Страница:
У подножия высокой сопки – наверняка горушка эта имела в окружности добрых шесть-семь километров – и обитали совсем недавно геологи. Похоже, отряд высадился здесь ещё в начале лета и устроился весьма обстоятельно.
Длинный дощатый барак с шестью застеклёнными окнами на три стороны, два балка, обитых жестью, с полукруглыми крышами и полудюжиной окон каждый.
Добротный туалет из струганных досок. Под навесом длинный стол с лавками по обе стороны, рядом печь, сложенная из скреплённого глиной кирпича и невысокой железной трубой – очаг примитивный, но способный прослужить весь сезон. Каждый домик вдобавок обустроен «буржуйкой», а в одном (где, должно быть, помещалось начальство), на крыше красуется даже железный трезубец с фарфоровыми изоляторами, с них свисают обрывки проводов, неподалёку солидный щит из сколоченных досками толстых брёвен. И в бараке целых три электролампочки. Тут совсем недавно стоял дизель – вон и жёлтая цистерна, где на дне ещё маслянисто чернеют остатки солярки. Судя по следам, дизель уволокли на тракторных санях, а из транспортных средств были ещё ГАЗ-66 и «уазик». Словом, царские хоромы. И, хотя до заката было ещё далеко, Мазур, не колеблясь, решил устроиться здесь на ночлег. И предпринял тщательнейшую ревизию.
По окончании сезона никто не станет крохоборничать, в тайге бросают остатки, всё, что не особенно и нужно тащить с собой в город. Мазур нашёл годную к употреблению кастрюлю, целую кучу алюминиевых ложек, сломанный кухонный нож, закопчённый чайник без ручки и крышки, пару кубометров дров, закаменевшую в консервной банке соль и несколько полупустых мешочков с крупами. Над мешочками, правда, как следует потрудились мелкие грызуны, но удалось собрать и промыть несколько пригоршней гречки и пшена. К этому добавились четыре обгрызенных кусочка сахара, полбанки затвердевшей сгущёнки (банку проткнули в двух местах ножом, половину выпили, а остатки поставили в угол, да так и забыли), и даже почти полная бутылка портвейна – закупоренная вытесанной из сучка пробкой, она стояла за дверью.
В дело годилось далеко не все – резиновый сапог-болотник на левую ногу и стоптанный кирзач на правую употреблены быть не могли, но выцветшую «энцефалитку» со сломанной «молнией» Мазур выстирал в ручье и повесил сушиться, она ему вполне подходила. Из пищи духовной отыскались «Анжелика в Новом Свете» (без половины страниц) и «Блуждающие звезды» Шолом-Алейхема (без конца).
Напоследок, отыскав местечко, служившее здесь мусорным ящиком, он не побрезговал разворошить кучу, исследовал множество смятых картонных пачек из-под чая и набрал примерно пригоршню, по щепоточке.
А посему ужин получился царским – растопили печку, бухнули в кастрюлю двух рябчиков и всю разномастную крупу, а на ночь, чтобы не утруждаться, протопили буржуйку в самом маленьком балке, развесили над ней выстиранную одежду, ополоснулись тёплой водой сами, завалились на нары голыми и устроили шикарнейшее чаепитие с портвейном и сахарком. А потом не могли угомониться чуть ли не до рассвета, почувствовав себя на седьмом небе, – ручаться можно, такой афинской ночи избушка ещё не видела.
Так уж заведено, что бесплатных пирожных на этом свете не бывает, и утром наступила расплата – жесточайший понос. То и дело отправляясь на экскурсию в добротный сортир, извели почти всю «Анжелику», лишь к полудню кое-как спаслись крепчайше заваренным чаем. Но это, оказалось, не самое худшее.
С утра зарядил дождь и лил до вечера, размывая рубчатые следы траков и затвердевшие было автомобильные колеи, неустанно колотя по крыше, заливая стекла. В трубу моментально натекло воды, пришлось придумывать для неё крышку и долго выгребать мокрые головешки пополам с раскисшим пеплом.
Дождь лил до вечера, лил всю ночь, на следующее утро и не подумал перестать. Снаружи плескалась сплошная хлябь, земля была глинистая и потому быстро превратилась в кашу, грязь стояла по щиколотку, так что Мазур с Ольгой, плюнув на светский этикет, в сортир бегали босиком, отчего пол в балке принял неописуемый вид.
На второй день невольного заточения они прикончили остатки супа, подмели и сгущёнку. Мазур добросовестно вышел на охоту, с автоматом, конечно, тетива лука промокла бы моментально в такой ливень, да и праща, как он убедился после первой же попытки, неминуемо потеряла бы меткость: рука у него оставалась верной, но из-за тугих струй, образовавших чуть ли не частокол, праща не могла вращаться должным образом, и камень летел куда угодно, только не в цель.
Чтобы поберечь обувь, пошёл босиком. И долго лазил по склонам сопок, прикрывая автомат курткой, но вся живность попряталась по норам, гнёздам и прочим укрытиям. Встретилась лишь единожды какая-то птичка величиной со скворца, однако бить по ней из автомата было бы бессмысленно – пуля этакую кроху разнесёт в ошмётки… В конце концов он понял, что лафа отошла, и по примеру первобытных людей занялся собирательством. В балок вернулся с полудюжиной огромных маслят, попорченных червями лишь самую малость (маслят, вообще-то, попадались целые россыпи, но червяк их, перезревших, испортил до того, что рассыпались в руках) и пригоршней шиповника. И все. Не медля, принялся тщательнейшим образом чистить автомат, благо промасленной ветоши отыскалось в избытке, а для шомпола срезал подходящую ветку. Словно в насмешку, на подоконнике лежали пять непочатых баночек чёрного гуталина, бесполезного сейчас, как и валявшееся в крохотном тамбуре золотишко.
Из маслят сварили суп. Мазур вновь обыскал «мусорный ящик», довольно глубокую яму, но ничего подходящего уже не нашёл. И пришлось предаться самому скучному и унылому занятию – убивать время, располагая лишь минимумом подручных средств.
На третий день прискучил и секс, как ни изощряйся. Как ни устали во время таёжных шатаний, двадцать четыре часа в сутки все же не проспишь.
