Страница:
– Ага! – довольная собственной прозорливостью, неверно истолковала паузу Монстера и взяла с кучи фруктов один банан.
Кожура под ее пальцами лопнула, распавшись на четыре желтых полосы, и полные чувственные губы искусительницы плотоядно сомкнулись на беззащитной белой сердцевине.
Иван вздрогнул и инстинктивно забился в угол.
Колдунья недоуменно нахмурилась. Что-то здесь было явно не так.
– Вы мне, кажется, что-то сказать хотели... – нерешительно набрался смелости царевич. – Когда записку писали...
– Я? – грудным голосом удивилась Монстера. – Какую записку? Ах, да. Записку... Да, я хотела посоветовать тебе, как справиться с завтрашним испытанием...
– Спасибо!
– ...Но ты должен мою подсказку заработать... – мягко коснулась она коленки Ивана.
– Что я должен буду для вас сделать?
Тут непрошибаемая невинность ее ночного гостя начала беспокоить хозяйку Черной башни.
– Послушай, Язон, у тебя никогда не было брата с таким же именем?.. Или другого родственника?..
– Н-нет... Насколько я знаю... – нерешительно проговорил Иван, не понимая, к чему клонит волшебница.
– М-мда... – разочарованно откусила она банан и стала задумчиво жевать. – Или я что-то перепутала, или слухи могут быть НАСТОЛЬКО обманчивыми...
– В-ваше высочество... Если требуется сразиться с великаном... Или скакать за тридевять земель... Или... Я готов... Вы только скажите...
– Нет, Язон. Ничего такого мне от тебя не надо, – проникновенно заглянула она ему в очи в последней отчаянной попытке. – Мне всего лишь хотелось, чтобы ты своими губами, своими руками, своим телом поведал мне о вселенной безумной любви...
Так бы сразу она и говорила. Об этом царевича дважды просить было не нужно. Уж это-то он знал, как делается – и читал, и сам видел на примере старших братьев неоднократно.
Иванушка неуклюже, но быстро соскочил на пол, встал на одно колено перед царевной и прижал обе руки к груди (своей).
Монстера закрыла лицо подушкой, и плечи ее, одетые в черный газ, мелко вздрагивали.
Монстера была не в силах говорить, и только изредка всхлипывала, вытирая самой маленькой из подушек расплывшуюся тушь.
– Язон... Язон... Милый мой... Сколько мужчин побывало в этих стенах... Но ты один... Один... Такой... Никто... Я не забуду... Никогда раньше... Поднимись... Я все тебе расскажу... И помогу... И еще погадаю... Какой ты... Это невероятно... КАК ТЫ МЕНЯ РАССМЕШИЛ!!!..
Возбужденный гаданием Монстеры Иван убежал в свою комнату во дворце, суровые часовые, пробурчав нечто невнятное себе под нос, заснули на своих постах, и даже исходящий злостью и желчью Ксенофоб забылся за точильным камнем, выронив из рук свои любимый боевой топор.
И никто-никто не слышал и не видел, как в святая-святых сокровищницы – внутреннее хранилище – легкой тенью просочилась таинственная фигура в черном плаще и из зачерненного сажей медного кувшина вылила до капли в чашу с зубами дракона какую-то тягучую мутноватую жидкость, подозрительно похожую на сахарный сироп.
Это и был тот единственный способ пройти через смертельно опасное испытание и остаться живым, о котором Монстера поведала царевичу.
Ведь даже малые дети в Гаттерии знают, что ночью начинается и властвует безраздельно страшная болезнь кариес.
Из пораженных за ночь кариесом зубов дракона выросли хилые, уродливые, еле стоящие на ногах воины – кариозные монстры.
Что творилось на апидроме – ни в сказке сказать, ни в мифе описать.
Возмущенная толпа стала кидать на арену косточки от фруктов, куски подсолнухов, огрызки яблок...
Один из таких огрызков и решил исход так и не начавшегося сражения, попав в плечо командиру. Тот повалился, увлекая за собой одного, другого, третьего...
"Принцип домино," – покачал головой Иванушка, с жалостью и сочувствием наблюдая, как беспомощная и бестолковая куча-мала делала безуспешные попытки распутаться и приподняться.
Монстера, медленно смакуя цифры, досчитала до десяти и объявила победу стеллиандра за неявкой соперника.
Если бы Ивану сказали раньше, он никогда бы не поверил, что десять стеллиандров могут перекричать многотысячный апидром, да еще с большим запасом. С восторженным ревом земляки Язона подхватили царевича на руки и стали его качать, так, что дух захватывало, а завтрак настойчиво просился наружу.
И быть бы ему на вершине счастья, да только не давали покоя вчерашние слова Монстеры: "С этим испытанием я тебе помогу, а вот против дракона не подействуют ни моя хитрость, ни моя магия. Только говорят мне карты, что место твоей смерти не здесь, и время твое не пришло еще, и только поэтому знаю я, что пройдешь ты и это испытание, хоть и не ведомо мне, как и какой ценой. Но помни, Язон-царевич, что карты и ошибаться могут, даже у меня. Так что, берегись..."
На следующее утро гомонящая, жадная до зрелищ толпа окружила у стен дворца стеллиандров, царя и гвардейцев и повлекла их вверх по пыльным улицам Мзиури, к голой желтой скале, нависающей над морем.
Впрочем, по мере приближения к ее подножию голоса гаттерийцев как-то сами собой становились все глуше и тише, пока совсем не смолкли, и тогда Иванушка понял, что они пришли.
По лицу Ксенофоба было ясно, что он считает, что это путешествие для выскочки-стеллиандра было без обратного билета.
– Ты знаешь, Язон, почему еще задолго до приближения к драконьей скале замолкла толпа? А почему среди дворцовой челяди нет палача? – голос Ксенофоба источал кипящую ненависть и приторный яд. – А почему вот уже несколько сотен лет мы даже не утруждаем себя тем, чтобы получше перепрятать нашу национальную реликвию, ты тоже не знаешь?..
– Потому, что сами не можете забрать ее оттуда? – рассеяно предположил Иван, тревожным взглядом окидывая негостеприимную гору цвета золотого самородка.
Ксенофоб зашелся от ярости, и Иван понял, что угадал. И почему во дворце не существовало должности придворного палача, он понял тоже.
Потому что, как старая картина – мушиным навозом, гора была усеяна человеческими черепами. Костей видно не было – может, для этого нужно было подойти поближе. Хотя царевич охотно принес бы в жертву свое любопытство, лишь бы быть от этого зловещего места как можно подальше.
И как можно быстрее.
