Страница:
– Ну, могло быть хуже, – сказала Ольга преувеличенно бодро, ощупывая волосы. – И все?
– Все, родная, – заверил Мазур. – Мне этого на две тетивы хватит… Ты ложись и поспи, а я ещё поработаю. Помочь косу заплести?
– Иди уж… парикмахер чёртов. Сама заплету бренные останки.
Мазур оделся и вышел из баньки. По-прежнему стояла густая тишина. На той стороне улицы, на фоне луны чернел изящный силуэт, нежданно украсивший конёк полуразрушенной крыши, – это прилетела сова, должно быть, охотилась в деревне на одичавших кошек.
Он вошёл в сени, прислушался. Из комнаты доносились ритмичные вздохи, послышался короткий стон – доктор прилежно выполнял инструкции. Мазур ухмыльнулся в темноте, бесшумно собрал с лавки все свои заготовки, вышел и устроился посреди двора, на освещённой луной колоде.
Глава 12
– Все, родная, – заверил Мазур. – Мне этого на две тетивы хватит… Ты ложись и поспи, а я ещё поработаю. Помочь косу заплести?
– Иди уж… парикмахер чёртов. Сама заплету бренные останки.
Мазур оделся и вышел из баньки. По-прежнему стояла густая тишина. На той стороне улицы, на фоне луны чернел изящный силуэт, нежданно украсивший конёк полуразрушенной крыши, – это прилетела сова, должно быть, охотилась в деревне на одичавших кошек.
Он вошёл в сени, прислушался. Из комнаты доносились ритмичные вздохи, послышался короткий стон – доктор прилежно выполнял инструкции. Мазур ухмыльнулся в темноте, бесшумно собрал с лавки все свои заготовки, вышел и устроился посреди двора, на освещённой луной колоде.
Глава 12
«…И ТУГОЙ СГИБАЕТ ЛУК»
К сожалению, сова бесшумно перелетела куда-то – а жаль, Мазур её заранее приговорил в качестве поставщика перьев для оперения стрел…
Рассчитал он все безошибочно: волос и в самом деле хватило, чтобы сплести два шнурка-тетивы. Первый он старательно упрятал в очередной презерватив, второй пустил в дело: один конец накрепко привязал к кедровой палке, на втором сделал петлю, середину лука прочно обмотал вырезанной из рукава куртки полоской.
Самое интересное-то, что у него получилось, практически было как раз английским боевым луком. Почти из таких же британцы перестреляли французскую конницу у Азенкура и Кресси. Только тетива у них была другая: из жил, сыромятных ремней, пеньковых верёвок. Таков уж лук: оружие простое до гениальности, но страшное. Мало кто помнит, что англичане использовали луки ещё в 1627 году, когда пытались отбить у кардинала Ришелье одну из крепостей – а наполеоновские солдаты в битве под Лейпцигом получили не одну стрелу в лоб от входивших в состав русской армии конных башкир. И наконец, револьвер начал победное шествие именно в Америке как раз оттого, что прежние однозарядные пистолеты плохо помогали против краснокожих лучников…
Мазур не на шутку приободрился, когда работа была кончена, – вот теперь следовало всерьёз подумать о засаде. За ними шли по тайге не коммандосы – всего лишь охотники, пусть и опытные, а это две большие разницы, с наганом не стоило и выделываться, а лук позволяет строить наполеоновские планы…
Стрелы, правда, особо не радовали – отнюдь не идеально уравновешенные, без оперения, но это лучше, чем ничего. Наконечники для всей дюжины он изготовил из порезанной на полоски консервной банки. Получилось примитивно и топорно, но в иных случаях это как раз и преимущество: во-первых, рана получится рваная, грубая, пугающая, во-вторых, наконечник наверняка в ране и останется, когда стрелу выдернут. Давно известно: солдат деморализуют не столько трупы их товарищей, сколько вид тех, кто остался в живых, но рану получил – грубую…
Тут уж не до конвенций – Женевских, Гаагских и каких бы то ни было.
Наконечники нужно обмазать грязью, когда попадётся подходящая грязь. Столбняк раненому будет обеспечен. А если встретится змея – пойдёт в дело. Из протухших остатков тушёнки и подгнившей змеи выйдет великолепный яд, а уж если к нему добавить разложившейся крови…
С пращой пошло совсем легко. Для пробы Мазур запустил за речушку пару камешков и убедился, что прежние навыки вполне сохранились. Можно смастерить и бумеранг, но то уже излишняя роскошь…
Сложив все в предбаннике, он наконец-то почувствовал себя всерьёз вооружённым. Покосился на Ольгу – она безмятежно спала на спине, зажав в кулаке заплетённую поредевшую косу. Осторожно примостился с ней рядом на груде половиков, расслабился и позволил себе короткий сон – с внутренним будильником все обстояло прекрасно, работал без сбоев.
Он спал почти два с половиной часа. Открыл глаза, когда ещё стояла темнота, но в ней был разлит неуловимо серый оттенок, предвещавший скорый рассвет, – и небо на востоке приобрело другой цвет. Брала своё предрассветная прохлада. Выйдя из баньки, Мазур невольно поёжился. Ещё неделя – и будет не на шутку прохладно, а придумать тут совершенно нечего, кроме любви.
Звезды уже помаленьку исчезали с небосвода, таяли, растворялись. Меж деревьев плыл молочно-сизый туман, отовсюду доносился тихий, неумолчный шорох, напоминавший шум дождя, – это влага оседала на листьях берёз, на хвое.
В такое время как раз и снимать часовых, милое дело…
Он прошёл по огороду – вновь промелькнула кошка, но на сей раз Мазур и не подумал вздрогнуть, попробовал ногой холоднющую воду, скинул костюм и медленно соскользнул в речушку. Там ему было по шею. Под ногами – твёрдое дно и окатанные камешки, течение так и норовит деликатно свалить с ног, уволочь.
Пару раз погрузился с головой, немного поплавал, тихо отфыркиваясь. Вылез и, не одеваясь, пробежался взад-вперёд по единственной улочке, ёжась, шипя сквозь зубы и ухая, пока не обсох. И вновь стал бодрым, несмотря на короткий сон, с несказанным удовольствием отметил, что и не думает пока что стареть,проделал по тайге километров с полсотни, оставил довольной молодую жену, долго мастерил оружие, а тело не болит и не ноет… Правда, следует позаботиться о еде. На жалком бутербродике с тушёнкой долго не продержишься, нужно высматривать самое легкодоступное: грибы, змей и белок…
В темпе обежал ближайшие дома, но не нашёл ничего пригодного в дело, кроме закаменевшего комка соли размером с грецкий орех, забытого на полу в углу кухни. Видимо, деревню все же переселили: дома пусты, увезли все, бросив лишь где лавку, где ржавое ведро…
Пошёл будить Егоршиных – они спали, прижавшись друг к другу, сжавшись в комочек. Дом за ночь выстыл. Просыпались они туго, ёжились, дрожали и откровенно постанывали. Мазур безжалостно побрызгал на них холодной водичкой, принесённой в черепке, хладнокровно выслушав Викин визг и ворчанье доктора, распорядился:
– Пять минут на оправку. Поедим и выступаем.
