Багдерина Светлана. Иван-Царевич и С.Волк

   – ...Здесь на поверхности вам пришлось тяжело, а будет еще тяжелее...
   Подброшенный Волком платок опустился на лезвие и продолжил свой путь вниз уже в виде двух половинок.
   – ...И я сейчас я хочу в последний раз спросить вас: готовы ли вы работать, как ваши честные трудолюбивые предки триста лет назад, добывая под землей ее сокровища и жить в мире с людьми, или...
   Не дожидаясь озвучивания альтернативы, человечки наперегонки закивали.
   – Да, да!..
   – Согласны!..
   – Благодетели больше не должны иметь рабов!..
   – Недос... То есть, люди, должны жить в своем мире, а Благодетели – в своем! Так будет лучше для нас!..
   – И для них!..
   Серый, ласково улыбаясь коротышкам, взвесил меч в руке и искусно выписал им в воздухе замысловатую фигуру, что вызвало мгновенный прилив энтузиазма в покаянии:
   – Мы все поняли!..
   – Мы были неправы!..
   – Мы поступили нехорошо!..
   – Может, они смогут простить нас!..
   – Прости нас, женщина Елена!..
   – Прости!.. Мы не должны были так делать!..
   – Благодетели должны трудиться сами!
   – Мы ведь были самые лучшие горные мастера во всем мире, пока наши предки не отвели воду у предков людей...
   – Мы гордились этим...
   – Лучше нас никто не мог найти нужную руду или обработать камни!..
   – А сейчас...
   – Что же мы с собой сделали, друзья...
   – Мы были лучшими мастерами, а теперь...
   И вдруг, неожиданно, наверное, даже для самих себя, человечки стали раскаиваться по-настоящему.
   – Стыдно...
   – Простите нас...
   Серый удовлетворенно ухмыляясь, кивнул, и также бесшумно вложил меч обратно в ножны.
   Кто бы сомневался, что доброе слово и меч действуют убедительней, чем одно доброе слово.
   А Иванушка, не скрываясь, лучился от осознания всей власти своего красноречия.
   Женщина Елена обвела недоверчивым взглядом всех собравшихся, словно ожидая насмешки или подвоха, но, не найдя ни одного, ни другого, криво улыбнулась и махнула рукой.
   – Надеюсь, никто их моих царственных родичей об этом никогда не узнает... Живите, как хотите.
   – Ишь ты... – с наиискреннейшим удивлением хмыкнул Серый, выступая из-за Ивановой спины. – Как это они у тебя так ловко перевоспитались...
   Шестое чувство Ивана встревожено завозилось, но царевич расстроено от него отмахнулся – все его снова панически заметавшиеся мысли были о том, простила ли Елена Прекрасная ЕГО, как бы об этом поделикатнее вызнать, и если не простила, то что ему теперь делать, когда весь мир ополчился против него, стараясь разрушить то хрупкое согласие, в существовании которого и в лучшие-то времена Иванушка в глубине души сомневался...
   – Всего-то и надо было, что поговорить с ними по-хорошему, – рассеяно ответил он отроку Сергию. – Насилием ничего не добьешься. Я всегда это говорил.
   – Ну, что ж, гномики, – развел руками Волк. – Ступайте, ведите себя хорошо, и на глаза нам больше не попадайтесь...
   – Как ты их назвал? – вывело незнакомое слово из состояния ступора страдающего хронической безответной любовью царевича.
   – Гномики. А что?
   – А кто такие гномики? – все еще недоумевал Иван.
   – А просто что-то Мюхенвальд на память пришел, – пожал плечами Серый. – Помнишь, неподалеку от "Веселой радуги" Санчеса была мастерская? Там работал старик, который делал украшения для лужаек и газонов – деревянных аистов, зайчиков там всяких, человечков забавных... Так вот, их местные называли гномиками. В честь мастера – Йохана Гномме. Ну, вот и мне вдруг подумалось, что они чем-то на тех гномиков похожи...
