Дюма Александр. Джузеппе Бальзамо (Записки врача). Том 2

   — Разумеется! — отвечал де Сартин. — Но, насколько я понимаю, вы намереваетесь раскрыть мне глаза на заговор, вдохновителем и виновником которого мог бы оказаться сам король.
   — Вы верно меня поняли, — согласился Бальзамо.
   — Это — смелый шаг, и мне, признаться, было бы чрезвычайно любопытно узнать, как его величество отнесется к вашему обвинению. Боюсь, что результат будет не совсем тот, какой я себе представлял, перебирая бумаги в шкатулке как раз перед вашим приходом. Будьте осторожны! Бастилия по вас плачет!
   — Ну вот вы и перестали меня понимать.
   — То есть почему же?
   — Господи! До чего же вы дурного обо мне мнения и как вы ко мне несправедливы, если принимаете меня за глупца! Неужели вы воображаете, что я, посланник, то есть очень любопытный человек, стал бы нападать на короля? На это был бы способен только круглый дурак. Дайте же мне договорить до конца.
   Де Сартин кивнул.
   — Люди, раскрывшие этот заговор против французского народа… (прошу прощения за то, что отнимаю у вас драгоценные минуты, но вы скоро убедитесь, что это время потеряно не зря) — те, кто раскрыл заговор против французского народа, — это экономисты, очень старательные, щепетильные, пытливо изучавшие эту махинацию, и они заметили, что не один король замешан в этом деле. Очи отлично знают, что король ведет журнал, где скрупулезно записывает цены на зерно на рынках; они знают, что его величество почитает от удовольствия руки, когда повышение цен приносит ему восемь — десять тысяч экю дохода, но они знают и то, что рядом с его величеством находится человек, положение которого облегчает продажу зерна; благодаря его служебным обязанностям, — как вы понимаете, этот человек находится на государственной службе, — он следит за торговыми сделками, за доставкой зерна, за его упаковкой; он же является и посредником короля; словом, экономисты, эти прозорливые люди, как я их называю, не нападают на короля — ведь они далеко не глупые люди; они обвиняют того самого человека, дорогой мой судья, занимающего высокое служебное положение, то есть агента, обделывающего делишки самого короля.
   Де Сартин тщетно пытался удержать свой парик в равновесии.
   — Итак, я приближаюсь к развязке, — продолжал Бальзамо. — Точно так же, как вы, имея в своем распоряжении целый штат полицейских, узнали, что я — граф Феникс, я не хуже вас знаю, что вы — господин де Сартин.
   — Ну и что же? — в смущении пролепетал де Сартин. — Да, я — де Сартин. Нашли чем удивить!
   — Пора бы вам понять, что господин де Сартин и есть тот самый господин, который ведет учет в журнале, занимается покупкой, упаковкой; именно он втайне от короля, а может быть, и с его ведома, спекулирует на желудках двадцати семи миллионов французов, вопреки своей прямой обязанности досыта их накормить. Вообразите, какой поднимется крик, если эти махинации станут достоянием гласности! Народ вас не любит, а король жесток: как только голодные потребуют вашу голову, его величество, дабы отвести от себя всякое подозрение в соучастии — если и впрямь имело место это соучастие, — или для того, чтобы свершилось правосудие, его величество не преминет приговорить вас к такой же виселице, на которой болтался Ангеран де Мариньи, помните?
   — Смутно, — сильно побледнев, пробормотал де Сартин. — Должен заметить, что разговаривать о виселице с человеком моего положения — по меньшей мере, дурной тон.
