Андреев Г.. Белый Бурхан

   Сороки галдели на всю Бай-Тайгу, извещая лесных жителей о людях, что шли по тропе, опускаясь все ниже и ниже по ущелью. Теперь и из ружья не достанешь зверя - сороки верные сторожа и крик их понятен всем.
   "Проклятая птица! - мысленно ругал сорок Чочуш - Хуже нашего удода!"
   Удод Яман-Куш, действительно, плохая птица. Люди рассказывали, что прилетает она с вершины лысого Адыгана, где распахнуто шесть дверей, ведущих в подземный мир Эрлика. Там Яман-Куш - своя птица и оттуда она приносит людям страшные болезни. Потому и сторожат ее по всем горам и долинам алтайские охотники за диким зверем: и последнего патрона не пожалеют на удода, и последнюю пулю вынут из-за щеки. Не брось Чочуш ружье, не сожги последний патрон на добычу огня, истратил бы сейчас любую пулю на крикливых птиц! Правда, убить сороку трудно, для этого надо быть очень метким стрелком...
   Еще три дня назад Чочуш мечтал о встрече с людьми, пока не сказал о своей тайне дугпе Мунхийну. Тот припугнул его:
   - Это - плохо. Теперь тебя ловит не только русская полиция. Тебя, по ее просьбе, отныне будет ловить и Тува... Волки всегда бросаются на убегающего зайца, если даже все они вышли на тропу из разных лесов!.. Иди к людям, простофиля, теперь они сами отведут тебя в тюрьму!
   Чочуш не знал, что такое тюрьма, но догадался: хуже, наверное, ничего не бывает, если уж сам дугпа Мунхийн опасается ее.
   - Не пугайся, - попробовал успокоить его Куулар, когда понял, что напугал парня больше, чем это было необходимо. - Меня тоже Тува ловит вот уже сто лун!
   - Зачем?
   - Чтобы казнить: отрубить голову или убить из ружья.
   За что ловит Алтай его, Чочуша, парень знал. А вот за что ловит Тува дугпу Мунхийна? Он что, тоже украл у зайсана коня и жену?..
   Скоро сороки отстали, выбрав другую цель, а может, просто потеряли их из вида - теперь они кружились где-то за скалой с одиноким деревом на вершине, взбалмошно и испуганно перекликаясь.
   Ущелье кончилось, горы начали расходиться в разные стороны, но дугпа почему-то не пошел по проторенной тропе.
   - Жди меня здесь. Я скоро вернусь.
   По знакам на деревьях, помеченных цветными тряпицами, Куулар определил расположение обо5, сложенного из камней и хвороста, нашел его, поклонился жилищу духов, бросил монетку, развернулся лицом на запад и, только прищурившись, разглядел ступеньки, вырубленные в ближайшей скале. Он в презрительной усмешке скривил тонкие посеревшие губы:
   - Жив ли старый Баир? Если подох, то я прихвачу его дурную башку, чтобы сделать из нее габал*!
   * Габал - ритуальная чаша. Изготавливалась из человеческого черепа. Чем знатнее был человек при жизни, тем больше ценился габал.
   Тропинка, ведущая по каменной осыпи к скале, была завалена булыжниками, обкатанными весенней водой, между которыми уже по щиколотку поднялась молодая трава. Значит, к аскету Баиру никто не приходил с самой зимы? Коротка у людей память!..
   Поставив ногу на камень-крыльцо, Куулар дотянулся до веревки, свисающей с вершины скалы, опробовал ее прочность, дернув два раза. Это был условный сигнал для аскета, если тот жив: к концу веревки привязывали корзину с едой, которую Баир поднимал в свою нору. Но на этот раз веревка не шелохнулась. Подождав еще немного, Куулар снова дернул ее два раза. Ответа не последовало.
   - Подох, святоша. Обидно!
   Держась за веревку и попеременно ставя ноги в ямки-ступеньки, пробитые в скале, черный жрец быстро поднялся наверх, сел у входа в пещеру, перевел дух.
