Страница:
Николь старалась додуматься, к чему клонил маршал.
— Почему ты молчишь? — спросил он.
— Мне кажется, что у мадмуазель нет такого лекарства, как у вас.
— Я тебе его дам.
«Ага!» — подумала Николь, начиная, наконец, догадываться о намерениях маршала.
— Ты добавишь две капли своей хозяйке в питье — две капли, слышишь? ни больше, ни меньше, — и она заснет, заснет так, что не будет тебя звать ночью, и у тебя будет довольно времени, чтобы скрыться.
— Если это все, что нужно сделать, то это совсем не трудно.
— Так ты согласна подмешать эти две капли?
— Разумеется.
— Можешь мне это пообещать?
— Мне кажется, это в моих интересах; а потом я хорошенько запру дверь и…
— Нет, нет, — с живостью возразил Ришелье. — Вот этого тебе как раз и не стоит делать. Напротив, ты должна оставить дверь незапертой.
— Да ну?! — воскликнула Николь, ликуя в душе. Она, наконец, поняла, и Ришелье это почуял.
— Это все? — спросила она.
— Все. Теперь можешь идти к своему гвардейцу и сказать ему, чтобы он собирал вещи.
— Как жаль, ваша светлость, что мне не придется говорить ему, чтобы он прихватил с собой кошелек!
— Ты отлично знаешь, что денежный вопрос берусь разрешить я.
— Да, я помню, что вы, ваша светлость, были так добры…
— Сколько тебе нужно, Николь?
— Для чего?
— Для того, чтобы подмешать две капли лекарства в стакан с водой?
— За то, чтобы их подмешать, ваша светлость, раз вы уверяете, что это в моих интересах, было бы несправедливо заставлять вас платить. А вот чтобы я оставила незапертой дверь в комнату мадмуазель, ваша светлость… Должна вас предупредить, что это обойдется вам в кругленькую сумму.
— Договаривай. Называй цену.
— Мне нужно двадцать тысяч франков, ваша светлость.
Ришелье вздрогнул.
— Николь, ты слишком далеко заходишь, — вздохнул он.
— Что же делать, ваша светлость? Я начинаю думать, как и вы, что за мной будет погоня. А с этими деньгами я смогу далеко убежать.
— Ступай предупреди господина де Босира, Николь, а потом я отсчитаю тебе твои деньги.
— Ваша светлость! Господин де Босир очень недоверчив, вряд ли он поверит мне на слово, если я не представлю ему доказательств.
Ришелье достал из кармана пачку банковских билетов.
— Вот задаток, — сказал он, — а в этом кошельке — сто двойных луидоров.
— Господин герцог желает пересчитать деньги и отдать мне то, что причитается, как только я переговорю с господином де Босиром?
— Нет, черт побери! Я сделаю это сию минуту. Ты — бережливая девушка, Николь, это залог твоего будущего счастья.
И Ришелье выплатил всю обещанную сумму: частью — банковскими билетами, частью — луидорами и двойными луидорами.
— Теперь ты довольна?
— Еще бы! — отвечала Николь. — Теперь мне не хватает самого главного, ваша светлость.
— Лекарства?
— Да. У вашей светлости флакон, разумеется, при себе?
— Я всегда ношу его с собой. Николь улыбнулась.
— И еще, — продолжала она, — ворота Трианона на ночь запираются, а у меня нет ключа.
— Мое звание позволяет мне иметь собственный ключ.
— Да ну?
— Вот он.
— До чего же все удивительно совпало, — заметила Николь, — можно подумать, что это просто вереница чудес! Ну, теперь прощайте, господин герцог.
— Почему же?
— Очень просто: я больше не увижу вашу светлость, потому что отправлюсь, как только мадмуазель заснет.
— Верно, верно. Прощай, Николь.
Накинув капюшон и украдкой улыбнувшись, Николь исчезла в надвигавшихся сумерках.
«Мне опять повезло, — подумал Ришелье, — но, признаться, мне начинает казаться, что удача считает меня слишком старым и служит мне словно против воли. Эта малявка одержала надо мной верх. Ну, ничего, скоро и я отыграюсь».
Глава 3. БЕГСТВО
Глава 4. ПРОВИДЕНИЕ
— Почему ты молчишь? — спросил он.
— Мне кажется, что у мадмуазель нет такого лекарства, как у вас.
— Я тебе его дам.
«Ага!» — подумала Николь, начиная, наконец, догадываться о намерениях маршала.
— Ты добавишь две капли своей хозяйке в питье — две капли, слышишь? ни больше, ни меньше, — и она заснет, заснет так, что не будет тебя звать ночью, и у тебя будет довольно времени, чтобы скрыться.
— Если это все, что нужно сделать, то это совсем не трудно.
— Так ты согласна подмешать эти две капли?
— Разумеется.
— Можешь мне это пообещать?
— Мне кажется, это в моих интересах; а потом я хорошенько запру дверь и…
— Нет, нет, — с живостью возразил Ришелье. — Вот этого тебе как раз и не стоит делать. Напротив, ты должна оставить дверь незапертой.
— Да ну?! — воскликнула Николь, ликуя в душе. Она, наконец, поняла, и Ришелье это почуял.
— Это все? — спросила она.
— Все. Теперь можешь идти к своему гвардейцу и сказать ему, чтобы он собирал вещи.
— Как жаль, ваша светлость, что мне не придется говорить ему, чтобы он прихватил с собой кошелек!
— Ты отлично знаешь, что денежный вопрос берусь разрешить я.
— Да, я помню, что вы, ваша светлость, были так добры…
— Сколько тебе нужно, Николь?
— Для чего?
— Для того, чтобы подмешать две капли лекарства в стакан с водой?
— За то, чтобы их подмешать, ваша светлость, раз вы уверяете, что это в моих интересах, было бы несправедливо заставлять вас платить. А вот чтобы я оставила незапертой дверь в комнату мадмуазель, ваша светлость… Должна вас предупредить, что это обойдется вам в кругленькую сумму.
— Договаривай. Называй цену.
— Мне нужно двадцать тысяч франков, ваша светлость.
Ришелье вздрогнул.
— Николь, ты слишком далеко заходишь, — вздохнул он.
— Что же делать, ваша светлость? Я начинаю думать, как и вы, что за мной будет погоня. А с этими деньгами я смогу далеко убежать.
— Ступай предупреди господина де Босира, Николь, а потом я отсчитаю тебе твои деньги.
— Ваша светлость! Господин де Босир очень недоверчив, вряд ли он поверит мне на слово, если я не представлю ему доказательств.