Потому, что на самой верхушке скалы часть крутого уступа зашевелилась, заворочалась и расправила золотистые крылья.
Толпа ахнула и подалась назад, едва не утащив за собой и героя, и злодея дня.
– Там, на самой вершине скалы, есть пещера. В пещере – золотое руно. Иди. Желаю тебе оставить твои кости где-нибудь неподалеку, чтобы их можно было потом забрать и закопать под порогом дворца, чтобы всякий проходящий топтал их, а твоя душа не знала покоя под их ногами, – огласил напутственное слово царь и, неприятно осклабившись, шепотом добавил:
– Но если даже ты сумеешь добыть руно, не думай, что ты с ним далеко уйдешь. Клянусь, оно рано или поздно займет свое место на моих плечах.
Иван поморщился от такого вероломства, закусил губу и решительно шагнул вперед.
– Удачи тебе, Язон! – выкрикнул, перекрывая рокот толпы Ирак. – Мы все равно будем ждать твоего возвращения! Проклятый дракон подавится!
Иван, как будто налетев на невидимую стену, остановился, повернулся и пошел назад. Гаттерийцы завыли, заулюлюкали, засвистели. Тут же, как из-под земли, появился торговец тухлыми яйцами и гнилыми помидорами.
– Я хочу попрощаться со своими друзьями, – твердо заявил царевич.
– Мудрое решение, – издевательски склонил голову Ксенофоб.
Лукоморец быстро подошел к стеллиандрам и, обхватив за плечи Трисея и Ирака, тихо заговорил:
– Сейчас же уходите на корабль и забирайте с собой Язона – если у меня что-нибудь получится, боюсь, отплывать придется без прощального банкета. Ждите меня там. Если я не вернусь...
– Ион!..
– ...найдите, пожалуйста, моего друга Сергия и все ему расскажите... Как я хотел его найти... И как... погиб... – от жалости к себе у Иванушки перехватило горло. – И передайте, что было очень приятно с ним познакомиться... И с вами тоже... И страна мне ваша успела понравиться... Особенно финики...
С этими словами, чувствуя, что по рейтингу прощальных слов уходящего на верную смерть героя его сентенции не попадают и в первую сотню, он развернулся и побежал в гору, с хрустом давя хрупкие от времени и солнца кости прочными подметками сапог.
Если бы Трисей не ухватил Ирака за тунику, юноша последовал бы за своим кумиром.
"Ну, и педилы..." – в который раз подивился иолкец, мимоходом оттаскивая Ирака к кучке стеллиандров, одиноко стоящих на опушке у небольшого леска, где уже укрылись все местные зрители, и теперь трудно было сказать, больше ли в лесу деревьев или людей.
Первые ряды занимала царская семья, знать и главный передатчик. Поскольку оттесненным простолюдинам не было видно ничего, кроме спин впередистоящих, главный передатчик громко описывал, что он наблюдает, а его подручные и ученики, рассыпавшись среди народа, как по цепочке передавали его слова стоявшим позади, и каждый приукрашивал свое повествование как только мог, потому, что самый красноречивый после смерти главного передатчика, занимал его почетное и очень доходное место. Главного передатчика холили и лелеяли, и поэтому, как правило, доживал он до очень глубокой старости, зачастую уже практически слепым и глухим, но с воображением и словарным запасом, усиленными годами.
Так рождались на гаттерийской земле самые невероятные легенды.
Утреннее солнце, хоть и молодое, нещадно слепило глаза, и Ивану приходилось карабкаться по камням, одновременно глядя вверх, прикрывая глаза рукой, как козырьком.
Дракона не было видно.
"Может, весь этот курултай его не разбудил?" – отдуваясь и обливаясь потом, думал царевич, прокладывая чуть не на четвереньках курс среди поросших короткой жесткой травой глыб размером со слона и изо всех сил стараясь не наступать на черепа. – "Может, удастся подойти тихонько, забрать золотую овчинку и – бегом вниз?.. Хочется надеяться, что невидимок драконы не видят, как и полагается... Хотя интересно, а нюх у них хороший?.. А слух?.. Что же я помню про них?.. А, у них размах крыльев около сорока метров... У молодых... А еще... Еще... у них ушей нет... Зато есть когти, и ими он может зацепиться даже за вертикальную скалу... А еще у них период спаривания летом... И зрачок вертикальный... А чешуйки шестиугольные. Или это у пчел соты? Ах, да. Еще круг кровообращения у драконов открытый... что бы это ни значило... Да зачем мне все это! Я должен вспомнить про нюх и слух!!! Нюх... Нюх... Эх, говорила мне мама – учи зоологию... Так кто ж его знал... Они же вымирающий вид... К несчастью... Пока не вымерший...
Ох, да когда же, наконец, эта вер... ши... на..."
Ой.
Вот она.
А вон и пещера. И не пещера даже, а просто неглубокая ниша в стене с уступом, похожим на сиденье, на котором и лежала – руку протяни – зо...
Струя жидкого пламени ударила в камень над головой Иванушки, и огненный капли разлетелись, поджигая сухую редкую траву.
Он успел кинуться за одного из "слонов", и только это спасло его от погибели, а царя Ксенофоба – от преждевременного разочарования, потому, что при прямом попадании даже костей бы от незваного гостя не осталось.
Над головой скрючившегося в тени глыбы Ивана, низко-низко, медленно-медленно, поворачивая башкой цвета нечищеного медного самовара и раздувая ноздри, как бы принюхиваясь, проплыло золотисто-зеленое чудовище. На мгновение царевичу показалось, что один огромный желтый глаз остановился на нем, и сердце, просвистев мимо озадаченного желудка, ухнуло прямо в правую пятку.
Дракон, медленно ухмыльнувшись, стал заходить на второй круг.
"Гадская ящерица," – выругался сквозь зубы Иванушка, пытаясь одной трясущейся рукой развернуть бумажку, на которую еще вечером выписал заклинания трех волшебников, а другой стянуть сапог, – "Могла бы и не заметить... Ну ведь зачем нужна ей эта дурацкая шкура, а?! Ладно, план "А" провалился. План "Б"... Криббль, Краббле, Круббле!"
Прицельный залп из сапога-огнемета, кроме видимого удивления на лице кровожадного ящера, других результатов не принес и, не выскочи царевич вовремя из своего укрытия, у дракона появился бы слегка пережаренный, но вполне съедобный завтрак.
Третий, четвертый, пятый и шестой заходы последовали до отчаяния быстро один за другим, и оглушенный, ошарашенный Иван метался с места на место среди всплесков огня, лавы и горящей земли, не соображая больше, что делать и куда бежать.
