Дюма Александр. Джузеппе Бальзамо (Записки врача). Том 2

   — До чего же грязная скотина этот философ! — спокойно заметила Шон, провожая взглядом Руссо, который спускался, вернее, сбегал вниз по тропинке.
   — Просите, что хотите, — обратился г-н де Жюсье к Жильберу, по-прежнему прятавшему лицо в ладонях.
   — Да, просите, господин Жильбер, — повторила графиня, посылая улыбку брошенному ученику.
   Тот поднял бледное лицо, убрал со лба прибитые слезами и испариной волосы и твердо проговорил:
   — Раз уж вам так хочется предложить мне место, я бы хотел поступить помощником садовника в Трианон.
   Шон и графиня переглянулись, Шон слегка наступила шаловливой ножкой на ногу сестре, торжествующе подмигнув; графиня кивнула в знак согласия.
   — Это возможно, господин де Жюсье? — спросила графиня. — Я бы этого хотела.
   — Раз вам этого хочется, графиня, — отвечал тот, — можете считать, что ваше желание исполнено.
   Жильбер поклонился и прижал руку к сердцу; оно было переполнено счастьем, после того как совсем недавно было полно отчаяния.

Глава 5. ПРИТЧА

   В том же небольшом кабинете замка Люсьенн, где мм видели Жана Дю Барри выпившим, к большому неудовольствию графини, столько шоколаду, маршал де Ришелье завтракал с графиней Дю Барри. Трепля Замора за волосы, она все свободнее и небрежнее вытягивалась на расшитой цветами атласной софе, а старый придворный лишь восторженно вздыхал при каждой новой позе обольстительницы.
   — Ах, графиня! — с жеманством старухи восклицал он. — Вы испортите прическу!.. Графиня, вот этот завиток раскручивается… Ах, графиня, ваша туфелька падает!..
   — Да не обращайте внимания, милый герцог, — проговорила она, выдрав у Замора ради развлечения целую прядь волос и вытянувшись во весь рост. Она была еще сладострастнее и красивее на своей софе, чем Венера в морской раковине.
   Равнодушный к ее позам. Замор взвыл от боли. Графиня успокоила его, взяла со стола горсть конфет и всыпала их ему в карман.
   Замор надул губы, вывернул карман и высыпал конфеты на пол.
   — Дурачина! — проговорила графиня, вытягивая изящную ножку и касаясь ее кончиком замысловатых штанов негритенка.
   — Помилуйте! — вскричал старый маршал. — Клянусь честью, вы его убьете.
   — Я сегодня могу убить любого, кто мне попадет под руку, — призналась графиня, — сегодня я буду беспощадной.
   — Вот как? Значит, я вас раздражаю? — спросил герцог.
   — Нет, что вы, напротив! Вы — мой старый друг, я вас обожаю. Но, по правде говоря, я сошла с ума, вот в чем дело.
   — Так вас, должно быть, заразили этой болезнью те, кого свели с ума вы сами?
   — Берегитесь! Мне надоели ваши любезности, потому что они неискренни.
   — Графиня, графиня! Я начинаю думать, что вы не с ума сошли, а просто неблагодарны.
   — Нет, я — не сумасшедшая, не неблагодарная, я…
   — Кто же вы?
   — Я разгневана, господин герцог!
   — В самом деле…
   — Вас это удивляет?
   — Нисколько, графиня. Клянусь честью, есть от чего разгневаться!
   — Вот именно это меня в вас и возмущает.
   — Неужели есть что-то такое, что может вас во мне возмутить, графиня?
   — Да.
   — Что же это? Я уже довольно стар, однако я готов приложить любые усилия для того, чтобы вам понравиться.
   — Да вы просто не знаете, о чем идет речь, маршал.
   — Ошибаетесь, мне это известно.
   — Вы знаете, что меня раздражает?
   — Разумеется: Замор разбил китайский фонтан. Едва уловимая улыбка промелькнула на губах молодой женщины, однако Замор, почувствовав себя виноватым, униженно склонил голову, словно небо затянуло тучей, полной пощечин и щелчков.
   — Да, — со вздохом проговорила графиня, — да, герцог, вы угадали: причина именно эта, вы действительно тонкий политик.
   — Мне всегда это говорили, графиня, — скромно отвечал де Ришелье.
   — А я и так это вижу, герцог. Вы сразу определили причину, отчего я не в духе: это восхитительно!
   — Ну и прекрасно. Однако это еще не все.
   — Неужели?
   — Да, я догадываюсь, что есть еще кое-что…
   — Вы так думаете?
   — Да.
   — А о чем вы догадываетесь?
   — Мне кажется, вы ждали вчера вечером его величество.
   — Где?
   — Здесь.
   — Что же дальше?
   — Его величество не пришел.
   Графиня покраснела и приподнялась на локте.
   — Ax, ax! — прошептала она.
   — А ведь я приехал из Парижа, — продолжал герцог.
   — Ну и что же?
   — А то, что я мог ничего не знать о том, что произошло в Версале, черт побери! Однако…
   — Герцог, милый герцог, вы сегодня чересчур сдержанны. Какого черта! Раз уж начали — договаривайте. Или не надо было начинать.
   — Вольно вам говорить, графиня! Дайте мне хотя бы передохнуть. Так на чем я остановился?
   — Вы остановились на… «однако».
   — Да, верно. Однако я не только знаю, что его величество не пришел, но и догадываюсь, почему не пришел.
   — Герцог! Я всегда думала, что вы колдун. Мне недоставало лишь доказательства.
   — Сейчас я вам представлю и доказательство. Графиня, уделявшая беседе значительно больше внимания, чем ей хотелось это показать, оставила в покое голову Замора, волосы которого она перебирала своими белыми изящными пальчиками.
   — Представьте, герцог, представьте, — сказала она.
   — В присутствии господина дворецкого? — спросил герцог.
   — Ступайте. Замор, — приказала графиня негритенку. Обезумев от радости, он одним прыжком выскочил из будуара в приемную.
   — Прекрасно! — прошептал Ришелье. — Должен ли я все вам говорить, графиня?
   — Чем вам помешала эта обезьяна — Замор, герцог?
   — Сказать по правде, меня кто угодно смущает.
   — Кто угодно — это я понимаю, но разве Замор — кто угодно?
   — Замор — не слепой, не глухой, не немой. Значит, он тоже — «кто угодно». «Кто угодно» для меня — тот, у кого такие же, как у меня, глаза, уши, язык; значит, он может увидеть то, что я делаю, услышать или повторить то, что я говорю; одним словом, этот «кто-то» может меня выдать. Итак, изложив свою теорию, я продолжаю.
   — Да, герцог, продолжайте, доставьте мне удовольствие.
   — Не думаю, что это будет удовольствием, графиня. Впрочем, неважно, я должен продолжать. Итак, король посетил вчера Трианон.
   — Малый или Большой?
   — Малый. Ее высочество держала его под руку.
   — Вот как?
   — Ее высочество очаровательна, как вам известно…
   — Увы!
   — Она так с ним носилась, называла «папочкой», что его величество не устоял — ведь у него такой мягкий характер! За прогулкой последовал ужин, за ужином — невинные игры. Одним словом…
   — Одним словом, — бледная от нетерпения, подхватила Дю Барри, — король не поехал в Люсьенн, не так ли? Вы это хотели сказать?
   — Да, черт возьми.
   — Это просто объясняется: его величество нашел там все, что любит.
   — Отнюдь нет, и вы сами далеки от того, чтобы поверить хоть одному своему слову. Он нашел там всего-навсего то, что ему нравится.
   — Это еще хуже, герцог. Судите сами: поужинал, побеседовал, поиграл — вот и все, что ему нужно. С кем же он играл?
   — С де Шуазелем.
   Графиня сделала нетерпеливое движение.
   — Может быть, не стоит больше об этом говорить, графиня? — предложил Ришелье.
   — Напротив, продолжайте.
   — Вы столь же отважны, сколь умны, графиня. Давайте возьмем быка за рога, как говорят испанцы.
   — Госпожа де Шуазель не простила бы вам этой пословицы, герцог.
   — Пословица к ней не относится. Я хотел сказать, графиня, что де Шуазель, раз уж я вынужден о нем говорить, играл в карты, да так удачно, так ловко…
   — Что выиграл?
   — Нет, он проиграл, а его величество выиграл тысячу луидоров в пикет. А в этой игре его величество крайне самолюбив, притом что играет он из рук вон плохо.
   — Ох, этот Шуазель! — прошептала Дю Барри. — Госпожа де Граммон тоже была там?
   — Нет, графиня, она готовится к отъезду.
   — Герцогиня уезжает?
   — Да, она делает глупость, мне кажется.
   — Какую?
   — Когда ее не преследуют, она дуется; когда ее не прогоняют, она уезжает сама.
   — Куда?
   — В провинцию.
   — Она собирается строить козни.
   — Ах, черт побери! Чем же ей еще заниматься? Итак, собираясь уезжать, она, естественно, пожелала проститься с ее высочеством, которая, понятно, нежно ее любит. Вот как она оказалась в Трианоне.
   — В Большом?
   — Разумеется, ведь Малый еще не готов.
   — Окружая себя всеми этими Шуазелями, ее высочество недвусмысленно дает понять, чью сторону она принимает.
   — Нет, графиня, не надо преувеличивать. Итак, герцогиня завтра уезжает.
   — Король развлекался там, где не было меня! — воскликнула графиня с возмущением и в то же время со страхом.
   — Ах, Боже мой! Да, в это трудно поверить, однако это так, графиня. Что же из этого следует?
   — Что вы прекрасно обо всем осведомлены, герцог.
   — И все?
   — Нет.
   — Ну так продолжайте!
   — Я из этого заключаю, что по доброй воле или силой необходимо вырвать короля из когтей этих Шуазелей, или ! мы погибли!
   — Увы!
   — Простите, — продолжала графиня, — я говорю «мы», однако не волнуйтесь, герцог, это относится к членам семьи.
   — И к друзьям, графиня. Позвольте на этом основании тоже принять в этом деле участие. Таким образом…
   — Таким образом, вы себя причисляете к моим друзьям?
   — Мне казалось, что я говорил вам об этом, графиня.
   — Этого недостаточно.
   — Я полагал, что доказал это.
   — Вот это уже лучше. Так вы мне поможете?
   — Я готов сделать все, что в моей власти, графиня, однако…
   — Что?
   — Не стану от вас скрывать, что дело это весьма трудное.
   — Их что же, нельзя вырвать, этих Шуазелей?
   — Во всяком случае, они неискоренимы.
   — Вы полагаете?
   — Да.
   — Стало быть, что бы ни говорил славный Лафонтен, против этого дуба бессильны и ветер, и буря.
   — Этот министр — большой талант!
   — Ага! Вы заговорили, как энциклопедисты.
   — Разве я уже не член Академии?
   — О, вы в такой малой степени академик…
   — Вы правы. Академик — мой секретарь, а не я. Однако я по-прежнему настаиваю на своем.
   — Что Шуазель — талантливый политик?
   — Совершенно верно.
   — В чем же состоит его талант?
   — А вот в чем, графиня: он сумел так представить дела в Парламенте и отношения с Англией, что король не может больше без него обойтись.
   — Да ведь он настраивает Парламент против его величества!
   — Ну конечно! В том-то и состоит ловкость!
   — Он же толкает англичан к войне!
   — Вот именно, потому что мир был бы для него губителен.
   — Это не талант, герцог.
   — Что же это, графиня?
   — Это государственная измена.
   — Когда государственная измена имеет успех, графиня, это талант, как мне кажется, и немалый.
   — Ну, раз так, герцог, я знаю еще кое-кого, кто не менее ловок, чем де Шуазель.
   — Неужели?
   — По части парламентов, по крайней мере.
   — Это — главный вопрос.
   — Да, потому что это лицо причастно к возмущению Парламента.
   — Вы меня заинтриговали, графиня.
   — Вы не знаете, о ком я говорю, герцог?
   — Нет, признаться…
   — А ведь он — член вашей семьи.
   — Неужели у меня в семье есть талантливый человек? Вы изволите говорить о моем дяде — кардинале, графиня?
   — Нет, я говорю о вашем племяннике, герцоге д'Эгийоне.
   — Ах, герцог д'Эгийон! Да, верно, это он дал ход делу ла Шалоте. По правде сказать, он очень милый мальчик. Он в этом деле славно потрудился. Клянусь честью, графиня, вот тот человек, которым умной женщине следовало бы дорожить.
   — Видите ли, герцог, — отвечала графиня, — я даже незнакома с вашим.., племянником.
   — Неужели вы его не знаете?
   — Нет, я его никогда не видела.
   — Бедный малый! Ну да, действительно, с тех пор, как вы пришли к власти, он неотлучно жил в Англии. Пусть поостережется, когда увидит вас, он отвык от солнца.
   — Как среди всех этих мантий оказался человек его ума и его происхождения?
   — Он взялся их взбудоражить за неимением лучшего. Понимаете ли, графиня, каждый старается получить удовольствие, где только можно, а в Англии удовольствий немного. До чего же он предприимчивый человек! Какой это был бы слуга королю, буде на то желание его величества! Уж при нем с дерзостью Парламента было бы покончено. Он — истинный Ришелье, графиня. Так позвольте мне…
   — Что?
   — Позвольте мне представить его вам тотчас по прибытии.
   — Он разве должен скоро быть в Париже?
   — Ах, графиня, кто может это знать? Возможно, он еще лет пять пробудет в своей Англии, как говорит шельма Вольтер! Может, он в дороге? А что, если он в двухстах милях отсюда? Может быть, он уже у городских ворот!
   Маршал пристально изучал по лицу молодой женщины, какое действие на нее производят его слова.
   Она на мгновение задумалась и продолжала:
   — Давайте вернемся к тому, на чем мы остановились.
   — Как вам будет угодно, графиня.
   — А на чем мы остановились?
   — На том, что его величеству было очень хорошо в Трианоне в обществе де Шуазеля.
   — Да, и мы говорили о том, как бы от этого Шуазеля избавиться.
   — То есть об этом говорили вы, графиня.
   — Как! — воскликнула фаворитка. — Я так хочу, чтобы он ушел со своего поста, что рискую умереть, если этого не произойдет, а вы.., неужели вы мне в этом хоть немного не поможете, дорогой герцог?
   — Ото! — проговорил Ришелье, важничая. — Вот что политики называют предложением.
   — Принимайте мои слова, как вам будет угодно, называйте их, как хотите, но отвечайте решительно.
   — Ах, какое недостойное наречие в устах такой милой и приятной женщины!
   — По-вашему, это ответ, герцог?
   — Не совсем. Я назвал бы это подготовкой к ответу.
   — Вы готовы?
   — Подождите же!
   — Вы колеблетесь, герцог?
   — Нисколько.
   — Так я вас слушаю.
   — Как вы относитесь к притчам?
   — Должна сказать, что они устарели.
   — Ну и что же? Солнце тоже старо, а мы ничего лучше не придумали.
   — Ну, пусть будет притча. Только чтобы все было прозрачно!
   — Как хрусталь!
   — Ну, говорите.
   — Вы готовы меня слушать, прекрасная дама?
   — Я вас слушаю.
   — Представьте, графиня.., вы знаете, в притчах принято взывать к воображению.
   — О Господи, до чего же вы утомительны, герцог!
   — Вы не верите ни одному своему слову, графиня, потому что слушаете меня с особым вниманием.
   — Пусть так, я была не права.
   — Итак, представьте, что вы гуляете в прекрасном саду Люсьенн и видите восхитительную сливу, одну из тех ренклодов, которые вы так любите, потому что они своим пурпурно-алым цветом напоминают вас.
   — Продолжайте, господин льстец.
   — Вы видите, как я уже сказал, одну из таких слив на самом верху дерева. Что вы будете делать, графиня?
   — Я стану трясти дерево, черт побери!
   — А если это бесполезно? Дерево толстое, неискоренимое, как вы изволили выразиться. И вот скоро вы замечаете, что оно даже не пошатнулось, а вы уже поцарапали об его кору свои прелестные ручки. Тогда вы повертываете голову так восхитительно, как умеете лишь вы да цветы, и восклицаете: «Боже мой! Как бы мне хотелось, чтобы эта слива упала на землю!» И при этом вы чувствуете такую досаду!..
   — Это очень натурально, герцог.
   — Не стану с вами спорить.
   — Продолжайте, дорогой герцог, мне безумно интересна ваша притча.
   — И вот, обернувшись, вы замечаете своего друга герцога де Ришелье, в задумчивости гуляющего в саду.
   — О чем же он думает?
   — Что за вопрос, черт возьми! О вас! Вы к нему обращаетесь своим восхитительным нежным голоском: «Ах, герцог! Герцог!»
   — Превосходно!
   — «Вы — мужчина. Вы — сильный. Вы брали Маон. Встряхните это чертово дерево, чтобы упала проклятая слива» Все верно, графиня, а?
   — Совершенно верно, герцог. Я говорила об этом едва слышно, а вы — во весь голос. Так что вы ответили?
   — Я ответил…
   — Да.
   — Я ответил так: «Как вы решительны! Ничего не скажешь! Но посмотрите, какое толстое дерево, какие шероховатые ветви; я тоже дорожу своими руками, хоть и старше вас лет на пятьдесят.
   — А-а, прекрасно, прекрасно! — проговорила графиня. — Понимаю…
   — Тогда продолжайте притчу: что вы отвечаете?
   — Я вам говорю .
   — Своим нежным голоском?
   — Разумеется.
   — Говорите, говорите.
   — Я вам говорю: «Милый маршал! Взгляните на это дерево иначе. До сих пор вы были к нему равнодушны, потому что эта слива предназначалась не вам. А пусть и у вас будет такое же точно желание, дорогой маршал: давайте вместе страстно захотим ее съесть. Если вы как следует потрясете дерево, если слива упадет, то…
   — То что же?
   — Мы съедим ее вместе.
   — Браво! — воскликнул герцог, захлопав в ладоши.
   — Все верно?
   — Клянусь честью, графиня, вы прекрасно сумели закончить притчу… Взяли меня за рога! Как говаривал мой славный батюшка, отлично состряпано!
   — Так вы согласны потрясти дерево?
   — Обеими руками и изо всех сил, графиня.
   — А слива в самом деле была ренклодом?
   — В этом я не совсем уверен, графиня.
   — Что же это?
   — Мне представляется, что на вершине этого дерева скорее висел портфель.
   — Значит, мы возьмем этот портфель на двоих.
   — Нет, этот портфель достанется мне одному. Не завидуйте мне, графиня; вместе с ним с этого дерева падает так много интересных вещей, что у вас будет богатейший выбор.
   — Ну что же, маршал, мы обо всем уговорились?
   — Мне достанется место де Шуазеля?
   — Да, если на то будет воля его величества.
   — А разве король не хочет всего того, чего желаете вы?
   — Вы сами видите, что нет, потому что он не желает отставки своего Шуазеля.
   — Я надеюсь, что король захочет вспомнить о своем старом товарище.
   — По оружию?
   — Да, о товарище по оружию. Самая большая опасность далеко не всегда подстерегает нас на войне, графиня.
   — Вы ничего не хотите попросить у меня для герцога д'Эгийона?
   — Признаться, нет! Этот чудак сумеет попросить об этом самолично.
   — Вы, кстати, тоже будете там. А теперь моя очередь.
   — Ваша очередь — для чего?
   — Просить.
   — Отлично!
   — Что получу я?
   — Что пожелаете.
   — Я хочу получить все.
   — Разумно.
   — И получу?
   — Что за вопрос! Однако будете ли вы удовлетворены? Только ли об этом вы станете просить?
   — Об этом и еще кое о чем.
   — Говорите.
   — Вы знаете барона де Таверне?
   — Нас связывает сорокалетняя дружба.
   — У него есть сын?
   — И дочь.
   — Совершенно верно.
   — И что же?
   — Все — Как — все?
   — «Кое-что», которое я у вас прошу… Я об этом попрошу вас в свое время.
   — Превосходно!
   — Мы уговорились, герцог.
   — Да, графиня.
   — Подписано?
   — Гораздо лучше: мы поклялись друг другу.
   — Ну так повалите это дерево.
   — У меня есть для этого средства.
   — Какие?
   — Мой племянник.
   — Кто еще?
   — Иезуиты.
   — Ах, ах!
   — Я на всякий случай и план приготовил, так, небольшой.
   — Можно с ним ознакомиться?
   — Увы, графиня,..
   — Да, да, вы правы.
   — Вы ведь знаете, что тайна…
   — Залог успеха! Я заканчиваю вашу мысль.
   — Вы восхитительны!
   — Однако я тоже хочу попробовать потрясти дерево.
   — Очень хорошо! Потрясите, графиня, это не помешает.
   — И у меня есть средство.
   — ..которое вы считаете прекрасным!
   — Я за него ручаюсь.
   — Что это за средство?
   — Скоро увидите, герцог, вернее…
   — Что?
   — Нет, вы не увидите.
   Столь изящно эти слова мог выговорить только такой прелестный ротик. Потерявшая было голову графиня вдруг словно опомнилась; она торопливо оправила атласные волны юбки, которые в целях дипломатии вздыбились, словно бушующее море.
   Герцог был отчасти моряком и привык к капризам океана. Он от души рассмеялся, расцеловал графине ручки и угадал со свойственной ему проницательностью, что аудиенция окончена.
   — Когда вы начнете валить дерево, герцог? — спросила графиня.
   — Завтра. А вы когда приметесь его трясти? В эту минуту со двора донесся шум подъехавшей кареты, и почти тотчас же раздались крики «Да здравствует король!»
   — А я, — отвечала графиня, выглядывая в окно, — я начну сию минуту!
   — Браво!
   — Идите по черной лестнице, герцог, и ждите во дворе. Через час получите мой ответ.

Глава 6. КРАЙНЕЕ СРЕДСТВО ЕГО ВЕЛИЧЕСТВА ЛЮДОВИКА XV

   Король Людовик XV не был до такой степени благодушным, чтобы с ним можно было каждый день говорить о политике.
   В самом деле, политика ему надоедала. В дурные минуты он отделывался с помощью веского довода, на который нечего было ответить:
   «Да вся эта машинка будет крутиться, пока я жив!»
   Когда обстоятельства благоприятствовали, окружающие старались ими воспользоваться. Однако монарх, как правило, наверстывал то, что терял в минуты хорошего расположения.
   Графиня Дю Барри так хорошо знала короля, что, подобно рыбакам, изучившим море, никогда не пускалась в плавание, если ей не благоприятствовала погода.
   Однако в то время, когда король приехал навестить ее в Люсьенн, он был в прекраснейшем расположении духа. Король был накануне не прав, он знал наверное, что его будут бранить. Значит, в этот день он был хорошей добычей.
   Но как бы доверчива ни была дичь, на которую идет охота, у нее все-таки есть некоторый инстинкт самосохранения, и охотнику следует это иметь в виду. Впрочем, инстинкт ничего не значит, если охотник опытный!
   Вот как взялась за дело графиня, имея в виду королевскую дичь, которую она собиралась заманить в свои сети.
   Она была, как мы, кажется, уже говорили, в весьма смелом дезабилье вроде тех, в какие Буше одевает своих пастушек.
   Вот только она была ненарумянена: король Людовик XV терпеть этого не мог.
   Как только лакей доложил о его величестве, графиня набросилась на румяна и стала с остервенением натирать ими щеки.
   Король еще из приемной увидал, чем занималась графиня.
   — Ах, злодейка! — воскликнул он, входя. — Она красится!
   — А-а, здравствуйте, сир, — проговорила графиня, не отрывая от зеркала глаз и не прерывая своего занятия, даже после того, как король поцеловал ее в шейку.
   — Значит, вы меня не ждали, графиня? — спросил король.
   — Почему, сир?
   — Ну, раз вы так пачкаете свое личико!..
   — Напротив, сир, я была уверена в том, что дня не пройдет, как я буду иметь честь увидеть ваше величество.
   — Как странно вы это говорите, графиня!
   — Вы находите?
   — Да. Вы серьезны, как господин Руссо, когда слушает свою музыку.
   — Вы правы, сир, я в самом деле должна сообщить вашему величеству нечто весьма серьезное.
   — Я вижу, к чему вы клоните, графиня.
   — Неужели?
   — Да, сейчас начнутся упреки.
   — Я — упрекать вас? Да что вы, сир!.. И за что, скажите на милость?
   — За то, что я не пришел вчера вечером.
   — Сир! Справедливости ради согласитесь, что у меня нет намерения отбирать ваше величество.
   — Жанетта, ты сердишься.
   — Нисколько, сир, меня рассердили.
   — Послушайте, графиня: уверяю вас, что я не переставал о вас думать.
   — Да что вы?
   — И вчерашний вечер показался мне вечностью.
   — Вот как? Да ведь я, сир, по-моему, ни о чем вас не спрашивала. Ваше величество проводит свои вечера там, где ему нравится, это никого не касается.
   — Я был в своей семье, графиня, в семье.
   — Сир, я об этом даже не узнавала.
   — Почему?
   — Что значит почему? Согласитесь, что с моей стороны это было бы непристойно.
   — Так вы, значит, не сердитесь на меня за это? — вскричал король. — На что же вы сердитесь? Отвечайте мне по чести.
   — Я на вас не сержусь, сир.
   — Однако вы сказали, что вас кто-то рассердил?..
   — Да, меня рассердили, сир, это правда.
   — Чем же?
   — Тем, что я стала чем-то вроде крайнего средства.
   — Вы — «крайнее средство»? Что вы говорите?
   — Да, да, я! Графиня Дю Барри! Милая Жанна, очаровательная Жанночка, соблазнительная Жаннетточка, как говорит ваше величество. Я — крайнее средство.
   — В чем же это выражается?
   — А в том, что мой король, мой любовник бывает у меня тогда, когда госпожа де Шуазель и госпожа де Граммон им пресытились.
   — Ох, графиня!..
   — Клянусь честью, хотя бы я от этого проиграла, но я скажу откровенно, что у меня на сердце. Рассказывают, что госпожа де Граммон частенько вас подстерегала у входа в спальню. А я поступлю иначе, нежели благородная герцогиня. Я стану поджидать на выходе, и как только первый же Шуазель или первая Граммон попадется мне в руки… Пусть поберегутся!
   — Графиня! Графиня!
   — Что же вы от меня хотите! Я дурно воспитана. Я — любовница Блеза, прекрасная бурбонка, как вы знаете.
   — Графиня! Шуазели сумеют за себя отомстить.
   — Ну и что же? Лишь бы они мстили так же, как я.
   — Вас поднимут на смех.
   — Вы правы.
   — Ах!
   — У меня есть одно чудесное средство, и я хочу к нему прибегнуть.
   — Что вы задумали?.. — с беспокойством спросил король.
   — Я просто-напросто удалюсь. Король пожал плечами.
   — Вы мне не верите, сир?
   — Признаюсь откровенно, нет.
   — Вы просто не даете себе труда поразмыслить. Вы путаете меня с другими.
   — То есть, как?
   — Ну конечно! Госпожа де Шатору хотела быть для вас богиней. Госпожа де Помпадур мечтала быть королевой. Другие хотели стать богатыми, могущественными, пытались унижать придворных дам, пользуясь вашей благосклонностью. Я не страдаю ни одним из этих недостатков.