Дюма Александр. Джузеппе Бальзамо (Записки врача). Том 2

   — Тут мы с ним единодушны, батюшка, — возразила принцесса.
   — Вы вместе скучаете?
   — Нет, мы пытаемся найти развлечения.
   — И поэтому ваше высочество собирается заняться строительством? — спросил де Шуазель.
   — Я хочу превратить парк в сад, ваша светлость.
   — Бедный Ленотр! — проговорил король.
   — Ленотр был великим человеком для ее — его времени, Что же касается моих вкусов…
   — А что вы любите, сударыня?
   — Природу.
   — Как все философы.
   — Или как англичане.
   — Не говорите этого при Шуазеле, иначе он объявит вам войну. Он направит против вас шестьдесят четыре корабля и сорок фрегатов своего кузена де Праслена.
   — Я закажу план естественного сада господину Роберу, — сообщила дофина, — это очень подходящий человек для подобного рода поручений.
   — Что вы называете естественным садом? — спросил король. — Я думал, что деревья, цветы и даже фрукты — вот как эти, я подобрал их по пути сюда — все это вещи более чем естественные.
   — Сир, если вы будете здесь гулять сто лет, вы увидите все те же неизменные прямые аллеи, горные массивы, строго поднимающиеся под углом в сорок пять градусов, как говорит его высочество, бассейны, газоны, посаженные в шахматном порядке деревья или террасы.
   — Ну и что же, это некрасиво?
   — Это неестественно.
   — Полюбуйтесь на эту девочку, обожающую природу! — проговорил король скорее добродушно, нежели весело. — Посмотрим, что вы сделаете из моего Трианона.
   — Тут будут реки, каскады, мосты, гроты, скалы, леса, лощины, домики, горы, прерии.
   — Это все для кукол, наверное? — спросил король.
   — Нет, сир, для королей — таких, какими нам суждено стать, — возразила принцесса, не замечая выступившей на щеках короля краски, как не заметила она и того, что сама себе предсказывала страшное будущее.
   — Итак, вы собираетесь перевернуть все вверх дном,. Однако что же вы будете строить?
   — Я сохраню все, что было прежде.
   — Хорошо еще, что вы не собираетесь населить эти леса и реки индейцами, эскимосами и гренландцами. Они вели бы здесь естественный образ жизни, и господин Руссо называл бы их детьми природы… Сделайте это, дочь моя, и вас станут обожать энциклопедисты.
   — Сир, мои слуги замерзли бы в этом помещении.
   — Где же вы их поселите, если собираетесь все разломать? Ведь не во дворце же: там едва хватит места вам двоим.
   — Я оставлю службы в нынешнем виде.
   Принцесса указала на окна описанного нами коридора.
   — Кого я там вижу? — спросил король, загораживаясь рукой от солнца.
   — Какая-то женщина, сир, — отвечал де Шуазель.
   — Эту девушку я принимаю к себе на службу, — пояснила принцесса.
   — Мадмуазель де Таверне, — заметил Шуазель, пристально взглянув на окно.
   — А-а, так у вас здесь живут Таверне?
   — Только мадмуазель де Таверне, сир.
   — Очаровательная девушка. Чем она занимается?
   — Она моя чтица.
   — Прекрасно! — воскликнул король, не сводя глаз с зарешеченного окна, у которого с невинным видом стояла мадмуазель де Таверне, не подозревая о том, что на нее смотрят. Она была еще бледна после болезни.
   — До чего бледненькая! — заметил де Шуазель.
   — Ее чуть было не задавили тридцать первого мая, ваша светлость.
   — Неужели? Бедная девочка! — проговорил король. — Биньон заслужил ее неудовольствие.
   — Она вам нравится? — с живостью спросил де Шуазель.
   — Да, ваша светлость.
   — Ну вот, она уходит, — заметил король.
   — Должно быть, она узнала ваше величество: она очень застенчива.
   — Давно она у вас?
   — Со вчерашнего дня, сир; переезжая, я пригласила ее к себе.