Перед последним заходом дракон, похоже, решил сделать круг побольше, и у Ивана появились бесценные секунды, чтобы прийти в себя.
Поднявшись с трудом на непослушные ноги, он к ужасу своему увидел, что коварный ящер выгнал его на самую вершину скалы – ровную лысую площадку, на которой не было ни одного укрытия крупнее и прочнее человеческого черепа.
Где он?.. Где он?.. Где...
Проклятая рептилия появилась слева.
У царевича оставался последний вариант, и последняя надежда. Тем более, что однажды это уже сработало.
Краббле! Криббль! Круббле!
"Внутренний объем подпространства хранения переполнен," – приятно перекрывая торжествующий рев дракона, прозвучал из голенища слегка гнусавый женский голос. – "Приложение выполнило недопустимую операцию и будет закрыто без сохранения всех размещенных объектов."
И не успел Иванушка опомниться, или хотя бы спросить "Чо-о?", как сапог в его руках судорожно дернулся, и из него выпала "Инструкция пользователя" к волшебным сапогам, полбуханки черного хлеба, флакон средства для чистки ковров и дракон.
Новый, вернее, хорошо забытый старый дракон растянулся на брюхе, растопырив все четыре лапы, и по обалделости взгляда смело мог бы посоревноваться с самим Иваном.
Или с золотистым зверем наверху, если уж на то пошло.
Атакующая злорадствующая бестия поперхнулась собственным пламенем и, от неожиданности икнув, просвистела мимо и снова взмыла ввысь.
Заходя на восьмой круг.
Дракон из сапога зашевелился и, хотя Иванушка все еще оставался невидимкой, обернулся, набрал полную грудь воздуха и безошибочно злобным янтарным оком зафиксировал своего недавнего тюремщика.
А вот это был конец.
Это понял даже Иван.
Он бессильно опустился на колени, закрыл голову руками и стал смотреть короткометражный документальный фильм под названием "Моя жизнь".
А гаттерийский дракон, круживший заполошно в безоблачном небе, вдруг пронзительно затрубил.
Услыхав голос своего золотистого собрата, сине-фиолетовый сморгнул, закрутил головой, мгновенно позабыв про Иванушку и, не дожидаясь, пока найдется источник этих раздирающих барабанные перепонки звуков, подпрыгнул, мощно взмахнув громадными крыльями, и взлетел.
Волной воздуха Иванушку отшвырнуло далеко в сторону, пребольно шмякнуло о скалу, а сверху на него свалилось и полностью прикрыло что-то горячее, жесткое и тяжелое, вроде ворсистого кольчужного одеяла.
Он вытер рукой с лица холодный пот, смешанный с гарью и желтой пылью и осторожно выглянул из-за обгоревших ресниц.
В глаза ему сразу же ударил ослепительный золотой блеск фамильной реликвии царских семей двух стран.
Вот оно.
То, ради чего десять отважных приплыли сюда, рискуя свободой и жизнью.
От чего по всей правой стороне тела через несколько минут будет такой незабываемый обширный синяк.
Золотая шкура священного барана...
Или священная шкура золотого барана?
Ладно, оставим религиозные вопросы теософам. Пока эти мерзкие твари были заняты пожиранием друг друга, надо было бежать отсюда со всех ног.
Но где же они? Еще не хватало, чтобы они объединились, решив, что одного маленького тощенького лукоморца им вполне может хватить на двоих!
Иванушка с тревогой высунулся из-под шкуры и замер.
Целующиеся голубки на приглашениях на свадьбу мгновенно канули бы в Лету, если бы хоть один художник хоть один раз увидел бы целующихся драконов.
Золотистое и синее чудовища парили в небесах, бережно переплетя длинные чешуйчатые шеи и, задыхаясь, от нежности и безумной страсти, протяжно трубили, оповещая весь мир о зарождающейся любви.
"Вымирающий вид", – вспомнил царевич. – "Может, последние в своем роду..."
Встретились два одиночества. И теперь было им глубоко наплевать и на жалкую золотую шкуру, и на беспомощного скорчившегося под ней человечка, и на эту странную страну, и на эти пыльные горы...
Были только он, она и бескрайнее синее небо.
Уходи, Иван. Они не заметят.
– ...И превратился стеллийский царевич в дракона...
– ...И, завывая, превратился заморский царевич в отвратительного дракона...
– ...И, завывая как тысяча демонов, обернулся заморский колдун в омерзительную драконоподобную тварь...
– ...И схватился со старым драконом...
– ...И не на жизнь, а на смерть стал биться с нашим драконом...
– ...И небеса отпрянули в испуге при виде кровавой битвы, что завязалась между Добром и Злом... Ой...
– Извините, – машинально пробормотал Иван, уходя с ноги третьего передатчика на ногу жены крестьянина, стоящей тут же рядом, потому, что большого выбора у него не было, и, пройдя уже почти через весь лесок, на землю он наступал не больше пяти раз, и то случайно.
Там, где он прошел, зрители охали и ойкали, кое-где завязывались и тут же стихали вялые потасовки, но старички-волшебники постарались на славу, и никто так и не увидел ни Ивана, ни сокровище национального масштаба на его плечах, неторопливо, но решительно удалявшихся в сторону порта.
Проходя мимо Черной башни – при свете дня было ясно и несведущему в топографии Мзиури, что хоть черных башен в городе и много, но Черная башня была одна – Иван поднял глаза к единственному окошку под самой крышей, открытому настежь.
Монстера помахала ему рукой, а по губам ее скользнуло что-то, очень похожее на улыбку.
Он смутился, покраснел, вспотел, споткнулся и не помахал в ответ.
Когда, пройдя метров пятьдесят, он все же набрался решимости и оглянулся, рука полуподнята, все окна в башне были уже плотно прикрыты.
"Показалось," – с облегчением соврал себе царевич, вытер пот со лба и прибавил шагу.
А в порту шел бой.
Раненые и убитые валялись повсюду, и к своему ужасу Иванушка узнал среди них некоторых членов команды "Космо" и героев.
Гаттерия не отпускала.
Заклинание сапогов-самогудов вспомнилось само собой и, сбросив сковывающую движения овчину на причал, Иванушка ставшим уже привычным жестом содрал с ноги сапог и выпалил: "Круббле-Краббле-Криббль!"
И тот час же из голенища полилась тягучая обволакивающая восточная мелодия, под которую, наверно, засыпали, засыпают и будут засыпать погонщики верблюдов в душных темных караван-сараях под огромными звездами Шатт-Аль-Шейха еще долго после того, как когда-нибудь и где-нибудь у остальных людей наступит конец света.
