Страница:
На дне валялись кости, ветки, какой-то мусор, падалью воняло вовсе уж нестерпимо, и что-то живое, большое, сильное с недовольным ворчанием заворочалось прямо под помостом, заскреблось по бетонированным, отвесным стенкам ямы.
Дружно взвизгнули женщины, и Мазур сообразил наконец что это и есть пресловутая медвежья яма. Сам инстинктивно отшатнулся от невысокого барьерчика, а остальные уже жались у запертой калитки.
Но медведя прекрасно было видно и оттуда. Он косолапо вышел на середину, громадный, неуклюже-грациозный, встал столбиком, шумно нюхая воздух, развернулся в сторону людей на помосте, коротко, утробно прорычал. И остался на том же месте – видимо, давно успел сообразить, что людей с этих двух насестов ему ни за что не стащить, а потому не стоит и суетиться. Медведь животное умное, не зря таёжный кочевой народ верит, что человек именно от косолапого амикана[5] и произошёл… Как любил говаривать майор Султреков, поддавши, «аю-аю это вам не баю-баю»…
Мазур подошёл к краю, осторожненько попробовал – барьер держится вроде бы прочно. Медведь разглядывал его с нехорошим интересом, пустив из пасти струйку слюны. В тайге, в это время года косолапый почти всегда безопасен, но этот, Мазуру чутьё подсказывало, особенный… На противоположный помост вышли несколько человек. Медведь враз повернулся к ним. Кузьмич махнул картузом и крикнул:
– Вот вам, господа, и полная свобода выбора! Кто не хочет играть в хозяйские игры, перекрестись и сигай вниз! Один вот лодырничать настроился…
Он посторонился. Двое вытащили на помост отчаянно бьющегося человека – странно, но он не кричал, молча пытался вырваться. И тут же верзилы, рывком вздёрнув его в воздух, перевалили через барьер. Стало видно, что под мышками у него пропущена петля, он повис на толстой верёвке, отчаянно суча ногами, обеими руками вцепившись в эту самую верёвку, попытался даже по ней взобраться – но верёвку быстро вытравливали, человек опускался все ниже. И тут он завопил так, что волосы вставали дыбом. Медведь оживился, рысцой направился к тому месту. Мазур застыл, сжав тёсаные доски барьерчика.
Нечеловеческие крики проникали под череп, там, на противоположной стороне ямы, перекинули через ограду свободный конец верёвки, и она полетела к земле, свиваясь клубком. Ещё один жуткий вопль, короткое рявканье зверя – и медведь навалился на жертву, послышался хрип, крики смолкли, слышалось лишь довольное урчанье.
Мазур обернулся. Никто не смотрел вниз, все четверо, пряча лица, сбились в кучу у запертой калитки – сработал, должно быть, сохранившийся с первобытных времён инстинкт. Ему самому стало жутко, но он справился с собой, потому что слишком часто видел, на что способны люди в отношении себе подобных…
Покосился через плечо. Медведь, пятясь задом, волок неподвижное тело прямо под помост – там у него, видимо, было нечто вроде берлоги. Следом, размотавшись на всю длину, тащилась верёвка. Кузьмича и его людей на помосте уже не было.
Когда их выпустили с помоста, охранники без команды отступили подальше Мазур догадывался, что вид у него не самый добродушный. Ему нестерпимо хотелось кого-нибудь из них убить, голыми руками, как прекрасно умел. И неглупый Кузьмич не рискнул сесть на повозку – пошептавшись с одним из своих, забрал у него коня. В седле он, несмотря на годы, держался неплохо, поводья держал уверенно. Толстяк начал явственно поскуливать, и Мазур хлопнул его по шее, чтобы, не дай бог, не распространил истерику на остальных – Ольга и без того едва сдерживала слезы, а на Викторию вообще не хотелось смотреть.
…Вертолёт взлетел над заимкой, когда повозка выехала из тайги.
Поднявшись метров на пятьдесят, чуть клюнул носом и понёсся по прямой, с шелестящим свистом прошёл над повозкой, обдав могучей воздушной струёй.
Лошади заржали, метнулись вправо-влево, но тут же успокоились. Проводив вертушку взглядом, Мазур засёк направление, в котором она удалилась, чисто машинально, как будто это могло на что-то пригодиться… Похоже, вертолёт тот же самый.
Один из распахнувших ворота караульщиков шустро подбежал к тяжело слезавшему с коня Кузьмичу, зашептал что-то, тыча рукой в сторону терема.
Кузьмич выслушал, обернулся к вознице и махнул в ту же сторону. Повозка покатила к парадному крыльцу, окружённая всадниками. По-прежнему держась поодаль, Кузьмич распорядился:
– Слезайте, миряне, люди на вас посмотреть хотят…
На крыльце показались несколько человек – все в пятнистых камуфляжных комбинезонах и высоких ботинках, впереди вышагивал Прохор, одетый точно так же. Мазур разглядывал незнакомцев так, словно собирался запомнить навсегда, а они таращились на выстроившихся неровной шеренгой пленников с восторженным ужасом и лёгкой брезгливостью цивилизованных людей, угодивших в становище первобытного племени. Определённо это и были иностранные друзья Прохора – мужики уже не первой молодости, все четверо, но подтянутые, с прекрасными зубами, розовощёкие, а сухопарой светловолосой женщине Мазур готов был дать с ходу лет двадцать пять, но присмотрелся к её шее и набавил ещё двадцать. Все пятеро в этой одежде вовсе не казались ряжеными, комбинезоны сидели на них на удивление ловко – словом, все выглядят опытными охотниками, крепкими на ногу, сухопарая баба, опережая события, уже смотрит, словно прицеливается по бегущему…
На рукаве у каждого красовалась большая чёрная нашивка, круглая, с золотым ободком, изображением золотого арбалета в центре и аккуратными мелкими буквами Охотничий клуб «Золотой арбалет». Шрифт латинский:
Gunning-club «Golden Arbalest». Ну да, правильно, в английском «gunning» означает именно ружейную охоту. Хотя, если уж быть лингвистом, тут более уместно «to poach»[6], подумал Мазур. И уточнил про себя: ну коли уж пошла такая игра, гады, я вам тоже могу устроить «cubbing»[7]…
Поймав взгляд сухопарой блондинки, он усмехнулся и кивнул небрежно, чуть ли не презрительно. Должно быть, дама поняла нюансы – поджала губы, вздёрнула подбородок. Что-то тихо спросила у Прохора, тот ответил ей погромче, на английском. Мазур расслышал «спешиэл форсиз» и осклабился.
Потом громко спросил:
– Прохор Петрович, а вы их предупредили, что собираетесь дать мне пушечку?