«Блуждающих звёзд» они по очереди одолели быстро. Какое-то время дискутировали, пытаясь реконструировать конец: Ольга держалась мнения, что у героев, несмотря ни на что, все будет хорошо, но Мазур держался более скептически, упирая на то, что не зря оборванная на полуслове глава называется «Большой провал Рафалеско», и вообще, отнюдь не случайно первая часть именуется «Актёры», а вот вторая, определённо с подтекстом, «Скитальцы»…
Правда, литературоведческие изыски скоро приелись. Ещё и оттого, наверное, что герои обитали посреди цивилизации – города, океанские пароходы, кафешантаны, оперные залы…
Дождь работал с идиотским усердием круглосуточного конвейера. Установился какой-то дурацкий ритм – как началось три дня назад, так и лило, не слабея и не усиливаясь. Доступной обзору вселенной почти что и не имелось – взгляд утыкался в мокрую стену высоченных сосен, над которыми нависло низко сплошное серое полотно. Казалось, небо ужасающе низкое, а то, что они наблюдают вокруг, и есть весь мир. Мазур как-то подумал: чтобы написать рассказ «Нескончаемый дождь», классик неминуемо должен был сам застрять где-то на недельку под таким же ливнем, честное слово. Иначе не получилось бы столь убедительного ужаса…
На третью ночь где-то высоко на сопке разразилась гроза. Оба проснулись посреди ночи от раскатистого грохота и пронзительно-белых вспышек, с пулемётной частотой раздиравших ночь. За окошком на миг проступали из мрака с нереальной чёткостью бараки, сосны, ствол здоровенного, в три обхвата, кедра, распиленный бензопилой на аккуратные чурбаки, да так и брошенный.
Грохотало долго. Был момент, когда на вершине сопки звонко и оглушающе хлопнул, словно бы кнут длиной в пару километров, – неописуемый сухой треск, за ним грохот. Это молния свалила высоченное дерево. Мазур в своё время видел, что остаётся после такого удара, – толстенная сосна или кедр выглядит так, словно дерево одним махом сломал великан, все вокруг усыпано крупной щепой… И сказал Ольге, что им все же крупно повезло: чертовски неуютно было бы оказаться в такую ночь где-нибудь под деревом, в примитивном шалашике…
На четвёртое утро проснувшийся первым Мазур решил, что с него хватит.
Брюхо уже не на шутку подводило от голода, дождь с тупым упорством лупил по стёклам, и перспектив не было никаких. Пробираясь босиком в сортир по непролазной грязи, он с тоскливой надеждой таращился на небо, но повсюду висела серая хмарь, острая вершина соседней сопки окутана низким, клокастым, молочно-белым облаком, твёрдым на вид… Нет, это надолго.
Когда он вернулся, Ольга сидела на нарах, бессмысленно перелистывая растрёпанную книжку. Хватило одного взгляда, чтобы забеспокоиться всерьёз.
Вполне может быть, в дикой тайге Ольга и не сломалась бы, но это благоустроенное стойбище как раз и приковывало к себе призраком мнимого комфорта – печка топится, крыша над головой, тепло и сухо, стекла в окнах, сортир с дыркой и бумагой…
Мазур присел рядом на нары, приподнял за подбородок её голову и бодро улыбнулся в целях разведки боем. Она не отвела его руку, не отреагировала никак – просто сидела, словно кукла, глядя пустыми, тусклыми глазами. У него упало сердце. Знал заранее, что может наступить и такой момент, но всё равно на душе – помойка…
– Ну, гляди веселей, – сказал он, заранее зная, что все безнадёжно.
– Веселей, как же… – отозвалась она глухо. – Поесть ничего нету?
– Откуда? – пожал плечами Мазур. – Вся жратва по домам сидит и носа не высовывает… Придётся потерпеть.
– Придётся, – произнесла она вовсе уж бесцветным голосом и отстранилась, норовя улечься, накрыться с головой телогрейкой.
Мазур решительно протянул руку, отшвырнул телогрейку подальше. Он сегодня ещё не топил, в балке стояла холодрыга, но Ольга, сидя в одних штопаных синтетических шароварах, словно и не чувствовала знобкой прохлады.
– Закуришь? – спросил он. – Одна папироска нашлась, в бараке из-под нар вытащил…
Ольга вяло мотнула головой.
– Кончай, – сказал он энергично. – Собираться пора.
– Куда?
– Ну, ты даёшь, амазонка. В путь-дорогу, конечно. Грубо прикидывая, сейчас часов семь утра. До темноты мы изрядно отмахаем.
Извозимся, конечно, как черти, да что поделать…
– По этой грязюке? – она показала за окно.
– По ней.
– Давай переждём…
– Нет уж, – решительно сказал Мазур. – Сейчас уже наверняка сентябрь, в это время такой ливень может зарядить надолго. На неделю. Если не на две. А жрать нечего. Друг друга разве что. Как только ослабеем, тут нам и звиздец.
– А по-моему, нам и так – звиздец.
– Не ерунди, – сказал Мазур. – Мы где-то недалеко от обитаемых мест. Есть поблизости деревни, и крупные. Может, по другую сторону сопки. Все газеты, какие я тут нашёл, – шантарские. Они не стали бы волочь из Шантарска ни трактора, ни дизеля – гораздо дешевле выйдет, если раздобыть на месте.
Предположим, дизель могли и забросить на грузовике, но вот гусеничный трактор – агрегат малого радиуса действия. Его где-то поблизости нанимали.
Отсюда только одна дорога и ведёт, по ней тронемся. Глядишь, к вечеру, а то и пораньше, наткнёмся на деревню…
– А если не наткнёмся?
– В тайге переночуем. Шкуры есть, фуфайка есть… Небось, не замёрзнем. Говорю тебе, такой ливень может и на две недели зарядить…
– Сдохнем же в тайге, в такую погоду.
– Да ладно тебе, – сказал Мазур. – До сих пор не сдохли, а тут вдруг… Перебедуем.
– Никуда я не пойду, – сказала она без всякого выражения. – Посидим, пока дождь не кончится.
– А живот ещё не подвело? Потом только хуже будет…
– Все равно.
Мазур, сам за эти дождливые дни малость подрастрепавший нервы, поймал себя на желании залепить ей оглушительную оплеуху. Хорошо ещё, легко справился с порывом. Подошёл к окошку, опёрся на узкий подоконник. Ливень безостановочно молотил по грязи – нет, в лужах не видно пузырей, какие россыпью вздуваются перед концом дождя… Это надолго.
Глядя, как лениво, тяжело вздрагивает под ударами струй рыжеватая грязь, промурлыкал сквозь зубы:
– За окном моим вода, намокают провода, за окном моим – беда, кап-кап…
– Олечка, – сказал он чуть ли не умоляюще. – Возьми себя в руки. Зря мы столько перенесли, что ли? И ведь добрались… Почти. Ну давай, сделаем последний рывок… Вставай, малыш.
– Нет, – произнесла она с угрюмой решительностью. Плюнув на дипломатию, Мазур влез на нары, рассчитанно медленно накрутил на руку косу, приблизил лицо:
– Малыш, я тебя никогда не бил, а вот сейчас придётся… И качественно.
