Страница:
Хун почтительно говорит:
– Ваши речи светлы, как луна в небесах, и я не стала бы предостерегать вас. Но, говорят, даже время завидует совершенству, даже круглое колесо превращается в бесформенные обломки, даже полный сосуд опрокидывается Помните об этом и будьте осторожны!
Ян промолчал, и разговор на этом закончился.
Шло время, и понемногу дела в империи и в самом деле пошли все хуже и хуже. Издавна ведомо: если руки-ноги ленятся, то в теле слабеет дух, уходит из него сила, подступают хвори. Поэтому-то мудрые Яо и Шунь[249] без устали просвещали своих подданных, заботясь о нравах. Но разве Гао-яо, Хоу-цзи и Се-и не предупреждали, что наследие Яо и Шуня не вечно, что его истачивает время? После того как порядок на южной границе был восстановлен, двор вконец разленился, министры забросили дела управления страной, придворные увлеклись разведением цветов да ловлей рыбы. У бедных копились заботы, у богатых – развлечения. Яна это чрезвычайно удручало, но он так и не решался открыто сказать о своих мыслях государю. Успокаивал себя тем, что его собственная преданность трону незыблема, как гора Тай-шань, и чиста, как Семизвездье. Казалось, он ждал, когда станет совсем плохо. Ко всему другому, ему мешала вера в то, что монарх и подданный – словно ветер и туча, словно вода и рыба, они так неразрывно связаны, что одному нет нужды убеждать другого в чем бы то ни было.
Наступила весна, все сильнее пригревавшее солнце принесло лето, а с ним и жару. Сын Неба частенько удалялся в сад, ища прохлады. Однажды вечером, когда император в окружении придворных любовался луной, ветер донес откуда-то звуки семнадцатиствольной свирели, жалобно прозвеневшие в воздухе. Государь был сведущ в музыке, ему понравилась чистота тона, и он попросил:
– Узнайте, где это играют.
Слуга пошел на звук и в горах Благотворной Весны нашел юношу, который смотрел на луну и чудесно играл. Слуга привел музыканта во дворец.
Сын Неба улыбнулся.
– Мы же хотели узнать, где играют, а не того, кто играет!
Тем не менее он велел юноше приблизиться и оглядел его: приятное лицо, живые черты чем-то напоминают девушку.
– Кто ты и как тебя зовут?
– Происхожу из рода Дун, зовут меня Хун. Живу в столице.
– Покажи мне свой инструмент.
Дун Хун вынул из сумки свирель и, держа ее двумя руками, подал приближенным. Император отметил воспитанность юноши и, взяв инструмент, осмотрел его, а потом произнес:
– Нам скучно. Раз уж ты оказался здесь, сыграй что-нибудь.
Дун Хун почтительно принял из рук государя свою свирель и, обратив взор к луне, сыграл нежную мелодию. Император похвалил его и спросил:
– А еще на чем ты умеешь играть?
– Учился на всех инструментах, – поклонился Дун Хун, – и хотя играю не так, как достойно вашего величества, готов исполнить любое ваше пожелание.
Император заинтересовался, велел принести разные инструменты, после чего принялся испытывать юношу. Тот старался вовсю и выказал недюжинный талант. Государь наградил его и, отпуская, сказал:
– Приходи поиграть мне еще.
Известно, что враги государства от времени до времени пытаются поколебать трон государя, а Небо, словно проверяя его крепость, не скупится предоставить для этого случай. Поэтому правитель должен быть всегда настороже.
Вельможный Лу Цзюнь, потерпев неудачу в своих намерениях навязать Яну в жены свою родственницу, замыслил обманом и предательством устроить свои дела. Лу Цзюнь скрежетал зубами от зависти, когда слышал о Яньском князе, который благодаря своим талантам и преданности добился расположения императора. Он не забыл, как опозорил его Ян Чан-цюй на пиру после государственных экзаменов. Зависть его превратилась уже в болезнь, он начал мечтать о мести, а пока заглушал тоску вином и предавался разврату. Однажды вельможе рассказали о новом любимце государя, музыканте по имени Дун Хун. Лу Цзюнь уже слышал об этом, но притворился несведущим.
– Положение я занимаю высокое, знаю всех замечательных людей при дворе, но про музыканта не слышал. Может, ты сочиняешь? – сказал он приятелю, принесшему эту весть.
– Я сам был с Дун Хуном, когда император прислал за ним своего слугу, – обиделся рассказчик. – Я хорошо знаю этого музыканта, много раз наслаждался его искусством. Зачем мне выдумывать?
– Это дело касается государя, поэтому зря никому не болтай, – строгим голосом сказал Лу Цзюнь.
Оставшись один, Лу Цзюнь на три дня и три ночи закрылся у себя в спальне, где и пролежал молча лицом к стене, велев всем говорить, что обдумывает государственные дела. Только когда приятель привел с собой красивого молодого музыканта, Лу Цзюнь поднялся, запер двери и приблизился к гостям.
– Тебя зовут Дун Хуном?
– Да, – помявшись, ответил музыкант. – Но Дун Хун – маленький человек и недостоин вашего внимания.
– Ты ведь родом из Мэйшань?
– Из Мэйшань!
– Мэйшаньские Дуны – знатный род, – оживился Лу Цзюнь. – Он коренится в древности, я хорошо его знаю, потому радушен с его отпрыском. Вань Тянь-дао тоже был родовитым человеком, но играл для вельмож на цитре. Я хочу ознакомиться с твоими талантами.
Дун Хун почтительно поблагодарил, вынул из рукава маленькую флейту и исполнил несколько мелодий. Вельможа похвалил его и, будучи в самом деле ценителем, задержал Дун Хуна в доме, поместив его пока в библиотеке.
Однажды за Дун Хуном прибыл из дворца гонец, и Лу Цзюню пришлось отпустить музыканта.
Когда Дун Хун явился к императору, был поздний час. Сын Неба отдыхал на своей половине в кругу самых близких придворных. Он приказал Дун Хуну подойти, внимательно его оглядел: одет со вкусом, лицом пригож. Улыбнувшись, государь велел музыканту играть.
– Я хочу взять тебя во дворец, – произнес император, довольный Дуном, – а чего хотел бы ты?
Дун Хун сложил ладони на груди:
– Я, ныне худородный юнец, удостоился быть приближенным к трону – мне радостно и страшно. Не знаю, как благодарить за такую милость… А желания – ну, какие у меня могут быть желания?
