Дюма Александр. Джузеппе Бальзамо (Записки врача). Том 2

   — Послушайте, Рафте! — обратился к нему д'Эгийон, выслушавший путаные объяснения Рафте с мрачным видом. — Вы — совесть моего дядюшки. Ответьте мне, как честный человек. Меня обманули, ведь правда? Господин маршал не желает меня видеть? Не перебивайте меня Рафте! У вас часто находился для меня хороший совет, и я был для вас тем, чем могу еще быть в будущем: добрым другом. Следует ли мне возвратиться в Версаль?
   — Ваша светлость! Клянусь честью, вы сможете меньше чем через час принять у себя господина маршала.
   — Но тогда мне лучше подождать его здесь, раз он все-таки приедет.
   — Я имел честь доложить вам, что он, возможно, прибудет не один.
   — Понимаю.., и полагаюсь на ваше слово, Рафте. С этими словами герцог вышел с задумчивым видом, однако не теряя достоинства и любезного выражения, чего нельзя сказать о маршале, появившемся из-за двери кабинета после отъезда племянника.
   Улыбавшийся маршал напоминал злого демона из тех, какими Кало искушал в своей книге св. Антония.
   — Он ни о чем не догадывается, Рафте? — спросил он.
   — Ни о чем, ваша светлость.
   — Который теперь час?
   — Время не имеет значения, ваша светлость. Надо ждать, пока прибудет прокуроришка из Шатле. Уполномоченные находятся пока в типографии.
   Не успел Рафте договорить, как лакей ввел через потайную дверь грязного человечка, некрасивого, черного, одного из тех писак, к которым Дю Барри испытывал сильнейшую неприязнь.
   Рафте подтолкнул маршала к кабинету, а сам с улыбкой пошел навстречу этому господину.
   — А-а, это вы, мэтр Флажо! — проговорил он. — Очень рад вас видеть.
   — Ваш покорный слуга, господин де Рафте! Ну что ж, дело сделано!
   — Все отпечатано?
   — Пять тысяч уже готово. Первые экземпляры ходят по рукам, другие сохнут.
   — Какое несчастье! Дорогой господин Флажо! Какое отчаяние постигнет семейство господина маршала!
   Избегая ответа, потому что ему не хотелось лгать, Флажо достал из кармана большую серебряную табакерку и не торопясь взял щепотку испанского табаку.
   — Что же дальше? — продолжал Рафте.
   — Остались формальности, дорогой господин де Рафте. Когда господа уполномоченные будут уверены, что достаточное количество экземпляров отпечатано и распространено, они сядут в ожидающую их у дверей типографии карету и отправятся для объявления приговора к герцогу д'Эгийону, который, к счастью, — ах, простите, к несчастью, господин Рафте! — находится сейчас в своем парижском особняке, где они смогут с ним переговорить Рафте сделал резкое движение, достал со шкафа огромный мешок с бумагами по судопроизводству и передал его Флажо:
   — Вот бумаги, о которых я вам говорил. Господин маршал всецело вам доверяет и поручает вам это дело, обещающее вам выгоду Благодарю вас за услуги в прискорбном столкновении господина д'Эгийона с всемогущим парижским Парламентом. Благодарю за ваши мудрые советы.
   И он легко, но с некоторой торопливостью подтолкнул к двери в приемную Флажо, довольного только что полученным пухлым досье. Затем Рафте тотчас освободил маршала из заточения.
   — А теперь, ваша светлость, садитесь в карету! Вам не стоит терять времени, если вы желаете стать свидетелем представления. Постарайтесь, чтобы ваши лошади опередили лошадей господ уполномоченных.

Глава 25. ГЛАВА, ИЗ КОТОРОЙ ЯВСТВУЕТ, ЧТО ПУТЬ К КАБИНЕТУ МИНИСТРОВ ОТНЮДЬ НЕ УСЫПАН РОЗАМИ

   Лошади де Ришелье опередили лошадей господ уполномоченных: маршал первым въехал во двор особняка д'Эгийона.