– Темно же… – протянул доктор.
– Посветлеет.
– Эх, кофейку бы…
– И какавы с чаем, – хмыкнул Мазур, направляясь к выходу.
Ольга тоже не пылала энтузиазмом, но водяную терапию не пришлось применять. Мазур велел вскрыть на завтрак целых две банки и откровенно объяснил причину неожиданной щедрости:
– Гнать я вас намерен, друзья мои, без передышки часов шесть. Аккурат до обеда. Так что готовьтесь морально. А заодно грибы постарайтесь на ходу собирать, если попадётся хорошее место…
Про белок и змей он им пока сообщать не стал, чтобы не «показали закусь».
Когда кончатся скудные яства и начнёт подводить брюхо, само поневоле произведут переоценку ценностей…
Вокруг уже посерело, когда они выходили со двора. Из-за деревьев не удавалось увидеть хотя бы краешек восхода. Узрев Мазура с пучком стрел и луком, доктор, не скрываясь, хмыкнул. Спросил:
– А это ещё что?
– Праща, – сказал Мазур. – Хорошая вещь, если умеючи крутить. Ксенофонта не читали?
– Не доводилось. А это кто?
– Был такой военный журналист, – сказал Мазур, – в древнегреческие времена. Персы у него почти такими же игрушками кучу народа положили. И во времена «Королевы Марго» гугеноты с католиками друг другу лбы проламывали из пращи за здорово живёшь… Ага, не улетела!
Давешняя сова сидела на другой крыше, метрах в пятидесяти. Мазур надел петлю на кисть руки, вложил камешек, захватил другой конец большим и указательным пальцами. Покрутил в воздухе над головой. И выпустил свободный конец.
Сову словно смахнуло со стропил порывом ветра, нелепым комком она шлёпнулась во двор.
– Вот так, – без всякой рисовки сказал Мазур и пошёл надрать перьев.
С выходом пришлось немного задержаться, зато теперь у него была дюжина оперённых стрел и кой-какой запас перьев на будущее. А в кармане превратившейся в безрукавку куртки лежал презерватив с остатками тушёнки, залитыми совиной кровью – смеси этой предстояло медленно протухать, чтобы потом порадовать кого-то, подвернувшегося под стрелу.
Вообще-то, следовало бы прихватить с собой и сову, чтобы потом зажарить и слопать, но с совами у Мазура были связаны трагикомические воспоминания из армейской юности. Он этих милых пташек терпеть не мог уж двадцать лет…
В полузабытые времена развитого социализма трое бравых гардемаринов-первокурсников, в том числе и Мазур, были отряжены выполнять задание Родины – охранять в глухой тайге поодаль от Архангельска склады боеприпасов. Склады были могучие и являли собою десятка два огромных бараков, разбросанных на значительной площади и обнесённых колючкой.
Вражеские шпионы, равно как и посторонние лица, в окрестностях не шастали из-за крайней отдалённости «точки» от какой бы то ни было цивилизации – и через неделю господам гардемаринам впору озвереть было от лютой скуки.
Ну, выпивали, конечно. Морской человек обеспечит себе запасец даже в такой глуши. Понемногу сосали спиртягу, уже без всякого почтения поглядывая в распахнутые двери ближайшего барака, где на стеллажах грудами покоились всевозможные бризантные штучки – ну какие там печати и секретные замки? Не атомные бомбы, в самом-то деле…
На восьмой день и приключилось событие, из-за которого Мазур не брал в рот спиртного ровно полтора года.
К костру, где пили морячки, залетела сдуру из тайги здоровенная сова.
Господа гардемарины её отловили и, сообразив, что предвидится развлечение, стали усиленно напрягать фантазию. Вскоре придумана была замечательная хохма – со склада добыли динамитную шашку, бикфордов шнур, примотали все это сове к лапе, подпалили шнур и сову отпустили, чтобы летела на все четыре стороны.
Черт его знает, что там за мысли родились в голове у совы, но в тайгу она не драпанула, а полетела прямёхонько в высоченную, распахнутую, двустворчатую дверь барака. И притаилась там где-то под крышей.
Гардемарины протрезвели в какую-то микросекунду. Бикфордов шнур был коротенький. Бежать бессмысленно – когда рванёт барак и сдетонируют боеприпасы и взрывчатка во всех остальных, воронка получится такая, что всё равно в ней останешься, как ни мчись быстрее лани… Точнее, будешь порхать над тайгой в виде пригоршни молекул.
Неизвестно каким чудом, но сову они изловили чуть ли не в последний миг, чтобы не терять времени, оторвали шашку вместе с лапой. Безвинную птицу решено было зажарить на костре и слопать, что и было исполнено. Они молча сидели вокруг догорающих углей, жевали жёсткое пригоревшее мясцо, к спирту никто не притронулся, хотя его было ещё полно, а головы были пустые, как колбы электролампочек. Как ни смешно, но именно тогда Мазур как-то рывком понял: сколь прекрасна жизнь и сколь легко её потерять… Как ни странно, у него и мысли не мелькнуло, чтобы уйти из армии. Уже тогда понимал, должно быть: хороший солдат – тот, кто ухитрится умереть как можно позже и при этом ни разу не струсить.
Он долго оглядывался на скалу, напоминавшую застывшую волну с полотен Хокусая. Четвёрка давно уже шагала сквозь тающий туман, а скала все ещё вздымалась на фоне розово-золотого заката, и чётко рисовался силуэт неведомого устройства, смахивающего на уэллсовского марсианина, Вполне возможно, в лагере охотников срочно трубили побудку. Вспомнив, как и когда взлетали шумовые ракеты, Мазур пришёл к однозначному выводу: это всегда происходило на ровном месте. Значит, он был прав, каким-то инстинктом заставляя спутников то и дело проходить по склонам сопок…
Один раз показалось, что далеко позади раздался собачий брёх. Но как он ни прислушивался, больше лай не повторился.
Минут через сорок подвернулась первая добыча – совсем невысоко на сосне зацокала белка. Мазур сшиб её со второго камня.
Отойдя на несколько шагов, чтобы не смущать интеллигентных спутников, быстро отрезал зверьку голову, выпотрошил и ободрал. И сунул в Ольгин узелок.
– Это зачем? – наморщила носик Вика. После ночи в деревне к ней вернулась изрядная толика женственности, и пару раз Мазур перехватывал её вполне кокетливый взгляд.
– А чтобы съесть, – сказал он прямо. – Зажарим и съедим. Или вы, прелесть моя, решили, что на нынешних наших запасах мы до обитаемых мест доберёмся?
– Ужас какой… – пожала она плечами, но всё-таки послала ему ещё один недвусмысленный взгляд.
Мазур уставился на неё хмуро – видел, как набычился доктор, и не хотел давать лишнего повода для склоки.
– Не ужас, а мясо, – сказал он. – Кстати, если кто увидит змею, тут же говорите мне.
– Тоже есть? – поморщилась она в комическом ужасе.
– Ага, – сказал Мазур. – Жареная змея – сущий деликатес, на Западе есть ресторанчики, где с вас за неё дикие деньги сдерут. А у меня вы бесплатно деликатеса налопаетесь. И не играйте вы так глазами, мадам, у меня жена ревнивая, а у вас муж суровый… Вообще, командир в данной ситуации – лицо, пола не имеющее.
– То-то у вас постелька не заправлена, товарищ старшина среднего рода… – улыбнулась Вика.
Мазур стал крепко подозревать, что в подступавшем разводе Егоршиных виновата была не только та сторона, что носила штаны и обвинялась в истеричности характера. Очень уж вертлявой стала брюнеточка, стоило ей чуточку отойти от унижения и страхов…
Доктор поглядывал на Мазура зверем. Чертыхнувшись про себя, Мазур распорядился:
– Шагом марш!
С той старой дороги они свернули на юго-восток сразу же, едва покинув деревню, – Мазур искал глухомань. Карты этих старых дорог могли где-то сохраниться, ребятки Прохора наверняка изучили места на совесть, прежде чем оборудовать «охотничьи угодья»…
Местность пошла более ровная, почти сплошь березняк. Раза два им приходилось пересекать голые места, которые лет тридцать назад могли быть только полями – кое-где и сейчас росла измельчавшая пшеница. Попадавшиеся сопки Мазур внимательно озирал в бинокль – и на макушке одной, самой высокой, узрел цилиндр на треножнике. Пропорции те же, что на скале над заброшенной деревней, определённо… Вот и гадай, что он, подлец, хозяевам сообщает.
Он старался забирать правее того места, где ночью видел свечение на небе.
Если это и впрямь «заимка», проходить возле неё ни в коем случае не следует – кто знает, какие сюрпризы приготовлены?
К полудню белок у него было уже четыре штуки. Этим он и решил пока что ограничиться, проигнорировав дважды попавшихся на пути гадюк, – к подножному корму свою команду следует приучать постепенно и начинать не с самого для них экзотического…
Вика ему начинала нравиться – не столько в женском плане, хотя была недурна, сколько в качестве молодого бойца: шагала час за часом, не хныкая и не жалуясь, понемногу привыкая, в общем. А вот ейный супруг не нравился.
Мазур давно и украдкой наблюдал за ним – и пришёл к выводу, что Вика, отрекомендовав Ольге мужа как истерика, лишь следовала исторической правде.
Неврастеник, точно. На первый взгляд он вёл себя молодцом, без нытья и причитаний выполнял все команды и соблюдал темп – но у Мазура, как у любого командира с его стажем плюс поправками на специфику службы, утвердились нехорошие предчувствия. Доктор молчал, но взгляд его становился все более страдальческим, а углы рта давно опустились вниз, как у печальной древнегреческой маски. Симптомчик знакомый: это понемногу копится раздражение и надрывная злость, чтобы потом выплеснуться наружу при первом удобном случае. Правда, и лекарство знакомое: нужно найти ситуацию, чтобы полегоньку спустить пар, не допустив взрыва…
Мазур ускорил шаг, пристроился бок о бок с доктором и спросил на ходу:
– Алексей, у вас дети есть?
– Нет, – бросил тот.
– А что так? Пора бы…
Кинув неприязненный взгляд на жену, доктор умышленно громко ответил:
– Да понимаете, кое-кому хотелось сначала для себя пожить, чтобы малыш гирей на ногах не висел…
– Да? – Вика обернулась, прищурилась. – А вы не припомните, сударь, кому это пришлось аборт делать?
– Я тебя заставлял?
– Не заставлял. Просто путался с Ниночкой так самозабвенно, что уходить собрался. Не выдержала, дура, со злости, жалею теперь…
– Эй, что это там? – с натуральным удивлением воскликнул Мазур, тыча пальцем куда-то в чащобу, в наугад выбранную точку.
Все уставились туда. Он демонстративно вынул наган, сделал пару шагов в ту сторону, преувеличенно бдительно принялся озираться. За его спиной прекратились разговорчики в строю, он прямо-таки чуял спинным мозгом испуганные взгляды. И выругал себя: психолог, бля, ухитрился с маху наступить на больное место… Но кто же знал?
– Показалось, – сказал он, вернувшись и пряча наган. – Вы по сторонам поглядывайте, однако…
Минут через сорок он увидел с пригорка, как по равнине, кое-где украшенной кучками берёз, что есть мочи несётся небольшое бело-жёлтое создание. Моментально узнал косулю вот это уже было неплохое мясо, куда там белкам, но наган на такой дистанции бесполезен, и мясо, промчавшись длинными прыжками, исчезло меж сосен в отдалённой пади[10].
За падью вновь потянулась глухомань – сосны, кедры, лиственница, заросли высоких папоротников. То и дело Мазур, перешедший на сей раз в авангард, налетал на невидимую паутину и торопливо отирал лицо ладонями – мимолётные липкие прикосновения были противны. Два раза они попадали в «полосу гнуса», трижды переходили мелкие, заросшие кустами ручьи – по одному из них минут десять шлёпали босиком, старательно сбивая собак со следа. Правда, Мазур не питал на счёт этого трюка особых иллюзий, помнил о маленьком, косоглазеньком хозяине лаек – Дерсу Узала, мля, навязался на мою шею…
После полудня украдкой поглядывавший на часы доктор стал бросать на Мазура красноречивые взгляды, но тот размеренно шагал, как автомат, притворяясь, что ничего и не замечает. Подать голос Егоршин, слава богу, не осмеливался, один раз открыл было рот, но перехватил насмешливый взгляд жены и невольно ускорил шаг, гордо выпятив грудь, – Федосеев и Стэнли в одном лице. Запала, конечно, хватило ненадолго, уже минут через десять доктор вновь заскучал ещё и оттого, что путь лежал вверх, к вершине поросшего лесом хребта высотой метров в шестьсот.
