Страница:
Услышав о Дун Хуне, император решил отметить его заслуги перед страной и присвоил ему звание академика Павильона Феникс и назначил начальником музыкальной Школы Ровное Небо, которая раньше называлась Грушевый Сад[297]. Он поручил новому академику собрать во дворец самых миловидных юных музыкантов, дабы они услаждали слух императора любимыми мелодиями. Дун Хун повелел своим слугам хватать всякого, мало-мальски сведущего в музыке, однако юных музыкантов найти нигде не удалось.
А между тем Фея Лазоревого града томилась в обители Нетленный Огонь, изнывая от тоски по возлюбленному, и каждый проведенный в разлуке день казался ей тремя годами. С утра она садилась к окну и смотрела на север, надеясь, что уж сегодня-то непременно приедет за нею Ян. Она не знала, что Ян в ссылке, далеко отсюда, что не может дать знать о себе. Фея подолгу размышляла над своей судьбой, часто плакала, отказывалась от еды, день и ночь предаваясь мечтам о встрече с любимым. Как-то ей пришло в голову: «А что, если мой господин поверил в клевету, которую обо мне распространили, и не хочет видеть меня?! Зачем тогда оставаться мне здесь и напрасно мучиться ожиданием? Лучше уехать подальше отсюда, в какой-нибудь монастырь неподалеку от Юньнани, и отрешиться от мира!» Она раздобыла у монахинь ослика, переоделась в мужское платье и в сопровождении верной Су-цин, изображавшей при ней мальчика-ученика, отправилась на юг. Через несколько дней они достигли земли Чжунчжоу. Какие-то люди взглянули на Фею и остановили ее:
– Далеко ли путь держите, уважаемый?
– Путешествую просто так, – без всякой робости ответила Фея.
Незнакомцы подмигнули ей.
– Лицо у вас приятное, сразу видно человека грамотного. Вы, наверно, и музыке обучены? Мы ведь бродячие музыканты, флейты у нас в рукавах[298]. Видите постоялый двор? Зайдемте-ка туда, познакомимся поближе!
Фея подумала: «Похоже, они догадываются, что я не та, за кого себя выдаю. Надо держать ухо востро и играть роль до конца».
– Я бедный студент, – улыбнувшись, ответила она, – до музыки ли мне! Но если мое общество вам приятно, не откажусь спеть с вами песню дровосека и сыграть на пастушьей дудке!.
Один из незнакомцев вытащил флейту и сыграл несложную песенку, после чего протянул инструмент Фее, которая исполнила несколько мелодий и вернула флейту со словами:
– Музыке я не учился, сыграл вам, как мог, просто чтобы поддержать знакомство, вы уж не обессудьте.
А незнакомец, чему-то необычайно обрадовавшись, побежал к постоялому двору, где стоял невероятный гам и какие-то люди метались возле небольшой повозки. Незнакомец крикнул им:
– Мы нашли того, о ком говорится в императорском указе!
Незнакомые люди схватили Фею, швырнули ее в повозку – и она понеслась, как ветер, неизвестно куда. Бедная Фея не успела даже слова вымолвить и, уж конечно, не понимала, зачем ее увозят. Наклонившись к Су-цин, которая и здесь оказалась рядом со своей госпожой, она воскликнула:
– За что судьба так немилостива ко мне, за что меня преследуют одни только невзгоды?
– Будьте внимательны, – прошептала служанка, – постарайтесь запомнить все, что увидите!
Фея сидела в повозке, безучастная ко всему, готовая безропотно принять даже смерть. Они ехали целый день. Наконец повозка остановилась возле большого дома. В нем полным-полно молодых людей, недоумевающих, почему их собрали. Фея подошла к ним, присела и погрузилась в скорбные раздумья. Появился слуга и поставил перед Феей поднос с едой, сказав:
– Не тревожьтесь, утолите голод. Вы находитесь в Шаньдуне, а мы – люди министра Лу Цзюня. Государь ныне пребывает на берегу моря и ждет, когда господа Лу Цзюнь и Дун Хун приведут к нему талантливых молодых музыкантов. Завтра вас будут проверять, вы уж играйте на совесть! Кто сумеет угодить императору, тому большое счастье привалит!
Теперь Фея все поняла: «Итак, это затея двух врагов Яна. Если я откроюсь им, они могут использовать это против любимого. Если хорошо сыграю свою роль и смогу доказать, что музыкант я никудышный, они меня отпустят с миром!» На другой день к дому подкатило несколько экипажей, всех музыкантов усадили в них и повезли куда-то. Вскоре они очутились возле величественного строения, обнесенного высокой стеной. Это был загородный дворец императора. Дун Хун докладывает Лу Цзюню:
– Выполняя повеление государя, я собрал со всей страны молодых музыкантов, умеющих играть на разных инструментах. Они здесь, пусть император послушает их игру и отберет самых умелых.
– Ни в коем случае! – возразил Лу Цзюнь. – Или ты забыл, что человек – самое коварное на земле существо? Сегодня этих молокососов, которых ты даже в лицо не помнишь, представишь государю, а завтра они забудут, что ты их благодетель, и отплатят тебе злом. Тут нужно действовать осторожно!
– Умные речи – как ясный свет, – поклонился Дун Хун, – я бы никогда об этом не подумал!
Лу Цзюнь продолжил:
– Отбирать таланты – это, конечно, право императора, но мы сделаем так: сегодня ночью собери этих молодцов где-нибудь и послушай, что они могут. Найди самого способного, внуши ему, что он должен слушаться только тебя одного, и отправляй тогда его к государю!
