– Как? Ходят в гости? – удивился Сергий.
   Мур невесело хохотнул.
   – Отнюдь. Ты, наверное, не знаешь, но через все камеры пробегает по маленькому желобу ручеек...
   – Надеюсь, что и не узнаю, – хмуро заметил Волк.
   – ...и, наклонившись достаточно низко над ним у стены соседней камеры, можно переговариваться с соседом. Или передать ему свой кусок хлеба перед казнью, чтоб не достался крысам. Или получить от него.
   – Бр-р-р. Терпеть не могу крыс, – передернуло Серого. – Но хоть что-то у него там есть, кроме них? Стол, например, стул, кровать, свечка, наконец?
   – Нет, – покачал гоолвой Мур. – Только гнилая солома на полу. И окошко с ладонь величиной под потолком. Но света от него немного – окна казематов выходят на двор, где тренируется в фехтовании стража, и они почти вровень с землей.
   – Черти его задери, этого Шарлеманя. Надо что-то придумать!
   – Попасть туда невозможно, – на корню пресек поползновения в эту сторону майор. – И тем более, вывести оттуда кого бы то ни было. Я уже об этом думал. Во дворце сейчас гвардейцев в десять раз больше, чем у меня ребят, и еще личная охрана герцога.
   – Черт, черт, черт, черт!!! – Волк долбанул кулаком по столу. Пудра, помада и духи испуганно подпрыгнули.
   "Если бы на моем месте был Иван, он бы обязательно попал по помаде," – подумалось вдруг ему, и стало так горько, так тоскливо...
   – ...Нет, солому мы поджечь не сможем. Во-первых, потому что у нас нет огня, а во-вторых, потому что она сырая.
   – М-да. Действительно. А план был хорош.
   – Который? Когда мы хотели притвориться мертвыми, чтобы стражники вошли сюда, а потом вскочить и перебить их, или когда осколками кувшина мы планировали сделать подкоп?
   – Нет, их мы отбросили еще в прошлый раз. А это тот план, когда ты предложил запрудить ручей, чтобы началось наводнение, и когда тюремщики спустятся сюда и откроют окошечко, их сбило бы с ног потоком воды, а я как раз вспомнил, как Роланд-завоеватель, когда оказался в казематах Черного Генриха, из подстилки сделал веревочную лестницу...
   Военный совет собрался в полночь, на новой квартире мастера Гугенберга. Санчес и Гарри принесли с собой лютню и тамбурин, суровый майор – мандолину, папа Карло и Мальвина Серый – большой оплетенный кувшин тарабарского красного, мастер Варас – пакет с фруктами, а Ерминок – корзину пирожков с капустой – мясо во внезапно осажденном городе уже становилось роскошью.
   Вино разлили по стабильно немытым стаканам Джека Гугенберга, музыканты ударили по струнам, Серый – по пирожкам, и совещание началось.
   Но началось оно как-то само собой не с изложения планов спасения, или хотя бы установления связи с узником королевских казематов, а с жалоб старого трактирщика на трудные времена, постоянные войны, осады и просто неподъемные налоги.
   – Разве так было при прежнем Шарлемане, да упокоит его Памфамир-Памфалон с миром в своем лоне! – ностальгически вздохнул он и опрокинул в себя стакан каберне. – Нет, конечно, так, кто же спорит, да все равно не так.
   – Что-то все равно было по другому, – поддержал его Мур.
   – Если он каждый выходной объявлял соседям войну, скажем, или приказывал отрубить кому-нибудь что-нибудь, или вводил налоги на количество шагов по земле, превышающее в месяц сто двадцать пять – это, конечно, ничем не лучше, но все-таки была большая разница, – подтвердил Гарри.
   – Какая разница? – не понял папа Карло.
   – Большая разница, – пояснил Санчес.
   – Да, – продолжил мастер Варас. – Он это делал с душой. Сразу было видно, что он любил свой народ, и казнил и миловал не потому, что он должен был это делать, а исключительно по велению сердца.
   – Но почему же он не воспитал своего сына в таком же духе, сеньор Варас? – полюбопытствовал старик.