   Герцог уже не ждал дядюшку и собирался уехать в Люсьенн, чтобы сообщить графине Дю Барри, что враг сбросил маску. Когда швейцар объявил о прибывшем маршале, в его оцепеневшей душе проснулась надежда.
   Герцог бросился навстречу дядюшке и взял его за руки с выражением нежности, равной пережитому им волнению.
   Маршал поддался состоянию духа герцога: картина была трогательной. Однако чувствовалось, что д'Эгийон спешил с объяснениями, в то время как маршал изо всех сил их оттягивал, то рассматривая картину, то любуясь бронзовой статуэткой или гобеленом, жалуясь при этом на смертельную усталость.
   Герцог отрезал дядюшке пути к отступлению, приперев его к креслу, как де Вилар запер принца Евгения в Маршьенах, и пошел в атаку.
   — Дядюшка! — сказал он. — Неужели вы, умнейший человек Франции, могли подумать обо мне так дурно и поверили, что я способен на эгоистический поступок?
   Отступать было некуда. Ришелье был вынужден высказаться.
   — О чем ты говоришь? — возразил он. — И с чего ты взял, что я думаю о тебе хорошо или дурно, дорогой мой?
   — Дядюшка, вы на меня сердитесь.
   — Я? Да за что?
   — К чему эти уловки, господин маршал? Вы избегаете меня, когда вы так мне нужны! Вот и все.
   — Клянусь вам, я ничего не понимаю.
   — Сейчас я вам все объясню. Король не пожелал назначить вас министром, и, раз я согласился принять на себя командование рейтарами, вы предполагаете, что я вас покинул, предал. Дорогая графиня питает к вам нежные чувства…
   Ришелье насторожился, но не только оттого, что услышал от племянника.
   — Так ты говоришь, что дорогая графиня питает ко мне нежные чувства?
   — повторил он — Я могу это доказать.
   — Я не спорю, дорогой мой… Я и взял тебя тогда с собой, чтобы помочь выдвинуться. Ты моложе и, стало быть, сильнее; ты преуспеваешь — я терплю неудачу; это в порядке вещей, и, могу поклясться, я не понимаю, почему тебя мучают угрызения совести; если ты действовал в моих интересах, ты сто раз это уже доказал; если ты действовал против, что ж.., я отвечу тебе тем же… Так нужны ли нам объяснения?
   — Дядюшка! По правде говоря…
   — Ты просто младенец, герцог. У тебя прекрасное положение: пэр Франции, герцог, командующий королевскими рейтарами, через полтора месяца будешь министром, ты должен быть выше всяких мелочей; победителей не судят, дорогой мой. Вообрази.., я очень люблю притчи.., вообрази, что мы с тобой — два мула из басни… Однако что там за шум?
   — Вам показалось, дядюшка. Продолжайте!
   — Да нет же, я слышу, что во двор въехала карета.
   — Дядюшка, не прерывайтесь, прошу вас! Ваш рассказ меня чрезвычайно интересует, я тоже люблю притчи.
   — Так вот, дорогой мой, я хотел тебе сказать, что пока ты процветаешь, никто не посмеет ни в чем тебя упрекнуть; тебе не нужно опасаться завистников. Однако стоит тебе оступиться, споткнуться, и… Ах, черт возьми, вот тут-то и берегись нападения волка! Стой! А ведь я был прав, в твоей приемной — шум, тебе, вероятно, привезли портфель… Графиня, должно быть, славно для тебя потрудилась в алькове Вошел лакей.
   — Господа уполномоченные Парламентом! — в беспокойстве объявил он.
   — Вот тебе раз! — воскликнул Ришелье.
   — Что здесь нужно уполномоченным Парламента? — спросил герцог, ничуть не ободренный улыбкой дядюшки.
   — Именем короля! — звонко выговорил незнакомый голос в тишине приемной.
   — Ого! — вскричал Ришелье.
   Бледный д'Эгийон пошел навстречу двум уполномоченным, за ними показались два невозмутимых швейцара, а за ними на некотором расстоянии
   — целая толпа перепуганных лакеев.
   — Что вам угодно? — спросил взволнованный герцог. — Мы имеем честь говорить с герцогом д'Эгийоном? — спросил один из уполномоченных.