   — Я говорю с вами об этом потому, дорогой мой, — возразил Бальзамо, — что у меня перед глазами так и стоит бедный Ангеран. Могу поклясться, что это был безупречный нормандский рыцарь, носивший звучное имя, потомок аристократического рода. Он был камергером Франции, капитаном Лувра, интендантом министерства финансов и строительства; он носил имя графа де Лонгвиля, а это графство было, пожалуй, побольше, чем находящееся в вашем владении графство Альби. Так вот, милостивый государь, я видел, как его вешали в сооруженном под его началом Монфоконе. Видит Бог, я не зря повторял ему: «Ангеран, дорогой Ангеран, будьте осторожны! Вы черпаете из казны с широтой, которую вам не простит Карл Валуа». Он меня не послушал, — и погиб. Если бы вы знали, сколько я перевидал префектов полиции, начиная с Понтия Пилата, осудившего Иисуса Христа, и кончая господином Бертеном де Бель-Иль, графом де Бурдей, господином де Брантомом, вашим предшественником, приказавшим поставить в городе фонари и запретившим продавать цветы.
   Де Сартин встал, тщетно пытаясь скрыть охватившее его волнение.
   — Ну что же, можете выдвинуть против меня обвинение, если вам так угодно. Однако чего стоит свидетельство человека, который сам на волоске?
   — Будьте осторожны, милостивый государь! — предостерег его Бальзамо.
   — Чаще всего хозяином положения оказывается тот, чье положение на первый взгляд весьма шатко. Стоит мне во всех подробностях описать историю со скупленным зерном моему корреспонденту или королю-мыслителю Фридриху, и Фридрих немедленно все расскажет, сопроводив комментарием, господину Вольтеру. Надеюсь, о нем вам известно хотя бы понаслышке. Он сделает из этого забавную сказочку в стиле «Человека с сорока грошами». Тогда господин д'Аламбер, непревзойденный математик, подсчитает, что скрытым вами зерном можно было бы кормить сто миллионов человек на протяжении трех-четырех лет. А Гельвеций установит, что если стоимость зерна выразить в экю достоинством в шесть ливров и сложить эти монеты столбиком, то столбик достал бы до Луны, или, если эту сумму перевести в банковые купюры и уложить их в один ряд, можно было бы добраться до Санкт-Петербурга. Эти расчеты вдохновят господина де Лагарпа на душещипательную драму; Дидро — на встречу с Отцом семейства; Жан-Жака Руссо из Женевы — на толкование этой встречи с комментариями — он больно укусит, стоит ему только взяться за дело; господин Карон де Бомарше напишет воспоминания, а уж ему не приведи Господь наступить на ногу; господин Гримм черкнет записочку; господин Гольбах сочинит ядовитый каламбур, господин де Мармонтель — убийственную для вас нравоучительную басню. А когда обо всем этом заговорят в кафе «Режанс», в Пале-Рояле, у Одино, в королевской труппе, находящейся, как вы знаете, на содержании господина Николе — ах, господин граф д'Альби, думаю, что вас, начальника полиции, ждет еще более печальный конец, нежели бедного Ангерана де Мариньи, о котором вы даже слышать ничего не хотите! Ведь он считал себя невиновным и, уже поднявшись на эшафот, так искренне мне об этом говорил, что я не мог ему не поверить.
   Забыв всякое приличие, де Сартин сорвал с головы парик и вытер пот со лба.
   — Хорошо, пусть так, меня это не остановит, — пролепетал он. — Вы вольны делать со мной все, что вам вздумается. У вас — свои доказательства, у меня — свои. Вы остаетесь при своей тайне, а у меня останется эта шкатулка.
   — Вот в этом вы глубоко заблуждаетесь, и я, признаться, удивлен тем, что такой умный человек может быть до такой степени наивен. Эта шкатулка…
   — Так что шкатулка?
   — Она у вас не останется.
   — Да, это правда! — насмешливо проговорил де Сартин. — Я и забыл, что граф Феникс — дворянин с большой дороги, который с пистолетом в руках грабит порядочных людей. Я совсем забыл про ваш пистолет, потому что вы спрятали его в карман. Прошу прощения, господин посланник.
   — Да при чем здесь пистолет, господин де Сартин? Не думаете же вы в самом деле, что я стану отнимать у вас эту шкатулку? Ведь не успею я очутиться на лестнице, как вы позвоните в колокольчик и закричите «Караул! Грабят!» Не-е-ет! Когда я говорю, что эта шкатулка у вас не останется, я имею в виду, что вы вернете мне ее добровольно.