   – Забавностью, – ядовито предположила Елена.
   – Именно, – согласился Серый, показал ей язык и, задрав нос, отвернулся.
   – Гномики... – повторил за Волком тот, кого звали Помпоза. – Мы не люди... И не Благодетели... больше... Мы – гномики...
   – Гномики – это значит, гномы... – медленно проговорил другой человечек.
   – По-моему, неплохо. Гномы. Гномы. Почему бы и нет, – задумчиво почесал в затылке третий.
   – Звучит солидно. Основательно, я бы сказал, – вынес суждение четвертый.
   – Да. Гномы. На гномов можно надеяться. Гномам можно доверять, – попробовал, как звучит новое имя пятый.
   – Новое имя – новая жизнь, – согласился шестой.
   – Гномы, – склонив голову на бок, как бы прислушиваясь к какому-то далекому отзвуку, выговорил седьмой. – Короткое и упрямое слово. Гном. Похоже на нас. Мы – гномы.
   – А мы – люди, – улыбнулся Серый. – И давайте это дело отметим. За столом переговоров, так сказать. И переночуем здесь – вон там еще несколько комнат есть, я вижу. Места всем хватит. Иван, переворачивай пока стол, а я схожу за угощениями и Масдаем. Гномики пусть сходят хвороста наберут – в темноте лучше них это никто не сделает. А еще ты посуду с пола собери, помой, и черепки вымети – больше здесь некому это поручить, – и он на прощание кинул через плечо ехидную улыбочку стеллийской царевне.
   Та его удаляющейся спине показала язык.
   Еще при приближении Серого ковер поспешил сообщить ему с мрачным удовольствием, что всю их оставленную так неосмотрительно еду съели лесные звери, и забирать ему, Серому, отсюда было нечего, кроме него, Масдая, с чем тому следовало поторопиться, ибо, хотя лесные звери ковры и не едят, вряд ли захочется уважаемым людям, чтобы в их ковре-самолете устроила гнездо белка или мышь.
   Волк, не вслушиваясь особенно в разглагольствования ковра, со все возрастающей тревогой осматривал перевернутые блюда, раздавленные корзины, растерзанные узлы, надеясь найти в них хоть что-нибудь пригодное в пищу, но тщетно.
   Похоже, множество лесных обитателей ушли спать сегодня ночью с чувством сильного переедания.
   Чего нельзя будет сказать о людях и гномах, понял Волк, взвалил на плечо Масдая и грустно поплелся к заброшенному домику.
   Пир в честь примирения людей и гномов пришлось готовить из того, что гномы насобирали в лесу за день.
   Еда получилась невкусная, но зато ее было мало.
   На этой мажорной ноте все распрощались и отправились спать до утра.
   Утро, день и вечер следующего дня были посвящены обучению гномов (а заодно и неизвестно зачем увязавшегося за ними Ивана) поиску пропитания в лесу с его последующим приготовлением.
   Елена Прекрасная демонстративно проигнорировала как курсы лесных домохозяев, так и их преподавателя и слушателя из людей – она занялась украшением жилища гномиков композициями из цветов, веток, неосторожных бабочек и сучков интересной формы – единственным полезным занятием, приличествующим женщине царских кровей в этом убогом лесном прибежище. Причем, занятие это приносило и еще одну пользу – показывало свалившемуся на ее голову муженьку, как она на него обиделась, и что восстановление гармонии и спокойствия в их подобии семьи – процесс, требующий определенных усилий с его стороны.
   К вечеру все вернулись, и гномы под руководством Серого занялись приготовлением пищи. На плите уже вовсю что-то горело и чадило, когда Иван, вышел (а точнее вывалился, жадно хватая кислород ртом) подышать свежим воздухом.
   И как бы абсолютно нечаянно направился именно к тому месту, где сидела на травке, созерцая облака и закат, Прекрасная Елена.