   — Да, господа, я — герцог д'Эгийон.
   В ту же секунду уполномоченный с низким поклоном достал из-за перевязи составленную по всей форме бумагу и прочел громко и отчетливо.
   Это был обстоятельный приговор, подробный, полный, в нем выдвигались обвинения против герцога д'Эгийона и выражались подозрения в преступлениях, затрагивавших его честь; герцог временно лишался звания пэра королевства и отстранялся от должности.
   Герцог слушал приговор, как громом пораженный. Он стоял не шевелясь, подобно статуе, застывшей на пьедестале, и даже не протянул руки, чтобы взять у уполномоченного Парламента копию приговора.
   Бумагу взял маршал. Он выслушал приговор также стоя, однако выглядел бодро и был оживлен. Прочтя документ, он поклонился господам уполномоченным.
   Они уже давно ушли, а герцог по-прежнему находился в оцепенении.
   — Тяжелый удар! — проговорил Ришелье. — Ты больше не пэр Франции — это унизительно.
   Герцог повернулся к дяде с таким видом, словно только сейчас к нему вернулась жизнь вместе со способностью мыслить.
   — Ты этого не ожидал? — спросил Ришелье.
   — А вы, дядюшка? — спросил д'Эгийон.
   — Как я мог предвидеть, что Парламент нанесет такой страшный удар любимцу короля и фаворитке?.. Эти господа рискуют головой.
   Герцог сел, прижав руку к пылавшей щеке.
   — Только вот если Парламент лишает тебя звания пэра в ответ на назначение командующим рейтарами, — продолжал старый маршал, вонзая кинжал в открытую рану, — то он приговорит тебя к заключению и сожжению на костре в тот день, когда ты будешь назначен премьер-министром. Эти господа тебя ненавидят, д'Эгийон, остерегайся их.
   Герцог героически перенес эту отвратительную насмешку; несчастье его возвышало, оно очищало душу.
   Ришелье принял его стойкость за бесчувственность, даже за тупость; он подумал, что его уколы слишком слабы.
   — Не будучи пэром, — проговорил он, — ты перестанешь быть бельмом на глазу у этих «судейских крючков»… Уйди на несколько лет в неизвестность. Кстати, видишь ли, неизвестность, твое спасение, придет к тебе так, что ты и не заметишь; будучи отстранен от должности пэра, ты почувствуешь, что тебе труднее стать министром, это выбьет тебя из седла. Впрочем, если ты хочешь бороться, Друг мой, что ж, у тебя в распоряжении графиня Дю Барри; она питает к тебе нежные чувства, а это надежная опора.
   Д'Эгийон встал. Он даже не удостоил маршала злобного взгляда в ответ на те страдания, которые старик только что заставил его вынести.
   — Вы правы, дядюшка, — спокойно отвечал он, — и в последнем вашем совете чувствуется мудрость. Графиня Дю Барри, к которой вы любезно советуете мне обратиться и которой вы сказали обо мне столько хорошего и так горячо, что любой в Люсьенн может это подтвердить, графиня Дю Барри меня защитит. Слава Богу, она меня любит, она смелая, имеет влияние на его величество. Благодарю вас, дядюшка, за совет, я укроюсь там, как в спасительном порту во время бури. Лошадей! Бургиньон, в Люсьенн!
   На губах маршала застыла улыбка.
   Д'Эгийон почтительно поклонился дядюшке и вышел из гостиной, оставив маршала сильно заинтригованным, больше того — смущенным тем озлоблением, с которым он вцепился в благородную и живую плоть.
   Старый маршал почувствовал некоторое утешение, видя безумную радость парижан, когда вечером они читали на улице десять тысяч экземпляров приговора, вырывая его друг у Друга из рук. Однако он не мог сдержать вздох, когда Рафте спросил у него отчета о вечере.
   Он рассказал ему все, ничего не утаив.
   — Значит, удар отражен? — спросил секретарь.