   — Печальное жилище для хорошенькой девушки, — продолжал Людовик XV. — Этот чертов Габриель не подумал о том, что деревья вырастут и скроют дом от служб: теперь ничего нельзя разобрать.
   — Да нет, сир, уверяю вас, что дом вполне подходит для жилья.
   — Этого не может быть, — возразил Людовик XV.
   — Не желает ли ваше величество сам в этом убедиться? — предложила принцесса, ревниво следившая за тем, чтобы ее дому отдавали должное.
   — Хорошо. Вы пойдете, Шуазель?
   — Сир, сейчас два часа. В половине третьего у меня совет в Парламенте. Я едва успею вернуться в Версаль…
   — Ну хорошо, идите, герцог, идите и хорошенько тряхните этих англичан. Принцесса! Покажите мне комнаты, прошу вас! Я обожаю интерьеры!
   — Прошу вас сопровождать нас, господин Мик, — обратилась принцесса к архитектору, — у вас будет случай услышать мнение его величества, который так хорошо во всем разбирается.
   Король пошел вперед, принцесса последовала за ним.
   Они поднялись на невысокую паперть часовни, оставив в стороне проход во двор.
   По левую руку у них осталась дверь в часовню, с другой стороны прямая строгая лестница вела в коридор дворца.
   — Кто здесь проживает? — спросил Людовик XV.
   — Пока никто, сир.
   — Взгляните: в первой двери — ключ.
   — Да, вы правы: мадмуазель де Таверне перевозит сегодня вещи и переезжает.
   — Сюда? — спросил король, указав на дверь.
   — Да, сир.
   — Так она у себя? В таком случае, не пойдем.
   — Сир, она только что вышла, я видела ее под навесом, во внутреннем дворике.
   — Тогда покажите мне ее жилище.
   — Как вам будет угодно, — отвечала принцесса. Проведя короля через переднюю и два кабинета, она ввела его в комнату.
   В комнате уже было расставлено кое-что из мебели, книги, клавесин. Внимание короля привлек огромный букет великолепных цветов, который мадмуазель де Таверне успела поставить в японскую вазу.
   — Какие красивые цветы! — заметил король. — А вы собираетесь изменить сад… Кто же снабжает ваших людей такими цветами? Почему бы не оставить их для вас?
   — Да, в самом деле, прекрасный букет!
   — Садовник благоволит к мадмуазель де Таверне… Кто у вас садовник?
   — Не знаю, сир. Этими вопросами ведает господин де Жюсье.
   Король обвел комнату любопытным взглядом, выглянул наружу, во двор, и вышел.
   Его величество отправился через парк в Большой Трианон. Около входа его ждали лошади: после обеда он собирался отправиться в карете на охоту и пробыть там с трех до шести часов вечера.
   Дофин по-прежнему измерял высоту солнца.

Глава 9. ЗАГОВОР ВОЗОБНОВЛЯЕТСЯ

   Пока его величество прогуливался в саду Трианона в ожидании охоты, а заодно и, не теряя времени даром, старался успокоить де Шуазеля, Люсьенн превратился в место сбора испуганных заговорщиков, слетавшихся к графине Дю Барри подобно птицам, учуявшим порох охотника.
   Обменявшись продолжительными взглядами, в которых сквозило нескрываемое раздражение, Жан и маршал де Ришелье вспорхнули первыми.
   За ними последовали рядовые фавориты, привлеченные немилостью, в которую едва не впали Шуазели; однако, напуганные возвращенной ему королевской милостью и лишенные поддержки министра, они все же возвращались в Люсьенн, чтобы посмотреть, довольно ли еще крепко дерево и можно ли за него уцепиться, как раньше.
   Утомленная своими дипломатическими ухищрениями и лаврами обманчивого триумфа, графиня Дю Барри отдыхала после обеда. Вдруг раздался страшный грохот, и во двор, словно ураган, влетела карета Ришелье.
   — Хозяйка Дю Барри спит, — невозмутимо проговорил Замор.