Прохор, ухмыльнувшись, спокойно перевёл. Тот, что стоял с ним рядом, высоченный, поджарый, обиженно вскинулся, даже сделал шаг с крыльца, громко бросил:
– Переведите этому команчу: так даже интереснее, и добавьте, что я охотился на носорога без подстраховки…
– Команч и так все понял – ответил Мазур по-английски же. – До встречи сэр…
Высокий выдержал характер – сделал ручкой, ослепительно улыбаясь, кивнул:
– О, разумеется, сэр, до встречи… Как насчёт завтрашнего дня?
– Почту за честь, сэр, – сказал Мазур. – Вы знаете, где меня искать, сэр?
– Конечно, сэр…
– Черт, каков экземпляр! – не сдержавшись, воскликнула сухопарая. – Нет, мальчики, этот индеец мой, и если кто-то сунется меж ним и моим ружьём…
– Не могу вам ответить тем же, леди – оскалился Мазур.
До неё не сразу, но дошло, возмущённо задрала голову и ушла в дом. Прохор благостно улыбнулся и кивнул:
– Великолепно, майор, вы сразу взяли нужный тон, я рад, что все вы подружились… Не смею задерживать, – и перешёл на английский. – Пойдёмте, господа, прошу к столу…
– Ну, прошу до горницы! – заторопился охранник.
Уходя с остальными, Мазур внутренне кипел, но старался этого не показывать. Больше всего его взбесила именно эта вальяжная непринуждённость заморских визитёров, заранее смотревших на него, как на будущий трофей.
Положительно, в двадцатом столетии человечество немного одурело… И наплевать сейчас, что его собственные предки были ничуть не лучше, что таскали в баню крепостных девок и зашивали в медвежью шкуру проштрафившихся мужичков, а потом спускали борзых или меделянцев… Теперь во дворе – конец двадцатого века и охотиться на людей забавы ради есть безусловное извращение…
Потом ему в голову пришла немудрёная и унылая мысль: а может, Бог все же есть, и происходящее – как раз та самая пресловутая расплата «за грехи отцов»? Ольге – за все лихие грехи былых Вяземских, особенно опричных сподвижников Ивана Грозного, а ему – за всё, что натворили в прошлом гонористые и скорые на расправу шляхтичи с Поморья?
Нет, чересчур унылая была мысль, и верить в неё никак не хотелось… Не хочется полагать у Бога, в которого хоть и не веришь, но смутно уважаешь, такой жестокости – предположим, сам Мазур и заслужил кое-какое возмездие за прошлые художества, но Ольга-то в чём виновата?
В камере все было по-прежнему, никто и не подумал убрать рассыпанную по полу и нарам закуску. Мазур положил ещё подальше в угол нетронутую бутылку – может, удастся прихватить её с собой, вдруг и позволят. И в качестве дезинфицирующего средства пригодится, если случатся какие царапины – но, главное, можно распрекрасно обработать след, если пустят собак… Табачку ещё нужно выпросить побольше – с той же благородной целью…
– Но это же не может быть всерьёз… – медленно, растягивая слова, с нехорошим надрывом сказала Виктория. Она сидела на нарах и слегка раскачивалась взад-вперёд. – Фантасмагория, бред, проснуться нужно…
– Не получится, – серьёзно сказал Мазур. – Так что возьмите себя в руки, тут голову терять никак нельзя…
Он показал взглядом доктору – мол, что ты сидишь, как истукан, успокой бабу, – но тот восседал со столь потерянным видом, что бесполезны были любые намёки. Врезать хотелось, и все тут. Бог ты мой, хотя бы одного дельного мужика в напарники, не обязательно из своих – просто настоящего парня, не нытика. Может, оказавшись на воле, доктор оклемается, и из него выйдет толк?
Доктор в тайге – вещь полезная…
– Виктор, – сказал Мазур мягко. – Вы по каким болезням доктор?
– Что? – тот недоумевающе уставился на него. – А… Хирург.
Вещь в тайге полезная, повторил мысленно Мазур. Мало ли что. Сам он неплохо был научен оказывать первую помощь, но возможны неприятности, когда не обойтись без профессионала. Вот только как их намерены швырять в тайгу всей кучей или вразбивку?
Клацнул замок, дверь распахнулась. В камеру затолкнули человека и поддали ему в спину так, что он пролетел до середины, упал, завозился, пытаясь встать. Получалось плохо – он тоже был закован по рукам и ногам, однако цепи совсем короткие, чуть ли не наручники.
Мазур совсем было собрался встать и помочь, но вдруг узнал «штабс-капитана».
– Ого, – почти весело сказал он, не трогаясь с места. – Какие люди в гости к нам…
– Кузьмич! – взвыл новый жилец, пытаясь на четвереньках добраться до двери. – Христом-богом прошу, сука, посади в соседнюю!
– Сиди, ваше благомордие, – весело посоветовал в окошечко Кузьмич. – И убьют, так невелика потеря – потешат душеньку напоследок. А у меня ты давно в печёнках сидел, так что нет к тебе никакого расположения…
И окошечко звучно захлопнулось.
«Может, в самом деле удавить гада?» – лениво подумал Мазур. Так ведь, чего доброго, не уберут, до утра оставят, будет тут валяться…
Штабс после долгих усилий поднялся-таки на ноги, прижался к противоположной стене и взвыл:
– Ну, подходи, суки! Подходи! Кто первый?
Лицо у него было опухшее – памятка от жизнерадостных таёжных комаров глаза самую чуточку отсвечивали безумием, однако не похоже, чтобы окончательно рехнулся.
Толстяк с кровожадным выражением лица на четвереньках пополз к краю нар, волоча звенящие цепи.
– А-атставить, – громко сказал ему Мазур. – Не люблю тех, кто храбер задним числом…
Толстый бросил на него злой взгляд, но вернулся на место. Штабс презрительно прищурился – пожалуй, он лучше владел собой, чем показалось сначала. Тогда с нар вознамерилась было слезть Виктория, однако Мазур без церемоний придержал её за цепь, пожал плечами:
– Мне что, нянькой при вас состоять?
– Пустите! – она дёрнулась, повернулась к мужу. – Ну, а ты что сидишь? Опять будешь свечку держать? Знаешь, что он со мной делал? И как? Слизень… – в её голосе прозвучало такое презрение, что Мазуру стало неуютно. – Иди, свечечку попроси, у тебя хорошо получается…
– Вика… – доктор, побагровев и рыская взглядом, попытался взять её за руку. Она гневно вырвалась:
– Иди ты! – кивком указала на Ольгу. – Почему её здесь никто не трахает? А? Почему её не трахают, а надо мной собственный муж свечку держит? Ой, ты и мразь… Подойди, дай ему в морду!