   – Нынешний Шарлемань – не сын ему, а двоюродный брат.
   – Он никогда и не должен был править, он не был рожден для этого.
   – Но как же тогда случилось, что он оказался на троне, сеньор Мур? Извините, наша труппа первый раз в вашей стране, и мы не знаем ее благородной истории...
   – Я эту историю слышал, – вмешался Волк. – Ничего благородного в ней нет. Кроме происхождения ее участников. Если хотите – я ее расскажу.
   По окончании повествования Серого, густо приправленного его собственными комментариями и рассуждениями, директор театра закивал головой.
   – О, это очень печальная история, и она напомнила мне одну пьесу – она называлась "Сердце змеи", и была написана по событиям, произошедшим в Ардоре двести лет назад – мы уже давно не играли ее, к сожалению...
   – "Сердце змеи"? – встрепенулся Гугенберг. – Альфонсо Кабучо? Я читал ее. Теперь, когда вы упомянули об этом, я вижу, что эти истории действительно в чем-то похожи. Но только там в конце выясняется, что наследник остался в живых, и все эти двадцать лет его воспитывала семья герцога Какего, главного врага его семьи, и он потом убивает свою мать и сестру...
   – Нет, нет, нет. Боюсь, что вы ошибаетесь, сеньор Джейкоб, – погрозил ему костлявым пальцем Карло. – Я понял, что вы имеете ввиду – это не "Сердце змеи", а "Крест и стрела" – тоже пера непревзойденного кавалера Кабучо. В "Сердце змеи" инфанта узнает его старая нянюшка по медальону, и тогда весь народ поднимается в восстании и возводит настоящего принца на престол. А какой там монолог Сесилии! – тарабарец вскочил, поставил одну ногу на табурет и, схватив нож со стола и размахивая им над головой, как мечом, продекламировал: "Изменник низкий! Проклят будешь ты! Проклятие падет на кровь детей твоих, и предки в царстве снов забудут покоенье..." – сеньора Гарджуло понесло.
   – Он что, серьезно? – толкнул тихонько в бок стражника Сергий.
   – Что – серьезно?
   – Ну, про все это. Про потерянных наследников престола там, про нянек, медальоны, восстания... Или это типа "Лукоморских витязей"?
   – Чего?
   – "Приключений лукоморских витязей" – любимой книжки нашего Иванушки. Со сказками.
   – Да нет, – подумав, ответил Мур. – Если припомнить, поскольку уж зашла речь, то в истории любого государства кронпринц, или, на худой конец, пропавшая принцесса, объявляющиеся из ниоткуда и узнаваемые по родимому пятну, медальону, привычке закладывать руку за борт камзола или декольте платья – самое обычное дело. Скорее, если исчезнувший без следа при таинственных и опасных обстоятельствах царственный младенец НЕ объявляется по достижении им совершеннолетия – именно это считается странным. А почему ты спрашиваешь? Если ты имеешь в виду ту битву, когда погибли наш король и юный Шарлемань – то это явно не тот случай.
   – Но ведь тела их так и не нашли.
   – После пожаров это бывает – иногда труп может сгореть так, что от него остается только кучка золы.
   – Или не сгореть. Потому что не труп, – загадочно изрек Сергий.
   – Что ты хочешь сказать? – тут заинтересовался и первопечатник.
   – И как это может помочь батюшке Ивану-царевичу?
   – Не предлагаешь ли ты объявить его чудом выжившим кронпринцем? – снисходительно хмыкнул Гарри. – Это же полная чушь!
   – Сам дурак, – любезно улыбнулся ему Волк, а остальным торжественно провозгласил:
   – Есть тут у меня одна идейка...
   – Итак, любезнейший полковник Ольсен, вы говорите, что до сих пор не нашли этого мерзкого ярославского князя? – прервав доклад начальника королевских гвардейцев, принц Сержио, покручивая черный ус, поднялся с трона.
