сенокос... Да и дожди, вон, вовсю захлестали раньше времени...
   Тяжело работали ту окаянную дорогу! Бои сплошные с камнем да лесом. А речушек всякого рода, болот - не счесть. Через большие - паромные переправы ставили, на малых - броды да мостки ладили. Долго ли простоят?
   И вспомнился Родиону бородатый каменный мужик с мечом и чашей. Такого сечь - не пикнет! Суровый и крепкий народ жил когда-то в этих краях, богом забытых...
   Раздвинул последние кусты Родион - и, на тебе, поляна! Давно шел по этим местам, а из памяти ничего не выпало и не потерялось. И он зашагал веселее, твердо зная, что в лоб ему не дадут, если какие люди встретятся, а варева какого чашку перед носом, поди, выставят...
   И точно - потянуло дымком. Где-то люди костер жгут - после дождей лес сам по себе гореть не будет, сыро. Ага, вот и балаган чей-то видать...
   - А ну, глянь! Эй, Кузеван! Оглох, что ли? Чучел какой-то к твоему балагану навострился! Сграбит!
   Кузеван покосился в сторону шалаша, ухмыльнулся:
   - Мимо идет. Что ему мой балаган!
   Макар обтер литовку пучком травы, хитро подморгнул Акулине, жене: как, мол, теперь Кузеван-темноверец крутиться будет, если прохожий человек и впрямь в его шалаш нырнет да на голбец его с иконкой наткнется? Обмирщит ведь ее, в грех смертный введет Кузевана!
   А тот уже и сам обеспокоился - за бороду себя сгреб всей пятерней, книзу дернул ее, чтобы рот пошире распахнуть, орануть мощно:
   - Эй, хожалый! Можа, на покос свернешь? Родион остановился, ногу поменял и прямиком - к косцам. Подошел, траву приминая и ухмыляясь:
   - Мир вам, люди добрые! С почином аль с кончином?
   - Да откосились уже, - буркнул Кузеван, не поднимая глаз на гостя, остановившегося рядом с ним. - Неудобицы одне остались... А ты куда эт?
   - К домку моему путь, - осклабился ходок, - на дымок и свернул, водичкой вареной губы погреть.
   - ан уже и ссохлись? - охмурел Кузеван.
   Родион вздохнул. Ясней ясного - и сырой воды не даст, не то что вареной! Не признал. Да и раньше-то не особо
   чествовал!
   - С каких мест дорогу-то топчешь?
   - Из дальних, Кузеван. Отсюда не видать! Услышав свое имя, пристыл Кузеван глазами на ближнем кусте, губами пожевал, думая. А вот у Макара глаз острее оказался - не по кустам елозил, а по самому гостю. А когда всмотрелся, то и руками всплеснул:
   - Родион, никак? Эй, Кузеван! Сосед ведь твой!
   Отшатнулся Кузеван, с лица слинял: единоверца срамотил перед ликом господа! Что будет-то теперь? За грех зачтется аль по-другому как?
   - Как же ты, эт? Мы уж и отпели тебя.
   - Поторопились! - хохотнул Родион.
   Подобрел Кузеван, начал боком к Родиону лепиться, вину свою топтать. Но опередил его Макар, облапив со спины своими длинными ручищами, по гулкой спине кулаком долбанул:
   - Не сгиб, выходит, на царевой работе?
   - Сдюжил, вот...
   - Оно и видать, что озолотился! Как же ты, Кузеван, одноверца-то отпихнул? Греховно ведь! Надо было тебе его языком с земли слизнуть, ровно ягоду: дармовой работник ведь притопал! Со мной пойдешь, Родион, аль с этим живорезом останешься?
   - С тобой, Макар. Чужой я стал для Кузевана.
   - Вот и ладно! - кивнул Макар. - Поможешь толком - в миг покос прикончим и чай пить домой! Не спешишь к своей избушке-то?
   - А что к ней спешить? Пустота на моем подворье была, она и осталась... Лучше уж тут, на людях!
   - Вот и ладно, - снова кивнул Макар, - становись в рядок! - Он протянул ему свою литовку. - Деньгу-то хоть какую зашиб на царевой службе?
   - Немного есть. На корову хватит, если у калмыков наших покупать, а не у брата по вере Кузевана.
   Нахмурился Макар, будто и не смеялся минутой раньше:
   - Да уж! У калмыков конь стоит дешевле, чем овца у Кузевана! Потому, видно, что у Кузевана они - христовой веры, а у калмыков - эрликовой!