– Вика, да кончай ты, – ухмыляясь, посоветовал штабс. – Подошла бы лучше, да отсосала, кто знает, вдруг последний раз оргазм ловишь… И не смотри ты так страдальчески, я ж помню, что колодой ты не лежала, а примерно с середины процесса очень даже активно подмахивала…
Доктор полез с нар. Пригнувшись и подобравшись, штабс сказал крайне многообещающе:
– Ну подойди, фершал сраный, без яиц останешься… Ну?
Доктор неловко затоптался у нар и потому безнадёжно упустил момент, когда следует без всяких колебаний бросаться и бить. Мазур мысленно плюнул, Викторию ему было по-настоящему жаль. Штабс молча скалился, и вид у него был по-звериному внушительный. Уже спокойно, зная, что драки не будет, с улыбкой процедил:
– Нет, Виктоша, может, и правда перепихнемся напоследок? Все ж приговорённые, что в этикет-то играть?
– Ну, хватит, – сказал Мазур громко. – Лично я намерен отдыхать, а потому попрошу тишины. И если её не будет, я её сам постараюсь создать… Всем понятно?
– О! – сказал штабс удовлетворённо. – Наконец-то в камере появился толковый капо, душа радуется…
Мазур слез с нар, вразвалочку подошёл к нему, мирно постоял рядом, глядя, как тот нервничает, потом сделал неуловимое движение ногой. Штабс рухнул, как подкошенный, но Мазур успел его подхватить, бережно опустил на пол, присел рядом и тихо сказал:
– А с тобой мы сейчас, выкидыш сучий, побеседуем. Я у тебя буду спрашивать всё, что знаешь про охоту, а ты – отвечать подробно и серьёзно…
– Не пойдёт, – сказал тот спокойно, – И на хрен мне это сдалось? Умри ты сегодня, а я – завтра, вот тебе и вся простая житейская мораль.
– Знаешь ведь кое-что?
– Ну и знаю, а смысл?
– Водки дам, – сказал Мазур. – Целёхонькую бутылочку, гульнёшь напоследок. Вообще, обсудим варианты…
– В напарники зовёшь?
– Возможно, – сказал Мазур. – Хоть ты и козёл, а придётся…
– Не пойдёт. Не нужен мне ни напарник, ни водочка – я уж лучше завтра на трезвую голову попытаюсь сдать себе хорошую карту…
– Ладно, – сказал Мазур. – Коли так, так дак… Методику спецназа по части душевных бесед с пленными знаешь? У меня времени нет, попробую самое простенькое и надёжное – берётся спичка, заталкивается головкой наружу в твой окаянный орган, и поджигается, понятно. Запоёшь, как Шаляпин, вот только писаться потом не сможешь… Ольга, кинь спички!
Он не блефовал – коли уж попался такой «язык», грех было не использовать ситуацию, тут не до гуманизма.
– Кузьмич! – диким голосом заорал штабс – Пытками секреты вытягивают!
Замок лязгнул мгновенно – должно быть, старец бдил возле окошечка, из поганого любопытства живо интересуясь развитием событий. Целясь в Мазура из двух автоматов, заставили влезть на нары, а штабса выволокли, слышно было, как отпирают соседнюю камеру.
– Ну, за тобой глаз да глаз нужен, майор, – покачал головой Кузьмич. – Только решишь, что ты успокоился, – ан опять сюрприз…
– Ешьте на здоровьичко, – кивнул Мазур.
В камере стояла тишина. Виктория лежала лицом вниз, плечи подрагивали.
Доктор с толстяком тоже устроились ничком. Ольга стояла на коленях в углу нар, уставившись в потолок, шевеля губами. Мазур хотел спросить что-то, она отмахнулась, и это продолжалось минут пять. Наконец она села нормально, принуждённо улыбнулась и сказала важно:
– Кирилл, я молилась. Плохо получается, почти что и не знаю ничего, а вдруг поможет… Ты бы тоже…
– Я хоть и крещёный, а неверующий, – сказал Мазур вяло. – Боюсь, не поможет. А тебя и не крестили даже, малыш…
Глава 8
Дружно взвизгнули женщины, и Мазур сообразил наконец что это и есть пресловутая медвежья яма. Сам инстинктивно отшатнулся от невысокого барьерчика, а остальные уже жались у запертой калитки.
Но медведя прекрасно было видно и оттуда. Он косолапо вышел на середину, громадный, неуклюже-грациозный, встал столбиком, шумно нюхая воздух, развернулся в сторону людей на помосте, коротко, утробно прорычал. И остался на том же месте – видимо, давно успел сообразить, что людей с этих двух насестов ему ни за что не стащить, а потому не стоит и суетиться. Медведь животное умное, не зря таёжный кочевой народ верит, что человек именно от косолапого амикана[5] и произошёл… Как любил говаривать майор Султреков, поддавши, «аю-аю это вам не баю-баю»…
Мазур подошёл к краю, осторожненько попробовал – барьер держится вроде бы прочно. Медведь разглядывал его с нехорошим интересом, пустив из пасти струйку слюны. В тайге, в это время года косолапый почти всегда безопасен, но этот, Мазуру чутьё подсказывало, особенный… На противоположный помост вышли несколько человек. Медведь враз повернулся к ним. Кузьмич махнул картузом и крикнул:
– Вот вам, господа, и полная свобода выбора! Кто не хочет играть в хозяйские игры, перекрестись и сигай вниз! Один вот лодырничать настроился…
Он посторонился. Двое вытащили на помост отчаянно бьющегося человека – странно, но он не кричал, молча пытался вырваться. И тут же верзилы, рывком вздёрнув его в воздух, перевалили через барьер. Стало видно, что под мышками у него пропущена петля, он повис на толстой верёвке, отчаянно суча ногами, обеими руками вцепившись в эту самую верёвку, попытался даже по ней взобраться – но верёвку быстро вытравливали, человек опускался все ниже. И тут он завопил так, что волосы вставали дыбом. Медведь оживился, рысцой направился к тому месту. Мазур застыл, сжав тёсаные доски барьерчика.
Нечеловеческие крики проникали под череп, там, на противоположной стороне ямы, перекинули через ограду свободный конец верёвки, и она полетела к земле, свиваясь клубком. Ещё один жуткий вопль, короткое рявканье зверя – и медведь навалился на жертву, послышался хрип, крики смолкли, слышалось лишь довольное урчанье.
Мазур обернулся. Никто не смотрел вниз, все четверо, пряча лица, сбились в кучу у запертой калитки – сработал, должно быть, сохранившийся с первобытных времён инстинкт. Ему самому стало жутко, но он справился с собой, потому что слишком часто видел, на что способны люди в отношении себе подобных…
Покосился через плечо. Медведь, пятясь задом, волок неподвижное тело прямо под помост – там у него, видимо, было нечто вроде берлоги. Следом, размотавшись на всю длину, тащилась верёвка. Кузьмича и его людей на помосте уже не было.