   — И да, и нет, Рафте; рана оказалась несмертельной; но у нас есть в Трианоне кое-что получше, и я упрекаю себя за то, что не посвятил себя этому целиком. Мы гнались за двумя зайцами, Рафте… Это безумие…
   — Почему же, если поймать лучшего? — возразил Рафте.
   — Ах, дорогой мой, вспомни, что лучший — всегда тот, который убежал, а ради того, чего у нас нет, мы готовы пожертвовать другим, то есть тем, что держишь в руках.
   Рафте пожал плечами, он был недалек от истины.
   — Вы полагаете, — спросил он, — что д'Эгийон выйдет из этого положения?
   — А ты полагаешь, что король из него выйдет, болван?
   — О! Король всюду отыщет лазейку, но речь идет не о короле, насколько я понимаю.
   — Где пройдет король, там пролезет и графиня Дю Барри: ведь она держится поблизости от короля… А где пролезет Дю Барри, там и д'Эгийон просочится… Да ты ничего не смыслишь в политике, Рафте!
   — А вот мэтр Флажо другого мнения, ваша светлость.
   — Ну, хорошо! И что же говорит мэтр Флажо? Да и что он сам за птица?
   — Он — прокурор, ваша светлость.
   — Что же дальше?
   — А то, что господин Флажо утверждает, что король не выпутается.
   — Ого! Что может помешать льву?
   — Мышь, ваша светлость!..
   — А мышь — это мэтр Флажо?
   — Он так говорит.
   — И ты ему веришь?
   — Я всегда готов поверить прокурору, который обещает напакостить.
   — Посмотрим, что сможет сделать мэтр Флажо.
   — Посмотрим, ваша светлость.
   — Иди ужинать, а я пойду лягу… Я совершенно потрясен оттого, что мой племянник — больше не пэр Франции и не станет министром. Дядя я ему или нет, Рафте?
   Герцог де Ришелье повздыхал, а потом рассмеялся.
   — У вас есть все, чтобы стать министром, — заметил Рафте.

Глава 26. ГЕРЦОГ Д'ЭГИЙОН ОТЫГРЫВАЕТСЯ

   На следующий день после того, как Париж и Версаль были потрясены новостью об ужасном приговоре Парламента, когда все только и ждали, что же последует за приговором, де Ришелье отправился в Версаль и продолжал там вести привычный образ жизни. Рафте вошел к нему с письмом в руке. Секретарь обнюхивал и взвешивал на руке конверт с беспокойством, которое немедленно передалось хозяину.
   — Что там еще, Рафте? — спросил маршал.
   — Что-то малоприятное, как мне представляется, ваша светлость, и заключено оно вот здесь, внутри.
   — Почему ты так думаешь?
   — Потому что это письмо от герцога д'Эгийона.
   — Ага! От племянника? — спросил герцог.
   — Да, господин маршал. Выйдя из кабинета короля, где заседал совет, лакей подошел ко мне и передал это письмо. И вот я так и этак верчу его уже минут десять и никак не могу отделаться от мысли, что в нем какая-то дурная новость.
   Герцог протянул руку.
   — Дай сюда! — приказал он. — Я храбрый!
   — Должен вас предупредить, — остановил его Рафте, — что, передавая мне эту бумагу, лакей хохотал до упаду.
   — Дьявольщина! Вот это действительно настораживает… Все равно давай! — сказал маршал.
   — Он еще прибавил: «Герцог д'Эгийон советует, чтобы господин маршал прочел это послание незамедлительно».
   — Вот беда! Не заставляй меня думать, что ты приносишь несчастье! — вскричал старый маршал, Твердой рукой сломав печать.
   Он прочел письмо.
   — Эге!.. Вы изменились в лице, — проговорил Рафте, заложив руки за спину и наблюдая за герцогом.
   — Неужели это возможно? — пробормотал Ришелье, продолжая читать.
   — Кажется, это серьезно?
   — А ты доволен?
   — Разумеется, я вижу, что не ошибся. Маршал перечитал письмо.
   — Король добр, — заметил он.
   — Он назначил д'Эгийона министром?
   — Еще лучше!
   — Ого! Так что же?
