Страница:
— Перед вами — господин Жан-Жак Руссо, сир, — проговорила принцесса, — автор прелестной оперы, которую мы собираемся поставить для вашего величества.
Король поднял голову.
— А-а, господин Руссо… Здравствуйте! — холодно сказал он и снова с осуждением стал разглядывать его костюм.
Руссо спрашивал себя, как следует приветствовать короля Франции, не будучи придворным, но и не желая по казаться невежливым, раз уж он оказался в королевской резиденции.
В то время, как он раздумывал, король непринужденно беседовал, нимало не заботясь о том, приятны его слова собеседнику или нет.
Руссо словно окаменел. Он забыл все фразы, которые собирался бросить в лицо тирану.
— Господин Руссо! — обратился к нему король, не переставая разглядывать его сюртук и парик. — Вы написали чудную музыку, благодаря ей я пережил прекрасные минуты.
Страшно фальшивя, король запел:
Когда б я всем речам внимала Любезных франтов городских, Других возлюбленных немало Легко нашла б я среди них.
— Прелестно! — воскликнул король, едва допев куплет Руссо поклонился.
— Не знаю, смогу ли я хорошо пропеть, — проговори ла принцесса.
Руссо повернулся к ее высочеству, собираясь дать ей несколько советов. Но король опять запел, на сей раз — романс Колена:
В лачуге сумрачной моей Я средь забот с утра.
Привычен труд мне в смене дней, Как холод и жара.
Его величество пел отвратительно. Руссо был польщен памятливостью монарха, но его задело скверное исполнение. Он скорчил рожу и стал похож на обезьяну, грызущую луковицу: одна половина его лица смеялась, другая плакала.
Принцесса сохраняла невозмутимый вид, не теряя хладнокровия, как это умеют делать лишь при дворе.
Король, нимало не смущаясь, продолжал:
Колетта! Знай, любовь моя, Что и средь этих стен С тобою был бы счастлив я, Твой брошенный Колен.
Руссо почувствовал, как краска бросилась ему в лицо.
— Скажите, господин Руссо, — обратился к нему король, — правду ли говорят, что вы иногда наряжаетесь в армянский костюм?
Руссо еще больше покраснел, язык словно застрял у него в горле, и он ни за что на свете не смог бы в тот момент им пошевелить.
Не дожидаясь ответа, король запел:
Всем тем, кто влюблен, Не понятен закон, И смысл им не виден в запрете…
— Вы, кажется, живете на улице Платриер? — осведомился король.
Руссо в ответ кивнул, но это отняло у него последние силы… Никогда еще не оказывался он в столь плачевном положении.
Король промурлыкал:
Ведь это же чистые дети, Ведь это же чистые дети…
— Говорят, вы в очень плохих отношениях с Вольтером, господин Руссо?
Руссо окончательно потерял голову. Он не мог больше сдерживаться. Но король, вероятно, не собирался его щадить и направился к выходу, продолжая чудовищно фальшиво напевать.
Пойдем-ка в рощу танцевать, Подружки, будьте веселее! -
Под звуки оркестра, от которых умер бы Аполлон точно так же, как он сам некогда покарал Марсия.
Руссо остался в одиночестве. Принцесса покинула его, чтобы в последний раз взглянуть на свой костюм.
Спотыкаясь на каждом шагу, Руссо ощупью выбрался в коридор. Он столкнулся с дамой и господином, которые сверкали брильянтами, кружевами и от которых пахло цветами. Они занимали весь коридор, хотя молодой человек держался близко от дамы, нежно пожимая ее ручку.
Молодая дама утопала в кружевах, голову ее украшала высокая прическа, она обмахивалась веером и источала благоухания. Вся она так и лучилась. С ней-то и столкнулся Руссо.
Юноша, худенький, нежный, очаровательный, комкал голубую орденскую ленту, прикрывавшую жабо из английских кружев. Он громко смеялся, внезапно обрывая взрывы хохота и переходя на шепот, заставлявший смеяться Даму; похоже было, что они прекрасно понимают друг друга.
Руссо узнал в прекрасной даме, в этом соблазнительном создании, графиню Дю Барри. Едва увидев ее, он по своему обыкновению сосредоточил на ней все свое внимание, словно не замечая ее спутника.
Молодой человек с голубой лентой был не кто иной, как граф д'Артуа, от всей души резвившийся вместе с любовницей своего деда.
Заметив темную фигуру Руссо, графиня Дю Барри вскрикнула:
— О Боже!
— Что такое? — спросил граф д'Артуа, бросив взгляд на философа.
Он хотел пропустить свою спутницу вперед.
— Господин Руссо! — вскричала Дю Барри.
— Руссо из Женевы? — спросил граф д'Артуа тоном школьника на каникулах.
— Да, ваше высочество, — отвечала графиня.
— Ах, здравствуйте, господин Руссо! — проговорил шалун, видя, что Руссо отчаянно и безуспешно пытается проскочить. — Здравствуйте!.. Так мы сейчас будем слушать вашу музыку?
— Ваше высочество! — пролепетал Руссо, рассмотрев голубую ленту.
— Да, прелестную музыку! — прибавила графиня. — Она прекрасно отражает дух и стремления автора!
Руссо поднял голову и почувствовал, как его словно ослепил взгляд графини.
— Ваше высочество… — начал было он недовольным тоном.
— Я буду исполнять роль Колена, графиня! — воскликнул граф д'Артуа. — А вас прошу быть Колеттой.
— С большим удовольствием, ваше высочество. Однако я не смею, не будучи актрисой, осквернять музыку мастера.
Руссо готов был отдать жизнь за то, чтобы взглянуть на нее еще хоть раз. Однако ее голос, ее тон, ее лесть, ее красота рвали его сердце на части.
Он решил сбежать.
— Господин Руссо! — продолжал принц, преграждая ему путь. — Я хочу, чтобы вы помогли мне сыграть Колена.
— А я смею просить у господина Руссо совета, как лучше исполнить роль Колетты, — пролепетала графиня, разыгрывая скромницу, что окончательно сразило философа.
Его глаза продолжали вопросительно смотреть на графиню.
— Господин Руссо меня ненавидит, — сказала она принцу чарующим голосом.
— Да что вы! — вскричал граф д'Артуа. — Кто может ненавидеть вас, графиня?
— Вы же сами видите, — отвечала она.
— Господин Руссо — благородный человек, сочиняющий прелестные вещицы, не может избегать столь очаровательную женщину, — заметил граф д'Артуа.
Руссо громко вздохнул, словно приготовился испустить Дух, и шмыгнул в узкую щель, неосторожно оставленную графом д'Артуа Однако в тот вечер Руссо решительно не везло. Не пройдя и нескольких шагов, он наткнулся на группу людей.
На сей раз это были старик и юноша: у юноши грудь была украшена голубой лентой, а его собеседник, на вид лет пятидесяти пяти, был одет в красное и имел строгий вид.
Оба они услыхали, как веселится граф д'Артуа и кричит во всю мочь:
— Господин Руссо! Господин Руссо! Я расскажу, как вы сбежали от графини, да ведь никто не поверит!
— Руссо? — прошептали оба собеседника.
— Задержите его, брат! — со смехом продолжал принц. — Держите его, господин де ла Вогийон!
Руссо понял, к какому рифу подвела его корабль несчастная звезда.
Граф де Прованс и воспитатель королевских детей!
Граф де Прованс также преградил Руссо путь.
— Здравствуйте, сударь! — отрывисто сказал он. Совершенно потерявшись, Руссо поклонился и пробормотал:
— Мне не суждено отсюда выйти!..
— Какая удача, что я встретил вас, сударь! — произнес принц тоном наставника, который искал и, наконец, нашел провинившегося ученика.
«Опять нелепые комплименты, — подумал Руссо, — до чего же однообразны великие мира сего!»
— Я прочел ваш перевод из Тацита, сударь. «А-а, этот и впрямь ученый, педант», — сказал себе Руссо.
— Тацита переводить трудно, не правда ли?
— Да, ваше высочество, я ведь написал об этом в небольшом предисловии.
— Да, знаю, знаю. Вы там пишете, что лишь отчасти владеете латынью.
— Да, ваше высочество.
— Зачем же тогда вы взялись переводить Тацита?
— Я, ваше высочество, оттачивал стиль.
— А знаете, господин Руссо, вы неправильно перевели «imperatoria brevitate» как «торжественное лаконичное выступление». ,. Смущенный Руссо изо всех сил напрягал память.
— Да, вы именно так это перевели, — проговорил юный принц с самоуверенностью старого ученого, который нашел ошибку у Сомеза. — Это в том месте, где Тацит рассказывает, как Пизон обратился с речью к своим солдатам.
— Так что же, ваше высочество?
— А то, господин Руссо, что «imperatoria brevitate» означает «с лаконичностью генерала…» или человека, привыкшего командовать. Лаконичность командира.., вот подходящее выражение, не правда ли, господин де ла Вогийон?
— Да, ваше высочество, — отвечал воспитатель. Руссо не проронил ни слова. Принц продолжал:
— Это ведь полное извращение смысла, господин Руссо… Да я вам еще найду пример! Руссо побледнел.
— Вот послушайте, господин Руссо, это в том отрывке, где речь идет о Сецине. Он начинается так: «At in supe-riore Germania…» Вы знаете, что в этом месте идет описание Сецины, и Тацит говорит: «Cito sermone».
— Я прекрасно помню это место, ваше высочество.
— Вы перевели это следующим образом: «обладающий даром слова»…
— Совершенно верно, ваше высочество, я полагал, что…
— «Cito sermone» означает «говорящий быстро», то есть легко.
— Я и сказал: «обладающий даром слова»…
— Тогда в тексте было бы «decoro», или «ornato», или «eleganti sermone». «Cito» — это красочный эпитет, господин Руссо. Тем же приемом Тацит пользуется, описывая, как изменилось поведение Офона. Он пишет:
«Delata voluptas! dissimulata luxuria cunctaque, ad imperil de-corem composita».
— Я перевел это так: «Оставив для другого времени роскошь и сладострастие, он удивил весь мир, посвятив себя восстановлению славы империи».
— Напрасно, господин Руссо, напрасно. Прежде всего, вы расчленили одну фразу на три части, из-за этого вы плохо перевели «dissimula luxuria»… Далее: вы исказили смысл в последней части фразы. Тацит имел в виду не то, что император Офон посвятил себя восстановлению славы империи; он хотел сказать, что, не находя более удовлетворения своим страстям и скрывая привычку к роскоши, Офон подчинял все, употреблял все, жертвовал всем, всем, — понимаете, господин Руссо? — то есть своими страстями и даже пороками, во имя славы империи. Фраза многосмысленная, а ваш перевод не передает это в полной мере. Не правда ли, господин де ла Вогийон?
— Да, ваше высочество.
Руссо обливался потом и не смел рта раскрыть под столь безжалостным напором, Принц дал ему передохнуть, а затем продолжал:
— Вы сильны в философии…
Руссо поклонился.
— Однако ваш «Эмиль» — опасная книга.
— Опасная, ваше высочество?
— Да, из-за неимоверного количества неверных мыслей, способных сбить с толку третье сословие.
— Ваше высочество! Как только человек становится отцом семейства, он попадает в условия, описанные в моей книге, независимо от того, будь он великим мира сего или последним нищим в королевстве… Быть отцом.., это…
— Знаете, господин Руссо, — грубо перебил его принц, — ваша «Исповедь» — довольно забавная книга… Скажите, сколько у вас было детей?
Руссо побледнел, зашатался и поднял на юного палача гневный и, в то же время, растерянный взгляд, — это лишь раззадорило графа де Прованс.
Не дожидаясь ответа, принц удалился, держа под руку своего наставника и продолжая комментировать произведения господина, которого он только что с такой жестокостью раздавил.
Оставшись один, Руссо понемногу пришел в себя, как вдруг услышал первые такты своей увертюры в исполнении оркестра.
Он пошел в ту сторону, откуда доносилась музыка, и, добравшись до своего места, рухнул на стул.
— Какой же я безумец, глупец, трус! — сказал он. — Мне надо было бы ответить этому жестокому юнцу: «Ваше высочество! Молодой человек не должен мучить бедного старика, это неблагородно!»
Он пришел от своего ответа в восторг. В эту минуту запели дуэтом ее высочество и де Куани. Их пение отвлекло философа от мрачных мыслей, однако заставило страдать музыканта; сердечные муки сменились издевательством над его музыкальным слухом.
Глава 39. РЕПЕТИЦИЯ
Глава 40. ЛАРЕЦ
Король поднял голову.
— А-а, господин Руссо… Здравствуйте! — холодно сказал он и снова с осуждением стал разглядывать его костюм.
Руссо спрашивал себя, как следует приветствовать короля Франции, не будучи придворным, но и не желая по казаться невежливым, раз уж он оказался в королевской резиденции.
В то время, как он раздумывал, король непринужденно беседовал, нимало не заботясь о том, приятны его слова собеседнику или нет.
Руссо словно окаменел. Он забыл все фразы, которые собирался бросить в лицо тирану.
— Господин Руссо! — обратился к нему король, не переставая разглядывать его сюртук и парик. — Вы написали чудную музыку, благодаря ей я пережил прекрасные минуты.
Страшно фальшивя, король запел:
Когда б я всем речам внимала Любезных франтов городских, Других возлюбленных немало Легко нашла б я среди них.
— Прелестно! — воскликнул король, едва допев куплет Руссо поклонился.
— Не знаю, смогу ли я хорошо пропеть, — проговори ла принцесса.
Руссо повернулся к ее высочеству, собираясь дать ей несколько советов. Но король опять запел, на сей раз — романс Колена:
В лачуге сумрачной моей Я средь забот с утра.
Привычен труд мне в смене дней, Как холод и жара.
Его величество пел отвратительно. Руссо был польщен памятливостью монарха, но его задело скверное исполнение. Он скорчил рожу и стал похож на обезьяну, грызущую луковицу: одна половина его лица смеялась, другая плакала.
Принцесса сохраняла невозмутимый вид, не теряя хладнокровия, как это умеют делать лишь при дворе.
Король, нимало не смущаясь, продолжал:
Колетта! Знай, любовь моя, Что и средь этих стен С тобою был бы счастлив я, Твой брошенный Колен.
Руссо почувствовал, как краска бросилась ему в лицо.
— Скажите, господин Руссо, — обратился к нему король, — правду ли говорят, что вы иногда наряжаетесь в армянский костюм?
Руссо еще больше покраснел, язык словно застрял у него в горле, и он ни за что на свете не смог бы в тот момент им пошевелить.
Не дожидаясь ответа, король запел:
Всем тем, кто влюблен, Не понятен закон, И смысл им не виден в запрете…
— Вы, кажется, живете на улице Платриер? — осведомился король.
Руссо в ответ кивнул, но это отняло у него последние силы… Никогда еще не оказывался он в столь плачевном положении.
Король промурлыкал:
Ведь это же чистые дети, Ведь это же чистые дети…
— Говорят, вы в очень плохих отношениях с Вольтером, господин Руссо?
Руссо окончательно потерял голову. Он не мог больше сдерживаться. Но король, вероятно, не собирался его щадить и направился к выходу, продолжая чудовищно фальшиво напевать.
Пойдем-ка в рощу танцевать, Подружки, будьте веселее! -
Под звуки оркестра, от которых умер бы Аполлон точно так же, как он сам некогда покарал Марсия.
Руссо остался в одиночестве. Принцесса покинула его, чтобы в последний раз взглянуть на свой костюм.
Спотыкаясь на каждом шагу, Руссо ощупью выбрался в коридор. Он столкнулся с дамой и господином, которые сверкали брильянтами, кружевами и от которых пахло цветами. Они занимали весь коридор, хотя молодой человек держался близко от дамы, нежно пожимая ее ручку.
Молодая дама утопала в кружевах, голову ее украшала высокая прическа, она обмахивалась веером и источала благоухания. Вся она так и лучилась. С ней-то и столкнулся Руссо.
Юноша, худенький, нежный, очаровательный, комкал голубую орденскую ленту, прикрывавшую жабо из английских кружев. Он громко смеялся, внезапно обрывая взрывы хохота и переходя на шепот, заставлявший смеяться Даму; похоже было, что они прекрасно понимают друг друга.
Руссо узнал в прекрасной даме, в этом соблазнительном создании, графиню Дю Барри. Едва увидев ее, он по своему обыкновению сосредоточил на ней все свое внимание, словно не замечая ее спутника.
Молодой человек с голубой лентой был не кто иной, как граф д'Артуа, от всей души резвившийся вместе с любовницей своего деда.
Заметив темную фигуру Руссо, графиня Дю Барри вскрикнула:
— О Боже!
— Что такое? — спросил граф д'Артуа, бросив взгляд на философа.
Он хотел пропустить свою спутницу вперед.
— Господин Руссо! — вскричала Дю Барри.
— Руссо из Женевы? — спросил граф д'Артуа тоном школьника на каникулах.
— Да, ваше высочество, — отвечала графиня.
— Ах, здравствуйте, господин Руссо! — проговорил шалун, видя, что Руссо отчаянно и безуспешно пытается проскочить. — Здравствуйте!.. Так мы сейчас будем слушать вашу музыку?
— Ваше высочество! — пролепетал Руссо, рассмотрев голубую ленту.
— Да, прелестную музыку! — прибавила графиня. — Она прекрасно отражает дух и стремления автора!
Руссо поднял голову и почувствовал, как его словно ослепил взгляд графини.
— Ваше высочество… — начал было он недовольным тоном.
— Я буду исполнять роль Колена, графиня! — воскликнул граф д'Артуа. — А вас прошу быть Колеттой.
— С большим удовольствием, ваше высочество. Однако я не смею, не будучи актрисой, осквернять музыку мастера.
Руссо готов был отдать жизнь за то, чтобы взглянуть на нее еще хоть раз. Однако ее голос, ее тон, ее лесть, ее красота рвали его сердце на части.
Он решил сбежать.
— Господин Руссо! — продолжал принц, преграждая ему путь. — Я хочу, чтобы вы помогли мне сыграть Колена.
— А я смею просить у господина Руссо совета, как лучше исполнить роль Колетты, — пролепетала графиня, разыгрывая скромницу, что окончательно сразило философа.
Его глаза продолжали вопросительно смотреть на графиню.
— Господин Руссо меня ненавидит, — сказала она принцу чарующим голосом.
— Да что вы! — вскричал граф д'Артуа. — Кто может ненавидеть вас, графиня?
— Вы же сами видите, — отвечала она.
— Господин Руссо — благородный человек, сочиняющий прелестные вещицы, не может избегать столь очаровательную женщину, — заметил граф д'Артуа.
Руссо громко вздохнул, словно приготовился испустить Дух, и шмыгнул в узкую щель, неосторожно оставленную графом д'Артуа Однако в тот вечер Руссо решительно не везло. Не пройдя и нескольких шагов, он наткнулся на группу людей.
На сей раз это были старик и юноша: у юноши грудь была украшена голубой лентой, а его собеседник, на вид лет пятидесяти пяти, был одет в красное и имел строгий вид.
Оба они услыхали, как веселится граф д'Артуа и кричит во всю мочь:
— Господин Руссо! Господин Руссо! Я расскажу, как вы сбежали от графини, да ведь никто не поверит!
— Руссо? — прошептали оба собеседника.
— Задержите его, брат! — со смехом продолжал принц. — Держите его, господин де ла Вогийон!
Руссо понял, к какому рифу подвела его корабль несчастная звезда.
Граф де Прованс и воспитатель королевских детей!
Граф де Прованс также преградил Руссо путь.
— Здравствуйте, сударь! — отрывисто сказал он. Совершенно потерявшись, Руссо поклонился и пробормотал:
— Мне не суждено отсюда выйти!..
— Какая удача, что я встретил вас, сударь! — произнес принц тоном наставника, который искал и, наконец, нашел провинившегося ученика.
«Опять нелепые комплименты, — подумал Руссо, — до чего же однообразны великие мира сего!»
— Я прочел ваш перевод из Тацита, сударь. «А-а, этот и впрямь ученый, педант», — сказал себе Руссо.
— Тацита переводить трудно, не правда ли?
— Да, ваше высочество, я ведь написал об этом в небольшом предисловии.
— Да, знаю, знаю. Вы там пишете, что лишь отчасти владеете латынью.
— Да, ваше высочество.
— Зачем же тогда вы взялись переводить Тацита?
— Я, ваше высочество, оттачивал стиль.
— А знаете, господин Руссо, вы неправильно перевели «imperatoria brevitate» как «торжественное лаконичное выступление». ,. Смущенный Руссо изо всех сил напрягал память.
— Да, вы именно так это перевели, — проговорил юный принц с самоуверенностью старого ученого, который нашел ошибку у Сомеза. — Это в том месте, где Тацит рассказывает, как Пизон обратился с речью к своим солдатам.
— Так что же, ваше высочество?
— А то, господин Руссо, что «imperatoria brevitate» означает «с лаконичностью генерала…» или человека, привыкшего командовать. Лаконичность командира.., вот подходящее выражение, не правда ли, господин де ла Вогийон?
— Да, ваше высочество, — отвечал воспитатель. Руссо не проронил ни слова. Принц продолжал:
— Это ведь полное извращение смысла, господин Руссо… Да я вам еще найду пример! Руссо побледнел.
— Вот послушайте, господин Руссо, это в том отрывке, где речь идет о Сецине. Он начинается так: «At in supe-riore Germania…» Вы знаете, что в этом месте идет описание Сецины, и Тацит говорит: «Cito sermone».
— Я прекрасно помню это место, ваше высочество.
— Вы перевели это следующим образом: «обладающий даром слова»…
— Совершенно верно, ваше высочество, я полагал, что…
— «Cito sermone» означает «говорящий быстро», то есть легко.
— Я и сказал: «обладающий даром слова»…
— Тогда в тексте было бы «decoro», или «ornato», или «eleganti sermone». «Cito» — это красочный эпитет, господин Руссо. Тем же приемом Тацит пользуется, описывая, как изменилось поведение Офона. Он пишет:
«Delata voluptas! dissimulata luxuria cunctaque, ad imperil de-corem composita».
— Я перевел это так: «Оставив для другого времени роскошь и сладострастие, он удивил весь мир, посвятив себя восстановлению славы империи».
— Напрасно, господин Руссо, напрасно. Прежде всего, вы расчленили одну фразу на три части, из-за этого вы плохо перевели «dissimula luxuria»… Далее: вы исказили смысл в последней части фразы. Тацит имел в виду не то, что император Офон посвятил себя восстановлению славы империи; он хотел сказать, что, не находя более удовлетворения своим страстям и скрывая привычку к роскоши, Офон подчинял все, употреблял все, жертвовал всем, всем, — понимаете, господин Руссо? — то есть своими страстями и даже пороками, во имя славы империи. Фраза многосмысленная, а ваш перевод не передает это в полной мере. Не правда ли, господин де ла Вогийон?
— Да, ваше высочество.
Руссо обливался потом и не смел рта раскрыть под столь безжалостным напором, Принц дал ему передохнуть, а затем продолжал:
— Вы сильны в философии…
Руссо поклонился.
— Однако ваш «Эмиль» — опасная книга.
— Опасная, ваше высочество?
— Да, из-за неимоверного количества неверных мыслей, способных сбить с толку третье сословие.
— Ваше высочество! Как только человек становится отцом семейства, он попадает в условия, описанные в моей книге, независимо от того, будь он великим мира сего или последним нищим в королевстве… Быть отцом.., это…
— Знаете, господин Руссо, — грубо перебил его принц, — ваша «Исповедь» — довольно забавная книга… Скажите, сколько у вас было детей?
Руссо побледнел, зашатался и поднял на юного палача гневный и, в то же время, растерянный взгляд, — это лишь раззадорило графа де Прованс.
Не дожидаясь ответа, принц удалился, держа под руку своего наставника и продолжая комментировать произведения господина, которого он только что с такой жестокостью раздавил.
Оставшись один, Руссо понемногу пришел в себя, как вдруг услышал первые такты своей увертюры в исполнении оркестра.
Он пошел в ту сторону, откуда доносилась музыка, и, добравшись до своего места, рухнул на стул.
— Какой же я безумец, глупец, трус! — сказал он. — Мне надо было бы ответить этому жестокому юнцу: «Ваше высочество! Молодой человек не должен мучить бедного старика, это неблагородно!»
Он пришел от своего ответа в восторг. В эту минуту запели дуэтом ее высочество и де Куани. Их пение отвлекло философа от мрачных мыслей, однако заставило страдать музыканта; сердечные муки сменились издевательством над его музыкальным слухом.
Глава 39. РЕПЕТИЦИЯ
Как только началась репетиция, всеобщее внимание было захвачено зрелищем, и о Руссо забыли. Теперь он мог оглядеться. Он слушал фальшивое пение господ, переодетых пастухами, и рассматривал дам, кокетничавших, словно пастушки, переодетые в костюмы придворных.
Принцесса пела правильно, но была никудышной актрисой. Впрочем, у нее почти не было голоса, и ее едва было слышно. Не желая никого смущать, король скрылся в темной ложе и беседовал с дамами.
Дофин был суфлером. Вся опера шла из рук вон плохо.
Руссо решил больше не слушать, однако не слышать было нелегко. У него было только одно утешение: среди пастушек он заметил одну, наделенную не только очаровательной внешностью, но и прелестным голоском, выделявшимся из хора.
Руссо сосредоточил на ней внимание и стал пристально рассматривать ее поверх своего пюпитра, любуясь красивым лицом и в то же время наслаждаясь ее мелодичным голосом.
Перехватив взгляд автора, ее высочество скоро поняла по его улыбке, по блеску его глаз, что он удовлетворен исполнением отдельных сцен и, желая услышать комплимент, — ведь она была женщина! — она склонилась к пюпитру.
— Разве это так уж плохо, господин Руссо? — спросила она.
Растерявшийся и подавленный Руссо промолчал.
— Ну, значит это было нашей ошибкой, — проговорила принцесса, — а господин Руссо не решается нам это сказать. Прошу вас, господин Руссо!..
Руссо не сводил взгляда с очаровательной девушки, которая даже не подозревала, что вызвала его интерес.
— А-а, это мадмуазель де Таверне! — сообщила принцесса, проследив глазами за взглядом Руссо. — Она сфальшивила!..
Андре покраснела; она заметила, что на нее устремлены взгляды всех присутствовавших.
— Нет, нет! — крикнул Руссо. — Это не она! Мадмуазель поет, как ангел!
Графиня Дю Барри метнула в философа гневный взгляд.
Барон де Таверне, напротив, почувствовал, как сердце его наполняется счастьем, и послал Руссо одну из самых своих любезных улыбок.
— Вы тоже находите, что эта юная особа поет хорошо? — спросила Дю Барри у короля, которого задели за живое слова Руссо.
— Я не слышу.., в хоре… — отвечал Людовик XV. — Для этого надо быть музыкантом…
В это время Руссо оживился, заставив хор пропеть:
К своей подружке возвращается Колен, Отпразднуем прекрасное событье!
Обернувшись, он увидел де Жюсье, приветствовавшего его со своего места.
Для женевского философа оказалось немалым удовольствием на виду у всех дирижировать придворными, особенно на глазах у того, кто его обидел, дав почувствовать свое превосходство.
Он чопорно с ним раскланялся и вновь уставился на Андре: от похвалы она стала еще красивее. Репетиция продолжалась; графиня Дю Барри помрачнела. Она дважды пыталась отвлечь Людовика XV, заинтересовавшегося спектаклем, говоря ему комплименты.
А сердцем всего спектакля, как нарочно для ревнивицы, явилась Андре. Впрочем, это нисколько не мешало ее высочеству выслушивать комплименты и пребывать в веселом расположении духа.
Герцог де Ришелье порхал вокруг нее с легкостью юноши; ему удалось собрать в глубине театра кружок насмешников, центром которого была сама принцесса — это очень беспокоило сторонников Дю Барри.
— Кажется, у мадмуазель де Таверне красивый голос, — громко сказал Ришелье.
— Очаровательный! — подхватила ее высочество. — Не будь я эгоисткой, я уступила бы ей роль Колетты. Впрочем, я выбрала эту роль для себя ради развлечения и не отдам никому.
— Мадмуазель де Таверне спела бы ее не лучше, чем ваше высочество, — молвил Ришелье, — и…
— Мадмуазель — великолепная певица! — перебил его Руссо.
— Великолепная! — согласилась ее высочество. — Я должна признаться, что она помогает мне разучивать роль. А как восхитительно она танцует! Вот я совсем не умею танцевать.
Нетрудно себе представить, как подействовали эти разговоры на короля, на графиню Дю Барри и на всех любопытных, сплетников, интриганов и завистников. Каждый из присутствовавших наслаждался нанесенным ударом или страдал от боли и сгорал от стыда, получая этот удар. Равнодушных не было, за исключением, пожалуй, самой Андре.
Поощряемая Ришелье, ее высочество заставила Андре пропеть романс:
Над милым слугою утратила власть я, Со мной расстается Колен.
Все видели, как король покачивал головой в такт с выражением удовольствия, отчего все румяна осыпались с лица Дю Барри, подобно влажной штукатурке.
Злобный, как женщина, Ришелье испытывал наслаждение от мести. Он подошел к Таверне-старшему, и оба старика превратились в изваяния, олицетворяя собою союз Лицемерия с Развратом.
Их оживление возрастало по мере того, как все более хмурилась графиня Дю Барри. Не выдержав, она резким движением поднялась с места, что было против всех правил приличия, потому что король еще не вставал.
Подобно муравьям, придворные почуяли бурю и поспешили укрыться вблизи наиболее сильных из них. Таким образом, принцесса оказалась в окружении своих друзей, а графиню Дю Барри атаковали ее приспешники.
Постепенно интерес к репетиции у присутствовавших угас, их вниманием овладели другие события. Дело теперь было не в Колетте и не в Колене. Многие думали о том, что графине Дю Барри вскоре придется, вероятно, пропеть:
Над милым слугою утратила власть я, Со мной расстается Колен.
— Ты только посмотри, — прошептал Ришелье, обращаясь к Таверне, — какой ошеломляющий успех у твоей дочери!
И он потащил его за собой в коридор, толкнув застекленную дверь; при этом он сбил с ног какого-то любопытного, заглядывавшего через стекло в зал.
— Чертов болван! — проворчал герцог де Ришелье, поправляя рукав, смявшийся от соприкосновения с дверью.
На отскочившем от двери любопытном была надета дворцовая ливрея, в руках он держал корзину с цветами.
Когда удар дверью отбросил его в коридор, он едва не упал навзничь. Однако ему все-таки чудом удалось удержаться на ногах, а вот корзина перевернулась.
— А-а, я знаю этого дурака, — со злостью проговорил Таверне.
— Кто же он? — спросил герцог.
— Что ты здесь делаешь, шалопай? — спросил Таверне.
Жильбер, — а это был он, о чем уже, наверное, догадался читатель, — с гордостью ответил:
— Смотрю, как видите.
— Вместо того, чтобы работать!.. — проворчал Ришелье.
— Моя работа окончена, — спокойно отвечал Жильбер, обращаясь к герцогу и даже не глядя на Таверне.
— Знаете, мой Жильбер — прекрасный работник и Прилежный ботаник, — послышался вдруг ласковый голос.
Таверне обернулся и увидел де Жюсье. Тот подошел и потрепал Жильбера за щеку.
Таверне покраснел от злости и пошел дальше.
— Слуги — здесь? — пробормотал он.
— Тише! — шепнул ему Ришелье. — Николь тоже здесь… Взгляни. Вот у той двери, наверху… Резвая девчонка! Она тоже не теряет времени даром!
Это в самом деле была Николь. Вместе с другими слугами Трианона она с восхищением следила за спектаклем. Казалось, ее широко раскрытые глаза видели больше других.
Заметив ее, Жильбер пошел в противоположную сторону.
— Идем, идем! — обратился Ришелье к Таверне. — Мне кажется, что король хочет с тобой поговорить.., он ищет кого-то глазами.
Друзья направились к королевской ложе.
Графиня Дю Барри стоя разговаривала с герцогом д'Эгийоном. Тот следил глазами за каждым движением дядюшки.
Оставшись один, Руссо восхищался Андре. Он чувствовал, как в сердце его разгорается любовь.
Знатные актеры отправились переодеваться, каждый в свою ложу, где Жильбер расставил свежие цветы.
Ришелье пошел к королю, а Таверне, сгорая от нетерпения, остался ждать его в коридоре. Наконец герцог возвратился и прижал палец к губам.
Таверне побледнел от радости и пошел навстречу другу. Тот повел его в королевскую ложу.
Там они услышали нечто такое, что немногим дано было услышать.
Графиня Дю Барри спросила короля:
— Ждать ли мне ваше величество сегодня к ужину? Король ответил ей:
— Я очень устал, графиня. Прошу меня простить! В ту же минуту явился дофин и, почти наступая графине на ноги и словно не замечая ее, обратился к королю:
— Сир! Будем ли мы иметь честь видеть ваше величество за ужином в Трианоне?
— Нет, дитя мое. Я сказал графине, что очень устал. Рядом с вами, молодыми, я чувствовал бы себя стариком… Я буду ужинать один.
Дофин отвесил поклон и удалился. Графиня Дю Барри низко поклонилась и вышла, задохнувшись от злобы.
Король подал знак Ришелье.
— Герцог! — сказал он. — Мне нужно поговорить с вами об одном касающемся вас деле.
— Сир…
— Я был недоволен… Я желаю услышать от вас объяснения. Знаете… Я ужинаю один, составьте мне компанию. Король взглянул на Таверне.
— Вы знаете этого дворянина, герцог?
— Барона де Таверне? Да, сир.
— А-а! Отец очаровательной певицы!
— Да, сир.
— Послушайте, герцог…
Король наклонился и зашептал Ришелье на ухо. Таверне до боли сжал кулаки, чтобы не выдать своего волнения.
Ришелье прошел перед Таверне, шепнув на ходу:
— Незаметно следуй за мной.
— Куда?
— Сам увидишь.
Герцог вышел. Таверне пропустил его шагов на двадцать вперед и пошел следом. Так они подошли к королевским апартаментам.
Герцог вошел в комнату. Таверне остался в приемной.
Принцесса пела правильно, но была никудышной актрисой. Впрочем, у нее почти не было голоса, и ее едва было слышно. Не желая никого смущать, король скрылся в темной ложе и беседовал с дамами.
Дофин был суфлером. Вся опера шла из рук вон плохо.
Руссо решил больше не слушать, однако не слышать было нелегко. У него было только одно утешение: среди пастушек он заметил одну, наделенную не только очаровательной внешностью, но и прелестным голоском, выделявшимся из хора.
Руссо сосредоточил на ней внимание и стал пристально рассматривать ее поверх своего пюпитра, любуясь красивым лицом и в то же время наслаждаясь ее мелодичным голосом.
Перехватив взгляд автора, ее высочество скоро поняла по его улыбке, по блеску его глаз, что он удовлетворен исполнением отдельных сцен и, желая услышать комплимент, — ведь она была женщина! — она склонилась к пюпитру.
— Разве это так уж плохо, господин Руссо? — спросила она.
Растерявшийся и подавленный Руссо промолчал.
— Ну, значит это было нашей ошибкой, — проговорила принцесса, — а господин Руссо не решается нам это сказать. Прошу вас, господин Руссо!..
Руссо не сводил взгляда с очаровательной девушки, которая даже не подозревала, что вызвала его интерес.
— А-а, это мадмуазель де Таверне! — сообщила принцесса, проследив глазами за взглядом Руссо. — Она сфальшивила!..
Андре покраснела; она заметила, что на нее устремлены взгляды всех присутствовавших.
— Нет, нет! — крикнул Руссо. — Это не она! Мадмуазель поет, как ангел!
Графиня Дю Барри метнула в философа гневный взгляд.
Барон де Таверне, напротив, почувствовал, как сердце его наполняется счастьем, и послал Руссо одну из самых своих любезных улыбок.
— Вы тоже находите, что эта юная особа поет хорошо? — спросила Дю Барри у короля, которого задели за живое слова Руссо.
— Я не слышу.., в хоре… — отвечал Людовик XV. — Для этого надо быть музыкантом…
В это время Руссо оживился, заставив хор пропеть:
К своей подружке возвращается Колен, Отпразднуем прекрасное событье!
Обернувшись, он увидел де Жюсье, приветствовавшего его со своего места.
Для женевского философа оказалось немалым удовольствием на виду у всех дирижировать придворными, особенно на глазах у того, кто его обидел, дав почувствовать свое превосходство.
Он чопорно с ним раскланялся и вновь уставился на Андре: от похвалы она стала еще красивее. Репетиция продолжалась; графиня Дю Барри помрачнела. Она дважды пыталась отвлечь Людовика XV, заинтересовавшегося спектаклем, говоря ему комплименты.
А сердцем всего спектакля, как нарочно для ревнивицы, явилась Андре. Впрочем, это нисколько не мешало ее высочеству выслушивать комплименты и пребывать в веселом расположении духа.
Герцог де Ришелье порхал вокруг нее с легкостью юноши; ему удалось собрать в глубине театра кружок насмешников, центром которого была сама принцесса — это очень беспокоило сторонников Дю Барри.
— Кажется, у мадмуазель де Таверне красивый голос, — громко сказал Ришелье.
— Очаровательный! — подхватила ее высочество. — Не будь я эгоисткой, я уступила бы ей роль Колетты. Впрочем, я выбрала эту роль для себя ради развлечения и не отдам никому.
— Мадмуазель де Таверне спела бы ее не лучше, чем ваше высочество, — молвил Ришелье, — и…
— Мадмуазель — великолепная певица! — перебил его Руссо.
— Великолепная! — согласилась ее высочество. — Я должна признаться, что она помогает мне разучивать роль. А как восхитительно она танцует! Вот я совсем не умею танцевать.
Нетрудно себе представить, как подействовали эти разговоры на короля, на графиню Дю Барри и на всех любопытных, сплетников, интриганов и завистников. Каждый из присутствовавших наслаждался нанесенным ударом или страдал от боли и сгорал от стыда, получая этот удар. Равнодушных не было, за исключением, пожалуй, самой Андре.
Поощряемая Ришелье, ее высочество заставила Андре пропеть романс:
Над милым слугою утратила власть я, Со мной расстается Колен.
Все видели, как король покачивал головой в такт с выражением удовольствия, отчего все румяна осыпались с лица Дю Барри, подобно влажной штукатурке.
Злобный, как женщина, Ришелье испытывал наслаждение от мести. Он подошел к Таверне-старшему, и оба старика превратились в изваяния, олицетворяя собою союз Лицемерия с Развратом.
Их оживление возрастало по мере того, как все более хмурилась графиня Дю Барри. Не выдержав, она резким движением поднялась с места, что было против всех правил приличия, потому что король еще не вставал.
Подобно муравьям, придворные почуяли бурю и поспешили укрыться вблизи наиболее сильных из них. Таким образом, принцесса оказалась в окружении своих друзей, а графиню Дю Барри атаковали ее приспешники.
Постепенно интерес к репетиции у присутствовавших угас, их вниманием овладели другие события. Дело теперь было не в Колетте и не в Колене. Многие думали о том, что графине Дю Барри вскоре придется, вероятно, пропеть:
Над милым слугою утратила власть я, Со мной расстается Колен.
— Ты только посмотри, — прошептал Ришелье, обращаясь к Таверне, — какой ошеломляющий успех у твоей дочери!
И он потащил его за собой в коридор, толкнув застекленную дверь; при этом он сбил с ног какого-то любопытного, заглядывавшего через стекло в зал.
— Чертов болван! — проворчал герцог де Ришелье, поправляя рукав, смявшийся от соприкосновения с дверью.
На отскочившем от двери любопытном была надета дворцовая ливрея, в руках он держал корзину с цветами.
Когда удар дверью отбросил его в коридор, он едва не упал навзничь. Однако ему все-таки чудом удалось удержаться на ногах, а вот корзина перевернулась.
— А-а, я знаю этого дурака, — со злостью проговорил Таверне.
— Кто же он? — спросил герцог.
— Что ты здесь делаешь, шалопай? — спросил Таверне.
Жильбер, — а это был он, о чем уже, наверное, догадался читатель, — с гордостью ответил:
— Смотрю, как видите.
— Вместо того, чтобы работать!.. — проворчал Ришелье.
— Моя работа окончена, — спокойно отвечал Жильбер, обращаясь к герцогу и даже не глядя на Таверне.
— Знаете, мой Жильбер — прекрасный работник и Прилежный ботаник, — послышался вдруг ласковый голос.
Таверне обернулся и увидел де Жюсье. Тот подошел и потрепал Жильбера за щеку.
Таверне покраснел от злости и пошел дальше.
— Слуги — здесь? — пробормотал он.
— Тише! — шепнул ему Ришелье. — Николь тоже здесь… Взгляни. Вот у той двери, наверху… Резвая девчонка! Она тоже не теряет времени даром!
Это в самом деле была Николь. Вместе с другими слугами Трианона она с восхищением следила за спектаклем. Казалось, ее широко раскрытые глаза видели больше других.
Заметив ее, Жильбер пошел в противоположную сторону.
— Идем, идем! — обратился Ришелье к Таверне. — Мне кажется, что король хочет с тобой поговорить.., он ищет кого-то глазами.
Друзья направились к королевской ложе.
Графиня Дю Барри стоя разговаривала с герцогом д'Эгийоном. Тот следил глазами за каждым движением дядюшки.
Оставшись один, Руссо восхищался Андре. Он чувствовал, как в сердце его разгорается любовь.
Знатные актеры отправились переодеваться, каждый в свою ложу, где Жильбер расставил свежие цветы.
Ришелье пошел к королю, а Таверне, сгорая от нетерпения, остался ждать его в коридоре. Наконец герцог возвратился и прижал палец к губам.
Таверне побледнел от радости и пошел навстречу другу. Тот повел его в королевскую ложу.
Там они услышали нечто такое, что немногим дано было услышать.
Графиня Дю Барри спросила короля:
— Ждать ли мне ваше величество сегодня к ужину? Король ответил ей:
— Я очень устал, графиня. Прошу меня простить! В ту же минуту явился дофин и, почти наступая графине на ноги и словно не замечая ее, обратился к королю:
— Сир! Будем ли мы иметь честь видеть ваше величество за ужином в Трианоне?
— Нет, дитя мое. Я сказал графине, что очень устал. Рядом с вами, молодыми, я чувствовал бы себя стариком… Я буду ужинать один.
Дофин отвесил поклон и удалился. Графиня Дю Барри низко поклонилась и вышла, задохнувшись от злобы.
Король подал знак Ришелье.
— Герцог! — сказал он. — Мне нужно поговорить с вами об одном касающемся вас деле.
— Сир…
— Я был недоволен… Я желаю услышать от вас объяснения. Знаете… Я ужинаю один, составьте мне компанию. Король взглянул на Таверне.
— Вы знаете этого дворянина, герцог?
— Барона де Таверне? Да, сир.
— А-а! Отец очаровательной певицы!
— Да, сир.
— Послушайте, герцог…
Король наклонился и зашептал Ришелье на ухо. Таверне до боли сжал кулаки, чтобы не выдать своего волнения.
Ришелье прошел перед Таверне, шепнув на ходу:
— Незаметно следуй за мной.
— Куда?
— Сам увидишь.
Герцог вышел. Таверне пропустил его шагов на двадцать вперед и пошел следом. Так они подошли к королевским апартаментам.
Герцог вошел в комнату. Таверне остался в приемной.
Глава 40. ЛАРЕЦ
Барону де Таверне не пришлось долго ждать. Ришелье спросил у камердинера его величества, что король оставил на туалетном столике, и вскоре вернулся, держа в руках какой-то предмет, завернутый в шелк.
Маршал положил конец беспокойству своего друга, увлекая его за собой в галерею.
— Барон! — воскликнул он, убедившись, что их никто не видит. — Мне показалось, что ты иногда сомневался в моей дружбе к тебе?
— С тех пор, как мы помирились, — нет! — отвечал Таверне.
— Однако же ты сомневался в том, что тебя и твоих детей ждет удача?
— Да, в этом я и впрямь сомневался.
— Ну и напрасно! Твоя карьера, а также карьера твоих детей устраивается с такой стремительностью, что у тебя, должно быть, кружится голова!
— Да что ты? — воскликнул Таверне, начиная догадываться, однако еще боясь верить в свою удачу. — Каким же это образом так скоро устраивается карьера моих детей?
— Да ведь Филипп — капитан, а его рота — на содержании у короля.
— Верно… И этим я обязан тебе.
— Ни в коей мере. А скоро мы, возможно, увидим, как мадмуазель де Таверне станет маркизой.
— Что ты! — вскричал Таверне. — Моя дочь?..
— Слушай, Таверне! У короля — хороший вкус. Когда красивая, изящная, добродетельная девица наделена еще и талантами, она не может не очаровать его величество… А мадмуазель де Таверне обладает всеми этими достоинствами. И король увлекся ею.