Он распорядился, чтобы Дун Хуну предоставили залу для занятий с вновь прибывшими музыкантами. Фея вместе со всеми вошла в просторное помещение: под потолком, как звезды, горели жемчужные светильники, раскачивались хрустальные подвески. Ни дать ни взять – павильон небожителей. Осмотревшись, она увидела в углу тучного вельможу с зеленоватым лицом. Это был сам Лу Цзюнь, одетый в шелковый халат, охваченный поясом с нефритовыми украшениями. Вельможа сидел, обратившись на восток. Еще один сановник, молодой, с приятным лицом, сидел в другом углу лицом на запад. Это был Дун Хун, одетый в алый халат с поясом в виде змеи. Рядом с ним лежали всякие инструменты. Когда музыканты расселись, Лу Цзюнь заговорил с ними:
– Мы не знаем, кто вы такие, для нас важно, что вы – подданные императора. Наш государь готовится к встрече с небожителями на горе Тайшань, ему нужны умелые музыканты. Думаю, вы понимаете всю важность предстоящего события. Поэтому каждый из вас должен показать все, на что способен, дабы мы могли выбрать среди вас лучшего и представить его Сыну Неба, а уж он не обделит вас милостью!
Фея поднялась и проговорила:
– Я изучал всю жизнь творения Конфуция, а в музыке ничего не смыслю, вряд ли окажусь вам полезным.
– Не скромничай, – улыбнулся Лу Цзюнь. – Речь ведь идет о служении государю! Стать придворным музыкантом великая честь, ради нее стоит постараться!
Сказав так, он предложил молодым музыкантам несколько мелодий, велел играть их поочередно и вложить в исполнение все свое умение.
Как раз в это время император со своей свитой прогуливался по берегу моря, любуясь луной. Вдруг ветер донес до его ушей звуки музыки. Он остановился.
– Что это?
– Наверно, академики Лу Цзюнь и Дун Хун проверяют будущих придворных музыкантов, – отвечали из свиты.
– Мы желаем их послушать, – воодушевился Сын Неба, – но сделаем так, чтобы молодые господа нас не признали!
Юноши уже играли один за другим, когда распахнулись двери, и в залу вошел вельможа в сопровождении нескольких человек. Фея с любопытством поглядела на гостя: благородная осанка, красивое лицо, крупный нос, высокий лоб – облик Дракона и Феникса! Это был не простой смертный, от него исходило какое-то удивительное сияние. Вельможа с улыбкой обратился к Лу Цзюню:
– У вас гости, но мы услышали звуки музыки и явились на них, – надеемся, мы не станем вам помехой?
Молодые музыканты смутились, многие заподозрили в этом вельможе императора, но ни по одежде, ни по поведению в нем нельзя было признать Сына Неба.
Вельможа между тем продолжал:
– Хозяин этого дома – господин Дун Хун. Не сыграет ли он для нас первым?
Дун Хун тотчас поднялся, взял флейту и исполнил несколько мелодий. Фея слушала внимательно: игра была отвратительной, инструмент звучал гнусаво, казалось, будто в гнезде верещат птенцы ласточек или булькает вода в котле, где варят мясо. Фея посмеялась в душе над незадачливым музыкантом. Неизвестный же вельможа улыбнулся и сказал:
– Ваша флейта фальшивит, исполнение вам не удалось. Принесите свирель Ли Сань-лана, я покажу, как следует играть этот напев.
Ему подали свирель: играл вельможа неплохо, но подлинного мастерства ему не хватало, в простенькой мелодии он старался добиться только силы звучания – чудилось, будто священный Дракон силится подняться с поверхности моря к облакам, но никак не может достигнуть неба… Фея присмотрелась к незнакомцу и поняла – перед нею сам император, пожелавший остаться неузнанным. Она подумала: «Пусть я не самая догадливая женщина в мире, но по манере игры, по звуку, который человек извлекает из инструмента, я все же могу определить его характер и, может быть, даже его судьбу. У нашего государя широкая натура и многообразные таланты. Он проницателен, и мне, по-видимому, не скрыть от него своей тайны, как никому не остановить плывущие в небе облака. К тому же я не вправе обманывать императора, ведь я верная его подданная. А что, если воспользоваться удобным случаем, высказать государю свои мысли и этим помочь Яну?!» И, приняв решение, она стала дожидаться своей очереди играть. Тем временем император уже отложил свирель и слушал музыкантов, доставленных во дворец слугами Лу Цзюня и Дун Хуна. Настала очередь Феи. Она смело вышла вперед, взяла бамбуковую дудку и начала играть.
– Какое удивительное исполнение! – обратился к Дун Хуну император. – А какова мелодия? Представляется, словно Фениксы, самец и самка, поют на рассвете песню любви, и чистые их голоса летят выше облаков, и тот, кто слышит эту песню, пробуждается от сна, и другие птицы кажутся ему безголосыми! Это не «Светлая песня Фениксов»?
Фея убедилась, что Сын Неба тонко понимает музыку и настоящий ее ценитель. Она отложила дудку, взяла цитру, тронула яшмовыми пальцами струны… Когда замер последний звук, император радостно улыбнулся.
– Изумительно! Как будто по тихим водам реки плывут лепестки цветов – забываешь о всем мелком и суетном! Мы назвали бы эту мелодию «Лепестки на тихой воде». Впервые мы слышим такое искусство, такой чистый звук!
Фея заиграла другой напев, печальный и бередящий душу. Император всплеснул руками.
– Великолепно! Мы видели, как падают с неба снежинки, ковром покрывая землю, – о, как мы грустили по ушедшей без возврата весне! Это песня инского гостя Ши Куана под названием «Белый снег». Мало кто ее теперь знает, а жаль!
А Фея играла новую мелодию: начало ее было мощным, бравурным, а завершение – негромким и грустным. Слушая, Сын Неба то оживлялся, то впадал в глубокую печаль и, когда игра окончилась, проговорил:
– Несравненная мелодия! Она как весенний сон. Нам представились зеленые ивы на берегу Бяньшуй[299], пестрые цветы во дворце, радость чередовалась в музыке с грустью. Это не напев под названием «Ивы», который исполнял суйский Ян-ди[300]? Подобные мелодии – лучшее лекарство от тоски!
Фея отложила цитру и взяла в руки двадцатипятиструнную арфу, зажала малые и оставила свободными большие струны и заиграла.
Сын Неба остановил ее.
– Отчего столько тревоги, столько мрака в этой мелодии? Словно поднялся ураган и погнал над морем тучи, словно появился знак грозной опасности и раздался призыв: «Возвращайся домой!» Да, это сочинение ханьского Тай-цзу под названием «Большой ветер». Но в нем он поведал о том, как великий герой древности своими руками создал новую державу, откуда же здесь эта тревога?!