Когда их выпустили с помоста, охранники без команды отступили подальше Мазур догадывался, что вид у него не самый добродушный. Ему нестерпимо хотелось кого-нибудь из них убить, голыми руками, как прекрасно умел. И неглупый Кузьмич не рискнул сесть на повозку – пошептавшись с одним из своих, забрал у него коня. В седле он, несмотря на годы, держался неплохо, поводья держал уверенно. Толстяк начал явственно поскуливать, и Мазур хлопнул его по шее, чтобы, не дай бог, не распространил истерику на остальных – Ольга и без того едва сдерживала слезы, а на Викторию вообще не хотелось смотреть.
…Вертолёт взлетел над заимкой, когда повозка выехала из тайги.
Поднявшись метров на пятьдесят, чуть клюнул носом и понёсся по прямой, с шелестящим свистом прошёл над повозкой, обдав могучей воздушной струёй.
Лошади заржали, метнулись вправо-влево, но тут же успокоились. Проводив вертушку взглядом, Мазур засёк направление, в котором она удалилась, чисто машинально, как будто это могло на что-то пригодиться… Похоже, вертолёт тот же самый.
Один из распахнувших ворота караульщиков шустро подбежал к тяжело слезавшему с коня Кузьмичу, зашептал что-то, тыча рукой в сторону терема.
Кузьмич выслушал, обернулся к вознице и махнул в ту же сторону. Повозка покатила к парадному крыльцу, окружённая всадниками. По-прежнему держась поодаль, Кузьмич распорядился:
– Слезайте, миряне, люди на вас посмотреть хотят…
На крыльце показались несколько человек – все в пятнистых камуфляжных комбинезонах и высоких ботинках, впереди вышагивал Прохор, одетый точно так же. Мазур разглядывал незнакомцев так, словно собирался запомнить навсегда, а они таращились на выстроившихся неровной шеренгой пленников с восторженным ужасом и лёгкой брезгливостью цивилизованных людей, угодивших в становище первобытного племени. Определённо это и были иностранные друзья Прохора – мужики уже не первой молодости, все четверо, но подтянутые, с прекрасными зубами, розовощёкие, а сухопарой светловолосой женщине Мазур готов был дать с ходу лет двадцать пять, но присмотрелся к её шее и набавил ещё двадцать. Все пятеро в этой одежде вовсе не казались ряжеными, комбинезоны сидели на них на удивление ловко – словом, все выглядят опытными охотниками, крепкими на ногу, сухопарая баба, опережая события, уже смотрит, словно прицеливается по бегущему…
На рукаве у каждого красовалась большая чёрная нашивка, круглая, с золотым ободком, изображением золотого арбалета в центре и аккуратными мелкими буквами Охотничий клуб «Золотой арбалет». Шрифт латинский:
Gunning-club «Golden Arbalest». Ну да, правильно, в английском «gunning» означает именно ружейную охоту. Хотя, если уж быть лингвистом, тут более уместно «to poach»[6], подумал Мазур. И уточнил про себя: ну коли уж пошла такая игра, гады, я вам тоже могу устроить «cubbing»[7]…
Поймав взгляд сухопарой блондинки, он усмехнулся и кивнул небрежно, чуть ли не презрительно. Должно быть, дама поняла нюансы – поджала губы, вздёрнула подбородок. Что-то тихо спросила у Прохора, тот ответил ей погромче, на английском. Мазур расслышал «спешиэл форсиз» и осклабился.
Потом громко спросил:
– Прохор Петрович, а вы их предупредили, что собираетесь дать мне пушечку?
Прохор, ухмыльнувшись, спокойно перевёл. Тот, что стоял с ним рядом, высоченный, поджарый, обиженно вскинулся, даже сделал шаг с крыльца, громко бросил:
– Переведите этому команчу: так даже интереснее, и добавьте, что я охотился на носорога без подстраховки…
– Команч и так все понял – ответил Мазур по-английски же. – До встречи сэр…
Высокий выдержал характер – сделал ручкой, ослепительно улыбаясь, кивнул:
– О, разумеется, сэр, до встречи… Как насчёт завтрашнего дня?
– Почту за честь, сэр, – сказал Мазур. – Вы знаете, где меня искать, сэр?
– Конечно, сэр…
– Черт, каков экземпляр! – не сдержавшись, воскликнула сухопарая. – Нет, мальчики, этот индеец мой, и если кто-то сунется меж ним и моим ружьём…
– Не могу вам ответить тем же, леди – оскалился Мазур.
До неё не сразу, но дошло, возмущённо задрала голову и ушла в дом. Прохор благостно улыбнулся и кивнул:
– Великолепно, майор, вы сразу взяли нужный тон, я рад, что все вы подружились… Не смею задерживать, – и перешёл на английский. – Пойдёмте, господа, прошу к столу…
– Ну, прошу до горницы! – заторопился охранник.
Уходя с остальными, Мазур внутренне кипел, но старался этого не показывать. Больше всего его взбесила именно эта вальяжная непринуждённость заморских визитёров, заранее смотревших на него, как на будущий трофей.
Положительно, в двадцатом столетии человечество немного одурело… И наплевать сейчас, что его собственные предки были ничуть не лучше, что таскали в баню крепостных девок и зашивали в медвежью шкуру проштрафившихся мужичков, а потом спускали борзых или меделянцев… Теперь во дворе – конец двадцатого века и охотиться на людей забавы ради есть безусловное извращение…
Потом ему в голову пришла немудрёная и унылая мысль: а может, Бог все же есть, и происходящее – как раз та самая пресловутая расплата «за грехи отцов»? Ольге – за все лихие грехи былых Вяземских, особенно опричных сподвижников Ивана Грозного, а ему – за всё, что натворили в прошлом гонористые и скорые на расправу шляхтичи с Поморья?
Нет, чересчур унылая была мысль, и верить в неё никак не хотелось… Не хочется полагать у Бога, в которого хоть и не веришь, но смутно уважаешь, такой жестокости – предположим, сам Мазур и заслужил кое-какое возмездие за прошлые художества, но Ольга-то в чём виновата?