   По ее расчету, юный лукоморец уже должен был себя не помнить от беспокойства, что их вчерашняя размолвка – это навсегда, и поэтому, видя, что он возвращается, красавица поправила прическу, подкрасила губки, воткнула в волосы самый яркий и свежий цветок и засела в засаде.
   Слыша, что нерешительные шаги остановились за самой ее спиной, он томно повернулась в пол-оборота и, загадочно поглядывая из-под полуопущенных ресниц, обратилась к нему с вопросом:
   – Послушай, Ион...
   – Да, Елена?.. – встрепенулся он от нежданной радости.
   С ним говорят!
   Его помнят!
   Может быть, на него даже не сердятся!..
   Хотя на это надеяться было бы уже чересчур...
   – Ты... не откажешься выполнить одну мою маленькую просьбу, Ион? – Елена вынула цветок из прически и приложила его к своим губам.
   – Нет, что ты!!! Что угодно!!! Для тебя я готов на все! Только скажи, чего тебе хочется – и я...
   – Ты знаешь, я тут, пока одна скучала, подумала вдруг... Почему-то... Насчет коня... – потупив очи, проговорила хитрая царевна, вынашивавшая этот план еще со времен Шатт-аль-Шейха.
   – Да, Елена?..
   Стеллийка в последний раз насладилась сладким ароматом цветка и осторожно вложила его в несопротивляющиеся пальцы Иванушки.
   Те тут же судорожно сжались, и, не веря своему счастью, царевич прижал слегка увядшее от всех этих манипуляций растение к своей богатырской груди.
   – Ты ведь должен отдать златогривого коня своему другу – королю Вондерланда – только для того, чтобы он передал его своим неприятелям, так? – вкрадчиво продолжила она.
   – Да, Елена...
   Неземным запахом сказочного цветка – первого ее подарка – казалось, наполнился весь мир...
   Что бы она ни сказала!..
   Что бы ни попросила!..
   Он ответит ей "да"!
   Все сокровища мира не стоили даже крошечной искорки надежды на то, что сердце гордой красавицы может оттаять!..
   – То есть, он этого коня себе не оставляет, так?
   – Да, Елена...
   Неужели я дождался...
   Неужели сбылось?..
   Она еще никогда не была так внимательна ко мне!..
   Никогда!..
   И это после того, как я так задел ее гордость перед всеми, посмеявшись над ней!
   Бесчувственный лопух!
   Пенек бестолковый!..
   Чего же она захочет?
   Что из того, что я имею, может привлечь ее непостоянное летучее внимание?..
   Какой пустяк она попросит за бесценное сокровище первого шага навстречу мне?..
   Что угодно.
   За ее любовь я отдам все.
   – ...Ну, так вот, я подумала, что раз твой друг этого коня все равно отдаст, и тем более, своим врагам, то, может, стоит оставить настоящего златогривого коня себе, а им отвести... – она на секунду задумалась, избегая слов "поддельного" и "ненастоящего", – простого?
   Коня?!..
   Но...
   – Но я не могу обмануть его!.. Он – мой друг!.. Елена, любовь моя, попроси чего-нибудь другого!.. – в панике бедный Иванушка стиснул цветок чуть сильнее, чем следовало, и оранжевые лепестки испуганно разлетелись по всей лужайке, оставив в его руке влажный зеленый комок.
   – Любовь!.. – презрительно фыркнула царевна. – Вот она – твоя любовь! На словах ты готов горы для меня перевернуть, а стоит только мне попросить даже о самой малости, вся твоя любовь тут же куда-то пропадает!..
   – Но Елена!..
   – Ты можешь только насмехаться надо мной!..
   – Елена!!!..
   – Тебе не придется обманывать его, Ион! Пойми это! Он отдаст его своим недругам, и больше не увидит его!
   – Но обман раскроется! Под дождями краска рано или поздно смоется!.. Джин говорил!..
   – Ион, это не тот конь, которого заставляют мокнуть под дождем! Он будет жить в теплой сухой конюшне, пока благополучно не скончается от старости! И какое тебе дело до этих людей, если речь идет о наших отношениях!.. Что тебе дороже – конь или я? Выбирай сейчас! – сердито сжав кулачки, топнула красавица ногой.