Фея отвечает:
– Ханьский Тай-цзу, будучи начальником заставы в Пэйшуй, своим мечом длиной три чи отражал нападения разбойников восемь лет подряд. Ему нелегко пришлось! Этого не понимали его дети и внуки, и тогда он сложил песню, в которой напомнил о нуждах страны, призвал к бдительности и осторожности ее правителя. Вот почему слышна тревога в этой песне.
Император промолчал. А Фея вновь тронула струны, но теперь она заставила вести мелодию – легкую и звонкую – средние струны, зажав большие: казалось, капельки росы падают на поднос, осенний ветер поет в Улине.
– А это что за мелодия? – спросил император.
– Она написана на стихи танского Ли Чан-цзи[301] «Думаю о стране Хань». Сразу после восшествия на престол ханьский У-ди, правитель мудрый и талантливый, начал подбирать себе достойных помощников и советников, но возле него оказались люди, подобные Гунсунь Хуну[302] и Чжан Тану[303], которые без устали восхваляли мудрость, славили и превозносили доброту У-ди, и он перестал верить[304] в Драконовых лошадей и Синих птиц, разочаровался в Хоучэне и красных туфлях. И когда страна пришла в полный упадок, потомки сложили песню, в которой оплакали У-ди и его доверчивость.
И опять промолчал император. А Фея взяла плектр и начала мелодию легкую и приятную, поначалу показавшуюся даже пустой, но неожиданно ставшую тоскливой: почудилось, что на чистое небо набежали белые облака и ветер застонал в ветвях деревьев…
– Что это? – спрашивает император.
– Песня о Му-ване под названием «Желтый бамбук». Ее сложили, когда Му-ван, оседлав восьмиглавого скакуна, умчался в Яочи, встретил там Повелительницу Запада и остался у нее, забыв о возвращении на родину. Подданные напомнили этой мелодией князю об отчизне, которая во время его отсутствия едва не погибла из-за предательства сюйского наместника. Но позвольте мне исполнить еще кое-что.
Фея заиграла: первая часть своей звонкостью подражала ударам молота по металлу, вторая своей свободой – необъятному, вольному, безбрежному морю, а конец напева звучал, как гимн победы. Все, кто находился в зале, были потрясены. Цзя протянула яшмовые руки, в последний раз пальцы пробежали по струнам, смолк последний звук, и все стихло. Слушатели молчали, не осмеливаясь заговорить. Ошеломленный император, с трудом придя в себя, вопросил:
– Как же называется эта мелодия? Фея в ответ:
– «Верность»! Некогда чуский Сян-ван, пробью на троне три года, забросил государственные дела и весь отдался музыке. Советник Сяо Цзун[305] сказал ему: «В нашей стране появилась удивительная птица: три года она не поет, три года не улетает». Князь ответил: «Три года она не поет, но когда запоет, то изумит всех. Три года не улетает, но когда полетит, то пронзит небо!» Он ухватил левой рукой рукав платья Сяо Цзуна, а правой сломал барабан, одумался и вернулся к достойным правителя делам. И через несколько лет в стране Чу снова было процветание, и она стала первой среди пяти царств!
Надолго задумался император. Лу Цзюнь, недовольный тем, что какой-то молокосос пытался обхитрить его, скрыв свои таланты, решил отомстить. Предложив Фее сесть на свое место, он спрашивает:
– Когда же появилась в мире музыка? Вы хорошо играли, но я хочу проверить ваши знания.
– Я не так образован, – улыбнулась Фея, – чтобы знать все, что ведомо вам, но от учителя своего слышал, что музыка родилась вместе с миром.
– А как называется самая первая мелодия?
– Судя по вопросу, вы называете музыкой только то, что имеет название, и не признаете музыки безымянной, считаете музыкой только то, что воспринимает слух, и не признаете музыку беззвучную. Любовь к родителям, дружба, преданность и верность – это тоже музыка, только без звуков. Радость, досада, тоска и веселье – и это музыка, только без имени. Когда человек не переживает больших радостей и печалей, он спокоен, когда его любят и верят ему, он счастлив и на душе у него спокойно, и тогда что бы он ни делал, в нем играет беззвучная музыка.
– Ваши слова далеки от истины, – усмехнулся Лу Цзюнь. – Жизнь мира и чувства людей в разные времена не одинаковы, поэтому музыка в наши дни и в дни давно минувшие – разная!
Фея в ответ:
– Не совсем так! У человека есть прошлое и настоящее, а мир вечен, и у чувств человеческих есть прошлое и настоящее. Но в музыке живет вечный мир чувств[306]. У камня звук чистый, у железа – звонкий, духовые инструменты звучат звонко, а струнные – чисто. Во все времена рожок и цитра звучали так, как сегодня. Я слышал, что «Облака над Сяньчи» – это мелодия Хуан-ди, «Девять призывов» – мелодия Яо и Шуня, «Ливень в стране Ся» и «Слоновьи слезы» в стране Чжоу – мелодии незапамятной старины, «Местечко Санцзань» и «Владение Пушань» – мелодии страны Чжэн и страны Вэй, «Знамена и мечи» – мелодия варваров племени маней. Говорят также, что музыка династий Хань и Тан близка и понятна нам, живущим сегодня. Но если бы ожили Яо и Шунь, еще раз свершили свои добрые деяния и захотели бы создать новую музыку, то, по-вашему, они взялись бы за переделку ханьских и танских мелодий? Разве прибавили бы они этим славы великим государям былых династий? Разве заставили бы белоголовых старцев пуститься в пляс от радости?
Лу Цзюнь от злости даже позеленел. Он решил во что бы то ни стало подловить Фею на какой-нибудь оплошности, касающейся императора, или заставить дать неправильный ответ.