Сын Неба улыбнулся и трижды повторил свой вопрос, пока наконец Дун Хун не собрался с духом:
– Вы так добры ко мне, ваше величество, что я открою свое заветное желание. В давние времена мои предки занимали высокое положение, но в эпоху Хань, после мятежа Дун Чжо[250], наш род подвергся опале и захирел. Я хотел бы своей преданностью доказать вам, что с прежними грехами покончено, и возродить былую славу рода.
Государь нашел почтительными эти слова и обратился к придворным:
– Милость правителя распространяется на пять поколений, тоже в пяти поколениях сохраняется благодарность подданного. Преступления Дун Чжо давно канули в прошлое, так почему его потомок должен нести их бремя?
Государь поразмыслил о чем-то и спрашивает Дун Хуна:
– А в грамоте ты понимаешь?
– Немного учился, – потупился тот.
Государь взял первую попавшуюся книгу и велел ему читать вслух. Дун сделал это, опустившись на колени. Словно яшма, звучал юный голос. Опустив ладони на стол, император дал знак прекратить чтение, затем повернулся к придворным и спрашивает:
– Если юноша знатного рода хорошо сумел прочесть из древней книги, разве не означает это, что он выдержал экзамен?
Приближенные поняли намек и согласно закивали. Сын Неба приказал тут же выдать Дуну грамоту об успешной сдаче государственного экзамена и пожаловал его званием придворного музыканта.
Лу Цзюню, явившемуся вскоре, император повелел выстроить для Дун Хуна дом возле дворца. Некоторые придворные не одобрили чересчур милостивого отношения государя к музыканту. На другой день имперский ревизор Су Юй-цин подал Сыну Неба записку, в которой говорилось вот что:
«Объявлять время от времени государственные экзамены и отличать за успехи самых достойных молодых людей – основа внутренней политики государства. Такие экзамены нужно проводить открыто и гласно, никак не тайком или с пристрастностью. Ваше Величество не имеет оснований для суждения о способностях Дун Хуна. Тем не менее Вы пожаловали его грамотой о сдаче государственного экзамена. Многие этим недовольны! Когда во дворце собирают ищущих должности со всей страны и проверяют их знания в присутствии множества придворных и прислушиваясь к мнению народа, недовольных не бывает. Зачем же было ночью решать такой важный вопрос да еще без строгого публичного испытания? Какая досада для небогатых родителей, полуголодных отцов, матерей, чьи дети корпят над древними книгами в нищенских домишках, стоящих в лесной глуши или у подножия унылых холмов! В горле у этих юношей сухо, в желудке пусто, дух их ослаб, мысль замутилась, волосы потеряли свой природный блеск, ибо надежды почти нет, а они продолжают утешать родителей, жен и малых своих отпрысков словами: „Сын Неба там, на троне, оценит мое усердие, не оставит нас своей милостью!“ Если бы они только узнали, как легко Вы облагодетельствовали Дун Хуна, они тотчас захлопнули бы толстые книги и, обливаясь слезами, проговорили: „Нет проку в мудрости и учености! Книгами не набьешь голодный желудок, и если даже выучишь назубок все, что в них написано, тебя не перестанут считать невеждой. Что проку десятки лет корпеть над книгами, если избавление от бедности все равно не придет? Не лучше ли, сыграв мелодию на флейте, обрести разом и богатство и знатность?“ Тогда понапрасну будут пылиться незаполненные экзаменационные свитки, некому будет высказать дельную мысль на благо государства. Экзамены, как средство отбора наиболее достойных, потеряют значение. Вот почему прошу Ваше Величество отменить решение касательно Дун Хуна и восстановить принцип: „Награда – лучшему“.
Возле императора в это время находились все придворные. Прочитав записку ревизора, государь выразил свое неудовольствие:
– Разве нас лишили прав главы государства? Разве своей волей мы не смеем назначить кого-либо на должность?
Вельможный Лу Цзюнь громко вознегодовал:
– Дун Хун – потомок очень знатного рода. Ваше величество, изволив отметить юношу, совершили правильное дело. Мы единодушно одобряем ваше решение. Возражает один Су Юй-цин, но кто понимает суть его возражения?
Слово берет сановный Инь:
– Доселе государственные экзамены никогда не проводили без участия всех придворных. А без гласности существует опасность злоупотреблений – вот против чего возражает ревизор.
Лу Цзюнь разозлился.
– В каждом знатном и богатом доме есть люди, живущие милостью хозяев, что же, выходит, в доме государя им находиться нельзя? Я слышал, как Дун Хун читал священную книгу, – разве этого недостаточно для получения должности? Император кричит:
– Лишить Су Юй-цина должности имперского ревизора!
Здесь вперед выходит Яньский князь.
– Ревизор – глаза и уши государства. Лишая страну ревизора, ваше величество лишает себя глаз и ушей. Больно думать об этом! Согласен, что записка Су Юй-цина немного дерзка, но вашему величеству следовало бы проявить терпимость и не усердствовать излишне в строгости наказания. Вы спрашиваете: смеете ли своей волей отличить достойного? Но разве мы получили свои должности не по заслугам, разве мы, что служим вам, глупцы? За что вы изгоняете своего верного слугу – неужели только за то, что он осмелился сказать слово? Вам следует исправить содеянное, иначе выходит, что мы совершали подвиги в корыстных целях. Если вы уверены, что это так, тогда мы повинны в тяжком прегрешении. Ревизор высказал осуждение потому, что, не посчитавшись с нашим мнением, вы выдали случайному человеку грамоту о сдаче экзамена, а это деяние в чьих корыстных целях? Государством правите вы, а мы, ваши чиновники, помогаем вам в этом. Пусть мы неумны, пусть не достойны вашей благосклонности, но мы не нахлебники, мы стараемся в работе, потому не заслуживаем вашего неуважения. Если вы перестанете считаться с нами и нашим мнением, кто тогда будет управлять вашим государством, вашими службами? Я не защищаю Су Юй-цина, не противлюсь вашим действиям в отношении Дун Хуна, но думаю, что вы проявите несправедливость к подданным, если отстраните от должности Су Юй-цина. Тем самым вы дадите нам понять, что не желаете слушать нас. Трудно с этим примириться!
Ян говорил пылко, но почтительно. Лу Цзюнь от злости чуть не поперхнулся словами возражения, но так и не смог их выговорить. Негодяя трясло, холодный пот струился у него по спине. А император, выслушав князя, улыбнулся.