   Архат был еще жив: сухие ладошки лежали на впалом животе землистого цвета, широко раскрытые, привыкшие к полумраку глаза переливались стеклянной влагой, на голове алела остроконечная шапка сакьянской секты. Все ясно: старик Баир погружен в нирвану. Сколько он так сидит? Час, сутки, неделю? И сколько еще будет сидеть?
   Куулар обвел глазами убогое жилище аскета: лохмотья вместо постели, погасший светильник на крохотном алтаре, пустая миска в ногах, крошки давным-давно съеденной лепешки... Похоже, что Баир оцепенел, как лягушка или ящерица, пережидая неблагополучное для него время... А когда-то слава архата Баира Даржаа гремела не только по Туве, но и по Тибету. Почему же его поклонники теперь забыли о нем? Может, потому только, что святой мудрец перестал спускаться вниз, к людям, выполняя их многочисленные просьбы, и навсегда утратил божественную прозорливость и вдохновенье настоящих держателей истины?
   Ушедшие в хинаяну6, по малому пути спасения, всегда одиноки, хотя их и чтят и в честь их есть даже специальный праздник - найдани-хурал, но как они слабы и ничтожны, когда им не приходят на помощь те, кого они покинули добровольно!
   Куулар разъединил окоченевшие руки старика, выпрямил сухие одеревеневшие ноги, а глаза на испитом лице ожили сами, и в них появилось что-то похожее на осмысленность...
   Долго оттаивал аскет, пока его губы не разлепились и не прошелестело оскорбительное для жреца Бонпо слово:
   - Дами...
   Куулар не любил, когда его называли колдуном найдани-отшельники, сами охотно промышлявшие этим ремеслом. Он поджал губы, сказал сухо и холодно:
   - Я пришел за твоей головой, Баир. Я иду в свой монастырь и хотел бы возложить на алтарь Шаругене новый габал.
   Старик покорно вздохнул:
   - Моя голова давно принадлежит тебе, дами. Но ты пришел рано, я еще жив. Вот когда я стану прахом... Куулар равнодушно кивнул:
   - Хорошо, Баир. Я подожду. Начинай свою последнюю мани... Ты даже не заметил, что подох в тот момент, когда погас светильник на твоем алтаре!
   Аскет вздрогнул, с трудом повернул голову к погасшей лампаде. По его лицу прошла судорога. Он почернел, захрипел и упал лицом вниз, переломившись пополам. Не дожидаясь, когда остынет тело, Куулар отрезал ему голову своим кривым ножом, завернул ее в тряпье и поспешно соскользнул по веревке вниз...
   Чочуш встревоженно метался между кустами, задрав голову вверх. Над ним опять с громким криком носились сороки.
   - Кыш! Кыш! - кричал он срывающимся от страха голосом.
   Молодой теленгит не узнавал дугпу Мунхийна: до самого заката солнца они шли, ведя коня в поводу, не останавливаясь даже на короткий отдых, и весь этот длинный путь с сухощавого загорелого лица тувинца не сходила какая-то искусственная улыбка. Но Чочуш плохо знал людей и совсем не знал высоких жрецов Бонпо: если им весело - они сердятся, если им грустно - улыбаются...
   Куулару Сарыг-оолу было грустно: он покидал родину и был уверен, что навсегда. Его знают как охотника за черепами именно здесь, в этом уголке, облюбованном отшельниками, и они, полуживые и полумертвые, никогда не простят ему невольной вины за смерть архата Баира Даржаа, если даже забудут и все свои прежние обиды. Впрочем, обид тоже не забудут - у бездельников и лгунов всегда хорошая память!
   Клином уходила вправо Бай-Тайга, где каждое дерево и каждый камень были ему родным домом. Славился этот уголок не только стадами овец и яков, бирюзовыми озерами, но и мягким цветным камнем, прозванным в народе "чонаш-даш". Его можно резать простым ножом и делать из него различные фигурки. Славился этот край еще и хомусистами, мастерами горлового пения, как двухголосого - хоомей, так и в стиле сыгыт...
   Завтра все это будет позади. А что - впереди? Озеро Урэг-Нур, за которым страна монголов, где он снова - чужой среди чужих?