Ришелье достал из кармана пачку банковских билетов.
— Вот задаток, — сказал он, — а в этом кошельке — сто двойных луидоров.
— Господин герцог желает пересчитать деньги и отдать мне то, что причитается, как только я переговорю с господином де Босиром?
— Нет, черт побери! Я сделаю это сию минуту. Ты — бережливая девушка, Николь, это залог твоего будущего счастья.
И Ришелье выплатил всю обещанную сумму: частью — банковскими билетами, частью — луидорами и двойными луидорами.
— Теперь ты довольна?
— Еще бы! — отвечала Николь. — Теперь мне не хватает самого главного, ваша светлость.
— Лекарства?
— Да. У вашей светлости флакон, разумеется, при себе?
— Я всегда ношу его с собой. Николь улыбнулась.
— И еще, — продолжала она, — ворота Трианона на ночь запираются, а у меня нет ключа.
— Мое звание позволяет мне иметь собственный ключ.
— Да ну?
— Вот он.
— До чего же все удивительно совпало, — заметила Николь, — можно подумать, что это просто вереница чудес! Ну, теперь прощайте, господин герцог.
— Почему же?
— Очень просто: я больше не увижу вашу светлость, потому что отправлюсь, как только мадмуазель заснет.
— Верно, верно. Прощай, Николь.
Накинув капюшон и украдкой улыбнувшись, Николь исчезла в надвигавшихся сумерках.
«Мне опять повезло, — подумал Ришелье, — но, признаться, мне начинает казаться, что удача считает меня слишком старым и служит мне словно против воли. Эта малявка одержала надо мной верх. Ну, ничего, скоро и я отыграюсь».
Глава 3. БЕГСТВО
Николь была девушка добросовестная: она получила деньги от герцога де Ришелье, получила вперед, значит, надо было платить за доверие и отработать деньги.
Она побежала прямиком к решетке и была там без двадцати минут восемь вместо половины восьмого.
Привыкший к воинской дисциплине де Босир был точен: он ждал ее ровно десять минут.
Прошло почти столько же времени с тех пор, как барон де Таверне оставил дочь. Оставшись одна, Андре задернула занавески.
Все это время Жильбер по привычке подглядывал, вернее, пожирал Андре глазами из окна своей мансарды. Вот только трудно было бы с точностью сказать, что выражали его глаза: любовь или ненависть.
Когда занавески были задернуты, Жильберу не на что стало смотреть. Он перевел взгляд.
Тут он заметил шляпу с пером, принадлежавшую де Босиру, и узнал гвардейца, который прогуливался и от нечего делать негромко насвистывал.
Через десять минут, то есть без двадцати минут восемь, появилась Николь. Она перекинулась несколькими словами с де Босиром, — де Босир кивнул головой в знак того, что понял ее, и пошел по направлению к небольшой аллее, ведшей в Малый Трианон.
Николь вернулась, порхая подобно птичке.
«Ага! — подумал Жильбер. — Господин гвардеец и мадмуазель камеристка хотят о чем-то поговорить или что-то сделать без свидетелей: отлично!»
Жильбера не интересовала Николь. Но он испытывал к девушке враждебное чувство и пытался собрать побольше способных повредить ее репутации сведений, которые он мог бы представить в том случае, если бы ей вздумалось на него напасть.
Жильбер не сомневался, что военные действия вот-вот начнутся, и, как хороший солдат, готовился к войне.
Свидание Николь с мужчиной в Трианоне было мощным оружием, которым не следовало пренебрегать такому умному противнику, как Жильбер, тем более что Николь имела неосторожность почти вложить его Жильберу в руки. Жильберу захотелось услышать подтверждение тому, что он сейчас видел, и перехватить на лету какую-нибудь порочившую Николь фразу, которую он мог бы выставить против девушки, когда придет время сразиться.
Он торопливо спустился по лестнице, бросился бегом по коридору через кухни и выскочил в сад через часовню. Оказавшись в саду, Жильбер успокоился: он знал здесь каждый уголок.
Он шмыгнул под тополя, потом добежал до рощи, раскинувшейся шагах в двадцати от того места, где он рассчитывал найти Николь.
Николь была уже там.
Едва Жильбер успел спрятаться за деревьями, как его внимание привлек странный звук: это золотая монета со звоном ударилась о камень.
Жильбер ящерицей юркнул к ровной площадке, густо обсаженной кустами сирени, от которой в мае исходил пьянящий запах; ветки сирени раскачивались над головами прогуливавшихся по этой небольшой аллее, отделяющей Большой Трианон от Малого.
Когда глаза Жильбера свыклись с темнотой, он увидел, как Николь раскладывает деньги на камне по эту сторону решетки, так, чтобы их не смог достать де Босир; она доставала их из кошелька, полученного от герцога де Ришелье Золотые монеты текли рекой, подпрыгивая и переливаясь, а де Босир с горящим взором и трясущимися руками переводил внимательный взгляд с Николь на монеты, не понимая, откуда она могла их взять. Наконец Николь заговорила:
— Вы не раз обещали меня увезти, дорогой господин де Босир…
— И жениться на вас! — с воодушевлением воскликнул гвардеец.
— Ну, к этому мы еще успеем вернуться, — заметила девушка, — а сейчас главное — убежать. Можно через два часа?
— Да хоть через десять минут!
— Нет, у меня еще есть кое-какие дела, и на это потребуется два часа.
— Через два часа, так через два часа. Я к вашим услугам, дорогая.
— Отлично! Возьмите пятьдесят луидоров, — девушка отсчитала пятьдесят монет и передала их через решетку де Босиру; тот, не считая, спрятал их в карман плаща, — и через полтора часа ждите меня здесь с каретой.
— Но… — попытался было возразить де Босир.
— Если не хотите, будем считать, что ничего не было; верните мне пятьдесят луидоров.
— Я не отказываюсь, дорогая Николь, я только беспокоюсь о том, что мы будем делать потом.
— За кого вы боитесь?
— За вас.
— За меня?
— Да. Когда мы истратим пятьдесят луидоров, — а мы их рано или поздно истратим — вы станете плакать, жалеть о Трианоне, вы…
— Какой вы заботливый, дорогой господин де Босир! Да не бойтесь вы ничего, я не из тех, кого можно сделать несчастной. Пусть вас не мучают угрызения совести. Когда кончатся эти деньги, мы решим, что делать.
И она потрясла кошельком, в котором оставалось еще полсотни луидоров.
Глаза де Босира так и засветились в темноте.
— Ради вас я готов хоть в пекло! — воскликнул он.