– Если уж увещевать государя, то это надо делать именно так! Вы, князь, сказали золотые слова. Но что поделать: Дун Хун в самом деле нам полюбился, и мы выдали ему свидетельство об успешной сдаче экзамена, не отбирать же теперь у него эту бумагу! Что касается Су Юй-цина, то мы прощаем его и повелеваем восстановить в должности.
Когда придворные разошлись, император подозвал князя, предложил сесть и с улыбкой сказал:
– Мы имеем слабость судить о людях по их внешности. Дун Хун – красивый юноша, вдобавок выходец из знатной семьи, вот мы и пожалели его. Не сетуйте, князь, но мы решили поручить его вашим заботам, чтобы вы сделали из него достойного слугу императора.
Князь почтительно сложил ладони со словами:
– Помилуйте, ваше величество, могу ли я не любить человека, которого вы обласкали? Меня тревожит другое: не опасно ли судить о человеке только по внешности, отличать его за хорошую игру на цитре и жаловать должностью, не узнав его сути? Не пришлось бы потом раскаиваться в поспешности.
– Нам показалось, что у Дун Хуна светлая голова, – возразил император.
Князь отбыл к себе и дома рассказал о случившемся, закончив словами:
– Я еще не видел этого Дун Хуна, но уже испытываю к нему неприязнь, – подозрительно, что за него горой стоит Лу Цзюнь.
Тут вошел слуга и доложил, что Дун Хун ожидает приема у дверей дома. Ян велел проводить гостя в свою опочивальню. Тот держался очень почтительно. Князь внимательно оглядел юношу – красивое лицо с персиковым румянцем, брови вразлет, вишневые губы – и спрашивает:
– Сколько же тебе лет?
– Девятнадцать.
– Государь был милостив к тебе и, не скупясь, наградил. Чем ты собираешься благодарить императора за щедроты?
Дун Хун поднял глаза, пристально посмотрел на Яна и говорит:
– Я человек неученый, хотел бы услышать ваш совет.
– Ну что я могу посоветовать, – улыбнулся Ян. – Самое главное, пожалуй, – не зазнаваться.
Юноша промолчал, а князь продолжил:
– Поясню, чтобы ты лучше понял: если дитя растет непочтительным к своим родителям, то из него вырастает непочтительный подданный. Даже при наличии талантов такой подданный может плохо кончить.
Дун Хун покраснел, но опять промолчал. В доме у Лу Цзюня он сказал:
– Князь – очень не простой человек: каждое слово его нагоняет такого страху, что до сих пор на спине у меня пот не просох.
И он передал содержание своего разговора с Яном.
– Не исчислить верных подданных. Преданнейшими из преданных были Цюй Юань в государстве Чу и У Цзы-сюй[251] в государстве У, но и их кости сгнили в брюхе рыбы, а души их стали голодными духами речных вод. Такая судьба ждет всех ученых дураков, – холодно проговорил Лу Цзюнь и простился с Дун Хуном.
Видя, что император благоволит к Дун Хуну, вельможа порешил сделать его мужем своей сестры. На другой день он пригласил к себе Дуна и говорит:
– С таким красивым лицом, как у тебя, можно было бы добиться при дворе многого, но тебе мешает бедность. Есть у меня сестра – красотой не многим уступит. Бери ее в жены, породнишься со мной, избавишься от нищеты, с моей помощью – я ведь в чинах, человек влиятельный – далеко пойдешь.
Дун Хун не посмел отказаться и поблагодарил за высокую честь.
Довольный Лу Цзюнь улыбнулся.
– Нынче ведь смотрят первым делом на лицо, а не на родословную. Если ты красив, можешь выбиться в люди, если уродлив, никакая знатность не поможет, так и будешь прозябать в бедности да безвестности.
Он тут же определил счастливый для бракосочетания день. Узнав о намеченной свадьбе, император прислал в подарок Дуну сто штук шелка и пожаловал его званием Первого музыканта Красного дворца. Почти все придворные присутствовали на пиру в доме Лу Цзюня. Не приехали только Яньский князь, сановный Инь, имперский ревизор Су Юй-цин, Хуан Жу-юй, Лэй Тянь-фэн и еще человек десять. Это как бы означало неодобрение действий императора. С того пира бескорыстные, честные подданные, презиравшие Лу Цзюня за лицемерие и коварство, сплотились вокруг Яньского князя и образовали Чистую партию. А завистники и прилипалы, ненавидевшие Яна за смелость и могущество, примкнули к Лу Цзюню и Дун Хуну, возглавившим Мутную партию. Про себя Сын Неба склонялся на сторону Чистой партии, но, как известно, несоленые бобы кажутся пресными, без острого трудно жить и никто не любит наряды из простой холстины. Государь уважительно беседовал со сторонниками Чистой, но не отказывал во внимании и членам Мутной.
Итак, по прошествии нескольких лун был выстроен дом для Дун Хуна, как повелел император. Дун Хун разместил в доме свою немолодую жену. Он ежедневно бывал теперь во дворце, любовь государя к музыканту росла день ото дня. Дун Хун вел себя осторожно: свои поступки соразмерял с желаниями императора, не говорил лишнего, носил всегда скромное платье, как Дэн Тун[252], приближенный ханьского государя Вэнь-ди[253]. Однажды Сын Неба устроил для приближенных ночной пир. Слева и справа от Дун Хуна сверкали, как звезды, придворные красавицы, но юноша ни разу даже не поднял на них глаза. Видя это, придворные начали, переглядываясь, шептаться: «Музыкант Дун Хун – женщина среди мужчин!» Но государя восхитила скромность любимца, и он щедро одарил Дуна. Тот же раздавал получаемые дары нищим, которые стекались к его дому со всех концов страны и в благодарность за милостыню рассказывали всем о его щедрости. Музыкант по ночам приходил к императору с самыми свежими вестями, текли нескончаемые беседы – ни дать ни взять отца сыном. Дун Хун сообщал государю то, о чем придворные узнавали гораздо позднее. Сын Неба ценил музыканта, полностью доверял ему и даже обсуждал с ним новые назначения на должности. К дому Дун Хуна с утра вереницей подъезжали теперь экипажи: многие министры и знатные вельможи считали честью для себя побывать в гостях у него.
Как-то император спрашивает его:
– Кого ты считаешь самым выдающимся человеком при дворе?