   Король-отец чувствовал себя немножко нездоровым сегодня вечером после целого дня, проведенного в душных задымленных подвалах, а от воплей пытаемых у него, ко всему прочему, еще и разболелась голова, и поэтому принять ежедневный доклад высших офицеров королевства он поручил своему сыну и наследнику. Пусть мальчик приучается, почувствует себя взрослым, не все ему по кабакам шляться и с прохожими задираться.
   И мальчик, почувствовав себя взрослым, не только приучался, но и приучал других. Например, все давно уже запомнили, что если юный принц говорит кому-то "любезнейший", то он имеет ввиду далеко не "милый сердцу". Хуже могло быть только "милейший", потому что, как правило, очень скоро про "милейшего" говорили или хорошо, или ничего.
   – Ваше высочество, мы ненадолго прекратили поиски этого преступника, так как людей у нас осталось немного, а в городе зреет недовольство правителем после вчерашнего обстрела южной части Мюхенвальда из катапульт, и мы считаем своим долгом...
   – Мне плевать, что вы считаете своим долгом. Вы должны делать то, что я считаю вашим долгом, вы поняли меня?
   – Так точно...
   – И где ваши люди, позвольте узнать, полковник?
   – Его величество по просьбе герцога Айса передал половину моих гв...
   – Моих, полковник, моих.
   – Да, конечно, ваших гвардейцев ему для укрепления обороноспособности гарнизона, и поэтому...
   – Поэтому вы взяли на себя смелость ослушаться моих приказаний, и полное безделье было вашей реакцией на них...
   – Никак нет, ваше высочество! – глаза полковника Ольсена встретились с глазам принца, и в них офицер прочел: "милейший". – Мы старались! Мы узнали адрес того красильщика, у которого лукоморцы проживали все это время, и завтра я самолично хотел пойти и арестовать его, чтобы ваше высочество могли собственноручно... собственнолично допросить его!..
   – Так чего же ты молчал, болван?! – кронпринц вскочил с места и выхватил меч. – Едем к нему! Немедленно! Остальные все свободны!
   – Коня!
   – Коня!
   – Коня кронпринцу!
   – Первый караул – по коням!
   – Факелы!
   – Факелы!
   – Ворота открывай!
   – Открыть ворота его высочеству!
   – Факелы зажигай!
   – Пошел!!!
   – Смотри, Гарри, там впереди что-то горит!
   – Горит вос-сход во тьме кр-ромешной... Ик.
   Вдали от главных улиц фонари не горели, и в ночи черного человека в черной туника, черной рубашке и черных лосинах видно не было, и только по голосу и сивушному амбре Санчес узнавал, что менестрель еще пока рядом.
   – Какой восход, ты чего, времени сейчас от силы часа три.
   – Ранний восход. Или п-поздний закат.
   – Нет, Гарри, я серьезно тебе говорю! Там пожар, и это недалеко от нашей "Радуги", по-моему буквально через дом от нас! Похоже, что это гончарная мастерская кума Тойе. Или ателье матушки Лесли?
   – Утром я напишу об этом песню. Ик. Может быть.
   – Прибавим шагу. Может, им там нужна помощь.
   – Сплясать вокруг к-костра? Фи, Санчес, это же й-язычество.
   – Гарри!
   – Я имел вв-вв-ввиду – посмотри, какой столб огня – там уже н-ничем н-не...
   – Гарри!!!
   – Ну ч-чт...
   – Это "Радуга"!!!..
   – Да нет...
   – Да!!!
   Ослепленный светом ревущего пламени, Санчес почти налетел на что-то большое, твердое и железное.
   Рыцарь!
   В свете пожарища колыхнулась отблескивающая металлом масса в черно-красно-желтых плащах.
   Королевские гвардейцы...
   Огромная рука в перчатке схватила его за плечо и развернула лицом к огню.
   – А это кто еще такой?
   Повинуясь скорее инстинкту, чем какой-то осознанной мысли, маленький красильщик рванулся, вывернулся из куртки и побежал.
   – Это он!!!
   – Вон он!!!
   – Держи его!!!
   – Кто упустит – разрежу на куски!!!
   – По коням!!!