– Древние мудрецы, – начал он, – создавая музыку, стремились с ее помощью наставить народ на путь истины, воспитать в нем добродетели, приблизить к пониманию природы, а также ставили целью передать свои знания потомкам. Небо даровало нам великого императора, воплотившего в себе лучшие черты Яо и Шуня, вобравшего мудрость Вэнь-вана и У-вана. Государь не желает больше растрачивать свои добродетели на благо народа, который сейчас и так пребывает в довольстве и счастье, не виданных со времен великих династий Ся, Инь и Шан. По указу Сына Неба я призван создать новую музыку для страны Мин, дабы прославить величие нашего императора и его державы. Что вы об этом думаете?
Как ответила Фея Лазоревого града Лу Цзюню, об этом в следующей главе.
Глава тридцать первая
Неожиданно оказавшись перед государем, Фея, воспитанная в поклонении добродетелям Сына Неба, преисполнилась чувством искренней преданности к нему и с горечью отметила про себя, что император благоволит ничтожным людям, Лу Цзюню и Дун Хуну. И когда мастерски исполнила несколько старинных мелодий на разных инструментах, то заинтересовала двух могущественных сановников, хотя и пробудила в них одновременно подозрения.
Выслушав вопрос Лу Цзюня, Фея нахмурила брови и, теребя ворот халата, отвечала так:
– Я отношусь к этому одобрительно, ибо в таком деянии проявляется глубокая ваша преданность отечеству. Вы внушили государю уверенность во всесилии магии, в этом я вижу вашу истинную мудрость. Вы отправили в ссылку многих честных слуг государя, затеяли при дворе козни, приписали ложные прегрешения добросовестным чиновникам, а теперь беспрепятственно злоупотребляете дарованной вам властью – этим вы, без сомнения, выказали умение устраивать свои дела. Вы убедили государя отправиться к далекому Восточному морю и забросить важные дела страны, в то время как народ ропщет, недовольный своей беспросветной жизнью, – здесь очевидна ваша расчетливость. Народ обманут, его держат в неведении, о чем вам хорошо известно, – именно этого вы и добиваетесь. О, вы необыкновенно предусмотрительный человек! Теперь вы затеяли создать новую музыку, вам потребовались талантливые музыканты, и вы занялись разбоем, – всех нас, кто присутствует здесь сейчас, вытащили из домов, захватили на дорогах. Об этом уже говорят с возмущением и страхом. Простолюдины на улицах и благородные мужи в своих покоях равно вздыхают: «Как мог наш мудрый император допустить такое?!» Тревожится мать-императрица, замерла в ожидании беды огромная страна, но вы думаете только о собственном благе и наслаждаетесь своей силой, – в этом сказывается вся ваша мораль. Чего же хотите вы от меня? Когда иссякает источник, река высыхает, когда подрубают корень, дерево умирает. Государство – источник жизни народа, государь – корень жизни его подданных, но вам это безразлично – знатность и богатство, а не страна и государь у вас на уме. Но только помните: река без источника и древо без корней живут недолго!
Фея раскраснелась от негодования, в ее светлых глазах застыла скорбь. Лу Цзюнь молчал, язык его прилип к гортани. Сокрушенный смелой речью Феи, вельможа сидел, опустив голову на грудь. Император, казавшийся крайне взволнованным, пожелал узнать, кто осмелился произнести такие резкие слова.
– Что дозволено государю, не дозволено подданному. Мы – император страны Мин, а кто ты такой?
Фея пала ниц.
– Я пренебрегла почтительностью государю, позволила себе дерзкие речи, – нет мне прощения до самой смерти!
– Так ты женщина? – воскликнул ошеломленный император. – Как тебя зовут?
Фея встала и низко поклонилась.
– Меня зовут Фея Лазоревого града, я наложница сосланного в Юньнань Яньского князя.
Император помолчал, словно припоминая что-то, и спрашивает:
– Фея? Не та ли, что породила раздоры в его семье? И не тебе ли мы приказали удалиться в Цзянчжоу?
– Она самая, ваше величество!
– Следуй за нами!
Фея вместе с Су-цин пошла за государем во внутренние покои. Пробило пятую стражу. Император приказал слугам зажечь светильники, велел Фее приблизиться к трону, внимательно поглядел на нее и сказал:
– Невероятно! Без сомнения, само Небо послало нам тебя! Твое лицо мы видели в недавнем сне – и вот ты здесь!
Сын Неба рассказал Фее свой сон, еще раз оглядел ее – Фея понравилась ему.
– Знаешь ли грамоте? – ласково вопросил он.
– Немного, – скромно ответила Цзя.
Император дал ей бумагу, кисть и велел записывать:
Император взял из рук Феи исписанный лист, просмотрел и сказал:
– Мы намеренно поручили записать все это тебе, ибо мы желаем, чтобы все в нашем государстве узнали о твоей прямоте и честности.
Сын Неба самолично начертал на красной бумаге[307] шесть иероглифов, которые означали: «Главный имперский ревизор Фея Лазоревого града», и вручил грамоту Фее.
– Завтра мы выезжаем в столицу, – улыбнулся император, – отправляйся за нами, ступай в дом своего мужа и жди его возвращения.
– В мужском платье не подобает мне сопровождать ваше величество – это могут расценить как нарушение этикета. Со мною служанка, позвольте нам добираться до столицы самим.
Император горько жалел о своих заблуждениях, поэтому очень торопился вернуться к государственным делам. Лу Цзюнь и Дун Хун задыхались от бессильной ярости – власть уплывала у них из рук. Говорят, раненый зверь бросается на человека, схваченный за руку вор способен на убийство. Так и здесь: разоблаченные смелыми речами Феи, эти негодяи и не подумали раскаяться в своих преступлениях, наоборот, замыслили новые. Нужен был только подходящий случай, чтобы приступить к злодейскому делу. Неожиданно к императорскому дворцу подскакал вестовой, который доставил послание шаньдунского правителя. Вот что в нем говорилось:
А между тем Фея Лазоревого града томилась в обители Нетленный Огонь, изнывая от тоски по возлюбленному, и каждый проведенный в разлуке день казался ей тремя годами. С утра она садилась к окну и смотрела на север, надеясь, что уж сегодня-то непременно приедет за нею Ян. Она не знала, что Ян в ссылке, далеко отсюда, что не может дать знать о себе. Фея подолгу размышляла над своей судьбой, часто плакала, отказывалась от еды, день и ночь предаваясь мечтам о встрече с любимым. Как-то ей пришло в голову: «А что, если мой господин поверил в клевету, которую обо мне распространили, и не хочет видеть меня?! Зачем тогда оставаться мне здесь и напрасно мучиться ожиданием? Лучше уехать подальше отсюда, в какой-нибудь монастырь неподалеку от Юньнани, и отрешиться от мира!» Она раздобыла у монахинь ослика, переоделась в мужское платье и в сопровождении верной Су-цин, изображавшей при ней мальчика-ученика, отправилась на юг. Через несколько дней они достигли земли Чжунчжоу. Какие-то люди взглянули на Фею и остановили ее:
– Далеко ли путь держите, уважаемый?