– Никто не знает подданных лучше, чем государь, – отвечает Дун Хун, сложив ладони. – Разве Сын Неба, чья проницательность высвечивает человека, как зеркало, в ком-либо сомневается?
– Я просто хочу послушать тебя, – улыбнулся император, – говори откровенно.
Дун Хун поклонился и начал:
– Правитель использует своих подданных, как плотник – лес: большие деревья пускает на столбы и балки, из небольших и тонких вяжет перегородки, красивые отделывает под стрехи, из прямых мастерит рамы для окон. Яньский князь Ян Чан-цюй равным образом талантлив в военных делах и в гражданских, красотой и умом превосходит многих великих людей прошлого. Он самый выдающийся ваш подданный. Но есть еще вельможа Лу Цзюнь, прекрасный знаток литературы, мудрый государственный муж, притом человек влиятельный и талантливый, – он второй после князя.
Император похвалил музыканта за проницательность, и тот продолжил:
– Яньский князь молод и полон сил, обладает многообразными талантами, они проявляются у него и на военной, и на гражданской службе. Нет ему равных в Поднебесной. Последнее время, ваше величество, вы сдерживаете его порывы, подавляете его силы, не напрасно ли?! Но как бы там ни было, рядом с вами всегда будет вельможа Лу, человек податливый и покорный, бесполезный в дни войны и смуты, ибо он погружен в древность и его призвание – изучение музыки и этикета!
Государю пришлась по душе речь Дуна. На другой день он пожаловал Лу Цзюня должностью имперского советника по вопросам искусства и начал каждодневно приглашать его к себе.
Однажды Сын Неба спрашивает у Лу Цзюня:
– Дошло до меня, что мои придворные разделились на две партии, Чистую и Мутную, которые враждуют между собой. Что это за партии?
Лу Цзюнь отвечает:
– Известно, что царедворцы вечно соперничают друг с другом, хотя подобные распри всегда во вред государству. Вот и теперь при дворе произошел раскол, и люди, преданные государю, сплотились в Мутной партии, а краснобаи и изменники назвали себя Чистой партией.
– Кто же во главе этих партий?
– Двор назвал главой Мутной партии вашего верноподданного слугу. Я, в свою очередь, зная, что ваше величество принимает участие в судьбе обедневшего, но знатного музыканта Дун Хуна, приблизил его к себе и отдал за него свою сестру. Дун Хун – правая моя рука в партии. Главой Чистой партии провозгласили Яньского князя, он подавляет двор дерзкими речами, у него громкая слава, дом его стоит крепко, никому не сломить могущества князя.
Государь выслушал, ничего не сказал, только нахмурился. А что случилось потом, вы узнаете из следующей главы.
Глава двадцать шестая
Выслушав Лу Цзюня, государь нахмурился. На другой день, после обычного приема во дворце, Сын Неба подозвал Яна и начал так:
– До нас дошло, что при дворе сложились две враждующие партии – Чистая и Мутная. Почему это случилось?
Ян почтительно ответил:
– В «Книге истории» сказано: «Если власть императора сильна, в стране нет партий». Поэтому я не понимаю вас, ваше величество. При дворе сейчас подданные соперничают только за должности и в этом соперничестве могут искать союзников. Партии нужны для борьбы за власть, но разве кто-либо посягает на власть вашего величества?! Мне об этом не известно. Только вы можете приближать к себе хороших чиновников и изгонять плохих.
Государь улыбнулся и взял князя за руку.
– Мы верим в вашу преданность и не сомневаемся в вашей непричастности к этим распрям. Но мы узнали, что некоторых из наших любимых подданных причисляют к Мутной партии, а других – к Чистой, и нам это не нравится!
– Внушать такое вашему величеству, – поклонился Ян, – значит наносить вред государству. Так поступают люди, которые хотят сбить вас с толку и посеять раздоры. Я бы посоветовал вам удалить этих людей от себя.
Сын Неба помолчал и говорит:
– Мы поняли вас, а вы, надеюсь, поняли наши тревоги. Сделайте так, чтобы распри при дворе кончились.
Князь сложил ладони, поклонился и отбыл домой. Увидев его озабоченным, Хун спрашивает:
– Последнее время вы невеселы – что случилось?
– Государь расспрашивал меня о каких-то партиях и вражде между ними, – вздохнул Ян. – Я в этом деле не участвую, поэтому ничего не мог толком ответить государю, однако чудится мне, что на меня клевещут, завидуя славе и должности. Как же быть?! Если я в чем-либо противостою воле государя, приношу стране вред, значит, мне нужно оставить свой пост. Если же исповедаю верность и честность, значит, клевета достигла ушей государя и заставила его усомниться во мне. Все плохо! Думается мне, что козни Дун Хуна и Лу Цзюня – вот источник сплетен и раздоров при дворе. Но я не стану, словно ничтожный чиновник, заниматься интригами.
Хун выслушала и говорит:
– Хотя не к лицу женщине высказываться о государственных делах, я все же скажу. Не обращайте внимания на эти козни: ваши заслуги и слава столь велики, что вы можете спокойно отстраниться от этой грязи.
Шло время. Частенько, выкроив посреди государственных забот час-другой для отдыха, Сын Неба уединялся с министрами и советниками, чтобы послушать игру Дун Хуна. Обычно в этом обществе находился и Лу Цзюнь.
– Как вы относитесь к своим делам в должности? – улыбаясь, спросил его император.
– С превеликим усердием, – ответил почтительно тот, – ибо они воспитывают дух.
– Как понимать «воспитывают дух»?
– Наша страна обширна, дел много, но благо и зло зависят от государя. Однако если государь захотел бы все увидеть и услышать самолично, ко всему прикоснуться собственными руками, исходить необъятные просторы империи собственными ногами, он не смог бы осуществить все это, будь он даже мудр, как Яо и Шунь, благосклонен, как Вэнь-ван и У-ван. Издавна говорится: «Подданные трудятся – государство процветает». Это означает, что слепые да глухие не годятся в министры, им по плечу не государственные дела вершить, а разве что семьей править. Сын Неба защищает свой народ телом, а просвещает – духом, поэтому дух государя всегда должен быть бодр. Государю нужен иной раз совет от своих министров, потому и министры должны обладать бодрым духом.
– Ваши речи светлы, как луна в небесах, и я не стала бы предостерегать вас. Но, говорят, даже время завидует совершенству, даже круглое колесо превращается в бесформенные обломки, даже полный сосуд опрокидывается Помните об этом и будьте осторожны!