— Да что вы, кто же вас об этом просит, господин де Босир? Так мы уговорились? Через полтора часа — карета, а через два — уезжаем!
— Да! — вскричал Босир, схватив Николь за руку и притянув ее к себе в надежде поцеловать через решетку.
— Тише вы! — прошипела Николь. — Вы с ума сошли?
— Нет, я люблю вас!
— Хм! — обронила Николь.
— Вы мне не верите, душа моя?
— Почему не верю? Верю, верю. Постарайтесь найти хороших лошадей.
— Ну конечно!
На том они и расстались.
Однако через минуту де Босир в ужасе вернулся.
— Эй! Эй! — позвал он.
— Что такое? — спросила Николь, успев уже довольно далеко уйти и потому приложив ладонь к губам, чтобы ее не услышали чужие уши.
— А как же решетка? — спросил Босир. — Вы сможете перелезть?
— Ну и дурак! — прошептала Николь, находясь в эту минуту шагах в десяти от Жильбера.
— У меня есть ключ! — громко сказала она.
Де Босир, в восхищении чуть слышно вскрикнув, убежал и на сей раз уже не вернулся.
Опустив голову, Николь скорым шагом направилась к дому.
Когда Жильбер остался один, он задал себе четыре вопроса:
«Почему Николь решила убежать с де Босиром, которого она не любит?»
«Откуда у Николь так много денег?»
«Где Николь взяла ключ от решетки?»
«Зачем Николь, вместо того чтобы сбежать немедленно, возвращается к Андре?»
Жильбер мог еще понять, откуда у Николь деньги. Но на другие вопросы он не находил ответа.
Его врожденное любопытство или благоприобретенная подозрительность — как вам больше нравится — не давали ему покоя. Несмотря на то, что было уже свежо, он решил провести ночь под открытым небом, под влажными от росы деревьями, чтобы дождаться развязки сцены, начало которой он только что видел.
Андре проводила отца до самой решетки Большого Трианона. Погруженная в задумчивость, она возвращалась, когда Николь бегом выскочила ей навстречу из аллеи той самой, которая вела к знаменитой решетке, где она только что обо всем уговорилась с де Босиром.
Заметив хозяйку, Николь остановилась и, повинуясь молчаливому приказанию Андре, поднялась вслед за ней в комнату.
Было около половины девятого вечера. Темнота наступила раньше обычного, потому что огромная черная туча, двигавшаяся с юга на север, заволокла небо над Версалем; стоило поднять глаза к вершинам самых высоких деревьев, как становилось очевидно, что везде, куда проникал взгляд, темная пелена окутала звезды, еще за минуту до чего сверкавшие на лазурном небосводе.
Резкий порывистый ветер гнул к земле цветы, и они наклоняли головки, словно выпрашивая у неба дождя или хотя бы росы.
Непогода не испугала Андре; девушка была так грустна и задумчива, что не только не ускорила шаг, но, напротив, ступала будто против воли, поднимаясь по лестнице к себе в комнату; она останавливалась у каждого окна, глядя на небо, вид которого соответствовал ее расположению духа, и оттягивала таким образом возвращение в свои скромные апартаменты.
Раздосадованная Николь кипела от нетерпения, боясь, как бы ее не задержала какая-нибудь причуда хозяйки; камеристка сердито ворчала себе под нос, посылая хозяйке проклятия, на которые никогда не скупятся слуги, если неосторожные хозяева позволяют себе некоторые вольности в ущерб интересам лакеев.
Наконец Андре добралась до своей комнаты, толкнула дверь и рухнула в кресло. Она едва слышно попросила Николь приоткрыть выходившее во двор окно.
Николь повиновалась Затем она вернулась к хозяйке с заботливым видом, который плутовка так ловко умела на себя напускать в нужную минуту.
— Боюсь, что мадмуазель нынче не совсем здорова, — заметила она. — У мадмуазель красные припухшие глаза, и они как-то неестественно блестят. Мне кажется, вам необходимо отдохнуть.
— Ты так думаешь, Николь? — не слушая, пробормотала Андре и в изнеможении вытянула ноги на ковре.
Николь поняла это как приказание раздеть хозяйку, и стала развязывать ленты и вынимать цветы из ее прически, напоминавшей огромную башню, которую даже очень ловкие руки не могли бы разобрать скорее, чем за четверть часа.
За все это время Андре не проронила ни звука. Предоставленная самой себе, Николь делала свое дело довольно небрежно, но Андре словно не замечала боли — так сильно она была озабочена.
Окончив вечерний туалет, Андре отдала распоряжения на следующий день Рано утром надо было отправиться в Версаль за книгами, переданными Филиппом для своей сестры. Кроме того, надо было сходить за настройщиком и пригласить его в Трианон, чтобы он исправил клавесин.
Николь спокойно отвечала, что если ее не станут будить среди ночи, то она встанет пораньше, и все поручения будут исполнены прежде, чем мадмуазель успеет проснуться.
— Завтра я напишу Филиппу, — продолжала Андре, разговаривая сама с собой, — да, напишу-ка я Филиппу: это меня немного успокоит.
— Во всяком случае, — едва слышно прошептала Николь, — не мне придется относить это письмо!
Однако девушка была еще не окончательно испорчена — она с грустью подумала, что впервые в жизни собирается покинуть свою изумительную хозяйку, с которой пробудились ее разум и сердце. Мысль об Андре была для нее связана со многими воспоминаниями; вся ее жизнь промелькнула у нее перед глазами, воспоминания детства так и нахлынули на нее.
Пока обе Девушки, столь непохожие по характеру и воспитанию, размышляли каждая о своем, время неудержимо шло вперед; немного торопившиеся часы в Трианоне пробили девять.
Де Босиру уже пора было явиться на свидание, и у Николь оставалось не более получаса, чтобы присоединиться к своему поклоннику.
Она торопливо раздела хозяйку и, не удержавшись, несколько раз вздохнула, однако Андре не обратила на это никакого внимания. Николь помогла ей надеть длинный пеньюар. Андре находилась во власти своих мыслей, она продолжала стоять, не Двигаясь и устремив взгляд в потолок. Николь вынула из-за корсажа флакон, который ей дал герцог де Ришелье, бросила два кусочка сахару в стакан с водой, затем усилием воли, необычайно сильной для такого юного существа, она заставила себя подмешать в стакан две капли жидкости из флакона; вода тотчас стала мутной и приобрела опаловый оттенок, потом она мало-помалу опять стала прозрачной.
— Мадмуазель! — заговорила Николь. — Питье готово, платья сложены, лампа зажжена. Вы знаете, что мне завтра нужно рано встать. Можно мне сейчас пойти лечь?