Палило на поражение вездесущее солнце, раскаляя песок до температуры огня и воду до температуры песка, обливала бледным светом равнодушная луна, завлекали оазисы и приглашали миражи, а караван шел, покачиваясь, как флотилия на море, и горбоносые усталые верблюды терпеливо переставляли ногу за ногой, не глядя вперед, зная, что перед ними – вечность...
Вечность...
Покой...
Сон...
Прах...
Трах!
Сапог выпал из ослабевших пальцев Иванушки.
Музыка умолкла.
Царевич сконфужено затряс головой, пытаясь понять, что он делает в этом незнакомом месте, и куда подевались верблюды.
Вокруг него плескалось море и лежали груды окровавленных тел. Более окровавленные лежали тихо, менее окровавленные – глубоко дышали и умиротворенно стонали во сне.
"Ешеньки-матрешеньки," – изумленно присвистнул Иванушка, если бы умел. – "Это я их всех усыпил! Ну, ничего себе мелодия! Сколько же я тут продудел-то!? Надо наших скорее будить, да бежать, пока туземцы не проснулись!"
Иван успел перетаскать всех стеллиандров на борт "Космо", сбросить в воду сходни, выловить из воды сходни, перенести на борт золотую шкуру, сбросить в воду сходни, выловить из воды сходни, перенести на борт Язона, сбросить в воду сходни и попытаться без особого успеха поставить паруса, уронить мачту, оттолкнуть корабль мачтой от причала, уронить мачту в воду, упасть в воду самому, выловить себя и мачту, уронить в воду паруса, выловить паруса, и только после этого вспомнил, что как из каждого заклинания, из этого выход был простой – "Бумс".
"Бумс," – прошептал он еле слышно на ухо капитану, но надеждам его не суждено было сбыться – проснулись все.
Но пока озадаченные гаттерийцы пытались понять, что в нормальной пустыне делает такое неприличное количество воды, отчего караван-сараи, дувалы и минареты в мгновение ока превратились в непонятные строения неизвестной архитектуры, и не следует ли подождать, пока самум сдует этот лукавый мираж, матросы "Космо", подгоняемые самыми страшными лукоморскими проклятиями Ивана, быстро поставили мокрые паруса и поймали попутный ветер.
И только когда "Нам от берега плыть, пенек бестолковый!.. Мачта – вот она!!! А это – весло!!! Это ж козе понятно!.. Чтобы паруса пошли вверх, веревку надо тянуть ВНИЗ!!! Быстрее!!!.. Возитесь, как улитки черепаховые!.. От берега нам надо плыть, от берега! Ну, сколько раз вам повторять, что берег – это там, где кончается вода!!!.. Тысяча морских чертей!!!.." уже приближалось к горизонту, с пристани донесся одинокий вопль отчаяния, тут же потонувший в тысячеголосом реве ярости.
Это под ногами нахлынувшей толпы окончательно проснулся командир отряда, посланного перебить стеллиандров, если они захотят сесть на корабль.
Она вздохнула, поплевала на тряпку и тщательно оттерла пятнышко, оставленное бесстыжей мухой на светлом образе ее героя. Отполировав после этого до блеска все блюдо, она трепетно установила его в специальную подставку, сделанную своими руками, и оно заняло полноправное место в обширной экспозиции разнообразных тарелок, кубков, фресок, кувшинов, амфор, пифосов, гобеленов, салфеток и прочих предметов, обладающих минимумом ровной поверхности, на которую могло бы быть нанесено известными, малоизвестными и просто неизвестными ремесленниками изображение Нектарина.
Сюжеты сих картин разнообразием не грешили. Их единственным мотивом был Нектарин, совершающий разнообразные подвиги.
Вот миниатюра на пряжке – Нектарин, побеждающий Политаза. Там чеканка на умывальнике – Нектарин, выигрывающий чемпионат Мирра по гонкам на колесницах. Здесь вышивка крестиком на пододеяльнике – Нектарин, сражающийся со стоголовымим сторукими стоногими великанами. Трилогия сканью на жаровнях – Нектарин, усмиряющий бешеного вола из Эритреи...
Куда ни кинь взгляд – все или бестактно напоминало о сем доблестном муже, или в открытую кричало о нем.
Что бы ни говорила родня.
Что бы ни твердили знакомые.
Что бы ни доносили сплетни.
Ведь это была Любовь.
Бескрайняя, как океан.
Чистая, как весеннее небо.
Безумная, как Канатчикова дача и Кащенко вместе взятые.
Любовь с первой кружки.
Он вздохнул и машинально почесал обожженную крапивой щеку.
Уже вторую неделю, как ходил, крался и ползал он кругами вокруг дома сестер-грайий, и все без толку. Коварный план, предложенный оракулом за очень нехилую плату – захватить единственное на троих око грайий при передачи от одной сестры к другой и угрозами выведать, как найти их родственниц – горгон никак не срабатывал. Проклятые бабки просто не желали передавать свой дурацкий глаз – им постоянно пользовалась одна и та же старуха! Попытка же организовать антиграйийские волнения в деревне привели лишь к тому, что теперь ему приходилось скрываться не только от самих грайий, но и от всех поселян и питаться тем, что тайком утаскивал из их подношений грайям.
Поставленные перед выбором – пойти против родственниц богов или против назойливого пришельца – крестьяне и пастухи долго не колебались.
Тупое быдло!..
А ведь время-то подпирало! Времечко-то ведь шло!.. Так ведь можно было и мимо женитьбы пролететь! Не до старости ведь за чудовищами охотиться и в походах пропадать! Да и такие глупые и богатые царевны на дороге не валяются... И если бы не ее сквалыга-отец и завистливые старые девы-сестры, в дремучести своей не желающие иметь такого выдающегося зятя... Голову Горгоны им, видите ли, подавай!.. Только после этого они рассмотрят кандидатуру... Ха... Да если у меня будет голова Горгоны, я сам буду кандидатуры рассматривать!.. Устрою уж я им маленький сюрпризик... Будут они еще у меня в ногах валяться, упрашивать, чтобы я эту...
Чу!.. Что это? Какой-то шум у ворот?..
Ну-ка-ся, ну-ка-ся...
Выдающимся героем Нектарин стал не в последнюю очередь потому, что не упускал шансы, которые упускать было нельзя.
Кожура под ее пальцами лопнула, распавшись на четыре желтых полосы, и полные чувственные губы искусительницы плотоядно сомкнулись на беззащитной белой сердцевине.
Иван вздрогнул и инстинктивно забился в угол.