   – Хватай!!!
   С ревом, гиканьем и грохотом отряд понесся в погоню за ставшим в одну минуту бездомным и безработным Санчесом. Вот и сбылась его мечта.
   Залаяли собаки. Захлопали ставни. Загудел набат на башне храма – то ли поднимая добровольцев на тушение пожара, то ли возвещая о штурме города, смене династий и конце света вместе взятых.
   – Горим!
   – Лотранцы!
   – Шантоньцы!!!
   – Спасайся!!!
   – Бей!!!
   – С дороги!
   – Наводнение!!!
   – Грабят!
   – Вон он!!!
   – Помогите!..
   – Воды!!! Воды!!!
   Санчес привалился к какой-то стене, не смог устоять на ногах и сполз по ней на землю.
   За что-то зацепилась и звучно разорвалась туника на спине.
   За сучок?..
   Деревянная стена... Это Собачник. Склады и хранилища. Господи Боже наш, Памфамир-Памфалон непорочный... Это куда же меня занесло...
   Казалось, что легкие он потерял где-то по дороге. Воздух попадал в трахею и, не находя дальнейшего пути, с раздраженным свистом вырывался обратно. Убивать будут – с места не сойду... Сам сейчас сдохну... Все...
   А где же ОНИ? Неужели оторва...
   – Кто-то юркнул куда-то туда!
   – Кто?
   – Кто-то!
   – Он где-то здесь!
   ........................!
   – Где – здесь?
   – Где-то!
   – Идиот! Я ничего не вижу!
   – Так ведь ночь, ваше высочество!
   – Кретин!
   – Я видел – он свернул куда-то сюда!
   – Куда – сюда?! И тот, кто ответит "куда-то" – покойник!
   – Надо посветить...
   – Все равно не видно...
   – Еще факел...
   Красильщик попытался вжаться в стену, пополз вдоль нее, мысленно благословляя все святое на свете, за то, что в городе поднялся такой бедлам, что его рваного дыхания и хрипов не слышно уже в пяти метрах.
   – Ну, что?
   – Ничего не видно, ваше высочество...
   – А-а, болваны!..
   Послышалась короткая возня – похоже, факел поменял владельца, резкий выдох – и ночное небо прочертила огненная дуга, закончившаяся на крыше ближайшего здания.
   – Сейчас разглядим! Готовьтесь!
   Санчес просочился сквозь дыру в заборе, через которую в мирное время не всякая кошка пролезла бы, и где вприпрыжку, где на четвереньках, раздирая о камни штаны и ладони, галопом бросился прочь.
   Сухой просмоленный тес на крыше занялся в одно мгновение, как спичка. Новое зарево подпрыгнуло, озарило окрестности, метнулось направо, налево, вперед...
   – Проклятье!
   – Уходим!
   – Всех сгною!
   – Склады!
   – Склады!!!
   – Склады горят!!!
   – СКЛАДЫ ГОРЯТ!!!!!
 
* * *
 
   – Больше одной в руки не давать!
   – Проходите, не задерживайтесь!
   – Куды прешь!
   – Я с утра тут за этим мальцом занимала!
   – Не помню я тебя!
   – Вас тут не стояло, гражданочка!
   – Не надо ля-ля! Я свои права знаю!
   – Ты свои права мужу на кухне качай!
   – Убери руки! Руки убери, кому говорят!..
   – Не трогай меня, мужланка!!!
   Конечно, всякий мало-мальски цивилизованный человек уже понял, что эти звуки издает не кто иной, как многорукое, многоногое, многоголовое и, самое главное, многоротое существо, которое заводится в любом населенным пункте после того, как известие о том, что продовольственные склады намедни сгорели дотла, становится общественным достоянием – очередь за хлебом.
   – Кто же поджег склады, не знаете? – тихий интеллигентный голос.
   – Нет, не знаю. Но говорят...
   – Тс-с-с!
   – Говорят, что кронпринц Сержио имеет к этому отношение...
   – Куда смотрит его величество!.. Он бы такого никогда себе не позволил!.. Наверное.