– Путешествую просто так, – без всякой робости ответила Фея.
Незнакомцы подмигнули ей.
– Лицо у вас приятное, сразу видно человека грамотного. Вы, наверно, и музыке обучены? Мы ведь бродячие музыканты, флейты у нас в рукавах[298]. Видите постоялый двор? Зайдемте-ка туда, познакомимся поближе!
Фея подумала: «Похоже, они догадываются, что я не та, за кого себя выдаю. Надо держать ухо востро и играть роль до конца».
– Я бедный студент, – улыбнувшись, ответила она, – до музыки ли мне! Но если мое общество вам приятно, не откажусь спеть с вами песню дровосека и сыграть на пастушьей дудке!.
Один из незнакомцев вытащил флейту и сыграл несложную песенку, после чего протянул инструмент Фее, которая исполнила несколько мелодий и вернула флейту со словами:
– Музыке я не учился, сыграл вам, как мог, просто чтобы поддержать знакомство, вы уж не обессудьте.
А незнакомец, чему-то необычайно обрадовавшись, побежал к постоялому двору, где стоял невероятный гам и какие-то люди метались возле небольшой повозки. Незнакомец крикнул им:
– Мы нашли того, о ком говорится в императорском указе!
Незнакомые люди схватили Фею, швырнули ее в повозку – и она понеслась, как ветер, неизвестно куда. Бедная Фея не успела даже слова вымолвить и, уж конечно, не понимала, зачем ее увозят. Наклонившись к Су-цин, которая и здесь оказалась рядом со своей госпожой, она воскликнула:
– За что судьба так немилостива ко мне, за что меня преследуют одни только невзгоды?
– Будьте внимательны, – прошептала служанка, – постарайтесь запомнить все, что увидите!
Фея сидела в повозке, безучастная ко всему, готовая безропотно принять даже смерть. Они ехали целый день. Наконец повозка остановилась возле большого дома. В нем полным-полно молодых людей, недоумевающих, почему их собрали. Фея подошла к ним, присела и погрузилась в скорбные раздумья. Появился слуга и поставил перед Феей поднос с едой, сказав:
– Не тревожьтесь, утолите голод. Вы находитесь в Шаньдуне, а мы – люди министра Лу Цзюня. Государь ныне пребывает на берегу моря и ждет, когда господа Лу Цзюнь и Дун Хун приведут к нему талантливых молодых музыкантов. Завтра вас будут проверять, вы уж играйте на совесть! Кто сумеет угодить императору, тому большое счастье привалит!
Теперь Фея все поняла: «Итак, это затея двух врагов Яна. Если я откроюсь им, они могут использовать это против любимого. Если хорошо сыграю свою роль и смогу доказать, что музыкант я никудышный, они меня отпустят с миром!» На другой день к дому подкатило несколько экипажей, всех музыкантов усадили в них и повезли куда-то. Вскоре они очутились возле величественного строения, обнесенного высокой стеной. Это был загородный дворец императора. Дун Хун докладывает Лу Цзюню:
– Выполняя повеление государя, я собрал со всей страны молодых музыкантов, умеющих играть на разных инструментах. Они здесь, пусть император послушает их игру и отберет самых умелых.
– Ни в коем случае! – возразил Лу Цзюнь. – Или ты забыл, что человек – самое коварное на земле существо? Сегодня этих молокососов, которых ты даже в лицо не помнишь, представишь государю, а завтра они забудут, что ты их благодетель, и отплатят тебе злом. Тут нужно действовать осторожно!
– Умные речи – как ясный свет, – поклонился Дун Хун, – я бы никогда об этом не подумал!
Лу Цзюнь продолжил:
– Отбирать таланты – это, конечно, право императора, но мы сделаем так: сегодня ночью собери этих молодцов где-нибудь и послушай, что они могут. Найди самого способного, внуши ему, что он должен слушаться только тебя одного, и отправляй тогда его к государю!
Он распорядился, чтобы Дун Хуну предоставили залу для занятий с вновь прибывшими музыкантами. Фея вместе со всеми вошла в просторное помещение: под потолком, как звезды, горели жемчужные светильники, раскачивались хрустальные подвески. Ни дать ни взять – павильон небожителей. Осмотревшись, она увидела в углу тучного вельможу с зеленоватым лицом. Это был сам Лу Цзюнь, одетый в шелковый халат, охваченный поясом с нефритовыми украшениями. Вельможа сидел, обратившись на восток. Еще один сановник, молодой, с приятным лицом, сидел в другом углу лицом на запад. Это был Дун Хун, одетый в алый халат с поясом в виде змеи. Рядом с ним лежали всякие инструменты. Когда музыканты расселись, Лу Цзюнь заговорил с ними:
– Мы не знаем, кто вы такие, для нас важно, что вы – подданные императора. Наш государь готовится к встрече с небожителями на горе Тайшань, ему нужны умелые музыканты. Думаю, вы понимаете всю важность предстоящего события. Поэтому каждый из вас должен показать все, на что способен, дабы мы могли выбрать среди вас лучшего и представить его Сыну Неба, а уж он не обделит вас милостью!
Фея поднялась и проговорила:
– Я изучал всю жизнь творения Конфуция, а в музыке ничего не смыслю, вряд ли окажусь вам полезным.
