Страница:
– Вот они мы, голубь, – сказал Кузьмич. – Какие есть. Что, не нравимся?
– Не особенно, – признался Мазур. – И с жены капюшон снимите, коли уж такие добрые…
– А чего же? Мишаня, сними. И почему это мы тебе, голубь, не нравимся? – благодушно спросил Кузьмич.
– Не привык я, старче божий, таким вот макаром в гости ездить…
– А это уж кому как повезёт, по гостю и честь…
– Загадочки любишь? – спросил Мазур.
– Куда уж мне, скудоумному…
Мазур откровенно озирался. Повозка катила по неширокой таёжной дороге, вокруг вздымались высоченные кедры – темно-коричневые морщинистые стволы, густые кроны. Если начерно подсчитать примерную крейсерскую скорость вертолёта и нынешнее положение солнца, выходило, что их уволокли куда-то на восток – с небольшим отклонением к северу, градусов на десять. Километров на сто в глубь тайги. Прокачать в уме карту? Нет, потом, в спокойной обстановке, если таковая выдастся…
Он перекатился влево и сел, свесив ноги с высокой телеги. Усатый молодец так и прилип к нему напряжённым взглядом сторожевой овчарки.
Вообще-то, если творчески прикинуть, Мазур даже со скованными за спиной руками мог завалить всех четверых – пусть и на движущейся повозке. Если у них нет за спиной определённой спецподготовки – шансов у него процентов восемьдесят. Одно-единственное уточнение: для полного успеха валить их следует всерьёз. Насмерть, без всяких полумер. А вот с этим как раз и не следует торопиться. Дело даже не в Ольге, повисшей гирей на ногах. Пока есть ещё серьёзная вероятность, что это идёт проверка, не следует увлекаться штамповкой жмуриков. За излишнюю торопливость свободно можно нахватать массу штрафных очков, у него наверняка есть дублёры на предстоящую операцию, а Мазуру и в самом деле что-то захотелось покрасоваться в контр-адмиральских погонах…
– Ну, и что все это значит? – сердито спросила Ольга, уставившись на благообразного старичка – молодец, тоже вычислила старшего. Мазуру нравилось, как она держалась – а ведь не могла не сообразить, что дело нечисто…
– Да что ж это может значить, голубка… – поиграл морщинами Кузьмич. – Неожиданности жизни, вот тебе и весь сказ. Хозяин у нас, милая, гостеприимный. Скучно ведь в тайге без интересных гостей, сама понимаешь. Невзначай и озвереть можно, не заметишь, как шерстью зарастёшь. Вот и приглашает со всей душой, а мы люди маленькие, и дело наше подневольное, рады стараться…
– Исчерпывающее объяснение – дёрнула она подбородком.
– Уж как умеем, – прижав руку к груди, поклонился скользкий старикан. – Хозяин, как приедет, объяснит лучше, с городским красноречием и нескрываемой философией…
И сам Кузьмич, и его молодчики Мазуру не нравились ещё больше, нежели вояки с вертолёта. Борода у него безусловно не накладная, но к чему этот маскарад? Но ведь нет иных вариантов, кроме проверки. Другого объяснения просто не подыскать. Частные прииски, куда свозят захваченных где попало бедолаг? Но гораздо дешевле и проще нахватать бродяг, которых никто не хватится, не начнёт искать… Не думать же всерьёз о плантациях конопли, лелеемой местными наркобаронами? Они с Ольгой никаких плантаций не видели, проплывая – какой дурак стал бы разбивать делянки у реки, где, несмотря на застой судоходства, кое-какое движение все же имеется? Не наблюдалось за эти дни никакого криминала, свидетелями которого Мазур с Ольгой могли бы невзначай оказаться. Додумайся кто-то разводить здесь коноплю, он, наоборот, постарался бы не привлекать к себе внимания.
– Так куда мы едем-то? – спросил Мазур. Глупо, конечно, всё равно что читать молитвы от нечисти – но он, как-никак, родился в Сибири, в глухой Сибири, а в этих местах исстари верили, что такой именно вопрос заставляет исчезнуть лешего, закружившего тебя по тайге…
Кузьмич уколол его внимательным, пронзительно-цепким взглядом, хихикнул, что-то сообразив:
– На заимку к хозяину, куда же ещё. Когда снимем браслеты, ты нас ещё перекрести, попробуй, вдруг да и сгинем…
Лошадь без понукания ускорила шаг, коротко заржала. Дорога повернула влево, открывая обширнейшую прогалину, окаймлённую невысокими сопками. Чуть правее воображаемого центра неправильного круга красовался деревянный городок, настоящее чудо, возникшее словно по мановению волшебной палочки.
Кусочек древней, допетровской, а то и домонгольской Руси, неведомой силой перенесённый в чащобу. Несколько высоких теремов с террасами и балконами, затейливыми куполами из деревянной чешуи – купола луковками, купола шатрами, а для иных Мазур не смог подобрать названия, представления не имел, как эта красота звалась раньше. Терема соединены крытыми галереями, на шпилях сияют ярким золотом двуглавые орлы, а кое-где отблескивают спутниковые телеантенны. Вокруг – россыпь домиков попроще, но тоже приятных для глаза, возведённых в том же стиле. И все это обнесено высоким, частым стамовником[3].
Пересекающая долину узенькая речушка протекает через городок – ага, вон горбатый бревенчатый мостик, и ещё один, и ещё… В одном углу тына высоченная башня, весьма напоминающая Эйфелеву, в другом посверкивает над похожим на церквушку домиком восьмиконечный раскольничий крест. Мазур поневоле затаил дыхание – до того красивым и неожиданным было открывшееся глазу чудо. Уйма времени и труда вколочена…
Мазур оглянулся на Ольгу – глаза у неё стали круглыми, с лица даже пропала всякая тревога.
Кузьмич сдёрнул картуз и перекрестился на церковь – лицо стало невероятно серьёзным, истовым. Так и есть, сказал себе Мазур – раскольничье двуперстие.
И парни, и возница, следуя примеру Кузьмича, клали размашистые крёстные знамения – опять же двуперстием, видно было, что это не игра, это всерьёз.
Мазур поймал недоуменный взгляд Ольги, слегка пожал плечами. В голове был полный сумбур и ералаш. Староверский скит? Но как с ним увязать все остальное – тот вертолёт, несомненный аэродром? Секта какая-нибудь?