   — Я? — вскричал де Сартин и с такой силой хватил кулаком по вещице, о которой шел спор, что едва не разбил ее.
   — Да, вы.
   — Смейтесь, милостивый государь, смейтесь! Но имейте в виду, что вы получите эту шкатулку, только перейдя через мой труп. Да что там мой труп!.. Я сто раз рисковал жизнью, и я готов отдать всего себя до последней капли крови на службе у его величества. Убейте меня — это в вашей власти. Но на выстрел сбегутся те, кто отомстит вам за меня, а я найду в себе силы перед смертью уличить вас во всех ваших преступлениях. Чтобы я отдал вам эту шкатулку? — с горькой усмешкой прибавил де Сартин.
   — Да если бы даже у меня ее потребовал сатана, я не отдал бы ее ни за что на свете!
   — Да я не собираюсь призывать на помощь потусторонние силы! С меня довольно будет вмешательства одного лица, которое в эту минуту уже стучится в ваши ворота.
   Действительно, раздались три громких удара.
   — ..А карета, принадлежащая этому лицу, — продолжал Бальзамо, — въезжает к вам во двор. Прислушайтесь!
   — Один из ваших друзей, насколько я понимаю, оказывает мне честь своим посещением?
   — Совершенно верно, это мой друг.
   — И я отдам ему эту шкатулку?
   — Да, дорогой господин де Сартин, отдадите.
   Начальник полиции успел только презрительно пожать плечами, как вдруг распахнулась дверь и запыхавшийся лакей доложил о графине Дю Барри, требовавшей немедленной аудиенции.
   Господин де Сартин вздрогнул и в изумлении взглянул на Бальзамо; тот сдерживался изо всех сил, чтобы не рассмеяться почтенному судье в лицо.
   В то же мгновение вслед за лакеем появилась дама, не привыкшая ждать; как всегда благоухая, она стремительно вошла в кабинет, шурша пышными юбками, зацепившимися за дверь; это была очаровательная графиня.
   — Это вы, графиня? Вы? — пролепетал де Сартин, схватив раскрытую шкатулку и судорожно прижимая ее к груди.
   — Здравствуйте, Сартин! — весело проговорила графиня и обернулась к Бальзамо:
   — Здравствуйте, дорогой граф!
   Она протянула Бальзамо белоснежную руку — тот склонился и прильнул к ней губами в том месте, которого касались обыкновенно губы короля.
   Воспользовавшись этой минутой, Бальзамо шепнул графине несколько слов, которые не мог разобрать де Сартин.
   — А вот и моя шкатулка! — воскликнула графиня.
   — Ваша шкатулка? — пролепетал де Сартин.
   — Да, моя шкатулка. Вы ее раскрыли? Ну, я вижу, вы не очень-то церемонитесь!..
   — Сударыня…
   — Как хорошо, что эта мысль пришла мне в голову!.. У меня похитили шкатулку, тогда я подумала:
   «Отправлюсь-ка я к Сартину, он непременно ее найдет». А вы меня опередили, благодарю вас.
   — И, как видите, господин де Сартин успел даже ее раскрыть.
   — Да, в самом деле!.. Кто бы мог подумать? Это отвратительно, Сартин.
   — Графиня! Несмотря на все мое к вам уважение, — возразил начальник полиции, — я боюсь, что вас ввели в заблуждение.
   — В заблуждение? — подхватил Бальзамо. — Уж не ко мне ли относятся эти слова?
   — Я знаю то, что знаю, — молвил де Сартин.
   — А я не знаю ничего, — зашептала Дю Барри, обращаясь к Бальзамо. — Что здесь происходит, дорогой граф, вы потребовали от меня исполнить обещание — я посулила вам исполнение любого вашего желания… А я умею держать данное слово по-мужски: я здесь! Так что же вам от меня угодно?
   — Графиня, — так же тихо отвечал Бальзамо, — Вы несколько дней тому назад отдали мне на хранение эту шкатулку вместе с ее содержимым.