Ян промолчал, и разговор на этом закончился.
Шло время, и понемногу дела в империи и в самом деле пошли все хуже и хуже. Издавна ведомо: если руки-ноги ленятся, то в теле слабеет дух, уходит из него сила, подступают хвори. Поэтому-то мудрые Яо и Шунь[249] без устали просвещали своих подданных, заботясь о нравах. Но разве Гао-яо, Хоу-цзи и Се-и не предупреждали, что наследие Яо и Шуня не вечно, что его истачивает время? После того как порядок на южной границе был восстановлен, двор вконец разленился, министры забросили дела управления страной, придворные увлеклись разведением цветов да ловлей рыбы. У бедных копились заботы, у богатых – развлечения. Яна это чрезвычайно удручало, но он так и не решался открыто сказать о своих мыслях государю. Успокаивал себя тем, что его собственная преданность трону незыблема, как гора Тай-шань, и чиста, как Семизвездье. Казалось, он ждал, когда станет совсем плохо. Ко всему другому, ему мешала вера в то, что монарх и подданный – словно ветер и туча, словно вода и рыба, они так неразрывно связаны, что одному нет нужды убеждать другого в чем бы то ни было.
Наступила весна, все сильнее пригревавшее солнце принесло лето, а с ним и жару. Сын Неба частенько удалялся в сад, ища прохлады. Однажды вечером, когда император в окружении придворных любовался луной, ветер донес откуда-то звуки семнадцатиствольной свирели, жалобно прозвеневшие в воздухе. Государь был сведущ в музыке, ему понравилась чистота тона, и он попросил:
– Узнайте, где это играют.
Слуга пошел на звук и в горах Благотворной Весны нашел юношу, который смотрел на луну и чудесно играл. Слуга привел музыканта во дворец.
Сын Неба улыбнулся.
– Мы же хотели узнать, где играют, а не того, кто играет!
Тем не менее он велел юноше приблизиться и оглядел его: приятное лицо, живые черты чем-то напоминают девушку.
– Кто ты и как тебя зовут?
– Происхожу из рода Дун, зовут меня Хун. Живу в столице.
– Покажи мне свой инструмент.
Дун Хун вынул из сумки свирель и, держа ее двумя руками, подал приближенным. Император отметил воспитанность юноши и, взяв инструмент, осмотрел его, а потом произнес:
– Нам скучно. Раз уж ты оказался здесь, сыграй что-нибудь.
Дун Хун почтительно принял из рук государя свою свирель и, обратив взор к луне, сыграл нежную мелодию. Император похвалил его и спросил:
– А еще на чем ты умеешь играть?
– Учился на всех инструментах, – поклонился Дун Хун, – и хотя играю не так, как достойно вашего величества, готов исполнить любое ваше пожелание.
Император заинтересовался, велел принести разные инструменты, после чего принялся испытывать юношу. Тот старался вовсю и выказал недюжинный талант. Государь наградил его и, отпуская, сказал:
– Приходи поиграть мне еще.
Известно, что враги государства от времени до времени пытаются поколебать трон государя, а Небо, словно проверяя его крепость, не скупится предоставить для этого случай. Поэтому правитель должен быть всегда настороже.
Вельможный Лу Цзюнь, потерпев неудачу в своих намерениях навязать Яну в жены свою родственницу, замыслил обманом и предательством устроить свои дела. Лу Цзюнь скрежетал зубами от зависти, когда слышал о Яньском князе, который благодаря своим талантам и преданности добился расположения императора. Он не забыл, как опозорил его Ян Чан-цюй на пиру после государственных экзаменов. Зависть его превратилась уже в болезнь, он начал мечтать о мести, а пока заглушал тоску вином и предавался разврату. Однажды вельможе рассказали о новом любимце государя, музыканте по имени Дун Хун. Лу Цзюнь уже слышал об этом, но притворился несведущим.
– Положение я занимаю высокое, знаю всех замечательных людей при дворе, но про музыканта не слышал. Может, ты сочиняешь? – сказал он приятелю, принесшему эту весть.
– Я сам был с Дун Хуном, когда император прислал за ним своего слугу, – обиделся рассказчик. – Я хорошо знаю этого музыканта, много раз наслаждался его искусством. Зачем мне выдумывать?
– Это дело касается государя, поэтому зря никому не болтай, – строгим голосом сказал Лу Цзюнь.
Оставшись один, Лу Цзюнь на три дня и три ночи закрылся у себя в спальне, где и пролежал молча лицом к стене, велев всем говорить, что обдумывает государственные дела. Только когда приятель привел с собой красивого молодого музыканта, Лу Цзюнь поднялся, запер двери и приблизился к гостям.
– Тебя зовут Дун Хуном?
– Да, – помявшись, ответил музыкант. – Но Дун Хун – маленький человек и недостоин вашего внимания.
– Ты ведь родом из Мэйшань?
– Из Мэйшань!
– Мэйшаньские Дуны – знатный род, – оживился Лу Цзюнь. – Он коренится в древности, я хорошо его знаю, потому радушен с его отпрыском. Вань Тянь-дао тоже был родовитым человеком, но играл для вельмож на цитре. Я хочу ознакомиться с твоими талантами.
Дун Хун почтительно поблагодарил, вынул из рукава маленькую флейту и исполнил несколько мелодий. Вельможа похвалил его и, будучи в самом деле ценителем, задержал Дун Хуна в доме, поместив его пока в библиотеке.
Однажды за Дун Хуном прибыл из дворца гонец, и Лу Цзюню пришлось отпустить музыканта.
Когда Дун Хун явился к императору, был поздний час. Сын Неба отдыхал на своей половине в кругу самых близких придворных. Он приказал Дун Хуну подойти, внимательно его оглядел: одет со вкусом, лицом пригож. Улыбнувшись, государь велел музыканту играть.
– Я хочу взять тебя во дворец, – произнес император, довольный Дуном, – а чего хотел бы ты?
Дун Хун сложил ладони на груди:
– Я, ныне худородный юнец, удостоился быть приближенным к трону – мне радостно и страшно. Не знаю, как благодарить за такую милость… А желания – ну, какие у меня могут быть желания?