   Поплевал Родион на руки, на Макара оглянулся. Тот уже машет вовсю направо и налево от себя пласты травы кладет. Ладно, чертяка, работает! Ну, Родион тоже не лыком шит - пошел следом за Макаром. Да и не с литовкой идет, а будто в лодке плывет: зеленые валы травы так и плещут за ним, ложатся один на другой...
   Залюбовался на косьбу Родиона и сам Кузеван: хороший работник из-под самого носа ушел! Переманить, может? Но Макар уже приметил жадный взгляд соседа, отрезал, будто ножом по горлу хватил:
   - Отлепись, Кузеван! Довольно уж...
   Плюнул Кузеван с досады и так хватил литовкой в первый же замах, что новая рубаха затрещала.
   Окаянный никонианский раскол и гонения слуг царевых раскидали крестьянство по глухим углам России, где оно по разумению пастырей и своему собственному стало хранить истинную веру с крепостью более отменной, чем дедами и прадедами было установлено, не только другим, но и себе самим не доверяя. С того и пошло дробление на толки и кривотолки, согласия и разногласия. К духовному неистовству тому прибавилась вскорости и тяжесть государевой десницы: и те, кто не успел сгнить на родине в ямах или сгореть самокрещением в деревянных срубах, попрятались, гонимые и срамимые, в таежной глухомани, в горных пещерах, подняли свои монастыри-корабли среди болот или вскарабкались на кручи недосягаемые, ближе к небу.
   На Алтае супротивники никонианства жили издавна, едва ли не с ермаковых походов. Нищали и скудели душой в замкнутости своей вольной, но крепли дворами и жирели телесами. Потом к ним своих духовных противоборцев добавили новые русские цари, беловодцы и синегорцы густо пошли. Эти последние изгнанцы и бегуны были поумнее и пограмотнее тех, что давным-давно пустили корни здесь. Повидались бывшие единоверцы и за головы схватились: в каждом доме - свой бог, у каждого в душе - свой небесный заступник! Он и Христос, он и Спас, он и
   Отец Небесный!
   И хотя каждый из них поодиночке и нес в душе чистый огонь дедовской веры, руки их жадно хватались за дармовую землю, когда глаза смотрели в небеса. Тем паче, что земли и неба пока что в чужих далеких краях всем хватало. А вот двух рук, хотя ими и заправляла святая душа, никак хватить не могло! Потребовались вторые, третьи и десятые пары рук, а где их взять, как не в других толках и верах, что победнее и потому - покладистее? И хотя, само собой, святой душе - ущерб, хозяйству от того веротерпения - прибыль! И чем больше тот сладкий кус в руках, да явственнее сладкий звон в мошне, тем отходчивее душа, хотя и невосполнимее святой ущерб, неотмолимее грех.
   Вода камень точит. И твердые в старой вере начали искать те толки и согласия, где вера помягче, а мягкие - где ее вообще нет или она только так, еле-еле теплится.. Так и докатились до нетовщины, которая отрицала все и вся, кроме Спаса. А Спасу не надобно икон, попов и обрядов - дырку в стене проделал на ту сторону, где солнце всходит, и - молись! Не крещен ежели сам себя крести, а то и повивальной бабке доверь младенца для свершения того обряда, что и таинством-то назвать срамно, язык не поворачивается! И ничего больше не надо для веры: ни символов, ни постов, ни перемаха прямым или косым крестом двумя перстами или щепотью... С такой-то верой не то что богатеть, но и грабить на узких дорогах можно! И грабили. Сначала - чужаков по вере, а потом и до своих единоверцев добрались, с которых семь шкур содрать не успели...
   Макар, Акулина и Родион к вечеру свершили свою косьбу, отстоговались, начали по домам собираться. Тут-то, улучив момент, и подкрался к Родиону Кузеван:
   - Чего тебе с дырниками-то пустой чай глотать? Ко мне клонись головой и сердцем, надежнее Макара буду!
   - Работать и жить с ним веселее, - усмехнулся Родион, - ас тобой тоска. Вот если прогонит меня от себя Макар...
   За то слово и уцепился Кузеван. От Родиона отвернулся, к Макару подошел с тайным шепотком:
   - Дай мне Родиона до конца лета, еще покосить надо. А одному - где же? Не родня ить он тебе, чего его жалеть?
   - Родион - человек вольный, - отмахнулся Макар,- как сам с собой порешит, так тому и быть! А мне он не помеха: помог - и спасибо на том...
