Дюма Александр. Джузеппе Бальзамо (Записки врача). Том 2

   — Надо простить ее, бедняжку! Она была так несчастна!
   — Где она? Куда направляется? Идите за ней, Андре, я вам приказываю!
   — Подождите! Она задерживается в комнате с оружием и шкурами. Один из шкапов не заперт. Шкатулка, которая обыкновенно бывает спрятана в этом шкапчике, теперь лежит на столе Она узнает шкатулку и прихватывает ее с собой.
   — Что в шкатулке?
   — Ваши бумаги, я полагаю.
   — Как она выглядит?
   — Обтянута синим бархатом, обита серебряными гвоздиками, с серебряными застежками и серебряным же замком.
   — Да! — проговорил Бальзамо, в сердцах топнув ногой. — Значит, это она взяла шкатулку?
   — Да, да, она. Она спускается по лестнице, ведущей в переднюю, отворяет дверь, дергает за цепочку, и входная дверь тоже поддается; она выходит на улицу.
   — В котором часу?
   — Должно быть, поздно: на улице темно.
   — Тем лучше: по всей вероятности, она ушла незадолго до моего возвращения, я еще успею ее догнать. Идите, идите за ней, Андре!
   — Выйдя из Дому, она бежит, как сумасшедшая, выбегает на бульвар… Бежит, бежит, не останавливаясь.
   — В какую сторону?
   — В сторону Бастилии.
   — Вы все еще видите ее?
   — Да, она будто лишилась рассудка, натыкается на прохожих. Наконец останавливается, пытается узнать, где она… Спрашивает…
   — Что она говорит? Слушайте, Андре, слушайте. Небом вас заклинаю: не упустите ни единого слова. Вы говорили, что она спрашивает..?
   — Да, у господина, одетого в черное.
   — О чем она его спрашивает?
   — Она спрашивает, где живет начальник полиции.
   — Так, значит, это была не пустая угроза… Он ей отвечает?
   — Да, называет адрес.
   — Что она делает?
   — Возвращается, идет по другой улочке, проходит через площадь…
   — Через Королевскую площадь, верно… Вы можете узнать, каковы ее намерения?
   — Бегите скорее, не медлите! Она собирается на вас донести. Если она вас опередит, если она встретится с господином де Сартином — вы пропали!
   Бальзамо громко вскрикнул, бросился в кусты, выскочил через небольшую калитку, которую отворила и затворила какая-то тень, и одним махом вскочил на своего коня Джерида, рывшего копытом землю возле калитки.
   Конь, подстегнутый голосом и шпорами, взвился и полетел стрелой по направлению к Парижу, и был слышен лишь стремительно удалявшийся стук его копыт.
   Бледная Андре некоторое время стояла, не двигаясь. Бальзамо словно унес с собой ее жизнь: скоро она обессилела и рухнула наземь.
   В погоне за Лоренцой Бальзамо действительно забыл разбудить Андре.

Глава 5. ОЦЕПЕНЕНИЕ

   Андре обессилела не сразу, как мы уже сказали, а постепенно, и мы сейчас попытаемся это описать.
   Всеми покинутая Андре почувствовала, как сердце ее словно застыло после нервного потрясения, которое ей довелось только что пережить. Она зашаталась и вздрогнула всем телом, как будто у нее начинался эпилептический припадок.
   Жильбер по-прежнему находился неподалеку; он замер, наклонившись вперед и не сводя с нее глаз. Понятно, что Жильбер, не имевший никакого понятия о гипнотических явлениях, даже представить себе не мог, что Андре спит и что она вышла не по своей воле. Он ничего или почти ничего не расслышал из ее разговора с Бальзамо. Вот уже во второй раз, в Трианоне, как когда-то в Таверне, ему показалось, что Андре словно повинуется приказаниям этого человека, оказывавшего на нее страшное, необъяснимое влияние. Жильбер так объяснил себе происходившее:
   «У мадмуазель Андре есть любовник, во всяком случае — человек, которого она любит и с которым встречается по ночам».
   Хотя Андре и Бальзамо разговаривали шепотом, их встреча была похожа на ссору. У Бальзамо был растерянный вид. Он словно обезумел; когда убегал, он был похож на отчаявшегося любовника. Андре, стоявшая молча, неподвижно, напоминала брошенную возлюбленную.
   В это мгновение Жильбер увидел, что девушка покачнулась, заломила руки; ноги у нее подкосились. Из ее груди рвались глухие, сдавленные, похожие на рыдания звуки; она всем своим существом попыталась сбросить с себя наваждение; во время гипнотического сна она обладала даром провидения, а чего она благодаря провидению достигла — это мы уже видели в предыдущей главе.
   Магия возобладала над природой: Андре так и не смогла полностью освободиться от гипноза, от которого Бальзамо забыл ее избавить. Ей не удалось разорвать связывавшие ее таинственные путы; вступив с ними в неравный бой, она забилась в конвульсиях, подобно мифическим пифиям, в состоянии экстаза извивавшимся под влиянием жрецов на своих треножниках на виду у народа, толпившегося во дворе храма.
   Андре потеряла равновесие и с жалобным стоном упала на песок, словно пораженная громом, прорвавшим тишину.
   Но не успела она коснуться земли, как Жильбер, словно молодой тигр, прыгнул к ней, подхватил ее на руки, и, не чувствуя тяжести, понес в комнату, которую она покинула, повинуясь зову Бальзаме; там все так же горела свеча, освещая смятую постель.
   Жильбер обнаружил, что все двери были не заперты, как их оставила Андре.
   Войдя в комнату, он натолкнулся на софу и опустил на нее холодное неподвижное тело.
   Его охватил жар от прикосновения к безжизненному телу Андре; он дрожал от возбуждения, кровь закипала в жилах.
   Однако первая мысль, пришедшая ему в голову, была чиста и невинна: он во что бы то ни стало хотел оживить эту прекрасную статую. Он поискал глазами графин, чтобы брызнуть ей водой в лицо и привести ее в чувство.
   Но в ту самую минуту, когда он протянул дрожащую руку к хрустальному кувшину с узким горлышком, ему почудилось, будто скрипнула половица: он прислушался: кто-то уверенным и в то же время легким шагом поднимался по ведшей в комнату Андре лестнице, сложенной из камня и дерева.
   Это не могла быть Николь — ведь она убежала с де Босиром; это не был Бальзамо: он ускакал галопом на Джериде.
   Следовательно, это был кто-то чужой.
   Если бы Жильбера кто-нибудь увидел в комнате Андре, Жильбер был бы немедленно уволен. Андре была для него столь же недосягаема, как испанская королева для своего подданного: он не мог к ней прикоснуться даже для того, чтобы спасти ей жизнь.
   Все эти мысли вихрем промчались в его голове раньше, чем незнакомец успел поставить ногу на следующую ступеньку.
   Шаги становились все ближе, но Жильберу было трудно определить точно, как далеко находится от двери незнакомец, потому что на Дворе разыгралась сильная буря; обладая редким хладнокровием и завидной осторожностью, молодой человек понял, что ему здесь не место, что ему прежде всего необходимо остаться незамеченным.
   Он поспешно задул свечу, освещавшую комнату Андре, и бросился в кабинет, служивший спальней камеристке. Расположившись у застекленной двери кабинета, он мог видеть, что происходит в комнате Андре и в передней.
   В передней на маленьком столике с выгнутыми ножками горел ночник. Жильбер хотел было задуть его, как и свечу, но не успел; под ногой незнакомца в коридоре скрипнул пол, и на пороге появился немного запыхавшийся господин; он робко проскользнул в переднюю, прикрыл за собой входную дверь и запер на задвижку.
   Жильбер в последнее мгновение успел скрыться в комнате Николь, притворив за собой застекленную дверь.
   Он затаил дыхание, прильнул к стеклу и стал слушать.
   Гром грохотал, крупные дождевые капли стучали по витражу в комнате Андре и по оконному стеклу в коридоре, рама которого, оставленная незапертой, скрипела в петлях, и время от времени гулявший там ветер хлопал ею.
   Но смятение в природе и доносившийся с улицы шум, как ни были они ужасны, не имели для Жильбера ровно никакого значения: все его мысли, его жизнь, его душа слились в его взгляде, а взгляд прикован был к этому господину.
   Господин миновал переднюю, пройдя в двух шагах от Жильбера, и не колеблясь вошел в комнату.
   Жильбер увидел, как он подобрался к постели Андре, выразил удивление, не обнаружив ее на месте, и почти тотчас же нащупал рукой свечу на столе.
   Свеча упала; Жильбер услышал, как на мраморном столе разбилась хрустальная розетка подсвечника.
   Человек позвал приглушенным голосом:
   — Николь! Николь!
   «Как — Николь? — подумал про себя Жильбер. — Почему же этот господин, вместо того, чтобы окликнуть Андре, зовет Николь?»
   Не дождавшись ответа, незнакомец поднял подсвечник и на цыпочках пошел в переднюю, чтобы зажечь свечу от ночника.
   Жильбер стал напряженно всматриваться в странного ночного посетителя; в эту минуту он мог бы все увидеть хотя бы сквозь стену — так сильно в нем было желание разглядеть лицо этого господина.
   Вдруг Жильбер вздрогнул и, позабыв о том, что он — в надежном укрытии, отступил на шаг от двери.
   При свете ночника и свечи Жильбер узнал в господине, державшем в руке подсвечник, самого короля. Он похолодел от ужаса.
   Ему все стало ясно: бегство Николь, деньги, которыми она делилась с де Босиром, оставленная незапертой дверь, он видел теперь насквозь и Ришелье, и Таверне; он понял всю эту таинственную и отвратительную интригу, центром которой была Андре.
   Жильбер догадался, почему король звал Николь, пособницу преступления, услужливую, как Иуда, продавшую И предавшую свою хозяйку.
   Едва он представил себе, зачем король пришел в эту комнату и что сейчас произойдет на его глазах, кровь бросилась Жильберу в лицо и он потерял голову.
   Он был готов закричать, но безотчетный непреодолимый страх, который он испытывал перед этим человеком, носившим гордое имя короля Франции, лишил Жильбера дара речи.
   Тем временем Людовик XV со свечой в руках вернулся в комнату.
   Как только он вошел, он сразу заметил Андре, в пеньюаре из белого муслина, который совсем не скрывал ее, скорее — напротив; она полулежала на софе, откинув голову на спинку и закинув одну ногу на диванную подушку; другая нога безжизненно свисала на пол — туфельку Андре потеряла.
   Король улыбнулся. В неверном свете его улыбка казалась страшной. Вслед за тем почти такая же страшная улыбка заиграла на губах Андре.
   Людовик XV прошептал несколько слов, которые Жильбер принял за любовное признание. Поставив подсвечник на стол, он бросил взгляд на охваченное пламенем небо, а затем опустился перед девушкой на колени и поцеловал ей руку.
   Жильбер вытер со лба пот. Андре не пошевелилась.
   Почувствовав, как холодна ее рука, король взял ее в свою руку, чтобы согреть, а другой рукой обнял красавицу за талию, склонился к ее уху, чтобы прошептать нежные слова любви, и коснулся щекой лица девушки.
   Жильбер пошарил в карманах и облегченно вздохнул, нащупав в куртке рукоятку длинного ножа, которым он обрезал ветки в парке.
   Лицо Андре было таким же холодным, как и рука.
   Король поднялся, взгляд его упал на босую ногу Андре, белую и маленькую, как у Золушки. Король взял ее в руки и содрогнулся: нога была холодна, как у мраморной статуи.
   Жильбер пришел в сильное возбуждение при виде красоты девушки; ему казалось, что сластолюбец-король обкрадывает его; он заскрежетал зубами и раскрыл сложенный нож.
   Но король уже выпустил ногу Андре из рук; сон девушки удивил его: вначале ему казалось, что это — кокетливая стыдливость; он пытался понять, почему так холодны руки и ноги у этого восхитительного создания; он спрашивал себя, почему тело девушки так холодно и неподвижно.
   Он распахнул пеньюар Андре, обнажив девичью грудь, и пугливо и в то же время плотоядно дотронулся до нее, желая узнать, бьется ли ее сердце.
   Жильбер высунулся из-за двери, держа нож наготове; его глаза сверкали, зубы были плотно сжаты; если бы король продолжал, Жильбер заколол бы его, а потом покончил бы с собой.
   Ужасающий удар грома потряс комнату, королю показалось, что дрогнула софа, около которой он стоял на коленях; желто-фиолетовая вспышка осветила лицо Андре, придав ему мертвенный оттенок; Людовик XV пришел в ужас и от ее бледности, и от неподвижности, и от молчания. Он отступил, пробормотав едва слышно:
   — Да ведь она мертва!
   При мысли, что он обнимал труп, король задрожал. Он взял свечу в руки, вернулся к Андре и стал разглядывать ее в неверном свете пламени. Он увидел, что губы ее посинели, под глазами — темные круги, волосы разметались, грудь неподвижна; он вскрикнул, выронил подсвечник, зашатался и, покачиваясь, как пьяный, вышел в переднюю, потеряв голову от страха и натыкаясь на стены.
   С лестницы донеслись его торопливые шаги, потом заскрипел песок в саду, и вскоре ничего не стало слышно, кроме мощных порывов ветра, пригибавшего к земле деревья.
   Не выпуская из рук ножа, хмурый, притихший Жильбер вышел из своего укрытия. Он замер на пороге комнаты Андре и залюбовался юной красавицей, объятой глубоким сном.
   Все это время оброненная королем свеча продолжала гореть на полу, освещая изящную ножку неподвижной девушки.
   Жильбер медленно спрятал нож; на лице его появилось выражение непреклонной решимости; он подошел к двери, в которую вышел король, и прислушался.
   Он слушал долго.
   Потом, как и король, он запер дверь на задвижку и задул огонь в ночнике.
   Так же медленно, сверкая глазами, он вернулся в комнату Андре и раздавил ногой свечу, воск растекся по паркету.
   Внезапно наступившая темнота скрыла мрачную улыбку, появившуюся на его губах.
   — Андре! Андре! — зашептал он. — Я предрек, что в третий раз тебе от меня не уйти. Андре! Андре! У страшного романа, который ты мне приписала, должна быть ужасная развязка.
   Протянув руки, он шагнул к софе, где без чувств лежала Андре, по-прежнему холодная и неподвижная.

Глава 6. ВОЛЯ

   Читатели видели, как ускакал Бальзамо.
   Джерид летел, обгоняя ветер. Бледный от нетерпения и ужаса, всадник пригибался к развевавшейся гриве и приоткрытым ртом ловил воздух, который конь рассекал подобно тому, как корабль рассекает морские волны.
   По обеим сторонам дороги мелькали, как во сне, дома и деревья, и сейчас же исчезали из виду. Когда на дороге попадались тяжелые поскрипывавшие повозки, запряженные пятеркой лошадей, лошади шарахались при приближении Джерида, мчавшегося со скоростью метеорита, и ничто не могло заставить их поверить в то, что он — одной с ними породы.
   Так Бальзамо проскакал около мили. Голова его пылала, глаза горели, он шумно дышал; в наше время поэты могли бы его сравнить разве что с паровозом, на всех парах несущимся по рельсам.
   Конь и всадник в несколько мгновений миновали Версаль, стрелой промелькнув перед глазами редких прохожих.
   Бальзамо проскакал еще одну милю. Джериду понадобилось меньше четверти часа, чтобы оставить эти две мили позади, но Бальзамо казалось, что прошла целая вечность.
   Вдруг Бальзамо поразила одна мысль.
   Он резко натянул поводья. Джерид присел на задние ноги, а передними уперся в песок.
   И конь и наездник с минуту отдыхали. Бальзамо поднял голову. Он вытер платком катившийся градом пот и, подставив лицо ночному ветру, проговорил:
   — Какой же ты безумец! Ни бег твоего коня, ни твое самое страстное желание никогда не смогут остановить ни молнии, ни грома. А ведь чтобы отвести нависшее над твоей головой несчастье, необходимы молниеносный удар, мощное потрясение, способные парализовать чужую волю; тебе нужно на расстоянии усыпить рабыню, вышедшую из повиновения. Если ей суждено когда-нибудь ко мне вернуться…
   Заскрежетав зубами, Бальзамо в отчаянии махнул рукой.
   — Все напрасно, Бальзамо! Зря ты так торопишься! — вскричал он. — Лоренца уже там: сейчас она все скажет, а, возможно, уже все рассказала. Презренная! Какую пытку мне для тебя придумать?
   «Ну, ну, — нахмурив брови, продолжал он, глядя в одну точку и взявшись рукой за подбородок. — Что же тогда наука: пустые слова или дела? Может она хоть что-нибудь или не может ничего? Ведь я этого хочу!.. Так попытаемся… Лоренца! Лоренца! Приказываю тебе уснуть! Лоренца, где бы ты сейчас ни находилась, засни! Засни! Я так хочу! Я на это рассчитываю!»
   — Нет, нет, — в отчаянии прошептал он, — нет, я сам себя обманываю; я сам в это не верю; нет, я не смею в это поверить. Однако воля может все. Ведь я так страстно этого желаю, я хочу этого всем своим существом! Рассекай воздух, моя воля! Обойди все подводные течения враждебных и равнодушных проявлений чужой воли; пройди сквозь стены, подобно пушечному ядру; следуй за ней всюду, куда бы она ни отправилась; ударь ее, убей! Лоренца, Лоренца! Приказываю тебе уснуть! Лоренца, я хочу, чтобы ты замолчала!
   Он несколько минут настойчиво повторял про себя эти слова, будто помогая им разбежаться и осилить расстояние от Версаля до Парижа; после этого таинственного действа, в котором ему, несомненно, помогал сам Господь, хозяин и повелитель всего сущего, Бальзамо, по-прежнему стиснув зубы и сжав кулаки, подстегнул Джерида, но так, что тот не почувствовал на сей раз ни удара коленом, ни шпоры.
   Можно было подумать, что Бальзамо хочет сам себя в чем-то убедить.
   С молчаливого согласия хозяина благородный скакун легко и почти неслышно переступал тонкими породистыми ногами.
   На первый взгляд могло показаться, что Бальзамо проиграл. Однако он все это время обдумывал создавшееся положение. В ту самую минуту, когда Джерид ступил на Севрскую дорогу, план Бальзамо был готов.
   Подъехав к решетке парка, он остановился и огляделся. Было похоже, что он кого-то поджидает.
   И действительно, почти тотчас же от калитки отделился какой-то человек и подошел к нему.
   — Это ты, Фриц? — спросил Бальзамо.
   — Да, хозяин.
   — Тебе удалось что-нибудь узнать?
   — Да.
   — Графиня Дю Барри в Париже или в Люсьенн?
   — В Париже.
   Бальзамо с нескрываемым торжеством посмотрел на небо.
   — Как ты сюда добрался?
   — Верхом на Султане.
   — Где он?
   — Во дворе этой харчевни.
   — Он оседлан?
   — Да.
   — Хорошо. Приготовься к отъезду.
   Фриц пошел отвязывать Султана. Это был славный конь немецкой породы, с прекрасным нравом; правда, такие лошади не очень выносливы, не они преданы хозяину и готовы скакать до тех пор, пока бьется их сердце.
   Фриц снова подошел к Бальзамо.
   Тот что-то писал при свете фонаря, в котором приспешники дьявола всю ночь поддерживали огонь для осуществления своих сделок.
   — Возвращайся в Париж, — сказал он. — Во что бы то ни стало разыщи графиню Дю Барри и передай ей в руки эту записку, — приказал Бальзамо. — Даю тебе полчаса. Потом отправляйся на улицу Сен-Клод и жди там синьору Лоренцу — она непременно должна вернуться. Ты впустишь ее, не говоря ни слова. Иди и помни, что через полчаса твое поручение должно быть выполнено.
   — Хорошо, — отвечал Фриц, — будет исполнено.
   С этими словами он пришпорил Султана и ударил его хлыстом. Удивившись такому непривычно грубому обращению, Султан пустился вскачь, жалобно заржав.
   Мало-помалу придя в себя, Бальзамо поехал в Париж и спустя три четверти часа уже въезжал в город; лицо его разрумянилось, взгляд у него был спокойный, вернее, задумчивый.
   Разумеется, Бальзамо был быстр: как бы стремительно ни скакал Джерид, он бы все равно опоздал: только воля Бальзамо могла нагнать вырвавшуюся из заточения Лоренцу.
   Миновав улицу Сен-Клод, молодая женщина выбежала на бульвар и, свернув направо, вскоре увидела стены Бастилии. Просидев все время взаперти, Лоренца так и не узнала Париж. Но больше всего ей хотелось убежать из проклятого особняка, который был для нее тюрьмой. Только потом она подумала об отмщении.
   Она пустилась бежать через предместье Сен-Антуан, как вдруг ее окликнул молодой человек, который вот уже несколько минут не спускал с нее удивленных глаз.
   Лоренца, итальянка, жившая когда-то в окрестностях Рима очень замкнуто, не имея представления о тогдашней моде, о костюмах и обычаях своего времени, одевалась скорее как восточная женщина, чем как европейская Дама, то есть одежда ее была свободной и пышной; она мало походила на прелестных куколок с осиными талиями, затянутых в высокий корсаж и трепетавших под тонким шелком или муслином; глядя на них, не верилось, что под платьем скрывается плоть — так велико у них было желание походить на неземное существо.
   Итак, Лоренца не сохранила, вернее, не позаимствовала из французской моды тех лет ничего, кроме туфелек на каблучке в два дюйма высотой, этой немыслимой обуви, заставлявшей ножку выгибаться, но зато подчеркивавшей изящество щиколотки. Хотя дело происходило в не столь уж отдаленные времена, такие туфли, однако, не Давали возможности тогдашним Аретузам убежать от Алфеев.
   Алфей, преследовавший нашу Аретузу, без особого труда настиг ее; он успел разглядеть под ее атласными и кружевными юбками божественные ножки, пришел в восторг от свободно рассыпавшихся по плечам волос, от ее глаз, странно сверкавших из-под накидки, в которую она куталась; он решил, что Лоренца — дама, переодетая то ли для маскарада, то ли для любовного свидания, и направлявшаяся, по всей видимости, в какой-нибудь пригородный домик.
   Он подошел ближе и, сняв шляпу, заговорил, обращаясь к Лоренце:
   — Боже мой! Сударыня! Вы не сможете далеко уйти в этих туфельках, они только задерживают вас. Могу ли я предложить вам опереться на мою руку, пока нам не попадется карета? Я буду счастлив сопровождать вас.
   Лоренца быстрым движением повернула голову, окинула взглядом своих черных бездонных глаз незнакомца, обратившегося к ней с предложением, которое многие дамы сочли бы наглостью, и внезапно остановилась.
   — Да, — ответила она, — я с удовольствием принимаю ваше предложение.
   Молодой человек галантно подставил руку.
   — Куда же мы отправимся, сударыня? — спросил он.
   — К начальнику полиции. Молодой человек вздрогнул.
   — К господину де Сартину? — спросил он.
   — Я не знаю, как его зовут. Я хочу говорить с начальником полиции.
   Молодой человек задумался.
   Молодая и прекрасная Дама в необычном наряде в восемь часов вечера бегает по парижским улицам со шкатулкой в руках и спрашивает, где живет начальник полиции, хотя его особняк находится в другой стороне. Это показалось ему подозрительным.
   — Да ведь особняк начальника полиции совсем не здесь! — вскричал он.
   — Где же он?
   — В пригороде Сен-Жермен.
   — А как добраться до пригорода Сен-Жермен?
   — Это вон в той стороне, — отвечал молодой человек спокойно и по-прежнему вежливо. — Если угодно, первая же карета, которую мы встретим…
   — Да, да, верно, карета, вы правы. Молодой человек проводил Лоренцу на бульвар и, увидев фиакр, окликнул его.
   Кучер подъехал.
   — Куда вас отвезти, сударыня? — спросил он.
   — К особняку господина де Сартина, — отвечал молодой человек.
   Из вежливости, а может быть, из любопытства, он распахнул дверцу, поклонился Лоренце и, подав ей руку и усадив ее в карету, долго провожал ее взглядом, словно это было видение.
   Испытывая глубокое уважение к страшному имени де Сартина, кучер огрел лошадей хлыстом и покатил в указанном направлении.
   Когда Лоренца проезжала через Королевскую площадь, Андре увидела и услышала ее, находясь под действием гипноза, и рассказала о ней Бальзамо.
   Через двадцать минут Лоренца была у двери особняка.
   — Вас подождать? — спросил кучер.
   — Да, — машинально ответила Лоренца и порхнула под портал величественного особняка.

Глава 7. ОСОБНЯК ДЕ САРТИНА

   Очутившись во дворе, Лоренца едва не затерялась в толпе жандармов и солдат.
   Она обратилась к гвардейцу, стоявшему к ней ближе других, и попросила проводить ее к начальнику полиции. Гвардеец направил ее к дворецкому; увидев, что дама хороша собой, довольно необычно выглядит, богато одета и держит в руках великолепную шкатулку, он понял, что это не простая просительница, и повел ее по огромной лестнице в приемную, куда по вызову этого самого дворецкого первый встречный мог пройти к де Сартину для дачи показаний, с доносом или с жалобой.
   Само собой разумеется, посетители двух первых категорий принимались значительно охотнее, чем податели жалоб.
   На все вопросы дворецкого Лоренца отвечала одними и теми же словами:
   — Вы — господин де Сартин?
   Дворецкий был очень удивлен тем, как лакея в черном сюртуке со стальной цепочкой она могла принять за начальника полиции, носившего расшитый камзол и пышный парик. Однако никогда ни один лейтенант не обижается, если его называют по ошибке капитаном; кроме того, он понял по ее акценту, что она — иностранка; она смотрела твердо, уверенно и была не похожа на сумасшедшую; он был убежден, что посетительница принесла в шкатулке какие-то важные бумаги, судя по тому, как она сжимала ее под мышкой.
   Впрочем, де Сартин был человек осторожный и недоверчивый. Ему уже не раз пытались расставить ловушку с приманкой не менее лакомой, чем прекрасная итальянка; вот почему он был теперь окружен надежной охраной.
   Лоренцу допрашивали со всею подозрительностью сразу шестеро секретарей и лакеев.
   В результате всех этих вопросов и ответов ей было сказано, что де Сартин еще не возвращался и что ей надо подождать.
   Молодая женщина замолчала, блуждая взглядом по голым стенам просторной приемной.
   Наконец зазвонил колокольчик, со двора донесся шум подъехавшей кареты, и другой лакей доложил Лоренце, что господин де Сартин ее ожидает.
   Лоренца встала и пошла за лакеем, минуя две комнаты, полные подозрительными людьми, одетыми еще более несуразно, чем она; ее ввели в огромный кабинет восьмиугольной формы, освещенный множеством свечей.