   Сердце Иванушки сжалось в смертельной муке, душа его застонала, и сам он, не понимая почему, готов был отвернуться с отвращением и отречься от самого себя...
   Но он выбрал.
   Провожая своих новых человеческих друзей на следующее утро, гномы долго махали им вслед, утирая глаза носовыми платками и колпаками.
   – Этот Иван такой добрый!..
   – Этот Сергий такой умный!
   – Эта Елена такая Прекрасная!..
   – А хорошо бы нам, все-таки, ребята, завести когда-нибудь такую горничную, красивую, веселую, покладистую, чтобы убиралась у нас, готовила, мыла посуду...
   – Неплохо бы...
 

* * *

 
   На первой же ночевке, пока Серый ходил на охоту, Иванушка, сгорая от стыда и презрения к самому себе, под внимательным взглядом Елены Прекрасной поменял у коней уздечки.
   Через два дня они были в Крисане.
   Пока они раздумывали, как им разыскать сладкую резиденцию тетушки Баунти, она появилась откуда ни возьмись сама, сказала, что ждет их вот уже полдня и что они опоздали на сорок минут, и проводила до спящего под одеялом негостеприимной растительности замка. Он весьма кстати оказался не очень далеко, даже если учесть, что всю Крисану можно было проскакать из конца в конец за десять часов.
   Втроем – фея, царевич и Волк – они невредимыми прошли через поспешно расступающиеся перед старушкой колючки, беспрепятственно вынесли на сооруженных на месте из портьер и алебард носилках Орландо, и на Масдае переправили его в домик тетушки Баунти. Там его уже ждали, лениво побулькивая в маленьком котелке на огне, все остальные ингредиенты снадобья. Торжественно Серый извлек из широких штанин золотое яблоко из сада Десперад, и оно было тщательно помыто, мелко порезано и добавлено в общую массу.
   Потом фея приказала всем выйти на улицу и с полчаса подождать.
   Самые голодные могли погрызть вафельный сруб колодца.
   Но не прошло и двадцати минут, как из домика донесся радостный крик тетушки, и все трое, не дожидаясь приглашения, и бросив недоеденным последний венец, отталкивая друг друга, поспешили узнать его причину.
   На знаменитой кровати, отбросив толстые блины-одеяла, сидел и непонимающе оглядывался по сторонам принц Орландо.
   Быстрый перекрестный опрос показал, что он не помнил ничего, что с ним случилось после того, как заклинание самой юной феи обрело силу. При упоминании имени принцессы Оливии он лишь пожал плечами, но зато спросил, где сейчас его невеста, Розанна. Услышав, что в монастыре, он тут же вскочил, выбежал из домика и хотел было вскочить на одного из златогривых коней, чтобы немедленно мчаться туда, но Серый профессиональной подножкой намекнул ему, что не его, не лапай, но в качестве жеста доброй воли предложил лучше подбросить его на Масдае, если это не очень далеко.
   Оставив позади обиженного, что его не взяли, Иванушку и обиженную, что на нее не обратили внимания, Елену, ковер взвился в небо и обернулся туда-обратно за четыре часа.
   Успокоив всех, кого это интересовало, что все сложилось хорошо, что Орландо со слезами и пощечинами простили и даже в конце поцеловали, Серый тут же напомнил, что Кевин Франк в осажденном городе, поди, ждет своего златогривого коня как из печки пирога, и не дал отдохнуть от дороги своим спутникам. Так и не воспользовавшись гостеприимством феи, лишь прихватив с накрытого стола несколько бананов в шоколаде и торт с клубникой и взбитыми сливками, путешественники тронулись в путь.
   Надо ли говорить, что когда остановились на привал, то ни бананов, ни торта среди припасов на Масдае уже не было.
   – Сдуло нечаянно, – не очень убедительно соврал Серый и, сыто икнув, отказался от ужина.