   — Прочти и скажи свое мнение. Рафте стал читать письмо. Оно было написано рукой герцога Д'Эгийона и содержало в себе следующее:
   «Дорогой дядюшка!
   Ваш добрый совет принес свои плоды: я рассказал о своих неприятностях дорогому другу нашего дома, графине Дю Барри, а она поделилась ими с Его Величеством. Король возмутился насилием господ членов Парламента надо мной, человеком, честно исполнявшим свой долг. Сегодня же на Совете Его Величество отменил приговор Парламента и предписал мне продолжать исполнение обязанности пэра Франции.
   Дорогой дядюшка! Зная, какое удовольствие Вам доставит эта новость, посылаю Вам снятую секретарем копию решения Его Величества, принятого на сегодняшнем Совете. Вы узнаете о нем раньше, чем кто бы то ни было.
   Примите уверения в моем искреннем уважении, дорогой дядюшка; надеюсь, что Вы не оставите меня и в будущем, оказывая милости и подавая мудрые советы.
   Подпись: герцог д'Эгийон».
   — Он, помимо всего прочего, еще и смеется надо мной! — вскричал Ришелье.
   — Клянусь честью, вы правы, ваша светлость.
   — Король! Сам король влез в это осиное гнездо!
   — А вы еще вчера не хотели в это поверить.
   — Я не говорил, что он туда не полезет, господин Рафте, я сказал, что он выпутается… И вот, как видишь, он выпутался.
   — Да, Парламент проиграл.
   — И я вместе с ним.
   — Сейчас — да.
   — И не только сейчас! Я еще вчера это предчувствовал, а ты меня утешал, как будто никаких неприятностей вообще не могло произойти.
   — Ваша светлость, как мне представляется, вы слишком рано отчаиваетесь.
   — Господин Рафте, вы глупец! Я проиграл и заплачу за это. Вы, может быть, не понимаете, как мне неприятно быть посмешищем в замке Люсьенн. В эту самую минуту герцог смеется надо мной в объятиях графини Дю Барри. Мадмуазель Шон и Жан Дю Барри тоже зубоскалят. Негритенок лопает конфеты и поплевывает на меня. Черт побери! Я человек добрый, но все это приводит меня в бешенство!
   — В бешенство, ваша светлость?
   — Да, именно в бешенство!
   — В таком случае, не надо было делать того, что вы сделали, — глубокомысленно заметил Рафте.
   — Вы меня на это толкнули, господин секретарь.
   — Я?
   — Вы.
   — А мне-то что за дело, будет герцог д'Эгийон пэром Франции или не будет? Я вас спрашиваю, ваша светлость? Мне как будто не за что обижаться на вашего племянника.
   — Господин Рафте! Вы наглец!
   — Я уже сорок девять лет от вас это слышу, вашу светлость. . — И еще услышите. — Только не сорок девять лет, вот что меня утешает.
   — Вот как вы отстаиваете мои интересы, Рафте!
   — Мелкие ваши интересы не отстаиваю, господин герцог… Как бы вы ни были умны, вам иногда случается делать глупости, которые я не простил бы даже такому болвану, как я.
   — Объяснитесь, господин Рафте, и если я пойму, что не прав, то признаю.
   — Вчера вам захотелось отомстить, ведь правда? Вы пожелали увидеть унижение вашего племянника. Вы захотели в некотором смысле сами вынести ему приговор Парламента и насладиться зрелищем агонизирующей жертвы, как сказал бы де Кребийон-младший. Ну что же, господин маршал, такие зрелища, такие удовольствия дорого стоят… Вы богаты, так платите, господин маршал, платите!
   — Что бы вы предприняли на моем месте, господин мыслитель? Ну?
   — Ничего… Я стал бы ждать, не подавая признаков жизни. -Но вам не терпелось настроить Парламент против графини Дю Барри с той самой минуты, как Дю Барри предпочла вам более молодого д'Эгийона.
   Вместо ответа маршал проворчал что-то себе под нос.
   — И Парламент сделал то, что вы ему подсказали. Подготовив приговор, вы предложили свои услуги ничего не подозревавшему племяннику.