   — Разумеется! — проговорила Дю Барри, многозначительно взглянув в глаза графу.
   — Разумеется? — вскричал де Сартин. — Вы сказали «разумеется», графиня?
   — Да, и графиня произнесла это во весь голос, дабы вы услышали.
   — Но в этой шкатулке находится, возможно, с десяток заговоров!
   — Ах, господин де Сартин, вы прекрасно понимаете, что это слово неуместно. Ну и не надо его повторять! Графиня просит вас вернуть ей шкатулку — верните, и делу конец!
   — Вы просите отдать вам ее, графиня? — дрожа от гнева, спросил де Сартин.
   — Да, дорогой мой.
   — Знайте, по крайней мере, что… Бальзамо взглянул на графиню.
   — Я ничего не желаю знать, — перебила де Сартииа графиня Дю Барри. — Верните мне шкатулку. Надеюсь, вам понятно, что я не стала бы приезжать из-за пустяков.
   — Именем Господа Бога, во имя интересов его величества, графиня…
   Бальзамо нетерпеливо повел плечами.
   — Шкатулку, сударь! — бросила графиня. — Шкатулку! Да или нет? Хорошенько подумайте, прежде чем сказать «нет».
   — Как вам будет угодно, графиня, — смиренно отвечал де Сартин.
   Он протянул графине шкатулку, куда Бальзамо успел сунуть все рассыпавшиеся по столу бумаги.
   Графиня Дю Барри обернулась к нему с очаровательной улыбкой.
   — Граф! — проговорила она. — Будьте любезны отнести эту шкатулку ко мне в карету и дайте мне руку: я боюсь одна идти через приемную — там такие отвратительные физиономии!.. Благодарю вас, Сартин.
   Бальзамо направился было к выходу вместе со своей покровительницей, как вдруг увидел, что де Сартин потянулся к колокольчику.
   — Ваше сиятельство, — обратился Бальзамо к Дю Барри, останавливая своего врага взглядом, — будьте добры сказать господину де Сартину, который не может мне простить того, что я потребовал у него шкатулку, что вы пришли бы в отчаяние, если бы со мной случилось какое-нибудь несчастье по вине господина начальника полиции, и что вы были бы им недовольны.
   Графиня улыбнулась Бальзамо.
   — Дорогой Сартин! Вы слышите, что говорит граф? Это все чистая правда. Граф — мой лучший друг, и я никогда вам не прощу, если вы доставите ему какую-нибудь неприятность. Прощайте, Сартин.
   Подав руку Бальзамо, уносившему с собой шкатулку, графиня Дю Барри покинула кабинет начальника полиции.
   Де Сартин смотрел, как они уходят вдвоем, подавив вспышку гнева, которую так надеялся увидеть Бальзамо.
   — Иди, иди! — прошептал побежденный начальник полиции. — Иди, у тебя в руках шкатулка, а у меня — твоя жена!
   Давая волю своим чувствам, он изо всех сил стал звонить в колокольчик.

Глава 10. ГЛАВА, В КОТОРОЙ ГОСПОДИН ДЕ САРТИН НАЧИНАЕТ ВЕРИТЬ В ТО, ЧТО БАЛЬЗАМО — КОЛДУН

   На нетерпеливый звонок де Сартина поспешил явиться секретарь.
   — Ну, что эта дама?
   — Какая дама, ваше сиятельство?
   — Да та, что упала здесь без чувств и которую я поручил вам.
   — Она в добром здравии, ваше сиятельство.
   — Отлично! Приведите ее сюда.
   — Где я могу ее найти?
   — Как где? Да в этой самой комнате!..
   — Ее там больше нет, ваше сиятельство.
   — Нет? Где же она?
   — Не имею чести знать.
   — Она ушла?
   — Да.
   — Одна?
   — Да.
   — Но она же едва держалась на ногах!
   — Точно так, ваше сиятельство, она несколько минут оставалась без чувств. Но пять минут спустя после того, как граф Феникс вошел к вам в кабинет, она пришла в себя после этого странного обморока, из которого ее не могли вывести ни спирт, ни соль Она раскрыла глаза, поднялась и облегченно вздохнула.