В камере все было по-прежнему, никто и не подумал убрать рассыпанную по полу и нарам закуску. Мазур положил ещё подальше в угол нетронутую бутылку – может, удастся прихватить её с собой, вдруг и позволят. И в качестве дезинфицирующего средства пригодится, если случатся какие царапины – но, главное, можно распрекрасно обработать след, если пустят собак… Табачку ещё нужно выпросить побольше – с той же благородной целью…
– Но это же не может быть всерьёз… – медленно, растягивая слова, с нехорошим надрывом сказала Виктория. Она сидела на нарах и слегка раскачивалась взад-вперёд. – Фантасмагория, бред, проснуться нужно…
– Не получится, – серьёзно сказал Мазур. – Так что возьмите себя в руки, тут голову терять никак нельзя…
Он показал взглядом доктору – мол, что ты сидишь, как истукан, успокой бабу, – но тот восседал со столь потерянным видом, что бесполезны были любые намёки. Врезать хотелось, и все тут. Бог ты мой, хотя бы одного дельного мужика в напарники, не обязательно из своих – просто настоящего парня, не нытика. Может, оказавшись на воле, доктор оклемается, и из него выйдет толк?
Доктор в тайге – вещь полезная…
– Виктор, – сказал Мазур мягко. – Вы по каким болезням доктор?
– Что? – тот недоумевающе уставился на него. – А… Хирург.
Вещь в тайге полезная, повторил мысленно Мазур. Мало ли что. Сам он неплохо был научен оказывать первую помощь, но возможны неприятности, когда не обойтись без профессионала. Вот только как их намерены швырять в тайгу всей кучей или вразбивку?
Клацнул замок, дверь распахнулась. В камеру затолкнули человека и поддали ему в спину так, что он пролетел до середины, упал, завозился, пытаясь встать. Получалось плохо – он тоже был закован по рукам и ногам, однако цепи совсем короткие, чуть ли не наручники.
Мазур совсем было собрался встать и помочь, но вдруг узнал «штабс-капитана».
– Ого, – почти весело сказал он, не трогаясь с места. – Какие люди в гости к нам…
– Кузьмич! – взвыл новый жилец, пытаясь на четвереньках добраться до двери. – Христом-богом прошу, сука, посади в соседнюю!
– Сиди, ваше благомордие, – весело посоветовал в окошечко Кузьмич. – И убьют, так невелика потеря – потешат душеньку напоследок. А у меня ты давно в печёнках сидел, так что нет к тебе никакого расположения…
И окошечко звучно захлопнулось.
«Может, в самом деле удавить гада?» – лениво подумал Мазур. Так ведь, чего доброго, не уберут, до утра оставят, будет тут валяться…
Штабс после долгих усилий поднялся-таки на ноги, прижался к противоположной стене и взвыл:
– Ну, подходи, суки! Подходи! Кто первый?
Лицо у него было опухшее – памятка от жизнерадостных таёжных комаров глаза самую чуточку отсвечивали безумием, однако не похоже, чтобы окончательно рехнулся.
Толстяк с кровожадным выражением лица на четвереньках пополз к краю нар, волоча звенящие цепи.
– А-атставить, – громко сказал ему Мазур. – Не люблю тех, кто храбер задним числом…
Толстый бросил на него злой взгляд, но вернулся на место. Штабс презрительно прищурился – пожалуй, он лучше владел собой, чем показалось сначала. Тогда с нар вознамерилась было слезть Виктория, однако Мазур без церемоний придержал её за цепь, пожал плечами:
– Мне что, нянькой при вас состоять?
– Пустите! – она дёрнулась, повернулась к мужу. – Ну, а ты что сидишь? Опять будешь свечку держать? Знаешь, что он со мной делал? И как? Слизень… – в её голосе прозвучало такое презрение, что Мазуру стало неуютно. – Иди, свечечку попроси, у тебя хорошо получается…
– Вика… – доктор, побагровев и рыская взглядом, попытался взять её за руку. Она гневно вырвалась:
– Иди ты! – кивком указала на Ольгу. – Почему её здесь никто не трахает? А? Почему её не трахают, а надо мной собственный муж свечку держит? Ой, ты и мразь… Подойди, дай ему в морду!
– Вика, да кончай ты, – ухмыляясь, посоветовал штабс. – Подошла бы лучше, да отсосала, кто знает, вдруг последний раз оргазм ловишь… И не смотри ты так страдальчески, я ж помню, что колодой ты не лежала, а примерно с середины процесса очень даже активно подмахивала…
Доктор полез с нар. Пригнувшись и подобравшись, штабс сказал крайне многообещающе:
– Ну подойди, фершал сраный, без яиц останешься… Ну?
Доктор неловко затоптался у нар и потому безнадёжно упустил момент, когда следует без всяких колебаний бросаться и бить. Мазур мысленно плюнул, Викторию ему было по-настоящему жаль. Штабс молча скалился, и вид у него был по-звериному внушительный. Уже спокойно, зная, что драки не будет, с улыбкой процедил:
– Нет, Виктоша, может, и правда перепихнемся напоследок? Все ж приговорённые, что в этикет-то играть?
– Ну, хватит, – сказал Мазур громко. – Лично я намерен отдыхать, а потому попрошу тишины. И если её не будет, я её сам постараюсь создать… Всем понятно?
– О! – сказал штабс удовлетворённо. – Наконец-то в камере появился толковый капо, душа радуется…
Мазур слез с нар, вразвалочку подошёл к нему, мирно постоял рядом, глядя, как тот нервничает, потом сделал неуловимое движение ногой. Штабс рухнул, как подкошенный, но Мазур успел его подхватить, бережно опустил на пол, присел рядом и тихо сказал:
– А с тобой мы сейчас, выкидыш сучий, побеседуем. Я у тебя буду спрашивать всё, что знаешь про охоту, а ты – отвечать подробно и серьёзно…
– Не пойдёт, – сказал тот спокойно, – И на хрен мне это сдалось? Умри ты сегодня, а я – завтра, вот тебе и вся простая житейская мораль.
– Знаешь ведь кое-что?
– Ну и знаю, а смысл?
– Водки дам, – сказал Мазур. – Целёхонькую бутылочку, гульнёшь напоследок. Вообще, обсудим варианты…
– В напарники зовёшь?
– Возможно, – сказал Мазур. – Хоть ты и козёл, а придётся…
– Не пойдёт. Не нужен мне ни напарник, ни водочка – я уж лучше завтра на трезвую голову попытаюсь сдать себе хорошую карту…
– Ладно, – сказал Мазур. – Коли так, так дак… Методику спецназа по части душевных бесед с пленными знаешь? У меня времени нет, попробую самое простенькое и надёжное – берётся спичка, заталкивается головкой наружу в твой окаянный орган, и поджигается, понятно. Запоёшь, как Шаляпин, вот только писаться потом не сможешь… Ольга, кинь спички!
Он не блефовал – коли уж попался такой «язык», грех было не использовать ситуацию, тут не до гуманизма.
– Кузьмич! – диким голосом заорал штабс – Пытками секреты вытягивают!
Замок лязгнул мгновенно – должно быть, старец бдил возле окошечка, из поганого любопытства живо интересуясь развитием событий. Целясь в Мазура из двух автоматов, заставили влезть на нары, а штабса выволокли, слышно было, как отпирают соседнюю камеру.