   Снова запустил пятерню в бороду Кузеван. Скреб в ней долго, но выскреб одну-единственную мыслишку:
   - А коли я ему скотинку подешевше продам, а?
   - Толковал я с ним, Кузеван, и о скотинке. Не будет Родион своим хозяйством становиться! Страну Беловодию искать уходит.
   - Борони, господь! - перепугался Кузеван. - Да рази ж ее сыскать тута где? Она ж в самом Опоньском царстве!
   Посуровел Макар, брови напустил на глаза:
   - Потому и сюда пришли, что за ней шли! И не за морями-окиянами страну Беловодию искать надо б... Родион сказывал, что рядом она, в пять недель пешком дойти можно. А Родион - ходок! Вон с какой дали притопал! Дойдет.
   А Родион в это время уже под стожком сидел, носом клевал, в яви ту сказочную страну видел...
   Лежит она на юг отсюда, за великими озерами, за высокими горами. Царят там полная справедливость, высшее знание и стариковская мудрость. И зовется она по-разному разными людьми... Воды там текут белые, потому - Беловодия! Горы там стоят синие - Синегория, значит!.. А идти в ту страну надо между Иртышом и Аргунью к горьким и соленым озерам, через болотистые и другие коварные места, гать самому строить в трясинах, чтобы в гиблых и зыбких местах тех совсем не пропасть... Потом надо идти через горы страшенной высоты, по самым облакам и тучам дорога пробита там в одну ногу. За ними-то и откроется та долина!.. Но, и войдя в нее, не радуйся и не ликуй душой- там не всякого человека оставить могут, а заслужить право на жительство в ней ой как не легко! Но даже и изгнанный из той страны ничего не теряет, а обретает мудрость, силу и выносливость, чтобы, вернувшись домой, хорошо знать, что на родной и трижды грешной земле делать надо!
   Чихнул Родион, в себя пришел - и сон отлетел, с явью смешанный. И тотчас полез в уши призывный голос Макара:
   - Каша стынет, Родион! Отоспимся теперь - вся ночь наша!
   Поднялся Родион, зевнул так, что едва скулы не своротил: далась Макару эта каша, так и не досмотрел свою Беловодию-страну, как старик-попутчик, что с ним до реки Абакан шел, ее расписывал. Туману было много в его словах напущено - и про Бухтарму с тайными городищами, и про чудские копи в неприступных местах... Может, и балагурил дед Матвей от скуки!
   Кашу ели молча. Только нет-нет да и взглянет в сторону Родиона Макар не то спросить чего собирался, не то какую-то свою кудель прял. Облизал Родион ложку, в пустую чашку уложил, из бороды начал крошки выцарапывать. Вроде бы и много ел, все равно голодно брюху!
   В своем шалаше Кузеван возился. У него ужин пороскошнее был: сало свиное на ситном, колбаса с чесноком, каральки с маком... Богатей, что ему!
   - Значит, сызнова в путь-дорогу? - спросил Макар, покончив с кашей в очередь с Родионом. - В такой-то обутке? Хочешь, я тебе сапоги новые подарю?
   Родион только усмехнулся: про такое разве спрашивают? Хочешь - дари, не хочешь - не дразни попусту!
   Поднялся Макар, чтобы в последний раз по покосу пройтись, копешки пересчитать, на возы их перемножить, мысленно на скот поделить. Набрел на Кузевана, одиноко помахивающего литовкой. Не литовка уже стала, а перышко! Ей не то, что траву косить, картошку уже чистить нельзя - сточилась вся. Новую не купит! Жаден.
   - Может, свою литовку дашь завершить косьбу?
   - Да куда тебе хватать-то? И так больше моего наворочал!
   - У меня и скотинки поболее...
   Да, жаден Кузеван... До безбожия жаден!
   - Уйдет этот бродяг? - спросил тот, не бросая работы.
   - Его воля.
   - А ты не пускай!
   - К ноге привязать, что ли? - рассердился Макар. - Как он сам порешит, так и будет. Чего ему тута? С голодухи ноги в зиму вытягивать? Видал я его капиталы - по нонешным ценам и на порты добрые не хватит...
   - Лих, бродяг! - покрутил головой Кузеван и взмахнул свою источенную литовку на плечо. - Не всяк так-то может: встал - да пошел...
   - Тебе-то что за печаль? - удивился Макар.
   - Если б не хозяйство... - вздохнул Кузеван и тут же зарделся как маков цвет.