— Можно, — рассеянно отвечала Андре.
Николь присела в реверансе, в последний раз вздохнула, что опять осталось не замеченным хозяйкой, и прикрыла за собой застекленную дверь, выходившую в крохотную прихожую.
Не заходя в свою комнатку, смежную с коридором и освещаемую лампой из прихожей, она легонько выскользнула из апартаментов Андре, неплотно притворив входную дверь: указания Ришелье были в точности выполнены.
Чтобы не привлекать внимания соседей, она крадучись спустилась по лестнице в сад, спрыгнула с крыльца и бегом бросилась к решетке, где ее ждал де Босир.
Жильбер не оставил своего поста. Ведь он слышал, что Николь обещала вернуться через два часа, — он стал ждать. Однако, когда прошло минут десять после назначенного времени, он испугался, что она вообще не придет.
Вдруг он заметил Николь: она бежала так, словно за ней гнались.
Она подбежала к решетке и просунула де Босиру сквозь прутья ключ; де Босир отворил ворота; Николь выскочила из ворот, и они со скрежетом затворились Ключ был заброшен в поросшую травой канаву, немного ниже того места, где залег Жильбер; молодой человек услышал глухой стук и запомнил то место, куда упал ключ.
Николь и де Босир бросились бежать. Жильбер прислушивался к их удалявшимся шагам и скоро уловил не стук колес, как ожидал, а конский топот; Жильбер представил себе препирательства Николь, мечтавшей укатить в экипаже, словно герцогиня. Вскоре копыта подкованного коня зацокали по мощеной дороге.
Жильбер облегченно вздохнул.
Жильбер был свободен, Жильбер избавился от Николь — самого страшного своего врага. Андре осталась одна; возможно, убегая, Николь оставила ключ в двери; может быть, Жильберу удастся пробраться к Андре.
При этой мысли молодой человек так и затрепетал от охвативших его противоречивых чувств; в нем боролись страх и неуверенность, любопытство и желание.
Следуя той же дорогой, по какой только что бежала Николь, только в обратном направлении, он поспешил к службам.
Она побежала прямиком к решетке и была там без двадцати минут восемь вместо половины восьмого.
Привыкший к воинской дисциплине де Босир был точен: он ждал ее ровно десять минут.
Прошло почти столько же времени с тех пор, как барон де Таверне оставил дочь. Оставшись одна, Андре задернула занавески.
Все это время Жильбер по привычке подглядывал, вернее, пожирал Андре глазами из окна своей мансарды. Вот только трудно было бы с точностью сказать, что выражали его глаза: любовь или ненависть.
Когда занавески были задернуты, Жильберу не на что стало смотреть. Он перевел взгляд.
Тут он заметил шляпу с пером, принадлежавшую де Босиру, и узнал гвардейца, который прогуливался и от нечего делать негромко насвистывал.
Через десять минут, то есть без двадцати минут восемь, появилась Николь. Она перекинулась несколькими словами с де Босиром, — де Босир кивнул головой в знак того, что понял ее, и пошел по направлению к небольшой аллее, ведшей в Малый Трианон.
Николь вернулась, порхая подобно птичке.
«Ага! — подумал Жильбер. — Господин гвардеец и мадмуазель камеристка хотят о чем-то поговорить или что-то сделать без свидетелей: отлично!»
Жильбера не интересовала Николь. Но он испытывал к девушке враждебное чувство и пытался собрать побольше способных повредить ее репутации сведений, которые он мог бы представить в том случае, если бы ей вздумалось на него напасть.
Жильбер не сомневался, что военные действия вот-вот начнутся, и, как хороший солдат, готовился к войне.
Свидание Николь с мужчиной в Трианоне было мощным оружием, которым не следовало пренебрегать такому умному противнику, как Жильбер, тем более что Николь имела неосторожность почти вложить его Жильберу в руки. Жильберу захотелось услышать подтверждение тому, что он сейчас видел, и перехватить на лету какую-нибудь порочившую Николь фразу, которую он мог бы выставить против девушки, когда придет время сразиться.
Он торопливо спустился по лестнице, бросился бегом по коридору через кухни и выскочил в сад через часовню. Оказавшись в саду, Жильбер успокоился: он знал здесь каждый уголок.
Он шмыгнул под тополя, потом добежал до рощи, раскинувшейся шагах в двадцати от того места, где он рассчитывал найти Николь.
Николь была уже там.
Едва Жильбер успел спрятаться за деревьями, как его внимание привлек странный звук: это золотая монета со звоном ударилась о камень.
Жильбер ящерицей юркнул к ровной площадке, густо обсаженной кустами сирени, от которой в мае исходил пьянящий запах; ветки сирени раскачивались над головами прогуливавшихся по этой небольшой аллее, отделяющей Большой Трианон от Малого.
Когда глаза Жильбера свыклись с темнотой, он увидел, как Николь раскладывает деньги на камне по эту сторону решетки, так, чтобы их не смог достать де Босир; она доставала их из кошелька, полученного от герцога де Ришелье Золотые монеты текли рекой, подпрыгивая и переливаясь, а де Босир с горящим взором и трясущимися руками переводил внимательный взгляд с Николь на монеты, не понимая, откуда она могла их взять. Наконец Николь заговорила:
— Вы не раз обещали меня увезти, дорогой господин де Босир…
— И жениться на вас! — с воодушевлением воскликнул гвардеец.
— Ну, к этому мы еще успеем вернуться, — заметила девушка, — а сейчас главное — убежать. Можно через два часа?
— Да хоть через десять минут!
— Нет, у меня еще есть кое-какие дела, и на это потребуется два часа.
— Через два часа, так через два часа. Я к вашим услугам, дорогая.
— Отлично! Возьмите пятьдесят луидоров, — девушка отсчитала пятьдесят монет и передала их через решетку де Босиру; тот, не считая, спрятал их в карман плаща, — и через полтора часа ждите меня здесь с каретой.
— Но… — попытался было возразить де Босир.
— Если не хотите, будем считать, что ничего не было; верните мне пятьдесят луидоров.
— Я не отказываюсь, дорогая Николь, я только беспокоюсь о том, что мы будем делать потом.
— За кого вы боитесь?
— За вас.
— За меня?
— Да. Когда мы истратим пятьдесят луидоров, — а мы их рано или поздно истратим — вы станете плакать, жалеть о Трианоне, вы…
— Какой вы заботливый, дорогой господин де Босир! Да не бойтесь вы ничего, я не из тех, кого можно сделать несчастной. Пусть вас не мучают угрызения совести. Когда кончатся эти деньги, мы решим, что делать.