   – Молод ты еще, сынок. Не помнишь его, пока он еще просто братом короля был... А я во как помню! – присоединился тщедушный дедок с всклокоченными седыми волосенками на затылке. – Еще вот таким я его помню.
   – И что?
   – А-а, – махнул сухонькой ручной старичок. – Яблоня от яблока недалеко падает.
   – Тс-с-с!
   – Шарлемань Шестнадцатый, упокой его душу Памфамир-Памфалон, небось своему сынку такую бы взбучку задал!..
   – Целых полчаса, наверно, выговаривал бы!
   – Упокой его душу Памфамир-Памфалон...
   – Чью?
   – Сыночка маленького его, инфанта Шарлеманя, дитятко безвинное...
   – Царствие ему небесное...
   – Будет пухом земля...
   – А я вот слышал...
   – Тс-с-с!
   – А я вот слышал, что не погиб его высочество тогда.
   – Да не могет такого быть!
   – А если может?
   – А если правда?
   – Тела-то тогда не нашли, сынки, помню я...
   – А могилка чья в склепе?
   – Пустая. Старого короля меч, вроде, говорят, нашли, а от наследника – ничего...
   – Страх-то какой, боженька...
   – Нынешний король, рассказывают, приказал буквально просеять весь пепел сгоревшей деревни, каждый камушек перевернул.
   – Вон он как своего брата с племянником жалел! А вы говорите!..
   – Ага, жалел.
   – Пожалел волк кобылу...
   – Тс-с-с!
   – Заживо сгорели ведь, говорят...
   – Ох, не приведи Господь!
   – А кто говорит-то? Наш король и говорит!
   – М-да...
   – А что ж ему еще-то говорить-то? Что жив где-то маленький принц?
   – Ага, жди, скажет...
   – Тс-с-с!
   – А чего ж он маленький-то? Сейчас-то ему, наверное, годков восемнадцать исполнилось бы...
   – А то ведь поди и исполнилось...
   – Кабы жив-то он был, не страдали бы мы так, поди, от семени крапивного...
   – Тс-с-с!
   – Тс-с-с!!
   – Тс-с-с!!!
   – А, может, и найдется еще. Памфамир-Памфалон поможет.
   – Помоги ему всемогущий Памфамир-Памфалон!
   – А, может, и взаправду...
   – Да-а, всякое ведь бывает...
   – Не задерживайтесь!
   – Один каравай в руки!
   – Проходи, проходи, красавчик, не тормози народ!
   Заворачивая хлеб в платок, Иоганн Гугенберг быстро оглянулся и зашагал прочь. Надо было занести по дороге хлеб деду и встать в другую очередь.
   Через пару кварталов, проходя мимо хвоста своей старой очереди, он украдкой кивнул заспанному Ерминку. Тот, не прерывая разговора, подмигнул ему в ответ.
   План подпольного комитета по освобождению Ивана-царевича начинал действовать.
   Вечером комитетчики собрались на втором этаже одного из трактиров мастера Вараса. На этот раз собирались тайно, говорили тихо, пили мало – Серый объявил сухой закон до окончания операции. Возражений не было. Гарри не в счет.
   – Все идет как по писанному, – докладывал сеньор Гарджуло. – В общей сложности наша труппа побывала сегодня в сорока очередях. И только в одной Кастелло за его слова чуть не побили. Порвали костюм.
   – Сторонники Шарлеманя-Томаса?
   – Что он такого сказал?
   – Он сказал, что при Шарлемане Шестнадцатом было ничуть не лучше, а даже хуже, и что он любит теперешнего короля, и особенно благородного кронпринца Сержио.
   – Ха!
   – Гут. Чем хуже, тем лучше, – приговорил Волк, уписывая любимые бананы в шоколаде.
   – В моей очереди он бы камзолом не отделался, – самодовольно заявил Ерминок.
   – Да, ночной поджог, кажется, вывел народ из себя.