Даже сейчас в тайге есть деревни, последние сто лет не подчинявшиеся никакой власти. Их не смогли найти даже в самые лихие годы советской власти, отыскали лишь в семидесятые, когда началась массированная фотосъёмка со спутников – и, как втихомолку растолковали в своё время Мазуру коллеги из смежных служб, оставили в покое. Не стоили они трудов по присоединению их к союзу нерушимому республик свободных, проще было притвориться, будто их нет, благо к диссидентам не примыкали и с зарубежными радиоголосами связей не искали. Один Карп Лыков, бедолага, Робинзон таёжный, угодил под прицел журналистов, отчего и помер – но он-то жил в относительно доступных местах, на Малом Анзасе…
Что же, очередные робинзоны? С подручным вертолётом и современным оружием? И спутниковыми антеннами? А на какие шиши, простите, куплено?
Все-таки прииск?
Накатанная колея упиралась в широкие ворота – столбы их увенчаны крохотными теремочками с острыми крышами, вдоль поперечного бруса тянется карниз из затейливо вырезанных дощечек. И над воротами лениво трепыхается под лёгоньким ветерком чрезвычайно странное знамя: на зеленом фоне – идущий чёрный медведь, а над ним – золотая корона. Это ещё что за геральдика?
Единственный аналог – флаг штата Калифорния, но там совсем другие цвета и, разумеется, нет короны…
Донёсся лай собак.
Глава 3
– Не особенно, – признался Мазур. – И с жены капюшон снимите, коли уж такие добрые…
– А чего же? Мишаня, сними. И почему это мы тебе, голубь, не нравимся? – благодушно спросил Кузьмич.
– Не привык я, старче божий, таким вот макаром в гости ездить…
– А это уж кому как повезёт, по гостю и честь…
– Загадочки любишь? – спросил Мазур.
– Куда уж мне, скудоумному…
Мазур откровенно озирался. Повозка катила по неширокой таёжной дороге, вокруг вздымались высоченные кедры – темно-коричневые морщинистые стволы, густые кроны. Если начерно подсчитать примерную крейсерскую скорость вертолёта и нынешнее положение солнца, выходило, что их уволокли куда-то на восток – с небольшим отклонением к северу, градусов на десять. Километров на сто в глубь тайги. Прокачать в уме карту? Нет, потом, в спокойной обстановке, если таковая выдастся…
Он перекатился влево и сел, свесив ноги с высокой телеги. Усатый молодец так и прилип к нему напряжённым взглядом сторожевой овчарки.
Вообще-то, если творчески прикинуть, Мазур даже со скованными за спиной руками мог завалить всех четверых – пусть и на движущейся повозке. Если у них нет за спиной определённой спецподготовки – шансов у него процентов восемьдесят. Одно-единственное уточнение: для полного успеха валить их следует всерьёз. Насмерть, без всяких полумер. А вот с этим как раз и не следует торопиться. Дело даже не в Ольге, повисшей гирей на ногах. Пока есть ещё серьёзная вероятность, что это идёт проверка, не следует увлекаться штамповкой жмуриков. За излишнюю торопливость свободно можно нахватать массу штрафных очков, у него наверняка есть дублёры на предстоящую операцию, а Мазуру и в самом деле что-то захотелось покрасоваться в контр-адмиральских погонах…
– Ну, и что все это значит? – сердито спросила Ольга, уставившись на благообразного старичка – молодец, тоже вычислила старшего. Мазуру нравилось, как она держалась – а ведь не могла не сообразить, что дело нечисто…
– Да что ж это может значить, голубка… – поиграл морщинами Кузьмич. – Неожиданности жизни, вот тебе и весь сказ. Хозяин у нас, милая, гостеприимный. Скучно ведь в тайге без интересных гостей, сама понимаешь. Невзначай и озвереть можно, не заметишь, как шерстью зарастёшь. Вот и приглашает со всей душой, а мы люди маленькие, и дело наше подневольное, рады стараться…
– Исчерпывающее объяснение – дёрнула она подбородком.
– Уж как умеем, – прижав руку к груди, поклонился скользкий старикан. – Хозяин, как приедет, объяснит лучше, с городским красноречием и нескрываемой философией…
И сам Кузьмич, и его молодчики Мазуру не нравились ещё больше, нежели вояки с вертолёта. Борода у него безусловно не накладная, но к чему этот маскарад? Но ведь нет иных вариантов, кроме проверки. Другого объяснения просто не подыскать. Частные прииски, куда свозят захваченных где попало бедолаг? Но гораздо дешевле и проще нахватать бродяг, которых никто не хватится, не начнёт искать… Не думать же всерьёз о плантациях конопли, лелеемой местными наркобаронами? Они с Ольгой никаких плантаций не видели, проплывая – какой дурак стал бы разбивать делянки у реки, где, несмотря на застой судоходства, кое-какое движение все же имеется? Не наблюдалось за эти дни никакого криминала, свидетелями которого Мазур с Ольгой могли бы невзначай оказаться. Додумайся кто-то разводить здесь коноплю, он, наоборот, постарался бы не привлекать к себе внимания.
– Так куда мы едем-то? – спросил Мазур. Глупо, конечно, всё равно что читать молитвы от нечисти – но он, как-никак, родился в Сибири, в глухой Сибири, а в этих местах исстари верили, что такой именно вопрос заставляет исчезнуть лешего, закружившего тебя по тайге…
Кузьмич уколол его внимательным, пронзительно-цепким взглядом, хихикнул, что-то сообразив:
– На заимку к хозяину, куда же ещё. Когда снимем браслеты, ты нас ещё перекрести, попробуй, вдруг да и сгинем…
Лошадь без понукания ускорила шаг, коротко заржала. Дорога повернула влево, открывая обширнейшую прогалину, окаймлённую невысокими сопками. Чуть правее воображаемого центра неправильного круга красовался деревянный городок, настоящее чудо, возникшее словно по мановению волшебной палочки.
Кусочек древней, допетровской, а то и домонгольской Руси, неведомой силой перенесённый в чащобу. Несколько высоких теремов с террасами и балконами, затейливыми куполами из деревянной чешуи – купола луковками, купола шатрами, а для иных Мазур не смог подобрать названия, представления не имел, как эта красота звалась раньше. Терема соединены крытыми галереями, на шпилях сияют ярким золотом двуглавые орлы, а кое-где отблескивают спутниковые телеантенны. Вокруг – россыпь домиков попроще, но тоже приятных для глаза, возведённых в том же стиле. И все это обнесено высоким, частым стамовником[3].
Пересекающая долину узенькая речушка протекает через городок – ага, вон горбатый бревенчатый мостик, и ещё один, и ещё… В одном углу тына высоченная башня, весьма напоминающая Эйфелеву, в другом посверкивает над похожим на церквушку домиком восьмиконечный раскольничий крест. Мазур поневоле затаил дыхание – до того красивым и неожиданным было открывшееся глазу чудо. Уйма времени и труда вколочена…
Мазур оглянулся на Ольгу – глаза у неё стали круглыми, с лица даже пропала всякая тревога.
