Багдерина Светлана. Иван-Царевич и С.Волк

   Только теперь Волк поднял глаза.
   Перед ним стояла молодая женщина в розовом гиматии, и на прекраснейшем лице ее было написано неподдельное сочувствие, жалость и... и... страх?..
   Впрочем, в присутствии Меки эта эмоция являлась преобладающей у подавляющего большинства людей.
   – Где живет твой лекарь? – решительно поднялся на ноги Волк.
   – На острове Фобос, – быстро ответила женщина. – Я покажу. Возьмите меня с собой...
   Ловко лавируя между статуями, лукоморец помчался к Масдаю.
   – Ну что, кто победил? – прошелестел ковер, поднимаясь в воздух.
   – Мы. Иван ранен. Сейчас погрузим его и быстро – ты понял, БЫСТРО – полетим на какой-то остров недалеко отсюда, к знахарю. Дорогу нам покажут.
   Откуда-то с улицы донеслись шум, крики и звон меди.
   "На нас идут," – мелькнула мысль у Серого.
   – Мека, Мими, Ирак! Быстрее сюда! – закричал он сверху, пикируя в центр каменного круга.
   Втроем они бережно перенесли раненого на Масдая, женщина в розовом поспешно уселась рядом, стараясь расположиться как можно дальше от умильно поглядывающего на нее химерика, и ковер ласточкой взвился вверх, сопровождаемый, как президентский самолет – истребителями, почетным эскортом из двух ухмыляющихся горгон.
   Снизу, с лестницы, перекрывая звон меди и стоны умирающих, донесся яростный рев:
   – Где ты, проклятая?.. Я убью тебя!..
   Женщина вздрогнула и закрыла лицо руками.
   Пролетая над городом, Волк рассеяно глянул вниз.
   На улицах кипело настоящее сражение.
   Одни стеллиандры старательно рубились с другими, а женщины и дети стояли на крышах и бросали всем подряд на головы цветочные горшки и черепицу. Словом, все развлекались, как могли.
   "Однако, шуму мы тут понаделали," – слабо подивился Волк, и тот час забыл бы об этом, если бы Ирак не бросился к краю ковра и не замахал кому-то внизу руками.
   – Эй, Трисей, Трисей, мы здесь!.. Смотри наверх!.. Трисей!..
   – С края уйди, дурак! – рявкнул Масдай, но было поздно.
   С последним, нелепым взмахом рук Ирак подстреленным лебедем закувыркался вниз.
   Правильно заметил классик: "Рожденный падать, летать не может."
   Но, видно, в Книге Судеб для него была уже зарезервирована какая-то иная смерть, потому что, вместо объятий мостовой, сына Удала приняли в воздухе сильные руки быстрой Медузы.
   Глаза их встретились...
   И героини километров и килотонн прочитанных романов в один голос возопили от восторга, а вокруг стали распускаться метафизические розы и запели аллегорические соловьи.
   – С тобой все в порядке, о доблестный юноша?.. – автоматически прошептали дрогнувшие губы Мими прочитанные где-то и когда-то строки.
   – Благодарю тебя, о прекраснейшая из дев, – срывающимся голосом ответил стеллиандр, – за мое спасение...
   – Для меня великая честь – спасти такого мужественного воина, как ты...
   – Для меня честь – быть спасенным такой красавицей, как ты... – кажется, он тоже это где-то читал, но никогда не думал, что это может где-нибудь и когда-нибудь пригодиться...
   – Твои слова для меня, безусловно, лестны, – зарделась она и потупила взор.
   – Это не лесть... Ты действительно... Такая... Необыкновенная... – в поисках нужных слов молодой человек, у которого в школе любимым предметом была физкультура, экстренно перетряхивал мозги, но ничего больше не выпадало подходящего, кроме:
   – Но твои косички... косички... они так похожи на змей... иногда...
   – Что?!
   Соловьи испуганно замолкли, а розы попытались забиться обратно в клумбу.