– Ну, за тобой глаз да глаз нужен, майор, – покачал головой Кузьмич. – Только решишь, что ты успокоился, – ан опять сюрприз…
– Ешьте на здоровьичко, – кивнул Мазур.
В камере стояла тишина. Виктория лежала лицом вниз, плечи подрагивали.
Доктор с толстяком тоже устроились ничком. Ольга стояла на коленях в углу нар, уставившись в потолок, шевеля губами. Мазур хотел спросить что-то, она отмахнулась, и это продолжалось минут пять. Наконец она села нормально, принуждённо улыбнулась и сказала важно:
– Кирилл, я молилась. Плохо получается, почти что и не знаю ничего, а вдруг поможет… Ты бы тоже…
– Я хоть и крещёный, а неверующий, – сказал Мазур вяло. – Боюсь, не поможет. А тебя и не крестили даже, малыш…
Глава 8
БЕГ МЕЖ ДЕРЕВЬЕВ
Назавтра он проснулся рано, когда все остальные ещё спали, тихонько лежал и пускал дым в потолок. Настроение нельзя было назвать ни скверным, ни весёлым – просто перед ним возникла очередная задача, на сей раз поставленная не мудрыми и всезнающими отцами-командирами, а самой жизнью. Не просто остаться в живых и добраться до безопасных мест, но ещё и вывести любимую женщину. Впервые за четверть века – столь личная задача. Это и хорошо, и плохо. С одной стороны, за ним на сей раз не стояла пресловутая мощь государства (она и раньше за ним не особенно-то стояла, потому что полагаться приходилось только на себя, акваланг и нож), с другой – он был совершенно свободен. Работал только на себя.
Вскоре подхватились эскулап и толстяк – с мятыми физиономиями, носившими печать похмельного страдания. Не умеет пить интеллигенция, злорадно констатировал Мазур, поплыли с одного литрового флакона. Царапины на фейсе у толстяка уже давно подёрнулись коричневой корочкой, и выглядел он живописно, да к тому же страдальчески стенал и звенел цепями, что твоё привидение, и потому быстро разбудил женщин.
– Нет уж, зверь зебра, – сказал Мазур, подметив бросаемые на нетронутую бутылку жадные взгляды – Перебьёшься. Это мой неприкосновенный запас, да и тебе по тайге ещё чапать…
– Ой, доберусь я до милиции…
– Неплохая идея, – сказал Мазур. – Вот только в жизнь её претворить будет ещё труднее, чем коммунизм. Так что не целься ты на мою водку, кандидат в доктора… кстати, ты чего кандидат-то?
– Биологических наук, – хмуро признался Чугунков.
– А конкретно?
– Метаболизм простейших…
– То-то ты и ведёшь себя, как простейшее. Одним словом, профессия в тайге полностью бесполезная… Ладно, тебя, по крайней мере, съесть можно, ты упитанный. Виктория, а вы, кстати, по жизни кто?
– Тоже совершенно бесполезная – вымученно улыбнулась она. – Экономист.
– Вроде Явлинского, или настоящий, на жалованье?
– На жалованье… – она помолчала и неожиданно спросила: – Вы ведь нас не бросите?
«Интересно, а на хрен вы мне все сдались, такие милые?» – чуть не бухнул Мазур вслух, но вовремя сдержался. Не хотелось озвереть окончательно. Люди как-никак. На ихние денежки тебя четверть века и содержали.
– Не бросите? – настойчиво повторила Виктория. – В вас сразу сила чувствуется…
– Ты под него ещё прямо сейчас примостись, – язвительно бросил герр доктор.
– Скот, – отрезала она, не оборачиваясь, неотрывно глядя на Мазура со столь собачьей преданностью, что ему стало неловко. – Вы ведь сможете, а?
– Да попытаюсь, – пожал он плечами. – Если только нас и в самом деле будут отпускать всей кучей…
– Кучей, похоже, – кивнула Виктория. – Этот подонок, которого свои потом разжаловали, определённо намекал…
А что, это похоже на здешнюю методику, подумал Мазур. На здешний чёрный юмор. Табунок столь разных людей, выброшенный в дикую тайгу, практически с первого же момента взорвётся противоречиями и конфликтами – и, вполне возможно, начнёт катастрофически терять темп. Мазур слишком долго командовал людьми, чтобы этого не понимать. Значит, с первых же минут нужно внести определённость, либо бросить их всех к такой-то матери, либо ударными темпами навести орднунг – без капли демократии и плюрализма. Не нравится, пусть катятся по любым азимутам, благо азимутов немеряно…
Окошечко распахнулось, оттуда жизнерадостно возвестили:
– С добрым утром, гости дорогие!
Мазур спрыгнул с нар, лениво направился к двери. Рожа сразу же отпрянула от окошечка.
– Жратва-то будет? – спросил Мазур, остановившись.
– Перебьётесь, – хихикнули в коридоре. – Вам же лучше на полный желудок не разбежишься… Ну что, идти к управителю, докладывать – мол, готовы к трудовым свершениям?
– А валяй, – сказал Мазур.
Вскоре в коридоре затопотали шаги. Окошечко вновь открыли, позвали:
– Господин Минаев с супружницей, на склад пожалуйте!
Мазур подхватил бутылку, сунул в карман сигареты – а больше багажа и не было. Смешно сказать, но из тюрьмы он выходил радостно – и видел по лицу Ольги, что она тоже охвачена чем-то вроде энтузиазма.
Склад, оказалось, размещался рядышком, в соседнем здании, лабазе с резьбой по коньку крыши, протянувшемся параллельно ограде метров на полсотни. По обе стороны широкого коридора солидные двери с висячими замками, пахнет причудливой смесью съедобного и несъедобного: новыми, ненадёванными кожаными сапогами, сухофруктами, копчёным мясом, какой-то химией – стиральным порошком, что ли – ружейной смазкой, шоколадными конфетами…
– Вон туда шагайте, – распорядился охранник. – В конец, где дверь распахнута…
Дверь-то была распахнута – но в двух шагах от порога во всю ширину и высоту немаленькой комнаты красовалась железная решётка, тщательно заделанная в стены, пол и потолок. Имевшаяся в ней дверца была снабжена замком, окошечко с полукруглым верхом небольшое, едва просунуть голову – а за решёткой громоздились штабелями картонные, деревянные ящики, бочонки, шкафы. И восседал за чёрной конторкой Ермолай свет Кузьмич – в очках с тонкой позолоченной оправой, и впрямь как две капли воды похожий сейчас на купеческого приказчика, приготовившегося менять у тунгусишек соболей на водку.