Кузьмич сдёрнул картуз и перекрестился на церковь – лицо стало невероятно серьёзным, истовым. Так и есть, сказал себе Мазур – раскольничье двуперстие.
И парни, и возница, следуя примеру Кузьмича, клали размашистые крёстные знамения – опять же двуперстием, видно было, что это не игра, это всерьёз.
Мазур поймал недоуменный взгляд Ольги, слегка пожал плечами. В голове был полный сумбур и ералаш. Староверский скит? Но как с ним увязать все остальное – тот вертолёт, несомненный аэродром? Секта какая-нибудь?
Даже сейчас в тайге есть деревни, последние сто лет не подчинявшиеся никакой власти. Их не смогли найти даже в самые лихие годы советской власти, отыскали лишь в семидесятые, когда началась массированная фотосъёмка со спутников – и, как втихомолку растолковали в своё время Мазуру коллеги из смежных служб, оставили в покое. Не стоили они трудов по присоединению их к союзу нерушимому республик свободных, проще было притвориться, будто их нет, благо к диссидентам не примыкали и с зарубежными радиоголосами связей не искали. Один Карп Лыков, бедолага, Робинзон таёжный, угодил под прицел журналистов, отчего и помер – но он-то жил в относительно доступных местах, на Малом Анзасе…
Что же, очередные робинзоны? С подручным вертолётом и современным оружием? И спутниковыми антеннами? А на какие шиши, простите, куплено?
Все-таки прииск?
Накатанная колея упиралась в широкие ворота – столбы их увенчаны крохотными теремочками с острыми крышами, вдоль поперечного бруса тянется карниз из затейливо вырезанных дощечек. И над воротами лениво трепыхается под лёгоньким ветерком чрезвычайно странное знамя: на зеленом фоне – идущий чёрный медведь, а над ним – золотая корона. Это ещё что за геральдика?
Единственный аналог – флаг штата Калифорния, но там совсем другие цвета и, разумеется, нет короны…
Донёсся лай собак.
Глава 3
ЗИНДАН ПО-ТАЁЖНОМУ
Возница, запрокидываясь назад, натянул вожжи, и лошадь нетерпеливо заржала.
– Вот и прибыли, благословясь, – облегчённо вздохнул Кузьмич. – Будьте, гости дорогие, как дома…
Мазур с намёком пошевелил руками.
– Подождёшь, душа моя, – сказал Кузьмич твёрдо. – Всему свой черёд, и время всякой вещи под небом… Э нет, ты уж сиди, завезут внутрь, как барина…
Приоткрылась калитка, высунулась бородатая физиономия в чёрном картузе и тут же спряталась назад. Внутри захлопотали, проскрежетало что-то длинноевидимо, вынимали брус. И тут же распахнулись обе створки.
Повозка проехала во двор – и двое мужиков, одеждой ничуть не отличавшихся от конвоиров и Кузьмича, шустро кинулись захлопывать ворота. У обоих на плече висели карабины – определённо австрийские «Стейр-Манлихер», хозяин не скуп…
Их прибытие не привлекло к себе ни малейшего внимания – вооружённые привратники, захлопнув ворота и задвинув брус в железные петли, удостоили лишь мимолётного взгляда, а больше никого и не появилось. Только два лохматых здоровенных пса добросовестно рвались с цепей, захлёбываясь лаем.
Стояла полная тишина, если не считать собачьего гавканья, голубело безоблачное небо, сияли орлы над главным теремом – теперь, вблизи, Мазур рассмотрел, что его окна покрыты яркими, многоцветными витражами в стиле русских миниатюр из рукописных книг.
Повозка проехала мимо, к башне, сложенной из цельных стволов, соединённых железными скрепами – сразу и телега, и люди стали крохотными рядом с исполинским сооружением высотой в добрую сотню метров. Совсем рядом с башней стояло строение, больше всего напоминавшее старинный купеческий лабаз: стены из толстых брёвен, пара крохотных окошечек, забранных надёжными решётками.
Крыша, правда, под стать общему стилю изукрашена деревянным кружевом, а её острый гребень увенчан кованым флюгером в виде волка с разинутой пастью.
Возница натянул вожжи, и повозка остановилась. Тут же соскочили верзилы, неспешно, покряхтывая, слез Кузьмич, кивнул Мазуру:
– Спрыгивай, голубь. Прибыли.
Мазур спрыгнул, поддержал плечом Ольгу, соскочившую следом и на миг потерявшую равновесие. Кузьмич чуточку издевательским жестом выкинул руку:
– Приглашаю проследовать, милые. Хоромы не особенно барские, но так уж жизнь устроена, что каждому своё место отведено…
Он первым поднялся на крыльцо, невысокое, в три ступени, распахнул тяжёлую дверь, обитую фигурными коваными полосами. За ней оказался короткий коридор: с одной стороны – глухая стена, с другой – три двери с полукруглым верхом, запертые на огромные чёрные висячие замки. Освещался коридор ярко, тремя электрическими лампами. В дверях имелись закрытые заслоночками окошки, больше всего напоминавшие тюремные «волчки». С табурета в дальнем конце шустро вскочил ещё один ряженый, тоже молодой, поставил карабин в угол, сорвал картуз и проворно раскланялся:
– Наше почтение, Ермолай Кузьмич…
Самое интересное – все это ничуть не выглядело комедией на публику.
Ряженые вели себя естественно и непринуждённо, это были их будни, повседневная манера общения. Видно, что привыкли к этой одежде и к оружию, постоянно находившемуся под рукой…
Кузьмич покровительственно кивнул. Прошёлся вдоль дверей, указательным пальцем трогая замки – тоже смахивает на устоявшуюся привычку, – поскрипывая сапогами, остановился перед караульщиком:
– Как жизнь идёт?
– Как ей идти? – угодливо подхихикнув, пожал плечами караульный. – По-накатанному, Ермолай Кузьмич, совершенно, я бы сказал, благолепно – ни малейшей вам шебутни и истерик. Вот что значит вовремя поучить уму…
Он замолчал, остановленный ледяным взглядом старика, снял картуз вовсе и вертел его в руках. Косился на Мазура и Ольгу, но вопрос задать не решался.
В конце концов, Кузьмич распорядился сам:
– Отпирай занятую, Ванюша. В одиночестве новым гостям дорогим скучно, может, и не будет, зато прижившиеся наши гости скучать будут без новой компании…
Караульный отпер замок, распахнул дверь настежь. Внутри, в полумраке, из ярко освещённого коридора смутно просматривались нары и лежащие на них человеческие фигуры.
– Гуляйте, гости дорогие, в горницу, – сказал Кузьмич.
Мазур пошевелил руками:
– А браслетки?
– Когда надо будет, тогда и снимем.