   – Я говорю, твои косички, – продолжал ничего не подозревающий Ирак. – По-моему, они просто замечательные! Я никогда таких раньше не видел! Это ты сама придумала?
   – Сама, – от удивления и неожиданности соврала Медуза.
   Иногда, если хорошо потрясти, из старого ридикюля на чердаке может выпасть бриллиант.
   – Кхм, – отважно откашлялся Ирак. – Дева...
   – Мими...
   – Да, Мими... Какое ласковое имя... О, волоокая Мими, чей стан стройнее кипариса... не старше тридцати лет... а губы... губы... как вишня... две вишни... только без косточек... и черешков... и листиков... а руки твои, словно... словно... у лебедя... крылья... без перьев... а плечи... плечи... тоже есть... как... как... у лебедя...
   Волоокая Мими расширила свои большие очи и с открытым ртом слушала признания своего героя. Ни Изоглоссе, ни Хлориде, ни Полифонии – никому из героинь ее романов поклонники никогда не говорили ничего подобного!.. Вот это да!..
   Что-то подсказывало Ираку, что над его комплиментами надо бы еще поработать (лет двадцать), и он решил взять быка за рога, пока предмет его внезапного обожания не понял, что ему, собственно говоря, сказали.
   – Не согласишься ли ты стать моей женой и войти в дом моего отца... если он когда-нибудь построит дом для себя? – отважно выпалил он.
   Пораженная горгона чуть не разжала объятий, но вовремя спохватилась, сконфузилась, покраснела еще больше, вспомнила, что во всех книжках девушки берут тайм-аут на обдумывание этого вопроса, и едва слышно пролепетала: "Да".
   – О, как я счастлив!..
   – Ах, как я рада!..
   И пусть кто-нибудь после этого скажет, что браки совершаются не на небесах.
   – А, кстати, почему мы летим по воздуху, как птицы, и не падаем?..
 

* * *

 
   Доктор Апокалепсий выпрямился, вытер пот со лба тыльной стороной широкой ладони и пошел мыть руки.
   – Дедушка, лечите же его скорей! – ухватил его за рукав Волк, стараясь заглянуть старику в глаза.
   – Я мертвых не лечу, юноша. Его земной путь кончился еще часа два назад. Мне очень жаль, но теперь о нем сможет позаботиться только Эвтаназий, бережно донеся его до царства мертвых – Сабвея. Лекарства смертных тут бессильны.
   – Но нет... Нет... Нет.. Вы не поняли... – отчаянно замотал головой Серый. – Этого не может быть!.. Этого не может никак быть!.. Вы не поняли!.. Он не может умереть!.. Это... Это... Это неправда!.. Не верю, нет!.. Нет!.. Иван!.. Иванушка!.. Миленький!.. Что ж они сделали с тобой, уроды окаянные!.. Ванечка!..
   И Серый упал на тело друга, обнял его, как будто надеясь так передать ему кусочек своей жизни, и зарыдал.
   – Как убивается-то... – сочувственно покачал головой Апокалепсий. – Наверное, это был его ближайший друг?
   Ирак только молча кивнул.
   – Похоже, они оба чужестранцы? – не унимался лекарь.
   Ирак снова кивнул.
   – Я так и подумал, – удовлетворенно хмыкнул Апокалепсий. – Такие нелепые педилы могут быть только за границей...
   Серого как палкой по голове ударили.
   Он вскочил.
   – Что?.. – с ненавистью прищурился он и угрожающе двинулся по направлению к опешившему доктору. – Что ты сказал, повтори! Ах, ты!.. Да я тебя за такие слова... Да я...
   – А что я сказал? Что я сказал? – в панике отступал старичок к своей хибаре. – Что я такого сказал?..
   – Как ты нас обозвал?..
   – Вас? Кого – вас? – не понял Апокалепсий.
   – Нас с Иваном! А?! Каким словом?..
   – Вас с усопшим?! – изумился лекарь. – Да что ж я – дикарь какой!..
   – А кто сказал – "педилы"?! – обвиняюще уперся руками в бока Волк.