   — Все это прекрасно, и я готов согласиться, что был неправ. Однако вы должны были меня предупредить…
   — Чтобы я помешал сделать зло?.. Вы меня принимаете за кого-то другого, господин маршал. Вы каждому встречному повторяете, что создали меня по своему образу и подобию, что вы меня выдрессировали; вы хотите, чтобы я не приходил в восторг от того, что кто-то делает глупость или что с кем-то случается несчастье?..
   — Так несчастье должно случиться, господин колдун?
   — Несомненно.
   — Какое?
   — Вы заупрямитесь, а герцогу д'Эгийону тем временем удастся помирить Парламент с графиней Дю Барри. В этот день он станет министром, а вы отправитесь в изгнание.., или в Бастилию.
   От возмущения маршал просыпал на ковер все содержимое своей табакерки.
   — В Бастилию? — переспросил он, пожав плечами. — Разве мы живем при Людовике Четырнадцатом, а не при Людовике Пятнадцатом?
   — Нет! Однако графиня дю Барри вдвоем с герцогом д'Эгийоном стоят госпожи де Ментенон. Берегитесь! Я не знаю сегодня ни одной принцессы крови, которая бы стала приносить вам в тюрьму конфеты и гусиную печенку. . — Вот так предсказания! — заметил маршал после долгого молчания. — Вы читаете в книге будущего, ну а что в настоящем?
   — Господин маршал слишком мудр, чтобы ему советовать.
   — Скажи-ка, господин шут, уж не собираешься ли и ты надо мною посмеяться?..
   — Осторожно, господин маршал, не забывайте о возрасте; нельзя так называть человека, которому перевалило за сорок, а мне ведь уже шестьдесят семь лет.
   — Ну, это пустяки… Помоги мне выйти из этого положения и.., скорее, скорее!..
   — Помочь советом?
   — Чем хочешь.
   — Еще не время.
   — Ты все шутишь?
   — Боже сохрани!.. Если бы я хотел пошутить, я выбрал бы для этого другое время. К несчастью, теперь не до шуток.
   — Что означает это поражение? Оно подоспело не вовремя?
   — Да, ваша светлость, не вовремя. Если весть об отмене приговора дошла до Парижа, я не отвечаю за… Может быть, послать курьера к президенту д'Алигру?
   — Чтобы над нами посмеялись еще раньше?..
   — При чем здесь самолюбие, господин маршал? Тут бы и святой потерял голову… Послушайте! Позвольте мне закончить мой план высадки войск в Англии, а сами постарайтесь выкарабкаться из этой интриги с портфелем, потому что половина Дела уже сделана.
   Маршал знал, что временами Рафте бывал не в духе. Он знал, что, когда его секретарь впадал в меланхолию, лучше было его не раздражать.
   — Ну, не сердись на меня, — сказал он. — Если я чего-нибудь не понимаю, объясни мне.
   — Ваша светлость желает, чтобы я набросал приблизительный план поведения?
   — Вот именно, раз ты утверждаешь, что я не умею себя вести.
   — Ну что ж, пусть будет так! Слушайте!
   — Слушаю.
   — Вы должны послать господину д'Алигру, — ворчливо начал Рафте, — письмо герцога д'Эгийона, присовокупив копию решения об отмене приговора, принятого на королевском Совете. Дождитесь, пока Парламент соберется для обсуждения и примет решение — это произойдет очень скоро. Тогда садитесь в карету и поезжайте с визитом к вашему прокурору, мэтру Флажо.
   — Как? — вскричал Ришелье; это имя заставило его подпрыгнуть, как и накануне. — Опять господин Флажо! Какое мэтру Флажо до всего этого дело и какого черта я поеду к мэтру Флажо?
   — Как я имел честь сообщить вашей светлости, мэтр Флажо — ваш прокурор.
   — Ну и что же?
   — Раз он ваш прокурор, у него ваши бумаги.., касающиеся каких-нибудь процессов… И вы поедете для того, чтобы поинтересоваться, как идут ваши дела.
   — Завтра?
   — Да, ваша светлость, завтра.
   — Но это же ваше дело, господин Рафте.