Сын Неба улыбнулся и трижды повторил свой вопрос, пока наконец Дун Хун не собрался с духом:
– Вы так добры ко мне, ваше величество, что я открою свое заветное желание. В давние времена мои предки занимали высокое положение, но в эпоху Хань, после мятежа Дун Чжо[250], наш род подвергся опале и захирел. Я хотел бы своей преданностью доказать вам, что с прежними грехами покончено, и возродить былую славу рода.
Государь нашел почтительными эти слова и обратился к придворным:
– Милость правителя распространяется на пять поколений, тоже в пяти поколениях сохраняется благодарность подданного. Преступления Дун Чжо давно канули в прошлое, так почему его потомок должен нести их бремя?
Государь поразмыслил о чем-то и спрашивает Дун Хуна:
– А в грамоте ты понимаешь?
– Немного учился, – потупился тот.
Государь взял первую попавшуюся книгу и велел ему читать вслух. Дун сделал это, опустившись на колени. Словно яшма, звучал юный голос. Опустив ладони на стол, император дал знак прекратить чтение, затем повернулся к придворным и спрашивает:
– Если юноша знатного рода хорошо сумел прочесть из древней книги, разве не означает это, что он выдержал экзамен?
Приближенные поняли намек и согласно закивали. Сын Неба приказал тут же выдать Дуну грамоту об успешной сдаче государственного экзамена и пожаловал его званием придворного музыканта.
Лу Цзюню, явившемуся вскоре, император повелел выстроить для Дун Хуна дом возле дворца. Некоторые придворные не одобрили чересчур милостивого отношения государя к музыканту. На другой день имперский ревизор Су Юй-цин подал Сыну Неба записку, в которой говорилось вот что:
«Объявлять время от времени государственные экзамены и отличать за успехи самых достойных молодых людей – основа внутренней политики государства. Такие экзамены нужно проводить открыто и гласно, никак не тайком или с пристрастностью. Ваше Величество не имеет оснований для суждения о способностях Дун Хуна. Тем не менее Вы пожаловали его грамотой о сдаче государственного экзамена. Многие этим недовольны! Когда во дворце собирают ищущих должности со всей страны и проверяют их знания в присутствии множества придворных и прислушиваясь к мнению народа, недовольных не бывает. Зачем же было ночью решать такой важный вопрос да еще без строгого публичного испытания? Какая досада для небогатых родителей, полуголодных отцов, матерей, чьи дети корпят над древними книгами в нищенских домишках, стоящих в лесной глуши или у подножия унылых холмов! В горле у этих юношей сухо, в желудке пусто, дух их ослаб, мысль замутилась, волосы потеряли свой природный блеск, ибо надежды почти нет, а они продолжают утешать родителей, жен и малых своих отпрысков словами: „Сын Неба там, на троне, оценит мое усердие, не оставит нас своей милостью!“ Если бы они только узнали, как легко Вы облагодетельствовали Дун Хуна, они тотчас захлопнули бы толстые книги и, обливаясь слезами, проговорили: „Нет проку в мудрости и учености! Книгами не набьешь голодный желудок, и если даже выучишь назубок все, что в них написано, тебя не перестанут считать невеждой. Что проку десятки лет корпеть над книгами, если избавление от бедности все равно не придет? Не лучше ли, сыграв мелодию на флейте, обрести разом и богатство и знатность?“ Тогда понапрасну будут пылиться незаполненные экзаменационные свитки, некому будет высказать дельную мысль на благо государства. Экзамены, как средство отбора наиболее достойных, потеряют значение. Вот почему прошу Ваше Величество отменить решение касательно Дун Хуна и восстановить принцип: „Награда – лучшему“.
Возле императора в это время находились все придворные. Прочитав записку ревизора, государь выразил свое неудовольствие:
– Разве нас лишили прав главы государства? Разве своей волей мы не смеем назначить кого-либо на должность?
Вельможный Лу Цзюнь громко вознегодовал:
– Дун Хун – потомок очень знатного рода. Ваше величество, изволив отметить юношу, совершили правильное дело. Мы единодушно одобряем ваше решение. Возражает один Су Юй-цин, но кто понимает суть его возражения?
Слово берет сановный Инь:
– Доселе государственные экзамены никогда не проводили без участия всех придворных. А без гласности существует опасность злоупотреблений – вот против чего возражает ревизор.
Лу Цзюнь разозлился.
– В каждом знатном и богатом доме есть люди, живущие милостью хозяев, что же, выходит, в доме государя им находиться нельзя? Я слышал, как Дун Хун читал священную книгу, – разве этого недостаточно для получения должности? Император кричит:
– Лишить Су Юй-цина должности имперского ревизора!
Здесь вперед выходит Яньский князь.
– Ревизор – глаза и уши государства. Лишая страну ревизора, ваше величество лишает себя глаз и ушей. Больно думать об этом! Согласен, что записка Су Юй-цина немного дерзка, но вашему величеству следовало бы проявить терпимость и не усердствовать излишне в строгости наказания. Вы спрашиваете: смеете ли своей волей отличить достойного? Но разве мы получили свои должности не по заслугам, разве мы, что служим вам, глупцы? За что вы изгоняете своего верного слугу – неужели только за то, что он осмелился сказать слово? Вам следует исправить содеянное, иначе выходит, что мы совершали подвиги в корыстных целях. Если вы уверены, что это так, тогда мы повинны в тяжком прегрешении. Ревизор высказал осуждение потому, что, не посчитавшись с нашим мнением, вы выдали случайному человеку грамоту о сдаче экзамена, а это деяние в чьих корыстных целях? Государством правите вы, а мы, ваши чиновники, помогаем вам в этом. Пусть мы неумны, пусть не достойны вашей благосклонности, но мы не нахлебники, мы стараемся в работе, потому не заслуживаем вашего неуважения. Если вы перестанете считаться с нами и нашим мнением, кто тогда будет управлять вашим государством, вашими службами? Я не защищаю Су Юй-цина, не противлюсь вашим действиям в отношении Дун Хуна, но думаю, что вы проявите несправедливость к подданным, если отстраните от должности Су Юй-цина. Тем самым вы дадите нам понять, что не желаете слушать нас. Трудно с этим примириться!
Ян говорил пылко, но почтительно. Лу Цзюнь от злости чуть не поперхнулся словами возражения, но так и не смог их выговорить. Негодяя трясло, холодный пот струился у него по спине. А император, выслушав князя, улыбнулся.