   Еще через два дня, к вечеру, большая их часть перешла, а меньшая – перелетела границу Вондерланда.
   До Мюхенвальда оставалось полдня пути.
   На этом привале, у костра, когда они уже почти улеглись спать, наконец собравшись с мужеством, но не настолько, чтобы взглянуть Волку в глаза, Иван и попросил его остаться завтра здесь караулить второго коня.
   – А что же ты его с собой не берешь? – удивился Серый. – Такое диво дивное – вот бы народ-то бы поглазел!
   – Н-нет... Не надо... лучше... Еще подумают... чего... не того...
   – В смысле? – наморщил лоб Серый. – Чего "не того"? Насчет чего "не того"?
   – Ну... Там... Всякое...
   – Не понял. А чего "не того" тут можно подумать?
   – Н-ну... люди всякое болтают... Хоть это и не так... А неприятно... Ну, покажется кому там что... Или еще чего... Случится... Там... так... Кхм. Значит.
   Серый внимательно посмотрел на друга, завозившегося под его взглядом как уж на сковородке, недоуменно повел плечом и оставил попытки что-либо выяснить.
   – А что же ты мадаму свою оставить с ним не хочешь? – вдруг пришло ему в голову.
   Иванушка укоризненно посмотрел на него.
   – Елене Прекрасной очень хочется посмотреть Мюхенвальд... Архитектуру... Музеи... Что там в моде... Носят... Музыка... Танцы... какие...
   Волк саркастично скривил губы.
   – Ага. Музыка. Танцы. Ну-ну. Ладно, я вас буду ждать на Лукоморском тракте, в лесу, в сторожке в сорока километрах от Мюхенвальда, где мы останавливались, когда туда ехали. Если помнишь.
   – Помню, – с облегчением, понимая, что допрос окончен, кивнул Иван.
   Но его понимание в эту ночь, кажется, дало сбой.
   – А вот Кевин Франк-то как обрадуется!.. – мечтательно глядя на звезды, улыбнулся Волк. – Вот, скажет, мой настоящий верный друг приехал, не надул, и коня самого натурального златогривого привел – на, супостат, подавись...
   – Ну, приехал... Что ж тут такого... Радость, подумаешь... – зябко передернув плечами, буркнул Иванушка, пристально глядя себе под ноги.
   – Как это – "радость, подумаешь"? – искренне удивился Серый. – Да еще какая радость! Он от счастья прыгать до потолка Конвент-холла будет! Он, наверное, сколько лет прожил – а не встречал такого честного до идиотизма человека, как ты! Иной бы забрал птичку, и упорхнул. Или, вон, перекрашенного коня подсунул бы, и хоть бы хны. А ты – нет. Ты не такой...
   – Перестань!!!
   Серый испуганно замолк, Елена Прекрасная во сне всхлипнула и перевернулась на другой бок.
   – Ты чего орешь? Разбудишь, вон, кралю свою – опять стонать начнет: "ой-ой-ой, земля жесткая, похлебка дымом воняет, дым – похлебкой, комары кусачие, муравьи ползучие, и что я тут вообще с вами делаю", – гнусавя и кривляясь, передразнил стеллийку Волк.
   – Не надо... Не говори так...
   – Как – "так"?
   – Так... – повторил, не поднимая глаз, Иван. – Вот так вот... Не надо...
   – Понятно объясняешь.
   – Послушай, Сергий, – встрепенулся вдруг царевич, как будто вспомнив только что что-то важное. – У тебя ведь амулет на понимание всех языков цел еще?
   – Цел, цел, – закивал головой Волк. – Хочешь, я угадаю, что ты сейчас попросишь?
   – Ну, пожалуйста... Она же там в городе будет, а ты в лесу останешься... Тебе он там без надобности будет... А мы, когда вернемся, вернем его тебе, а?.. Пожалуйста... Ей так хотелось...