– Хоть с неё…
Кузьмич сузил глаза:
– Ты меня не серди, сокол ясный, договорились?
Он подмигнул кому-то за спиной Мазура – и тот моментально полетел внутрь, пущенный сильным толчком. Удержался на ногах, задержавшись у самой стены.
Вошла Ольга – и дверь почти бесшумно захлопнулась, снаружи клацнул ключ в замке.
Свет проникал сквозь единственное зарешеченное окошко величиной с газетный лист. Мазур стоял на том же месте, пока глаза не привыкли к полумраку.
Камера была большая, примерно десять на пять. Одну стену целиком занимали нары, на которых могли вольготно – если только термин уместен при данных обстоятельствах – поместиться человек десять. Голое струганое дерево, ничего похожего на постели. Однако… Даже в вытрезвителе, судя по рассказам квартировавших там, дают простынку. И больше никакой мебели, вообще ничего, кроме лохани у входа, прикрытой деревянной крышкой. Лёгкий запашок, пробивавшийся изнутри, недвусмысленно свидетельствовал о её назначении.
Гауптвахта, где Мазуру довелось несколько раз бывать в курсантские времена, была чуточку более комфортабельной. Разве что погрязнее – здесь-то была чистота. Возможно, из-за того, что мусорить было просто нечем – не видно никаких личных вещей, никаких кружек-ложек. Ничего. Нары, параша и четверо босоногих людей на нарах. Трое мужчин. Один лысоватый, лет сорока, с объёмистым брюшком, нависавшим над камуфляжными штанами – больше на нём ничего не было. Второй примерно его ровесник, но сложен поспортивнее, в рваных на колене джинсах и белой футболке. Третий, лет тридцати, в синем с белым адидасовском костюме, и рядом с ним женщина чуть помоложе, черноволосая, симпатичная, в таком же костюме.
Все четверо смотрели на новоприбывших, и Мазуру их глаза чрезвычайно не понравились: чересчур уж затравленные и пуганые взгляды, словно у бродячих собак, ежеминутно ожидающих пинка или камня. Он так и стоял посреди камеры, подыскивая слова и гадая, каким должен быть первый вопрос. Ольга тихонько примостилась рядом. За его спиной стукнуло окошечко, раздался равнодушный бас караульного:
– Дневальный, зачитай новым распорядок.
Лысоватый толстяк живо скатился с нар, подбежал к Мазуру, остановился перед ним и, вытянув руки по швам, громко и внятно стал декламировать:
– Объясняю распорядок: в горнице четверо животных обоего пола, с вами шесть. Друг с другом иначе, чем шёпотом, разговаривать запрещается. Ходить по горнице, иначе как за получением пищи и посещением параши, запрещается.
При посещении параши необходимо испросить разрешения у дневального в следующей форме: «Животное дневальный, разрешите посетить вашу парашу» и воспользоваться оною не раньше, чем получив от дневального разрешение уставной формы: «Животное гость, разрешаю посетить мою парашу». После отправления потребностей необходимо, встав лицом к параше и приняв стойку «смирно», поблагодарить её в следующей форме: «Спасибо, госпожа параша, за ваши ценные услуги». В ночное время животные женского пола не вправе отказывать животным мужского пола в сексуальных услугах любого вида. После приёма пищи необходимо вылизать миску языком до необходимого блеска. На вопросы господина караульного отвечать кратко, стоя навытяжку, с непременным добавлением в конце каждой фразы: «Господин караульный». За провинности назначаются замечания. После двух замечаний – пять ударов кнутом, после трех замечаний – карцер, после пяти – выставление «на гнус». Объяснения закончены, живо на нары!
И первым запрыгнул на прежнее место. На груди и плечах у него красовались синие татуировки самого блатного вида – но Мазуру в них почудилось нечто неправильное. То ли чересчур свежие, то ли чересчур много.
Выслушав всю эту фантасмагорию, Мазур в задумчивости постоял посреди камеры. Повернулся к Ольге, кивнул на нары:
– Полезли, что ли?
Толстяк сорвался с нар, подлетел к двери и заколотил в окошечко. Оно открылось;
– Ну, чего?
– Новым животным по замечанию, господин караульный!
– Ладно, брысь, – снисходительно ответили снаружи, и окошко захлопнулось.
Толстяк в молниеносном темпе, задыхаясь и потея, вернулся на место. Мазур нехорошо покосился на него, дневальный тихонько отполз подальше. Остальные даже не смотрели на них, равнодушно лёжа, уставясь в потолок, и эта их тупая покорность коров на пастбище Мазуру не нравилась сильнее всего. Впрочем, при проверке, жёсткой обработке бывало всякое. Он по-прежнему цеплялся за эту версию – потому что, отказавшись от неё, пришлось бы строить вовсе уж жуткие допущения, абсолютно нечеловеческие. А этих допущений он подсознательно боялся – и вовсе не из-за себя. Самое скверное, что здесь была Ольга.
Окажись он один, уверься он, что имеет дело вовсе не с родной спецслужбой – давно бы уже впереди его все разбегалось, а позади все пылало и рыдало…
Итак, проверка. Но за что тут дают медали, а за что мигом начисляют штрафные очки, за какое именно поведение? Иначе, как методом проб и ошибок, не вычислишь. Пять ударов кнутом, в принципе, штука нестрашная…
Тесно прижавшись, Ольга прошептала ему на ухо:
– Что за бредятина? Посмотри, у них глаза какие… Так твои проверки и выглядят?
– Сиди пока и не рыпайся, – ещё более тихим шёпотом ответил Мазур. – Информации мало, малыш.
– Рукам неудобно…
– Это они давят на психику – для начала… Подожди, ещё подёргаемся. Курить хочешь?
– Ага…
Ни его, ни Ольгу не обыскивали – ив кармане тренировочных шаровар у Мазура лежала почти полная пачка «Опала» и почти полная одноразовая зажигалка. Он легко вытащил и то, и другое скованными руками. Потом пришлось потруднее, но он все же довольно быстро вытащил сигарету, сунул в рот Ольге, наклонившейся к его рукам, косясь через плечо, щёлкнул зажигалкой. Сам подобрал губами с нар вытряхнутую из пачки сигарету, прикурил от Ольгиной.
После нескольких затяжек жизнь показалась веселее.
Парочка в адидасовских костюмах и белобрысый в джинсах, видимо, оказались некурящими, не проявили никакого интереса, зато толстяк уставился молящим взглядом. Мазур был на него зол за неприкрытый стук караульному и потому притворился, будто ничего не замечает. Потом ему вдруг пришло в голову, что таким поведением он уподобляется нежданным сокамерникам, и он, захватив пальцами ноги сигарету, кинул её толстому, потом придвинул зажигалку.