– Не скромничай, – улыбнулся Лу Цзюнь. – Речь ведь идет о служении государю! Стать придворным музыкантом великая честь, ради нее стоит постараться!
Сказав так, он предложил молодым музыкантам несколько мелодий, велел играть их поочередно и вложить в исполнение все свое умение.
Как раз в это время император со своей свитой прогуливался по берегу моря, любуясь луной. Вдруг ветер донес до его ушей звуки музыки. Он остановился.
– Что это?
– Наверно, академики Лу Цзюнь и Дун Хун проверяют будущих придворных музыкантов, – отвечали из свиты.
– Мы желаем их послушать, – воодушевился Сын Неба, – но сделаем так, чтобы молодые господа нас не признали!
Юноши уже играли один за другим, когда распахнулись двери, и в залу вошел вельможа в сопровождении нескольких человек. Фея с любопытством поглядела на гостя: благородная осанка, красивое лицо, крупный нос, высокий лоб – облик Дракона и Феникса! Это был не простой смертный, от него исходило какое-то удивительное сияние. Вельможа с улыбкой обратился к Лу Цзюню:
– У вас гости, но мы услышали звуки музыки и явились на них, – надеемся, мы не станем вам помехой?
Молодые музыканты смутились, многие заподозрили в этом вельможе императора, но ни по одежде, ни по поведению в нем нельзя было признать Сына Неба.
Вельможа между тем продолжал:
– Хозяин этого дома – господин Дун Хун. Не сыграет ли он для нас первым?
Дун Хун тотчас поднялся, взял флейту и исполнил несколько мелодий. Фея слушала внимательно: игра была отвратительной, инструмент звучал гнусаво, казалось, будто в гнезде верещат птенцы ласточек или булькает вода в котле, где варят мясо. Фея посмеялась в душе над незадачливым музыкантом. Неизвестный же вельможа улыбнулся и сказал:
– Ваша флейта фальшивит, исполнение вам не удалось. Принесите свирель Ли Сань-лана, я покажу, как следует играть этот напев.
Ему подали свирель: играл вельможа неплохо, но подлинного мастерства ему не хватало, в простенькой мелодии он старался добиться только силы звучания – чудилось, будто священный Дракон силится подняться с поверхности моря к облакам, но никак не может достигнуть неба… Фея присмотрелась к незнакомцу и поняла – перед нею сам император, пожелавший остаться неузнанным. Она подумала: «Пусть я не самая догадливая женщина в мире, но по манере игры, по звуку, который человек извлекает из инструмента, я все же могу определить его характер и, может быть, даже его судьбу. У нашего государя широкая натура и многообразные таланты. Он проницателен, и мне, по-видимому, не скрыть от него своей тайны, как никому не остановить плывущие в небе облака. К тому же я не вправе обманывать императора, ведь я верная его подданная. А что, если воспользоваться удобным случаем, высказать государю свои мысли и этим помочь Яну?!» И, приняв решение, она стала дожидаться своей очереди играть. Тем временем император уже отложил свирель и слушал музыкантов, доставленных во дворец слугами Лу Цзюня и Дун Хуна. Настала очередь Феи. Она смело вышла вперед, взяла бамбуковую дудку и начала играть.
– Какое удивительное исполнение! – обратился к Дун Хуну император. – А какова мелодия? Представляется, словно Фениксы, самец и самка, поют на рассвете песню любви, и чистые их голоса летят выше облаков, и тот, кто слышит эту песню, пробуждается от сна, и другие птицы кажутся ему безголосыми! Это не «Светлая песня Фениксов»?
Фея убедилась, что Сын Неба тонко понимает музыку и настоящий ее ценитель. Она отложила дудку, взяла цитру, тронула яшмовыми пальцами струны… Когда замер последний звук, император радостно улыбнулся.
– Изумительно! Как будто по тихим водам реки плывут лепестки цветов – забываешь о всем мелком и суетном! Мы назвали бы эту мелодию «Лепестки на тихой воде». Впервые мы слышим такое искусство, такой чистый звук!
Фея заиграла другой напев, печальный и бередящий душу. Император всплеснул руками.
– Великолепно! Мы видели, как падают с неба снежинки, ковром покрывая землю, – о, как мы грустили по ушедшей без возврата весне! Это песня инского гостя Ши Куана под названием «Белый снег». Мало кто ее теперь знает, а жаль!
А Фея играла новую мелодию: начало ее было мощным, бравурным, а завершение – негромким и грустным. Слушая, Сын Неба то оживлялся, то впадал в глубокую печаль и, когда игра окончилась, проговорил:
– Несравненная мелодия! Она как весенний сон. Нам представились зеленые ивы на берегу Бяньшуй[299], пестрые цветы во дворце, радость чередовалась в музыке с грустью. Это не напев под названием «Ивы», который исполнял суйский Ян-ди[300]? Подобные мелодии – лучшее лекарство от тоски!
Фея отложила цитру и взяла в руки двадцатипятиструнную арфу, зажала малые и оставила свободными большие струны и заиграла.
Сын Неба остановил ее.
– Отчего столько тревоги, столько мрака в этой мелодии? Словно поднялся ураган и погнал над морем тучи, словно появился знак грозной опасности и раздался призыв: «Возвращайся домой!» Да, это сочинение ханьского Тай-цзу под названием «Большой ветер». Но в нем он поведал о том, как великий герой древности своими руками создал новую державу, откуда же здесь эта тревога?!
Фея отвечает:
– Ханьский Тай-цзу, будучи начальником заставы в Пэйшуй, своим мечом длиной три чи отражал нападения разбойников восемь лет подряд. Ему нелегко пришлось! Этого не понимали его дети и внуки, и тогда он сложил песню, в которой напомнил о нуждах страны, призвал к бдительности и осторожности ее правителя. Вот почему слышна тревога в этой песне.
Император промолчал. А Фея вновь тронула струны, но теперь она заставила вести мелодию – легкую и звонкую – средние струны, зажав большие: казалось, капельки росы падают на поднос, осенний ветер поет в Улине.
– А это что за мелодия? – спросил император.
– Она написана на стихи танского Ли Чан-цзи[301] «Думаю о стране Хань». Сразу после восшествия на престол ханьский У-ди, правитель мудрый и талантливый, начал подбирать себе достойных помощников и советников, но возле него оказались люди, подобные Гунсунь Хуну[302] и Чжан Тану[303], которые без устали восхваляли мудрость, славили и превозносили доброту У-ди, и он перестал верить[304] в Драконовых лошадей и Синих птиц, разочаровался в Хоучэне и красных туфлях. И когда страна пришла в полный упадок, потомки сложили песню, в которой оплакали У-ди и его доверчивость.
И опять промолчал император. А Фея взяла плектр и начала мелодию легкую и приятную, поначалу показавшуюся даже пустой, но неожиданно ставшую тоскливой: почудилось, что на чистое небо набежали белые облака и ветер застонал в ветвях деревьев…
– Что это? – спрашивает император.
– Песня о Му-ване под названием «Желтый бамбук». Ее сложили, когда Му-ван, оседлав восьмиглавого скакуна, умчался в Яочи, встретил там Повелительницу Запада и остался у нее, забыв о возвращении на родину. Подданные напомнили этой мелодией князю об отчизне, которая во время его отсутствия едва не погибла из-за предательства сюйского наместника. Но позвольте мне исполнить еще кое-что.
Фея заиграла: первая часть своей звонкостью подражала ударам молота по металлу, вторая своей свободой – необъятному, вольному, безбрежному морю, а конец напева звучал, как гимн победы. Все, кто находился в зале, были потрясены. Цзя протянула яшмовые руки, в последний раз пальцы пробежали по струнам, смолк последний звук, и все стихло. Слушатели молчали, не осмеливаясь заговорить. Ошеломленный император, с трудом придя в себя, вопросил:
– Как же называется эта мелодия? Фея в ответ:
– «Верность»! Некогда чуский Сян-ван, пробью на троне три года, забросил государственные дела и весь отдался музыке. Советник Сяо Цзун[305] сказал ему: «В нашей стране появилась удивительная птица: три года она не поет, три года не улетает». Князь ответил: «Три года она не поет, но когда запоет, то изумит всех. Три года не улетает, но когда полетит, то пронзит небо!» Он ухватил левой рукой рукав платья Сяо Цзуна, а правой сломал барабан, одумался и вернулся к достойным правителя делам. И через несколько лет в стране Чу снова было процветание, и она стала первой среди пяти царств!
Надолго задумался император. Лу Цзюнь, недовольный тем, что какой-то молокосос пытался обхитрить его, скрыв свои таланты, решил отомстить. Предложив Фее сесть на свое место, он спрашивает:
– Когда же появилась в мире музыка? Вы хорошо играли, но я хочу проверить ваши знания.
– Я не так образован, – улыбнулась Фея, – чтобы знать все, что ведомо вам, но от учителя своего слышал, что музыка родилась вместе с миром.
– А как называется самая первая мелодия?
– Судя по вопросу, вы называете музыкой только то, что имеет название, и не признаете музыки безымянной, считаете музыкой только то, что воспринимает слух, и не признаете музыку беззвучную. Любовь к родителям, дружба, преданность и верность – это тоже музыка, только без звуков. Радость, досада, тоска и веселье – и это музыка, только без имени. Когда человек не переживает больших радостей и печалей, он спокоен, когда его любят и верят ему, он счастлив и на душе у него спокойно, и тогда что бы он ни делал, в нем играет беззвучная музыка.
– Ваши слова далеки от истины, – усмехнулся Лу Цзюнь. – Жизнь мира и чувства людей в разные времена не одинаковы, поэтому музыка в наши дни и в дни давно минувшие – разная!
Фея в ответ:
– Не совсем так! У человека есть прошлое и настоящее, а мир вечен, и у чувств человеческих есть прошлое и настоящее. Но в музыке живет вечный мир чувств[306]. У камня звук чистый, у железа – звонкий, духовые инструменты звучат звонко, а струнные – чисто. Во все времена рожок и цитра звучали так, как сегодня. Я слышал, что «Облака над Сяньчи» – это мелодия Хуан-ди, «Девять призывов» – мелодия Яо и Шуня, «Ливень в стране Ся» и «Слоновьи слезы» в стране Чжоу – мелодии незапамятной старины, «Местечко Санцзань» и «Владение Пушань» – мелодии страны Чжэн и страны Вэй, «Знамена и мечи» – мелодия варваров племени маней. Говорят также, что музыка династий Хань и Тан близка и понятна нам, живущим сегодня. Но если бы ожили Яо и Шунь, еще раз свершили свои добрые деяния и захотели бы создать новую музыку, то, по-вашему, они взялись бы за переделку ханьских и танских мелодий? Разве прибавили бы они этим славы великим государям былых династий? Разве заставили бы белоголовых старцев пуститься в пляс от радости?
Лу Цзюнь от злости даже позеленел. Он решил во что бы то ни стало подловить Фею на какой-нибудь оплошности, касающейся императора, или заставить дать неправильный ответ.
– Древние мудрецы, – начал он, – создавая музыку, стремились с ее помощью наставить народ на путь истины, воспитать в нем добродетели, приблизить к пониманию природы, а также ставили целью передать свои знания потомкам. Небо даровало нам великого императора, воплотившего в себе лучшие черты Яо и Шуня, вобравшего мудрость Вэнь-вана и У-вана. Государь не желает больше растрачивать свои добродетели на благо народа, который сейчас и так пребывает в довольстве и счастье, не виданных со времен великих династий Ся, Инь и Шан. По указу Сына Неба я призван создать новую музыку для страны Мин, дабы прославить величие нашего императора и его державы. Что вы об этом думаете?
Как ответила Фея Лазоревого града Лу Цзюню, об этом в следующей главе.