– Валяй, – сказала она вяло. – А ещё лучше возьми автомат – и в затылок… И сразу все кончится. Только подумать – сразу все и кончится…
Прозвучавшие в её голосе надрывные нотки беспокоили его ещё больше, чем депрессия. Бывает, люди ломаются, как сухая палка, – моментально и бесповоротно. Он не хотел верить, что именно такой момент и наступил, но нужно побыстрее искать выход…
Постояв посреди небольшой комнаты, половину которой занимали нары, он старательно принялся собирать нехитрые пожитки. Окончательно разодрав на тесёмки остатки куртки, скатал в тугую трубку барсучьи шкуры, перевязал, примотал к ним чайник, туго схваченный за носик хитрым морским узлом. Потом единственную оставшуюся флягу, полную до крышечки. Обмотал промасленными тряпками автомат – надёжно, но так, чтобы при необходимости мог моментально их сорвать. Заткнул дуло обрывком ветоши.
Ольга равнодушно наблюдала за ним.
– Вставай, я твои шмотки за тебя надевать не буду, – сказал Мазур. – Иди, одевайся.
Она даже не ответила, сидела на нарах, прижавшись к стене, обхватив колени похудевшими руками.
– Одному уйти?
– Иди.
Преувеличенно громко топая, он прошёл по комнате, накинул оленью шкуру поверх энцефалитки, шерстью внутрь. Подхватил автомат, свёрток, вышел, громко хлопнув дверью. Прошёл, то и дело взмахивая свободной рукой, чтобы сохранить равновесие, к дальнему бараку (которого не видно было из окон их балка), сел на крылечко под навесом и как мог неторопливее выкурил последнюю папиросу.
Ольга так и не появилась на единственной «улочке» лагеря. Вряд ли пребывает в полнейшей прострации – просто-напросто не верит всерьёз, что он способен её бросить. Тупик. Все приёмы и средства исчерпаны… все?
Он сидел ещё несколько минут. Покривил рот в хищном оскале, приняв решение, подхватил пожитки и быстро вернулся в балок.
– Вот видишь, – тихо сказала Ольга. – Куда по такой погоде…
Аккуратно сложив вещи на нары, Мазур подошёл к ней. Увидев его лицо, она попыталась отшатнуться, да некуда было.
– Ага, дёргаешься ещё… – удовлетворённо процедил он сквозь зубы. – Какая, к херам, кататония…
Без труда стащил любимую жену с нар, поставил возле них и крикнул, как плетью ожёг:
– Руки вытяни! Кому говорю!
Чуть поколебавшись, она вытянула руки. Конечно же, не смогла не только защититься от удара, но и вообще его заметить. И тут же с пронзительным криком боли согнулась пополам, прижимая к груди левую руку – мизинец на ней неестественно торчал в сторону.
– Молчать, тварь! – рявкнул Мазур. – Второй сломаю! Молчать!
Она умолкла, тихо всхлипывая, глядя на него с неподдельным ужасом.
– Больно? – ласково спросил Мазур.
Она торопливо закивала. Глаза набухли слезами. Увидев его резкое движение, отшатнулась. Мазур поймал её за косу и с расстановкой сказал, приблизив лицо:
– Конечно, больно… Это я сломал один мизинец. Досчитаю до десяти и сломаю второй палец. Потом тем же порядком третий. И так далее. Пока самой не надоест… – уловил смысл по беззвучному шевелению её губ. – Хочешь сказать, не надо? Больно, да?
Она закивала, боясь произнести хоть словечко. Покосилась на распухающий, вывернутый палец, всхлипнула.
– Ну что, ломать второй? – безжалостно продолжал Мазур. – На сей раз большой, в суставе, хрустнет так, что ты от одного звука на стену полезешь… Открой пасть, разрешаю.
Глазищи у неё стали на пол-лица. Боясь пошевелиться, тихо попросила:
– Не надо, пожалуйста… Больно же, ужас…
– Будет ещё больнее, когда возьмусь за второй. Ну что, до десяти считать, или одеваться будешь?
– Как же я оденусь, болит…
– Раз, – сказал Мазур громко.
– Но больно же руку в рукав…
– Два, – произнёс он ещё громче. – Три. Четыре…
– Не надо!
Ольга бросилась к курточке от костюма. Одевалась, в полный голос вскрикивая и охая от боли, но занятия этого уже не прекращала. Мазур с каменным лицом – хоть и обливалось кровью сердце – ухаживал за ней, как за ребёнком. Завязал кроссовки на грязных ногах, помог застегнуть куртку, телогрейку, надел на голову подшлемник, завязал тесёмки у подбородка. Окинул комнату быстрым взглядом – не забыли ли чего? Нет, все собрали.
Взял Ольгу за шиворот и подтолкнул к двери:
– Шагай. И запомни – считать начну при первой попытке похныкать…
Они двинулись по узкой дороге, раскисшей в сплошной кисель. Ольга тащилась впереди, временами все ещё тихо всхлипывая. Мазур шёл следом, широко расставляя ноги, ловя жену за локоть, когда спотыкалась. Дождь лил безостановочно.
Прошло примерно полчаса – и она уже не брела, а шагала более-менее целеустремлённо. Не глядя на мужа, сказала звенящим от боли голосом:
– Нужно же лубок какой-то сделать, опухло все…
– Очухалась? – усмехнулся Мазур. – Какой там лубок, погоди-ка… Стой спокойно.
Он моментально зажал ей запястье мёртвой хваткой, дёрнул другой рукой.
Вопль был слышен за километр. Увидев, что все в порядке, Мазур отпустил её.
Ольга отскочила, зло глядя, – прежняя, сердитая и прекрасная:
– Ошалел?
– А ты пошевели пальчиком, – сказал Мазур, откровенно скалясь. – Нет, ты пошевели…
– Сломан же…
– Пошевели, говорю!
Она осторожно шевельнула пострадавшим мизинцем, потом уже посмелее согнула его, разогнула, удивлённо глядя на Мазура, словно ребёнок на фокусника, промолвила:
– Вроде и не болит…
– Ну естественно, – сказал он, осклабясь. – Я же не законченный садист, чтобы ломать пальчики любимой и желанной жене. Я его, звезда моя, всего-то вывихнул, а потом вправил… Но ведь прекрасно действует, согласись?
– Скотина ты, адмирал… – строптиво бросила прежняя Ольга. – Ой, скотина…
Мазур подошёл, поцеловал её в мокрую щеку и сказал:
– А это уж с какой стороны смотреть…
Ольга оглянулась. Они стояли на неширокой дороге, утопая по щиколотку в липкой грязи, весь мир, казалось, состоял из этой просеки, мокрых деревьев по обочинам и нависшего над острыми верхушками серого неба, откуда безостановочно лило. Град Китеж давно скрылся за поворотом, словно его и не было.