   – А, кстати, она же в Шатт-аль-Шейхе без него прекрасно обходилась, – подозрительно прищурился Серый.
   – Обходилась. Потому что у нее няня была из одного из городов Сулеймании – она ее языку и научила.
   Серый махнул рукой и полез под рубаху за амулетом-переводчиком.
   – Ты ей в Мюхенвальде вместо нарядов всяких да колечек лучше самоучитель лукоморского купи, – посоветовал он раздраженно. – На, забирай.
   – Спасибо...
   – На здоровье, – хмуро буркнул он. – Езжайте, развлекайтесь. Но если она тебе действительно нужна, не выпускай ее из виду.
   – На что это ты намекаешь?!.. – вскинулся царевич.
   – Так. Ни на что. Спи давай, – кинул ему под ноги амулет хмурый Волк и отвернулся.
   Царевич обнял колени руками и опустил голову...
   Их возвращение в Мюхенвальд Гарри в своих одах назовет звонким и ярким, как взрыв колокола, триумфальным и победоносным, как третье пришествие Памфамир-Памфалона, посрамляющим скулящих в грязи недругов и вдыхающим радость жизни в воспаривших друзей.
   Прямо перед воротами не верящим глазам своим шантоньцам был вручен Шарлеманем Восемнадцатым их долгожданный конь и указано на дверь страны.
   Потом состоялось торжественное шествие по улицам и площадям, плавно перетекающее в народные гуляния с фейерверками и бочками бесплатного пива из королевских подвалов...
   Несмотря на все старания Кевина Франка, Валькирии и, самое главное, Елены уговорить Ивана погостить в Мюхенвальде еще пару-тройку недель, тот проявил твердость характера и через двенадцать дней уже вновь собрался в путь.
   Им с Еленой подарили огромную позолоченную карету и четверку лошадей и загрузили в нее кучу подарков, новых нарядов Елены, в которых она была поистине Прекрасной, сувениров, открыток и магнитиков для доспехов, провизии на дорогу, которой должно было хватить до самого Лукоморья если прежде она не испортится на жаре и, самое главное – клетку с заветной жар-птицей.
   Решительно отказавшись от кучера и форейторов, Иванушка сам уселся на козлы и, присвистнув, залихватски защелкал кнутом.
   Надо было торопиться.
   Серый его, наверняка, уже заждался.
   Радостно-возбужденный царевич, привстав на козлах, весело погонял лошадей, представляя, как расскажет Сергию о том, как их встретили, как обрадовались Шарлемань Восемнадцатый и его королева, что первой, кто вошел в город после них, была Мальвина, сбежавшая от своего рыботорговца обратно к своей родной труппе, что Гарри мини-сингер отмылся и теперь стал приятного сиреневого цвета, что Санчес на волне всеобщего патриотизма во время осады записался добровольцем в армию, и теперь не знает, как из нее выписаться, что Ерминок стал сочинять продолжение к его серии пьес "Улица побитых слесарей" для театра папы Карло, что насочинял уже сто семнадцать штук, и что они до неприличия похожи на первые семьдесят, написанные еще им, но что этого никто, кроме него не заметил, так как, пока зрители досматривают всю серию до конца, они успевают забыть, о чем там говорилось в начале, и что...
   А вот и тот самый поворот!
   Вот и сторожка, а рядом со входом привязан златогривый конь с бесценной уздечкой из аль-юминия...
   Просто камень с души свалился.
   Как хорошо!..
   Верный друг.
   Приветливая хотя бы иногда Елена.
   Заветная жар-птица.
   Златогривый конь.
   Что еще человеку для счастья надо?..
   Если не вспоминать один вечер в Шоколадных горах...
   Не надо его вспоминать.
   Разве не говорится во всех книгах, что ради любви нужно идти на любые жертвы?
   Елена Прекрасная права.
   Любовь надо доказывать не на словах, а на деле.
   Она стоит целого табуна златогривых коней.
   Я ни о чем не жалею.
   Ни о чем.
   Абсолютно.
   Нисколечко.