   Потому и сияла улыбка на лице Куулара, что сердце его обливалось слезами! А глупый парень радовался, что у дугпы Мунхийна хорошее настроение... Хорошее настроение у него было позавчера, когда он говорил с Агни Йогой, решая свою судьбу и судьбу своего спутника.
   Странствия не дали ничего, если не считать габала, который Куулар Сарыг-оол обязательно сделает из черепа своего старого врага! А он мечтал создать новую секту Бонпо, заложить монастырь и возжечь на алтаре Агни Йоги свой огонь вечной истины, стать его хранителем. Желтая шапка устояла перед черной шапкой, чтобы Куулар ни делал, к каким бы высотам своего мастерства ни взлетал, поражая воображение не только глупых мирян, но и знающих многие из его секретов обычных и тантрических лам.
   Вот и получилось, что возвращаться в Ладак, а потом и в Лхасу ему придется побежденным: и поручение своего монастыря он не сумел выполнить, и задание таши-ламы не довел до конца...
   А ему была нужна только победа! Темный Владыка Ламаюры уже слишком стар, а ширетуй Шаругене не так тверд в вере, как сейчас требуется, все более и более подгибает колени перед таши-ламой. Кого-то из них жрецам придется заменить им, Кууларом! Именно ему, а не кому-то другому должны вручить дамару, бубен и пучок золотистой травы - символы власти и мудрости...
   Упало солнце, озарив небо золотым огнем, обещая и на завтра отличную погоду. Теперь Куулару все равно - солнце у него над головой или грозовые тучи. И чем окажется длиннее и труднее путь в Ладак, тем лучше для него... А может, через страну Шамо уйти на Цайдам и в Лхасу? Там у него много друзей и еще больше врагов. Впрочем, враги для жрецов Бонпо всегда желанны, как бы те ни были сильны и могущественны: на ком еще и оттачивать свою волю, как не на сильных и могущественных, роняя их в пыль?
   Последнюю свою ночь Куулар Сарыг-оол проведет все-таки на родине, до южных и восточных границ которой уже рукой подать. Надо только спуститься немного вниз, к Нарыну, перебраться на его левый берег и там поставить шалаш для ночлега. Выспаться надо непременно хорошо и утром поесть сытно завтрашний переход не только долог, но и опасен!
   Куулар резко дернул коня за повод и замер: его зоркие глаза разглядели на стремительно синеющем небе узенький серпик молодой Мас, обещающий удачу и счастливую судьбу каждому путнику в степи, горах и на море. И сразу же с лица колдуна исчезла улыбка, потому что в сердце ударила небесная стрела огня, опалив с головы до ног несказанной радостью...
   Глава пятая
   ПЕРВАЯ СТЕПЕНЬ СВЯТОСТИ
   Пунцаг проснулся от толчка в плечо. В колеблющемся свете лампад разглядел лицо Чойсурена, и оно ему показалось мрачным, как грозный лик Очирвани1. Ховрак вскочил, спросил испуганно:
   - Что? Кто?
   - Гэлун тебя призывает к себе.
   - Сейчас? - удивился Пунцаг. - Ночью? Чойсурен осклабился:
   - Молодых и красивых ховраков, вроде тебя, он только ночью и вызывает, когда у него бессонница... Хе-х!
   Пунцаг пропустил насмешку мимо ушей: самое страшное было позади - Жамц не выгнал его из дацана, не отдал на расправу стражникам, не послал чистить отхожие места и разгребать свалки нечистот, а оставил при себе. Даже оставшуюся работу передал другим ховракам, отправив его отдыхать. Почему же ему ждать худшего, если все пока складывается хорошо?
   Глаза слипались, будто кто их промазал клеем для дерева. Если не умыться холодной водой, можно заснуть на ходу.
   Пунцаг взболтнул медный кувшин для омовений, попросил:
   - Полей, Чойса!
   - Полить? Зачем? - пожал тот плечами. - Тебя ждет зеленая целебная ванна у гэлуна. Он приказал не выливать воду, а оставить ее для тебя... Хе-х!