– Пошли? – преспокойно спросил Мазур. Вздохнув, Ольга поёжилась и двинулась вперёд.
Глава 19
Длинный дощатый барак с шестью застеклёнными окнами на три стороны, два балка, обитых жестью, с полукруглыми крышами и полудюжиной окон каждый.
Добротный туалет из струганных досок. Под навесом длинный стол с лавками по обе стороны, рядом печь, сложенная из скреплённого глиной кирпича и невысокой железной трубой – очаг примитивный, но способный прослужить весь сезон. Каждый домик вдобавок обустроен «буржуйкой», а в одном (где, должно быть, помещалось начальство), на крыше красуется даже железный трезубец с фарфоровыми изоляторами, с них свисают обрывки проводов, неподалёку солидный щит из сколоченных досками толстых брёвен. И в бараке целых три электролампочки. Тут совсем недавно стоял дизель – вон и жёлтая цистерна, где на дне ещё маслянисто чернеют остатки солярки. Судя по следам, дизель уволокли на тракторных санях, а из транспортных средств были ещё ГАЗ-66 и «уазик». Словом, царские хоромы. И, хотя до заката было ещё далеко, Мазур, не колеблясь, решил устроиться здесь на ночлег. И предпринял тщательнейшую ревизию.
По окончании сезона никто не станет крохоборничать, в тайге бросают остатки, всё, что не особенно и нужно тащить с собой в город. Мазур нашёл годную к употреблению кастрюлю, целую кучу алюминиевых ложек, сломанный кухонный нож, закопчённый чайник без ручки и крышки, пару кубометров дров, закаменевшую в консервной банке соль и несколько полупустых мешочков с крупами. Над мешочками, правда, как следует потрудились мелкие грызуны, но удалось собрать и промыть несколько пригоршней гречки и пшена. К этому добавились четыре обгрызенных кусочка сахара, полбанки затвердевшей сгущёнки (банку проткнули в двух местах ножом, половину выпили, а остатки поставили в угол, да так и забыли), и даже почти полная бутылка портвейна – закупоренная вытесанной из сучка пробкой, она стояла за дверью.
В дело годилось далеко не все – резиновый сапог-болотник на левую ногу и стоптанный кирзач на правую употреблены быть не могли, но выцветшую «энцефалитку» со сломанной «молнией» Мазур выстирал в ручье и повесил сушиться, она ему вполне подходила. Из пищи духовной отыскались «Анжелика в Новом Свете» (без половины страниц) и «Блуждающие звезды» Шолом-Алейхема (без конца).
Напоследок, отыскав местечко, служившее здесь мусорным ящиком, он не побрезговал разворошить кучу, исследовал множество смятых картонных пачек из-под чая и набрал примерно пригоршню, по щепоточке.
А посему ужин получился царским – растопили печку, бухнули в кастрюлю двух рябчиков и всю разномастную крупу, а на ночь, чтобы не утруждаться, протопили буржуйку в самом маленьком балке, развесили над ней выстиранную одежду, ополоснулись тёплой водой сами, завалились на нары голыми и устроили шикарнейшее чаепитие с портвейном и сахарком. А потом не могли угомониться чуть ли не до рассвета, почувствовав себя на седьмом небе, – ручаться можно, такой афинской ночи избушка ещё не видела.
Так уж заведено, что бесплатных пирожных на этом свете не бывает, и утром наступила расплата – жесточайший понос. То и дело отправляясь на экскурсию в добротный сортир, извели почти всю «Анжелику», лишь к полудню кое-как спаслись крепчайше заваренным чаем. Но это, оказалось, не самое худшее.
С утра зарядил дождь и лил до вечера, размывая рубчатые следы траков и затвердевшие было автомобильные колеи, неустанно колотя по крыше, заливая стекла. В трубу моментально натекло воды, пришлось придумывать для неё крышку и долго выгребать мокрые головешки пополам с раскисшим пеплом.
Дождь лил до вечера, лил всю ночь, на следующее утро и не подумал перестать. Снаружи плескалась сплошная хлябь, земля была глинистая и потому быстро превратилась в кашу, грязь стояла по щиколотку, так что Мазур с Ольгой, плюнув на светский этикет, в сортир бегали босиком, отчего пол в балке принял неописуемый вид.
На второй день невольного заточения они прикончили остатки супа, подмели и сгущёнку. Мазур добросовестно вышел на охоту, с автоматом, конечно, тетива лука промокла бы моментально в такой ливень, да и праща, как он убедился после первой же попытки, неминуемо потеряла бы меткость: рука у него оставалась верной, но из-за тугих струй, образовавших чуть ли не частокол, праща не могла вращаться должным образом, и камень летел куда угодно, только не в цель.
Чтобы поберечь обувь, пошёл босиком. И долго лазил по склонам сопок, прикрывая автомат курткой, но вся живность попряталась по норам, гнёздам и прочим укрытиям. Встретилась лишь единожды какая-то птичка величиной со скворца, однако бить по ней из автомата было бы бессмысленно – пуля этакую кроху разнесёт в ошмётки… В конце концов он понял, что лафа отошла, и по примеру первобытных людей занялся собирательством. В балок вернулся с полудюжиной огромных маслят, попорченных червями лишь самую малость (маслят, вообще-то, попадались целые россыпи, но червяк их, перезревших, испортил до того, что рассыпались в руках) и пригоршней шиповника. И все. Не медля, принялся тщательнейшим образом чистить автомат, благо промасленной ветоши отыскалось в избытке, а для шомпола срезал подходящую ветку. Словно в насмешку, на подоконнике лежали пять непочатых баночек чёрного гуталина, бесполезного сейчас, как и валявшееся в крохотном тамбуре золотишко.
Из маслят сварили суп. Мазур вновь обыскал «мусорный ящик», довольно глубокую яму, но ничего подходящего уже не нашёл. И пришлось предаться самому скучному и унылому занятию – убивать время, располагая лишь минимумом подручных средств.
На третий день прискучил и секс, как ни изощряйся. Как ни устали во время таёжных шатаний, двадцать четыре часа в сутки все же не проспишь.