   — Что было дальше?
   — Потом она направилась к двери. Так как вы, ваше сиятельство, не приказывали ее задержать, она и ушла.
   — Ушла? — вскричал де Сартин. — Ах ты, болван! Да вы все у меня сдохнете в Бисетре! Немедленно пришли моего лучшего сыщика! Живо, живо!
   Секретарь бросился исполнять приказание.
   — Видно, этот подлец — колдун! — пробормотал незадачливый начальник полиции. — Я — начальник полиции его величества, а он — начальник полиции самого сатаны.
   Читатель, по-видимому, уже догадался о том, чего де Сартин никак не мог взять в толк. Сейчас же после сцены с пистолетом, пока начальник полиции приходил в себя, Бальзамо, воспользовавшись передышкой, огляделся по сторонам, и будучи уверен в том, что где-нибудь непременно увидит Лоренцу, и приказал молодой женщине встать, выйти из комнаты и той же дорогой возвратиться в особняк на улице Сен-Клод.
   Как только эта воля находила выражение в его мыслях, между Бальзамо и молодой женщиной установилась магнетическая связь. Повинуясь полученному ею мысленному приказанию, Лоренца встала и вышла раньше, чем кто бы то ни было успел ей помешать.
   Вечером де Сартин слег в постель и приказал пустить себе кровь; потрясение оказалось для него слишком сильно и не могло пройти без последствий. Лекарь объявил, что еще бы четверть часа — и он скончался бы от апоплексического удара.
   А Бальзамо проводил графиню до кареты и хотел было откланяться; однако она была не из тех женщин, которых можно было оставить так просто, ничего не объяснив; ей хотелось хотя бы в нескольких словах услышать о том, что сейчас произошло на ее глазах.
   Она пригласила графа войти вслед за ней в карету. Граф повиновался, курьер взял Джерида под уздцы.
   — Как видите, граф, я верна своему слову, — молвила Дю Барри, — если я кого-нибудь называю своим другом, то говорю это от чистого сердца. Я собиралась отправиться в Люсьенн — туда завтра утром обещал приехать король. Но я получила ваше письмо и ради вас псе бросила. Многих привели бы в ужас все эти слова о заговорах и заговорщиках, которые господин де Сартин бросал нам в лицо. Но прежде чем что-либо предпринять, я смотрела на вас и поступала так, как вы этого хотели.
   — Дорогая графиня! — отвечал Бальзамо. — Вы с лихвой заплатили мне за ту пустячную услугу, которую я имел честь оказать вам. Но я надеюсь, что могу вам пригодиться в дальнейшем. У вас еще будет случай убедиться в том, что я умею быть признательным. Но только прошу вас не считать меня преступником и заговорщиком, как говорит господин де Сартин. Он получил из рук предателя эту шкатулку, в которой я храню свои маленькие химические секреты, те самые секреты, ваше сиятельство, которыми мне хотелось бы с вами поделиться, чтобы вы сохранили вашу бессмертную, необыкновенную красоту, вашу ослепительную молодость. Ну, а дорогой господин де Сартин, завидев цифры в моих формулах, призвал на помощь целую канцелярию, и служаки, не желая ударить в грязь лицом, по-своему истолковали мои цифры. Мне кажется, что я как-то говорил вам, графиня, что людям моей профессии еще грозят такие же наказания, как в средние века. Только такой светлый и незакоснелый ум, как ваш, может относиться к моим занятиям с благосклонностью. Словом, вы, графиня, вызволили меня из весьма затруднительного положения. Я это признаю, и у вас будет возможность убедиться в моей признательности.
   — Я хотела бы знать, что с вами было бы, если бы я не пришла вам на помощь.
   — Чтобы досадить королю Фридриху, которого ненавидит его величество, меня засадили бы в Венсен или в Бастилию. Разумеется, я бы скоро вышел оттуда, потому что умею одним дуновением разрушить каменную стену. Но при этом я потерял бы шкатулку, в которой хранятся, как я уже имел честь сообщить вашему сиятельству, прелюбопытные, бесценные формулы, которые мне по счастливой случайности удалось вырвать из вечного мрака неизвестности.
   — Ах, граф, вы совершенно меня убедили и очаровали! Так вы обещаете мне приворотное зелье, от которого я помолодею?
   — Да.
   — Когда же я его получу?
   — Нам с вами торопиться некуда. Обратитесь ко мне лет через двадцать, милая графиня. Вы же не хотите, я полагаю, стать сейчас ребенком?
   — Вы — просто прелесть. Позвольте задать вам еще один вопрос, и я вас отпущу — мне кажется, что вы очень торопитесь.
   — Слушаю вас, графиня.
   — Вы мне сказали, что вас кто-то предал. Это мужчина или женщина?
   — Женщина.
   — Ага, граф, любовная история!
   — Увы, да, графиня, да в придачу еще и ревность, доходящая временами до бешенства и приводящая к последствиям, свидетельницей которых вы только что были. Эта женщина не осмелилась нанести мне удар ножом — она знает, что меня нельзя убить И вот она решила сгноите меня в тюрьме или пустить по миру.
   — Как можно вас разорить?
   — На это она, во всяком случае, надеялась.
   — Граф, я сейчас прикажу остановить карету, — со смехом проговорила графиня. — Вы, значит, обязаны своим бессмертием ртути, которая течет в ваших жилах? Именно поэтому вас предают вместо того, чтобы убить? Вы хотите выйти здесь или вам угодно, чтобы я подвезла вас к дому?
   — Нет, графиня, это было бы чересчур любезно с вашей стороны, не стоит из-за меня беспокоиться. У меня есть Джерид.
   — А-а, тот самый чудесный конь, который, как говорят, бегает быстрее ветра?
   — Я вижу, он вам нравится, графиня.
   — В самом деле, великолепный скакун!
   — Позвольте предложить вам его в подарок, при условии, что только вы будете на нем ездить.
   — Нет, нет, благодарю, я не езжу верхом на лошади, а если иногда приходится, то в силу крайней необходимости. Я ценю ваше намерение и буду считать, что получила подарок. Прощайте, граф! Не забудьте, что через десять лет я приду к вам за эликсиром молодости.
   — Я сказал: через двадцать.
   — Граф! Вам, вероятно, знакома поговорка: «Лучше синицу в руки…» Лучше, если вы сможете дать мне его лет через пять… Никогда не знаешь, что тебя ждет.
   — Как вам будет угодно, графиня. Вы же знаете, что я весь к вашим услугам.
   — И последнее, граф…
   — Слушаю вас, графиня.
   — Я вам действительно очень доверяю, раз обращаюсь с этой просьбой.
   Бальзамо, ступивший было на землю, превозмог свое нетерпение и опять сел рядом с графиней.
   — Теперь на каждом углу говорят, что король увлекся мадмуазель де Таверне, — продолжала Дю Барри.
   — Неужели, графиня? — удивился Бальзамо.
   — И, как некоторые утверждают, увлекся довольно серьезно. Я хочу, чтобы вы мне сказали. Если это правда, граф, не надо меня щадить. Будьте мне другом, граф, заклинаю вас, скажите мне правду!
   — Я готов сделать для вас больше, графиня, — отвечал Бальзаме. — Я вам отвечаю, что никогда мадмуазель Андре не будет любовницей короля.
   — Почему, граф? — вскричала Дю Барри.
   — Потому что я этого не хочу, — молвил Бальзамо.
   — О! — недоверчиво обронила Дю Барри.
   — У вас есть в этом сомнения?
   — Разве мне нельзя в чем-нибудь усомниться?
   — Никогда не подвергайте сомнению научные данные, графиня. Вы мне поверили, когда я сказал вам «да». Когда я говорю «нет», поверьте мне.
   — Значит, вы располагаете каким-нибудь способом?.. Она замолчала и улыбнулась.
   — Договаривайте.
   — ..Каким-нибудь способом помешать королю и обуздать его капризы? Бальзамо улыбнулся.
   — Я умею возбуждать симпатии, — сказал он.
   — Знаю.
   — Вы даже верите в это, правда?
   — Верю.
   — Но в моей власти вызвать и отвращение, а в случае надобности я лишу короля всякой возможности… Итак, успокойтесь, графиня, я за ним слежу.
   Бальзамо говорил отрывисто, словно был не в себе, и графиня Дю Барри приняла это за пророчество, даже не подозревая о том лихорадочном нетерпении, с каким Бальзамо стремился как можно скорее увидеть Лоренцу.
   — Ну, граф, вы для меня не только вестник счастья, но и ангел-хранитель, — проговорила Дю Барри. — Граф! Запомните хорошенько: я вас защищу, но и вы меня защитите. Давайте заключим союз! Союз!
   — Согласен! — отвечал Бальзамо.
   Он еще раз поцеловал графине руку.
   Захлопнув дверцу кареты, остановившейся на Елисейских Полях, он вскочил на своего коня; конь радостно заржал и вскоре пропал в темноте.
   — В Люсьенн! — успокоившись, крикнула Дю Барри. Бальзамо тихо свистнул и пришпорил Джерида. Через пять минут он уже был в передней особняка на улице Сен-Клод. Его встретил Фриц.
   — Ну что? — озабоченно спросил Бальзамо.
   — Да, хозяин, — отвечал лакей, умевший читать его мысли.
   — Она вернулась?
   — Она наверху.
   — В какой комнате?
   — В оружейной.
   — Что с ней?
   — Очень утомлена. Она бежала так быстро, что, заметив ее издали, потому что я ее поджидал, я даже не успел выскочить ей навстречу.
   — Неужто?
   — Я даже испугался: она ворвалась сюда, словно буря, не останавливаясь, взлетела вверх по лестнице и, едва войдя в комнату, вдруг упала на шкуру большого черного льва. Там вы ее и найдете.
   Бальзамо поспешил подняться к себе и в самом деле нашел Лоренцу, безуспешно пытавшуюся побороть первые приступы нервного припадка. Она слишком долго находилась под гипнозом, и теперь ее воля искала выхода. Ей было больно, она стонала, можно было подумать, что на нее навалилась гора и придавила ей грудь, а она обеими руками как будто пыталась освободиться от тяжести.
   Бальзамо некоторое время смотрел на нее, гневно сверкая глазами; затем поднял ее на руки и отнес в ее комнату, затворив за собою таинственную дверь.

Глава 11. ЭЛИКСИР ЖИЗНИ

   Читатель знает, в каком расположении духа Бальзамо только что вернулся в комнату Лоренцы.
   Он собирался разбудить ее и осыпать упреками, которые он вынашивал в самых затаенных уголках своей души, как вдруг трижды повторившийся стук в потолок напомнил ему об Альтотасе: старик ожидал его возвращения, чтобы поговорить.
   Однако Бальзамо решил подождать, в надежде на то, что ослышался или что это был случайный шум, но потерявший терпение старик повторил условный знак. Опасаясь, что старик спустится к нему или что Лоренца, разбуженная вопреки его гипнозу, узнает о существовании какой-нибудь тайны, что было бы не менее опасно для него, нежели разглашение его политических секретов, Бальзамо поспешил к Альтотасу, перед тем снова усыпив Лоренцу.
   Было самое время: опускная дверь находилась уже совсем близко от потолка. Альтотас оставил свое кресло на колесиках и, свесившись, выглядывал в образовавшееся в полу отверстие.
   Он видел, как Бальзамо вышел из комнаты Лоренцы.
   Скрючившийся над люком старик всем своим видом вызывал отвращение.
   Его бледное лицо, вернее, те его черты, в которых еще теплилась жизнь, в эту минуту налились кровью от злости; иссохшие крючковатые пальцы тряслись от нетерпения; свирепо вращая глубоко запавшими глазами, старик поносил Бальзамо на каком-то непонятном наречии.