Колдунья недоуменно нахмурилась. Что-то здесь было явно не так.
– Вы мне, кажется, что-то сказать хотели... – нерешительно набрался смелости царевич. – Когда записку писали...
– Я? – грудным голосом удивилась Монстера. – Какую записку? Ах, да. Записку... Да, я хотела посоветовать тебе, как справиться с завтрашним испытанием...
– Спасибо!
– ...Но ты должен мою подсказку заработать... – мягко коснулась она коленки Ивана.
– Что я должен буду для вас сделать?
Тут непрошибаемая невинность ее ночного гостя начала беспокоить хозяйку Черной башни.
– Послушай, Язон, у тебя никогда не было брата с таким же именем?.. Или другого родственника?..
– Н-нет... Насколько я знаю... – нерешительно проговорил Иван, не понимая, к чему клонит волшебница.
– М-мда... – разочарованно откусила она банан и стала задумчиво жевать. – Или я что-то перепутала, или слухи могут быть НАСТОЛЬКО обманчивыми...
– В-ваше высочество... Если требуется сразиться с великаном... Или скакать за тридевять земель... Или... Я готов... Вы только скажите...
– Нет, Язон. Ничего такого мне от тебя не надо, – проникновенно заглянула она ему в очи в последней отчаянной попытке. – Мне всего лишь хотелось, чтобы ты своими губами, своими руками, своим телом поведал мне о вселенной безумной любви...
Так бы сразу она и говорила. Об этом царевича дважды просить было не нужно. Уж это-то он знал, как делается – и читал, и сам видел на примере старших братьев неоднократно.
Иванушка неуклюже, но быстро соскочил на пол, встал на одно колено перед царевной и прижал обе руки к груди (своей).
Иван декламировал, как с кровью отдирал от горячего сердца истекающие любовью куски, и обнажались предсердия и желудочки, кипящей страстью брызжа на неосторожных.
– Твои уста свели меня с ума!
Взгляд карих глаз, внимательный и мудрый,
Лежит на мне, как черная чума!
Твои уста свели меня с ума!
Твое благоволенье – мне награда!!!
Глоток воды пред смертию лихой!!!..
Монстера закрыла лицо подушкой, и плечи ее, одетые в черный газ, мелко вздрагивали.
закончил царевич взрывом эмоций и рухнул на ковер лицом вниз, замерев у бархатных туфелек колдуньи.
– ...Твое рукопожатье – счастье мне!!! —
Монстера была не в силах говорить, и только изредка всхлипывала, вытирая самой маленькой из подушек расплывшуюся тушь.
– Язон... Язон... Милый мой... Сколько мужчин побывало в этих стенах... Но ты один... Один... Такой... Никто... Я не забуду... Никогда раньше... Поднимись... Я все тебе расскажу... И помогу... И еще погадаю... Какой ты... Это невероятно... КАК ТЫ МЕНЯ РАССМЕШИЛ!!!..
* * *
Возбужденный гаданием Монстеры Иван убежал в свою комнату во дворце, суровые часовые, пробурчав нечто невнятное себе под нос, заснули на своих постах, и даже исходящий злостью и желчью Ксенофоб забылся за точильным камнем, выронив из рук свои любимый боевой топор.
И никто-никто не слышал и не видел, как в святая-святых сокровищницы – внутреннее хранилище – легкой тенью просочилась таинственная фигура в черном плаще и из зачерненного сажей медного кувшина вылила до капли в чашу с зубами дракона какую-то тягучую мутноватую жидкость, подозрительно похожую на сахарный сироп.
Это и был тот единственный способ пройти через смертельно опасное испытание и остаться живым, о котором Монстера поведала царевичу.
Ведь даже малые дети в Гаттерии знают, что ночью начинается и властвует безраздельно страшная болезнь кариес.
* * *
Из пораженных за ночь кариесом зубов дракона выросли хилые, уродливые, еле стоящие на ногах воины – кариозные монстры.
Что творилось на апидроме – ни в сказке сказать, ни в мифе описать.
Возмущенная толпа стала кидать на арену косточки от фруктов, куски подсолнухов, огрызки яблок...
Один из таких огрызков и решил исход так и не начавшегося сражения, попав в плечо командиру. Тот повалился, увлекая за собой одного, другого, третьего...
"Принцип домино," – покачал головой Иванушка, с жалостью и сочувствием наблюдая, как беспомощная и бестолковая куча-мала делала безуспешные попытки распутаться и приподняться.
Монстера, медленно смакуя цифры, досчитала до десяти и объявила победу стеллиандра за неявкой соперника.
Если бы Ивану сказали раньше, он никогда бы не поверил, что десять стеллиандров могут перекричать многотысячный апидром, да еще с большим запасом. С восторженным ревом земляки Язона подхватили царевича на руки и стали его качать, так, что дух захватывало, а завтрак настойчиво просился наружу.
И быть бы ему на вершине счастья, да только не давали покоя вчерашние слова Монстеры: "С этим испытанием я тебе помогу, а вот против дракона не подействуют ни моя хитрость, ни моя магия. Только говорят мне карты, что место твоей смерти не здесь, и время твое не пришло еще, и только поэтому знаю я, что пройдешь ты и это испытание, хоть и не ведомо мне, как и какой ценой. Но помни, Язон-царевич, что карты и ошибаться могут, даже у меня. Так что, берегись..."
На следующее утро гомонящая, жадная до зрелищ толпа окружила у стен дворца стеллиандров, царя и гвардейцев и повлекла их вверх по пыльным улицам Мзиури, к голой желтой скале, нависающей над морем.
Впрочем, по мере приближения к ее подножию голоса гаттерийцев как-то сами собой становились все глуше и тише, пока совсем не смолкли, и тогда Иванушка понял, что они пришли.
По лицу Ксенофоба было ясно, что он считает, что это путешествие для выскочки-стеллиандра было без обратного билета.
– Ты знаешь, Язон, почему еще задолго до приближения к драконьей скале замолкла толпа? А почему среди дворцовой челяди нет палача? – голос Ксенофоба источал кипящую ненависть и приторный яд. – А почему вот уже несколько сотен лет мы даже не утруждаем себя тем, чтобы получше перепрятать нашу национальную реликвию, ты тоже не знаешь?..
– Потому, что сами не можете забрать ее оттуда? – рассеяно предположил Иван, тревожным взглядом окидывая негостеприимную гору цвета золотого самородка.
Ксенофоб зашелся от ярости, и Иван понял, что угадал. И почему во дворце не существовало должности придворного палача, он понял тоже.