«Блуждающих звёзд» они по очереди одолели быстро. Какое-то время дискутировали, пытаясь реконструировать конец: Ольга держалась мнения, что у героев, несмотря ни на что, все будет хорошо, но Мазур держался более скептически, упирая на то, что не зря оборванная на полуслове глава называется «Большой провал Рафалеско», и вообще, отнюдь не случайно первая часть именуется «Актёры», а вот вторая, определённо с подтекстом, «Скитальцы»…
Правда, литературоведческие изыски скоро приелись. Ещё и оттого, наверное, что герои обитали посреди цивилизации – города, океанские пароходы, кафешантаны, оперные залы…
Дождь работал с идиотским усердием круглосуточного конвейера. Установился какой-то дурацкий ритм – как началось три дня назад, так и лило, не слабея и не усиливаясь. Доступной обзору вселенной почти что и не имелось – взгляд утыкался в мокрую стену высоченных сосен, над которыми нависло низко сплошное серое полотно. Казалось, небо ужасающе низкое, а то, что они наблюдают вокруг, и есть весь мир. Мазур как-то подумал: чтобы написать рассказ «Нескончаемый дождь», классик неминуемо должен был сам застрять где-то на недельку под таким же ливнем, честное слово. Иначе не получилось бы столь убедительного ужаса…
На третью ночь где-то высоко на сопке разразилась гроза. Оба проснулись посреди ночи от раскатистого грохота и пронзительно-белых вспышек, с пулемётной частотой раздиравших ночь. За окошком на миг проступали из мрака с нереальной чёткостью бараки, сосны, ствол здоровенного, в три обхвата, кедра, распиленный бензопилой на аккуратные чурбаки, да так и брошенный.
Грохотало долго. Был момент, когда на вершине сопки звонко и оглушающе хлопнул, словно бы кнут длиной в пару километров, – неописуемый сухой треск, за ним грохот. Это молния свалила высоченное дерево. Мазур в своё время видел, что остаётся после такого удара, – толстенная сосна или кедр выглядит так, словно дерево одним махом сломал великан, все вокруг усыпано крупной щепой… И сказал Ольге, что им все же крупно повезло: чертовски неуютно было бы оказаться в такую ночь где-нибудь под деревом, в примитивном шалашике…
На четвёртое утро проснувшийся первым Мазур решил, что с него хватит.
Брюхо уже не на шутку подводило от голода, дождь с тупым упорством лупил по стёклам, и перспектив не было никаких. Пробираясь босиком в сортир по непролазной грязи, он с тоскливой надеждой таращился на небо, но повсюду висела серая хмарь, острая вершина соседней сопки окутана низким, клокастым, молочно-белым облаком, твёрдым на вид… Нет, это надолго.
Когда он вернулся, Ольга сидела на нарах, бессмысленно перелистывая растрёпанную книжку. Хватило одного взгляда, чтобы забеспокоиться всерьёз.
Вполне может быть, в дикой тайге Ольга и не сломалась бы, но это благоустроенное стойбище как раз и приковывало к себе призраком мнимого комфорта – печка топится, крыша над головой, тепло и сухо, стекла в окнах, сортир с дыркой и бумагой…
Мазур присел рядом на нары, приподнял за подбородок её голову и бодро улыбнулся в целях разведки боем. Она не отвела его руку, не отреагировала никак – просто сидела, словно кукла, глядя пустыми, тусклыми глазами. У него упало сердце. Знал заранее, что может наступить и такой момент, но всё равно на душе – помойка…
– Ну, гляди веселей, – сказал он, заранее зная, что все безнадёжно.
– Веселей, как же… – отозвалась она глухо. – Поесть ничего нету?
– Откуда? – пожал плечами Мазур. – Вся жратва по домам сидит и носа не высовывает… Придётся потерпеть.
– Придётся, – произнесла она вовсе уж бесцветным голосом и отстранилась, норовя улечься, накрыться с головой телогрейкой.
Мазур решительно протянул руку, отшвырнул телогрейку подальше. Он сегодня ещё не топил, в балке стояла холодрыга, но Ольга, сидя в одних штопаных синтетических шароварах, словно и не чувствовала знобкой прохлады.
– Закуришь? – спросил он. – Одна папироска нашлась, в бараке из-под нар вытащил…
Ольга вяло мотнула головой.
– Кончай, – сказал он энергично. – Собираться пора.
– Куда?
– Ну, ты даёшь, амазонка. В путь-дорогу, конечно. Грубо прикидывая, сейчас часов семь утра. До темноты мы изрядно отмахаем.
Извозимся, конечно, как черти, да что поделать…
– По этой грязюке? – она показала за окно.
– По ней.
– Давай переждём…
– Нет уж, – решительно сказал Мазур. – Сейчас уже наверняка сентябрь, в это время такой ливень может зарядить надолго. На неделю. Если не на две. А жрать нечего. Друг друга разве что. Как только ослабеем, тут нам и звиздец.
– А по-моему, нам и так – звиздец.
– Не ерунди, – сказал Мазур. – Мы где-то недалеко от обитаемых мест. Есть поблизости деревни, и крупные. Может, по другую сторону сопки. Все газеты, какие я тут нашёл, – шантарские. Они не стали бы волочь из Шантарска ни трактора, ни дизеля – гораздо дешевле выйдет, если раздобыть на месте.
Предположим, дизель могли и забросить на грузовике, но вот гусеничный трактор – агрегат малого радиуса действия. Его где-то поблизости нанимали.
Отсюда только одна дорога и ведёт, по ней тронемся. Глядишь, к вечеру, а то и пораньше, наткнёмся на деревню…
– А если не наткнёмся?
– В тайге переночуем. Шкуры есть, фуфайка есть… Небось, не замёрзнем. Говорю тебе, такой ливень может и на две недели зарядить…
– Сдохнем же в тайге, в такую погоду.
– Да ладно тебе, – сказал Мазур. – До сих пор не сдохли, а тут вдруг… Перебедуем.
– Никуда я не пойду, – сказала она без всякого выражения. – Посидим, пока дождь не кончится.
– А живот ещё не подвело? Потом только хуже будет…
– Все равно.
Мазур, сам за эти дождливые дни малость подрастрепавший нервы, поймал себя на желании залепить ей оглушительную оплеуху. Хорошо ещё, легко справился с порывом. Подошёл к окошку, опёрся на узкий подоконник. Ливень безостановочно молотил по грязи – нет, в лужах не видно пузырей, какие россыпью вздуваются перед концом дождя… Это надолго.
Глядя, как лениво, тяжело вздрагивает под ударами струй рыжеватая грязь, промурлыкал сквозь зубы:
– За окном моим вода, намокают провода, за окном моим – беда, кап-кап…
– Олечка, – сказал он чуть ли не умоляюще. – Возьми себя в руки. Зря мы столько перенесли, что ли? И ведь добрались… Почти. Ну давай, сделаем последний рывок… Вставай, малыш.
– Нет, – произнесла она с угрюмой решительностью. Плюнув на дипломатию, Мазур влез на нары, рассчитанно медленно накрутил на руку косу, приблизил лицо:
– Малыш, я тебя никогда не бил, а вот сейчас придётся… И качественно.