   У Макара враз встали уши топориком:
   - С ним бы пошел?! Да ты в уме ли, Кузеван? Только-только крепкой ногой на земле стал, а уж в святые места тянет?
   - Тянет, Макар... - признался Кузеван. - Своими глазами на тот рай хоть разок взглянуть!
   Махнул Макар рукой: коли уж сам Кузеван на греховную ту сказку клюнул, то уж в самой-то деревне Родион себе сопутчнков и подавно сыщет! Голи-то что вшей в исподней рубахе!
   Да, не зажиться в своей заброшенной избенке Родиону. Не жилье это уже, а развалины, годные только на дрова, да и то - баню топить, а не горницу: гниль одна. Потоптавшись немного на когда-то обжитом месте, Родион отправился к Макару и Акулине за советом и обещанными сапогами.
   Макар жил крепко: дом, рубленный крестом, - чистый и просторный, полы застланы домотканиной, потолки и стены расписаны затейливыми узорами из букетов цветов и птиц на ветках. Такие же узоры на полатях, скамьях, сундуках, прялках... Акулины работа! Она у Макара на все руки мастерица - и кочергой, и литовкой, и иглой. Еще в девках этим славилась! Повезло Макару, что и говорить... Жена, что божья пчела в доме - муж столыко возами не навозит, сколько хорошая жена лукошком своим берестяным натаскает!
   Встретили его соседи душевно - самовар выставили, свежий калач раскрошила на ломти жена Макара, медку целую чашку под нос гостю подкатила. Пожалел Родион, что не оженился в свое время, а теперь уж ему это баловство без надобности. Зиму б отжить, а по весне Родион сызнова на ту окаянную дорогу ушел бы, каб не манила лазоревым цветом земля обетованная...
   - Ну, чего порешил? - спросил Макар, протягивая обещанные сапоги на крепкой подошве. - Идешь аль тут зимуешь?
   - Не пошел бы, да нужда гонит! - вздохнул Родион, примеряя обновку. Домок мой никудышный стал, ветродуйный. Да и к крепкой зиме время летит, к погибели. Пока до тех болотин окаянных дойдешь - зима ляжет за спиной, а там - тепло, завсегда лето!
   - Эт - как? - удивился Макар. - Без снегу, что ли?
   - Само собой, ежли - лето!
   Встал Родион, притопнул сапогами, ухмыльнулся: хорошо сидят на ноге, крепко - не жмут и слабины нету.
   - Ну, бог тебе помогай, Макар! - отмахнулся Родион крестом в передний угол, на Акулину покосился. - И тебе, хозяйка, тож.
   - К Кузевану пойдешь? - насупился Макар.
   - Мало ль? Мои пути не запечатанные!
   - К Кузевану не ходи. Не тот человек стал, хоть и в крепкой вере стоит. Грабит всех подчистую!
   - Меня не ограбит! - глухо уронил гордые слова Родион. - Мои деньги, хоть и малые, но шибко чижолые! Для кого, может, и рупь в них видится, а для меня - сама красненькая! Потому - трудом большим тот рупь взят, а не с неба упал!..
   - Хочешь, напрямик все скажу? - насупился Макар. Родион мотнул головой, поднял лицо и с ухмылкой на губах и в глазах сказал, едва ли не в насмешку:
   - Зачем, Макар? Напрямик только ружье бьет, человек-то, если он при уме состоит, кривулиной любит с другим человеком...
   - Возьмешь нас в свой путь с Акулиной?
   - Эх, Макар... Это ж не на ярманку ехать! Сиди на месте, не суетись! Чего тебе от той страны, которой, может, и на свете нет?
   - Зачем дразнишь его? - спросила Акулина и осуждающе покачала головой. - Ну, собрался мужик идти куда глаза глядят - пусть идет. Тебе-то что? Или и у тебя, Макарушка, зачесалось?
   Удивленно взглянул на жену Макар: ишь, глазастая! Что он, старик, чтобы на печке зад всю зиму греть? Можно и прогуляться до весны: людей посмотреть, себя показать... Люди - не камни, мохом обрастать не любят!
   - На ярманку-то все равно ехать надо! Куда лишнюю животину девать? Кузевану за монету с глухим звоном*?
   * Монета с глухим звоном - фальшивая.
   - Кто тебя держит? - вздохнула Акулина. - Поезжай! Тебе же лишний мужик при скотине!
   - Не могу я на него ярма надевать! - вспылил Макар. - Не из тех он, не из безгласных! Язык - бритва, ничего не боится... Сам не пойму - не то из святых он, не то из придурков...