Потому что, как старая картина – мушиным навозом, гора была усеяна человеческими черепами. Костей видно не было – может, для этого нужно было подойти поближе. Хотя царевич охотно принес бы в жертву свое любопытство, лишь бы быть от этого зловещего места как можно подальше.
И как можно быстрее.
Потому, что на самой верхушке скалы часть крутого уступа зашевелилась, заворочалась и расправила золотистые крылья.
Толпа ахнула и подалась назад, едва не утащив за собой и героя, и злодея дня.
– Там, на самой вершине скалы, есть пещера. В пещере – золотое руно. Иди. Желаю тебе оставить твои кости где-нибудь неподалеку, чтобы их можно было потом забрать и закопать под порогом дворца, чтобы всякий проходящий топтал их, а твоя душа не знала покоя под их ногами, – огласил напутственное слово царь и, неприятно осклабившись, шепотом добавил:
– Но если даже ты сумеешь добыть руно, не думай, что ты с ним далеко уйдешь. Клянусь, оно рано или поздно займет свое место на моих плечах.
Иван поморщился от такого вероломства, закусил губу и решительно шагнул вперед.
– Удачи тебе, Язон! – выкрикнул, перекрывая рокот толпы Ирак. – Мы все равно будем ждать твоего возвращения! Проклятый дракон подавится!
Иван, как будто налетев на невидимую стену, остановился, повернулся и пошел назад. Гаттерийцы завыли, заулюлюкали, засвистели. Тут же, как из-под земли, появился торговец тухлыми яйцами и гнилыми помидорами.
– Я хочу попрощаться со своими друзьями, – твердо заявил царевич.
– Мудрое решение, – издевательски склонил голову Ксенофоб.
Лукоморец быстро подошел к стеллиандрам и, обхватив за плечи Трисея и Ирака, тихо заговорил:
– Сейчас же уходите на корабль и забирайте с собой Язона – если у меня что-нибудь получится, боюсь, отплывать придется без прощального банкета. Ждите меня там. Если я не вернусь...
– Ион!..
– ...найдите, пожалуйста, моего друга Сергия и все ему расскажите... Как я хотел его найти... И как... погиб... – от жалости к себе у Иванушки перехватило горло. – И передайте, что было очень приятно с ним познакомиться... И с вами тоже... И страна мне ваша успела понравиться... Особенно финики...
С этими словами, чувствуя, что по рейтингу прощальных слов уходящего на верную смерть героя его сентенции не попадают и в первую сотню, он развернулся и побежал в гору, с хрустом давя хрупкие от времени и солнца кости прочными подметками сапог.
Если бы Трисей не ухватил Ирака за тунику, юноша последовал бы за своим кумиром.
"Ну, и педилы..." – в который раз подивился иолкец, мимоходом оттаскивая Ирака к кучке стеллиандров, одиноко стоящих на опушке у небольшого леска, где уже укрылись все местные зрители, и теперь трудно было сказать, больше ли в лесу деревьев или людей.
Первые ряды занимала царская семья, знать и главный передатчик. Поскольку оттесненным простолюдинам не было видно ничего, кроме спин впередистоящих, главный передатчик громко описывал, что он наблюдает, а его подручные и ученики, рассыпавшись среди народа, как по цепочке передавали его слова стоявшим позади, и каждый приукрашивал свое повествование как только мог, потому, что самый красноречивый после смерти главного передатчика, занимал его почетное и очень доходное место. Главного передатчика холили и лелеяли, и поэтому, как правило, доживал он до очень глубокой старости, зачастую уже практически слепым и глухим, но с воображением и словарным запасом, усиленными годами.
Так рождались на гаттерийской земле самые невероятные легенды.
Утреннее солнце, хоть и молодое, нещадно слепило глаза, и Ивану приходилось карабкаться по камням, одновременно глядя вверх, прикрывая глаза рукой, как козырьком.
Дракона не было видно.
"Может, весь этот курултай его не разбудил?" – отдуваясь и обливаясь потом, думал царевич, прокладывая чуть не на четвереньках курс среди поросших короткой жесткой травой глыб размером со слона и изо всех сил стараясь не наступать на черепа. – "Может, удастся подойти тихонько, забрать золотую овчинку и – бегом вниз?.. Хочется надеяться, что невидимок драконы не видят, как и полагается... Хотя интересно, а нюх у них хороший?.. А слух?.. Что же я помню про них?.. А, у них размах крыльев около сорока метров... У молодых... А еще... Еще... у них ушей нет... Зато есть когти, и ими он может зацепиться даже за вертикальную скалу... А еще у них период спаривания летом... И зрачок вертикальный... А чешуйки шестиугольные. Или это у пчел соты? Ах, да. Еще круг кровообращения у драконов открытый... что бы это ни значило... Да зачем мне все это! Я должен вспомнить про нюх и слух!!! Нюх... Нюх... Эх, говорила мне мама – учи зоологию... Так кто ж его знал... Они же вымирающий вид... К несчастью... Пока не вымерший...
Ох, да когда же, наконец, эта вер... ши... на..."
Ой.
Вот она.
А вон и пещера. И не пещера даже, а просто неглубокая ниша в стене с уступом, похожим на сиденье, на котором и лежала – руку протяни – зо...
Струя жидкого пламени ударила в камень над головой Иванушки, и огненный капли разлетелись, поджигая сухую редкую траву.
Он успел кинуться за одного из "слонов", и только это спасло его от погибели, а царя Ксенофоба – от преждевременного разочарования, потому, что при прямом попадании даже костей бы от незваного гостя не осталось.
Над головой скрючившегося в тени глыбы Ивана, низко-низко, медленно-медленно, поворачивая башкой цвета нечищеного медного самовара и раздувая ноздри, как бы принюхиваясь, проплыло золотисто-зеленое чудовище. На мгновение царевичу показалось, что один огромный желтый глаз остановился на нем, и сердце, просвистев мимо озадаченного желудка, ухнуло прямо в правую пятку.
Дракон, медленно ухмыльнувшись, стал заходить на второй круг.
"Гадская ящерица," – выругался сквозь зубы Иванушка, пытаясь одной трясущейся рукой развернуть бумажку, на которую еще вечером выписал заклинания трех волшебников, а другой стянуть сапог, – "Могла бы и не заметить... Ну ведь зачем нужна ей эта дурацкая шкура, а?! Ладно, план "А" провалился. План "Б"... Криббль, Краббле, Круббле!"
Прицельный залп из сапога-огнемета, кроме видимого удивления на лице кровожадного ящера, других результатов не принес и, не выскочи царевич вовремя из своего укрытия, у дракона появился бы слегка пережаренный, но вполне съедобный завтрак.