   – И теперь от нас будет зависеть, куда мы его приведем, – если бы у князя Ярославского был жилет, он, наверное, заложил бы за проймы большие пальцы и добавил: "Социалистическая революция неизбежна, батенька". И сам удивился бы. Но, ко всеобщему облегчению, жилеты на тот период только вышли из моды, и Вондерланд – несостоявшаяся колыбель – мог спать спокойно, хоть опасный момент и историческая месть были так близки...
   – Я постоял в семи очередях, – начал свой доклад мастер Варас, – и...
   На лестнице раздались торопливые шаги, дверь распахнулась, ударившись о загрустившего Гарри, что оптимизма ему не добавило, и в комнату влетел первопечатник.
   – Друзья, – едва перевел он дыхание, – Я хочу сообщить вам принепре... пренипре... при-непри... плохую новость. Помните, мы говорили тогда, что у потерянных кронпринцев всегда есть талисман, по которым их опознают старые няньки?
   – Не талисманы, а привычки.
   – Не привычки, а родинки.
   – Не няньки, а пастухи.
   – Какие пастухи? Какие родинки? Я говорю про пропавшего кронпринца Шарлеманя!
   – И садовники тоже.
   – Какие садовники?!
   – Ну, и?
   – Ну, так вот. Сегодня, когда я относил своему деду девятый каравай, я слегка задержался у него, присел передохнуть, так сказать, и мы с ним немножко поговорили.
   – Ну, и?
   – Мой дед служит архивариусом в королевской библиотеке. Поэтому он знает. Он сам это видел. Своими глазами. А кроме него про это знают только члены королевской семьи. Так что, я не знаю, что мы будем делать, – отчаянно взмахнув руками, закончил свои отчет Гугенберг.
   – Что знает?
   – Что видел?
   – Что делать?
   – Про талисман. То есть, медальон. Он был. Этот медальон был сделан в незапамятные времена, когда еще первый Шарлемань взошел на престол.
   – Во время Второго Пришествия?!
   – Да. И с тех пор передавался от короля к кронпринцу в день его рождения. Как символ какой-то, или тайный знак, или что-то вроде этого – дедушка не помнит, а может, и не написано это было.
   – Сколько ему лет-то, твоему деду?
   – С головой у него все в порядке, если ты это имел ввиду, арап, – обиделся юноша.
   – Презренный бледнолицый, – пробормотал мини-сингер, но от дальнейших комментариев при виде красноречивого кулака Сергия воздержался.
   – В феврале ему исполнилось восемьдесят восемь, и с тех пор этого манускрипта никто не видел.
   – Так ты ж, вроде, только что говорил, что сегодня отнес ему девять буханок? – озадачился Волк.
   – Этого пергамента с изображением медальона, я имел ввиду. Дед говорит, что тот эскиз набросал сам Шарлемань Первый. И что сам медальон могут узнать кроме членов королевской семьи только высшие служители церкви – первосвященник, второсвященник, третьесвященник там... И никто из простых смертных его никогда не видел. И что на том месте, куда он был положен, его там нет. А еще там было написано, говорит дед, что его ни с чем не перепутаешь, и что второго такого не существует...
   – Чего не существует? Маму... Наму... Муна... Пергамента?
   – Медальона...
   Повисла растерянная тишина.
   – А, может, принцесса Валькирия нам могла бы помочь? – наконец проговорил Серый. – Она же, какой ни какой, а член королевской семьи, и должна была быть посвящена в тайну этого медальона? Может, с ней можно как-нибудь поговорить?
   – Нельзя, – покачал головой Мур. – Она заточена в самую высокую и неприступную башню королевства – Черную Вдову – как когда-то, по преданию, колдунья Миазма заточила благородную Рапунцель. Только у Валькирии нет таких длинных кос.
   – А при чем тут косы? – не понял Серый.
   – Легенда гласит, что она опускала из окна свои косы, по которым принц Альберт забирался к ней в темницу. Так он и помог ей бежать.
   – А просто залезть с коня он не мог?
   – Сергий, это была ВЫСОКАЯ башня, – уточнил Санчес.
   – Метров пять? – снова переспросил Волк.
   – Выше.
   – Шесть?