Глава тридцать первая
О ТОМ, КАК ВАРВАРЫ ПОДОШЛИ К СТОЛИЦЕ И КАК МАТЬ-ИМПЕРАТРИЦА СПАСАЛАСЬ В ГОРНОМ МОНАСТЫРЕ
Выслушав вопрос Лу Цзюня, Фея нахмурила брови и, теребя ворот халата, отвечала так:
– Я отношусь к этому одобрительно, ибо в таком деянии проявляется глубокая ваша преданность отечеству. Вы внушили государю уверенность во всесилии магии, в этом я вижу вашу истинную мудрость. Вы отправили в ссылку многих честных слуг государя, затеяли при дворе козни, приписали ложные прегрешения добросовестным чиновникам, а теперь беспрепятственно злоупотребляете дарованной вам властью – этим вы, без сомнения, выказали умение устраивать свои дела. Вы убедили государя отправиться к далекому Восточному морю и забросить важные дела страны, в то время как народ ропщет, недовольный своей беспросветной жизнью, – здесь очевидна ваша расчетливость. Народ обманут, его держат в неведении, о чем вам хорошо известно, – именно этого вы и добиваетесь. О, вы необыкновенно предусмотрительный человек! Теперь вы затеяли создать новую музыку, вам потребовались талантливые музыканты, и вы занялись разбоем, – всех нас, кто присутствует здесь сейчас, вытащили из домов, захватили на дорогах. Об этом уже говорят с возмущением и страхом. Простолюдины на улицах и благородные мужи в своих покоях равно вздыхают: «Как мог наш мудрый император допустить такое?!» Тревожится мать-императрица, замерла в ожидании беды огромная страна, но вы думаете только о собственном благе и наслаждаетесь своей силой, – в этом сказывается вся ваша мораль. Чего же хотите вы от меня? Когда иссякает источник, река высыхает, когда подрубают корень, дерево умирает. Государство – источник жизни народа, государь – корень жизни его подданных, но вам это безразлично – знатность и богатство, а не страна и государь у вас на уме. Но только помните: река без источника и древо без корней живут недолго!
Фея раскраснелась от негодования, в ее светлых глазах застыла скорбь. Лу Цзюнь молчал, язык его прилип к гортани. Сокрушенный смелой речью Феи, вельможа сидел, опустив голову на грудь. Император, казавшийся крайне взволнованным, пожелал узнать, кто осмелился произнести такие резкие слова.
– Что дозволено государю, не дозволено подданному. Мы – император страны Мин, а кто ты такой?
Фея пала ниц.
– Я пренебрегла почтительностью государю, позволила себе дерзкие речи, – нет мне прощения до самой смерти!
– Так ты женщина? – воскликнул ошеломленный император. – Как тебя зовут?
Фея встала и низко поклонилась.
– Меня зовут Фея Лазоревого града, я наложница сосланного в Юньнань Яньского князя.
Император помолчал, словно припоминая что-то, и спрашивает:
– Фея? Не та ли, что породила раздоры в его семье? И не тебе ли мы приказали удалиться в Цзянчжоу?
– Она самая, ваше величество!
– Следуй за нами!
Фея вместе с Су-цин пошла за государем во внутренние покои. Пробило пятую стражу. Император приказал слугам зажечь светильники, велел Фее приблизиться к трону, внимательно поглядел на нее и сказал:
– Невероятно! Без сомнения, само Небо послало нам тебя! Твое лицо мы видели в недавнем сне – и вот ты здесь!
Сын Неба рассказал Фее свой сон, еще раз оглядел ее – Фея понравилась ему.
– Знаешь ли грамоте? – ласково вопросил он.
– Немного, – скромно ответила Цзя.
Император дал ей бумагу, кисть и велел записывать:
«Мы поступали последнее время неразумно: от верных подданных отворачивались, верили ничего не стоящей болтовне, повторяли бездарные ошибки циньского Хуан-ди и ханьского У-ди. Наложница Яньского князя по прозвищу Фея Лазоревого града, женщина благородная духом и чистая помыслами, пришла к нам за тысячи ли с трехструнной цитрой, тронула струны белояшмовыми перстами – и запели струны, как свежий ветер, и рассеялись тучи в небе, и новым светом засияла древняя мудрость. Подобного не знала Поднебесная, не слышал никто из живших на земле!
На днях мы видели сон: наша нога споткнулась, и мы упали, но какой-то небожитель подхватил нас и спас от позора и гибели. Посмотрев в лицо Феи, мы убедились: это она поддержала нас в час опасности. Само Небо послало ее нам. Мы припомнили наши деяния последних дней, и мороз пробежал по коже: ведь если бы не Фея, мы могли бы погибнуть и сегодня нас уже не было бы среди живых. За преданность трону мы жалуем Фею Лазоревого града должностью Главного имперского ревизора, повелеваем вернуть из ссылки Яньского князя и просим его вновь исполнять должность правого министра, дарим прощение Инь Сюнь-вэну и Су Юй-цину и с завтрашнего дня ожидаем их прибытия во дворец».
Император взял из рук Феи исписанный лист, просмотрел и сказал:
– Мы намеренно поручили записать все это тебе, ибо мы желаем, чтобы все в нашем государстве узнали о твоей прямоте и честности.
Сын Неба самолично начертал на красной бумаге[307] шесть иероглифов, которые означали: «Главный имперский ревизор Фея Лазоревого града», и вручил грамоту Фее.
– Завтра мы выезжаем в столицу, – улыбнулся император, – отправляйся за нами, ступай в дом своего мужа и жди его возвращения.
– В мужском платье не подобает мне сопровождать ваше величество – это могут расценить как нарушение этикета. Со мною служанка, позвольте нам добираться до столицы самим.
Император горько жалел о своих заблуждениях, поэтому очень торопился вернуться к государственным делам. Лу Цзюнь и Дун Хун задыхались от бессильной ярости – власть уплывала у них из рук. Говорят, раненый зверь бросается на человека, схваченный за руку вор способен на убийство. Так и здесь: разоблаченные смелыми речами Феи, эти негодяи и не подумали раскаяться в своих преступлениях, наоборот, замыслили новые. Нужен был только подходящий случай, чтобы приступить к злодейскому делу. Неожиданно к императорскому дворцу подскакал вестовой, который доставил послание шаньдунского правителя. Вот что в нем говорилось: