Дюма Александр. Джузеппе Бальзамо (Записки врача). Том 2

   Несколько минут спустя Тереза возвратилась в сопровождении красивого молодого человека и попросила его подождать в первой комнате.
   Зайдя к Руссо, уже делавшему записи карандашом, она сказала:
   — Спрячьте поскорее все эти гнусности. К вам пришли.
   — Кто?
   — Какой-то придворный.
   — Он не представился?
   — Еще чего! Разве я впустила бы его, не узнав имени?
   — Ну так говорите!
   — Господин де Куани.
   — Господин де Куани! — вскричал Руссо. — Господин де Куани, придворный его высочества дофина?
   — Должно быть, он самый. Очаровательный юноша, и такой любезный…
   — Я сейчас приду, Тереза.
   Руссо торопливо оглядел себя в зеркале, смахнул пыль с сюртука, вытер домашние туфли, то есть старые ботинки, до крайности изношенные, и вошел в столовую, где его ожидал посетитель.
   Тот не садился. Он с любопытством рассматривал гербарии, собранные Руссо и развешанные в рамках черного дерева.
   Услыхав, как отворяется стеклянная дверь, он обернулся и почтительно поклонился.
   — Я имею честь говорить с господином Руссо? — спросил он.
   — Да, сударь, — отвечал философ недовольным тоном, сквозь который, однако, можно было угадать его восхищение необыкновенной красотой и небрежной элегантностью собеседника.
   Де Куани и в самом деле был одним из самых любезных и красивых кавалеров Франции. Ему, как никому другому, подходил костюм той эпохи, подчеркивавший изящество его ног, широких плеч, выпуклой груди, величавую осанку, изумительную посадку головы и белизну точеных рук.
   Руссо остался доволен осмотром, — он был истинным художником и восхищался красотой всюду, где только мог ее встретить.
   — Чем могу быть вам полезен? — осведомился Руссо.
   — Вам, должно быть, доложили, что я — граф де Куани. Позволю себе прибавить, что я приехал к вам по поручению ее высочества.
   Руссо поклонился, краска залила его лицо. Засунув руки в карманы, Тереза наблюдала из угла столовой за прекрасным посланником величайшей принцессы Франции.
   — Ее высочество хочет меня видеть… Зачем? — спросил Руссо. — Садитесь же, граф, прошу вас!
   Руссо сел Де Куани взял плетеный стул и последовал его примеру.
   — Дело вот в чем: третьего дня его величество прибыл в Трианон и выразил удовольствие по поводу вашей музыки, а она действительно прелестна. Ее высочество, желая во всем угождать его величеству, подумала, что доставит королю удовольствие, поставив на театре, в Трианоне, одну из ваших комических опер… Руссо низко поклонился.
   — Итак, я приехал с тем, чтобы просить вас от лица ее высочества…
   — Граф! — перебил его Руссо. — Моего позволения для этого не требуется. Мои пьесы и арии, входящие в эту оперу, принадлежат поставившему ее театру. Следовательно, нужно обратиться к актерам, а уж у них ее высочество не встретит возражений, как и у меня. Актеры будут счастливы играть и петь перед его величеством и всем двором.
   — Я не совсем за этим к вам прибыл, сударь, — молвил де Куани. — Ее высочество желает приготовить для короля более полный и наименее известный дивертисмент. Она знакома со всеми вашими операми, сударь…
   Руссо опять поклонился.
   — Она прекрасно поет все арии. Руссо закусил губу.
   — Это для меня большая честь, — пролепетал он.
   — И так как многие придворные дамы прекрасно музицируют и восхитительно поют, а многие кавалеры также занимаются музыкой, и весьма успешно, то выбранная ее высочеством одна из ваших опер будет исполнена придворными, а первыми среди них будут их высочества.
   Руссо так и подскочил на стуле.
   — Уверяю вас, граф, — сказал он, — что это для меня неслыханная честь, и я прошу вас передать ее высочеству мою самую сердечную благодарность.
   — Это еще не все, — улыбаясь, молвил де Куани.
   — Неужели?
   — Составленная таким образом труппа будет более известной, чем профессиональная, это верно, но она менее опытна. Ей просто необходимы ваше мнение и ваш совет знатока; надо, чтобы исполнение было достойно августейшего зрителя, который займет королевскую ложу, а также чтобы игра была достойна знаменитого автора.
   Руссо встал: на этот раз комплимент его по-настоящему тронул; он ответил де Куани изящным поклоном.
   — Вот почему, — прибавил придворный, — ее высочество и просит вас прибыть в Трианон для проведения генеральной репетиции.
   — Ее высочество напрасно… Меня в Трианон?.. — пробормотал Руссо.
   — Почему же нет?.. — как нельзя более естественно спросил де Куани — Ах, граф, у вас прекрасный вкус, вы умны и тактичны, ну так ответьте, положа руку на сердце: философ Руссо, изгнанник Руссо, мизантроп Руссо при дворе нужен только для того, чтобы уморить со смеху всю свору, не так ли?
   — Я не понимаю, сударь, — холодно отвечал де Куани — почему вы обращаете внимание на насмешки или глупые выходки ваших мучителей, будучи порядочным человеком и известным всей стране писателем. Если вы подвержены этой слабости, господин Руссо, постарайтесь поглубже ее упрятать, — ведь если что и может вызвать смех, так именно эта слабость. А что до шуточек, признайтесь, что надобно быть весьма и весьма осмотрительным, когда дело идет об удовольствии и желаниях такого лица, как ее высочество, законной наследницы французского престола.
   — Разумеется, — согласился Руссо, — вы правы.
   — Неужели вас мучит ложный стыд?.. — с улыбкой проговорил де Куани. — Только потому, что вы были строги к королям, а теперь побоитесь проявить по отношению к ним человечность? Ах, господин Руссо, вы преподали урок всему роду человеческому, но ведь вы его не ненавидите, я полагаю?.. Во всяком случае, вы исключите из него дам королевского рода.
   — Вы очень искусно меня уговариваете, однако подумайте о том, в каком я положении… Я живу вдали от всех.., один.., я так несчастен…
   Тереза поморщилась.
   — Скажите, какой несчастный… — пробормотала она. — До чего же у него тяжелый характер!
   — Что бы я ни делал, на моем лице и в моих манерах всегда будет присутствовать неизгладимая, неприятная черта, она будет бросаться в глаза королю и принцессам, ожидающим видеть лишь радость и веселье. Да и что я скажу?.. И что мне там делать?..
   — Можно подумать, что вы сомневаетесь в самом себе. Но неужели автору «Новой Элоизы» и «Исповеди» не найдется, что сказать, и он не сумеет себя держать?
   — Уверяю вас, граф, что я не могу…
   — Это слово принцам не понятно.
   — Вот почему я и останусь дома.
   — Сударь! Не заставляйте меня, взявшего на себя смелость доставить удовольствие ее высочеству, возвращаться в Версаль пристыженным и побежденным. Это было бы для меня смертельной обидой и привело бы в такое отчаяние, что я немедленно отправился бы в добровольное изгнание. Дорогой господин Руссо! Ну прошу вас, ради меня, глубоко почитающего все ваши произведения, сделать то, что ваше гордое сердце отказывается исполнить для умоляющих его королей.
   — Граф! Ваша изысканная любезность меня покорила, у вас неотразимое красноречие и такой волнующий голос, что мне трудно устоять…
   — Я вас убедил?
   — Нет, я не могу.., нет, решительно нет: мое состояние здоровья не позволяет мне путешествовать.
   — Путешествовать? Да что вы, господин Руссо, о чем вы говорите? Всего час с четвертью в карете!
   — Это для вас и ваших ретивых коней.
   — Да ведь все королевские лошади к вашим услугам, господин Руссо. Ее высочество поручила мне передать вам, что в Трианоне для вас приготовлены комнаты, потому что вас не желают отпускать на ночь глядя в Париж. А его высочество, который, кстати, знает наизусть все ваши книги, сказал в присутствии всего двора, что будет счастлив показывать гостям во дворце комнату, где жил Руссо.
   Тереза радостно вскрикнула, восхищаясь не славой Руссо, а добротой принца.
   Философа окончательно сразил этот последний знак внимания, — Видно, придется поехать, — проговорил он, — никогда еще за меня так ловко не брались.
   — Вас возможно взять только за сердце, сударь, — заметил де Куани, — что же касается ума, то здесь вам нет равных.
   — Итак, я готов поехать, как того желает ее высочество.
   — Сударь! Позвольте вам выразить мою личную признательность, и только мою: ее высочество рассердилась бы на меня, если бы я говорил и от ее имени, — ведь она желает поблагодарить вас лично. Кстати, знаете ли, сударь, не мешало бы вам, мужчине, поблагодарить юную и очаровательную даму, которая так к вам благоволит.
   — Вы правы, граф, — с улыбкой отвечал Руссо, — однако у стариков перед хорошенькими женщинами есть одно преимущество: их надо просить — Господин Руссо! Соблаговолите назначить мне время: я вам пришлю свою карету, вернее, сам приеду за вами и провожу в Трианон.
   — Ну уж нет, граф, увольте! — сказал Руссо. — Хорошо, я буду в Трианоне, но позвольте мне прийти туда так, как мне заблагорассудится, как мне будет удобно. Можете не беспокоиться. Я приду, вот и все. Скажите мне только, в котором часу я должен быть.
   — Как, сударь, вы отказываете мне в удовольствии вас представить? Да, вы правы, это была бы слишком большая честь для меня. Такой человек, как вы, не нуждается в представлении.
   — Граф! Я знаю, что вы провели при дворе времени больше, чем я в каком бы то ни было месте земного шара… Я не отказываюсь от вашего предложения, я не отказываю вам лично, просто у меня есть свои привычки. Я хочу пойти туда так, как если бы я отправился на прогулку. В конце концов.., это мое условие!
   — Я подчиняюсь, сударь, я не желаю ни в чем вам противоречить. Репетиция начнется вечером в шесть часов.
   — Прекрасно, без четверти шесть я буду в Трианоне.
   — Да, но как вы доберетесь?
   — Это мое дело, вот мой экипаж. Он указал на ноги, еще довольно крепкие, которые он обувал довольно тщательно.
   — Пять миль! — удрученно молвил де Куани. — Да ведь вы устанете, вечер будет для вас слишком утомителен, имейте это в виду!
   — Ну, у меня есть своя карета и свои лошади, принадлежащие мне точно так же, как моему соседу, как воздух, солнце и вода, а стоит это всего пятнадцать су.
   — Боже мой! Таратайка! У меня даже мурашки побежали по спине!
   — Скамейки, которые представляются вам такими жесткими, для меня — словно барская постель. Мне кажется, что они набиты пухом или лепестками роз. До вечера, граф, до вечера!
   Почувствовав, что его выпроваживают, де Куани смирился и после бесчисленных комплиментов и предложений своих услуг, наконец, спустился по темной лестнице; Руссо проводил его до площадки, Тереза — до середины лестницы.
   Де Куани сел в карету, ожидавшую его на улице, и, улыбаясь, возвратился в Версаль.
   Тереза поднялась и с грохотом захлопнула дверь, — это предвещало Руссо надвигавшуюся бурю.

Глава 37. ПРИГОТОВЛЕНИЯ РУССО

   Когда де Куани уехал, Руссо, отвлекшись благодаря его визиту от мрачных мыслей, опустился с тяжелым вздохом в небольшое кресло и устало проговорил:
   — Ах, какая скука! Как мне надоели люди! Входившая в эту минуту в комнату Тереза подхватила его слова и, встав напротив Руссо, бросила ему:
   — До чего же вы спесивы!
   — Я? — удивленно воскликнул Руссо.
   — Да, вы тщеславны и лицемерны!
   — Я?
   — Вы… Да вы без памяти от того, что поедете ко двору, и пытаетесь скрыть свою радость, притворяясь равнодушным.
   — Вот тебе раз! — пожав плечами, проговорил Руссо, чувствуя унижение оттого, что его без труда разгадали.
   — Уж не собираетесь ли вы убеждать меня в том, что чувствуете себя несчастным оттого, что король услышит ваши арии, которые вы, бездельник, нацарапали вот тут, на своем спинете?
   Руссо взглянул на жену, не скрывая раздражения.
   — Вы просто глупы, — сказал он. — Что за честь для такого человека, как я, предстать перед королем? Чему король обязан тем, что сидит на троне? Капризу природы, из-за которого именно он стал сыном королевы. А вот я удостоен чести развлекать короля и обязан этим своему труду и таланту, развитому благодаря трудолюбию.
   Тереза была не из тех, кого можно было легко переубедить.
   — Хотела бы я, чтобы вас услышал де Сартин. Уж для вас нашлись бы одиночка в Бисетре или клетка в Шарентоне.
   — Это потому, — подхватил Руссо, — что де Сартин — тиран на службе у другого тирана, а человек беззащитен против тиранов, обладая лишь гениальностью; впрочем, если де Сартину вздумалось бы меня преследовать…
   — То что же? — спросила Тереза.
   — Да, я знаю, — вздохнул Руссо, — мои враги были бы довольны, да!..
   — А почему у вас есть враги? — спросила Тереза. — Да потому, что вы — злой человек и нападаете на целый свет. Вот Вольтер окружен друзьями, дай Бог ему счастья!
   — Это верно, — отвечал Руссо со смиренной улыбкой.
   — Еще бы!
   Ведь Вольтер — дворянин, король Пруссии — его близкий друг; у него есть свои лошади, он богат, у него замок в Ферне… И все это он вполне заслужил… Зато когда его приглашают ко двору, он не заставляет себя упрашивать, он чувствует себя там, как дома.
   — А вы полагаете, — спросил Руссо, — что я не буду себя там чувствовать свободно? Вы думаете, я не знаю, откуда берется золото, которое тратит двор, и не понимаю, почему хозяину оказывают почести? Эх, милая, вы обо всем судите вкривь и вкось. Подумайте лучше, почему я заставляю себя упрашивать. Поймите, что если я гнушаюсь роскошью придворных, то это оттого, что они ее украли.
   — Украли? — возмущенно переспросила Тереза. — Да, украли у вас, у меня, у всех. Все золото, которое они носят на себе, должно быть роздано несчастным, умирающим с голоду. Вот почему я, помня обо всем атом, не без отвращения отправляюсь ко двору.
   — Я не говорю, что народ счастлив, — заметила Тереза, — но, что ни говори, король есть король.
   — Вот я ему и повинуюсь, так чего ж ему еще?
   — Да вы повинуетесь, потому что боитесь. Вы говорите, что идете к королю по его приказанию, и при этом считаете себя смелым человеком. Я на это могу ответить, что вы — лицемер и вам самому это нравится.
   — Ничего я не боюсь, — высокомерно произнес Руссо.
   — Отлично! Так подите к королю и скажите ему хотя бы часть того, что вы здесь только что наговорили.
   — Я так и поступлю, если сердце мне подскажет.
   — Вы?
   — Да, я. Когда это я отступал?
   — Да вы не посмеете отобрать у кошки кость, которую она обгладывает, потому что побоитесь, как бы она вас не оцарапала… Что же с вами будет в окружении вооруженных шпагами офицеров охраны?.. Ведь я вас знаю лучше, чем родного сына… Сейчас вы побежите бриться, потом надушитесь и вырядитесь; вы станете красоваться, подмигивая и прищуриваясь, потому что у вас маленькие круглые глазки, и если вы их раскроете, как все, то окружающие их увидят. А постоянно щурясь, вы даете понять, что они у вас огромные, словно блюдца. Потом вы потребуете у меня свои шелковые чулки, наденете сюртук шоколадного цвета со стальными пуговицами, новый парик, кликнете фиакр, и вот уж мой философ поехал очаровывать прелестных дам… А завтра… Ах, завтра вы будете в полном восторге, вы вернетесь влюбленным, вы со вздохами приметесь за свою писанину, роняя слезы в кофе. Ах, до чего же хорошо я вас знаю!..
   — Вы ошибаетесь, дорогая, — отвечал Руссо. — Повторяю, что меня вынуждают явиться ко двору. И я туда пойду, потому что боюсь скандала, как любой честный гражданин должен его бояться. Кстати: я не из тех, кто отказывается признать превосходство одного гражданина над другим. Но когда дело доходит до того, чтобы обхаживать короля, чтобы пачкать мой новый сюртук блестками этих господ из «Бычьего Глаза» — нет, ни за что! Я никогда этого не сделаю, и если вы меня застанете за подобным занятием, можете тогда вволю надо мною посмеяться.
   — Таи что же, вы не будете одеваться? — насмешливо спросила Тереза.
   — Нет.
   — Не станете надевать новый парик?
   — Нет.
   — И не будете щурить свои маленькие глазки?
   — Говорят вам, что я собираюсь отправиться туда, как свободный человек, без притворства и без страха. Я пойду ко двору, как пошел бы в театр. И мне безразлично, что подумают обо мне актеры.
   — Побрейтесь хотя бы, — посоветовала Тереза, — у вас щетина в полфута длиной.
   — Я вам уже сказал, что ничего не собираюсь менять в своей наружности.
   Тереза так громко рассмеялась, что Руссо стало не по себе, и он вышел в соседнюю комнату.
   Хозяйка еще не исчерпала всех своих возможностей и решила продолжать мучения.
   Она достала из шкафа парадный сюртук Руссо, свежее белье и тщательно вычищенные и натертые яйцом туфли. Она разложила все эти красивые вещи на постели и стульях Руссо.
   Однако он, казалось, не обратил на них ни малейшего внимания.
   Тогда Тереза ему сказала:
   — Ну, вам пора одеваться… Туалет занимает много времени, когда собираешься ко двору… Иначе вы не успеете прийти в Версаль к назначенному часу.
   — Я вам уже сказал, Тереза, — возразил Руссо, — я полагаю, что и так прекрасно выгляжу. На мне костюм, в котором я ежедневно предстаю перед своими согражданами. Король — не что иное, как гражданин, такой же, как вы или я.
   — Ну, ну, не упрямьтесь, Жак, — проговорила Тереза, желая его подразнить, — не делайте глупостей… Вот ваша одежда.., ваша бритва готова; я послала предупредить брадобрея, и если вы сегодня раздражены…
   — Благодарю вас, дорогая, — отвечал Руссо, — я только вычищу свой сюртук щеткой и надену туфли, потому что ходить в шлепанцах не принято.
   «Неужели у него хватит силы воли?» — удивилась про себя Тереза.
   И она продолжала дразнить его то из кокетства, то по убеждению, то шутя. Однако Руссо хорошо ее знал. Он видел ловушку и чувствовал, что, стоит ему уступить ей, как он немедленно и беспощадно будет поднят на смех и одурачен. И потому он не захотел уступать и даже не посмотрел на чудесную одежду, которая подчеркивала, как он говорил, его благородное лицо.
   Тереза была начеку. У нее оставалась теперь только одна надежда: она надеялась, что Руссо, прежде чем выйти, взглянет по своему обыкновению в зеркало, потому что философ был чрезмерно чистоплотен, если только слово «чрезмерно» подходит к чистоплотности.
   Однако Руссо не терял бдительности; перехватив озабоченный взгляд Терезы, он повернулся к зеркалу спиной. Приближался назначенный час. Философ проговаривал про себя все те неприятные поучения, с которыми мог бы обратиться к королю.
   Он процитировал несколько отрывков, застегивая пряжки на туфлях, потом сунул шляпу под мышку, взялся за трость и, пользуясь тем, что Тереза в ту минуту не могла его видеть, он одернул сюртук обеими руками, разглаживая складки.
   Тереза вернулась и протянула ему носовой платок; он засунул его в глубокий карман. Тереза проводила его до лестницы.
   — Жак, будьте благоразумны, — сказала она, — вы ужасно выглядите и похожи в этом наряде на фальшивомонетчика.
   — Прощайте, — сказал Руссо.
   — Вы похожи на мошенника, сударь, — продолжала Тереза, — имейте это в виду!
   — Будьте осторожны с огнем, — заметил Руссо, — и не трогайте моих бумаг.
   — Вы выглядите так, словно вы доносчик, уверяю вас, — потеряв последнюю надежду, пробормотала Тереза.
   Руссо ничего не ответил. Он спускался по лестнице, напевая что-то себе под нос и, пользуясь темнотой, стряхнул рукавом пыль со шляпы, поправил левой рукой дешевые кружева и, таким образом, закончил скорый, но необходимый туалет. Внизу он смело ступил в грязь, покрывавшую улицу Платриер, и на цыпочках дошел до Елисейских полей, где стояли чудесные экипажи, которые мы из чувства справедливости назовем таратайками; еще лет двенадцать назад их можно было встретить по дороге из Парижа в Версаль; они не столько перевозили, сколько избивали вынужденных экономить бедных путешественников.

Глава 38. НА ЗАДВОРКАХ ТРИАНОНА

   Подробности путешествия мы опускаем. Скажем только, что Руссо был вынужден ехать в обществе швейцарца, подручного, приказчика, мещанина и аббата.
   Он прибыл к половине шестого. Весь двор уже собрался в Трианоне. В ожидании короля кое-кто пробовал голос, никому и в голову не приходило говорить об авторе оперы.
   Некоторым из присутствовавших было известно, что репетицию будет проводить Руссо из Женевы. Однако увидеть Руссо было им интересно не более, чем познакомиться с Рамо, Мармонтелем или каким-нибудь другим любопытным существом, которых придворные принимали иногда у себя в гостиной.
   Руссо был встречен офицером, которому де Куани приказал дать ему знать немедленно по прибытии философа.
   Молодой человек поспешил навстречу Руссо со свойственными ему любезностью и предупредительностью. Однако, едва на него взглянув, он очень удивился и, не удержавшись, стал рассматривать его еще внимательнее.
   Одежда на Руссо запылилась, была помята, лицо его было бледно и покрыто такой щетиной, какая церемониймейстеру Версаля была в диковинку.
   Руссо почувствовал смущение под взглядом де Куани. Он еще более смутился, когда, подойдя к зрительному залу, увидел множество великолепных костюмов, пышные кружева, брильянты и голубые орденские банты; все это вместе с позолотой зала производило впечатление букета цветов в огромной корзине.
   Плебей Руссо почувствовал себя не в своей тарелке, едва ступив в зал, самый воздух которого благоухал и действовал на него возбуждающе.
   Однако надо было идти дальше и попробовать взять дерзостью. Взгляды присутствовавших остановились на нем: он казался темным пятном в этом пышном собрании.
   Де Куани по-прежнему шел впереди. Он подвел Руссо к оркестру, где его ожидали музыканты.
   Здесь он почувствовал некоторое облегчение; пока звучала его музыка, он думал о том, что опасность — рядом, что он пропал и что никакие рассуждения не помогут.
   Вот уже ее высочество вышла на сцену в костюме Колетты; она ждала своего Колена.
   Де Куани переодевался в своей ложе.
   Неожиданно появился король в окружении склоненных голов.
   Людовик XV улыбался и, казалось, был в прекрасном расположении духа.
   Дофин сел справа от него, а граф де Прованс — слева. Полсотни присутствовавших, представлявших собою приближенных их высочеств, сели, повинуясь жесту.
   —Отчего же не начинают? — спросил Людовик XV. — Сир! Еще не одеты пастухи и пастушки, мы их ждем, — отвечала принцесса.
   — Они могли бы играть в обычном платье, — сказал король.
   — Нет, сир, — возразила принцесса, — мы хотим посмотреть, как будут выглядеть костюмы при свете, чтобы представлять себе, какое они производят впечатление.
   — Вы правы, — согласился король. — В таком случае, давайте прогуляемся.
   И Людовик XV встал, чтобы пройтись по коридору и сцене. Он был, кстати сказать, очень обеспокоен отсутствием графини Дю Барри.
   Когда король покинул ложу, Руссо с грустью стал рассматривать зал, сердце его сжалось при мысли о своем одиночестве.
   Ведь он рассчитывал на совсем иной прием.
   Он воображал, что перед ним будут расступаться, что придворные окажутся любопытнее парижан; он боялся, что его засыплют вопросами, станут наперебой представлять друг другу. И вот, никто не обращает на него ни малейшего внимания.
   Он подумал, что его щетина не так уж страшна, а вот старая одежда действительно должна бросаться в глаза. Он мысленно похвалил себя за то, что не стал пытаться придать себе элегантности — это выглядело бы теперь слишком смешно.
   Помимо всего прочего, он чувствовал унижение оттого, что его роль была сведена всего-навсего к дирижированию оркестром.
   Неожиданно к нему подошел офицер и спросил, не он ли господин Руссо.
   — Да, сударь, — ответил он.
   — Ее высочество желает с вами поговорить, сударь, — сообщил офицер.
   Взволнованный Руссо встал.
   Принцесса ждала его. Она держала в руках арию Колетты и напевала:
   Меня покидает веселье и счастье…
   Едва завидев Руссо, она пошла ему навстречу.
   Философ низко поклонился, утешая себя тем, что приветствует женщину, а не принцессу.
   А ее высочество заговорила с дикарем-философом так же любезно, как с изысканнейшим европейским аристократом.
   Она спросила, как ей следует исполнять третий куплет!
   Со мной расстается Колен…
   Руссо принялся излагать теорию художественного чтения и речитатива, однако этот ученый разговор был прерван: в сопровождении нескольких придворных подошел король.
   Он с шумом вошел в артистическую, где философ давал урок ее высочеству.
   Первое движение, первое же чувство короля при виде неопрятного господина было в точности такое, как у графа де Куани, с той лишь разницей, что граф де Куани знал Руссо, а Людовик XV был с ним незнаком.
   Он внимательно рассматривал свободолюбивого гражданина, выслушивая комплименты и слова благодарности принцессы.
   Его властный взгляд, не привыкший опускаться никогда и ни перед кем, произвел на Руссо непередаваемое впечатление: он оробел и почувствовал неуверенность.
   Принцесса дала королю время вдоволь насмотреться на философа, а затем подошла к Руссо и обратилась к королю:
   — Ваше величество! Позвольте представить вам нашего автора!
   — Вашего автора? — спросил король, делая вид, что пытается что-то припомнить.
   Руссо казалось, что он стоит на раскаленных углях. Испепеляющий взгляд короля, подобный солнечному лучу, падающему сквозь увеличительное стекло, переходил поочередно с длинной щетины на сомнительной свежести жабо, затем на покрытый густым слоем пыли сюртук, на неряшливый парик величайшего писателя его королевства.