– Валяй, – сказала она вяло. – А ещё лучше возьми автомат – и в затылок… И сразу все кончится. Только подумать – сразу все и кончится…
Прозвучавшие в её голосе надрывные нотки беспокоили его ещё больше, чем депрессия. Бывает, люди ломаются, как сухая палка, – моментально и бесповоротно. Он не хотел верить, что именно такой момент и наступил, но нужно побыстрее искать выход…
Постояв посреди небольшой комнаты, половину которой занимали нары, он старательно принялся собирать нехитрые пожитки. Окончательно разодрав на тесёмки остатки куртки, скатал в тугую трубку барсучьи шкуры, перевязал, примотал к ним чайник, туго схваченный за носик хитрым морским узлом. Потом единственную оставшуюся флягу, полную до крышечки. Обмотал промасленными тряпками автомат – надёжно, но так, чтобы при необходимости мог моментально их сорвать. Заткнул дуло обрывком ветоши.
Ольга равнодушно наблюдала за ним.
– Вставай, я твои шмотки за тебя надевать не буду, – сказал Мазур. – Иди, одевайся.
Она даже не ответила, сидела на нарах, прижавшись к стене, обхватив колени похудевшими руками.
– Одному уйти?
– Иди.
Преувеличенно громко топая, он прошёл по комнате, накинул оленью шкуру поверх энцефалитки, шерстью внутрь. Подхватил автомат, свёрток, вышел, громко хлопнув дверью. Прошёл, то и дело взмахивая свободной рукой, чтобы сохранить равновесие, к дальнему бараку (которого не видно было из окон их балка), сел на крылечко под навесом и как мог неторопливее выкурил последнюю папиросу.
Ольга так и не появилась на единственной «улочке» лагеря. Вряд ли пребывает в полнейшей прострации – просто-напросто не верит всерьёз, что он способен её бросить. Тупик. Все приёмы и средства исчерпаны… все?
Он сидел ещё несколько минут. Покривил рот в хищном оскале, приняв решение, подхватил пожитки и быстро вернулся в балок.
– Вот видишь, – тихо сказала Ольга. – Куда по такой погоде…
Аккуратно сложив вещи на нары, Мазур подошёл к ней. Увидев его лицо, она попыталась отшатнуться, да некуда было.
– Ага, дёргаешься ещё… – удовлетворённо процедил он сквозь зубы. – Какая, к херам, кататония…
Без труда стащил любимую жену с нар, поставил возле них и крикнул, как плетью ожёг:
– Руки вытяни! Кому говорю!
Чуть поколебавшись, она вытянула руки. Конечно же, не смогла не только защититься от удара, но и вообще его заметить. И тут же с пронзительным криком боли согнулась пополам, прижимая к груди левую руку – мизинец на ней неестественно торчал в сторону.
– Молчать, тварь! – рявкнул Мазур. – Второй сломаю! Молчать!
Она умолкла, тихо всхлипывая, глядя на него с неподдельным ужасом.
– Больно? – ласково спросил Мазур.
Она торопливо закивала. Глаза набухли слезами. Увидев его резкое движение, отшатнулась. Мазур поймал её за косу и с расстановкой сказал, приблизив лицо:
– Конечно, больно… Это я сломал один мизинец. Досчитаю до десяти и сломаю второй палец. Потом тем же порядком третий. И так далее. Пока самой не надоест… – уловил смысл по беззвучному шевелению её губ. – Хочешь сказать, не надо? Больно, да?
Она закивала, боясь произнести хоть словечко. Покосилась на распухающий, вывернутый палец, всхлипнула.
– Ну что, ломать второй? – безжалостно продолжал Мазур. – На сей раз большой, в суставе, хрустнет так, что ты от одного звука на стену полезешь… Открой пасть, разрешаю.
Глазищи у неё стали на пол-лица. Боясь пошевелиться, тихо попросила:
– Не надо, пожалуйста… Больно же, ужас…
– Будет ещё больнее, когда возьмусь за второй. Ну что, до десяти считать, или одеваться будешь?
– Как же я оденусь, болит…
– Раз, – сказал Мазур громко.
– Но больно же руку в рукав…
– Два, – произнёс он ещё громче. – Три. Четыре…
– Не надо!
Ольга бросилась к курточке от костюма. Одевалась, в полный голос вскрикивая и охая от боли, но занятия этого уже не прекращала. Мазур с каменным лицом – хоть и обливалось кровью сердце – ухаживал за ней, как за ребёнком. Завязал кроссовки на грязных ногах, помог застегнуть куртку, телогрейку, надел на голову подшлемник, завязал тесёмки у подбородка. Окинул комнату быстрым взглядом – не забыли ли чего? Нет, все собрали.
Взял Ольгу за шиворот и подтолкнул к двери:
– Шагай. И запомни – считать начну при первой попытке похныкать…
Они двинулись по узкой дороге, раскисшей в сплошной кисель. Ольга тащилась впереди, временами все ещё тихо всхлипывая. Мазур шёл следом, широко расставляя ноги, ловя жену за локоть, когда спотыкалась. Дождь лил безостановочно.
Прошло примерно полчаса – и она уже не брела, а шагала более-менее целеустремлённо. Не глядя на мужа, сказала звенящим от боли голосом:
– Нужно же лубок какой-то сделать, опухло все…
– Очухалась? – усмехнулся Мазур. – Какой там лубок, погоди-ка… Стой спокойно.
Он моментально зажал ей запястье мёртвой хваткой, дёрнул другой рукой.
Вопль был слышен за километр. Увидев, что все в порядке, Мазур отпустил её.
Ольга отскочила, зло глядя, – прежняя, сердитая и прекрасная:
– Ошалел?
– А ты пошевели пальчиком, – сказал Мазур, откровенно скалясь. – Нет, ты пошевели…
– Сломан же…
– Пошевели, говорю!
Она осторожно шевельнула пострадавшим мизинцем, потом уже посмелее согнула его, разогнула, удивлённо глядя на Мазура, словно ребёнок на фокусника, промолвила:
– Вроде и не болит…
– Ну естественно, – сказал он, осклабясь. – Я же не законченный садист, чтобы ломать пальчики любимой и желанной жене. Я его, звезда моя, всего-то вывихнул, а потом вправил… Но ведь прекрасно действует, согласись?
– Скотина ты, адмирал… – строптиво бросила прежняя Ольга. – Ой, скотина…
Мазур подошёл, поцеловал её в мокрую щеку и сказал:
– А это уж с какой стороны смотреть…
Ольга оглянулась. Они стояли на неширокой дороге, утопая по щиколотку в липкой грязи, весь мир, казалось, состоял из этой просеки, мокрых деревьев по обочинам и нависшего над острыми верхушками серого неба, откуда безостановочно лило. Град Китеж давно скрылся за поворотом, словно его и не было.