   — Вовсе нет, вовсе нет… Так было, когда мэтр Флажо был простым переписчиком. Тогда я мог разговаривать с ним как с равным. Но с завтрашнего дня мэтр Флажо становится Аттилой, угрозой для королей, ни больше ни меньше; с таким всемогущим господином по плечу беседовать только герцогу и пэру, маршалу Франции.
   — Ты это все серьезно или опять ломаешь комедию?
   — Завтра вы сами увидите, насколько это серьезно, ваша светлость.
   — Ты мне растолкуй, что со мной будет у твоего мэтра Флажо.
   — Мне бы этого не хотелось… Ведь вы завтра станете мне доказывать, что все угадали заранее… Спокойной ночи, господин маршал! Запомните следующее: сейчас же послать курьера к господину д'Алигру, а завтра поезжайте к мэтру Флажо. Ах да, адрес… Впрочем, кучер знает, в течение этой недели он возил меня туда не раз.

Глава 27. ГЛАВА, В КОТОРОЙ ЧИТАТЕЛЬ ВСТРЕТИТСЯ С ОДНОЙ ИЗ СВОИХ СТАРЫХ ЗНАКОМЫХ, СЧИТАВШЕЙСЯ ПОТЕРЯННОЙ, И, ВОЗМОЖНО, НЕ ПОЖАЛЕЕТ ОБ ЭТОМ

   Читатель нас, без сомнения, спросит, почему Флажо, собирающийся сыграть столь величественную роль, был нами назван прокурором, а не адвокатом. И читатель был бы прав; мы сейчас ответим на этот вопрос.
   Парламент с недавнего времени был распущен на каникулы, и у адвокатов было так мало работы, что не стоило о ней и говорить.
   Предвидя наступление времени, когда защищать и во все будет некого, Флажо переговорил с прокурором Гильду; тот уступил ему и контору, и клиентуру за двадцать пять тысяч ливров, выплаченных единовременно. Вот как Флажо оказался прокурором. Если нас спросят, где он взял двадцать пять тысяч ливров, мы можем ответить, что он женился на мадмуазель Маргарите и эта сумма досталась ей в приданое. Это произошло в конце тысяча семьсот семидесятого года, то есть за три месяца до изгнания де Шуазеля.
   Флажо уже давно выказал себя ярым сторонником оппозиции. Став прокурором, он оказался еще неистовее и благодаря этой горячности приобрел некоторую известность. Эта известность вкупе с опубликованием зажигательной статьи о столкновении герцога д'Эгийона с г-ном де ла Шалоте привлекла к нему внимание Рафте, которому было необходимо быть в курсе парламентских событий.
   Однако, несмотря на новое звание и возросшую известность, Флажо остался жить на улице Пти-Лион-Сен-Совер. Было бы слишком жестоко не дать мадмуазель Маргарите порадоваться тому, что прежние соседки называют ее г-жой Флажо, и не дать ей насладиться почтительностью клерков Гильду, перешедших на службу к новому прокурору.
   Нетрудно догадаться, как страдал де Ришелье, проезжая через зловонный в этой части Париж, добираясь до вонючей дыры, которую парижская служба путей сообщения нарекла улицей.
   Перед дверью Флажо карета де Ришелье столкнулась с другой каретой.
   Маршал заметил в экипаже высокую прическу, и так как, несмотря на семидесятипятилетний возраст, он оставался галантным кавалером, то поспешил ступить ногой в грязь, чтобы предложить руку даме, выходившей без чьей-либо помощи из кареты.
   Однако в этот день маршалу не везло: на подножку ступила сухая бугорчатая нога старухи. Морщинистое лицо, темно-коричневое из-за толстого слоя румян, окончательно убедило его в том, что это даже не пожилая дама, а дряхлая старуха.
   Впрочем, отступать было некуда; маршал сделал движение, и движение было замечено. Де Ришелье и сам был немолод. Однако сутяга — а какая еще женщина могла бы прибыть в карете на эту улицу, если не сутяга? — в отличие от герцога, не колеблясь и с улыбкой, от которой становилось жутко, оперлась на руку Ришелье.