Третий, четвертый, пятый и шестой заходы последовали до отчаяния быстро один за другим, и оглушенный, ошарашенный Иван метался с места на место среди всплесков огня, лавы и горящей земли, не соображая больше, что делать и куда бежать.
Перед последним заходом дракон, похоже, решил сделать круг побольше, и у Ивана появились бесценные секунды, чтобы прийти в себя.
Поднявшись с трудом на непослушные ноги, он к ужасу своему увидел, что коварный ящер выгнал его на самую вершину скалы – ровную лысую площадку, на которой не было ни одного укрытия крупнее и прочнее человеческого черепа.
Где он?.. Где он?.. Где...
Проклятая рептилия появилась слева.
У царевича оставался последний вариант, и последняя надежда. Тем более, что однажды это уже сработало.
Краббле! Криббль! Круббле!
"Внутренний объем подпространства хранения переполнен," – приятно перекрывая торжествующий рев дракона, прозвучал из голенища слегка гнусавый женский голос. – "Приложение выполнило недопустимую операцию и будет закрыто без сохранения всех размещенных объектов."
И не успел Иванушка опомниться, или хотя бы спросить "Чо-о?", как сапог в его руках судорожно дернулся, и из него выпала "Инструкция пользователя" к волшебным сапогам, полбуханки черного хлеба, флакон средства для чистки ковров и дракон.
Новый, вернее, хорошо забытый старый дракон растянулся на брюхе, растопырив все четыре лапы, и по обалделости взгляда смело мог бы посоревноваться с самим Иваном.
Или с золотистым зверем наверху, если уж на то пошло.
Атакующая злорадствующая бестия поперхнулась собственным пламенем и, от неожиданности икнув, просвистела мимо и снова взмыла ввысь.
Заходя на восьмой круг.
Дракон из сапога зашевелился и, хотя Иванушка все еще оставался невидимкой, обернулся, набрал полную грудь воздуха и безошибочно злобным янтарным оком зафиксировал своего недавнего тюремщика.
А вот это был конец.
Это понял даже Иван.
Он бессильно опустился на колени, закрыл голову руками и стал смотреть короткометражный документальный фильм под названием "Моя жизнь".
А гаттерийский дракон, круживший заполошно в безоблачном небе, вдруг пронзительно затрубил.
Услыхав голос своего золотистого собрата, сине-фиолетовый сморгнул, закрутил головой, мгновенно позабыв про Иванушку и, не дожидаясь, пока найдется источник этих раздирающих барабанные перепонки звуков, подпрыгнул, мощно взмахнув громадными крыльями, и взлетел.
Волной воздуха Иванушку отшвырнуло далеко в сторону, пребольно шмякнуло о скалу, а сверху на него свалилось и полностью прикрыло что-то горячее, жесткое и тяжелое, вроде ворсистого кольчужного одеяла.
Он вытер рукой с лица холодный пот, смешанный с гарью и желтой пылью и осторожно выглянул из-за обгоревших ресниц.
В глаза ему сразу же ударил ослепительный золотой блеск фамильной реликвии царских семей двух стран.
Вот оно.
То, ради чего десять отважных приплыли сюда, рискуя свободой и жизнью.
От чего по всей правой стороне тела через несколько минут будет такой незабываемый обширный синяк.
Золотая шкура священного барана...
Или священная шкура золотого барана?
Ладно, оставим религиозные вопросы теософам. Пока эти мерзкие твари были заняты пожиранием друг друга, надо было бежать отсюда со всех ног.
Но где же они? Еще не хватало, чтобы они объединились, решив, что одного маленького тощенького лукоморца им вполне может хватить на двоих!
Иванушка с тревогой высунулся из-под шкуры и замер.
Целующиеся голубки на приглашениях на свадьбу мгновенно канули бы в Лету, если бы хоть один художник хоть один раз увидел бы целующихся драконов.
Золотистое и синее чудовища парили в небесах, бережно переплетя длинные чешуйчатые шеи и, задыхаясь, от нежности и безумной страсти, протяжно трубили, оповещая весь мир о зарождающейся любви.
"Вымирающий вид", – вспомнил царевич. – "Может, последние в своем роду..."
Встретились два одиночества. И теперь было им глубоко наплевать и на жалкую золотую шкуру, и на беспомощного скорчившегося под ней человечка, и на эту странную страну, и на эти пыльные горы...
Были только он, она и бескрайнее синее небо.
Уходи, Иван. Они не заметят.
– ...И превратился стеллийский царевич в дракона...
– ...И, завывая, превратился заморский царевич в отвратительного дракона...
– ...И, завывая как тысяча демонов, обернулся заморский колдун в омерзительную драконоподобную тварь...
– ...И схватился со старым драконом...
– ...И не на жизнь, а на смерть стал биться с нашим драконом...
– ...И небеса отпрянули в испуге при виде кровавой битвы, что завязалась между Добром и Злом... Ой...
– Извините, – машинально пробормотал Иван, уходя с ноги третьего передатчика на ногу жены крестьянина, стоящей тут же рядом, потому, что большого выбора у него не было, и, пройдя уже почти через весь лесок, на землю он наступал не больше пяти раз, и то случайно.
Там, где он прошел, зрители охали и ойкали, кое-где завязывались и тут же стихали вялые потасовки, но старички-волшебники постарались на славу, и никто так и не увидел ни Ивана, ни сокровище национального масштаба на его плечах, неторопливо, но решительно удалявшихся в сторону порта.
Проходя мимо Черной башни – при свете дня было ясно и несведущему в топографии Мзиури, что хоть черных башен в городе и много, но Черная башня была одна – Иван поднял глаза к единственному окошку под самой крышей, открытому настежь.
Монстера помахала ему рукой, а по губам ее скользнуло что-то, очень похожее на улыбку.
Он смутился, покраснел, вспотел, споткнулся и не помахал в ответ.
Когда, пройдя метров пятьдесят, он все же набрался решимости и оглянулся, рука полуподнята, все окна в башне были уже плотно прикрыты.
"Показалось," – с облегчением соврал себе царевич, вытер пот со лба и прибавил шагу.
А в порту шел бой.
Раненые и убитые валялись повсюду, и к своему ужасу Иванушка узнал среди них некоторых членов команды "Космо" и героев.
Гаттерия не отпускала.
Заклинание сапогов-самогудов вспомнилось само собой и, сбросив сковывающую движения овчину на причал, Иванушка ставшим уже привычным жестом содрал с ноги сапог и выпалил: "Круббле-Краббле-Криббль!"