   Ну, вот ни на воробьиный коготок!!!
   ...Только почему же мне все равно так плохо-то, а?..
   – Сергий, эй, Сергий, ты где?
   Голос царевича вдруг сорвался, и прозвучал не так радостно, как тому хотелось бы. Но он надеялся, что Серый его призыв толком не расслышал, и не станет докапываться до причин его душевных мук.
   Он соскочил с козел и зашагал к избушке, крутя по сторонам головой.
   – Сергий!.. Мы вернулись!..
   Конь оторвался от сена и тихо заржал.
   Других звуков не было.
   Сознание Иванушки еще не успело ничего понять, а душа уже заныла, предчувствуя нехорошее...
   – Смотри, Ион, смотри! – закричала Елена из окошка кареты.
   Его быстро накрыла и пропала какая-то тень.
   – Что там было? – обернулся к ней Иван.
   – Не знаю, – пожала плечами царевна. – Но, по-моему, что-то большое, прямоугольное и с кистями... Похоже на ваш ковер.
   – Сергий?.. Сергий!!!.. – Иванушка бросился бежать по дороге, но куда там...
   Недоопознанный летающий объект, похожий на Масдая, давно пропал за верхушками деревьев.
   Только теперь Иванушка разглядел в ручке двери свернутую рулоном записку.
   "Прощай. Не ищи меня. Будь счастлив, если сможешь".
   Подписи не было.
   Волк...
   Эфемерный, сияющий всеми цветами радуги, замок гармонии и совершенства, так тщательно возводимый последние несколько дней Иванушкой, рухнул на своего создателя и вдавил в землю не хуже любого его собрата из камня и цемента.
   Волк...
   На Ивана снова упала тень.
   Он радостно вскинул голову, но это была всего лишь маленькая тучка, спешившая навстречу другой маленькой тучке, догонявшей третью маленькую тучку...
   – Наверное, дождь будет, – прикрыв глаза рукой и глядя на небо, предположила Елена.
   – Наверное... дождь...
   Через полчаса у неба уже был такой вид, будто оно вот-вот расплачется.
   ...В тот день ночь кончилась, а день так и не начался.
   Серый свет незаметно, но неотвратимо опутывал все вокруг угрюмой сонной пеленой, лишая мир красок и объема.
   Неба не было – вместо него был серый провал с черными рваными краями из сжавшихся и приготовившихся к неизбежному деревьев...
   В детстве Иванушку пытались научить народным приметам, что-то вроде того, что перед хорошей погодой паук плетет свою паутину, а перед дождем сматывает ее обратно.
   Сейчас не было никакой необходимости слезать с козел, лезть в кусты и искать какого-то глупого паука.
   Если слово "дождь" не было написано на небе крупными, набухшими от воды буквами, то исключительно по недосмотру природы.
   И вот – без подготовки, без нерешительных первых капель, эквивалентных в дождевом мире вежливому стуку в дверь, эта вода упала с неба сразу и мощно, как будто из гигантской ванны вытащили пробку, да еще и открыли до упора холодный кран.
   Черные силуэты деревьев начал размывать дождь...
   Это было утром, но и сейчас, ближе к полудню, ничего не изменилось.
   Мокрая вода лилась с мокрого неба на мокрых коров на мокрых полях, и мокрые птицы спасались от неизбежной нелетной погоды под мокрыми кустами...
   Волк сказал бы, что это был просто дождь.
   Елена – что первые отзвуки шагов приближающейся осени.
   Иванушка же знал точно.
   Это были слезы его души.
   До Лукоморья, по его подсчетам, оставалось не больше двух дней пути по раскисшей склизкой глине, выложенной широкой полосой в одном направлении и именуемой почему-то невежественными аборигенами "дорогой".
   Весь день Елена Прекрасная носу не высовывала из кареты, и время от времени до царевича доносились даже сквозь шелест дождя призывы к стеллийским богам ответить ей, что она потеряла в этом ужасном мокром холодном краю.