– Если уж увещевать государя, то это надо делать именно так! Вы, князь, сказали золотые слова. Но что поделать: Дун Хун в самом деле нам полюбился, и мы выдали ему свидетельство об успешной сдаче экзамена, не отбирать же теперь у него эту бумагу! Что касается Су Юй-цина, то мы прощаем его и повелеваем восстановить в должности.
Когда придворные разошлись, император подозвал князя, предложил сесть и с улыбкой сказал:
– Мы имеем слабость судить о людях по их внешности. Дун Хун – красивый юноша, вдобавок выходец из знатной семьи, вот мы и пожалели его. Не сетуйте, князь, но мы решили поручить его вашим заботам, чтобы вы сделали из него достойного слугу императора.
Князь почтительно сложил ладони со словами:
– Помилуйте, ваше величество, могу ли я не любить человека, которого вы обласкали? Меня тревожит другое: не опасно ли судить о человеке только по внешности, отличать его за хорошую игру на цитре и жаловать должностью, не узнав его сути? Не пришлось бы потом раскаиваться в поспешности.
– Нам показалось, что у Дун Хуна светлая голова, – возразил император.
Князь отбыл к себе и дома рассказал о случившемся, закончив словами:
– Я еще не видел этого Дун Хуна, но уже испытываю к нему неприязнь, – подозрительно, что за него горой стоит Лу Цзюнь.
Тут вошел слуга и доложил, что Дун Хун ожидает приема у дверей дома. Ян велел проводить гостя в свою опочивальню. Тот держался очень почтительно. Князь внимательно оглядел юношу – красивое лицо с персиковым румянцем, брови вразлет, вишневые губы – и спрашивает:
– Сколько же тебе лет?
– Девятнадцать.
– Государь был милостив к тебе и, не скупясь, наградил. Чем ты собираешься благодарить императора за щедроты?
Дун Хун поднял глаза, пристально посмотрел на Яна и говорит:
– Я человек неученый, хотел бы услышать ваш совет.
– Ну что я могу посоветовать, – улыбнулся Ян. – Самое главное, пожалуй, – не зазнаваться.
Юноша промолчал, а князь продолжил:
– Поясню, чтобы ты лучше понял: если дитя растет непочтительным к своим родителям, то из него вырастает непочтительный подданный. Даже при наличии талантов такой подданный может плохо кончить.
Дун Хун покраснел, но опять промолчал. В доме у Лу Цзюня он сказал:
– Князь – очень не простой человек: каждое слово его нагоняет такого страху, что до сих пор на спине у меня пот не просох.
И он передал содержание своего разговора с Яном.
– Не исчислить верных подданных. Преданнейшими из преданных были Цюй Юань в государстве Чу и У Цзы-сюй[251] в государстве У, но и их кости сгнили в брюхе рыбы, а души их стали голодными духами речных вод. Такая судьба ждет всех ученых дураков, – холодно проговорил Лу Цзюнь и простился с Дун Хуном.
Видя, что император благоволит к Дун Хуну, вельможа порешил сделать его мужем своей сестры. На другой день он пригласил к себе Дуна и говорит:
– С таким красивым лицом, как у тебя, можно было бы добиться при дворе многого, но тебе мешает бедность. Есть у меня сестра – красотой не многим уступит. Бери ее в жены, породнишься со мной, избавишься от нищеты, с моей помощью – я ведь в чинах, человек влиятельный – далеко пойдешь.
Дун Хун не посмел отказаться и поблагодарил за высокую честь.
Довольный Лу Цзюнь улыбнулся.
– Нынче ведь смотрят первым делом на лицо, а не на родословную. Если ты красив, можешь выбиться в люди, если уродлив, никакая знатность не поможет, так и будешь прозябать в бедности да безвестности.
Он тут же определил счастливый для бракосочетания день. Узнав о намеченной свадьбе, император прислал в подарок Дуну сто штук шелка и пожаловал его званием Первого музыканта Красного дворца. Почти все придворные присутствовали на пиру в доме Лу Цзюня. Не приехали только Яньский князь, сановный Инь, имперский ревизор Су Юй-цин, Хуан Жу-юй, Лэй Тянь-фэн и еще человек десять. Это как бы означало неодобрение действий императора. С того пира бескорыстные, честные подданные, презиравшие Лу Цзюня за лицемерие и коварство, сплотились вокруг Яньского князя и образовали Чистую партию. А завистники и прилипалы, ненавидевшие Яна за смелость и могущество, примкнули к Лу Цзюню и Дун Хуну, возглавившим Мутную партию. Про себя Сын Неба склонялся на сторону Чистой партии, но, как известно, несоленые бобы кажутся пресными, без острого трудно жить и никто не любит наряды из простой холстины. Государь уважительно беседовал со сторонниками Чистой, но не отказывал во внимании и членам Мутной.
Итак, по прошествии нескольких лун был выстроен дом для Дун Хуна, как повелел император. Дун Хун разместил в доме свою немолодую жену. Он ежедневно бывал теперь во дворце, любовь государя к музыканту росла день ото дня. Дун Хун вел себя осторожно: свои поступки соразмерял с желаниями императора, не говорил лишнего, носил всегда скромное платье, как Дэн Тун[252], приближенный ханьского государя Вэнь-ди[253]. Однажды Сын Неба устроил для приближенных ночной пир. Слева и справа от Дун Хуна сверкали, как звезды, придворные красавицы, но юноша ни разу даже не поднял на них глаза. Видя это, придворные начали, переглядываясь, шептаться: «Музыкант Дун Хун – женщина среди мужчин!» Но государя восхитила скромность любимца, и он щедро одарил Дуна. Тот же раздавал получаемые дары нищим, которые стекались к его дому со всех концов страны и в благодарность за милостыню рассказывали всем о его щедрости. Музыкант по ночам приходил к императору с самыми свежими вестями, текли нескончаемые беседы – ни дать ни взять отца сыном. Дун Хун сообщал государю то, о чем придворные узнавали гораздо позднее. Сын Неба ценил музыканта, полностью доверял ему и даже обсуждал с ним новые назначения на должности. К дому Дун Хуна с утра вереницей подъезжали теперь экипажи: многие министры и знатные вельможи считали честью для себя побывать в гостях у него.
Как-то император спрашивает его:
– Кого ты считаешь самым выдающимся человеком при дворе?
– Никто не знает подданных лучше, чем государь, – отвечает Дун Хун, сложив ладони. – Разве Сын Неба, чья проницательность высвечивает человека, как зеркало, в ком-либо сомневается?