   Но кувшин взял, полил на спину, шею, руки. Завистливо вздохнул совсем по-стариковски:
   - Красивое и тугое тело у тебя. Бурхана лепить можно.
   - А ты что, и бурханов лепил? Сам?
   - Приходилось, Пунц... Здесь всему научат! Своего обычного "хе-х!" Чойсурен на этот раз почему-то не прибавил - отвернулся, сокрушенно махнув рукой.
   Темно, пусто и холодно в коридоре, но дверь в покои ширетуя была открыта, и желтый квадрат света лежал на чисто выметенных серых плитах. Пунцаг нерешительно остановился: может, не ждет его ширетуй, а просто ему душно?
   Как ни тихо шел Пунцаг к двери, но Жамц услышал:
   - Входи и закрой дверь. Дует.
   Гэлун полулежал, подложив под голову и спину алые сафьяновые подушки. Пунцаг хотел сесть перед ложем ширетуя в позе сухрэх, но Жамц поморщился:
   - Теперь мы равны перед небом, как ламы! Ты отныне баньди. И хоть это решил не я, но... - Он заворочался, поправляя сползающее покрывало. - Можешь сесть на край моего ложа.
   Пунцаг смутился и остался стоять на пороге.
   Жамц понимающе усмехнулся:
   - Длинные языки дацана уже наговорили мерзости про меня? Хотел бы я знать, кто это делает!
   Пунцаг не ответил, только еще ниже опустил голову.
   - Это хорошо, что ты не выдаешь своих друзей! - рассмеялся гэлун. Значит, тебе можно доверять в более серьезных делах!
   Он выпростал руку из-под покрывала и указал ею на табурет, где горкой лежали аккуратно сложенные одежды ламы, придавленные бронзовыми атрибутами святости - дрилгой и ваджрой2, знаменующих мужское и женское начала жизни.
   - Прими ванну и переоденься.
   У Пунцага сами по себе подогнулись колени:
   - Я не достоин, гэлун! Я - пыль у ваших ног!
   - Встань, баньди, - рассмеялся Жамц. - В ламы без сорока вопросов и клятвы3 перевел тебя не я... Завтра мы с тобой уезжаем в Тибет. Меня призвал под свою руку сам таши-лама. Ты едешь со мной, и потому тебе необходимо быть ламой, а не ховраком...
   - Я не могу выполнить ваш приказ, ширетуй. Отдайте лучше меня Тундупу, если я в чем-то виноват...
   Жамц сделал вид, что не расслышал его лепета, тем более, что у Пунцага перехватило горло и он скорее шипел, чем шептал.
   - Ты еще здесь? - удивился он.
   - Я жду другого приказа...
   По лицу гэлуна прошла легкая тень досады, сменившись спокойной и ровной улыбкой, затеплившейся на губах:
   - Ты будешь посвящен в тайну, но об этом пока не следует болтать на радостях. Ты нужен Тибету и именно поэтому ты - лама.
   - Я вас понял, гэлун.
   - Иди и делай, что я тебе приказал!
   Пунцаг дрожащими руками взял приготовленные для него одежды и снова вопросительно уставился на гэлуна:
   а вдруг тот пошутил от скуки и сейчас последует его хохот, а потом и все остальное, на что так упорно и старательно намекали ему ховраки.
   - Иди же!
   Пунцаг на цыпочках прошел к указанной гэлуном двери, осторожно прикоснулся к ней рукой. Она беззвучно распахнулась, и новоиспеченный лама увидел большой дубовый чан с серебряными обручами и подобострастно склоненную фигурку Бадарча.
   Плотно прикрыв дверь, Пунцаг подошел к чану с чуть мутноватой водой, благоухающей травами, опустил руку. Вода была еще теплой. Потоптавшись, он начал раздеваться, не обращая внимания на Бадарча, глядевшего на него теперь с изумлением и плохо скрываемой завистью.
   - Вам помочь... э-э... баньди?
   - Возьми эти одежды, повесь их на крюк и можешь идти. Я помою себя сам.
   - Слушаюсь... э-э... баньди!