– Здравствуй, старче божий, – сказал Мазур. – Что это ты от меня, вовсе даже безобидного, за решётку спрятался? А приятно тебя за решёткой-то видеть, честно говорю…
– Так это с какой стороны посмотреть… – проворчал Кузьмич. – Ты гордыней не надувайся, сокол, не стали бы ради тебя одного решётку воздвигать. У нас тут раньше была холодная, где куковал нерадивый народишко – ну, а потом настоящую тюрьму построили, надобность отпала, только решётку убирать не стали, чего зря возиться? И ведь пригодилось. Не будь тут решёточки, ты бы меня, слабого, и пришибить мог…
– Мог бы, каюсь, – сказал Мазур. – У меня к тебе нездоровая тяга какая-то, так и тянет обнять тебя за шейку нежно и держать, пока ножками сучить не перестанешь…
– Вот я и говорю, – стараясь хранить полнейшую невозмутимость, кивнул Кузьмич. – Хорошая вещь – решёточка… Ну, раздевайтесь, други. Новомодные придумки по имени «трусы» можете оставить, а все верхнее кидайте сюда мне, новую одежду получите, красивую, вовсе даже ненадёванную… Эй, а водочку ты что, с собой взять навострился?
– А что, нельзя? – спросил насторожённо Мазур, стягивая тельняшку. – Или у вас, как в старые времена, на работе положено соблюдать полную трезвость?
– Да вроде не было такого запрета, – подумав, заключил Кузьмич. – Так что прихватывай. Оно, в принципе, всё равно – за пьяным зайцем гоняться, или за трезвым…
– Сигареты тоже оставлю? С зажигалкой?
– Оставляй, я сегодня добрый. От прекрасной погоды, должно быть. Это какой же у тебя размерчик, дай прикину…
– Пятидесятый.
– Ну, такой точности я тебе не обещаю – не магазин модного платья, как-никак. Подберу, что ближе всего… Держи.
Он вытолкнул в окошечко ярко-красный рулон, за ним – ярко-жёлтый. Мазур встряхнул обнову, разворачивая. Жёлтый спортивный костюм и синтетическая куртка с капюшоном – столь пронзительных, химических колеров, что резало глаза. Человек в такой одежде среди тайги виден за километр – вот они что придумали, охотнички бравые…
Следом вылетела одежда для Ольги – тех же попугайских расцветок.
– Ну, удружил я вам? – спросил Кузьмич заботливо. – Одежда первый сорт. Ты посмотри, как твоей жёнушке апельсиновый цвет к лицу, а уж коса-то на алом так золотом и отливает…
– Дизайнер ты у нас, дед, – хмыкнул Мазур.
– Стараемся, как можем – скромно ответил Кузьмич. – Меряйте обувку, хорошие мои, по ноге подбирайте, тут вам никаких препонов никто чинить не собирается…
И принялся выкидывать в окошечко кучу разноцветных кроссовок. Сволочной старикан угодил в точку – Ольге этот костюм и в самом деле был к лицу, смотрелась сущей красавицей, но сейчас Мазур предпочёл бы для неё что-нибудь предельно маскировочное… Да и для себя тоже. Он придирчиво проследил, чтобы Ольга выбрала себе обувь впору. В тайге главное ноги. Натянул носки – хоть они-то, слава богу, темно-синие – обулся, заставил Ольгу зашнуровать кроссовки, пошагать и попрыгать. Убедившись, что все в порядке, кивнул Кузьмичу:
– Мерси за одёжку. На чаек, извини, дать не могу, в кармане ни полушки…
– Благодарствуем, не за деньги стараемся, – медовым голоском ответил чёртов старик. – Ты обувь-то ненужную собери и назад мне покидай, чтоб беспорядка не разводить… Да на пол кидай, а не в меня, с тебя станется…
– Держи, – сказал Мазур, сваливая все назад. И усмотрел за приоткрытой дверцей фанерного шкафа груду длинных пакетиков в ярких упаковках. – Кузьмич, это что у тебя там?
– Богомерзкое изобретение, – бросил Кузьмич, брезгливо оглянувшись на полку с презервативами.
– А нельзя ли упаковочку этого самого богомерзкого? А лучше две.
– Сокол, да ты, никак, на приятное времяпровождение настроился? Ты у нас, говоря книжным языком, оптимист…
Вскоре подхватились эскулап и толстяк – с мятыми физиономиями, носившими печать похмельного страдания. Не умеет пить интеллигенция, злорадно констатировал Мазур, поплыли с одного литрового флакона. Царапины на фейсе у толстяка уже давно подёрнулись коричневой корочкой, и выглядел он живописно, да к тому же страдальчески стенал и звенел цепями, что твоё привидение, и потому быстро разбудил женщин.
– Нет уж, зверь зебра, – сказал Мазур, подметив бросаемые на нетронутую бутылку жадные взгляды – Перебьёшься. Это мой неприкосновенный запас, да и тебе по тайге ещё чапать…
– Ой, доберусь я до милиции…
– Неплохая идея, – сказал Мазур. – Вот только в жизнь её претворить будет ещё труднее, чем коммунизм. Так что не целься ты на мою водку, кандидат в доктора… кстати, ты чего кандидат-то?
– Биологических наук, – хмуро признался Чугунков.
– А конкретно?
– Метаболизм простейших…
– То-то ты и ведёшь себя, как простейшее. Одним словом, профессия в тайге полностью бесполезная… Ладно, тебя, по крайней мере, съесть можно, ты упитанный. Виктория, а вы, кстати, по жизни кто?
– Тоже совершенно бесполезная – вымученно улыбнулась она. – Экономист.
– Вроде Явлинского, или настоящий, на жалованье?
– На жалованье… – она помолчала и неожиданно спросила: – Вы ведь нас не бросите?
«Интересно, а на хрен вы мне все сдались, такие милые?» – чуть не бухнул Мазур вслух, но вовремя сдержался. Не хотелось озвереть окончательно. Люди как-никак. На ихние денежки тебя четверть века и содержали.
– Не бросите? – настойчиво повторила Виктория. – В вас сразу сила чувствуется…
– Ты под него ещё прямо сейчас примостись, – язвительно бросил герр доктор.
– Скот, – отрезала она, не оборачиваясь, неотрывно глядя на Мазура со столь собачьей преданностью, что ему стало неловко. – Вы ведь сможете, а?