   Макар отошел к окну, ткнулся лбом в стекло.
   Не разуверился Родион, нет! И в свою райскую страну верует! Может, и есть она где?.. Но тут прав Кузеван, выходит: не каждому человеку в нее ход есть... Вот Родиону - есть, а им с Кузеваном? Грехи-то тянут! А по-другому если посмотреть: почему бы ему, Макару, и не проводить Родиона до Чуй? Ярманка-то там - издавна... От Кузевана убережет ради Христа юродивого, а там пусть идет, куда хочет! Все один грех с души долой... А может, и не один!
   Порешив с трудным делом, Макар повеселел. И уже копошась во дворе, подумал какой-то отдаленной мыслью:
   а если и взаправду сыщет? И враз опустились руки, плетями упали - не поделится ведь потом, не скажет верной дороги. Сходить к Кузевану, за самоваром с ним посидеть? И об ярманке сговориться, чтоб поодиночке со скотом не хлопотать...
   "А Родион с нами пойдет! Погонщиком, а?"
   И сам себе ответил:
   - Вот и ладно. Все лишнего человека не нанимать!
   Погода ломалась, то обещая ровное тепло бабьего лета, то попугивая ледяными дождями и уже ослабевшими грозами. Отчетливая рыжинка пошла по лесам и полям, но травы было еще вдосталь, и скот не приходил с пастбищ голодным. Но грядущая слякотная осень и тяжелая зима пугали не только Родиона, но и крепких хозяев. Летняя жара и сушь подломили их надежды, заставили подумать о сокращении поголовья убоиной или продажей. Те, кто имел свободные деньги и запасся сеном, могли по этой тревоге и дешевого скота подкупить, и мясом запастись на всю зиму, хотя бы и в солонине.
   У Макара, как и у Кузевана, концы с концами сводились, и на ярмарку они собирались только ради денег и товаров, которых не доставало в их справных домах. Акулина мечтала о сепараторе и лавошной посуде, о новых тряпках и фабричных обутках, а сам Макар надежду о ружье держал с патронным припасом. Зима долгая, зверя окрест хватает, почему бы и охотничьей удачи не попытать? Кузеван же смотрел еще дальше: лаковую коляску хотел себе завести, коней-чистокровок!
   Собирался в путь-дорогу и Родион. Из двора в двор шмыгал, друзей-приятелей для дальней дороги подбирал, да немного их находилось, а когда срок подоспел - совсем не осталось. Всем хотелось на Беловодию посмотреть, да никому не хотелось ноги на длинной и тяжелой дороге бить! Вот если бы она сама по себе под окна их изб подкатилась! Макар первый изготовился к дороге, к Кузевану заглянул. Тот на широком крыльце стоял, расставив ноги, и глаза в небо пялил.
   - Ты чего, Кузеван? - изумился Макар. - Али в ангелы метишь?
   - Да вот, гадаю: быть ведру аль не быть?
   - Сентябрь уж на закате! Какое тебе ведро!
   - По всякому случается, - вздохнул Кузеван. - Рано приедешь - в большом убытке окажешься, прохарчишься. Поздно - того хужей... Мало ли там мастаков цены сбивать?
   - Смотри! - пригрозил Макар. - За пятаком погонишься, а полтину обронишь: в дороге достанет непогодь, всю скотину переморишь!
   - И так случается, - охотно согласился Кузеван, - с недельку обожду. Скот-то и по снежку гнать можно...
   - Ну, Кузеван, больше я тебе в рот не заглядчик! Завтра же выхожу на тракт!
   Кузеван вздохнул и снова задрал бороду к небу.
   Обратным счетом теперь Родион поляны да лесные колки считал: один-единственный лесок по левую руку, до озерка - степь, потом три леска с двумя полянами кряду, речушка...
   Родион, как знаток этих мест, головным шел. За ним - Акулина, хвостом стадо с Макаром и еще двумя одно-деревенцами - Фролом и Кузьмой. Узнали, что Макар со скотом на ярмарку к Чуе пошел, Родиона взяв в погонщики, к ним со своими котомками пристроились, заявили:
   - На своем харче мы, своей силой. Ни вы нам, ни мы вам помешкой не станем. А в гурте идти не так боязно...
   Макару - что? Пусть идут, дороги не жалкой Кузевана не дождались, сызнова все отложил. И с Акулиной - смех. Только они выгнали с Родионом скот на дорогу, как и жена Макара за ними бегом. Зашелся было он от злости: