Дюма Александр. Джузеппе Бальзамо (Записки врача). Том 2

   Господин лет пятидесяти пяти в шлафроке и необыкновенно пышном парике, тщательно завитом и сильно напудренном, сидел, склонившись над бумагами, за высоким столом, верхняя часть которого напоминала шкаф и была отгорожена двумя огромными зеркалами таким образом, что хозяин кабинета, не отрываясь от своего занятия, мог видеть входивших к нему посетителей и успевал изучить их лица раньше, чем те успевали составить о начальнике полиции свое мнение.
   Внутренняя часть этого подобия стола представляла собою скорее секретер; в глубине его располагались многочисленные ящички с бумагами в алфавитном порядке. Хранившиеся в них бумаги при жизни де Сартина не мог прочесть ни один человек, потому что только он мог отпереть стол, но едва ли кто-нибудь и после его смерти мог бы расшифровать эти бумаги: ключ к шифру хранился в одном из ящиков, еще более тщательно скрытом от чужих глаз.
   В этом секретере, вернее, в шкафу, под зеркальной верхней частью было двенадцать одинаковых ящиков, запиравшихся при помощи невидимого механизма; секретер был сделан по специальному заказу регента для хранении химических и политических секретов; затем он был подарен его высочеством Дюбуа, а тот оставил его начальнику полиции Домбревалю.
   От него-то де Сартин и унаследовал и секретер, и его секрет. Впрочем, де Сартин стал пользоваться им только после смерти прежнего владельца, предварительно сменив замки. Об этом столе-секретере ходили разные слухи; поговаривали, что он слишком хорошо хранит тайны, и де Сартин держит там не только парики.
   Фрондеры, — а их было немало в описываемое нами время, — утверждали, что если бы можно было читать сквозь стены этого огромного стола, в одном из его ящиков непременно обнаружились бы знаменитые договоры, из которых явствовало, что его величество Людовик XV играл на бирже, ставя на зерно при посредничестве своего преданного агента де Сартина.
   Итак, начальник полиции увидел в расположенных под углом друг к другу зеркалах бледное, строгое лицо Лоренцы, подходившей к нему со шкатулкой в руках.
   Молодая женщина остановилась посреди кабинета. Ее костюм, лицо, походка поразили начальника полиции.
   — Кто вы такая? — спросил он, не оборачиваясь, однако продолжая разглядывать ее в зеркале. — Что вам угодно?
   — Я разговариваю с начальником полиции господином де Сартином? — спросила Лоренца.
   — Да, — коротко ответил тот.
   — Кто может это подтвердить? Де Сартин обернулся.
   — Поверите ли вы в то, что я — именно тот человек, которого вы ищете, если я отправлю вас в тюрьму?
   Лоренца молчала.
   Она оглядывалась с непередаваемым чувством собственного достоинства, свойственным женщинам ее страны, в поисках кресла, которое де Сартин словно бы забыл ей предложить.
   Одного этого взгляда оказалось достаточно — его сиятельство д'Альби де Сартин был хорошо воспитанным человеком.
   — Садитесь! — сказал он.
   Лоренца придвинула к себе кресло и села.
   — Говорите скорее! — приказал де Сартин. — Что вам угодно?
   — Сударь! — отвечала женщина. — Я пришла просить у вас защиты.
   Де Сартин окинул ее присущим ему насмешливым взглядом.
   — Гм! — хмыкнул он.
   — Сударь! — продолжала Лоренца. — Я была воспитана в приличной семье, но один человек обманным путем женился на мне и вот уже три года притесняет меня и мучает.
   Глядя в ее благородное лицо, де Сартин почувствовал при звуке ее музыкального голоса волнение.
   — Откуда вы родом? — спросил он.
   — Я — римлянка.
   — Как вас зовут?
   — Лоренца.
   — Лоренца.., как дальше?
   — Лоренца Фелициани.
   — Мне незнакома эта фамилия. Вы — девица? «Девица», как известно, означало в то время: «порядочная девушка знатного происхождения». В наши дни женщина становится порядочной с той минуты, как выходит замуж; она всеми силами стремится к тому, чтобы ее называли «сударыней».
   — Я — девица, — отвечала Лоренца.
   — Ну, и что же дальше? Чего вы просите?
   — Я прошу рассудить меня с этим человеком; ведь он меня заточил в тюрьму, лишил свободы.
   — Это меня не касается, — отвечал начальник полиции, — вы — его жена.
   — Так он, во всяком случае, говорит.
   — То есть, как это — говорит?
   — Да! Я этого не помню, бракосочетание совершалось, пока я спала.
   — Черт побери! Крепкий же у вас сон!
   — Как вы сказали?
   — Я сказал, что меня это совершенно не касается; обратитесь к прокурору и судитесь, я не люблю вмешиваться в семейные дела.
   Тут де Сартин махнул рукой, что означало: «Убирайтесь вон».
   Лоренца не пошевелилась.
   — В чем дело? — с удивлением спросил де Сартин.
   — Это еще не все, — молвила она. — Вы должны были бы понять, что я пришла сюда совсем не для того, чтобы пожаловаться: я за себя отомщу! Вы знаете, откуда я родом; женщины моей страны мстят за себя, а не жалуются!
   — Это совсем другое дело, — заметил де Сартин. — Но только поскорее, красавица: мне время дорого.
   — Я вам сказала, что пришла просить у вас защиты. Вы обещаете прийти мне на помощь?
   — От кого я вас должен защищать?
   — От человека, которому я собираюсь отомстить.
   — Значит, это могущественный человек?
   — Более могущественный, чем король.
   — Объяснимся, милейшая… Чего ради я должен оказывать вам покровительство, защищая вас от человека, более могущественного, как вы полагаете, чем сам король, и беря на себя тем самым ответственность за преступление, которое вы, может быть, совершите? Если вам надо отомстить за себя этому господину — отомстите! Мне до этого дела нет. Вот если вы при этом совершите преступление, я прикажу вас арестовать. Ну, а уж потом мы решим, как нам поступить. Таков порядок.
   — Нет, сударь, — возразила Лоренца, — вам не придется меня арестовывать, потому что моя месть может принести немалую пользу и вам, и королю, и Франции, Я мщу за себя тем, что раскрываю секреты этого человека.
   — Ага! Так у этого человека есть секреты? — невольно заинтересовался де Сартин.
   — И немалые, сударь.
   — Какого рода?
   — Политические.
   — Говорите.
   — Ответьте мне прежде: готовы ли вы взять меня под свое покровительство?
   — Какого покровительства вы желаете? — холодно улыбаясь, спросил судья. — Денег или любви?
   — Я прошу отправить меня в монастырь, где я могла бы заживо себя похоронить. Я прошу, чтобы этот монастырь стал мне могилой, но такой могилой, которую никто в целом свете не мог бы открыть.
   — Ну, это не Бог весть какая просьба, — сказал судья. — Монастырь я вам обещаю. Говорите.
   — Так вы даете мне слово?
   — Я вам его уже дал.
   — В таком случае возьмите эту шкатулку, — молвила Лоренца. — В ней заключены такие тайны, которые способны нанести удар безопасности короля и всего королевства.
   — А вы сами знаете, что это за тайны?
   — Я знаю только, что они существуют.
   — И что же, это важные тайны?
   — Ужасные.
   — Вы говорите, политические тайны?
   — Разве вам никогда не приходилось слышать о существовании тайного общества?
   — А-а! Масонская ложа?
   — Общество «невидимых»!
   — Да, но я не верю в его существование.
   — Стоит вам открыть эту шкатулку, и вы в него поверите.
   — Ну что же! — с живостью воскликнул де Сартин. — Посмотрим!
   Он принял шкатулку из рук Лоренцы. Однако, немного подумав, он поставил ее на стол.
   — Нет, — сказал он, подозрительно посмотрев на нее, — открывайте шкатулку сами.
   — У меня нет ключа.
   — Как это у вас нет ключа? Вы мне приносите шкатулку, от которой зависит благополучие целого королевства, и говорите, что забыли ключ!
   — Разве так уж трудно ее взломать?
   — Нет, когда знаешь секрет замка. Минуту спустя он продолжал:
   — У нас здесь есть отмычки от всех замков; сейчас вам принесут связку ключей, — он пристально взглянул на Лоренцу, — и вы будете открывать сами.
   — Хорошо, — просто отвечала Лоренца.
   Де Сартин протянул молодой женщине ключики самой разной формы.
   Она взяла связку в руки.
   Де Сартин коснулся ее руки: она была холодна, словно выточена из мрамора.
   — Почему же вы не принесли ключа от шкатулки? — спросил он.
   — Потому что его хозяин никогда с ним не расстается.
   — А хозяин шкатулки — тот самый господин, более могущественный, чем сам король, не так ли?
   — Что он такое — никто не может сказать. Сколько времени он живет на свете — знает только вечность. Что он творит — одному Богу известно.
   — Его имя? Имя!
   — На моей памяти имя он менял раз десять.
   — Назовите то, под которым он вам известен.
   — Ашарат.
   — А живет он…
   — На улице Сен…
   Вдруг Лоренца вздрогнула, выронила из рук шкатулку и ключи; она попыталась ответить, но рот ее перекосился в конвульсиях; она прижала руки к груди, как будто готовые вырваться оттуда слова ее душили; затем она подняла дрожавшие руки, не имея сил вымолвить ни единого слова, и рухнула на ковер.
   — Бедняжка! — прошептал де Сартин. — Что это с ней? А она чертовски хороша собой. Да, это мщение смахивает на ревность!
   Он позвонил и сам стал поднимать молодую женщину; в ее глазах застыло удивление, губы ее были неподвижны; казалось, она уже умерла и не принадлежит больше этому миру.
   Вошли два лакея.
   — Отнесите эту юную особу в соседнюю комнату, да поосторожнее! — приказал начальник полиции. — Постарайтесь привести ее в чувство. Но не переусердствуйте! Ступайте.
   Лакеи послушно унесли Лоренцу.

Глава 8. ШКАТУЛКА

   Оставшись один, начальник полиции взял шкатулку и стал вертеть ее в руках с видом человека, умеющего по достоинству оценить подобную находку.
   Он протянул руку и подобрал связку ключей, оброненных Лоренцой.
   Он перепробовал их все: ни один не подошел.
   Он достал из ящика стола несколько похожих связок.
   В них были ключи самых разных размеров: ключи от столов, от шкатулок… Можно с уверенностью сказать, что де Сартин имел в своем распоряжении целую коллекцию всех существовавших на свете ключей, от самого обыкновенного ключа до микроскопического ключика.
   Он перепробовал двадцать, пятьдесят, сто ключей, подбирая к шкатулке: ни один даже не вошел в замок. Де Сартин предположил, что замочная скважина имеет только видимость скважины, следовательно, и ключа подобрать невозможно.
   Тогда он взял из того же ящика небольшие щипцы, молоточек и белоснежной рукой, утопавшей в милинских кружевах, взломал замок, оберегавший содержимое шкатулки от чужих глаз.
   В ту же минуту вместо ожидаемой им адской машины или отравленных паров, предназначенных для того, чтобы лишить Францию преданнейшего судьи, перед ним появилась связка бумаг.
   Ему сразу же бросились в глаза несколько слов, начертанных рукой, пытавшейся изменить свой почерк:
   «Хозяин! Пришло время сменить имя Бальзамо».
   Вместо подписи стояли только три буквы.
   — Ага! — воскликнул де Сартин, тряхнув париком. — Если мне не известен почерк, то уж имя-то знакомо. Бальзамо… Поищем на букву «Б».
   Он выдвинул один из двадцати четырех ящичков, отыскал небольшой журнал, где в алфавитном порядке мелким почерком были записаны с сокращениями сотни четыре имен со значками, в фигурных скобках.
   — Ого! — пробормотал он. — За этим Бальзамо много всего числится!
   Он прочел всю страницу, пестревшую отметками о его провинностях.
   Затем положил журнал на прежнее место и продолжал осмотр шкатулки.
   Его внимание привлек листочек, испещренный именами и цифрами.
   Записка показалась ему очень важной: на полях было много пометок карандашом. Де Сартин позвонил. Явился лакей.
   — Помощника канцелярии, живо! — приказал он. — Проведите его из кабинета через мои апартаменты — так вы сэкономите время.
   Лакей вышел.
   Спустя несколько минут служащий с пером в руке, со книгой под мышкой, в нарукавниках из черной саржи появился на пороге кабинета, прижимая к груди толстый журнал. Увидев его в зеркале, де Сартин протянул ему через плечо бумагу.
   — Расшифруйте это поскорее! — приказал он.
   — Слушаюсь, ваше сиятельство, — отвечал чиновник. Этот разгадчик шарад был худенький человечек с поджатыми губами; он сосредоточенно хмурил брови; голова его имела яйцевидную форму; у него было бледное лицо, острый подбородок, покатый лоб, выдающиеся скулы, глубоко запавшие глаза, бесцветные, оживавшие лишь в редкие минуты.
   Де Сартин прозвал его Куницей.
   — Садитесь, — пригласил де Сартин, видя, что ему мешают записная книжка, свод шифров, блокнот и перо.
   Куница скромно пристроился на табурете, сведя колени, и стал записывать, листая справочник и сообразуясь со своей памятью; лицо его оставалось совершенно невозмутимым.
   Пять минут спустя он написал:
   "Приказываю собрать три тысячи парижских братьев.
   Приказываю составить три кружка и шесть лож.
   Приказываю приставить охрану к Великому Копту, подобрать ему четырех хороших лакеев, одного из них — в королевской резиденции.
   Приказываю предоставить в его распоряжение пятьсот тысяч франков на расходы, связанные со слежкой.
   Приказываю привлечь в первый парижский кружок весь цвет французской литературы и философии.
   Приказываю подкупить или захватить хитростью судебное ведомство, а главное — заручиться поддержкой начальника полиции, при помощи взятки, силой или хитростью."
   Куница остановился на минуту, не потому, что бедняга раздумывал — он был далек от этого, ведь тут пахло преступлением, — а потому что вся страница была исписана, чернила еще не высохли, надо было подождать.
   Де Сартин нетерпеливо выхватил у него из рук листок.
   Когда он дошел до последнего параграфа, черты его лица исказил ужас. Увидев в зеркале свое отражение, он еще сильнее побледнел.
   Он не стал возвращать листок секретарю, а протянул ему другой, чистый лист бумаги.
   Тот снова принялся писать по мере того, как расшифровывал; он делал это с легкостью, которая могла бы привести шифровальщиков в отчаяние.
   На сей раз де Сартин стал читать поверх его плеча. Вот что он прочел:
   «Необходимо отказаться в Париже от имени Бальзамо, потому что оно становится слишком известным, и взять имя графа Фе…»
   Окончание слова невозможно было разобрать из-за кляксы.
   В то время как де Сартин подыскивал недостающие буквы, составлявшие последнее слово, с улицы донесся звонок, и вошедший дворецкий доложил:
   — Его сиятельство граф Феникс!
   Де Сартин вскрикнул и, рискуя разрушить искусное сооружение в виде парика, схватился обеими руками за голову, а потом поспешил выпроводить своего подчиненного через потайную дверь.