   Жан с такой силой отшвырнул его ногой, что дворецкий в расшитом костюме покатился по ковру.
   Замор пронзительно, закричал.
   Прибежала Шон.
   — Как вам не стыдно обижать мальчика, грубиян! — воскликнула она.
   — Я и вас вышвырну вон, если вы немедленно не разбудите графиню! — пригрозил он.
   Но графиню не нужно было будить: услыхав крик Замора и громовые раскаты голоса Жана, она почувствовала неладное и, накинув пеньюар, бросилась в приемную.
   — Что случилось? — спросила она, с ужасом глядя на то, как Жан развалился на софе, чтобы прийти в себя от раздражения, а маршал даже не притронулся к ее руке.
   — Дело в том.., в том., черт подери! Дело в том, что Шуазель остался на своем месте.
   — Как?!
   — Да, и сидит на нем тверже, чем когда бы то ни было, тысяча чертей!
   — Что вы хотите этим сказать?
   — Граф Дю Барри прав, — подтвердил Ришелье, — герцог де Шуазель силен, как никогда!
   Графиня выхватила спрятанную на груди записку короля.
   — А это что? — с улыбкой спросила она.
   — Вы хорошо прочитали, графиня? — спросил маршал.
   — Но.., я умею читать, — отвечала графиня.
   — В этом я не сомневаюсь, однако позвольте мне тоже взглянуть…
   — Ну разумеется! Читайте!
   Герцог взял бумагу, развернул ее и медленно прочел:
   «Завтра я поблагодарю де Шуазеля за его услуги. Можете в этом не сомневаться.
   Людовик».
   — Ведь все ясно, не правда ли? — спросила графиня.
   — Яснее быть не может, — поморщившись, отвечал маршал.
   — Ну так что же? — спросил Жан.
   — Да ничего особенного: победа ожидает нас завтра, ничто еще не потеряно.
   — Как завтра? Но король написал это вчера. Значит «завтра» — это сегодня.
   — Прошу прощения, сударыня, — заметил герцог, — так как письмо не датировано, «завтра» навсегда останется днем, следующим за тем, в который вы пожелаете увидеть свержение де Шуазеля. На улице Гранж-Бательер, в ста шагах от моего дома, есть кабаре, а на нем — вывеска, на которой красными буквами написано: «У нас будут отпускать в кредит завтра». «Завтра» — значит «никогда».
   — Король над нами посмеялся! — воскликнул разгневанный Жан.
   — Этого не может быть, — прошептала ошеломленная графиня, — не может быть: такое мошенничество недостойно…
   — Ах, графиня, его величество — любитель пошутить! — сказал Ришелье.
   — Герцог мне за это заплатит, — продолжала графиня в приступе ярости.
   — Не стоит за это сердиться на короля, графиня, не следует обвинять его величество в подлоге или в надувательстве, нет, король исполнил, что обещал.
   — Что за чепуха! — обронил Жан, удивленно пожав плечами.
   — Что обещал? — вскричала графиня. — Поблагодарить Шуазеля?
   — Вот именно, графиня. Я сам слышал, как его величество благодарил герцога за услуги. Знаете, ведь это можно понять по-разному: в дипломатии каждый понимает так, как ему нравится. Вы поняли так, а король — иначе. Таким образом, даже «завтра» уже не вызывает споров; по-вашему, именно сегодня король должен был выполнить свое обещание: он его выполнил. Я сам слышал, как он благодарил де Шуазеля.
   — Герцог! Мне кажется, сейчас не время шутить.
   — Уж не думаете ли вы, графиня, что я шучу? Спросите у графа Жана.
   — Нет, черт возьми, нам не до смеха! Нынче утром король обнял Шуазеля, приласкал, угостил его, а сию минуту они вдвоем гуляют под ручку по Трианону.
   — Под ручку! — повторила Шон, проскользнув в кабинет и воздев руки к небу, подобно новоявленной отчаявшейся Ниобее.
   — Да, меня провели! — проговорила графиня. — Однако мы еще посмотрим… Шон, прикажи расседлать лошадей: я не еду на охоту.
   — Прекрасно! — воскликнул Жан.
   — Одну минуту! — остановил его Ришелье. — Не надо поспешных решений, не надо капризов… Ах, простите, графиня; я, кажется, позволил себе давать вам советы. Прошу прощения.
   — Продолжайте, герцог, не стесняйтесь. Мне кажется, я потеряла голову. Вот что получается: я не хочу заниматься политикой, а когда наконец решаюсь вмешаться, получаю удар по самолюбию. Так что вы говорите?
   — Я говорю, что сейчас не время капризничать. Послушайте, графиня: положение трудное. Если король дорожит Шуазелями, если на него оказывает влияние супруга дофина, если он так резко рвет отношения, значит…
   — Что «значит»?
   — Значит, надо стать еще любезнее, графиня. Я знаю, что это невозможно, однако невозможное становится в нашем положении необходимостью: так сделайте невозможное!
   Графиня задумалась.
   — Потому что иначе, — продолжал герцог, — король может усвоить немецкие нравы!
   — Как бы он не стал добродетельным! — в ужасе вскричал Жан.
   — Кто знает, графиня? — вымолвил Ришелье. — Новое всегда так притягательно!
   — Ну, в это я не верю! — возразила графиня, отказываясь понимать герцога.
   — Случались на свете вещи и более невероятные, графиня; недаром существует выражение: волк в овечьей шкуре… Одним словом, не надо капризничать.
   — Не следовало бы, — поддакнул Жан.
   — Но я задыхаюсь от гнева!
   — Еще бы, черт побери! Задыхайтесь, графиня, но так, чтобы король, а вместе с ним и господин де Шуазель ничего не заметили. Задыхайтесь, когда вы с нами, но дышите, когда вас видят они!
   — И мне следует ехать на охоту?
   — Это было бы весьма кстати!
   — А вы, герцог?
   — Если бы мне пришлось бежать за охотой на четвереньках, я бы и то за ней последовал.
   — Тогда в моей карете! — вскричала графиня, чтобы посмотреть, какое выражение лица будет у ее союзника.
   — Графиня, — отвечал герцог с жеманством, скрывавшим его досаду, — эта честь для меня столь велика, что…
   — Что вы отказываетесь, не так ли?
   — Боже сохрани!
   — Будьте осторожны: вы бросаете на себя тень.
   — Мне бы этого не хотелось.
   — Он сознался. Он имеет смелость в этом сознаться! — вскричала Дю Барри.
   — Графиня! Графиня! Де Шуазель никогда мне этого не простит!
   — А вы уже в хороших отношениях с де Шуазелем?
   — Графиня! Графиня! Разрыв поссорил бы меня с супругой дофина.
   — Вы предпочитаете, чтобы мы вели войну порознь и не деля трофеев? Еще есть время. Вы не запятнаны, и вы еще можете выйти из заговора.
   — Вы меня не знаете, графиня, — отвечал герцог, целуя ей ручку. — Вы заметили, чтобы я колебался в день вашего представления ко двору, когда нужно было найти платье, парикмахера, карету? Вот так же и сегодня я не стану колебаться. Я смелее, чем вы думаете, графиня.
   — Ну, значит, мы уговорились. Мы вместе отправимся на охоту, и под этим предлогом мне не придется ни с кем встречаться, никого выслушивать, ни с кем разговаривать.
   — Даже с королем?
   — Напротив, я хочу с ним пококетничать и довести его этим до отчаяния.
   — Браво! Вот прекрасная война!
   — А вы, Жан, что делаете? Да покажитесь же из-за подушек, вы погребаете себя живым, друг мой!
   — Что я делаю? Вам хочется это знать?
   — Ну да, может, нам это пригодится.
   — Я размышляю…
   — О чем?
   — Я думаю, что в этот час все куплетисты города и окрестностей высмеивают нас на все лады; что «Нувель а ла Мен» нас разрезают, словно пирог; что «Газетье кирассе» знает наше самое больное место; что «Журналь дез Обсерватер» видит нас насквозь; что, наконец, завтра мы окажемся в таком плачевном состоянии, что даже Шуазель нас пожалеет.
   — Что вы предлагаете?
   — Я собираюсь в Париж, хочу купить немного корпии и побольше целебной мази, чтобы было что наложить на наши раны. Дайте мне денег, сестричка.
   — Сколько? — спросила графиня.
   — Самую малость: две-три сотни.
   — Видите, герцог, — проговорила графиня, обратившись к Ришелье, — я уже оплачиваю военные расходы.
   — Это только начало кампании, графиня: что посеете сегодня, то пожнете завтра.
   Пожав плечами, графиня встала, подошла к шкафу, отворила его, достала оттуда пачку банковских билетов и, не считая, передала их Жану. Он, также не считая, с тяжелым вздохом засунул их в карман.
   Потом он встал, потянулся так, что кости затрещали, словно он падал от усталости, и прошелся по комнате.
   — Вы-то будете развлекаться на охоте, — с упреком в голосе произнес он, указывая на герцога и графиню, — а я должен скакать в Париж. Они будут любоваться нарядными кавалерами и дамами, а мне придется смотреть на отвратительных писак. Решительно, я приживальщик.
   — Обратите внимание, герцог, — проговорила графиня, — что он не будет мною заниматься. Половину моих денег он отдаст какой-нибудь потаскушке, а другую проиграет в кабаке. Вот что он сделает! И он еще стонет, несчастный! Послушайте, Жан, ступайте вон, вы мне надоели.
   Жан опустошил три бонбоньерки, ссыпав их содержимое в карманы, стащил с этажерки китайскую статуэтку с брильянтиками вместо глаз и величественной поступью вышел, подгоняемый раздраженными криками графини.
   — Загляденье! — заметил Ришелье тоном, каким обыкновенно льстец говорит о страшилище, которому про себя желает, чтобы тот свернул себе шею. — Он дорого вам обходится… Не правда ли, графиня?
   — Как вы верно заметили, герцог, он окружил меня своей заботой, и она ему приносит три-четыре сотни тысяч ливров в год.
   Зазвонили часы.
   — Половина первого, графиня, — сказал герцог. — К счастью, вы почти готовы. Покажитесь на минутку своим придворным — они уж, верно, подумали, что наступило затмение, и пойдемте в карету. Вы знаете, как будет проходить охота?
   — Мы с его величеством обсудили это вчера: он отправится в лес Марли, а меня захватит по пути.
   — Я уверен, что король ничего не изменит в распорядке.
   — Теперь расскажите о своем плане, герцог. Настала ваша очередь.
   — Вчера я написал своему племяннику, который, кстати сказать, должен быть уже в дороге, если верить моим предчувствиям.
   — Вы говорите о д'Эгийоне?
   — Да. Я был бы удивлен, если бы узнал, что завтра мое письмо не встретит его в пути. Думаю, что завтра или, самое позднее, послезавтра, он будет здесь.
   — Вы на него рассчитываете?
   — Да, графиня, у него светлая голова.
   — Зато мы больны! Король, может быть, и уступил было у него панический страх перед необходимостью заниматься делами.
   — До такой степени, что…
   — До такой степени, что я трепещу при мысли, что он никогда не согласится принести в жертву де Шуазеля.
   — Могу ли я быть с вами откровенным, графиня?
   — Разумеется.
   — Знаете, я тоже в это не верю. Король способен хоть сто раз повторить вчерашнюю шутку, ведь его величество так остроумен! Вам же, графиня, не стоит рисковать любовью и слишком упрямиться.
   — Над этим стоит подумать.
   — Вы сами видите, графиня, что де Шуазель будет сидеть на своем месте вечно. Чтобы его сдвинуть, должно произойти по меньшей мере чудо.
   — Да, именно чудо, — повторила Жанна.
   — К несчастью, люди разучились творить чудеса, — отвечал герцог.
   — А я знаю такого человека, который еще способен на чудо, — возразила Дю Барри.
   — Вы знаете человека, который умеет творить чудеса, графиня?
   — Да, могу поклясться!
   — Вы никогда мне об этом не говорили.
   — Я вспомнила о нем сию минуту, герцог.
   — Вы полагаете, что он может нас выручить?
   — Я его считаю способным на все.
   — Ого! А что он такого сделал? Расскажите, графиня, приведите пример.
   — Герцог! — обратилась к нему графиня Дю Барри, приблизившись и невольно понизив голос. — Этот человек десять лет тому назад повстречался мне на площади Людовика Пятнадцатого и сказал, что мне суждено стать королевой Франции.
   — Да, это действительно необычно. Этот человек мог бы мне предсказать, умру ли я премьер-министром.
   — Вот видите!
   — Я ничуть не сомневаюсь. Как его зовут?
   — Его имя ничего вам не скажет.
   — Где он сейчас?
   — Этого я не знаю.
   — Он не дал вам своего адреса?
   — Нет, он сам должен был явиться за вознаграждением.
   — Что вы ему обещали?
   — Все, чего он потребует.
   — И он не пришел?
   — Нет.
   — Графиня! Это — большее чудо, чем даже его предсказание. Решительно, нам нужен этот человек.
   — Да, но что нам делать?
   — Его имя, графиня, имя!
   — У него их два.
   — Начнем по Порядку: первое?
   — Граф Феникс.
   — Тот самый господин, которого вы мне показали в день вашего представления?
   — Совершенно верно.
   — Этот пруссак?
   — Да.
   — Что-то мне не верится! У всех известных мне колдунов имена оканчивались на «и» или «о».
   — Какое совпадение, герцог! Другое его имя оканчивается так, как вам хочется.
   — Как же его зовут?
   — Джузеппе Бальзамо.
   — Неужели у вас нет никакого средства его разыскать?
   — Я подумаю, герцог. Мне кажется, среди моих знакомых есть такие, кто его знает.
   — Отлично! Однако следует поторопиться, графиня. Уже без четверти час.
   — Я готова. Карету!
   Спустя десять минут графиня Дю Барри и герцог де Ришелье уехали на охоту.

Глава 10. ОХОТА НА КОЛДУНА

   Длинная вереница карет тянулась по всей аллее в лесу Марли, где король собирался поохотиться.
   Это была, что называется, послеобеденная охота.
   Людовик XV в последние годы жизни не охотился больше с ружьем, не занимался псовой охотой. Он довольствовался зрелищем.
   Те из наших читателей, кому доводилось читать Плутарха, помнят, быть может, повара Марка Антония, который каждый час насаживал кабана на вертел, чтобы из пяти-шести поджаривавшихся кабанов хотя бы один был любую минуту готов к тому времени, когда Марк Антоний сядет за стол.
   Конечно, Марк Антоний управлял Малой Азией, и у него было великое множество дел: он вершил суд, а так как сицилийцы — большие мошенники — подтверждением тому являются слова Ювеналия, — Марк Антоний действительно был очень занят. И у него всегда были наготове пять-шесть жарких на вертеле на случай, если его обязанности судьи позволят ему съесть кусочек.
   У Людовика XV был в точности такой же обычай. Для послеобеденной охоты ему отлавливали накануне две-три лани и выпускали их с промежутком в час; одну из них король мог подстрелить в зависимости от расположения духа либо в самом начале охоты, либо позже.
   В этот день его величество объявил, что будет охотиться до четырех часов. Итак, была выбрана лань, выпущенная в полдень: она должна была за это время успеть прибыть к месту охоты.
   Графиня Дю Барри дала себе слово так же преданно следовать за королем, как сам король обещал следовать за ланью.
   Однако человек предполагает, а Бог располагает. Непредвиденное стечение обстоятельств изменило хитроумный план графини Дю Барри.
   Случай оказался для нее почти столь же капризным противником, как она сама.
   Итак, графиня догоняла короля, беседуя о политике с герцогом де Ришелье, а король догонял лань. Герцог и графиня раскланивались с встречавшимися по дороге знакомыми. Вдруг они заметили шагах в пятидесяти от дороги, под восхитительным навесом из листвы, разбитую вдребезги коляску, опрокинутую колесами кверху; два вороных коня в это время мирно пощипывали один — кору бука, другой — мох, росший у него под копытами.
   Лошади графини Дю Барри — великолепная упряжка, подарок короля — оставили далеко позади все другие экипажи и первыми подъехали к разбитой коляске.
   — Смотрите, какое несчастье! — спокойно обронила графиня.
   — Да, в самом деле, — согласился герцог де Ришелье с тою же невозмутимостью: при дворе сентиментальность была не в чести, — да, коляска разбита вдребезги.
   — Уж не мертвый ли вон там, в траве? — продолжала графиня. — Взгляните, герцог.
   — Не думаю: там что-то шевелится.
   — Мужчина или женщина?
   — Я плохо вижу.
   — Смотрите: нам кланяются!
   — Ну, значит, живой!
   Ришелье на всякий случай приподнял треуголку.
   — Графиня! — пробормотал он. — Мне кажется, я узнаю…
   — Я тоже.
   — Это его высокопреосвященство принц Людовик. — Да, кардинал де Роан.
   — Какого черта он здесь делает? — спросил герцог.
   — Давайте посмотрим, — отвечала графиня. — Шампань, к разбитой карете, живо!
   Кучер графини свернул с дороги и поехал среди высоких деревьев.
   — Могу поклясться, что это действительно кардинал, — подтвердил Ришелье.
   В самом деле, это был его высокопреосвященство; он разлегся в траве, ожидая, когда покажется кто-нибудь из знакомых.
   Увидев, что графиня Дю Барри к нему приближается, он поднялся на ноги.
   — Мое почтение, графиня! — проговорил он.
   — Как, это вы, кардинал?
   — Я самый.
   — Пешком?
   — Нет, сидя.
   — Вы не ранены?
   — Ничуть.
   — А каким образом вы оказались в таком положении?
   — Не спрашивайте, графиня. Ах, эта скотина, мой кучер! И я еще вывез этого бездельника из Англии!.. Я приказал ему ехать напрямик через лес, чтобы нагнать охоту, а он так круто повернул, что вывалил меня и разбил мою лучшую карету.
   — Не стоит горевать, господин кардинал, — молвила графиня, — французский кучер разбил бы вам голову или, по крайней мере, переломал бы ребра.
   — Возможно, вы правы.
   — Ну так утешьтесь поскорее!
   — Я рассуждаю философски, графиня. Вот только я буду вынужден ждать, а это смерти подобно.
   — Зачем же ждать, принц? Роан будет ждать?
   — Придется!
   — Нет, я скорее сама выйду из кареты, нежели оставлю вас здесь.
   — Признаться, мне неловко, графиня.
   — Садитесь, принц, садитесь.
   — Благодарю вас, графиня. Я подожду Субиза, он участвует в охоте и непременно должен здесь проехать с минуты на минуту.
   — А если он поехал другой дорогой?
   — Это не имеет значения.
   — Ваше высокопреосвященство, прошу вас!
   — Нет, благодарю.
   — Да почему?
   — Мне не хочется вас стеснять.
   — Кардинал! Если вы откажетесь сесть в карету, я прикажу выездному лакею нести за мной шлейф и побегу по лесу, подобно дриаде.
   Кардинал улыбнулся и подумал, что, если он станет упорствовать, это может быть дурно истолковано графиней. Он решился сесть в ее карету.
   Герцог уступил место на заднем сиденье и перешел на переднее.
   Кардинал упорствовал, но герцог был непреклонен.
   Вскоре лошади графини наверстали упущенное время.
   — Прошу прощения, — обратилась графиня к кардинала, — вы, ваше высокопреосвященство, значит, примирились с охотой?