   – Педилы? Я сказал, – недоуменно пожал плечами старик. – А что тут такого?
   – Может, это у вас ничего такого, а у нас знаешь, что это значит?...
   – Может это у вас Дифенбахий знает что значит, а у нас это значит – "грубо сделанные сандалии"!..
   Как воина, отважно сражавшегося и погибшего в бою, Иванушку решено было сжечь на следующий день на большом погребальном костре из священных пород деревьев, посвященных богам Мирра.
   Теперь только оставалось сообщить об этом решении Ликандру.
   После истерического всплеска эмоций утром Сергий замкнулся в себе, и ни сочувствующий Мека, ни заботливая Мими, ни грустная Елена не могли пробить Вамаяссьскую стену отчуждения Волка, чтобы предложить разделить и облегчить его горе.
   Он молча сидел рядом с телом друга, медленно раскачиваясь и уперев голову в колени, и не хотел ни есть, ни пить, ни замечать что-либо или кого-либо вокруг себя.
   Удрученно покачав головой, Медуза отошла к своим сестрам после десяти минут безуспешных стараний покормить своего приятеля.
   Последнюю попытку утешить знакомого, примирить его с печальной действительностью, сделал Ирак.
   – Послушай, Ликандр, – сочувственно начал он, осторожно присев рядом. – Ион был не только твоим другом – он был дорог нам всем. И теперь, когда он погиб, мы все плачем о нем. Но с этим ничего нельзя поделать. Мы все когда-нибудь умрем, и чернокрылый Эвтаназий унесет наши души в царство Хтона и Хризоморфы, откуда нет пути назад. И никому не по силам обратить необратимое, примирись с этим... Для живых жизнь продолжается, а мертвые обрели вечное существование в подземном мире. Ведь лишь однажды, как гласит античное предание, безумный певец Арфей, играя на кифаре, разжалобил сурового бога мрачного Сабвея и его жену и вывел из царства смерти тень невесты своей – Эврики, но и то, возвращаясь на землю, огля...
   – Что? – вдруг четко выговорил Волк, поднимая голову.
   – Я говорю, что возвращаясь на землю, огля...
   – Он вывел ее, – не спросил, а констатировал факт Волк, и глаза его прояснились и заблестели.
   – Нет, я же говорю, что возвращаясь на землю, огля...
   – Он ее вывел, значит, – задумчиво ударил кулаком по ладони Серый. – А раз так, то и я Ивана выведу. Нечего ему в чужой покойницкой делать. А ну-ка, рассказывай, где ворота этого вашего подземного царства. И пусть им всем будет хуже.
   – Но, Ликандр!.. Это же невозможно!.. Это же всего-навсего древний миф!.. Это опасно!.. Ты можешь остаться там сам на всю жи.. сме...
 

* * *

 
   Один из бесчисленных входов в Сабвей, как подсказали заинтригованные горгоны, находился на соседнем острове – Деймосе, в двух часах лету от Фобоса.
   Заросший полынью и бессмертниками, Деймос был едва ли больше полукилометра в длину, и приблизительно столько же в ширину. Посредине его возвышалась невысокая голая скала с маленькой и ничем не примечательной с виду пещерой у ее подножия, вход в которую неумело закрывал ядовитый плющ. Вокруг нее неохотно росли с десяток чахлых кипарисов.
   Даже когда во всем мире ярко светило солнце, на Деймосе стоял серый промозглый безнадежный вечер, и низкое бесцветное картонное небо могильной плитой давило на психику смертных, навевая мысли о тщете всяческого существования и неизбежности встречи с бездонным и безграничным Сабвеем...
   – ...Не надо!
   – Но, Ликандр, ты сейчас вне себя от горя, и не можешь реально оценивать...
   – Не надо меня отговаривать, я уже все решил!
   – Но это опасно!
   – Ну, и что?
   – Ты можешь не вернуться!
   – А могу и вернуться.
   – Но никто еще не возвращался!
   – Арфей вернулся.
   – Это легенда!
   – То есть, это неправда?