   Но не ушел. Он хотел собственными глазами увидеть, как вчерашний ховрак, над которым они с Чойсуреном беззлобно посмеивались, вдруг и сразу стал ламой, святым, теперь для них недосягаемым... За что ему такая честь? За какие заслуги? Разве у них с Чойсуреном меньше заслуг перед ширетуем и дацаном?
   Пунцаг вздрогнул, когда Бадарч прикоснулся к нему:
   - Не надо. Я сам!
   - Вы не сможете, баньди, вымыть себе спину! Ловкие руки у Бадарча! И совсем не похожи на грубые мозолистые руки других ховраков. Может, он женщина не только для гэлуна, а вообще - женщина?
   И тотчас Пунцаг услышал шелестящий шепот Бадарча:
   - Как это тебе удалось, Пунц? Я-то для него все делал, а одежд ламы так и не получил! За особые услуги он мне платил только деньги... Замолви за меня слово гэлуну!
   - Об этом рано говорить, - пробормотал Пунцаг смущенно. - Вот, когда мы с гэлуном вернемся из Тибета...
   Он вспомнил предупреждение Жамца и тотчас прикусил язык. Но было поздно - Бадарч уже услышал. Побледнел, отшатнулся, выронил мочалку:
   - Ты едешь в Тибет?! Ты увидишь Лхасу и Поталу4?! Может, ты увидишь и самого далай-ламу5?.. О-о-о...
   Бадарч застонал, как от боли.
   Потом, когда Пунцаг вышел из чана и стал облачаться в свои священные одежды, Бадарч поспешно сгреб лохмотья вчерашнего ховрака, прижал их к груди:
   - Оставь их мне, баньди! Может, и мне они принесут счастье!
   Пунцаг растерянно кивнул и осторожно открыл двери в покои ширетуя. Тот равнодушно осмотрел его, проворчал недовольно:
   - Ты долго мыл свое тело, баньди. А ведь твои предки не любят и боятся воды!
   - Вода уносит счастье, - вспомнил Пунцаг слова матери и невольно произнес их вслух. - Вода смывает красоту с лица и тела.
   - Вот-вот! - рассмеялся ширетуй. - А тебе вода принесла счастье и не убавила, а прибавила красоты!
   - Я всю свою жизнь буду помнить то, что вы для меня сделали... Я буду вам верен, как собака... Я...
   Слова нового ламы были искренними, и Жамц слегка смутился, что совсем не было похоже на него:
   - Остановись!.. Я тебе верю и надеюсь, что скоро тебе представится случай выполнить свои обещания... А теперь садись, где хочешь, и поговорим о деле...
   - Я - весь внимание, ширетуй!
   - Мы едем к таши-ламе совсем не для того, чтобы облобызать его священные одежды! - заговорил Жамц сурово и торжественно. - Мы нужны таши-ламе как исполнители его воли, и, если мы сделаем что-либо не так, нас ждет суровое наказание... Ты что-нибудь слышал о великой стране Шамбале?
   Пунцаг сжался на своем табурете в комок: то, о чем сейчас спрашивал гэлун, только думалось, но не произносилось! Даже лама Сандан, который знал о Шамбале все, что только может знать смертный о воле богов, предпочитал говорить о ней со своими помощниками-ламами и ховраками косвенно, как о величии Майтрейи, называя нового Будду на бурятский манер Майдари... Может, за то и был наказан колесницей своего кумира, что где-то и как-то произнес вслух священное имя страны грядущего?
   - Ты чем-то напуган, баньди? - поинтересовался гэлун со снисходительной усмешкой. - Я не сделал ошибки, теперь имя этой великой страны произносят. Так решил таши-лама. котооый имеет право давать разрешение на въезд в эту страну! И, похоже, что мы с тобой одними из первых получим такие разрешения... - Жамц откинулся на подушки и закрыл глаза. - Не бойся повредить карму, баньди. Сансара каждого человека сделана из прочного материала, напоминающего хрусталь. Не всякий дурной поступок оставляет на ней даже царапину... Все мы смертны в одной жизни, но бессмертны в будущих перерождениях! И, если нам с тобой доверяются ключи от страны будущего, то наша карма безупречна, а на сансаре нет и пятнышка! Таши-лама - бодисатва бога Амитабы, владыки земли Сукавати, ему виднее, кто и чего достоин... Мы Шамбалы, а другие - ада!