   – Не смешно, – обиделся за национальный фольклор Гарри.
   – Я серьезно. Я понять пытаюсь.
   – Я думаю, метров пятьдесят, – высказал свое предположение мастер Варас.
   – А что тебе тут не ясно? – поинтересовался Мур.
   – Мне не ясно, зачем он ее освобождал, – пожал плечами Волк.
   – Как – зачем? – настал черед вондерладцев удивляться. – Она была знатного происхождения, молода и красива, ее злодейски похитила и заточила в башню злая ведьма, а он полюбил ее с первого взгляда... Как обычно. А что, у вас, в Лукоморье, это как-то по-другому бывает?
   – Молода?! По-вашему, триста тридцать три года – это молодость?! – Серый едва не подавился бананом.
   – Какие триста тридцать три?! Ты что?!
   – Ей было лет восемнадцать от силы! Я знаю эту легенду с детства – у нас ее каждый ребенок знает – и всем известно, что Рапунцель была...
   – Смотри, Санчес, я сам не понимаю, – и князь Ярославский развел руками. – Посчитай-ка. Человеческий волос вырастает на тринадцать сантиметров в год. Предположим, что ее не стригли с самого рождения и что у нее волосы вырастали на пятнадцать сантиметров в год – так считать удобнее. Башня – пятьдесят метров. Делим, получаем триста тридцать три года. С копейками.
   – Может, башня была не такая высокая? – тут засомневался и первопечатник. – Ну, метров двадцать...
   – Сто тридцать три года?
   – Или десять?..
   – Шестьдесят?
   – Или пять...
   – Тридцать три года – уже лучше.
   – Только какая же это неприступная башня – высотой в пять метров? – почесал в затылке Мур.
   – А, может, она мыла голову народными средствами? – попытался спасти историческое наследие мастер Варас. – Например, моя бабушка по материнской линии в деревне мыла голову исключительно... э-э.. исключительно... как же это... Ну, этим!.. А, вспомнил! Медом с дегтем! И волосы у ней отрастали очень быстро, так все говорили.
   – После того, как ее остригали наголо? – фыркнул Гарри.
   Хорошо, что под рукой у трактирщика не оказалось ничего тяжелого, большого или горячего.
   – Друзья мои, не ссорьтесь! – воздел к противоборствующим сторонам худые руки сеньор Гарджуло. – Мы удалились от предмета! Мы так и не решили, что нам теперь делать, когда стало известно об этом загадочном талисмане!..
   – Я знаю, что делать, – нахмурившись, положил широкую ладонь на плечо Гугенберга Мур. – Я помогу тебе пройти в королевский архив, а вы со своим дедом будете должны найти этот наму... маму... пергамент с изображением медальона.
   – И поскорее, Иоганн, ладно? Пожалуйста... – умоляюще взглянул на первопечатника Волк. – Я очень беспокоюсь за Ивана...
 
* * *
 
   – ...Не беспокойся, все кончится хорошо. Принц Роланд, протрубив в рог, выхватил из ножен свой верный Эскалибур и один бросился на врага. И язычники подумали, что если один человек, ничтоже сумняшеся, атакует целую армию, то, должно быть, за ним стоит страшная и могучая магия, которая испепелит на месте каждого, осмелься они противостоять отважному рыцарю, и смешались их ряды, и бежали они, побросав оружие, доспехи и коней. Так была одержана знаменитая победа в Холодном ущелье, ставшая переломным моментом во всей лотранско-салихской войне.
   Иванушка лежал на пузе на затхлой соломе у самой стены соседней камеры и с открытым ртом слушал рассказ Кевина-Франка о дивных и великолепных странствиях и приключениях прославленного в веках принца Лотранского Безумного Роланда, давно взяв себе на заметку, если выберется из этого мерзкого подвала, в первую очередь достать где-нибудь книгу "Приключения лотранских рыцарей". Правда, надо отдать нашему царевичу должное, рот у него был главным образом открыт потому, что носом дышать поблизости от их единственного источника воды было просто невозможно. По крайней мере, долго.