Толстый с наслаждением принялся смаковать дымок. Мазур тем временем оглядывал остальных. Самым спокойным казался белобрысый мужик в рваных джинсах. Пройдя к нему по нарам, Мазур опустился на колени и прошептал в ухо:
– Что тут за дела?
– Хреновые дела, браток, – ответил тот, инстинктивно оглянувшись на дневального.
– А конкретно? Что за зиндан?
– Чего?
– Что за тюрьма?
– Да кто её поймёт…
– Давно тут?
– Неделю. Эти уже здесь сидели.
– Ну, и что хотят?
– Не пойму. Ничего они не хотят. Сидим тут, как жопа в гостях. Поехал шишковать, называется…
– Кто тебя взял?
– Военные. С вертолётом.
– Так-таки ничего и не требуют?
Белобрысый молча мотнул головой.
– На шутку не похоже?
– Какие там шутки, – прошептал белобрысый. – Ты держись поосторожнее, иначе и впрямь огребешь штрафных… Ничего я не знаю, браток, и ничего не пойму.
Мазур направился к толстяку, но тот так испуганно и шустро шарахнулся, что Мазур, мысленно махнув на него рукой, подсел к парню в «адидасе»:
– Здорово.
Тот косился то на дверь, то на черноволосую женщину, как писали в старинных романах, лицо его выражало немалое внутреннее борение. В конце концов он все же решился кивнуть.
– Что тут за дела? – прошептал Мазур.
– Представления не имею. Выбрались с женой посмотреть тайгу, а тут вертолёт, скит…
– Давно сидите?
– Дней десять.
– Что хотят?
– Не пойму. В первый день выспрашивали, кто и откуда. потом – как отрезало. Ничего больше не спрашивают, сидим тут… – голос у него явственно дрогнул. – Не дёргайтесь, будет совсем плохо… Понятно? Что бы ни было, не дёргайтесь…
– А что бывает?
– Все… – прошептал собеседник. – Замечаний бойтесь, они же всерьёз… И соглашайтесь потом…
– На что?
– Соглашайтесь. Обязательно. Сами увидите.
– На что соглашаться?
Парень оглядел стены, потолок, показал себе на раскрытый рот, на уши.
«Что, микрофоны? – подумал Мазур. – Вообще-то, он тут давно сидит, ему виднее…»
– Вы кто? – прошептал Мазур.
– Врач. Из Иркутска. Поехал жене тайгу показать по дурости. Показал вот…
Мазур оглянулся на его жену – застывшая трагическая маска вместо лица.
Вообще-то, если придерживаться первоначальной версии, этот «врач» может оказаться кем угодно…
– Так на что же всё-таки соглашаться?
– На что предложат…
Не получалось разговора. Мазур вернулся назад, переступив через толстяка, сел на корточки рядом с Ольгой и крепко призадумался.
Во времена оны один из инструкторов, учивший премудростям, о каких нормальный человек так и не узнает за всю жизнь, любил цитировать Монтеня:
«Храбрости, как и другим добродетелям, положен известный предел, преступив который, начинаешь склоняться к пороку. Вот почему она может увлечь всякого, недостаточно хорошо знающего её границы, – а установить их с точностью, действительно, нелегко – к безрассудству, упрямству и безумствам всякого рода». Говоря проще, убивать и вообще вступать в драку следует только тогда, когда это действительно необходимо. Теоремочка – проще пареной репы.
Трудность тут в осуществлении её на практике: поди вычисли, когда возникает настоящая необходимость.
Но ведь нет другого выхода? Предположим, они не врут. Предположим, и в самом деле сидят здесь давненько, за все это время получив лишь некое загадочное предложение, на которое следует немедленно соглашаться. Ждать этого предложения и самому? Душа вещует, что за время ожидания сделаешь не один шаг к превращению в забитое и запуганное животное. Вот они сидят, примеры. Может, актёры, а может, и живые примеры. Положительно, не разберёшься без акции… Самое скверное, что забрали обувь. Пройти обутому километров сто по тайге, сейчас, и тёплую пору без дождя – не столь уж трудное предприятие. Даже с Ольгой. В особенности если будет оружие…
Он решился. Пошептал на ухо Ольге, подставил скованные запястья. Во рту у неё ничуть не пересохло от волнения – скользивший по рукам Мазура язык был влажным, слюны попало изрядно. Стандартные наручники, защёлкнутые не особенно тесно… Отвернувшись от недоуменно таращившихся на него соседей по нарам, Мазур медленно, сосредоточенно, неимоверно старательно стал проделывать с суставами все нужные манипуляции. Его очень хорошо этому учили в своё время, и все получалось автоматически – одна за другой нужные запястные кости выходили из суставов в строго определённой последовательности, Мазур тренированно гасил лёгкую боль…
Ещё несколько минут – и он, стряхнув наручники, быстро поставил кости на место. Отнюдь не все старинные японские придумки из арсенала ниндзя – не киношных, а реальных – бесполезны в нашей родной действительности. Умение быстро освобождаться от всевозможных наручников, пут и хитрых узлов пригодится под любыми широтами…
Он вынул из-за спины освобождённые руки. Жаль, что не удастся освободить Ольгу – в камере нет ни единого предмета, годного на роль отмычки… Ольга смотрела на него восхищённо, остальные – с ужасом.
– Начнёт кто орать – убью, – тихонько, сквозь зубы сказал Мазур, обращаясь главным образом к толстому дневальному.
Возможно, микрофоны иркутскому врачу пригрезились со страху, но всё равно, нужно поторапливаться. Мазур подкрался к окошечку и забарабанил костяшками пальцев:
– Господин караульный!
Окошечко было довольно большое, голова в него не прошла бы, но руки с миской – запросто, для того, видимо, таким и задумано… Места для захвата достаточно.
Когда откинулась заслонка и показалась совершенно спокойная, недовольная физиономия, Мазур молниеносно выбросил руки с растопыренными пальцами.
Вертухай задёргался поначалу, но тут же захрипел, обмяк – лицо попало в железные тиски, все десять пальцев оказались при деле, крючками зацепив под челюсти, за болевые точки ушей, два вошли меж надбровными дугами и глазными яблоками.
Приблизив лицо вплотную, Мазур тихо сказал:
– Дёрнешься, сука, глаза выдавлю. Понял? Понял, нет?
– Уыы-о…
– Значит, понял, – спокойно продолжал Мазур, ни на миллиметр не ослабив захвата. – Не дёргайся, падло, а то сам себя глазынек лишишь… Быстренько взял ключ и отпер замок. Ты дотянешься, без особых хлопот… Ну, считать до трех? – и для пущей убедительности легонько ударил двумя пальцами по барабанным перепонкам. При этом и остальные пальцы невольно усилили на миг нажим.