   – Нет, это правда... Наверное...
   – Тогда я иду. Все.
   – Ну, хорошо. А ты решил, на чем ты будешь играть?
   – Играть?..
   – Да, играть. Аккомпанировать себе. Ведь Арфей из легенды играл на арфе...
   – Кифаре.
   – Свирели!
   – Синтезаторе!..
   – ...а у тебя ничего нет! Даже расчески!
   Возбужденные голоса спорщиков разносились по всему острову, вспугивая заспанных летучих мышей и легкомысленных кукушек.
   – У меня есть... У меня есть... У меня есть ковшик!
   – ЧТО?!
   – Ковшик.
   – И что ты будешь с ним делать?!..
   Потратив полчаса времени, три мотка тетивы, лист пергамента и медный ковш для умывания, Серый смастерил нечто, по форме напоминающее домру, а по звучанию – старую электрогитару.
   По кусочкам выбрасываемую с девятого этажа в пустой мусорный бак, подвешенный на столбе.
   По конструкторскому замыслу это должна была быть балалайка.
   – И ты умеешь на этом играть? – с подозрением спросила Рия, оглядев получившийся инструмент.
   – Нет, – честно ответил Волк. – Но это и не важно. Ирак говорил, что главное – это умение петь. А уж петь-то я умею, будьте спокойны.
   Отрок Сергий вообще не понимал, как можно не уметь петь. Это же было так просто! Сам он гордился своей способностью спеть одну и ту же песню десять раз подряд, и ни разу одинаково. Несмотря на поношения завистников.
   И теперь настал его звездный час.
   Он им всем покажет, что может настоящее искусство.
   Если вернется.
   – Ладно, пока. Без меня не уходите, – махнул на прощание рукой Волк и, отведя своим балаковшиком (или ковшелайкой?) в сторону бессильно истекающий ядом плющ, решительно шагнул в полумрак спуска.
   После долгого и колдобистого пути вниз перед ним, наконец, открылась черная река Винт – граница мира мертвых и мира живых, перейти которую можно было только в одном направлении.
   Спрятавшись за кустом остролиста, Серый внимательно осмотрел поле предстоящего боя.
   У хлипких мостков стояла, приткнувшись носом в зеленоватую сваю, большая плоскодонка, а в ней, закутавшись в залатанный плащ, развалился толстый мрачный лодочник.
   Перевозчик душ.
   Хаврон.
   На берегу стояла и громко ссорилась толпа полупрозрачных белесых людей.
   – Я первый умер – значит, мне первому и переправляться! – расталкивал локтями тени в воинских доспеха юноша в короткой сиреневой тунике, казавшейся в тусклом свете подземного царства нестиранной со дня изобретения туник как таковых.
   – Все, кончилось твое первенство, Париж! – отталкивал его от пристани воин в трилионских доспехах.
   – Ты самый первый погиб, еще утром! – поддержал его товарищ.
   – Вот именно! И где ты все это время ходил, а?
   – Я искал свою мать!
   – Маменькин сынок!
   – Моя мать – богиня, и она могла похлопотать перед Дифен...
   – Жулик! – обрушился на него солдат в стеллийском панцире. – Даже тут обойти честных людей старается!
   – Умереть достойно – и то не может!..
   – Трилионцы – трусы! Дорогу стеллиандрам! – стали напирать тени сзади.
   – Трилион – держаться! – раздался зычный голос откуда-то из середины.
   – Хаврон! Лодку царю Трилиона и его...
   – Ага, еще один жулик полдня по богиням бегал, умирать не хотел, пока мы проливали свою кровь за него!..
   – Подыхать-то никому не хочется!..
   – Только других на смерть посылать спешил!..
   – Это ты там был царь – а тут ты...
   – Ах, так вы дерзить!.. Ну, я вам сейчас покажу!..
   Среди теней началась свалка.
   В общей куче с быстротой ножей миксера мелькали руки, ноги, шлемы, сандалии, и то и дело бесплотный кулак одного пролетал насквозь бесплотный подбородок другого, чтобы встретиться с бесплотной пяткой третьего...