   - Шамбала... - Пунцаг впервые вслушался в это непривычное для уха сочетание звуков, зарделся от смущенья, спросил хрипло: - Где она, эта страна, ширетуй?
   - Таши-лама говорит, что она там, где твоя забытая родина.
   "Наивный мальчишка! - думал Жамц о Пунцаге почти с нежностью. - Он в слепоте своей убежден, что я одарил его святостью ламы только за то, что он хорошо наливал кумыс в мою пиалу... А ему выпал этот шанс потому, что он рожден в Алтайских горах, которые сейчас нужны Лхасе. Там решено поставить монастыри новой веры, чтобы начать поход к Уралу и Волге, где слиться с ламаизмом калмыков и, если удастся, то образовать новый центр веры, границы которого могут быть много шире существующих на востоке России... Ну, а если не получится, то можно будет довольствоваться и одним Алтаем!"
   Да, Лхасе всегда было что-то нужно от ближних и дальних соседей, ей всегда было тесно в собственных горах, долинах и пустынях! Хотя и ее земли не скупы, и в них есть все, чтобы жить безбедно... Но кто из лам, которых только в одной Лхасе десятки тысяч, возьмет в руки орудия труда, если они привыкли держать лишь чашу для подаяний и четки в 108 камней для молитвы! Нет, Лхасе нужны люди, которые безропотно кормили бы ее и создавали все ее богатства, получая за свой труд только обещания хороших перерождений и райского блаженства...
   В тайных мечтах своих каждый из пяти высоких лам Тибета видит свою страну могучей, границы ее отодвинуты во все стороны света на тысячи уртонов. Они искренне верят в чудо! Ведь удалось же в свое время монголам, организованным сплоченностью хошунов и укрепленным силой оружия, покорить мир от восхода до заката солнца! Почему же это чудо нельзя повторить другим способом, не проливая крови?
   Таши-лама об этом прямо не скажет, не сможет. Но везде и всюду он говорит о воинстве Ригдена-Джапо, о Шамбале, которая должна быть завоевана! И хотя в состав воинства он включает мудрецов-книжников, пророков и лам, обладающих мощной нервной энергией, без тех, кто может и должен держать настоящее, а не символическое оружие, его полководцу тоже, надо думать, не обойтись? Мысль, конечно, может завоевать мир... Но где она? Одной легенды о Шамбале мало!
   Слов нет, таши-лама умен и красноречив, он много пишет и много печатает книг, воспевающих Шамбалу, обновляет старые символы веры, поднимает из руин могучие прежде монастыри, ищет и находит ярых приверженцев своей идеи, заставляя их на новый лад перекраивать старые легенды, уходящие своими корнями в Веды и Пураны. Он поднимает новую волну ламаизма под знаменами и призывами легендарных героев, не очень считаясь с канонами буддизма, которые ему не подходят, а порой и бесцеремонно попирая их, повторяя главный подвиг Цзонхавы. Но у кого в ламаистском мире повернется язык обвинить его в кощунстве?
   И богам Тибета теперь нельзя отступать! Новое учение таши-ламы, которое еще не имеет своего названия, пойдет по миру не в старых одеждах цветов гелукпы и, значит, понесет не старые догмы... Первым на старые догмы наступил сам далай-лама, сокрушив регентуру хутухт и отменив смертную казнь за прегрешения своих лам... Таши-лама, поощряемый далай-ламой, двинулся дальше, вызывая из небытия нужных ему поводырей. Их имена известны: полководец Шамбалы Ригден-Джапо, Гэесэр-хан для монголов и бурят, хан Ойрот6 для народов, живущих на северо-западе... Пока же он обобщен в понятии Некто Очень Большой!