Увы, лес оказался густым, и Мазур на сей раз не смог окинуть сверху взором пройденный путь. Здешняя тайга выглядела гораздо более угрюмой, чем все, встречавшееся прежде. Вдобавок склон, по которому предстояло спускаться, был не только крутой, но ещё и заваленный буреломом, – судя по виду деревьев, голых, как кость, и сухих, как порох, их повалило ветром давным-давно.
Спускаться пришлось замысловатыми зигзагами, Мазур кипел внутренне, ощущая потерю времени, как физическую боль, но винить следовало только себя.
То и дело озираясь, он тихо покрикивал:
– Под ноги смотрите! Осторожненько!
Затормозил со всего маху и повернулся как раз вовремя, чтобы подхватить Вику, чуть не впечатавшуюся в высоченный, по грудь Мазуру, поваленный ствол.
Вика прижалась к нему так беспомощно и охотно, что Мазур крякнул, оглянулся – нет, никто не видел, старательно кружат меж торчащими сучьями, – сказал зачем-то:
– Все нормально…
Вика смотрела ему в глаза открыто и преданно, как верная собака. Словно электрическими разрядами, от неё прямо-таки било желанием немедленно прильнуть к кому-то сильному, способному защитить от любых невзгод. Бедная баба, мельком подумал Мазур. И красивая, что ни говори…
– Пошли, – буркнул он. – Сучьев берегитесь, а то моментом шашлык получится…
– Здесь что, совсем зверей нет?
– Отчего же, – сказал Мазур, подавая ей руку, чтобы могла побыстрее перелезть через толстый сук. – Просто мы так ломимся, что любой толковый зверь издали слышит и на цыпочках, на мягких лапках сматывается… (Ольга с доктором оторвались уже метров на двадцать). Если… эй!
Он едва успел её подхватить, получилось так, что на миг крепко прижал к себе, и тут же сообразил, что не случайно все получилось, нарочно все разыграла, чертовка. Её тело было гибким и сильным.
– Девочка, половину колбасы и сыр можешь взять себе без этого… – тихо сказал Мазур.
– Что?
– Не надо, все ты понимаешь. Я тебя и так выведу. Без демонстраций преданности. Шагай.
Вика глянула на него беспомощно и виновато, пошла вперёд. Бедная баба, повторил про себя Мазур.
Перешли протекавший по дну долины ручей, двинулись дальше. Дорога выдалась трудная, и о привале все как-то забыли, а сам Мазур не напоминал.
Сосредоточился на преодолении препятствий – скользкий, замшелый ствол, ворох валежника, глубокая яма-промоина…
Идти по тайге не так трудно, как скучно. И деревья, и пади, и ручьи, подъёмы, спуски, папоротники, заросли багульника – все это однообразно, как горошины из одного стручка. Нет простора для взгляда, или – почти нет.
Довольно быстро это начинает угнетать не на шутку – особенно если вспомнишь, что шагать предстоит не день и не два…
Наткнулись на малинник – правда, победнее, чем предыдущий. Мазур дал четверть часа на еду. Когда тронулись в путь, подумал, что человеческий организм – все же крайне загадочная штука. Где-нибудь в городе после такого количества съеденной одним махом малины кого-то обязательно прошиб бы понос.
Здесь же – ничего подобного. Никто не чихает, хотя ночь все же была не из тёплых, ни у кого живот не расстроило. Он знал от отца, что так у них было на войне, – долго находясь под смертью, организм не разменивается на мелкие болячки, приберегая их для более безопасных времён…
В пятнадцать ноль-ноль он решил объявить привал и заодно провести первый урок выживания. Набрал сушняка, развёл жаркий, небольшой, не дававший дыма костёр, насадил на два прута беличьи тушки и старательно принялся обжаривать. Остальные, рассевшись кто где, старались на него не смотреть – правда, когда над полянкой поплыл приятный запах жарехи, то и дело стали коситься.
– Ну, вот и всё, – сказал Мазур, помахивая в воздухе прутьями с импровизированным шашлыком, чтобы быстрее остудить. – Кушать подано, садитесь жрать, пожалуйста…
Никто не пошевелился. Мазур разломал один из прутьев пополам, так, чтобы на каждый обломок пришлось по белке, протянул руки к Ольге:
– Выбирай, милая, хоть ту, хоть эту…
Она возвела глаза к небу, старательно вздохнула – и под суровым взглядом Мазура послушно отщипнула кусочек с задней лапки. Обречённо сунула в рот, пожевала, с усилием проглотила и заключила:
– Могло быть хуже…
– Прошу, – сказал Мазур.
Вика взяла свою палочку и вертела в руках. Доктор сидел, глядя перед собой.
– Кушайте, – ласково сказал ему Мазур. – Ложечку за маму, крошечку за папу. Пахнет-то как, а? Вика, покажите пример супругу…
– А пахнет и в самом деле приятно – сказала Вика, явно не горя энтузиазмом, но мгновенно усмотрев подходящий случай подпустить супругу маленькую шпильку. – Непривычно, конечно… – и принялась жевать.
Что до Мазура, он свою долю уплёл мгновенно, там и было-то на один прикус. Даже самые мелкие косточки зубами размолол по-волчьи, чтобы добро не пропадало. Чёртов доктор все ещё вертел таёжный шашлык с таким видом, словно ему подсунули дерьмо на палочке. Попыхивая сигаретой, Мазур спокойно ждал.
Он видел, что шнур догорает и взрыв близёхонько, но был к этому готов.
– Да не полезет в глотку. – сказал доктор.
Мазур аккуратненько загасил окурок, подошёл вразвалочку к Егоршину – тот инстинктивно шарахнулся, – забрал у него жаренину и в гробовой тишине преспокойно съел. Вытер о куртку руки, пожал плечами:
– Мне больше досталось. И в следующий раз будет точно так же. А начнёшь от упадка сил отставать, Алёха, я тебя не буду ни ждать, ни на себе тащить…
Отвернулся, подпрыгнул и ухватился за ветку высокого кедра. Полез вверх, ставя ноги со всей возможной осторожностью: кедр – дерево коварное, даже на здоровом и полном сил попадаются сухие сучья, так что загреметь можно запросто. Где-то на середине ствола понял, что все бесполезно – и отсюда видно, деревья полностью заслоняют обзор, погоню ни за что не высмотришь.
Плюнул, стал спускаться. Внизу послышались раздражённые голоса: там, несомненно, скандалили – и Мазур полез быстрее, спрыгнул метров с двух, отряхнул руки от смолы и спросил:
– Что за шум, а драки нет?
– Ты посмотри, – Ольга стояла в воинственной позе, с ножом наголо.
Мазур одним взглядом оценил обстановку, взял у неё нож, загнал в ножны, сделал два шага и разнял сцепившихся супругов. Консервная банка упала в мох.
Доктор раздражённо дёрнул рукой с ножом, и Мазур его выбил – молниеносно, грубо.
– Ну вот, изволите ли видеть, – сказала растрёпанная Вика. – Банку вытащил, открывать взялся…
– Тушёнка – это НЗ, – сказал Мазур. – Неприкосновенный запас, ясно, Алёха? – и словно бы невзначай стал в позу, из которой за секунду мог перейти в боевую стойку.
– А я вашей и не трогал! – заорал доктор, уже не сдерживаясь, зажав левой рукой запястье правой. – Свою взял! Я на вашу не претендую, и вы к моей жратве не лезьте!
– Милый, – проникновенно сказал Мазур. – В нашем положении не до «моего» и «твоего». Тут полный коммунизм требуется военный… Белку надо было кушать, когда предлагали. Все ясно?
– Да кто ты такой…
Мазур был готов. Легко поймал руку, завернул по всем правилам и, прижав доктора к себе спиной, сказал в ухо:
– Или ты, сучий потрох, будешь ходить по струнке, или я тебя раз и навсегда в разум приведу…
Рассчитал он все безошибочно: волос и в самом деле хватило, чтобы сплести два шнурка-тетивы. Первый он старательно упрятал в очередной презерватив, второй пустил в дело: один конец накрепко привязал к кедровой палке, на втором сделал петлю, середину лука прочно обмотал вырезанной из рукава куртки полоской.
Самое интересное-то, что у него получилось, практически было как раз английским боевым луком. Почти из таких же британцы перестреляли французскую конницу у Азенкура и Кресси. Только тетива у них была другая: из жил, сыромятных ремней, пеньковых верёвок. Таков уж лук: оружие простое до гениальности, но страшное. Мало кто помнит, что англичане использовали луки ещё в 1627 году, когда пытались отбить у кардинала Ришелье одну из крепостей – а наполеоновские солдаты в битве под Лейпцигом получили не одну стрелу в лоб от входивших в состав русской армии конных башкир. И наконец, револьвер начал победное шествие именно в Америке как раз оттого, что прежние однозарядные пистолеты плохо помогали против краснокожих лучников…
Мазур не на шутку приободрился, когда работа была кончена, – вот теперь следовало всерьёз подумать о засаде. За ними шли по тайге не коммандосы – всего лишь охотники, пусть и опытные, а это две большие разницы, с наганом не стоило и выделываться, а лук позволяет строить наполеоновские планы…
Стрелы, правда, особо не радовали – отнюдь не идеально уравновешенные, без оперения, но это лучше, чем ничего. Наконечники для всей дюжины он изготовил из порезанной на полоски консервной банки. Получилось примитивно и топорно, но в иных случаях это как раз и преимущество: во-первых, рана получится рваная, грубая, пугающая, во-вторых, наконечник наверняка в ране и останется, когда стрелу выдернут. Давно известно: солдат деморализуют не столько трупы их товарищей, сколько вид тех, кто остался в живых, но рану получил – грубую…
Тут уж не до конвенций – Женевских, Гаагских и каких бы то ни было.
Наконечники нужно обмазать грязью, когда попадётся подходящая грязь. Столбняк раненому будет обеспечен. А если встретится змея – пойдёт в дело. Из протухших остатков тушёнки и подгнившей змеи выйдет великолепный яд, а уж если к нему добавить разложившейся крови…
С пращой пошло совсем легко. Для пробы Мазур запустил за речушку пару камешков и убедился, что прежние навыки вполне сохранились. Можно смастерить и бумеранг, но то уже излишняя роскошь…
Сложив все в предбаннике, он наконец-то почувствовал себя всерьёз вооружённым. Покосился на Ольгу – она безмятежно спала на спине, зажав в кулаке заплетённую поредевшую косу. Осторожно примостился с ней рядом на груде половиков, расслабился и позволил себе короткий сон – с внутренним будильником все обстояло прекрасно, работал без сбоев.
Он спал почти два с половиной часа. Открыл глаза, когда ещё стояла темнота, но в ней был разлит неуловимо серый оттенок, предвещавший скорый рассвет, – и небо на востоке приобрело другой цвет. Брала своё предрассветная прохлада. Выйдя из баньки, Мазур невольно поёжился. Ещё неделя – и будет не на шутку прохладно, а придумать тут совершенно нечего, кроме любви.
Звезды уже помаленьку исчезали с небосвода, таяли, растворялись. Меж деревьев плыл молочно-сизый туман, отовсюду доносился тихий, неумолчный шорох, напоминавший шум дождя, – это влага оседала на листьях берёз, на хвое.
В такое время как раз и снимать часовых, милое дело…
Он прошёл по огороду – вновь промелькнула кошка, но на сей раз Мазур и не подумал вздрогнуть, попробовал ногой холоднющую воду, скинул костюм и медленно соскользнул в речушку. Там ему было по шею. Под ногами – твёрдое дно и окатанные камешки, течение так и норовит деликатно свалить с ног, уволочь.
Пару раз погрузился с головой, немного поплавал, тихо отфыркиваясь. Вылез и, не одеваясь, пробежался взад-вперёд по единственной улочке, ёжась, шипя сквозь зубы и ухая, пока не обсох. И вновь стал бодрым, несмотря на короткий сон, с несказанным удовольствием отметил, что и не думает пока что стареть,проделал по тайге километров с полсотни, оставил довольной молодую жену, долго мастерил оружие, а тело не болит и не ноет… Правда, следует позаботиться о еде. На жалком бутербродике с тушёнкой долго не продержишься, нужно высматривать самое легкодоступное: грибы, змей и белок…
В темпе обежал ближайшие дома, но не нашёл ничего пригодного в дело, кроме закаменевшего комка соли размером с грецкий орех, забытого на полу в углу кухни. Видимо, деревню все же переселили: дома пусты, увезли все, бросив лишь где лавку, где ржавое ведро…
Пошёл будить Егоршиных – они спали, прижавшись друг к другу, сжавшись в комочек. Дом за ночь выстыл. Просыпались они туго, ёжились, дрожали и откровенно постанывали. Мазур безжалостно побрызгал на них холодной водичкой, принесённой в черепке, хладнокровно выслушав Викин визг и ворчанье доктора, распорядился:
– Пять минут на оправку. Поедим и выступаем.
– Темно же… – протянул доктор.
– Посветлеет.
– Эх, кофейку бы…
– И какавы с чаем, – хмыкнул Мазур, направляясь к выходу.
Ольга тоже не пылала энтузиазмом, но водяную терапию не пришлось применять. Мазур велел вскрыть на завтрак целых две банки и откровенно объяснил причину неожиданной щедрости:
– Гнать я вас намерен, друзья мои, без передышки часов шесть. Аккурат до обеда. Так что готовьтесь морально. А заодно грибы постарайтесь на ходу собирать, если попадётся хорошее место…
Про белок и змей он им пока сообщать не стал, чтобы не «показали закусь».