   Вернувшись к столу, он сел на свое место и приказал дворецкому:
   — Просите!
   Спустя несколько секунд де Сартин увидел в зеркале гордый профиль графа, которого он уже видел при дворе в день представления графини Дю Барри.
   Бальзамо вошел без малейшего колебания.
   Де Сартин встал, холодно поклонился графу и важно откинулся в кресле, заложив ногу на ногу.
   С первого же взгляда он понял причину и цель этого визита.
   Бальзамо тоже сразу заметил раскрытую и наполовину опустевшую шкатулку, стоявшую на столе у де Сартина.
   Несмотря на то, что взгляд Бальзамо задержался на шкатулке не долее, чем на мгновение, начальник полиции успел его перехватить.
   — Какому счастливому случаю я обязан удовольствием видеть вас у себя, господин граф? — спросил де Сартин.
   — Дорогой граф! — как нельзя более любезно проговорил Бальзамо. — Я имел честь быть представленным всем европейским монархам, всем министрам, всем посланникам, однако мне не удалось найти никого, кто мог бы представить меня вам. Вот почему я решил сделать это сам.
   — Должен признаться, граф, — отвечал начальник полиции, — что вы явились как нельзя более кстати. Мне кажется, что если бы вы не пришли сами, я бы имел честь вас вызвать.
   — Смотрите! Как удачно сложилось! — воскликнул Бальзамо.
   Де Сартин поклонился с насмешливой улыбкой.
   — Я был бы счастлив, граф, если б мог быть вам полезным.
   Эти слова Бальзамо произнес без тени смущения или беспокойства на улыбавшемся лице.
   — Вы много путешествовали, граф? — спросил начальник полиции.
   — Очень много.
   — Правда?
   — Может быть, вы желаете получить какую-нибудь географическую справку? Ведь человек ваших способностей не ограничивается одной Францией, его интересы охватывают всю Европу.., да что там: весь мир…
   — «Географическая» — не совсем подходящее слово, господин граф, — вернее было бы сказать: «справка морального свойства».
   — Не стесняйтесь, прошу вас. Я весь к вашим услугам.
   — В таком случае, господин граф, вообразите, что я разыскиваю одного очень опасного человека, да, черт возьми, человека, который разом представляет собою и безбожника…
   — Ого!
   — ..и заговорщика…
   — Да ну?
   — ..и фальшивомонетчика!
   — Что вы говорите?
   — К тому же он прелюбодей, обманщик, знахарь шарлатан, руководитель тайного общества, словом, чело век, все сведения о котором у меня собраны в моей картотеке, а также вот в этой шкатулке — она перед вами.
   — Да, понимаю: у вас есть все сведения, но нет этого человека, — сказал Бальзамо.
   — Нет!
   — Черт побери! А ведь найти его важнее, как мне кажется.
   — Несомненно. Впрочем, вы сами сейчас убедитесь в том, как мы близки к его поимке. Пожалуй, Протей был менее изменчив, чем этот человек, а у Юпитера было меньше имен, чем у нашего таинственного путешественника:
   Ашарат — в Египте, Бальзамо — в Италии, Сомини — на Сардинии, маркиз д'Анна — на Мальте, маркиз Пеллигрини — на Корсике, и наконец, граф…
   — Граф?.. — повторил Бальзамо.
   — Это его последнее имя, и я, признаться, не мог его прочесть, но вы ведь мне поможете, не правда ли? Я в этом совершенно уверен, потому что вы непременно должны были встречаться с этим господином во время путешествия в какой-нибудь из тех стран, которые я только что перечислил.
   — А вы мне помогите, — невозмутимо произнес Бальзамо.
   — А-а, понимаю: вам угодно ознакомиться с приметами, не правда ли, господин граф?
   — Да, прошу вас.
   — Извольте, — молвил де Сартин, в упор глядя на Бальзамо, — это человек вашего возраста, вашего роста, такого же, как у вас, телосложения; то это знатный вельможа, который сорит деньгами, то — шарлатан, пытающийся постигнуть тайны природы, то — член некоего тайного братства, приговаривающего королей к смерти, а самодержавие к свержению.
   — Ну, это слишком туманно, — заметил Бальзамо.
   — То есть как — туманно?!
   — Если бы вы знали, скольких людей, похожих на того, кого вы только что описали, мне приходилось встречать!..
   — Неужели?
   — Уверяю вас! Вам следовало бы внести некоторые уточнения, если вы действительно хотите, чтобы я сам помог. Прежде всего; известно ли вам, где, в какой стране он чаще всего бывает?
   — Везде!
   — Ну, а в настоящее время?
   — В настоящее время он — во Франции.
   — Чем же он занимается во Франции?
   — Под его руководством готовится неслыханный доныне заговор — Ну вот, это уже кое-что: если вы знаете, какой заговор он готовит, вы держите в руках нить, на другом конце которой, во всей вероятности, вы и найдете этого человека.
   — Я придерживаюсь того же мнения, что и вы.
   — Раз вы так думаете, почему же вы, в таком случае, просите у меня совета?
   — Я еще раз взвешиваю все «за» и «против».
   — Относительно чего?
   — Вот этого.
   — Чего же?
   — Должен ли я его арестовать, да или нет?
   — Да или нет?
   — Да или нет.
   — Я не понимаю, почему «нет», господин начальник полиции, раз он замышляет…
   — Да, но он отчасти защищен, потому что носит громкое имя, титул…
   — Понимаю. Однако что же это за имя, какой титул? Вам следовало бы сказать мне об этом, чтобы я помог вам в ваших поисках.
   — Ах, граф, я вам уже сказал, что знаю имя, под которым он скрывается, но…
   — Но вы не знаете, каким именем он себя называет, бывая в обществе, не так ли?
   — Вот именно! Если бы не это обстоятельство…
   — Если бы не это обстоятельство, вы бы его арестовали?
   — Немедленно.
   — Знаете, дорогой господин де Сартин, это действительно очень удачно, как вы только что сказали, что я пришел к вам именно сейчас, потому что я окажу вам услугу, о которой вы меня просите.
   — Вы?
   — Да.
   — Вы скажете мне, как его зовут?
   — Да.
   — Назовете то самое имя, под которым он представлен в обществе?
   — Да.
   — Гак вы с ним знакомы?
   — Близко.
   — Что же это за имя? — спросил де Сартин, приготовившись услышать какое-нибудь вымышленное имя.
   — Граф Феникс.
   — Как? Имя, которое вы назвали, приказывая о себе доложить?
   — Да.
   — Так это ваше имя?
   — Мое.
   — Значит, Ашарат, Сомини, маркиз д'Анна, маркиз Пеллигрини, Джузеппе Бальзаме — это все вы?
   — Ну да, — просто ответил Бальзамо, — я самый. Де Сартин несколько минут не мог прийти в себя от этой вызывающей откровенности.
   — Я, знаете ли, так и думал, — проговорил он наконец. — Я вас узнал, я знал, что Бальзамо и граф Феникс — одно лицо.
   — Должен признаться, что вы — великий министр, — заметил Бальзамо.
   — А вы — очень неосторожный человек, — проговорил в ответ судья, направляясь к колокольчику.
   — Почему неосторожный?
   — Потому что я сейчас прикажу вас арестовать.
   — Неужели? — спросил Бальзамо, преградив де Сартину путь. — Разве можно меня арестовать?
   — Черт побери! Скажите на милость, неужто вы думаете, что можете мне помешать?
   — Вы хотите это узнать?
   — Да.
   — Дорогой начальник полиции! Я сейчас пущу пулю вам в лоб.