– Я просто хочу послушать тебя, – улыбнулся император, – говори откровенно.
Дун Хун поклонился и начал:
– Правитель использует своих подданных, как плотник – лес: большие деревья пускает на столбы и балки, из небольших и тонких вяжет перегородки, красивые отделывает под стрехи, из прямых мастерит рамы для окон. Яньский князь Ян Чан-цюй равным образом талантлив в военных делах и в гражданских, красотой и умом превосходит многих великих людей прошлого. Он самый выдающийся ваш подданный. Но есть еще вельможа Лу Цзюнь, прекрасный знаток литературы, мудрый государственный муж, притом человек влиятельный и талантливый, – он второй после князя.
Император похвалил музыканта за проницательность, и тот продолжил:
– Яньский князь молод и полон сил, обладает многообразными талантами, они проявляются у него и на военной, и на гражданской службе. Нет ему равных в Поднебесной. Последнее время, ваше величество, вы сдерживаете его порывы, подавляете его силы, не напрасно ли?! Но как бы там ни было, рядом с вами всегда будет вельможа Лу, человек податливый и покорный, бесполезный в дни войны и смуты, ибо он погружен в древность и его призвание – изучение музыки и этикета!
Государю пришлась по душе речь Дуна. На другой день он пожаловал Лу Цзюня должностью имперского советника по вопросам искусства и начал каждодневно приглашать его к себе.
Однажды Сын Неба спрашивает у Лу Цзюня:
– Дошло до меня, что мои придворные разделились на две партии, Чистую и Мутную, которые враждуют между собой. Что это за партии?
Лу Цзюнь отвечает:
– Известно, что царедворцы вечно соперничают друг с другом, хотя подобные распри всегда во вред государству. Вот и теперь при дворе произошел раскол, и люди, преданные государю, сплотились в Мутной партии, а краснобаи и изменники назвали себя Чистой партией.
– Кто же во главе этих партий?
– Двор назвал главой Мутной партии вашего верноподданного слугу. Я, в свою очередь, зная, что ваше величество принимает участие в судьбе обедневшего, но знатного музыканта Дун Хуна, приблизил его к себе и отдал за него свою сестру. Дун Хун – правая моя рука в партии. Главой Чистой партии провозгласили Яньского князя, он подавляет двор дерзкими речами, у него громкая слава, дом его стоит крепко, никому не сломить могущества князя.
Государь выслушал, ничего не сказал, только нахмурился. А что случилось потом, вы узнаете из следующей главы.
Глава двадцать шестая
О ТОМ, КАК ПРЕСТУПНЫМИ РЕЧАМИ О МУЗЫКЕ И ЭТИКЕТЕ ЛУ ЦЗЮНЬ НАНЕС БОЛЬШОЙ ВРЕД ГОСУДАРСТВУ И КАК ВОЗМУЩЕННЫЙ ЯНЬСКИЙ КНЯЗЬ СОСТАВИЛ ПОСЛАНИЕ НА ВЫСОЧАЙШЕЕ ИМЯ
– До нас дошло, что при дворе сложились две враждующие партии – Чистая и Мутная. Почему это случилось?
Ян почтительно ответил:
– В «Книге истории» сказано: «Если власть императора сильна, в стране нет партий». Поэтому я не понимаю вас, ваше величество. При дворе сейчас подданные соперничают только за должности и в этом соперничестве могут искать союзников. Партии нужны для борьбы за власть, но разве кто-либо посягает на власть вашего величества?! Мне об этом не известно. Только вы можете приближать к себе хороших чиновников и изгонять плохих.
Государь улыбнулся и взял князя за руку.
– Мы верим в вашу преданность и не сомневаемся в вашей непричастности к этим распрям. Но мы узнали, что некоторых из наших любимых подданных причисляют к Мутной партии, а других – к Чистой, и нам это не нравится!
– Внушать такое вашему величеству, – поклонился Ян, – значит наносить вред государству. Так поступают люди, которые хотят сбить вас с толку и посеять раздоры. Я бы посоветовал вам удалить этих людей от себя.
Сын Неба помолчал и говорит:
– Мы поняли вас, а вы, надеюсь, поняли наши тревоги. Сделайте так, чтобы распри при дворе кончились.
Князь сложил ладони, поклонился и отбыл домой. Увидев его озабоченным, Хун спрашивает:
– Последнее время вы невеселы – что случилось?
– Государь расспрашивал меня о каких-то партиях и вражде между ними, – вздохнул Ян. – Я в этом деле не участвую, поэтому ничего не мог толком ответить государю, однако чудится мне, что на меня клевещут, завидуя славе и должности. Как же быть?! Если я в чем-либо противостою воле государя, приношу стране вред, значит, мне нужно оставить свой пост. Если же исповедаю верность и честность, значит, клевета достигла ушей государя и заставила его усомниться во мне. Все плохо! Думается мне, что козни Дун Хуна и Лу Цзюня – вот источник сплетен и раздоров при дворе. Но я не стану, словно ничтожный чиновник, заниматься интригами.
Хун выслушала и говорит:
– Хотя не к лицу женщине высказываться о государственных делах, я все же скажу. Не обращайте внимания на эти козни: ваши заслуги и слава столь велики, что вы можете спокойно отстраниться от этой грязи.
Шло время. Частенько, выкроив посреди государственных забот час-другой для отдыха, Сын Неба уединялся с министрами и советниками, чтобы послушать игру Дун Хуна. Обычно в этом обществе находился и Лу Цзюнь.
– Как вы относитесь к своим делам в должности? – улыбаясь, спросил его император.
– С превеликим усердием, – ответил почтительно тот, – ибо они воспитывают дух.
– Как понимать «воспитывают дух»?
– Наша страна обширна, дел много, но благо и зло зависят от государя. Однако если государь захотел бы все увидеть и услышать самолично, ко всему прикоснуться собственными руками, исходить необъятные просторы империи собственными ногами, он не смог бы осуществить все это, будь он даже мудр, как Яо и Шунь, благосклонен, как Вэнь-ван и У-ван. Издавна говорится: «Подданные трудятся – государство процветает». Это означает, что слепые да глухие не годятся в министры, им по плечу не государственные дела вершить, а разве что семьей править. Сын Неба защищает свой народ телом, а просвещает – духом, поэтому дух государя всегда должен быть бодр. Государю нужен иной раз совет от своих министров, потому и министры должны обладать бодрым духом.