Андреев Г.. Белый Бурхан

   - Можно, кайчи, теперь я спою свою песню для тебя?
   Кураган рассеянно кивнул, потом удивленно уставился на гостя. Ыныбас и Техтиек переглянулись: не поторопился ли Чочуш?
   - Ты тоже кайчи?
   - Я другой кайчи, - вздохнул Чочуш. - Я почти не помню легенд и не люблю их. Я пою совсем другие песни. Песни, за которые русские полицейские могут посадить в Кузнецкий острог!
   Кураган допил чай, улыбнулся:
   - Я тоже пел такие песни. Потом дядя Яшканчи сжег мой топшур, а Доможак подарил новый... Все деньги свои истратил, даже семье никаких подарков не купил...
   Чочуш наморщил лоб: имя Доможака было ему знакомо. Но тот человек жил слишком далеко отсюда, чтобы Кураган мог его знать! И хотя имена и фамилии на Алтае повторяются редко, исключения из этого правила бывают...
   Изумленно смотрел на Курагана и Ыныбас:
   - Ты знаешь Яшканчи?
   - Да, он друг моего отца...
   А Чочуш уже перебирал струны, прислушиваясь к той мелодии и словам, что медленно рождались в нем.
   За высокими горами снежными,
   За далекими облаками белыми,
   Три страны лежат неизвестные
   Имя первой страны - Беловодия,
   Вторую страну зовут Шамбала,
   А третья страна - страна Ойротия!
   Насторожившийся было Кураган успокоился: этот гость не сломает топшур и не сунет его в очаг! Уже по тому, как человек берет в руки инструмент, можно узнать - кайчи он или нет. Гость был настоящий кайчи! Это и радовало Курагана, и смущало: другому кайчи Кураган еще никогда не пел своих песен!
   Эти три страны небом созданы,
   Для счастливых людей и для праведных!
   Не садись на кошму, а садись на коня
   И - лети в ту страну, что зовет тебя!
   Имя первой страны - Беловодия,
   Вторую страну зовут Шамбала,
   А третья страна - страна Ойротия!
   Но сейчас они все в одну слились,
   И Бурхан в ней бог, а Ойрот в ней хан!1
   - Вот это - песня! - вздохнул Кураган, восторженно глядя на незнакомого ему кайчи. - Я могу ее петь другим людям?
   - Можешь! - кивнул Чочуш, возвращая топшур. - Но у тебя есть свои песни про Белого Бурхана и хана Ойрота... Спой, кайчи!
   Сабалдаю очень не хотелось отпускать гостей, но Ыныбас уже поднялся, и отец Курагана сам вызвался проводить их до ближайшего перевала, указать короткую и безопасную дорогу Ыныбасу к урочищам Бежельбик и Бобучак, объяснить Техтиеку, как удобнее проехать отсюда на Чергу, где найти слепого старика-кайчи, который нужен Чочушу. И хотя гости не признались старику, что они посланники самого Белого Бурхана и один из них хан Ойрот, Сабалдай легко сообразил, что они не простые алтайцы - много знали, были требовательны и щедры, вежливы и любопытны. Последнее в горах встречается не часто...
   - Мы возьмем с собой Курагана,-улыбнулся Ыныбас,-ему будет полезно послушать других кайчи!
   - Воля гостей - закон, - вздохнул старик. - Но берегите его, я не хочу, чтобы он попал в тюрьму к русским!
   ...Если бурей повалило дерево-умрет старик, если тоненький ствол переломило, как сухую травинку, смерть ожидает парня. А здесь бурелом был на славу! Сколько же народа погубила в холодных и дымных аилах непогода, упавшая вдруг неизвестно откуда так стремительно, что Техтиек и Чочуш едва успели прижаться к скале, притиснув крупами своих коней низкорослую лошаденку Курагана.
   Выли и стонали горы, с сухим треском ломались деревья, сверху, из лилово-черных туч, сыпались камни величиной в конскую голову и с грохотом раскалывались у самых ног оцепеневших путников, заставляя вспомнить и страшного в гневе хана Эрлика, и беспощадного в своем неистовстве горного духа Ту-Эези, на обо которого, что осталось за поворотом тропы, они не удосужились положить хотя бы по песчинке...