И тот час же из голенища полилась тягучая обволакивающая восточная мелодия, под которую, наверно, засыпали, засыпают и будут засыпать погонщики верблюдов в душных темных караван-сараях под огромными звездами Шатт-Аль-Шейха еще долго после того, как когда-нибудь и где-нибудь у остальных людей наступит конец света.
Палило на поражение вездесущее солнце, раскаляя песок до температуры огня и воду до температуры песка, обливала бледным светом равнодушная луна, завлекали оазисы и приглашали миражи, а караван шел, покачиваясь, как флотилия на море, и горбоносые усталые верблюды терпеливо переставляли ногу за ногой, не глядя вперед, зная, что перед ними – вечность...
Вечность...
Покой...
Сон...
Прах...
Трах!
Сапог выпал из ослабевших пальцев Иванушки.
Музыка умолкла.
Царевич сконфужено затряс головой, пытаясь понять, что он делает в этом незнакомом месте, и куда подевались верблюды.
Вокруг него плескалось море и лежали груды окровавленных тел. Более окровавленные лежали тихо, менее окровавленные – глубоко дышали и умиротворенно стонали во сне.
"Ешеньки-матрешеньки," – изумленно присвистнул Иванушка, если бы умел. – "Это я их всех усыпил! Ну, ничего себе мелодия! Сколько же я тут продудел-то!? Надо наших скорее будить, да бежать, пока туземцы не проснулись!"
Иван успел перетаскать всех стеллиандров на борт "Космо", сбросить в воду сходни, выловить из воды сходни, перенести на борт золотую шкуру, сбросить в воду сходни, выловить из воды сходни, перенести на борт Язона, сбросить в воду сходни и попытаться без особого успеха поставить паруса, уронить мачту, оттолкнуть корабль мачтой от причала, уронить мачту в воду, упасть в воду самому, выловить себя и мачту, уронить в воду паруса, выловить паруса, и только после этого вспомнил, что как из каждого заклинания, из этого выход был простой – "Бумс".
"Бумс," – прошептал он еле слышно на ухо капитану, но надеждам его не суждено было сбыться – проснулись все.
Но пока озадаченные гаттерийцы пытались понять, что в нормальной пустыне делает такое неприличное количество воды, отчего караван-сараи, дувалы и минареты в мгновение ока превратились в непонятные строения неизвестной архитектуры, и не следует ли подождать, пока самум сдует этот лукавый мираж, матросы "Космо", подгоняемые самыми страшными лукоморскими проклятиями Ивана, быстро поставили мокрые паруса и поймали попутный ветер.
И только когда "Нам от берега плыть, пенек бестолковый!.. Мачта – вот она!!! А это – весло!!! Это ж козе понятно!.. Чтобы паруса пошли вверх, веревку надо тянуть ВНИЗ!!! Быстрее!!!.. Возитесь, как улитки черепаховые!.. От берега нам надо плыть, от берега! Ну, сколько раз вам повторять, что берег – это там, где кончается вода!!!.. Тысяча морских чертей!!!.." уже приближалось к горизонту, с пристани донесся одинокий вопль отчаяния, тут же потонувший в тысячеголосом реве ярости.
Это под ногами нахлынувшей толпы окончательно проснулся командир отряда, посланного перебить стеллиандров, если они захотят сесть на корабль.
* * *
Она вздохнула, поплевала на тряпку и тщательно оттерла пятнышко, оставленное бесстыжей мухой на светлом образе ее героя. Отполировав после этого до блеска все блюдо, она трепетно установила его в специальную подставку, сделанную своими руками, и оно заняло полноправное место в обширной экспозиции разнообразных тарелок, кубков, фресок, кувшинов, амфор, пифосов, гобеленов, салфеток и прочих предметов, обладающих минимумом ровной поверхности, на которую могло бы быть нанесено известными, малоизвестными и просто неизвестными ремесленниками изображение Нектарина.
Сюжеты сих картин разнообразием не грешили. Их единственным мотивом был Нектарин, совершающий разнообразные подвиги.
Вот миниатюра на пряжке – Нектарин, побеждающий Политаза. Там чеканка на умывальнике – Нектарин, выигрывающий чемпионат Мирра по гонкам на колесницах. Здесь вышивка крестиком на пододеяльнике – Нектарин, сражающийся со стоголовымим сторукими стоногими великанами. Трилогия сканью на жаровнях – Нектарин, усмиряющий бешеного вола из Эритреи...
Куда ни кинь взгляд – все или бестактно напоминало о сем доблестном муже, или в открытую кричало о нем.
Что бы ни говорила родня.
Что бы ни твердили знакомые.
Что бы ни доносили сплетни.
Ведь это была Любовь.
Бескрайняя, как океан.
Чистая, как весеннее небо.
Безумная, как Канатчикова дача и Кащенко вместе взятые.
Любовь с первой кружки.
* * *
Он вздохнул и машинально почесал обожженную крапивой щеку.
Уже вторую неделю, как ходил, крался и ползал он кругами вокруг дома сестер-грайий, и все без толку. Коварный план, предложенный оракулом за очень нехилую плату – захватить единственное на троих око грайий при передачи от одной сестры к другой и угрозами выведать, как найти их родственниц – горгон никак не срабатывал. Проклятые бабки просто не желали передавать свой дурацкий глаз – им постоянно пользовалась одна и та же старуха! Попытка же организовать антиграйийские волнения в деревне привели лишь к тому, что теперь ему приходилось скрываться не только от самих грайий, но и от всех поселян и питаться тем, что тайком утаскивал из их подношений грайям.
Поставленные перед выбором – пойти против родственниц богов или против назойливого пришельца – крестьяне и пастухи долго не колебались.
Тупое быдло!..
А ведь время-то подпирало! Времечко-то ведь шло!.. Так ведь можно было и мимо женитьбы пролететь! Не до старости ведь за чудовищами охотиться и в походах пропадать! Да и такие глупые и богатые царевны на дороге не валяются... И если бы не ее сквалыга-отец и завистливые старые девы-сестры, в дремучести своей не желающие иметь такого выдающегося зятя... Голову Горгоны им, видите ли, подавай!.. Только после этого они рассмотрят кандидатуру... Ха... Да если у меня будет голова Горгоны, я сам буду кандидатуры рассматривать!.. Устрою уж я им маленький сюрпризик... Будут они еще у меня в ногах валяться, упрашивать, чтобы я эту...
Чу!.. Что это? Какой-то шум у ворот?..
Ну-ка-ся, ну-ка-ся...
Выдающимся героем Нектарин стал не в последнюю очередь потому, что не упускал шансы, которые упускать было нельзя.