Страница:
Император вздохнул.
– Вот мы занимаем трон, носим роскошные одеянья, едим изысканные кушанья, наслаждаемся прекрасной музыкой – сколько прегрешений против простоты! Порой задумаемся о народе, прозябающем в голоде и холоде, и радость покидает наш дух, скорбь одолевает его. Что же делать?
Лу Цзюнь в ответ:
– Все меняется, нравы тоже. Случается, человек, который жил в глиняной хижине со ступеньками, поросшими мхом, перебирается в хоромы, но скоро и этого ему мало. Так и с народом: было время, он довольствовался жилищами из глины и скромными плодами земли, а теперь познакомился с благородством этикета, с красотой одежды, музыки, стал грамотен, и трудно править таким народом. У государя есть два пути. Можно опираться в правлении на силу, но говорят, что так немногого достигнешь, можно* искать мудрости в душе, тогда правитель добивается большего. В то же время править по совести проще, чем по закону. Ваше величество! Мой вам совет – управляйте с душой, насаждайте благо!
– Поясните, что значит править с душой и по совести.
– Древние мудрецы высоко ставили этикет и музыку, через их посредство они добились больших успехов в правлении страной и в просвещении народа. Этикет – гармония земли, музыка – гармония неба. К такому правлению люди быстро привыкли, как к своей тени. Но после династий Хань и Тан и музыка и этикет утратили прежнее значение. Стали поговаривать о пользе закона. Но не закона добра, как при Яо и Шуне, а закона силы. Помните, на государственных экзаменах Яньский князь, тогда просто Ян Чан-цюй, рассуждал даже о военной силе. Я его опроверг в ту пору. И, наверно, не зря: все эти выскочки начинают с того, что пробиваются из грязи в князи, потом переходят к насмешкам над государем, а кончают призывами к возврату славных времен Ся, Инь и Чжоу, приводя в примеры циского Хуань-гуна[254] да цзиньского Вэнь-гуна[255]. С того дня, как вы, ваше величество, взошли на престол, страна процветает благодаря вашим добродетелям и мудрости, а народ, тот просто благоденствует: старики сыты и поют песни, молодые играют да хороводы водят. Только вы зачем-то грустите. Все потому, что подчиненные ваши твердят о трудностях да законах, донимают вас ложными тревогами. Я бы предложил возродить музыку и этикет в прежней их силе, следовать возвышенным велениям Неба и порывам вашей души, во весь голос воспевать мир и благодать, – только так мы достигнем величественной гармонии в государстве. Воцарятся в нем довольство и счастье, империя расцветет еще краше, чем в достославные времена минувших столетий!
Сколь печально пересказывать такие речи: хитрый чиновник увещевает государя, обманом и лестью пытается достигнуть для себя выгод, поэтому и разглагольствует о счастье, музыке да этикете, – ну как устоять, не разомлеть от ложного блаженства?!
Довольный Сын Неба, выслушав речи Лу Цзюня, улыбнулся поощрительно.
– Нас не хватает даже на беседы о музыке и этикете, но мы поняли ваши мысли. Нынче мы устали, поэтому государственными делами заниматься не станем, – нам лень, и мысли наши растекаются, никак их не собрать. Давайте-ка развлечемся – послушаем музыку. Кстати, нам нужен наставник для придворных музыкантов.
– Ваше величество, Дун Хун – непревзойденный знаток музыки, – вкрадчиво проговорил Лу Цзюнь, – он вполне справится с этой должностью.
Сын Неба кивнул, и на другой день стало известно о новом назначении Дун Хуна, который теперь дневал и ночевал во дворце, расслабляя разум государя прекрасными мелодиями. Но никаких слухов о том, что государь, забросив дела, слушает музыку, за пределы дворца не выходило.
В те времена по городам и селам бродило множество музыкантов. Сын Неба вполне мог бы собрать из них хороший оркестр. Но император стремился сохранить свое увлечение в тайне. Поэтому он приказал поставить в дворцовом саду большой павильон в несколько сот цзяней, назвал его Феникс и приказал каждый вечер устраивать там музицирование с обязательным участием Дун Хуна и Лу Цзюня. Об этом узнал имперский ревизор Су Юй-цин и высказал Сыну Неба свое неодобрение таким времяпрепровождением в особой записке. Император не ответил. Су Юй-цин вместе с другими честными чиновниками подавал записки трижды, пока император не разгневался и не повелел отстранить их всех от должности. Затем он поставил ревизором Хань Ин-вэня, входившего в Мутную партию и состоявшего в родстве с Лу Цзюнем. Хань Ин-вэнь первым делом предложил судить Су Юй-цина, и тогда Мутная партия принялась всем скопом травить бывшего ревизора.
Однажды Ян встретился с сановным Инем и говорит:
– Удивительные вещи происходят во дворце – ни один верный слуга отечества не может оставаться долее равнодушным. Если вас это не возмущает, то я молчать не намерен.
Инь вздыхает.
– Как не возмущает? Я просто надеялся, что император проявит мудрость. Су Юй-цин был прав в своих опасениях, ибо всегда думал только о благе государства. Я хочу высказать свои мысли государю.
На другой день государь получил послание, в котором говорилось вот что:
Государь наслаждался музыкой в Фениксе, когда ему подали послание Иня. Сын Неба прочитал и возмутился.
– Мы вкушаем высшие радости, а дерзкий слуга нас осуждает!
Лу Цзюнь подхватил:
– Циньский князь обожал музыку, а Мэн-цзы[256] сказал: «Когда правитель любит музыку, он хорошо правит государством», и еще: «В любой музыке сохраняется аромат древности». Известно, что Мэн-цзы, человек многих достоинств, даже исполняя должность советника и будучи в преклонном возрасте, разговаривал с правителем робко и почтительно. Левый министр захватил почти всю власть в стране и, считая, что ваше величество молоды, обращается к вам без должного почтения. Гнать нужно таких слуг! А что касается ревизора Су Юй-цина, то ведь он – племянник жены Иня. Вы правильно сделали, ваше величество, что отстранили его от должности!
Сын Неба подумал и говорит:
– Конечно, мы молоды и неопытны, но бесцеремонность подданных все равно недопустима. Благодарим вас за удовольствие, доставленное нам вашими заботами о процветании музыкального искусства при дворе.
Сановный Инь, узнав, что государь досадовал на послание, с тревогой ожидал решения своей судьбы. Тем временем Лу Цзюнь вместе с новым ревизором Хань Ин-вэнем и другими чиновниками написал императору донос на Иня. Вот что в нем говорилось:
Прочитав послание, император сказал написавшим.
– Вы несправедливы в своем осуждении и действуете не на благо страны.
Лу Цзюнь, однако, не унимался и предложил своим сторонникам составить еще один донос на сановного Иня, а заодно и на Су Юй-цина. Мутная партия поддержала его. Император не ответил ничего на второй донос.
Тогда на приеме во дворце Лу Цзюнь воззвал:
– Высшие чиновники, ваше величество, – это глаза и уши двора, а здесь сейчас царит непорядок. Чтобы покончить с распрями, нужно немедленно отстранить от должности Инь Сюн-вэня и отправить в ссылку Су Юй-цина!
Недолго поколебавшись, государь согласился. Многие придворные впали в уныние, но возразить не посмел никто.
Когда происходили эти события, Яньский князь из-за недомогания не показывался во дворце. Однажды придворные, собравшись в приемной государя, поджидали Лу Цзюня, который находился у императора. Когда вельможа вышел в приемную, то сказал только, что с Инем и Су покончено, и не захотел отвечать на вопросы.
– Весь двор ждал вашего возвращения от государя, а вы молчите! – вспылил сановный Хуан. – По милости Сына Неба все мы занимаем высокие должности и трудимся на благо государства. Так нужно ли было добиваться принятия государем крутых мер против двух человек? Будучи главой Мутной партии, вы могли бы сами покончить с раздорами!
Лу Цзюнь холодно улыбнулся и процедил:
– Верно, что все мы верные подданные императора, других мнений быть не может! Однако кое-кто не понял, что такое Мутная партия, – им же хуже. Всякий осуждающий решения государя будет рассматриваться нами как изменник. Мы уничтожим таких, и раздоры прекратятся сами собой.
Глянув на Хань Ин-вэна и других своих сообщников, он продолжал:
– Вы, высшее чиновничество страны, поступаете правильно, осуждая изменников, но делаете это чересчур нерешительно, прячетесь от ответственности, будто крысы в норе. Это ли ваша преданность государю?
Вельможный Хуан Жу-юй, пылая гневом, вскочил и хотел было возразить наглецу, но сановный Хуан удержал сына, негромко сказав:
– Ты же видишь, этот Лу Цзюнь способен на все стоит ему шепнуть словечко государю, и кости твоего отца будут гнить в чужой земле! Не смей с ним связываться!
Хуан Жу-юй вынужден был покориться отцу и подавить готовые слететь с языка гневные слова. Однако, выйдя из дворца, он направился к Яньскому князю и рассказал о кознях Лу Цзюня. Князь разгневался.
– Лу Цзюнь – подлый мерзавец! Это было мне понятно и раньше. Но я верю в государя, верю в то, что его мудрость рассеет туман, которым его окутали, и прогонит тьму обмана. Я должен говорить с государем! Он велел принести парадное одеяние. Хуан Жу-юй попытался остановить Яна.
– Князь, вам не следует ехать во дворец. Лучше изложите свои мысли в послании императору.
– Все происходящее очень опасно, – вздохнул Ян, – ибо интриги вредят государству. Честный подданный не имеет права сидеть спокойно дома и писать письма.
Надев придворное платье, он сказал родителям:
– Я у вас плохой сын: в юности не мог прокормить вас, обрабатывая крохотное поле у подножья Белого Лотоса, позднее покинул вас, чтобы сдать государственные экзамены, наконец, получил должность, но надолго оставил вас без сыновней поддержки. Служа отечеству, не мог найти свободного дня, чтобы провести его у родительских колен: сначала меня сослали в Цзяннань, потом направили в южные края воевать с варварами. Вот и сейчас я могу нарушить ваш покой, но не в силах оставаться равнодушным, зная, что государь совершает прискорбную оплошность. Если императору не понравятся мои слова сегодня, он сможет и дважды и трижды наказать меня и лишить всех благ. Но я предан государю и не стану молчать!
Старый отец Яна удивился.
– А разве слова «предан» и «подданный» не означают одного и того же?
– При дворе воцарились интриги да козни, не осталось ни одного честного министра, – ответил Ян. – Если молчать и не попытаться открыть государю глаза на происходящее, то лучше и мне, и моим соратникам подать в отставку. Обласканный монаршей милостью, я не могу промолчать!
С этими словами он распахнул двери и вышел. Госпожа Инь, Хун, Сунь Сань, родители остались стоять в растерянности. Князь ушел, ни разу не оглянувшись. Когда он прибыл во дворец, был полдень. В приемной Ян кликнул писца, велел принести принадлежности и записывать:
Как принял это послание государь, об этом в следующей главе.
Глава двадцать седьмая
Император наслаждался музыкой в Фениксе, когда ему принесли послание Яна. Сын Неба выслушал его и с обидой в голосе обратился к Лу Цзюню:
– Может, мы и допустили некоторые просчеты, но почему он утверждает, что, подобно Мин-хуану и Хоу-чжу, мы довели страну чуть не до гибели?
Лу Цзюнь в ответ:
– Всему причиной действия Чистой партии. Вольности, допущенные в отношении вас Су Юй-цином, угрозы Инь Сюн-вэня, наскоки Яньского князя – все одно к одному. У кого не бывает просчетов? Но зачем же их преувеличивать, зачем угрожать государю и жалить его, подобно змее? Я, старый вельможа, облагодетельствованный вами, не могу, как и возглавляемая мною Мутная партия, оставаться в стороне. Ян Чан-цюй молод, он прибрал к рукам всю власть в военном ведомстве, достиг высокого положения и потому считает себя вправе дерзить самому Сыну Неба. Припомните, ваше величество, что Инь Сюн-вэнь – его тесть, а Су Юй-цин – его сообщник. Яньский князь, узнав об опале сановного Иня и ревизора Су, бесцеремонно добивается их восстановления. Если не наказать их всех, как должно, наскокам не будет конца.
Государь промолчал, перечитал сам послание Яна, и лицо его приняло гневное выражение. Он ударил кулаком по столику и вскричал:
– Себя, значит, он сравнивает с Гао-яо, Ци, Хоу-цзи, Се-и, И Инем, Фу Юэ и Чжоу-гуном, а нас – с танским Мин-хуаном и чэньским Хоу-чжу?! Так ли поступают преданные слуги?!
Государь помолчал и снова возвысил голос, в котором звенела яшма.
– Пусть явятся сюда все музыканты и пусть играют. Мы желаем весь вечер слушать музыку!
Дун Хун и музыканты разобрали инструменты и приготовились играть, но Лу Цзюнь остановил их:
– Ваше величество, за что вы хотите навлечь гибель на не повинного ни в чем Дун Хуна? Сегодня во дворце не вы хозяин, здесь властвует Яньский князь, – ведь в его руках сосредоточены бразды правления страной! Или вы запамятовали, как ханьский полководец Цао Цао[260] убил Дун Чэна[261]? На днях вы велели Дун Хуну посетить Яньского князя, и тот сказал нашему таланту: «Ты недолго будешь пользоваться своим положением!» Это можно понять, как желание князя убрать со своего пути всех ваших любимцев и занять при дворе особое место. Он давно вынашивает мечту избавиться от Дун Хуна, ему не дают покоя милости, которыми вы осыпали музыканта. Если сейчас вы поступите вопреки воле Яньского князя, то Дун Хуну не сносить головы!
Сын Неба разгневался теперь не на шутку и приказал оркестру начинать. Музыканты играли чудесные мелодии, а Ян ждал в приемной ответа на свое послание.
Никто не появлялся из внутренних покоев, только звуки музыки сотрясали стены. Поняв, что упреки в забвении дел не тронули императора и что милости ждать нечего, Ян передал со слугой второе послание, написанное тут же, у дверей Феникса. Сын Неба не стал даже слушать, что пишет Ян.
– Мы отрубим голову тому, кто доставит еще одно послание Яньского князя! – воскликнул император.
Слуга вышел к Яну и сообщил о решении Сына Неба. Ян поднялся и печально произнес:
– Если я уйду без ответа, то кто же поможет нашему государю?
Он смело шагнул к дверям, ведущим внутрь. Тем временем Лу Цзюнь отдал распоряжение закрыть все входы и не пускать князя. Ян сказал себе: «Мне, конечно, далеко до преданности Фань Куая[262], но я преодолею все преграды и скажу государю правду».
Пройдя через сад, он оказался перед дверями Феникса. Охрана и слуги не сделали даже попытки удержать его. Он ступил на порог и столкнулся с новым ревизором Хань Ин-вэнем, который во все горло кричал:
– Император приказал не пускать Яньского князя! Изменившись в лице от гнева, Ян вопросил:
– Может быть, вы – единственный верный слуга нашего государя?
Глаза Яна сверкали, брови сошлись на переносице дугой, – ревизор сник и отступил в сторону. Князь приблизился к императору и поклонился.
– Я не могу понять ваше величество! Еще совсем недавно вы осыпали меня милостями как героя, в любое время были рады видеть меня. Я помню ваше доброе лицо, ваш мягкий голос, когда вы говорили: «Мы молоды, только вступили на престол и еще не научились управлять страной, вы, князь, наша опора, помогайте нам избегать ошибок!» Теперь вы наслаждаетесь музыкой, запустив и забросив государственные дела, и даже не пускаете меня к себе.
Ян говорил, и слезы катились из его глаз и падали на ворот халата. Приближенные императора были потрясены смелостью Яна, многие плакали.
Сын Неба обиженно произнес:
– Пусть вы хороши, как Гао-яо, Ци, Хоу-цзи и Се-и, но почему сравниваете нас с императорами Мин-хуаном и Хоу-чжу, погубившими свои царства?
Князь отвечает:
– А почему под наплывом минутного гнева вы отвергаете своих верных подданных? Император Шунь был добр, но Гао-яо открыл ему глаза на происки Дань Чжу[263]. Гао-цзу[264] был мудр, но смелые речи Суй Чана помогли ему разоблачить козни Цзе[265] и Чжоу[266]. Я не равняю себя с такими преданными слугами, как Гао-яо и Сун Чан, но почему бы вам не сравниться с Шунем и Гао-цзу и не выслушать меня?
– Вот мы занимаем трон, носим роскошные одеянья, едим изысканные кушанья, наслаждаемся прекрасной музыкой – сколько прегрешений против простоты! Порой задумаемся о народе, прозябающем в голоде и холоде, и радость покидает наш дух, скорбь одолевает его. Что же делать?
Лу Цзюнь в ответ:
– Все меняется, нравы тоже. Случается, человек, который жил в глиняной хижине со ступеньками, поросшими мхом, перебирается в хоромы, но скоро и этого ему мало. Так и с народом: было время, он довольствовался жилищами из глины и скромными плодами земли, а теперь познакомился с благородством этикета, с красотой одежды, музыки, стал грамотен, и трудно править таким народом. У государя есть два пути. Можно опираться в правлении на силу, но говорят, что так немногого достигнешь, можно* искать мудрости в душе, тогда правитель добивается большего. В то же время править по совести проще, чем по закону. Ваше величество! Мой вам совет – управляйте с душой, насаждайте благо!
– Поясните, что значит править с душой и по совести.
– Древние мудрецы высоко ставили этикет и музыку, через их посредство они добились больших успехов в правлении страной и в просвещении народа. Этикет – гармония земли, музыка – гармония неба. К такому правлению люди быстро привыкли, как к своей тени. Но после династий Хань и Тан и музыка и этикет утратили прежнее значение. Стали поговаривать о пользе закона. Но не закона добра, как при Яо и Шуне, а закона силы. Помните, на государственных экзаменах Яньский князь, тогда просто Ян Чан-цюй, рассуждал даже о военной силе. Я его опроверг в ту пору. И, наверно, не зря: все эти выскочки начинают с того, что пробиваются из грязи в князи, потом переходят к насмешкам над государем, а кончают призывами к возврату славных времен Ся, Инь и Чжоу, приводя в примеры циского Хуань-гуна[254] да цзиньского Вэнь-гуна[255]. С того дня, как вы, ваше величество, взошли на престол, страна процветает благодаря вашим добродетелям и мудрости, а народ, тот просто благоденствует: старики сыты и поют песни, молодые играют да хороводы водят. Только вы зачем-то грустите. Все потому, что подчиненные ваши твердят о трудностях да законах, донимают вас ложными тревогами. Я бы предложил возродить музыку и этикет в прежней их силе, следовать возвышенным велениям Неба и порывам вашей души, во весь голос воспевать мир и благодать, – только так мы достигнем величественной гармонии в государстве. Воцарятся в нем довольство и счастье, империя расцветет еще краше, чем в достославные времена минувших столетий!
Сколь печально пересказывать такие речи: хитрый чиновник увещевает государя, обманом и лестью пытается достигнуть для себя выгод, поэтому и разглагольствует о счастье, музыке да этикете, – ну как устоять, не разомлеть от ложного блаженства?!
Довольный Сын Неба, выслушав речи Лу Цзюня, улыбнулся поощрительно.
– Нас не хватает даже на беседы о музыке и этикете, но мы поняли ваши мысли. Нынче мы устали, поэтому государственными делами заниматься не станем, – нам лень, и мысли наши растекаются, никак их не собрать. Давайте-ка развлечемся – послушаем музыку. Кстати, нам нужен наставник для придворных музыкантов.
– Ваше величество, Дун Хун – непревзойденный знаток музыки, – вкрадчиво проговорил Лу Цзюнь, – он вполне справится с этой должностью.
Сын Неба кивнул, и на другой день стало известно о новом назначении Дун Хуна, который теперь дневал и ночевал во дворце, расслабляя разум государя прекрасными мелодиями. Но никаких слухов о том, что государь, забросив дела, слушает музыку, за пределы дворца не выходило.
В те времена по городам и селам бродило множество музыкантов. Сын Неба вполне мог бы собрать из них хороший оркестр. Но император стремился сохранить свое увлечение в тайне. Поэтому он приказал поставить в дворцовом саду большой павильон в несколько сот цзяней, назвал его Феникс и приказал каждый вечер устраивать там музицирование с обязательным участием Дун Хуна и Лу Цзюня. Об этом узнал имперский ревизор Су Юй-цин и высказал Сыну Неба свое неодобрение таким времяпрепровождением в особой записке. Император не ответил. Су Юй-цин вместе с другими честными чиновниками подавал записки трижды, пока император не разгневался и не повелел отстранить их всех от должности. Затем он поставил ревизором Хань Ин-вэня, входившего в Мутную партию и состоявшего в родстве с Лу Цзюнем. Хань Ин-вэнь первым делом предложил судить Су Юй-цина, и тогда Мутная партия принялась всем скопом травить бывшего ревизора.
Однажды Ян встретился с сановным Инем и говорит:
– Удивительные вещи происходят во дворце – ни один верный слуга отечества не может оставаться долее равнодушным. Если вас это не возмущает, то я молчать не намерен.
Инь вздыхает.
– Как не возмущает? Я просто надеялся, что император проявит мудрость. Су Юй-цин был прав в своих опасениях, ибо всегда думал только о благе государства. Я хочу высказать свои мысли государю.
На другой день государь получил послание, в котором говорилось вот что:
«Беспокоит меня, что едва в стране воцарились мир и покой, как Вы, Ваше Величество, предались наслаждению музыкой, словно бы проникнувшись мелодиями Яо и Девятью призывами Шуня. Народ еще не достиг высот просвещения, Вам приходится до сих пор применять суровые наказания, а Вы заняты одной только музыкой, Вашу душу тревожат лишь напевы музыкальных инструментов. Я не сомневаюсь, Ваше Величество, в Вашей мудрости и дальновидности, но ведь народ может сказать. „Взойдя на престол, Сын Неба не правит, а развлекается“. Это может стать причиной недовольства и ропота, а отсюда недалеко до тяжелых бедствий. Винюсь в том, что осмелился открыто обращаться к Вам по этому делу, но прошу Вас исправить свою ошибку, без промедления приказать убрать все расслабляющие Ваш дух инструменты, ибо беда часто начинается с того, что нам кажется пустяком».
Государь наслаждался музыкой в Фениксе, когда ему подали послание Иня. Сын Неба прочитал и возмутился.
– Мы вкушаем высшие радости, а дерзкий слуга нас осуждает!
Лу Цзюнь подхватил:
– Циньский князь обожал музыку, а Мэн-цзы[256] сказал: «Когда правитель любит музыку, он хорошо правит государством», и еще: «В любой музыке сохраняется аромат древности». Известно, что Мэн-цзы, человек многих достоинств, даже исполняя должность советника и будучи в преклонном возрасте, разговаривал с правителем робко и почтительно. Левый министр захватил почти всю власть в стране и, считая, что ваше величество молоды, обращается к вам без должного почтения. Гнать нужно таких слуг! А что касается ревизора Су Юй-цина, то ведь он – племянник жены Иня. Вы правильно сделали, ваше величество, что отстранили его от должности!
Сын Неба подумал и говорит:
– Конечно, мы молоды и неопытны, но бесцеремонность подданных все равно недопустима. Благодарим вас за удовольствие, доставленное нам вашими заботами о процветании музыкального искусства при дворе.
Сановный Инь, узнав, что государь досадовал на послание, с тревогой ожидал решения своей судьбы. Тем временем Лу Цзюнь вместе с новым ревизором Хань Ин-вэнем и другими чиновниками написал императору донос на Иня. Вот что в нем говорилось:
«Ваше Величество наслаждается музыкой, завершив дневные труды. Однако нашелся чиновник, которому музыка не по душе, и он разболтал все, что доселе хранилось в тайне. Речь идет о левом министре Инь Сюн-вэне, который, возомнив себя единственным праведником в государстве, встревожился и решил кое с кем поделиться своими опасениями. Мы ни в коем случае не разделяем его опасений! Этот Инь говорит о преданности государю, совершенно не имея добрых намерений, и сыплет угрозами. Он сеет при дворе распри и, потеряв совесть, нарушает законы. Мы умоляем Ваше Величество осудить Инь Сюн-вэня по законам империи, дабы восстановить при дворе мир и почтение к государю!»
Прочитав послание, император сказал написавшим.
– Вы несправедливы в своем осуждении и действуете не на благо страны.
Лу Цзюнь, однако, не унимался и предложил своим сторонникам составить еще один донос на сановного Иня, а заодно и на Су Юй-цина. Мутная партия поддержала его. Император не ответил ничего на второй донос.
Тогда на приеме во дворце Лу Цзюнь воззвал:
– Высшие чиновники, ваше величество, – это глаза и уши двора, а здесь сейчас царит непорядок. Чтобы покончить с распрями, нужно немедленно отстранить от должности Инь Сюн-вэня и отправить в ссылку Су Юй-цина!
Недолго поколебавшись, государь согласился. Многие придворные впали в уныние, но возразить не посмел никто.
Когда происходили эти события, Яньский князь из-за недомогания не показывался во дворце. Однажды придворные, собравшись в приемной государя, поджидали Лу Цзюня, который находился у императора. Когда вельможа вышел в приемную, то сказал только, что с Инем и Су покончено, и не захотел отвечать на вопросы.
– Весь двор ждал вашего возвращения от государя, а вы молчите! – вспылил сановный Хуан. – По милости Сына Неба все мы занимаем высокие должности и трудимся на благо государства. Так нужно ли было добиваться принятия государем крутых мер против двух человек? Будучи главой Мутной партии, вы могли бы сами покончить с раздорами!
Лу Цзюнь холодно улыбнулся и процедил:
– Верно, что все мы верные подданные императора, других мнений быть не может! Однако кое-кто не понял, что такое Мутная партия, – им же хуже. Всякий осуждающий решения государя будет рассматриваться нами как изменник. Мы уничтожим таких, и раздоры прекратятся сами собой.
Глянув на Хань Ин-вэна и других своих сообщников, он продолжал:
– Вы, высшее чиновничество страны, поступаете правильно, осуждая изменников, но делаете это чересчур нерешительно, прячетесь от ответственности, будто крысы в норе. Это ли ваша преданность государю?
Вельможный Хуан Жу-юй, пылая гневом, вскочил и хотел было возразить наглецу, но сановный Хуан удержал сына, негромко сказав:
– Ты же видишь, этот Лу Цзюнь способен на все стоит ему шепнуть словечко государю, и кости твоего отца будут гнить в чужой земле! Не смей с ним связываться!
Хуан Жу-юй вынужден был покориться отцу и подавить готовые слететь с языка гневные слова. Однако, выйдя из дворца, он направился к Яньскому князю и рассказал о кознях Лу Цзюня. Князь разгневался.
– Лу Цзюнь – подлый мерзавец! Это было мне понятно и раньше. Но я верю в государя, верю в то, что его мудрость рассеет туман, которым его окутали, и прогонит тьму обмана. Я должен говорить с государем! Он велел принести парадное одеяние. Хуан Жу-юй попытался остановить Яна.
– Князь, вам не следует ехать во дворец. Лучше изложите свои мысли в послании императору.
– Все происходящее очень опасно, – вздохнул Ян, – ибо интриги вредят государству. Честный подданный не имеет права сидеть спокойно дома и писать письма.
Надев придворное платье, он сказал родителям:
– Я у вас плохой сын: в юности не мог прокормить вас, обрабатывая крохотное поле у подножья Белого Лотоса, позднее покинул вас, чтобы сдать государственные экзамены, наконец, получил должность, но надолго оставил вас без сыновней поддержки. Служа отечеству, не мог найти свободного дня, чтобы провести его у родительских колен: сначала меня сослали в Цзяннань, потом направили в южные края воевать с варварами. Вот и сейчас я могу нарушить ваш покой, но не в силах оставаться равнодушным, зная, что государь совершает прискорбную оплошность. Если императору не понравятся мои слова сегодня, он сможет и дважды и трижды наказать меня и лишить всех благ. Но я предан государю и не стану молчать!
Старый отец Яна удивился.
– А разве слова «предан» и «подданный» не означают одного и того же?
– При дворе воцарились интриги да козни, не осталось ни одного честного министра, – ответил Ян. – Если молчать и не попытаться открыть государю глаза на происходящее, то лучше и мне, и моим соратникам подать в отставку. Обласканный монаршей милостью, я не могу промолчать!
С этими словами он распахнул двери и вышел. Госпожа Инь, Хун, Сунь Сань, родители остались стоять в растерянности. Князь ушел, ни разу не оглянувшись. Когда он прибыл во дворец, был полдень. В приемной Ян кликнул писца, велел принести принадлежности и записывать:
«Я, правый министр Ян Чан-цюй, почтительнейше докладываю. Управляя страной, государь не вправе легко относиться к своим словам и деяниям, ибо от них зависит судьба государства, радость и горе его подданных. Великие правители древности устанавливали столб с флагом или сажали дерево, с тем чтобы на них подданные записывали свои мнения и суждения, – этим правители привлекали к служению стране мудрых и добрых людей. Они рассылали по стране своих слуг, чтобы те собирали сведения о неполадках, вникали в жизнь народа и тем способствовали процветанию отчизны. Кто не любит красивые шелка и сладкие яства? Но мудрецы находили красоту в узоре нитей простой холстины и радовались пересоленной похлебке. Известно ведь: глазам и ушам всего мало, удовлетворить все желания невозможно. Спрашивается, как может государь осчастливить один огромную страну, возлюбить миллионы своих подданных, как своих детей, когда уверения в преданности так легко проскакивают мимо ушей, зато льстивые слова ложатся прямо на сердце, когда горькое лекарство правды так неприятно на вкус, хотя нет ничего полезнее его для обманутого? Вы сегодня радуетесь один, но, может быть, стоит оглянуться на ошибки далекого прошлого?!
Ваше Величество! Вы были строги и взыскательны. Вы начали с взращивания разумного и благого, стремясь к процветанию страны. Народ ловил каждое Ваше слово, всматривался в каждый Ваш шаг, жил ожиданием, мысля: «Какие милости дарует нам Сын Неба с высокого своего трона?!» Он ждал Ваших благих деяний, как жаждущий – воды, как дитя – материнской груди! Неужели надежды были тщетны и Вы теперь готовы безразлично смотреть, как гибнет вера в Вас?
Вы любите музыку. В «Записках о музыке»[257] сказано: «Настоящая музыка находится в гармонии с небом и землей», а еще: «Громче всего звучит беззвучная музыка». Когда правитель добродетелен, проявляет усердие в государственных делах, распространяет просвещение, а народ благоденствует и в стране царит мир, то старики и молодежь поют песни на дорогах, в любом селении можно услышать мелодии, звучащие в лад и земле и небу. Это и есть настоящая музыка, а барабаны, дудки, цитры и все другие инструменты только подыгрывают ей. Значит, «музыка хорошего государя» беззвучна. В недавние времена правители не могли похвалиться добродетелями, они пренебрегали делами, крестьяне роптали и жаловались, и тогда во дворцах обосновалась распущенность, в моду вошли мелодии танского Мин-хуана и чэньского Хоу-чжу[258]. И совсем не в лад с этими мелодиями разгорались войны и погибали целые страны. Пока заблудшие правители династий Чэнь и Тан слушали веселую музыку, пока министры восхваляли их мудрость и нашептывали льстивые слова обмана, вроде: «Все в империи спокойно», или: «Скромные развлечения – не помеха выдающимся достоинствам», или: «И древние мудрецы наслаждались музыкой», в стране воцарился хаос. Глупые чиновники в такие времена радовались отсутствию забот, двуличные вслух одобряли правителя, а про себя поносили его, честные оказывались в изгнании в Мавэе[259], или погибали, или замыкались в своих семьях. Хотя Мин-хуан и Хоу-чжу позже раскаялись в упущениях и схватились было за дела, поправить ничего уже не удалось. Значит, правителям нужно знать правду наперед, и долг подданных – не дожидаться запоздалого раскаяния. Я склоняюсь перед Вашим Величеством в надежде, что благоразумие возьмет в Вас верх, что, как при Яо и Шуне, снова зазвучат речи таких же верных подданных, какими были Гао-яо, Хоу-цзи и Се-и, что, как при Тан-ване и У-ване, снова станут нужными предупреждения, такие, что исходили в свое время от И Мня, Фу Юэ, Чжоу-гуна, ибо благополучие государства следует беречь, как зеницу ока! Я слышал, что Ваше Величество увлеклись постройкой музыкального павильона в дворцовом саду, выбором наставника для придворных музыкантов, что государственные дела заброшены и что Вы погрузились в наслаждение музыкой. Хорошо бы подумать, кто толкнул Вас на этот путь! Наши предки знали, что согласные сочетания цветов и звуков развращают душу. В нее проникает плохое, как вода в губку. То, что сегодня – развлечение, завтра может превратиться в привычку, а послезавтра станет первейшим государственным занятием. Другими словами, музыка заменит все, и от скромного музицирования Вы перейдете сначала к пению птиц, а потом и хаосу звуков. Не верю, что Вам в самом деле по душе музыка тайского Мин-хуана и чэньского Хоу-чжу. Если предположить это, уже можно впасть в отчаяние, – и тогда лучше разбить голову о каменные ступени дворца!
Если музыка для Вас только развлечение, то разве не найдете Вы сил отказаться от забав, осудить развратителей, отстранить их от дел, заставить замолчать их покровителей? Разве допустимо страшиться правды в устах преданного подданного? Жизнь и радости Ваших слуг зависят от Вас, их судьбы – в Ваших руках. Почему бы Вам не выслушать горькие слова правды и не принять необходимых мер? Ведь когда в стране благо, тогда каждый благоденствует; когда в стране непорядок, тогда каждый страдает. Задумайтесь, как это верно! Сейчас Вы поглощены одними удовольствиями, Вас не заботят дела. Если Вы не прислушаетесь к словам предостережения, то как сумеете Вы прекратить распри при дворе, как установите вновь порядок? Я, сын простого небогатого чиновника, удостоенный Ваших милостей, занял высокую должность, приобрел богатство и знатность. Даже такие ничтожные существа, как собака и лошадь, любят того, кто их кормит, даже такие глупые существа, как свинья и рыба, способ}1ы на веру и надежду, – так говорит пословица. Я Ваш слуга и люблю своего господина и верю в него: мой господин кормит, одевает меня и одаривает своим вниманием. Видя его оплошности, которые гибельны для государства, я, даже под страхом смерти, не могу молчать, иначе я окажусь ниже безгласных существ!
Умоляю Ваше Величество наказать тех, кто столкнул Вас на путь заблуждений, отрубить им головы в назидание потомкам, оставить легкомысленные музыкальные наслаждения, задуматься о благе подданных и осчастливить их вновь Вашими бесценными милостями!»
Как принял это послание государь, об этом в следующей главе.
Глава двадцать седьмая
О ТОМ, КАК СЫН НЕБА НАСЛАЖДАЛСЯ МУЗЫКОЙ В ФЕНИКСЕ И КАК ХУН ОТРАВИЛАСЬ ЯДОМ В СТЕПНОЙ ХИЖИНЕ
– Может, мы и допустили некоторые просчеты, но почему он утверждает, что, подобно Мин-хуану и Хоу-чжу, мы довели страну чуть не до гибели?
Лу Цзюнь в ответ:
– Всему причиной действия Чистой партии. Вольности, допущенные в отношении вас Су Юй-цином, угрозы Инь Сюн-вэня, наскоки Яньского князя – все одно к одному. У кого не бывает просчетов? Но зачем же их преувеличивать, зачем угрожать государю и жалить его, подобно змее? Я, старый вельможа, облагодетельствованный вами, не могу, как и возглавляемая мною Мутная партия, оставаться в стороне. Ян Чан-цюй молод, он прибрал к рукам всю власть в военном ведомстве, достиг высокого положения и потому считает себя вправе дерзить самому Сыну Неба. Припомните, ваше величество, что Инь Сюн-вэнь – его тесть, а Су Юй-цин – его сообщник. Яньский князь, узнав об опале сановного Иня и ревизора Су, бесцеремонно добивается их восстановления. Если не наказать их всех, как должно, наскокам не будет конца.
Государь промолчал, перечитал сам послание Яна, и лицо его приняло гневное выражение. Он ударил кулаком по столику и вскричал:
– Себя, значит, он сравнивает с Гао-яо, Ци, Хоу-цзи, Се-и, И Инем, Фу Юэ и Чжоу-гуном, а нас – с танским Мин-хуаном и чэньским Хоу-чжу?! Так ли поступают преданные слуги?!
Государь помолчал и снова возвысил голос, в котором звенела яшма.
– Пусть явятся сюда все музыканты и пусть играют. Мы желаем весь вечер слушать музыку!
Дун Хун и музыканты разобрали инструменты и приготовились играть, но Лу Цзюнь остановил их:
– Ваше величество, за что вы хотите навлечь гибель на не повинного ни в чем Дун Хуна? Сегодня во дворце не вы хозяин, здесь властвует Яньский князь, – ведь в его руках сосредоточены бразды правления страной! Или вы запамятовали, как ханьский полководец Цао Цао[260] убил Дун Чэна[261]? На днях вы велели Дун Хуну посетить Яньского князя, и тот сказал нашему таланту: «Ты недолго будешь пользоваться своим положением!» Это можно понять, как желание князя убрать со своего пути всех ваших любимцев и занять при дворе особое место. Он давно вынашивает мечту избавиться от Дун Хуна, ему не дают покоя милости, которыми вы осыпали музыканта. Если сейчас вы поступите вопреки воле Яньского князя, то Дун Хуну не сносить головы!
Сын Неба разгневался теперь не на шутку и приказал оркестру начинать. Музыканты играли чудесные мелодии, а Ян ждал в приемной ответа на свое послание.
Никто не появлялся из внутренних покоев, только звуки музыки сотрясали стены. Поняв, что упреки в забвении дел не тронули императора и что милости ждать нечего, Ян передал со слугой второе послание, написанное тут же, у дверей Феникса. Сын Неба не стал даже слушать, что пишет Ян.
– Мы отрубим голову тому, кто доставит еще одно послание Яньского князя! – воскликнул император.
Слуга вышел к Яну и сообщил о решении Сына Неба. Ян поднялся и печально произнес:
– Если я уйду без ответа, то кто же поможет нашему государю?
Он смело шагнул к дверям, ведущим внутрь. Тем временем Лу Цзюнь отдал распоряжение закрыть все входы и не пускать князя. Ян сказал себе: «Мне, конечно, далеко до преданности Фань Куая[262], но я преодолею все преграды и скажу государю правду».
Пройдя через сад, он оказался перед дверями Феникса. Охрана и слуги не сделали даже попытки удержать его. Он ступил на порог и столкнулся с новым ревизором Хань Ин-вэнем, который во все горло кричал:
– Император приказал не пускать Яньского князя! Изменившись в лице от гнева, Ян вопросил:
– Может быть, вы – единственный верный слуга нашего государя?
Глаза Яна сверкали, брови сошлись на переносице дугой, – ревизор сник и отступил в сторону. Князь приблизился к императору и поклонился.
– Я не могу понять ваше величество! Еще совсем недавно вы осыпали меня милостями как героя, в любое время были рады видеть меня. Я помню ваше доброе лицо, ваш мягкий голос, когда вы говорили: «Мы молоды, только вступили на престол и еще не научились управлять страной, вы, князь, наша опора, помогайте нам избегать ошибок!» Теперь вы наслаждаетесь музыкой, запустив и забросив государственные дела, и даже не пускаете меня к себе.
Ян говорил, и слезы катились из его глаз и падали на ворот халата. Приближенные императора были потрясены смелостью Яна, многие плакали.
Сын Неба обиженно произнес:
– Пусть вы хороши, как Гао-яо, Ци, Хоу-цзи и Се-и, но почему сравниваете нас с императорами Мин-хуаном и Хоу-чжу, погубившими свои царства?
Князь отвечает:
– А почему под наплывом минутного гнева вы отвергаете своих верных подданных? Император Шунь был добр, но Гао-яо открыл ему глаза на происки Дань Чжу[263]. Гао-цзу[264] был мудр, но смелые речи Суй Чана помогли ему разоблачить козни Цзе[265] и Чжоу[266]. Я не равняю себя с такими преданными слугами, как Гао-яо и Сун Чан, но почему бы вам не сравниться с Шунем и Гао-цзу и не выслушать меня?