   Все прекратилось так же внезапно, как и началось.
   Техтиек, за ним Чочуш и Кураган вышли из укрытия и замерли в изумлении: где вилась широкая, хорошо пробитая тропа, лежали сплошные завалы из каменных глыб и исковерканных деревьев.
   - Хорошо поработали горные духи!-вырвалось у Курагана.
   - Здесь не пройдем,-сказал Техтиек мрачно.-Надо подниматься выше, выходить на козью тропу!
   - Это опасно, - поежился Чочуш. - Мы можем и не сойти с нее, пойдем низом, берегом реки...
   Где-то послышался крик марала - бархатистый, сочный и грустный. Он тоже заблудился и не мог найти знакомой тропы. Хорошие охотники умеют ему подражать берестяной трубой и подзывать таежного красавца на ружейный выстрел... Да, мясо им сейчас было бы кстати!
   Уже не один день плутают они по горам, выходя на Чергу. И хотя Сабалдай предупреждал, что здесь везде будет только одна Черга - горы, реки, урочища и деревни, идти им надо было в ту единственную Чергу2, что стоит на берегу Сема... В трех стойбищах путники уже побывали, но нигде о женщине-сказительнице и певунье и не слыхали даже. А слава певцов всегда крылата!
   Пусты мешки и сумки, привязанные к седлам. Правда, у Техтиека и Чочуша есть с собой деньги, но что с ними делать в глухих горах и пустых урочищах?
   - К людям надо выходить,-напряженно сказал Чочуш, помня, что Техтиека легко могут опознать в этих местах.-Пропадем без людей!
   - Надо становиться на ночлег и попробовать поохотиться!-буркнул тот.-Сейчас, после обвалов в горах, зверь пуганый, сам на выстрел выйдет!..
   Но бурхан Чочуш уже принял решение, направив своего коня прямо вниз, в долину, к серой шкуре далеких лесов, рассекаемых белой лентой реки. Кураган догнал Чочуша:
   - В Барлак едем, кайчи? Там у меня тетка живет, сестра матери... Это она учила меня играть на топшуре, когда я был совсем маленьким! Она и сейчас поет иногда, перебирая струны... Сказки знает забавные... Ее тебе тоже будет интересно послушать, кайчи!
   Чочуш от неожиданности остановился:
   - Что же ты раньше молчал, Кураган? Может, ее мы и ищем!
   - Я не знал,-понурил голову Кураган. - Едем и едем...
   Тетка Курагана Алтынай оказалась сравнительно молодой женщиной, обремененной детьми и больным мужем, умирающим от чахотки. Но ее аил не был беден - нашлась и арака для гостей, и табак для их трубок, и хороший обед.
   - Как только ты родился,-рассказывала Алтынай, с нежностью поглядывая на рослого и красивого племянника, - мой муж и твой отец решили сделать тебе проверку. Развернули, положили на животик между ружьем и топшуром. И ты потянулся не к отцовской кырле, а к моему топшуру...
   - И стал кайчи!-рассмеялся Чочуш.-Хорошим кайчи.
   - Топшур еще никого не прокормил, - нахмурилась Алтынай. - Певец хоть и почитаем в народе, но он всегда бестабунный...
   Техтиек не вмешивался в разговор. Присев в изголовье Челюжека, мужа Алтынай, он завел с ним осторожный разговор о хозяйственных делах, о соседях, о дорогах и торных тропах, ведущих путников по солнцу и против солнца - с Чемала и Улалы, с Усть-Кана и Тураты, У него одна цель выяснить, что слышно в этих местах о хане Ойроте и боге Бурхане, как и чем живут люди, о чем думают длинными зимними вечерами, не надоедают ли им русские попы, часто ли наведываются русские стражники и полицейские. Но Челюжек был неразговорчив и старался держаться в стороне:
   - Что я знаю, гость? Ничего не знаю... Всем хозяйством заправляют жена и дети. Старшие пасут овец, младшие помогают по дому, а сама Алтынай - глава аила.. А я... Я - лишний рот, гость!
   Техтиек хмыкнул недоверчиво. В больших алтайских семьях издавна велось так, что все работали. Даже слепому и немощному старику находили дело по его силам, даже неподвижно лежащая на куче тряпья старуха орудовала иглой или ножичком... Откуда же взяться лишнему рту?
   - Одна мечта у меня осталась, гость, - признался Челюжек, понизив голос до шепота,-дождаться первой песни кукушки!*
   * Кукушка - особая птица у алтайцев, а золотая кукушка чуть ли не обожествляется. Есть даже легенда: если золотая кукушка пролетит над горами, то мертвые пробудятся и цветы расцветут на камнях Считалось, что если человек умрет, услышав первый крик кукушки, он может встать из своей могилы в любое время и прийти на помощь своим близким в черной беде.
   - Доживешь, Челюжек! - пообещал Техтиек без тени улыбки.-Для таких, как ты, кукушка может запеть и среди зимы!.. Вон какие красивые сармыги ты делаешь!..
   - Спасибо, гость, за хорошие слова. Да будут чисты для людей все твои дела и помыслы!
   И вялая рука больного осторожно и ласково пожала железную кисть Техтиека. Тот смутился: как и все суровые люди, он легко раскисал от любой невинной ласки...
   Присаживаясь у очага, Техтиек увидел в руках хозяйки аила топшур, и это его покоробило: мало ему было песен Чочуша и Курагана, теперь еще и эту бабу слушай!
   Жалобно и зовуще запели струны, и таким же непривычным для уха оказался ее звонкий и сильный голос:
   Диль, кель! Приходи, весна!
   Приходи, горы забросай цветами,
   Долины травами свежими запруди!
   Ведь фиолетовые звезды кандыка
   Это твои глаза, весна!
   Приходи, весна! Диль, кель!
   Техтиек поймал себя на том, что песня ему нравится, и он тут же одернул себя: "Только этого не хватало мне, разнюниться!" Он встал и ушел к орыну, где лежал просветленный радостью Челюжек.
   - Хорошо поет?-спросил он и сам себе ответил: - Хорошо.
   Техтиек кивнул, но муж Алтынай не увидел его молчаливого одобрения закрыл глаза, и по бледным губам его поползла улыбка.
   Долины Маймы и Куюма ждут тебя,
   Хребты Иолго и Сумульты ждут тебя!
   Но больше зимы и неба ждут тебя,
   Простые люди - цветы земли!
   Это твои цветы, весна!
   Приходи, весна! Диль, кель!
   Прикрыл глаза и Чочуш, отгородившись ладонью от яркого огня очага. Изумленно раскрыв рот, слушал свою тетку Кураган. Оба кайчи любили петь о весне, о родной земле, о близких их сердцам людях, которым так не хватает тепла и радости, нежности и красоты... Но эта женщина, несущая на своих хрупких плечах все свое семейство, пела обо всем просто и вдохновенно, как жила:
   Ради смеха детей моих,
   Ради улыбки мужа моего,
   Ради маленького счастья жены его,
   Приходи, весна!
   Приходи, весна! Диль, кель!
   Техтиек покинул аил Алтынай и Челюжека на рассвете. Ему предстояла своя дорога, и он больше не хотел у кого-либо путаться под ногами. Пусть Ыныбас, который ушел первым, распускает нужные Белому Бурхану сплетни и слухи; пусть Чочуш со своими кайчи и сказителями поет хвалебные гимны Шамбале; пусть Жамц и Оинчы чеканят свои золотые идамы; пусть Пунцаг с воинами строит алтарь, а Бабый сочиняет указы и законы - у него, у Техтиека, свои заботы, которые касаются только его одного и никого больше!
   Из Барлака по другому берегу Семы можно пройти вниз до большой деревни, забитой кержаками, как наган Техтиека патронами, но там вправо по течению уходила хорошая тропа в урочище Апшуяхту, откуда совсем рядом до Еланды на Катуни Где-то там Техтиек должен был умереть, чтобы родился хан Ойрот Места там лесные, горные, полные троп и торных дорог, а это важно для его плана. Мертвого Техтиека должны найти случайно, и в то же время люди подтвердят, что видели его в этих местах и от разбоя его пострадали. А там найдутся и те, кто его легко опознает и сообщит об этом властям. Сообщит обязательно, поскольку за его голову назначена хорошая награда!
   Сема покрыта льдом, как латами. Стоит ли болтаться у селении и стойбищ, если река его ни на какой версте не задержит? Техтиек решил идти лесом, горными тропами, чтобы дать знать о себе лишь после того, как отыщет двойника.
   К вечеру он добрался до русской деревни, но в нее не вошел - и не было нужды, и побаивался. Переночевал в стогу сена на лесной поляне, приткнув к нему своего коня. Ночь пролетела стремительно, а утро его встретило таким же сияющим жизнерадостным солнцем, какое было и вчера. Растирая снегом свое литое и могучее тело, подумал с усмешкой: "Зачем помирать, и в такой день?"
   Костер он разжег, когда снова углубился в горы. Где-то там, впереди и справа - Апшуяхта. Выйти бы к Катуни к концу дня и заняться делом! Звякнул удилами конь. Техтиек поднял голову.
   Чуть выше костра, на крохотной каменистой площадке стоял горный козел, смотря куда-то вдаль пристально и неотрывно. Рука Техтиека потянулась к оружию, но тут же сорвалась плетью вниз.
   Рано тревожить тишину выстрелами!
   Да и зачем ему лишнее мясо? Духи гор не любят жадных!
   Глава восьмая
   СЕМЕЙНЫЙ РАЗЛОМ
   Винтяй заявился на самую масленицу, обряженный, как петух: сапоги с лаком, шапка соболья, шуба с бобром, золотое массивное кольцо на пальце. Игнат даже обомлел от неожиданности:
   - Под гильдейского купца ладишься никак?
   - Уже наладился! Из Бийска-города гумагу казенную привез на право торговлю править в этих местах по всему дючину!-ухмыльнулся Винтяй, расстегивая шубу и показывая гарусный жилет с часовой цепью. - Шкурами торговлю заведу, кожевенный завод на Коксе поставлю-от!
   - Ишь ты!-покрутил головой Игнат.-С размахом решил свою жизнь без отца завести? Заводов-то мы могли бы и вместе понаставить! Да что заводы,-махнул Игнат рукой, - пароходы могли бы по рекам запустить с помощью господа...
   - С тобой наставишь и напустишь!-Винтяй зло сверкнул глазами. - На сундуке с золотом сидишь, а сам пустые скоромные шти хлобыстаешь! Тебе что? Ты - старик, много еды не осилишь, в тяжких трудах не изморился... А работникам-от каково с твоих штей-помоев? Наработают оне на тебя - соломину втроем поднимать будут!
   - А это уже не твоего зуба крендель!-вспыхнул Игнат. - Сопли не подтер, а туды жа - отца учить!
   Винтяй расхохотался, срамную фигуру из пальцев скрутил, плюнул на нее, Игнату под нос сунул:
   - Вота, выкуси! Оте-е-ец...
   - Ежли срамотить меня заявился, то уходи! Ежли по делу какому - говори! А фиги-то, вон мать и из теста крутить умеет...
   - Сковырнуть я вас всех порешил. На черта вы мне? Ни у кого не спросясь, Винтяй прошел в горницу, на молящихся братьев и сестер ногой притопнул, дураками обозвал, обмахнулся кукишем православным на святые лики, снова захохотал, как филин в лесу, а не старший брат в доме, которому крайнюю строгость и степенность подобало бы блюсти.
   - Все ему в рот пялитесь? Свои рты самодельными молитвами позаклеили? Эх, вы... Он жа с ума свихнулся, не видать разве?
   Братья переглянулись и потупились, сестры прыснули в кулачки. Вошел Игнат, встал каменным истуканом на пороге, покривившийся перст свой в потолок воткнул:
   - Пришибет тебя господь за такие слова! И за поруху веры нашей, и за то, что на отца родного его помет науськиваешь!
   - ан спужал?-нахмурился Винтяй.-Погоди-ка, я тебя покрепше спужаю! В коленках задрожишь!-Он сунулся рукой в карман жилета, вынул голубоватый лист, сложенный вчетверо, взметнул его над головой. - По этой-от казенной гумаге я есть арендатор кабинетовских земель и потому приказую: немедля все отсюдова катись, не то все ваше хозяйство конфик... конфискую, а вас, оболтусов, в самую глухую Сибирь упеку на веки вечные, как воров!.. Ну, выкусил?
   У Игната отнялся язык. Он начал судорожно хватать воздух руками, по-рыбьи открывая и закрывая рот, выпучив глаза и покраснев, как хорошо начищенный медный самовар. Сестры кинулись к отцу, заверещали, а братья двинулись к Винтяю, сжимая кулаки. Один из них - Сера-пион - выхватил бумагу, которой тот похвалялся, разодрал ее в мелкие клочья. А Феофил сгреб Винтяя за шиворот и потащил к окну. Ткнул головой в раму, вытыкая ее и переваливая грузное тело Винтяя через подоконник в сугроб. Потом отряхнул руки и, высунувшись в дыру, сказал спокойно:
   - А завтрева я тебя запалю, колом двери подперши! Вота.
   Винтяй уже сожалел в душе, что этаким клином на разлом семейного устава пошел. Да и угроза Феофила - не пустой разговор! Он-настырник, не чета Серапиону или Федору с Яшкой... Исподволь надо было, потихоньку... Э, да что теперь о том кудахтать! Дело сделано, теперь надо усадьбу стеречь и за работниками в оба глаза подглядывать: сам-то Феофил с петухом красным не подкрадется, а нанять греховодника за отцовы деньги сумеет...
   И бумага нужная пропала! Другой теперь и не выправишь враз... Дернула его нелегкая! Мог бы и не в горнице, а там еще, в прихожей, отца той бумагой по темечку долбануть... Нет, всесемейного страху захотелось! Воя в три ручья!..
   Поменяв одежду, Винтяй привел себя в порядок.
   - Всю физию Феофил стеклами ободрал!-замазывая царапины на лице медом с водкой, проворчал Винтяй. - Не мог ногами выпихнуть!
   Отец Капитон оказался дома. Сидел в домашнем нанковом подряснике и раскладывал излюбленный им пасьянс колодцем. Увидев молодого Лапердина, расплылся в улыбке:
   - А-а, купец! С чем пожаловал?
   - Посоветоваться пришел. С отцом сызнова поругался, да и с братами тоже... Не сегодня, так завтра за ножи-топоры возьмутся!
   - Раскол среди раскольников? - усмехнулся отец Капитон. - Не огорчайся, купец! Когда новое идет, оно завсегда старое метет...
   Утешать поп умел, но сейчас Винтяю не утешение было нужно от него, а крепость!
   - Феофил грозил красным петухом-от... Поп хмыкнул и перемешал карты.
   - Это что же, по каторге он заскучал никак, сердешный?
   - Знамо, не своимя руками...
   - Эх, купцы-купцы! И чего вы опять не поделили?
   - Карахтеры у нас!
   - Да, купеческая гордыня известна!
   Иерей тасовал карты и думал. Случай, конечно, подходящий купца-перекреста покрепче к алтарю привязать... А ну как и взаправду полыхнет ночью Винтяй Лапердин?
   - Бог милостив, купец!
   - Отведи беду! Я наперед на все согласный-от!
   - Освятить только и могу строение твое...
   Винтяй поспешно сунулся в карман за бумажником.
   Случилось невиданное: хозяин сам пришел к Торкошу
   на конюшню!
   Оглядев и охлопав своих рысаков, он задумчиво взял в кулак поредевшую бороду, густо повитую за последнее время серебром, уставился на конюха как-то по-совиному, не мигая. Потом спросил с неожиданной лаской в голосе:
   - Поди, тянет к винищу-то, а?
   - Есть маленько,-вяло улыбнулся Торкош. -Поп приходил, за вино ругал. Деньги отдавай, говорил...
   - Эвон! -удивился Игнат.-Ты и ему задолжал, выходит?
   - Всем должен, - вздохнул Торкош, - беда просто.
   - Не пей, беды не будет!
   - Как не пить? Праздник большой!
   - Все в ум не возьму, что ты в православие теперь окрещен,-нахмурился Игнат.-Ладно, дам тебе водки, коли праздник!.. Сготовь мне возок к вечеру, в Бийск поеду
   по делам...
   - Спасиб большой, хозяин!
   Уходя Игнат погрозил пальцем:
   - Только тут пить не вздумай! Спалишь ненароком!.. У себя пей!
   Торкош кивнул: дома, на обжитой шкуре у огня очага да еще из горлышка, вино было куда вкуснее, чем за скобленым столом на кухне, где тебе все в рот смотрят...
   С делами он управился быстро. И коней почистил, и возок веником обмахнул, и медвежью полость палкой выбил до последней пылинки, и упряжь все перещупал - не перетерлась ли где, выдержит ли долгую и трудную дорогу. Видел, что сам Игнат в окно наблюдает за его работой, старался... Пусть едет Игнат в свой Бийск-город, к Яшке Торкош может и попозже заявиться!
   А Игнат смотрел на возню своего конюха и торопливо, с опаской думал о том, что пора уж Торкоша и башкой в петлю толкать - для срамного дела взят был, пусть его и справляет теперь в полном коленкоре! Пьяный - не беда, лишь бы петух красный над винтяевой крышей полетел, лишь бы в одних портах тот срамец на улице поплясал!.. А с этого басурманина пусть спрос господь учиняет после самосуда... Прости господи, раба твоего...
   Торкош допивал вторую бутылку, когда в его избушку ввалились Феофил и Серапион, сели на корточках перед лениво колеблющимся огнем, уставились на него, будто завороженные.
   Торкош нашарил третью бутылку, сорвал зубами проволочную закрутку, вытащил пробку, протянул сосуд
   братьям:
   - Пей! Праздник сегодня! Поп сказал.
   - Кому праздник, а кому и будни!-буркнул Серапион, отталкивая бутылку Торкоша. - С нами сейчас пойдешь, поможешь... Отец, уезжая, наказал, чтобы ты теперич нас с братом слушался!
   - Я что?-широко развел Торкош руками.-Если Игнат сказал, я согласный! А Яшка еще вина завтра даст?
   - Даст, я скажу! Ну, пошли.
   На выходе Феофил задержал Торкоша, сунул ему ведро в руки:
   - Вота, прими. Мимо Винтяя пойдем, плесканешь из ведра ему на угол! Повыше только, на снег зазря не лей карасин!
   Торкош покрутил головой, сунул палец в ведро, понюхал. Запах был резкий, противный, но узнаваемый: так пахли большие лампы в русских домах... Торкош поднял на Феофила мутные глаза, ухмыльнулся, пьяно и бессмысленно:
   - Большую лампу у Винтяя зажигать будем?
   - Будем, будем! Перебирай ногами-то!.. Да не упади ненароком!-Серапион громыхнул спичками. - И не болтай потом, что с нами ходил! Ты - сам по себе, мы - сами по себе...
   Тропу от своей избушки к селу Торкош натоптал сам. Но теперь она была для него узкой и никак не позволяла две ноги рядом поставить - правая или левая непременно в сугроб втыкались. Содержимое ведра плескалось, обливая шубу и сапоги Торкоша, оставляя на снегу желтые следы. Но никто из братьев и не подумал взять у него ведро. Они сразу же ушли вперед, встали в переулке, внимательно оглядывая окна винтяевых хором, застегнутые на
   все ставни.
   - И чего он плетется там? - прошипел Феофил недовольно. - Попорчу морду Яшке, чтоб не давал по три бутылки враз!
   Серапион ухмыльнулся в темноту:
   - Теперич ему и одна без надобности, энт... Торкош остановился у палисадника, поставил ведро, взялся за штакетины, пошатал их. Потом, забыв о ведре, пошел, покачиваясь, к калитке, снова вернулся, бормоча что-то.
   Феофил нетерпеливо стиснул кулаки, заскрежетал зубами:
   - Чего копается-то? Ух, азият...
   Согнувшись, он скользнул к ограде, нащупал ведро, выпрямился. Резким движением выплеснул его на угол, прошелся остатками струи по ставням. Осторожно, стараясь не брякнуть дужкой, поставил ведро на место, хлопнул себя по карманам. Но из-за угла уже полетела, описывая искристую дугу, брызжущая бело-голубым огнем спичка, упала в лужу и - загудело жадное пламя, обливая всю стену разом...
   Феофил и Серапион летели, сломя голову, огородами, подгоняемые высоким женским визгом и гневными басами возбужденных мужиков.
   Отбирать глухую исповедь, причащать, соборовать и отпевать Торкоша отец Капитон отказался наотрез, сославшись на неотмолимые грехи покойного. По этому же убеждению священника хоронить убиенного на кладбище резона не было. Бродяг, нищих и пришлых чужаков всегда погребают за кладбищенской оградой, как и самоубийц... Работник Лапердиных по всем этим статьям подходил к нехристям, а преступное дело его, за что он и был взят мужиками в колья, не подлежало теперь и божьему суду!
   Никто не возражал такому суровому решению иерея. Да и кому было возражать? Игната, его хозяина, в Бересте не было, а сыновья старика Лапердина отмахнулись от него дружно:
   - Пьянь да рвань! Из жалости и содержался при конюшне...
   Пожар погасили быстро, а вызванный Винтяем урядник, наскоро обследовав все, составил протокол, старательно упрятал полученные от пострадавшего купца деньги и укатил на тех же санях, на которых и приехал...
   Торкоша завернули в его изодранную и провонявшую керосином шубу, наспех закопали там, где погребали издохший скот. Избенку же, в которой он жил, забитую пустыми бутылками и остатками еды, вместе с расплодившимися в несчетном количестве мышами и тараканами, порешили сжечь, опахав поганое место до самой земли...
   А дня через три Винтяй снова заявился к братьям. Со всеми говорить не стал:
   - Мелюзга сопливая - Федька да Яшка - меня не тревожит-от. А с тобой, Феофил, и с тобой, Серапион, говорить буду!-Он расселся вольготно на скамье, достал портсигар, вынул толстую и душистую папиросу, воткнул ее в рот.-Так, вота... За полицию, что я привозил на пожар, вы мне заплатить оба должны, за сам пожар - тож...
   - Деньгам в доме отец хозяин,-нахмурился Серапион. - Али - забыл? В тот жалезный ящик-то не больно сунешься без ключей!
   - Кто при уме, тот и при деньгах! - хохотнул Винтяй. - Я в ваши годы уже и свой капитал имел-от!
   Он полез за спичками, но Серапион нахмурился еще больше:
   - Табачищем не воняй тута! А деньги у отца спросишь за урон... Топай, пока мы тебя с Феофилом в другое окошко не выставили!
   Винтяй вздохнул, нехотя поднялся, бросил папиросу:
   - Были вы дураками круглыми, ими и подохните!
   Глава девятая
   ГЛУХАЯ ИСПОВЕДЬ
   Голое, срамное и окоченевшее тело отца Лаврентия подняли на таежной тропе кощуны, возвращавшиеся из Чулышманского монастыря через Артыбаш, Чою и Улалу. Прикрыв его тем, что нашлось в седельных сумках, они по очереди везли тело, не раз и не два его роняли, но мертвый есть мертвый - стыда и боли не знает. Как ни везли - привезли. Чуть ли не на утренней зорьке постучались в поповский домик, вызывая попадью. Матушка Анастасия вышла заспанная, растрепанная и в немалом гневе:
   - Чего зыкаете ни свет ни заря?
   - Мертвое тело привезли, матушка!-кашлянул в великом смущении Фаддей, снимая на всякий случай шапку. - По путю подобрали.
   - Нету священника!-закричала попадья, норовя захлопнуть перед ними дверь.-В епархию и миссию уехал! Некому отпевать!
   - А мы его тело и привезли!-чуть ли не жизнерадостно сообщил выметнувшийся из-под локтя Фаддея Аким. - В полном, тово, окоченении!
   Попадья замерла. Рука, сжимавшая концы пуховой шали, разжалась, враз опростоволосив и едва не оголив женщину, ставшую в один миг черной и горькой вдовой.
   - Где он?-спросила она тихо, судорожно икнув. Капсим кивнул на своего коня, где поперек седла лежал грязно-серый продолговатый сверток, с одной стороны которого торчали босые желтые ноги, а с другой - кудлатая борода, забитая снегом и заплеванная кровавой слюной: разбойник только оглушил его, повредив череп, а уж мороз довершил все остальное...
   Какое-то время попадья стояла недвижно, будто примерзшая к дверному порогу, пока мужчины снимали и раскладывали на крыльце то, что было когда-то горбунковским иереем. Переглянувшись и не дождавшись других приказов, затоптались, терзая шапки, смущенно поглядывая друг на друга.