   Хаврон равнодушно обозрел бескровное побоище.
   – Я сказал – десять теней за раз. Разберетесь – разбудите, – ворчливо бросил он, завернулся в плащ и мгновенно заснул.
   Пробуждение его было ужасным.
   Вой и стенания истязаемых демонов, вопли и рев терзаемых вечными муками душ, визг листов меди, раздираемых великанами на полоски показались бы по сравнению с раскатывающимися по водной глади Винта и усиливаемыми пещерными сводами звуками сладчайшей музыкой небесных сфер.
   А Хаврон был существом старым, больным, от стрессов отвыкшим...
   Тихо охнув, перевозчик закатил глаза, схватился за сердце и обмяк.
   Обеспокоенный отрок Сергий, оборвав песню на полуслове и полу-аккорде, бросился бегом к старику, проносясь сквозь испуганно притихшие тени как сквозь туман.
   Он быстро пощупал своей жертве пульс – жилка на виске слабо, но билась. Жив. Но в сознание приходить и исполнять свои прямые обязанности упорно отказывался.
   Серый на минуту задумался, пожал плечами, кряхтя, вытащил грузного лодочника на песок и, оставив его на попечение обескураженных теней, сам сел за весла, не забыв положить на дно Инструмент, как он гордо теперь его стал называть.
   Первая преграда на пути к спасению души Ивана была преодолена, хоть и немного не так, как он полагал.
   Оставалась сущая ерунда – обойти трехголового сторожевого пса Гербера и уговорить, разжалобить или обхитрить чету богов подземного царства – Хтона и Хризоморфу.
   Как бы то ни было, оставлять за собой груду бездыханных тел в чужом монастыре Серому не хотелось, и он дал себе слово впредь подходить к выбору репертуара более осмотрительно, "Разлуку" больше не петь, а остановиться, пожалуй, на чем-нибудь повеселее. Например, на частушках.
   Решив так, он с удвоенный энергией налег на весла, и через полчаса плоскодонка уже ткнулась носом в противоположный берег.
   Метрах в десяти-пятнадцати от берега, прямо из черного холодного песка поднималась и уходила в небо стена из сероватого клубящегося тумана. По прочности и прозрачности она не уступала любой уважающей себя каменной, как быстро убедился разочарованный Волк.
   Пришлось искать ворота.
   Они находились тут же, неподалеку, метрах в ста вверх по течению напротив скрипучей щелястой пристани – видно, течением его снесло немножко сильнее, чем он предполагал.
   Из калитки выглядывали три любопытных слюнявых морды знаменитого стража.
   Серый передернул плечами, откашлялся – атмосфера здесь явно была не самая здоровая: сырость и липкая прохлада так и пробирали до костей – и ударил по струнам.
   Не дожидаясь вокальной части, Гербер умоляюще заскулил в три глотки, замотал башками и быстро попятился в будку.
   "Второй есть," – довольный Волк щелкнул мысленно костяшками счет. – "Остались еще двое. А если считать их за одно препятствие, то осталось одно. Это радует. И-и-эх!!!.."
   И, распахнув калитку, он решительно ступил на дорогу из черного кирпича, обсаженную кипарисами и пирамидальными тополями. "Во дворец", – гласила надпись на стрелке на полосатом столбике, и Сергий удовлетворенно кивнул головой.
   Во дворец, так во дворец.
   Будем брать быка за рога, как выразился однажды царевич.
   В то время Серый подумал, что более глупого выражения он еще не слыхал, и всем известно, что быка надо брать не за рога, а на прицел, если уж дело дошло до того, что хорошую племенную скотину приходится пускать на мясо. Если ты хочешь, конечно, чтобы на мясо ушел все-таки бык. Но было в этой дурацкой поговорке что-то такое, заразительное, и запала она в память, и теперь вот вынырнула ни к селу, ни к городу, напомнив лишний раз о том, кого он и так не забывал.
   Ну, что ж – держись, подземка!..