   Ему, этому безымянному поводырю, совсем не обязательно брать в руки настоящее оружие. Тем более, что у миличасов оно лучше, чем у стражников Тибета... Таши-ламе надо владеть умами и душами людей, а земля, на которой они живут, сама упадет к ногам Тибета, не нарушив никаких официальных границ!.. Немного высоких лам, что знают эту тайну. Мало тех, кто приблизился к ее пониманию. Но много тех, кто на нее работает...
   Жамц и сам не заметил, как заснул под шелковые волны своих мыслей. Нет, он лично не понесет знамена новой веры на запад и север, но он приведет к таши-ламе человека, который сможет помочь ему проложить первую тропу в неведомое. А такая услуга, если она правильно понята и оценена, оплачивается очень и очень щедро!
   Утро ширетуй начал с хозяйственных распоряжений. Одним из первых был вызван Гомбожаб, который пришел со своим ховраком Рахо, зная по опыту, что у Жамца всегда много поручений и мальчик для побегушек просто необходим.
   Гэцул Гомбожаб был рослый, крепко сложенный человек, с огромной бритой головой и оттопыренными ушами, умеющий постоять за себя не только на словах, но и на кулаках. К тому же, Гомбожаб обладал большой силой воздействия на окружающих и мог заставить повиноваться силе своего взгляда даже дикого разъяренного зверя. Он был единственным ламой дацана, которому официально было разрешено заниматься тантрическими обрядами7 и подбирать себе помощников для колдовства и гаданий среди ученых лам, в каком бы ранге святости те не состояли. Учитывая все это, Жамц всегда назначал Гомбожаба караван-бажи, когда была необходимость доставить в Лхасу ценный груз в целости, быстро и без помех.
   - Наш караван готов? - спросил Жамц сухо. - Кто его поведет на этот раз?
   - Мог бы повести я, ширетуй, но у меня нет дел в Лхасе. Да и после гибели Баянбэлэга это для меня небезопасно.
   - Да, Гомбожаб, вы были неосторожны... Впрочем, вы нужны в дацане меня призывает таши-лама. Если вы согласитесь остаться ширетуем, то...
   - Я согласен остаться ширетуем дацана. Он не скрывал, что доволен! Ему очень хотелось похозяйничать среди лам и свести кое с кем личные счеты. И хотя Жамц хорошо знал об этом, не противился Гомбожабу: дисциплина нужна для порядка, а порядок должен соблюдаться неукоснительно. Хотя безгрешность лам и узаконена Цзонхавой, одного только страха за свою карму им мало, необходим еще страх и за эту жизнь!
   - Меня не будет долго. Возможно, что таши-лама оставит меня при себе. Поэтому берите вожжи управления нашей колесницей в свои руки твердо и решительно, Гомбожаб! Это особенно важно сейчас, когда в дацане начались всякие шатания, сплетни и шепотки, когда святая молитва становится обузой...
   - Я наведу порядок, ширетуй! Вы ничего не хотите поручить или сказать Тундупу? Он ждет.
   - Можете позвать его, Гомбожаб.
   Тот резко повернулся к своему ховраку Рахо, и парень исчез.
   Жамц прокрался к входной двери, стремительно распахнул ее, но коридор был пуст и подслушивать их доверительный разговор было некому, если не считать Пунцага, который спал в соседней комнате. Но он уезжал вместе с ним, и Жамц его не боялся.
   - У меня остались бумаги покойного Баянбэлэга. По ним надо получить в банках Урги и Иркутска довольно крупную сумму в линах и рублях. Найдите человека, который это сделает аккуратно.
   - Я хотел бы посмотреть на эти бумаги, ширетуй.
   - Вот они. - Жамц открыл шкатулку, стоящую в изголовье ложа, достал сверток, перевязанный голубой лентой. - Сколько вы, Гомбожаб, можете дать мне за них наличными или золотом сейчас?
   Гэцул бегло просмотрел бумаги, усмехнулся:
   - Половину их стоимости. Риск слишком велик, ширетуй... К тому же, у меня нет столько золота... Да оно вам и не потребуется в Тибете, придется только заплатить стражникам. А у них в цене китайские императорские монеты и английские фунты. Шо - тоже, хотя цена их невелика вообще... Серебра дам, камней...