   Бальзамо выхватил из кармана позолоченный пистолетик, словно вышедший из рук самого Бенвенуто Челлини. Он спокойно навел его де Сартину в лицо — тот побледнел и рухнул в кресло.
   — Ну вот и отлично! — проговорил Бальзамо, подвинув к себе другое кресло и сев рядом с начальником полиции. — Ну а теперь мы можем побеседовать.

Глава 9. БЕСЕДА

   Де Сартин не сразу оправился после такого сильного потрясения. У него было еще перед глазами угрожающее дуло пистолета; ему казалось, что он продолжает ощущать на лбу холодок от прикосновения пистолетного ствола.
   Наконец он пришел в себя.
   — У вас передо мной одно преимущество, — заговорил он. — Зная, с кем разговариваю, я не принял тех мер предосторожности, которые принимают, когда имеют дело с обыкновенными злоумышленниками.
   — Вы напрасно раздражаетесь. Вот уж и сильные выражения готовы сорваться у вас с языка. Неужели вы не замечаете, как вы несправедливы? Ведь я пришел, чтобы оказать вам услугу.
   Де Сартин сделал нетерпеливое движение.
   — Да, услугу, — продолжал Бальзамо, — а вы, к сожалению, уже успели составить себе неверное представление о моих намерениях. Вы стали мне рассказывать о заговорщиках в ту самую минуту, как я собирался раскрыть один заговор…
   Но Бальзамо напрасно пытался заинтриговать де Сартина: в тот момент он не очень прислушивался к словам опасного посетителя; слово «заговор», от которого в другое время начальник полиции подскочил бы на месте, теперь лишь заставило его насторожиться.
   — Вы понимаете, — ведь вы прекрасно знаете, кто я, — с каким поручением я прибыл во Францию: меня прислал его величество Фридрих; иными словами, я — тайный посланник прусского короля; известно, что все посланники чрезвычайно любопытны; так как я любопытен, мне известны разные события; одно из тех, о которых мне много известно, — это дело о скупке зерна.
   Несмотря на то, что Бальзамо произнес последние слова чрезвычайно просто, они произвели на начальника полиции большее впечатление, чем другие.
   Он медленно поднял голову.
   — Что это за афера с зерном? — спросил он с не меньшим хладнокровием, чем Бальзамо в начале разговора. — Соблаговолите и вы мне теперь пояснить, о чем идет речь.
   — Охотно, — отвечал Бальзамо. — Дело заключается в следующем…
   — Я вас слушаю.
   — Итак, очень ловкие перекупщики убедили его величество короля Франции в том, что ему следует построить хлебные амбары на случай голода. Амбары были выстроены; во время их постройки было решено, что они должны быть вместительными, и для них не пожалели ни камня, ни песчаника. Одним словом, амбары получились огромные.
   — Что же дальше?
   — А дальше — надо было их насыпать зерном; ведь пустые амбары никому не нужны.., и их заполнили.
   — Ну и что же? — спросил де Сартин, не совсем понимая, куда клонит Бальзамо.
   — Вы сами можете догадаться, что для того, чтобы наполнить зерном большие амбары, нужно очень много хлеба. Это ведь похоже на правду, не так ли?
   — Вне всякого сомнения.
   — Я продолжаю. Если изъять из обращения большое количество зерна, это приведет к тому, что народ будет голодать, так как, заметьте, изъятие из обращения любой ценности вызывает нехватку какого-либо продукта. Тысяча мешков зерна в закромах означает нехватку тысячи мешков на местах. Помножьте эту тысячу мешков хотя бы на десять, и вы поймете, как много хлеба не хватает народу.
   Де Сартин раздраженно закашлялся.
   Бальзамо умолк и невозмутимо ждал.
   — Таким образом, — продолжал он, как только начальник полиции откашлялся, — перекупщик, которому принадлежит амбар, обогащается сверх всякой меры. Полагаю, что это понятно, не правда ли?