   И Серый ударил по струнам.

 
– А шарабан катит —
Колеса стерлися,
А вы не ждали нас —
А мы приперлися!..
 

   Так для потрясенной усопшей и не очень стеллийской общественности Сабвея открылись тридцать восемь минут сорок четыре секунды лукоморской культуры.
   Потому, что на тридцать восьмой минуте и сорок пятой секунде в затянутом фиолетовыми тучами низком небе прогремел гром, яростно сверкнула черная молния, ударившая почти под самые ноги отроку Сергию, и раздался гневный глас на грани нервного срыва:
   – Кто из живых набрался столько наглости, что посмел потревожить покой мертвых?!..
   Серый быстро затушил дымящиеся носки сандалий в клумбе с бессмертниками и вопросил:
   – А с кем я, собственно, разговариваю?
   – С тобой, о ничтожный смертный, говорит бог царства мертвых Хтон!
   – Меня зовут Ликандр, и я пришел, чтобы забрать в мир живых тень моего друга Ивана!
   – Ха. Ха. Ха, – было ему ответом.
   "Ах, хахаха," – мстительно подумал Волк и выдал на "бис" хит сезона – "Разлуку".
   – Перестань!!!.. Перестань немедленно!!!.. – неблагодарная аудитория и здесь не дала ему закончить.
   – Хулиган! Убирайся отсюда!
   – Я сейчас поражу тебя молнией прямо в сердце!
   – Не страшно! – бледнея от собственного нахальства, выкрикнул в ответ Серый. – Вы не можете убить меня здесь! К вам приходят души уже умерших, и над ними вы имеете власть! А пока я живой – я могу находиться здесь сколько угодно и делать что угодно!..
   Громовой глас сконфуженно замолчал.
   Инструктаж, проведенный Мими, не пропал даром.
   Волк лихорадочно ухмыльнулся.
   – Ну, так что скажете, уважаемые? – снова выкрикнул он. – Отпустите его. Пожалуйста. Я вас очень прошу. Он попал сюда по недоразумению. Ему очень некогда, ей-Богу!..
   Снова тишина.
   – Ну тогда, пока вы думаете, я спою вам еще одну свою любимую, – дружелюбно сообщил Серый. – Музыка народная. Слова народные. "Во субботу день ненастный". В Стелле исполняется впервые, – торжественно, как конферансье на правительственном юбилее, объявил он и, не откладывая дело в долгий ящик, вступил:

 
– Во субботу день ненастный,
Нельзя в поле работать...
 

   Где-то недалеко, у ворот, завыл в ритм песни на три душераздирающих голоса Гербер, и вся вселенская тоска, безнадежность и отчаяние слились в этом пронзительном четырехголосье человека и его друга.
   Потревоженные души, мучимые неведомой доселе печалью, застенали, заплакали и заметались по всему подземному царству.
   Казалось, еще чуть-чуть, и сама твердь земная и гладь небесная расколются от необъятного горя, и прольются слезами мира наводнения и потопы.
   – НЕТ!!!
   – Стой!!! Перестань!!! – завизжал с неба истеричный женский голос.
   – Ну, хорошо. Давай, поговорим, – согласился раздраженный мужской, и перед отроком Сергием из ниоткуда материализовались две одетые в черное фигуры. И что-то во всем их виде намекало на то, что они были чрезвычайно недовольны.
   Может, это были языки пламени, вырывавшиеся у супругов из ушей.
   Может, молнии, плясавшие вокруг сжатых кулаков.
   А может, просто такое выражение лиц, увидев которое в другое время даже Серый, недолго думая, перешел бы на другую сторону улицы, а еще лучше – города.
   Но сейчас на карту было поставлено все, и времени на сантименты не было.
   – Давайте, поговорим, – примирительно согласился он.
   – Что тебе надо? – злобно бросил Хтон.
   – Тень моего друга Ивана из Лукоморья. Был по недоразумению убит сегодня утром, – без запинки отрапортовал Волк.