– Пошли? – преспокойно спросил Мазур. Вздохнув, Ольга поёжилась и двинулась вперёд.
Глава 19
…А В ЭТО ВРЕМЯ БОНАПАРТ ПЕРЕХОДИЛ ГРАНИЦУ
…Нельзя сказать, что они тащились, но и безусловно не похоже на нормальную ходьбу. Каждый километр словно бы налипал на ноги пудами раскисшей грязи. По обочинам удавалось пройти не везде, очень уж густо стояли деревья, да и грязные комья, в которые превратились кроссовки, скользили по траве так, что проще было махнуть рукой, плюнуть, выматериться и дальше шлёпать по размякшей колее. Дорога петляла, плавными зигзагами огибая сопки. Не сговариваясь, оба свернули, когда показался скудный малинник – и, равнодушно принимая лившуюся на головы холодную воду, набивали рты. Голод этим, конечно, не утолили. Переглянулись и двинулись дальше.
Ольгину депрессию как рукой сняло – и Мазур лишний раз убедился, что в иных обстоятельствах кнут неизмеримо лучше пряника…
Он не взялся бы прикидывать, сколько это продолжалось. Долгие часы, вот и весь сказ. Сверху безостановочно льётся вода, внизу чавкает под ногами грязь. Ольга после первого, одного-единственного раза больше уже не пробовала смахивать грязь с одежды – Мазур не всегда успевал её подхватить, и она понемногу превращалась в чучело. Впрочем, он выглядел немногим лучше – падал пару раз, но умело, на спину, поднимал вверх руки с поклажей и автоматом, не заботясь, во что превратится спина…
– А мы не заблудимся? – озабоченно спросила Ольга. – Тут и не видно, где право, где лево… Солнца-то нет.
– Ничего, – успокоил Мазур. – И без солнца, знаешь ли, есть масса указателей…
Он не врал – ив самом деле смог бы отыскать дорогу на юг. Но петляла колея так, что заслуживала самых матерных слов…
Реку они увидели ещё издали – серую ленту, за которой влажно зеленели те же высокие сопки. Но молчали, пока не подошли достаточно близко.
Остановились над высоким, в рост человека, обрывом. Откос круто уходил к быстрой серой реке, из него торчали корявые, мокрые корни ближних сосен.
Река была шириной метров в двести, по ней волокло ветки, коряги, всякий мусор определённо она помаленьку выходила из берегов, вздувалась, напитанная дождями, вернее, множеством стекавших в неё ручьёв грязной ливневой водички.
– Шантара? – спросила Ольга.
– Вряд ли, – задумчиво сказал Мазур, глядя на левый, противоположный берег как ему и положено по правилу Кориолиса, более высокий. – Узковата что-то для Шантары. Или Баркачуль, или Калтат.
– А что лучше?
– Да одинаково, наверное, – пожал он плечами. – Если это Калтат – придётся ещё переправляться через Баркачуль. А если Баркачуль – через Шантару. Ты как, вплавь одолеешь?
– Да вообще-то… – без всякого воодушевления сказала Ольга.
Мазур хмыкнул, покосился на неё. Вот именно: «Да вообще-то»… На одежде два пуда грязи, стесняет движения, обязательно раздеваться придётся, а вода даже на вид холоднющая. За себя-то он был уверен. Значит, что?
Да искать подходящую сухую корягу, такую, чтобы на ней уместились и поклажа, и Ольга, самому раздеться, иголку взять в зубы на случай, если сведёт судорогой ногу – он уже не пацан, поистаскался малость – и двигать…
– Погодим с этим, – сказал он решительно. – Меня гораздо больше дорога интересует…
Действительно, дорога, по которой они вышли к реке, перпендикулярно упиралась в другую, идущую параллельно берегу, в обе стороны. Куда ни глянь, все раскисло так, что и Мазур уже не определил бы, в какую сторону уполз трактор и уехали машины геологов. Может, направо, а может, налево – колеи, словно близнецы.
– Давай-ка погодим с переправой – повторил он. – Попробуем по дороге. Видела, что там у берега болтается? Присмотрись.
– Доски. Струганые, парочка…
– То-то, – сказал Мазур. – Значит, цивилизация. Вот только не угадать, сверху их принесло, или так тут и валялись, а потом подвсплыли, когда вода их прихватила… Вообще-то, в таких случаях полагается идти по течению, чтобы к людям выбраться, да ведь из любых правил исключения бывают. Ну мать твою! – произнёс он в сердцах. – Деревня, может, за поворотом… вот только за которым?
– Монету бросить? – бледно усмехнулась Ольга.
– Логично, – сказал он. – Но монеты нету… Ни хрена почти нету. Ладно, пойду послушаю… А ты постой тут пока, и если машина покажется, обязательно проголосуй, не забудь.
Защемил свёрток меж двух близко стоявших деревьев и с автоматом на плече, хватаясь за мокрые корни, спустился к самой воде. По воде звук разносится очень далеко…
Присел на корточки над рекой, напряг слух. Чуточку косые струи дождя звонко колотили по серой воде, мир вокруг был серым и угрюмым.
Очень долго ему ничего не удалось расслышать. Но потом показалось, что из верховьев доносится тихое тарахтенье мотора. Машина? Лодка? Или галлюцинация, вызванная не поехавшей крышей, а примитивным сенсорным голодом? Но ведь тарахтит же, на пределе слышимости… Или просто верить хочется?
И всё равно, пора принимать решение, не торчать же здесь до темноты…
Снова слабый звук мотора? Газанула машина на ухабе? И вновь – серая тишина…
Решившись, он резко выпрямился. Уцепившись за скользкий корень, выпрыгнул наверх. Ольга смотрела с надеждой.
– Пошли, – сказал он, легонько щёлкнув её по носу. Забрал свёрток.Вопреки канонам, пойдём против течения. Что-то такое там определённо работало, вроде мотора…
– Правда? – и её лицо озарилось такой радостью, что Мазур, честное слово, задохнулся от нежности. И сказал:
– Правда. Чухал там моторчик… Так что – процессия шагает!
– А если там… эти?
– Три патрона – это, конечно, несерьёзно, – сказал он, оглядев автомат. – Но пуля, как известно, дура… Побачим.