– Да попытаюсь, – пожал он плечами. – Если только нас и в самом деле будут отпускать всей кучей…
– Кучей, похоже, – кивнула Виктория. – Этот подонок, которого свои потом разжаловали, определённо намекал…
А что, это похоже на здешнюю методику, подумал Мазур. На здешний чёрный юмор. Табунок столь разных людей, выброшенный в дикую тайгу, практически с первого же момента взорвётся противоречиями и конфликтами – и, вполне возможно, начнёт катастрофически терять темп. Мазур слишком долго командовал людьми, чтобы этого не понимать. Значит, с первых же минут нужно внести определённость, либо бросить их всех к такой-то матери, либо ударными темпами навести орднунг – без капли демократии и плюрализма. Не нравится, пусть катятся по любым азимутам, благо азимутов немеряно…
Окошечко распахнулось, оттуда жизнерадостно возвестили:
– С добрым утром, гости дорогие!
Мазур спрыгнул с нар, лениво направился к двери. Рожа сразу же отпрянула от окошечка.
– Жратва-то будет? – спросил Мазур, остановившись.
– Перебьётесь, – хихикнули в коридоре. – Вам же лучше на полный желудок не разбежишься… Ну что, идти к управителю, докладывать – мол, готовы к трудовым свершениям?
– А валяй, – сказал Мазур.
Вскоре в коридоре затопотали шаги. Окошечко вновь открыли, позвали:
– Господин Минаев с супружницей, на склад пожалуйте!
Мазур подхватил бутылку, сунул в карман сигареты – а больше багажа и не было. Смешно сказать, но из тюрьмы он выходил радостно – и видел по лицу Ольги, что она тоже охвачена чем-то вроде энтузиазма.
Склад, оказалось, размещался рядышком, в соседнем здании, лабазе с резьбой по коньку крыши, протянувшемся параллельно ограде метров на полсотни. По обе стороны широкого коридора солидные двери с висячими замками, пахнет причудливой смесью съедобного и несъедобного: новыми, ненадёванными кожаными сапогами, сухофруктами, копчёным мясом, какой-то химией – стиральным порошком, что ли – ружейной смазкой, шоколадными конфетами…
– Вон туда шагайте, – распорядился охранник. – В конец, где дверь распахнута…
Дверь-то была распахнута – но в двух шагах от порога во всю ширину и высоту немаленькой комнаты красовалась железная решётка, тщательно заделанная в стены, пол и потолок. Имевшаяся в ней дверца была снабжена замком, окошечко с полукруглым верхом небольшое, едва просунуть голову – а за решёткой громоздились штабелями картонные, деревянные ящики, бочонки, шкафы. И восседал за чёрной конторкой Ермолай свет Кузьмич – в очках с тонкой позолоченной оправой, и впрямь как две капли воды похожий сейчас на купеческого приказчика, приготовившегося менять у тунгусишек соболей на водку.
– Здравствуй, старче божий, – сказал Мазур. – Что это ты от меня, вовсе даже безобидного, за решётку спрятался? А приятно тебя за решёткой-то видеть, честно говорю…
– Так это с какой стороны посмотреть… – проворчал Кузьмич. – Ты гордыней не надувайся, сокол, не стали бы ради тебя одного решётку воздвигать. У нас тут раньше была холодная, где куковал нерадивый народишко – ну, а потом настоящую тюрьму построили, надобность отпала, только решётку убирать не стали, чего зря возиться? И ведь пригодилось. Не будь тут решёточки, ты бы меня, слабого, и пришибить мог…
– Мог бы, каюсь, – сказал Мазур. – У меня к тебе нездоровая тяга какая-то, так и тянет обнять тебя за шейку нежно и держать, пока ножками сучить не перестанешь…
– Вот я и говорю, – стараясь хранить полнейшую невозмутимость, кивнул Кузьмич. – Хорошая вещь – решёточка… Ну, раздевайтесь, други. Новомодные придумки по имени «трусы» можете оставить, а все верхнее кидайте сюда мне, новую одежду получите, красивую, вовсе даже ненадёванную… Эй, а водочку ты что, с собой взять навострился?
– А что, нельзя? – спросил насторожённо Мазур, стягивая тельняшку. – Или у вас, как в старые времена, на работе положено соблюдать полную трезвость?
– Да вроде не было такого запрета, – подумав, заключил Кузьмич. – Так что прихватывай. Оно, в принципе, всё равно – за пьяным зайцем гоняться, или за трезвым…
– Сигареты тоже оставлю? С зажигалкой?
– Оставляй, я сегодня добрый. От прекрасной погоды, должно быть. Это какой же у тебя размерчик, дай прикину…
– Пятидесятый.
– Ну, такой точности я тебе не обещаю – не магазин модного платья, как-никак. Подберу, что ближе всего… Держи.
Он вытолкнул в окошечко ярко-красный рулон, за ним – ярко-жёлтый. Мазур встряхнул обнову, разворачивая. Жёлтый спортивный костюм и синтетическая куртка с капюшоном – столь пронзительных, химических колеров, что резало глаза. Человек в такой одежде среди тайги виден за километр – вот они что придумали, охотнички бравые…
Следом вылетела одежда для Ольги – тех же попугайских расцветок.
– Ну, удружил я вам? – спросил Кузьмич заботливо. – Одежда первый сорт. Ты посмотри, как твоей жёнушке апельсиновый цвет к лицу, а уж коса-то на алом так золотом и отливает…
– Дизайнер ты у нас, дед, – хмыкнул Мазур.
– Стараемся, как можем – скромно ответил Кузьмич. – Меряйте обувку, хорошие мои, по ноге подбирайте, тут вам никаких препонов никто чинить не собирается…
И принялся выкидывать в окошечко кучу разноцветных кроссовок. Сволочной старикан угодил в точку – Ольге этот костюм и в самом деле был к лицу, смотрелась сущей красавицей, но сейчас Мазур предпочёл бы для неё что-нибудь предельно маскировочное… Да и для себя тоже. Он придирчиво проследил, чтобы Ольга выбрала себе обувь впору. В тайге главное ноги. Натянул носки – хоть они-то, слава богу, темно-синие – обулся, заставил Ольгу зашнуровать кроссовки, пошагать и попрыгать. Убедившись, что все в порядке, кивнул Кузьмичу:
– Мерси за одёжку. На чаек, извини, дать не могу, в кармане ни полушки…
– Благодарствуем, не за деньги стараемся, – медовым голоском ответил чёртов старик. – Ты обувь-то ненужную собери и назад мне покидай, чтоб беспорядка не разводить… Да на пол кидай, а не в меня, с тебя станется…
– Держи, – сказал Мазур, сваливая все назад. И усмотрел за приоткрытой дверцей фанерного шкафа груду длинных пакетиков в ярких упаковках. – Кузьмич, это что у тебя там?
– Богомерзкое изобретение, – бросил Кузьмич, брезгливо оглянувшись на полку с презервативами.
– А нельзя ли упаковочку этого самого богомерзкого? А лучше две.
– Сокол, да ты, никак, на приятное времяпровождение настроился? Ты у нас, говоря книжным языком, оптимист…