Караульный придушенно взвыл. Судя по скребущим звукам, он лихорадочно пытался попасть ключом в замок.
– Медленно, – сказал Мазур грозно-ласково. – Не торопись, душа моя, у тебя обязательно получится…
Замок тихонько лязгнул.
– Ага, – сказал Мазур удовлетворённо. – Теперь вынь замок, брось, так, чтобы я слышал, под ноги себе брось…
Стук упавшего замка. Мазур мгновенно отнял руки, рёбрами ладоней ударил повыше ушей. Караульному хватило. Он ещё оседал на пол, а Мазур уже толкнул дверь и вылетел в коридор. Для верности ударил ещё раз – ногой. Босая пятка – хороший ударный инструмент, фильмы тут нисколечко не врут.
Чуть пригнувшись, приняв боевую стойку, прислушался. Тишина. Вертухай лежит неподвижно, доведённый до нужной кондиции. Мазур взял прислонённый к стене карабин – КО-44, охотничья переделка военной модели, неплохая вещь быстро передёрнул затвор.
– Вот и прибыли, благословясь, – облегчённо вздохнул Кузьмич. – Будьте, гости дорогие, как дома…
Мазур с намёком пошевелил руками.
– Подождёшь, душа моя, – сказал Кузьмич твёрдо. – Всему свой черёд, и время всякой вещи под небом… Э нет, ты уж сиди, завезут внутрь, как барина…
Приоткрылась калитка, высунулась бородатая физиономия в чёрном картузе и тут же спряталась назад. Внутри захлопотали, проскрежетало что-то длинноевидимо, вынимали брус. И тут же распахнулись обе створки.
Повозка проехала во двор – и двое мужиков, одеждой ничуть не отличавшихся от конвоиров и Кузьмича, шустро кинулись захлопывать ворота. У обоих на плече висели карабины – определённо австрийские «Стейр-Манлихер», хозяин не скуп…
Их прибытие не привлекло к себе ни малейшего внимания – вооружённые привратники, захлопнув ворота и задвинув брус в железные петли, удостоили лишь мимолётного взгляда, а больше никого и не появилось. Только два лохматых здоровенных пса добросовестно рвались с цепей, захлёбываясь лаем.
Стояла полная тишина, если не считать собачьего гавканья, голубело безоблачное небо, сияли орлы над главным теремом – теперь, вблизи, Мазур рассмотрел, что его окна покрыты яркими, многоцветными витражами в стиле русских миниатюр из рукописных книг.
Повозка проехала мимо, к башне, сложенной из цельных стволов, соединённых железными скрепами – сразу и телега, и люди стали крохотными рядом с исполинским сооружением высотой в добрую сотню метров. Совсем рядом с башней стояло строение, больше всего напоминавшее старинный купеческий лабаз: стены из толстых брёвен, пара крохотных окошечек, забранных надёжными решётками.
Крыша, правда, под стать общему стилю изукрашена деревянным кружевом, а её острый гребень увенчан кованым флюгером в виде волка с разинутой пастью.
Возница натянул вожжи, и повозка остановилась. Тут же соскочили верзилы, неспешно, покряхтывая, слез Кузьмич, кивнул Мазуру:
– Спрыгивай, голубь. Прибыли.
Мазур спрыгнул, поддержал плечом Ольгу, соскочившую следом и на миг потерявшую равновесие. Кузьмич чуточку издевательским жестом выкинул руку:
– Приглашаю проследовать, милые. Хоромы не особенно барские, но так уж жизнь устроена, что каждому своё место отведено…
Он первым поднялся на крыльцо, невысокое, в три ступени, распахнул тяжёлую дверь, обитую фигурными коваными полосами. За ней оказался короткий коридор: с одной стороны – глухая стена, с другой – три двери с полукруглым верхом, запертые на огромные чёрные висячие замки. Освещался коридор ярко, тремя электрическими лампами. В дверях имелись закрытые заслоночками окошки, больше всего напоминавшие тюремные «волчки». С табурета в дальнем конце шустро вскочил ещё один ряженый, тоже молодой, поставил карабин в угол, сорвал картуз и проворно раскланялся:
– Наше почтение, Ермолай Кузьмич…
Самое интересное – все это ничуть не выглядело комедией на публику.
Ряженые вели себя естественно и непринуждённо, это были их будни, повседневная манера общения. Видно, что привыкли к этой одежде и к оружию, постоянно находившемуся под рукой…
Кузьмич покровительственно кивнул. Прошёлся вдоль дверей, указательным пальцем трогая замки – тоже смахивает на устоявшуюся привычку, – поскрипывая сапогами, остановился перед караульщиком:
– Как жизнь идёт?
– Как ей идти? – угодливо подхихикнув, пожал плечами караульный. – По-накатанному, Ермолай Кузьмич, совершенно, я бы сказал, благолепно – ни малейшей вам шебутни и истерик. Вот что значит вовремя поучить уму…
Он замолчал, остановленный ледяным взглядом старика, снял картуз вовсе и вертел его в руках. Косился на Мазура и Ольгу, но вопрос задать не решался.
В конце концов, Кузьмич распорядился сам:
– Отпирай занятую, Ванюша. В одиночестве новым гостям дорогим скучно, может, и не будет, зато прижившиеся наши гости скучать будут без новой компании…
Караульный отпер замок, распахнул дверь настежь. Внутри, в полумраке, из ярко освещённого коридора смутно просматривались нары и лежащие на них человеческие фигуры.
– Гуляйте, гости дорогие, в горницу, – сказал Кузьмич.
Мазур пошевелил руками:
– А браслетки?
– Когда надо будет, тогда и снимем.
– Хоть с неё…
Кузьмич сузил глаза:
– Ты меня не серди, сокол ясный, договорились?
Он подмигнул кому-то за спиной Мазура – и тот моментально полетел внутрь, пущенный сильным толчком. Удержался на ногах, задержавшись у самой стены.
Вошла Ольга – и дверь почти бесшумно захлопнулась, снаружи клацнул ключ в замке.
Свет проникал сквозь единственное зарешеченное окошко величиной с газетный лист. Мазур стоял на том же месте, пока глаза не привыкли к полумраку.
Камера была большая, примерно десять на пять. Одну стену целиком занимали нары, на которых могли вольготно – если только термин уместен при данных обстоятельствах – поместиться человек десять. Голое струганое дерево, ничего похожего на постели. Однако… Даже в вытрезвителе, судя по рассказам квартировавших там, дают простынку. И больше никакой мебели, вообще ничего, кроме лохани у входа, прикрытой деревянной крышкой. Лёгкий запашок, пробивавшийся изнутри, недвусмысленно свидетельствовал о её назначении.