И решительно сделал первый шаг по грязи, тут же радостно ухватившей за ноги. Обернулся к Ольге, воодушевлённо поспешавшей следом:
– Одного боюсь: не начали бы в нас тазиками швырять из-за первого же забора. Видок у нас…
– У нас? – она подняла брови совсем уже весело. – Я-то вполне прилично выгляжу, разве что извозилась по уши, ты на себя посмотри – Конан-варвар…
От полноты чувств он хотел было испустить звериный клич – но вовремя сдержался. Совсем не оттого, что выглядело бы несолидно. Там и в самом деле мог оказаться черт-те кто. И опасность не обязательно должна исходить от Прохора. Таёжный народ давненько испортился – предположим, и при царе-батюшке встречались варнаки и живорезы, но когда семьдесят лет строят коммунизм, а потом ещё десять – капитализм, нравы не просто испортятся, а придут в полный раздрай…
Ольгину депрессию как рукой сняло – и Мазур лишний раз убедился, что в иных обстоятельствах кнут неизмеримо лучше пряника…
Он не взялся бы прикидывать, сколько это продолжалось. Долгие часы, вот и весь сказ. Сверху безостановочно льётся вода, внизу чавкает под ногами грязь. Ольга после первого, одного-единственного раза больше уже не пробовала смахивать грязь с одежды – Мазур не всегда успевал её подхватить, и она понемногу превращалась в чучело. Впрочем, он выглядел немногим лучше – падал пару раз, но умело, на спину, поднимал вверх руки с поклажей и автоматом, не заботясь, во что превратится спина…
– А мы не заблудимся? – озабоченно спросила Ольга. – Тут и не видно, где право, где лево… Солнца-то нет.
– Ничего, – успокоил Мазур. – И без солнца, знаешь ли, есть масса указателей…
Он не врал – ив самом деле смог бы отыскать дорогу на юг. Но петляла колея так, что заслуживала самых матерных слов…
Реку они увидели ещё издали – серую ленту, за которой влажно зеленели те же высокие сопки. Но молчали, пока не подошли достаточно близко.
Остановились над высоким, в рост человека, обрывом. Откос круто уходил к быстрой серой реке, из него торчали корявые, мокрые корни ближних сосен.
Река была шириной метров в двести, по ней волокло ветки, коряги, всякий мусор определённо она помаленьку выходила из берегов, вздувалась, напитанная дождями, вернее, множеством стекавших в неё ручьёв грязной ливневой водички.
– Шантара? – спросила Ольга.
– Вряд ли, – задумчиво сказал Мазур, глядя на левый, противоположный берег как ему и положено по правилу Кориолиса, более высокий. – Узковата что-то для Шантары. Или Баркачуль, или Калтат.
– А что лучше?
– Да одинаково, наверное, – пожал он плечами. – Если это Калтат – придётся ещё переправляться через Баркачуль. А если Баркачуль – через Шантару. Ты как, вплавь одолеешь?
– Да вообще-то… – без всякого воодушевления сказала Ольга.
Мазур хмыкнул, покосился на неё. Вот именно: «Да вообще-то»… На одежде два пуда грязи, стесняет движения, обязательно раздеваться придётся, а вода даже на вид холоднющая. За себя-то он был уверен. Значит, что?
Да искать подходящую сухую корягу, такую, чтобы на ней уместились и поклажа, и Ольга, самому раздеться, иголку взять в зубы на случай, если сведёт судорогой ногу – он уже не пацан, поистаскался малость – и двигать…
– Погодим с этим, – сказал он решительно. – Меня гораздо больше дорога интересует…
Действительно, дорога, по которой они вышли к реке, перпендикулярно упиралась в другую, идущую параллельно берегу, в обе стороны. Куда ни глянь, все раскисло так, что и Мазур уже не определил бы, в какую сторону уполз трактор и уехали машины геологов. Может, направо, а может, налево – колеи, словно близнецы.
– Давай-ка погодим с переправой – повторил он. – Попробуем по дороге. Видела, что там у берега болтается? Присмотрись.
– Доски. Струганые, парочка…
– То-то, – сказал Мазур. – Значит, цивилизация. Вот только не угадать, сверху их принесло, или так тут и валялись, а потом подвсплыли, когда вода их прихватила… Вообще-то, в таких случаях полагается идти по течению, чтобы к людям выбраться, да ведь из любых правил исключения бывают. Ну мать твою! – произнёс он в сердцах. – Деревня, может, за поворотом… вот только за которым?
– Монету бросить? – бледно усмехнулась Ольга.
– Логично, – сказал он. – Но монеты нету… Ни хрена почти нету. Ладно, пойду послушаю… А ты постой тут пока, и если машина покажется, обязательно проголосуй, не забудь.
Защемил свёрток меж двух близко стоявших деревьев и с автоматом на плече, хватаясь за мокрые корни, спустился к самой воде. По воде звук разносится очень далеко…
Присел на корточки над рекой, напряг слух. Чуточку косые струи дождя звонко колотили по серой воде, мир вокруг был серым и угрюмым.
Очень долго ему ничего не удалось расслышать. Но потом показалось, что из верховьев доносится тихое тарахтенье мотора. Машина? Лодка? Или галлюцинация, вызванная не поехавшей крышей, а примитивным сенсорным голодом? Но ведь тарахтит же, на пределе слышимости… Или просто верить хочется?
И всё равно, пора принимать решение, не торчать же здесь до темноты…
Снова слабый звук мотора? Газанула машина на ухабе? И вновь – серая тишина…
Решившись, он резко выпрямился. Уцепившись за скользкий корень, выпрыгнул наверх. Ольга смотрела с надеждой.
– Пошли, – сказал он, легонько щёлкнув её по носу. Забрал свёрток.Вопреки канонам, пойдём против течения. Что-то такое там определённо работало, вроде мотора…
– Правда? – и её лицо озарилось такой радостью, что Мазур, честное слово, задохнулся от нежности. И сказал:
– Правда. Чухал там моторчик… Так что – процессия шагает!
– А если там… эти?
– Три патрона – это, конечно, несерьёзно, – сказал он, оглядев автомат. – Но пуля, как известно, дура… Побачим.
И решительно сделал первый шаг по грязи, тут же радостно ухватившей за ноги. Обернулся к Ольге, воодушевлённо поспешавшей следом:
– Одного боюсь: не начали бы в нас тазиками швырять из-за первого же забора. Видок у нас…
– У нас? – она подняла брови совсем уже весело. – Я-то вполне прилично выгляжу, разве что извозилась по уши, ты на себя посмотри – Конан-варвар…
От полноты чувств он хотел было испустить звериный клич – но вовремя сдержался. Совсем не оттого, что выглядело бы несолидно. Там и в самом деле мог оказаться черт-те кто. И опасность не обязательно должна исходить от Прохора. Таёжный народ давненько испортился – предположим, и при царе-батюшке встречались варнаки и живорезы, но когда семьдесят лет строят коммунизм, а потом ещё десять – капитализм, нравы не просто испортятся, а придут в полный раздрай…