Когда кончатся скудные яства и начнёт подводить брюхо, само поневоле произведут переоценку ценностей…
Вокруг уже посерело, когда они выходили со двора. Из-за деревьев не удавалось увидеть хотя бы краешек восхода. Узрев Мазура с пучком стрел и луком, доктор, не скрываясь, хмыкнул. Спросил:
– А это ещё что?
– Праща, – сказал Мазур. – Хорошая вещь, если умеючи крутить. Ксенофонта не читали?
– Не доводилось. А это кто?
– Был такой военный журналист, – сказал Мазур, – в древнегреческие времена. Персы у него почти такими же игрушками кучу народа положили. И во времена «Королевы Марго» гугеноты с католиками друг другу лбы проламывали из пращи за здорово живёшь… Ага, не улетела!
Давешняя сова сидела на другой крыше, метрах в пятидесяти. Мазур надел петлю на кисть руки, вложил камешек, захватил другой конец большим и указательным пальцами. Покрутил в воздухе над головой. И выпустил свободный конец.
Сову словно смахнуло со стропил порывом ветра, нелепым комком она шлёпнулась во двор.
– Вот так, – без всякой рисовки сказал Мазур и пошёл надрать перьев.
С выходом пришлось немного задержаться, зато теперь у него была дюжина оперённых стрел и кой-какой запас перьев на будущее. А в кармане превратившейся в безрукавку куртки лежал презерватив с остатками тушёнки, залитыми совиной кровью – смеси этой предстояло медленно протухать, чтобы потом порадовать кого-то, подвернувшегося под стрелу.
Вообще-то, следовало бы прихватить с собой и сову, чтобы потом зажарить и слопать, но с совами у Мазура были связаны трагикомические воспоминания из армейской юности. Он этих милых пташек терпеть не мог уж двадцать лет…
В полузабытые времена развитого социализма трое бравых гардемаринов-первокурсников, в том числе и Мазур, были отряжены выполнять задание Родины – охранять в глухой тайге поодаль от Архангельска склады боеприпасов. Склады были могучие и являли собою десятка два огромных бараков, разбросанных на значительной площади и обнесённых колючкой.
Вражеские шпионы, равно как и посторонние лица, в окрестностях не шастали из-за крайней отдалённости «точки» от какой бы то ни было цивилизации – и через неделю господам гардемаринам впору озвереть было от лютой скуки.
Ну, выпивали, конечно. Морской человек обеспечит себе запасец даже в такой глуши. Понемногу сосали спиртягу, уже без всякого почтения поглядывая в распахнутые двери ближайшего барака, где на стеллажах грудами покоились всевозможные бризантные штучки – ну какие там печати и секретные замки? Не атомные бомбы, в самом-то деле…
На восьмой день и приключилось событие, из-за которого Мазур не брал в рот спиртного ровно полтора года.
К костру, где пили морячки, залетела сдуру из тайги здоровенная сова.
Господа гардемарины её отловили и, сообразив, что предвидится развлечение, стали усиленно напрягать фантазию. Вскоре придумана была замечательная хохма – со склада добыли динамитную шашку, бикфордов шнур, примотали все это сове к лапе, подпалили шнур и сову отпустили, чтобы летела на все четыре стороны.
Черт его знает, что там за мысли родились в голове у совы, но в тайгу она не драпанула, а полетела прямёхонько в высоченную, распахнутую, двустворчатую дверь барака. И притаилась там где-то под крышей.
Гардемарины протрезвели в какую-то микросекунду. Бикфордов шнур был коротенький. Бежать бессмысленно – когда рванёт барак и сдетонируют боеприпасы и взрывчатка во всех остальных, воронка получится такая, что всё равно в ней останешься, как ни мчись быстрее лани… Точнее, будешь порхать над тайгой в виде пригоршни молекул.
Неизвестно каким чудом, но сову они изловили чуть ли не в последний миг, чтобы не терять времени, оторвали шашку вместе с лапой. Безвинную птицу решено было зажарить на костре и слопать, что и было исполнено. Они молча сидели вокруг догорающих углей, жевали жёсткое пригоревшее мясцо, к спирту никто не притронулся, хотя его было ещё полно, а головы были пустые, как колбы электролампочек. Как ни смешно, но именно тогда Мазур как-то рывком понял: сколь прекрасна жизнь и сколь легко её потерять… Как ни странно, у него и мысли не мелькнуло, чтобы уйти из армии. Уже тогда понимал, должно быть: хороший солдат – тот, кто ухитрится умереть как можно позже и при этом ни разу не струсить.
Он долго оглядывался на скалу, напоминавшую застывшую волну с полотен Хокусая. Четвёрка давно уже шагала сквозь тающий туман, а скала все ещё вздымалась на фоне розово-золотого заката, и чётко рисовался силуэт неведомого устройства, смахивающего на уэллсовского марсианина, Вполне возможно, в лагере охотников срочно трубили побудку. Вспомнив, как и когда взлетали шумовые ракеты, Мазур пришёл к однозначному выводу: это всегда происходило на ровном месте. Значит, он был прав, каким-то инстинктом заставляя спутников то и дело проходить по склонам сопок…
Один раз показалось, что далеко позади раздался собачий брёх. Но как он ни прислушивался, больше лай не повторился.
Минут через сорок подвернулась первая добыча – совсем невысоко на сосне зацокала белка. Мазур сшиб её со второго камня.
Отойдя на несколько шагов, чтобы не смущать интеллигентных спутников, быстро отрезал зверьку голову, выпотрошил и ободрал. И сунул в Ольгин узелок.
– Это зачем? – наморщила носик Вика. После ночи в деревне к ней вернулась изрядная толика женственности, и пару раз Мазур перехватывал её вполне кокетливый взгляд.
– А чтобы съесть, – сказал он прямо. – Зажарим и съедим. Или вы, прелесть моя, решили, что на нынешних наших запасах мы до обитаемых мест доберёмся?
– Ужас какой… – пожала она плечами, но всё-таки послала ему ещё один недвусмысленный взгляд.
Мазур уставился на неё хмуро – видел, как набычился доктор, и не хотел давать лишнего повода для склоки.
– Не ужас, а мясо, – сказал он. – Кстати, если кто увидит змею, тут же говорите мне.
– Тоже есть? – поморщилась она в комическом ужасе.
– Ага, – сказал Мазур. – Жареная змея – сущий деликатес, на Западе есть ресторанчики, где с вас за неё дикие деньги сдерут. А у меня вы бесплатно деликатеса налопаетесь. И не играйте вы так глазами, мадам, у меня жена ревнивая, а у вас муж суровый… Вообще, командир в данной ситуации – лицо, пола не имеющее.
– То-то у вас постелька не заправлена, товарищ старшина среднего рода… – улыбнулась Вика.
Мазур стал крепко подозревать, что в подступавшем разводе Егоршиных виновата была не только та сторона, что носила штаны и обвинялась в истеричности характера. Очень уж вертлявой стала брюнеточка, стоило ей чуточку отойти от унижения и страхов…
Доктор поглядывал на Мазура зверем. Чертыхнувшись про себя, Мазур распорядился:
– Шагом марш!
С той старой дороги они свернули на юго-восток сразу же, едва покинув деревню, – Мазур искал глухомань. Карты этих старых дорог могли где-то сохраниться, ребятки Прохора наверняка изучили места на совесть, прежде чем оборудовать «охотничьи угодья»…
Местность пошла более ровная, почти сплошь березняк. Раза два им приходилось пересекать голые места, которые лет тридцать назад могли быть только полями – кое-где и сейчас росла измельчавшая пшеница. Попадавшиеся сопки Мазур внимательно озирал в бинокль – и на макушке одной, самой высокой, узрел цилиндр на треножнике. Пропорции те же, что на скале над заброшенной деревней, определённо… Вот и гадай, что он, подлец, хозяевам сообщает.
Он старался забирать правее того места, где ночью видел свечение на небе.
Если это и впрямь «заимка», проходить возле неё ни в коем случае не следует – кто знает, какие сюрпризы приготовлены?
К полудню белок у него было уже четыре штуки. Этим он и решил пока что ограничиться, проигнорировав дважды попавшихся на пути гадюк, – к подножному корму свою команду следует приучать постепенно и начинать не с самого для них экзотического…
Вика ему начинала нравиться – не столько в женском плане, хотя была недурна, сколько в качестве молодого бойца: шагала час за часом, не хныкая и не жалуясь, понемногу привыкая, в общем. А вот ейный супруг не нравился.
Мазур давно и украдкой наблюдал за ним – и пришёл к выводу, что Вика, отрекомендовав Ольге мужа как истерика, лишь следовала исторической правде.
Неврастеник, точно. На первый взгляд он вёл себя молодцом, без нытья и причитаний выполнял все команды и соблюдал темп – но у Мазура, как у любого командира с его стажем плюс поправками на специфику службы, утвердились нехорошие предчувствия. Доктор молчал, но взгляд его становился все более страдальческим, а углы рта давно опустились вниз, как у печальной древнегреческой маски. Симптомчик знакомый: это понемногу копится раздражение и надрывная злость, чтобы потом выплеснуться наружу при первом удобном случае. Правда, и лекарство знакомое: нужно найти ситуацию, чтобы полегоньку спустить пар, не допустив взрыва…
Мазур ускорил шаг, пристроился бок о бок с доктором и спросил на ходу:
– Алексей, у вас дети есть?
– Нет, – бросил тот.
– А что так? Пора бы…
Кинув неприязненный взгляд на жену, доктор умышленно громко ответил:
– Да понимаете, кое-кому хотелось сначала для себя пожить, чтобы малыш гирей на ногах не висел…
– Да? – Вика обернулась, прищурилась. – А вы не припомните, сударь, кому это пришлось аборт делать?
– Я тебя заставлял?
– Не заставлял. Просто путался с Ниночкой так самозабвенно, что уходить собрался. Не выдержала, дура, со злости, жалею теперь…
– Эй, что это там? – с натуральным удивлением воскликнул Мазур, тыча пальцем куда-то в чащобу, в наугад выбранную точку.
Все уставились туда. Он демонстративно вынул наган, сделал пару шагов в ту сторону, преувеличенно бдительно принялся озираться. За его спиной прекратились разговорчики в строю, он прямо-таки чуял спинным мозгом испуганные взгляды. И выругал себя: психолог, бля, ухитрился с маху наступить на больное место… Но кто же знал?
– Показалось, – сказал он, вернувшись и пряча наган. – Вы по сторонам поглядывайте, однако…
Минут через сорок он увидел с пригорка, как по равнине, кое-где украшенной кучками берёз, что есть мочи несётся небольшое бело-жёлтое создание. Моментально узнал косулю вот это уже было неплохое мясо, куда там белкам, но наган на такой дистанции бесполезен, и мясо, промчавшись длинными прыжками, исчезло меж сосен в отдалённой пади[10].
За падью вновь потянулась глухомань – сосны, кедры, лиственница, заросли высоких папоротников. То и дело Мазур, перешедший на сей раз в авангард, налетал на невидимую паутину и торопливо отирал лицо ладонями – мимолётные липкие прикосновения были противны. Два раза они попадали в «полосу гнуса», трижды переходили мелкие, заросшие кустами ручьи – по одному из них минут десять шлёпали босиком, старательно сбивая собак со следа. Правда, Мазур не питал на счёт этого трюка особых иллюзий, помнил о маленьком, косоглазеньком хозяине лаек – Дерсу Узала, мля, навязался на мою шею…
После полудня украдкой поглядывавший на часы доктор стал бросать на Мазура красноречивые взгляды, но тот размеренно шагал, как автомат, притворяясь, что ничего и не замечает. Подать голос Егоршин, слава богу, не осмеливался, один раз открыл было рот, но перехватил насмешливый взгляд жены и невольно ускорил шаг, гордо выпятив грудь, – Федосеев и Стэнли в одном лице. Запала, конечно, хватило ненадолго, уже минут через десять доктор вновь заскучал ещё и оттого, что путь лежал вверх, к вершине поросшего лесом хребта высотой метров в шестьсот.
Увы, лес оказался густым, и Мазур на сей раз не смог окинуть сверху взором пройденный путь. Здешняя тайга выглядела гораздо более угрюмой, чем все, встречавшееся прежде. Вдобавок склон, по которому предстояло спускаться, был не только крутой, но ещё и заваленный буреломом, – судя по виду деревьев, голых, как кость, и сухих, как порох, их повалило ветром давным-давно.
Спускаться пришлось замысловатыми зигзагами, Мазур кипел внутренне, ощущая потерю времени, как физическую боль, но винить следовало только себя.
То и дело озираясь, он тихо покрикивал:
– Под ноги смотрите! Осторожненько!
Затормозил со всего маху и повернулся как раз вовремя, чтобы подхватить Вику, чуть не впечатавшуюся в высоченный, по грудь Мазуру, поваленный ствол.
Вика прижалась к нему так беспомощно и охотно, что Мазур крякнул, оглянулся – нет, никто не видел, старательно кружат меж торчащими сучьями, – сказал зачем-то:
– Все нормально…
Вика смотрела ему в глаза открыто и преданно, как верная собака. Словно электрическими разрядами, от неё прямо-таки било желанием немедленно прильнуть к кому-то сильному, способному защитить от любых невзгод. Бедная баба, мельком подумал Мазур. И красивая, что ни говори…
– Пошли, – буркнул он. – Сучьев берегитесь, а то моментом шашлык получится…
– Здесь что, совсем зверей нет?