Гауптвахта, где Мазуру довелось несколько раз бывать в курсантские времена, была чуточку более комфортабельной. Разве что погрязнее – здесь-то была чистота. Возможно, из-за того, что мусорить было просто нечем – не видно никаких личных вещей, никаких кружек-ложек. Ничего. Нары, параша и четверо босоногих людей на нарах. Трое мужчин. Один лысоватый, лет сорока, с объёмистым брюшком, нависавшим над камуфляжными штанами – больше на нём ничего не было. Второй примерно его ровесник, но сложен поспортивнее, в рваных на колене джинсах и белой футболке. Третий, лет тридцати, в синем с белым адидасовском костюме, и рядом с ним женщина чуть помоложе, черноволосая, симпатичная, в таком же костюме.
Все четверо смотрели на новоприбывших, и Мазуру их глаза чрезвычайно не понравились: чересчур уж затравленные и пуганые взгляды, словно у бродячих собак, ежеминутно ожидающих пинка или камня. Он так и стоял посреди камеры, подыскивая слова и гадая, каким должен быть первый вопрос. Ольга тихонько примостилась рядом. За его спиной стукнуло окошечко, раздался равнодушный бас караульного:
– Дневальный, зачитай новым распорядок.
Лысоватый толстяк живо скатился с нар, подбежал к Мазуру, остановился перед ним и, вытянув руки по швам, громко и внятно стал декламировать:
– Объясняю распорядок: в горнице четверо животных обоего пола, с вами шесть. Друг с другом иначе, чем шёпотом, разговаривать запрещается. Ходить по горнице, иначе как за получением пищи и посещением параши, запрещается.
При посещении параши необходимо испросить разрешения у дневального в следующей форме: «Животное дневальный, разрешите посетить вашу парашу» и воспользоваться оною не раньше, чем получив от дневального разрешение уставной формы: «Животное гость, разрешаю посетить мою парашу». После отправления потребностей необходимо, встав лицом к параше и приняв стойку «смирно», поблагодарить её в следующей форме: «Спасибо, госпожа параша, за ваши ценные услуги». В ночное время животные женского пола не вправе отказывать животным мужского пола в сексуальных услугах любого вида. После приёма пищи необходимо вылизать миску языком до необходимого блеска. На вопросы господина караульного отвечать кратко, стоя навытяжку, с непременным добавлением в конце каждой фразы: «Господин караульный». За провинности назначаются замечания. После двух замечаний – пять ударов кнутом, после трех замечаний – карцер, после пяти – выставление «на гнус». Объяснения закончены, живо на нары!
И первым запрыгнул на прежнее место. На груди и плечах у него красовались синие татуировки самого блатного вида – но Мазуру в них почудилось нечто неправильное. То ли чересчур свежие, то ли чересчур много.
Выслушав всю эту фантасмагорию, Мазур в задумчивости постоял посреди камеры. Повернулся к Ольге, кивнул на нары:
– Полезли, что ли?
Толстяк сорвался с нар, подлетел к двери и заколотил в окошечко. Оно открылось;
– Ну, чего?
– Новым животным по замечанию, господин караульный!
– Ладно, брысь, – снисходительно ответили снаружи, и окошко захлопнулось.
Толстяк в молниеносном темпе, задыхаясь и потея, вернулся на место. Мазур нехорошо покосился на него, дневальный тихонько отполз подальше. Остальные даже не смотрели на них, равнодушно лёжа, уставясь в потолок, и эта их тупая покорность коров на пастбище Мазуру не нравилась сильнее всего. Впрочем, при проверке, жёсткой обработке бывало всякое. Он по-прежнему цеплялся за эту версию – потому что, отказавшись от неё, пришлось бы строить вовсе уж жуткие допущения, абсолютно нечеловеческие. А этих допущений он подсознательно боялся – и вовсе не из-за себя. Самое скверное, что здесь была Ольга.
Окажись он один, уверься он, что имеет дело вовсе не с родной спецслужбой – давно бы уже впереди его все разбегалось, а позади все пылало и рыдало…
Итак, проверка. Но за что тут дают медали, а за что мигом начисляют штрафные очки, за какое именно поведение? Иначе, как методом проб и ошибок, не вычислишь. Пять ударов кнутом, в принципе, штука нестрашная…
Тесно прижавшись, Ольга прошептала ему на ухо:
– Что за бредятина? Посмотри, у них глаза какие… Так твои проверки и выглядят?
– Сиди пока и не рыпайся, – ещё более тихим шёпотом ответил Мазур. – Информации мало, малыш.
– Рукам неудобно…
– Это они давят на психику – для начала… Подожди, ещё подёргаемся. Курить хочешь?
– Ага…
Ни его, ни Ольгу не обыскивали – ив кармане тренировочных шаровар у Мазура лежала почти полная пачка «Опала» и почти полная одноразовая зажигалка. Он легко вытащил и то, и другое скованными руками. Потом пришлось потруднее, но он все же довольно быстро вытащил сигарету, сунул в рот Ольге, наклонившейся к его рукам, косясь через плечо, щёлкнул зажигалкой. Сам подобрал губами с нар вытряхнутую из пачки сигарету, прикурил от Ольгиной.
После нескольких затяжек жизнь показалась веселее.
Парочка в адидасовских костюмах и белобрысый в джинсах, видимо, оказались некурящими, не проявили никакого интереса, зато толстяк уставился молящим взглядом. Мазур был на него зол за неприкрытый стук караульному и потому притворился, будто ничего не замечает. Потом ему вдруг пришло в голову, что таким поведением он уподобляется нежданным сокамерникам, и он, захватив пальцами ноги сигарету, кинул её толстому, потом придвинул зажигалку.
Толстый с наслаждением принялся смаковать дымок. Мазур тем временем оглядывал остальных. Самым спокойным казался белобрысый мужик в рваных джинсах. Пройдя к нему по нарам, Мазур опустился на колени и прошептал в ухо:
– Что тут за дела?
– Хреновые дела, браток, – ответил тот, инстинктивно оглянувшись на дневального.
– А конкретно? Что за зиндан?
– Чего?
– Что за тюрьма?
– Да кто её поймёт…
– Давно тут?
– Неделю. Эти уже здесь сидели.
– Ну, и что хотят?
– Не пойму. Ничего они не хотят. Сидим тут, как жопа в гостях. Поехал шишковать, называется…
– Кто тебя взял?
– Военные. С вертолётом.
– Так-таки ничего и не требуют?
Белобрысый молча мотнул головой.
– На шутку не похоже?
– Какие там шутки, – прошептал белобрысый. – Ты держись поосторожнее, иначе и впрямь огребешь штрафных… Ничего я не знаю, браток, и ничего не пойму.
Мазур направился к толстяку, но тот так испуганно и шустро шарахнулся, что Мазур, мысленно махнув на него рукой, подсел к парню в «адидасе»:
– Здорово.
Тот косился то на дверь, то на черноволосую женщину, как писали в старинных романах, лицо его выражало немалое внутреннее борение. В конце концов он все же решился кивнуть.
– Что тут за дела? – прошептал Мазур.
– Представления не имею. Выбрались с женой посмотреть тайгу, а тут вертолёт, скит…
– Давно сидите?
– Дней десять.
– Что хотят?
– Не пойму. В первый день выспрашивали, кто и откуда. потом – как отрезало. Ничего больше не спрашивают, сидим тут… – голос у него явственно дрогнул. – Не дёргайтесь, будет совсем плохо… Понятно? Что бы ни было, не дёргайтесь…
– А что бывает?
– Все… – прошептал собеседник. – Замечаний бойтесь, они же всерьёз… И соглашайтесь потом…
– На что?
– Соглашайтесь. Обязательно. Сами увидите.
– На что соглашаться?
Парень оглядел стены, потолок, показал себе на раскрытый рот, на уши.
«Что, микрофоны? – подумал Мазур. – Вообще-то, он тут давно сидит, ему виднее…»
– Вы кто? – прошептал Мазур.
– Врач. Из Иркутска. Поехал жене тайгу показать по дурости. Показал вот…
Мазур оглянулся на его жену – застывшая трагическая маска вместо лица.
Вообще-то, если придерживаться первоначальной версии, этот «врач» может оказаться кем угодно…
– Так на что же всё-таки соглашаться?
– На что предложат…
Не получалось разговора. Мазур вернулся назад, переступив через толстяка, сел на корточки рядом с Ольгой и крепко призадумался.
Во времена оны один из инструкторов, учивший премудростям, о каких нормальный человек так и не узнает за всю жизнь, любил цитировать Монтеня:
«Храбрости, как и другим добродетелям, положен известный предел, преступив который, начинаешь склоняться к пороку. Вот почему она может увлечь всякого, недостаточно хорошо знающего её границы, – а установить их с точностью, действительно, нелегко – к безрассудству, упрямству и безумствам всякого рода». Говоря проще, убивать и вообще вступать в драку следует только тогда, когда это действительно необходимо. Теоремочка – проще пареной репы.
Трудность тут в осуществлении её на практике: поди вычисли, когда возникает настоящая необходимость.
Но ведь нет другого выхода? Предположим, они не врут. Предположим, и в самом деле сидят здесь давненько, за все это время получив лишь некое загадочное предложение, на которое следует немедленно соглашаться. Ждать этого предложения и самому? Душа вещует, что за время ожидания сделаешь не один шаг к превращению в забитое и запуганное животное. Вот они сидят, примеры. Может, актёры, а может, и живые примеры. Положительно, не разберёшься без акции… Самое скверное, что забрали обувь. Пройти обутому километров сто по тайге, сейчас, и тёплую пору без дождя – не столь уж трудное предприятие. Даже с Ольгой. В особенности если будет оружие…
Он решился. Пошептал на ухо Ольге, подставил скованные запястья. Во рту у неё ничуть не пересохло от волнения – скользивший по рукам Мазура язык был влажным, слюны попало изрядно. Стандартные наручники, защёлкнутые не особенно тесно… Отвернувшись от недоуменно таращившихся на него соседей по нарам, Мазур медленно, сосредоточенно, неимоверно старательно стал проделывать с суставами все нужные манипуляции. Его очень хорошо этому учили в своё время, и все получалось автоматически – одна за другой нужные запястные кости выходили из суставов в строго определённой последовательности, Мазур тренированно гасил лёгкую боль…
Ещё несколько минут – и он, стряхнув наручники, быстро поставил кости на место. Отнюдь не все старинные японские придумки из арсенала ниндзя – не киношных, а реальных – бесполезны в нашей родной действительности. Умение быстро освобождаться от всевозможных наручников, пут и хитрых узлов пригодится под любыми широтами…
Он вынул из-за спины освобождённые руки. Жаль, что не удастся освободить Ольгу – в камере нет ни единого предмета, годного на роль отмычки… Ольга смотрела на него восхищённо, остальные – с ужасом.
– Начнёт кто орать – убью, – тихонько, сквозь зубы сказал Мазур, обращаясь главным образом к толстому дневальному.
Возможно, микрофоны иркутскому врачу пригрезились со страху, но всё равно, нужно поторапливаться. Мазур подкрался к окошечку и забарабанил костяшками пальцев:
– Господин караульный!
Окошечко было довольно большое, голова в него не прошла бы, но руки с миской – запросто, для того, видимо, таким и задумано… Места для захвата достаточно.
Когда откинулась заслонка и показалась совершенно спокойная, недовольная физиономия, Мазур молниеносно выбросил руки с растопыренными пальцами.
Вертухай задёргался поначалу, но тут же захрипел, обмяк – лицо попало в железные тиски, все десять пальцев оказались при деле, крючками зацепив под челюсти, за болевые точки ушей, два вошли меж надбровными дугами и глазными яблоками.
Приблизив лицо вплотную, Мазур тихо сказал:
– Дёрнешься, сука, глаза выдавлю. Понял? Понял, нет?
– Уыы-о…
– Значит, понял, – спокойно продолжал Мазур, ни на миллиметр не ослабив захвата. – Не дёргайся, падло, а то сам себя глазынек лишишь… Быстренько взял ключ и отпер замок. Ты дотянешься, без особых хлопот… Ну, считать до трех? – и для пущей убедительности легонько ударил двумя пальцами по барабанным перепонкам. При этом и остальные пальцы невольно усилили на миг нажим.
Караульный придушенно взвыл. Судя по скребущим звукам, он лихорадочно пытался попасть ключом в замок.
– Медленно, – сказал Мазур грозно-ласково. – Не торопись, душа моя, у тебя обязательно получится…
Замок тихонько лязгнул.
– Ага, – сказал Мазур удовлетворённо. – Теперь вынь замок, брось, так, чтобы я слышал, под ноги себе брось…
Стук упавшего замка. Мазур мгновенно отнял руки, рёбрами ладоней ударил повыше ушей. Караульному хватило. Он ещё оседал на пол, а Мазур уже толкнул дверь и вылетел в коридор. Для верности ударил ещё раз – ногой. Босая пятка – хороший ударный инструмент, фильмы тут нисколечко не врут.
Чуть пригнувшись, приняв боевую стойку, прислушался. Тишина. Вертухай лежит неподвижно, доведённый до нужной кондиции. Мазур взял прислонённый к стене карабин – КО-44, охотничья переделка военной модели, неплохая вещь быстро передёрнул затвор.