   Хризоморфа с неприязнью оглядела непрошенного гастролера, тяжело вздохнула и произнесла:
   – Ладно. Только у меня есть одно условие. Ты должен узнать его среди других. Ты будешь ходить по Сабвею, пока сам не найдешь...
   – Музыка народная. Слова народные, – провозгласил Серый и взялся за Инструмент.
   – Хорошо, хорошо! – поспешно замахала руками царица. – Я приглашу сюда тени всех, кто умер за последние два... нет, три дня. Узнаешь его – считай, условие мое выполнено. Согласен?
   – Да.
   – А если не найдешь – останешься здесь на всю жизнь!
   – "Лучинушка". В Стелле исполняется впер...
   – Хорошо! Уберешься отсюда как можно скорее!..
   Царица хлопнула в ладоши, и туман вокруг них сгустился до невозможности, а когда через минуту рассеялся, то Сергий понял, что окружен со всех сторон сонмами печальных полупрозрачных людей, чьих бледных лиц было не различить, безжизненно колышущихся на ветру.
   И все они в этих своих стеллийских балахонах были похожи друг на друга как два привидения!..
   – Ну, что стоишь? – ехидно поинтересовалась Хризоморфа. – Ищи!
   Сначала Серый старался лавировать между тенями, но их было так много, что минут через пятнадцать он забросил почтение к мертвым подальше и стал проходить прямо через осмотренные уже призраки, чтобы увидеть новые, незнакомые и знакомые в одно и то же время – все на одно скорбное бестелесное лицо, черты которого невозможно было ни отличить, ни запомнить.
   Еще через полчаса Волк остановился с поникшей головой, сжимая зубы и кулаки в бессильной ярости.
   Даже не оборачиваясь, он мог чувствовать на затылке издевательский взгляд подземной парочки.
   А так все хорошо начиналось!..
   Проклятые подлые боги Сабвея!..
   Ну, ничего, пока я его не найду, будут слушать у меня весь сборник "Песни лукоморской души", пока не выучат наизусть!..
   И тут взгляд злого, как собака, Волка упал на чьи-то бесплотные ноги, обутые в стеллийские сандалии.
   Рядом с ними стояли еще одни.
   И еще – но уже босые...
   САПОГИ!!!
   На Иване в момент смерти были сапоги!!!
   Расталкивая тени, Серый заметался от одного призрака к другому, но глядел уже исключительно себе и им под ноги.
   Сандалии, сандалии, босиком, сандалии, тапочки, босиком, сандалии, сандалии, еще тапочки, еще босиком...
   Сапоги.
   Вот они.
   Сорок первый размер.
   Усиленный носок.
   Кожа заменителя.
   А в них – Иван.
   Нашел.
   Слава тебе, Господи!..
   – Вот он! – гордо заявил Волк, пытаясь взять за несуществующую руку безучастного царевича.
   Лицо Хризоморфы слегка перекосило, как будто разжевала лимон, она щелкнула пальцами, и тут же все тени, кроме Иванушки, исчезли.
   – Спасибо большое, – приложив руку к сердцу, поклонился супругам с пояс Сергий. – Ну, мы пошли. Прощайте.
   – Постой! – преградил ему дорогу Хтон. – Вы это куда?
   Нехорошее чувство предчувствие холодным пауком шевельнулось в душе Серого.
   – Как куда? – с деланным удивлением переспросил Волк, выгадывая время и пытаясь сообразить, что еще может от него потребоваться. – Наверх, конечно же. Разве очаровательная Хризоморфа не сказала, что если я узнаю своего друга, то смогу его отсюда увести? Я выполнил ее условие.
   – Да, – чересчур добрым голосом, как птичница, подманивающая курицу, предназначенную в суп, не замедлила согласиться богиня. – Ты и вправду выполнил МОЕ условие. Но мы правим Сабвеем вдвоем с мужем, и поэтому, естественно, у него тоже может быть свое условие. И даже, почти наверняка, есть. Не правда ли, дорогой?
   – Правда, милая.
   – Мы так не договаривались!..