– Отчего же, – сказал Мазур, подавая ей руку, чтобы могла побыстрее перелезть через толстый сук. – Просто мы так ломимся, что любой толковый зверь издали слышит и на цыпочках, на мягких лапках сматывается… (Ольга с доктором оторвались уже метров на двадцать). Если… эй!
Он едва успел её подхватить, получилось так, что на миг крепко прижал к себе, и тут же сообразил, что не случайно все получилось, нарочно все разыграла, чертовка. Её тело было гибким и сильным.
– Девочка, половину колбасы и сыр можешь взять себе без этого… – тихо сказал Мазур.
– Что?
– Не надо, все ты понимаешь. Я тебя и так выведу. Без демонстраций преданности. Шагай.
Вика глянула на него беспомощно и виновато, пошла вперёд. Бедная баба, повторил про себя Мазур.
Перешли протекавший по дну долины ручей, двинулись дальше. Дорога выдалась трудная, и о привале все как-то забыли, а сам Мазур не напоминал.
Сосредоточился на преодолении препятствий – скользкий, замшелый ствол, ворох валежника, глубокая яма-промоина…
Идти по тайге не так трудно, как скучно. И деревья, и пади, и ручьи, подъёмы, спуски, папоротники, заросли багульника – все это однообразно, как горошины из одного стручка. Нет простора для взгляда, или – почти нет.
Довольно быстро это начинает угнетать не на шутку – особенно если вспомнишь, что шагать предстоит не день и не два…
Наткнулись на малинник – правда, победнее, чем предыдущий. Мазур дал четверть часа на еду. Когда тронулись в путь, подумал, что человеческий организм – все же крайне загадочная штука. Где-нибудь в городе после такого количества съеденной одним махом малины кого-то обязательно прошиб бы понос.
Здесь же – ничего подобного. Никто не чихает, хотя ночь все же была не из тёплых, ни у кого живот не расстроило. Он знал от отца, что так у них было на войне, – долго находясь под смертью, организм не разменивается на мелкие болячки, приберегая их для более безопасных времён…
В пятнадцать ноль-ноль он решил объявить привал и заодно провести первый урок выживания. Набрал сушняка, развёл жаркий, небольшой, не дававший дыма костёр, насадил на два прута беличьи тушки и старательно принялся обжаривать. Остальные, рассевшись кто где, старались на него не смотреть – правда, когда над полянкой поплыл приятный запах жарехи, то и дело стали коситься.
– Ну, вот и всё, – сказал Мазур, помахивая в воздухе прутьями с импровизированным шашлыком, чтобы быстрее остудить. – Кушать подано, садитесь жрать, пожалуйста…
Никто не пошевелился. Мазур разломал один из прутьев пополам, так, чтобы на каждый обломок пришлось по белке, протянул руки к Ольге:
– Выбирай, милая, хоть ту, хоть эту…
Она возвела глаза к небу, старательно вздохнула – и под суровым взглядом Мазура послушно отщипнула кусочек с задней лапки. Обречённо сунула в рот, пожевала, с усилием проглотила и заключила:
– Могло быть хуже…
– Прошу, – сказал Мазур.
Вика взяла свою палочку и вертела в руках. Доктор сидел, глядя перед собой.
– Кушайте, – ласково сказал ему Мазур. – Ложечку за маму, крошечку за папу. Пахнет-то как, а? Вика, покажите пример супругу…
– А пахнет и в самом деле приятно – сказала Вика, явно не горя энтузиазмом, но мгновенно усмотрев подходящий случай подпустить супругу маленькую шпильку. – Непривычно, конечно… – и принялась жевать.
Что до Мазура, он свою долю уплёл мгновенно, там и было-то на один прикус. Даже самые мелкие косточки зубами размолол по-волчьи, чтобы добро не пропадало. Чёртов доктор все ещё вертел таёжный шашлык с таким видом, словно ему подсунули дерьмо на палочке. Попыхивая сигаретой, Мазур спокойно ждал.
Он видел, что шнур догорает и взрыв близёхонько, но был к этому готов.
– Да не полезет в глотку. – сказал доктор.
Мазур аккуратненько загасил окурок, подошёл вразвалочку к Егоршину – тот инстинктивно шарахнулся, – забрал у него жаренину и в гробовой тишине преспокойно съел. Вытер о куртку руки, пожал плечами:
– Мне больше досталось. И в следующий раз будет точно так же. А начнёшь от упадка сил отставать, Алёха, я тебя не буду ни ждать, ни на себе тащить…
Отвернулся, подпрыгнул и ухватился за ветку высокого кедра. Полез вверх, ставя ноги со всей возможной осторожностью: кедр – дерево коварное, даже на здоровом и полном сил попадаются сухие сучья, так что загреметь можно запросто. Где-то на середине ствола понял, что все бесполезно – и отсюда видно, деревья полностью заслоняют обзор, погоню ни за что не высмотришь.
Плюнул, стал спускаться. Внизу послышались раздражённые голоса: там, несомненно, скандалили – и Мазур полез быстрее, спрыгнул метров с двух, отряхнул руки от смолы и спросил:
– Что за шум, а драки нет?
– Ты посмотри, – Ольга стояла в воинственной позе, с ножом наголо.
Мазур одним взглядом оценил обстановку, взял у неё нож, загнал в ножны, сделал два шага и разнял сцепившихся супругов. Консервная банка упала в мох.
Доктор раздражённо дёрнул рукой с ножом, и Мазур его выбил – молниеносно, грубо.
– Ну вот, изволите ли видеть, – сказала растрёпанная Вика. – Банку вытащил, открывать взялся…
– Тушёнка – это НЗ, – сказал Мазур. – Неприкосновенный запас, ясно, Алёха? – и словно бы невзначай стал в позу, из которой за секунду мог перейти в боевую стойку.
– А я вашей и не трогал! – заорал доктор, уже не сдерживаясь, зажав левой рукой запястье правой. – Свою взял! Я на вашу не претендую, и вы к моей жратве не лезьте!
– Милый, – проникновенно сказал Мазур. – В нашем положении не до «моего» и «твоего». Тут полный коммунизм требуется военный… Белку надо было кушать, когда предлагали. Все ясно?
– Да кто ты такой…
Мазур был готов. Легко поймал руку, завернул по всем правилам и, прижав доктора к себе спиной, сказал в ухо:
– Или ты, сучий потрох, будешь ходить по струнке, или я тебя раз и навсегда в разум приведу…