И она потрясла кошельком, в котором оставалось еще полсотни луидоров.
Глаза де Босира так и засветились в темноте.
— Ради вас я готов хоть в пекло! — воскликнул он.
— Да что вы, кто же вас об этом просит, господин де Босир? Так мы уговорились? Через полтора часа — карета, а через два — уезжаем!
— Да! — вскричал Босир, схватив Николь за руку и притянув ее к себе в надежде поцеловать через решетку.
— Тише вы! — прошипела Николь. — Вы с ума сошли?
— Нет, я люблю вас!
— Хм! — обронила Николь.
— Вы мне не верите, душа моя?
— Почему не верю? Верю, верю. Постарайтесь найти хороших лошадей.
— Ну конечно!
На том они и расстались.
Однако через минуту де Босир в ужасе вернулся.
— Эй! Эй! — позвал он.
— Что такое? — спросила Николь, успев уже довольно далеко уйти и потому приложив ладонь к губам, чтобы ее не услышали чужие уши.
— А как же решетка? — спросил Босир. — Вы сможете перелезть?
— Ну и дурак! — прошептала Николь, находясь в эту минуту шагах в десяти от Жильбера.
— У меня есть ключ! — громко сказала она.
Де Босир, в восхищении чуть слышно вскрикнув, убежал и на сей раз уже не вернулся.
Опустив голову, Николь скорым шагом направилась к дому.
Когда Жильбер остался один, он задал себе четыре вопроса:
«Почему Николь решила убежать с де Босиром, которого она не любит?»
«Откуда у Николь так много денег?»
«Где Николь взяла ключ от решетки?»
«Зачем Николь, вместо того чтобы сбежать немедленно, возвращается к Андре?»
Жильбер мог еще понять, откуда у Николь деньги. Но на другие вопросы он не находил ответа.
Его врожденное любопытство или благоприобретенная подозрительность — как вам больше нравится — не давали ему покоя. Несмотря на то, что было уже свежо, он решил провести ночь под открытым небом, под влажными от росы деревьями, чтобы дождаться развязки сцены, начало которой он только что видел.
Андре проводила отца до самой решетки Большого Трианона. Погруженная в задумчивость, она возвращалась, когда Николь бегом выскочила ей навстречу из аллеи той самой, которая вела к знаменитой решетке, где она только что обо всем уговорилась с де Босиром.
Заметив хозяйку, Николь остановилась и, повинуясь молчаливому приказанию Андре, поднялась вслед за ней в комнату.
Было около половины девятого вечера. Темнота наступила раньше обычного, потому что огромная черная туча, двигавшаяся с юга на север, заволокла небо над Версалем; стоило поднять глаза к вершинам самых высоких деревьев, как становилось очевидно, что везде, куда проникал взгляд, темная пелена окутала звезды, еще за минуту до чего сверкавшие на лазурном небосводе.
Резкий порывистый ветер гнул к земле цветы, и они наклоняли головки, словно выпрашивая у неба дождя или хотя бы росы.
Непогода не испугала Андре; девушка была так грустна и задумчива, что не только не ускорила шаг, но, напротив, ступала будто против воли, поднимаясь по лестнице к себе в комнату; она останавливалась у каждого окна, глядя на небо, вид которого соответствовал ее расположению духа, и оттягивала таким образом возвращение в свои скромные апартаменты.
Раздосадованная Николь кипела от нетерпения, боясь, как бы ее не задержала какая-нибудь причуда хозяйки; камеристка сердито ворчала себе под нос, посылая хозяйке проклятия, на которые никогда не скупятся слуги, если неосторожные хозяева позволяют себе некоторые вольности в ущерб интересам лакеев.
Наконец Андре добралась до своей комнаты, толкнула дверь и рухнула в кресло. Она едва слышно попросила Николь приоткрыть выходившее во двор окно.
Николь повиновалась Затем она вернулась к хозяйке с заботливым видом, который плутовка так ловко умела на себя напускать в нужную минуту.
— Боюсь, что мадмуазель нынче не совсем здорова, — заметила она. — У мадмуазель красные припухшие глаза, и они как-то неестественно блестят. Мне кажется, вам необходимо отдохнуть.
— Ты так думаешь, Николь? — не слушая, пробормотала Андре и в изнеможении вытянула ноги на ковре.
Николь поняла это как приказание раздеть хозяйку, и стала развязывать ленты и вынимать цветы из ее прически, напоминавшей огромную башню, которую даже очень ловкие руки не могли бы разобрать скорее, чем за четверть часа.
За все это время Андре не проронила ни звука. Предоставленная самой себе, Николь делала свое дело довольно небрежно, но Андре словно не замечала боли — так сильно она была озабочена.
Окончив вечерний туалет, Андре отдала распоряжения на следующий день Рано утром надо было отправиться в Версаль за книгами, переданными Филиппом для своей сестры. Кроме того, надо было сходить за настройщиком и пригласить его в Трианон, чтобы он исправил клавесин.
Николь спокойно отвечала, что если ее не станут будить среди ночи, то она встанет пораньше, и все поручения будут исполнены прежде, чем мадмуазель успеет проснуться.
— Завтра я напишу Филиппу, — продолжала Андре, разговаривая сама с собой, — да, напишу-ка я Филиппу: это меня немного успокоит.
— Во всяком случае, — едва слышно прошептала Николь, — не мне придется относить это письмо!
Однако девушка была еще не окончательно испорчена — она с грустью подумала, что впервые в жизни собирается покинуть свою изумительную хозяйку, с которой пробудились ее разум и сердце. Мысль об Андре была для нее связана со многими воспоминаниями; вся ее жизнь промелькнула у нее перед глазами, воспоминания детства так и нахлынули на нее.
Пока обе Девушки, столь непохожие по характеру и воспитанию, размышляли каждая о своем, время неудержимо шло вперед; немного торопившиеся часы в Трианоне пробили девять.
Де Босиру уже пора было явиться на свидание, и у Николь оставалось не более получаса, чтобы присоединиться к своему поклоннику.
Она торопливо раздела хозяйку и, не удержавшись, несколько раз вздохнула, однако Андре не обратила на это никакого внимания. Николь помогла ей надеть длинный пеньюар. Андре находилась во власти своих мыслей, она продолжала стоять, не Двигаясь и устремив взгляд в потолок. Николь вынула из-за корсажа флакон, который ей дал герцог де Ришелье, бросила два кусочка сахару в стакан с водой, затем усилием воли, необычайно сильной для такого юного существа, она заставила себя подмешать в стакан две капли жидкости из флакона; вода тотчас стала мутной и приобрела опаловый оттенок, потом она мало-помалу опять стала прозрачной.
— Мадмуазель! — заговорила Николь. — Питье готово, платья сложены, лампа зажжена. Вы знаете, что мне завтра нужно рано встать. Можно мне сейчас пойти лечь?
— Можно, — рассеянно отвечала Андре.
Николь присела в реверансе, в последний раз вздохнула, что опять осталось не замеченным хозяйкой, и прикрыла за собой застекленную дверь, выходившую в крохотную прихожую.
Не заходя в свою комнатку, смежную с коридором и освещаемую лампой из прихожей, она легонько выскользнула из апартаментов Андре, неплотно притворив входную дверь: указания Ришелье были в точности выполнены.
Чтобы не привлекать внимания соседей, она крадучись спустилась по лестнице в сад, спрыгнула с крыльца и бегом бросилась к решетке, где ее ждал де Босир.
Жильбер не оставил своего поста. Ведь он слышал, что Николь обещала вернуться через два часа, — он стал ждать. Однако, когда прошло минут десять после назначенного времени, он испугался, что она вообще не придет.
Вдруг он заметил Николь: она бежала так, словно за ней гнались.
Она подбежала к решетке и просунула де Босиру сквозь прутья ключ; де Босир отворил ворота; Николь выскочила из ворот, и они со скрежетом затворились Ключ был заброшен в поросшую травой канаву, немного ниже того места, где залег Жильбер; молодой человек услышал глухой стук и запомнил то место, куда упал ключ.
Николь и де Босир бросились бежать. Жильбер прислушивался к их удалявшимся шагам и скоро уловил не стук колес, как ожидал, а конский топот; Жильбер представил себе препирательства Николь, мечтавшей укатить в экипаже, словно герцогиня. Вскоре копыта подкованного коня зацокали по мощеной дороге.
Жильбер облегченно вздохнул.
Жильбер был свободен, Жильбер избавился от Николь — самого страшного своего врага. Андре осталась одна; возможно, убегая, Николь оставила ключ в двери; может быть, Жильберу удастся пробраться к Андре.
При этой мысли молодой человек так и затрепетал от охвативших его противоречивых чувств; в нем боролись страх и неуверенность, любопытство и желание.
Следуя той же дорогой, по какой только что бежала Николь, только в обратном направлении, он поспешил к службам.
Глава 4. ПРОВИДЕНИЕ
Оставшись в одиночестве, Андре мало-помалу оправилась от охватившего ее смятения, и в то время, когда Николь уезжала, пристроившись на коне позади де Босира, ее хозяйка, стоя на коленях, горячо молилась за Филиппа — единственное существо на всей земле, которое она глубоко и искренне любила.
Молитва Андре состояла обыкновенно из не связанных между собою слов; она представляла собою нечто вроде восторженного обращения, в котором девичья душа воспаряла к Богу и сливалась с ним.
В этих страстных мольбах Андре забывала о себе, подобно терпящему кораблекрушение, потерявшему надежду и молящемуся уже не за себя, а за жену и детей, которым суждено остаться сиротами.
Боль закралась в сердце Андре со времени отъезда ее брата, к ней примешивалось какое-то неясное для самой девушки чувство.
Это было похоже на предчувствие скорого несчастья. Ее ощущения напоминали покалывание в заживающей ране. Сильная боль уже прошла, однако воспоминание о ней еще надолго остается и не дает забыть о боли, мучая не меньше, чем еще недавно сама рана.
Андре даже не пыталась понять, что с ней происходит. Отдавшись воспоминаниям о Филиппе, она приписывала свое возбуждение тому, что постоянно думала о любимом брате.
Наконец она встала, выбрала себе книгу из скромной библиотеки, подвинула свечу поближе к изголовью и легла в постель.
Книга, которую она выбрала, вернее, взяла наугад, оказалась словарем по ботанике. Книга эта, как нетрудно догадаться, была не из тех, которые могли бы ее заинтересовать; напротив, она ее скоро утомила. Вскоре пелена, вначале прозрачная, а затем становившаяся все более плотной и мутной, опустилась ей на глаза. Девушка пыталась некоторое время бороться со сном, удерживая упрямо ускользавшую мысль, потом, не в силах продолжать борьбу, наклонила голову, чтобы задуть свечу, и тут взгляд ее упал на стакан с водой, приготовленной Николь. Она протянула руку, взяла стакан, и, зажав в другой руке ложечку, размешала наполовину растаявший сахар. Уже засыпая, она поднесла стакан к губам.
Как только губы Андре коснулись воды, рука ее заходила ходуном и Андре почувствовала в голове тяжесть. Андре с ужасом испытала уже знакомое сильнейшее возбуждение, и, в то же время, ее словно сковала чужая воля, которая уже не раз опустошала ее душу и подавляла разум.
Едва она успела поставить стакан на тарелку, как почти в ту же секунду из ее приоткрытых губ вырвался вздох, и ей перестали повиноваться голос, зрение, разум. Она, как подкошенная, рухнула на подушку, оказавшись во власти почти смертельного оцепенения.
Впрочем, это подобие обморока оказалось минутным и было лишь переходом из одного состояния в другое.
Только что она лежала, как мертвая, словно навсегда закрыв прекрасные глаза, и вдруг поднялась, открыла глаза, поражавшие неподвижностью взгляда, и, будто мраморная статуя, выходящая из могилы, спустилась с постели.
Сомнений больше быть не могло: Андре спала тем самым волшебным сном, который уже несколько раз словно приостанавливал ее жизнь.
Она прошла через всю комнату, распахнула застекленную дверь и вышла в коридор, на негнущихся ногах, словно ожившая статуя.
Она не раздумывая стала спускаться по лестнице, машинально переставляя ноги; скоро Андре очутилась на крыльце.
В ту минуту, когда Андре занесла ногу над верхней ступенькой крыльца, Жильбер собирался подняться по той же лестнице.
Когда Жильбер увидел девушку, двигавшуюся величавой поступью в развевающихся белых одеждах, ему почудилось, что она идет прямо на него.
Он попятился и отступил в высокую траву.
Он вспомнил, что видел однажды Андре в таком же состоянии, в замке Таверне.
Андре прошла мимо Жильбера, задев его платьем, но так и не заметила юношу.
Молодой человек был раздавлен, он совершенно потерялся, ноги у него подкосились от страха, он осел.
Не зная, чему приписать странное поведение Андре, он провожал ее взглядом. Мысли его путались, кровь стучала в висках, он был близок к помешательству.
Он сидел, скорчившись в траве, и продолжал наблюдать за Андре. Это было его привычное занятие с тех самых пор, как в его сердце вспыхнула роковая страсть.
Внезапно таинственное появление Андре получило разгадку; девушка не сошла с ума, как он было подумал, — Андре шла на свидание.
В эту минуту в небе сверкнула молния.
В голубоватом свете вспышки Жильбер увидел мужчину, скрывавшегося в темной тополевой аллее. Жильбер успел заметить, что у него было бледное лицо и что одет он небрежно.
Андре шла к этому господину — он протянул руку, словно притягивая ее к себе.
В это время другая вспышка вспорола темноту.
Жильбер узнал Бальзамо, он увидел, что тот взмок от пота и с ног до головы покрыт пылью. Бальзамо какой-то хитростью проник в Трианон. Словно птаха, завороженная взглядом змеи, Андре двигалась навстречу Бальзамо.
В двух шагах от него Андре замерла.
Он взял ее за руку. Андре вздрогнула.
— Вы видите? — спросил он.
— Да, — отвечала Андре. — Однако должна вам заметить, что, вызывая меня таким образом, вы едва меня не погубили.
— Простите, простите! — молвил Бальзамо. — Но у меня просто голова идет кругом, я сам не свой, я теряю рассудок, умираю!
— Вы в самом деле страдаете, — проговорила Андре, угадывая по его прикосновению, в каком состоянии он находится — Да, да, я страдаю и пришел к вам за утешением. Только вы можете меня спасти.
— Спрашивайте меня.
— Во второй раз, вы заметили?
— Да.
— Идите, пожалуйста, ко мне домой. Вы можете это сделать?
— Могу, если вы мысленно будете меня направлять.
— Идите.
— Вот мы входим в Париж, — сказала Андре, — идем по бульвару, спускаемся по темной улице, освещенной одним-единственным фонарем.
— Да, да. Входите же!
— Мы — в передней. Справа лестница, но вы подводите меня к стене: она отворяется, впереди — ступеньки.
— Поднимайтесь! Поднимайтесь! — вскричал Бальзамо. — Мы на верном пути!
— Ну, вот мы и в комнате. Повсюду львиные шкуры, оружие. Ого! Каминная доска отворяется!
— Давайте пройдем! Где вы сейчас?
— В необычной комнате: в ней нет двери, окна зарешечены… Какой здесь беспорядок!
— Но в ней ведь никого нет, правда?
— Никого.
— Вы можете увидеть женщину, которая здесь жила?
— Да, если у меня будет какой-нибудь предмет, к которому она прикасалась или который ей принадлежит.
— Держите: это ее волосы.
Андре взяла волосы и прижала их к себе.
— Я ее узнаю, — сказала она. — Я уже видела эту женщину, когда она убегала от вас в Париж.
— Верно, верно. Вы можете сказать, что она делала последние два часа и как она сбежала?
— Погодите, погодите… Да… Она лежит на софе, у нее полуобнажена грудь, в груди — рана…
— Смотрите, Андре, смотрите, не теряйте ее из виду.
— Она спала… Теперь проснулась… Озирается, достает носовой платок, взбирается на стул, привязывает платок к решетке на окне… О Господи! — Так она в самом деле жаждет смерти?
— Да, она решилась. Но ее пугает такая смерть. Она оставляет платок… Спускается… Ах, бедняжка!..
— Что?
— Как она плачет!.. Как она страдает! Ломает руки… Выбирает угол, чтобы разбить себе об него голову.
— Боже, Боже! — пробормотал Бальзамо.
— Бросается на камин. По обеим сторонам камина Два мраморных льва. Она собирается разбить голову об одного из них.
— Дальше? Что дальше? Смотрите, Андре, смотрите!
Я вам приказываю!
— Останавливается… Бальзамо облегченно вздохнул.
— Смотрит…
— Куда?
— Она заметила кровь в глазу у льва.
— Господи Боже! — прошептал Бальзамо.
— Да, видит кровь, но не удивляется. Странно: это не ее кровь, а ваша.
— Эта кровь — моя? — воскликнул Бальзамо.
— Да, ваша, ваша! Вы поранили руку ножом, вернее — кинжалом, и выпачканным в крови пальцем нажали на глаз льва. Я вас вижу.
— Вы правы, правы. Но как же она убежала?
— Погодите, погодите! Вот она разглядывает кровь, задумалась, потом нажимает пальцем туда же, куда и вы. Ага, львиный глаз поддается, распрямляется пружина. Каминная доска отворяется.
— Как я неосторожен! — вскричал Бальзамо. — Какая неосмотрительность! Несчастный! Какой же я глупец! Я сам во всем виноват… А она выходит? Убегает?
Молитва Андре состояла обыкновенно из не связанных между собою слов; она представляла собою нечто вроде восторженного обращения, в котором девичья душа воспаряла к Богу и сливалась с ним.
В этих страстных мольбах Андре забывала о себе, подобно терпящему кораблекрушение, потерявшему надежду и молящемуся уже не за себя, а за жену и детей, которым суждено остаться сиротами.
Боль закралась в сердце Андре со времени отъезда ее брата, к ней примешивалось какое-то неясное для самой девушки чувство.
Это было похоже на предчувствие скорого несчастья. Ее ощущения напоминали покалывание в заживающей ране. Сильная боль уже прошла, однако воспоминание о ней еще надолго остается и не дает забыть о боли, мучая не меньше, чем еще недавно сама рана.
Андре даже не пыталась понять, что с ней происходит. Отдавшись воспоминаниям о Филиппе, она приписывала свое возбуждение тому, что постоянно думала о любимом брате.
Наконец она встала, выбрала себе книгу из скромной библиотеки, подвинула свечу поближе к изголовью и легла в постель.
Книга, которую она выбрала, вернее, взяла наугад, оказалась словарем по ботанике. Книга эта, как нетрудно догадаться, была не из тех, которые могли бы ее заинтересовать; напротив, она ее скоро утомила. Вскоре пелена, вначале прозрачная, а затем становившаяся все более плотной и мутной, опустилась ей на глаза. Девушка пыталась некоторое время бороться со сном, удерживая упрямо ускользавшую мысль, потом, не в силах продолжать борьбу, наклонила голову, чтобы задуть свечу, и тут взгляд ее упал на стакан с водой, приготовленной Николь. Она протянула руку, взяла стакан, и, зажав в другой руке ложечку, размешала наполовину растаявший сахар. Уже засыпая, она поднесла стакан к губам.
Как только губы Андре коснулись воды, рука ее заходила ходуном и Андре почувствовала в голове тяжесть. Андре с ужасом испытала уже знакомое сильнейшее возбуждение, и, в то же время, ее словно сковала чужая воля, которая уже не раз опустошала ее душу и подавляла разум.
Едва она успела поставить стакан на тарелку, как почти в ту же секунду из ее приоткрытых губ вырвался вздох, и ей перестали повиноваться голос, зрение, разум. Она, как подкошенная, рухнула на подушку, оказавшись во власти почти смертельного оцепенения.
Впрочем, это подобие обморока оказалось минутным и было лишь переходом из одного состояния в другое.
Только что она лежала, как мертвая, словно навсегда закрыв прекрасные глаза, и вдруг поднялась, открыла глаза, поражавшие неподвижностью взгляда, и, будто мраморная статуя, выходящая из могилы, спустилась с постели.
Сомнений больше быть не могло: Андре спала тем самым волшебным сном, который уже несколько раз словно приостанавливал ее жизнь.
Она прошла через всю комнату, распахнула застекленную дверь и вышла в коридор, на негнущихся ногах, словно ожившая статуя.
Она не раздумывая стала спускаться по лестнице, машинально переставляя ноги; скоро Андре очутилась на крыльце.
В ту минуту, когда Андре занесла ногу над верхней ступенькой крыльца, Жильбер собирался подняться по той же лестнице.
Когда Жильбер увидел девушку, двигавшуюся величавой поступью в развевающихся белых одеждах, ему почудилось, что она идет прямо на него.
Он попятился и отступил в высокую траву.
Он вспомнил, что видел однажды Андре в таком же состоянии, в замке Таверне.
Андре прошла мимо Жильбера, задев его платьем, но так и не заметила юношу.
Молодой человек был раздавлен, он совершенно потерялся, ноги у него подкосились от страха, он осел.
Не зная, чему приписать странное поведение Андре, он провожал ее взглядом. Мысли его путались, кровь стучала в висках, он был близок к помешательству.
Он сидел, скорчившись в траве, и продолжал наблюдать за Андре. Это было его привычное занятие с тех самых пор, как в его сердце вспыхнула роковая страсть.
Внезапно таинственное появление Андре получило разгадку; девушка не сошла с ума, как он было подумал, — Андре шла на свидание.
В эту минуту в небе сверкнула молния.
В голубоватом свете вспышки Жильбер увидел мужчину, скрывавшегося в темной тополевой аллее. Жильбер успел заметить, что у него было бледное лицо и что одет он небрежно.
Андре шла к этому господину — он протянул руку, словно притягивая ее к себе.
В это время другая вспышка вспорола темноту.
Жильбер узнал Бальзамо, он увидел, что тот взмок от пота и с ног до головы покрыт пылью. Бальзамо какой-то хитростью проник в Трианон. Словно птаха, завороженная взглядом змеи, Андре двигалась навстречу Бальзамо.
В двух шагах от него Андре замерла.
Он взял ее за руку. Андре вздрогнула.
— Вы видите? — спросил он.
— Да, — отвечала Андре. — Однако должна вам заметить, что, вызывая меня таким образом, вы едва меня не погубили.
— Простите, простите! — молвил Бальзамо. — Но у меня просто голова идет кругом, я сам не свой, я теряю рассудок, умираю!
— Вы в самом деле страдаете, — проговорила Андре, угадывая по его прикосновению, в каком состоянии он находится — Да, да, я страдаю и пришел к вам за утешением. Только вы можете меня спасти.
— Спрашивайте меня.
— Во второй раз, вы заметили?
— Да.
— Идите, пожалуйста, ко мне домой. Вы можете это сделать?
— Могу, если вы мысленно будете меня направлять.
— Идите.
— Вот мы входим в Париж, — сказала Андре, — идем по бульвару, спускаемся по темной улице, освещенной одним-единственным фонарем.
— Да, да. Входите же!
— Мы — в передней. Справа лестница, но вы подводите меня к стене: она отворяется, впереди — ступеньки.
— Поднимайтесь! Поднимайтесь! — вскричал Бальзамо. — Мы на верном пути!
— Ну, вот мы и в комнате. Повсюду львиные шкуры, оружие. Ого! Каминная доска отворяется!
— Давайте пройдем! Где вы сейчас?
— В необычной комнате: в ней нет двери, окна зарешечены… Какой здесь беспорядок!
— Но в ней ведь никого нет, правда?
— Никого.
— Вы можете увидеть женщину, которая здесь жила?
— Да, если у меня будет какой-нибудь предмет, к которому она прикасалась или который ей принадлежит.
— Держите: это ее волосы.
Андре взяла волосы и прижала их к себе.
— Я ее узнаю, — сказала она. — Я уже видела эту женщину, когда она убегала от вас в Париж.
— Верно, верно. Вы можете сказать, что она делала последние два часа и как она сбежала?
— Погодите, погодите… Да… Она лежит на софе, у нее полуобнажена грудь, в груди — рана…
— Смотрите, Андре, смотрите, не теряйте ее из виду.
— Она спала… Теперь проснулась… Озирается, достает носовой платок, взбирается на стул, привязывает платок к решетке на окне… О Господи! — Так она в самом деле жаждет смерти?
— Да, она решилась. Но ее пугает такая смерть. Она оставляет платок… Спускается… Ах, бедняжка!..
— Что?
— Как она плачет!.. Как она страдает! Ломает руки… Выбирает угол, чтобы разбить себе об него голову.
— Боже, Боже! — пробормотал Бальзамо.
— Бросается на камин. По обеим сторонам камина Два мраморных льва. Она собирается разбить голову об одного из них.
— Дальше? Что дальше? Смотрите, Андре, смотрите!
Я вам приказываю!
— Останавливается… Бальзамо облегченно вздохнул.
— Смотрит…
— Куда?
— Она заметила кровь в глазу у льва.
— Господи Боже! — прошептал Бальзамо.
— Да, видит кровь, но не удивляется. Странно: это не ее кровь, а ваша.
— Эта кровь — моя? — воскликнул Бальзамо.
— Да, ваша, ваша! Вы поранили руку ножом, вернее — кинжалом, и выпачканным в крови пальцем нажали на глаз льва. Я вас вижу.
— Вы правы, правы. Но как же она убежала?
— Погодите, погодите! Вот она разглядывает кровь, задумалась, потом нажимает пальцем туда же, куда и вы. Ага, львиный глаз поддается, распрямляется пружина. Каминная доска отворяется.
— Как я неосторожен! — вскричал Бальзамо. — Какая неосмотрительность! Несчастный! Какой же я глупец! Я сам во всем виноват… А она выходит? Убегает?