— Герцог! Что ты подразумеваешь под словом «увлекся» ? — спросил Таверне, напустив на себя важный вид, способный скорее рассмешить маршала.
Ришелье не любил чванства; он сухо ответил другу:
— Барон! Я не силен в лингвистике, не говоря уж о том, что очень плохо знаю орфографию. «Увлекся», по-моему, всегда означало «доволен сверх всякой меры», вот так… Если ты сверх всякой меры огорчен тем, что твой король доволен красотой, талантом, достоинствами твоих детей, то так и скажи.., и я передам это его величеству.
Ришелье круто повернулся, да так легко, словно сразу помолодел.
— Герцог, ты неверно меня понял! — воскликнул барон, хватая его за руку. — Черт подери! До чего ж ты скор!
— Зачем же ты говоришь, что недоволен?
— Я этого не говорил.
— Но ведь ты же требуешь от меня объяснить поступок короля… Дьявольщина! До чего надоели дураки!
— Чего ты сердишься, герцог? Ведь я об этом ни единым словом не обмолвился! Разумеется, я доволен.
— Да неужели? Кто же тогда будет недоволен? Может, твоя дочь?
— Хм, хм…
— Дорогой мой! Ты — сам дикарь и воспитал дочь такой же дикаркой.
— Дорогой мой! Моя дочь росла самостоятельно. Ты понимаешь, что я себя не особенно утомлял ее воспитанием. С меня довольно было и того, что я сидел в этой дыре — Таверне… Добродетель проросла в ней сама собой.
— Я слышал, что люди, живущие в деревне, умеют бороться с сорняками. Одним словом, твоя дочь — недотрога.
— Ошибаешься, она — голубив «. Ришелье поморщился.
— В таком случае, бедняжке остается только найти хорошего мужа, потому что на карьеру не приходится надеяться, имея такой недостаток.
Таверне бросил на герцога беспокойный взгляд.
— К счастью для нее, — продолжал тот, — король так ослеплен графиней Дю Барри, что не сможет заинтересоваться другой женщиной.
Таверне встревожился не на шутку.
— Я думаю, что вы с дочерью можете не беспокоиться. Я дам королю необходимые разъяснения, и король не будет настаивать.
— Да на чем, Бог мой? — вскричал Таверне, смертельно побледнев и тряся друга за руку.
— На том, чтобы сделать мадмуазель де Таверне небольшой подарок, дорогой барон.
— Небольшой подарок!.. Что же это за подарок? — спросил Таверне; глаза у него горели.
— Да так, сущая безделица, — небрежно бросил Ришелье, — вот она.., смотри!
Он развернул шелк и показал ларец.
— Ларец?
— Да, мелочь… Колье в несколько тысяч ливров; его величеству понравилось, как ему спели его любимую песенку, и он хотел поблагодарить певицу. Это в порядке вещей. Но раз твоя дочь так пуглива, то не будем больше об этом говорить.
— Герцог! Что ты! Ведь это значит оскорбить короля!
Маршал положил конец беспокойству своего друга, увлекая его за собой в галерею.
— Барон! — воскликнул он, убедившись, что их никто не видит. — Мне показалось, что ты иногда сомневался в моей дружбе к тебе?
— С тех пор, как мы помирились, — нет! — отвечал Таверне.
— Однако же ты сомневался в том, что тебя и твоих детей ждет удача?
— Да, в этом я и впрямь сомневался.
— Ну и напрасно! Твоя карьера, а также карьера твоих детей устраивается с такой стремительностью, что у тебя, должно быть, кружится голова!
— Да что ты? — воскликнул Таверне, начиная догадываться, однако еще боясь верить в свою удачу. — Каким же это образом так скоро устраивается карьера моих детей?
— Да ведь Филипп — капитан, а его рота — на содержании у короля.
— Верно… И этим я обязан тебе.
— Ни в коей мере. А скоро мы, возможно, увидим, как мадмуазель де Таверне станет маркизой.
— Что ты! — вскричал Таверне. — Моя дочь?..
— Слушай, Таверне! У короля — хороший вкус. Когда красивая, изящная, добродетельная девица наделена еще и талантами, она не может не очаровать его величество… А мадмуазель де Таверне обладает всеми этими достоинствами. И король увлекся ею.
— Герцог! Что ты подразумеваешь под словом «увлекся» ? — спросил Таверне, напустив на себя важный вид, способный скорее рассмешить маршала.
Ришелье не любил чванства; он сухо ответил другу:
— Барон! Я не силен в лингвистике, не говоря уж о том, что очень плохо знаю орфографию. «Увлекся», по-моему, всегда означало «доволен сверх всякой меры», вот так… Если ты сверх всякой меры огорчен тем, что твой король доволен красотой, талантом, достоинствами твоих детей, то так и скажи.., и я передам это его величеству.
Ришелье круто повернулся, да так легко, словно сразу помолодел.
— Герцог, ты неверно меня понял! — воскликнул барон, хватая его за руку. — Черт подери! До чего ж ты скор!
— Зачем же ты говоришь, что недоволен?
— Я этого не говорил.
— Но ведь ты же требуешь от меня объяснить поступок короля… Дьявольщина! До чего надоели дураки!
— Чего ты сердишься, герцог? Ведь я об этом ни единым словом не обмолвился! Разумеется, я доволен.
— Да неужели? Кто же тогда будет недоволен? Может, твоя дочь?
— Хм, хм…
— Дорогой мой! Ты — сам дикарь и воспитал дочь такой же дикаркой.
— Дорогой мой! Моя дочь росла самостоятельно. Ты понимаешь, что я себя не особенно утомлял ее воспитанием. С меня довольно было и того, что я сидел в этой дыре — Таверне… Добродетель проросла в ней сама собой.
— Я слышал, что люди, живущие в деревне, умеют бороться с сорняками. Одним словом, твоя дочь — недотрога.
— Ошибаешься, она — голубив «. Ришелье поморщился.
— В таком случае, бедняжке остается только найти хорошего мужа, потому что на карьеру не приходится надеяться, имея такой недостаток.
Таверне бросил на герцога беспокойный взгляд.
— К счастью для нее, — продолжал тот, — король так ослеплен графиней Дю Барри, что не сможет заинтересоваться другой женщиной.
Таверне встревожился не на шутку.
— Я думаю, что вы с дочерью можете не беспокоиться. Я дам королю необходимые разъяснения, и король не будет настаивать.
— Да на чем, Бог мой? — вскричал Таверне, смертельно побледнев и тряся друга за руку.
— На том, чтобы сделать мадмуазель де Таверне небольшой подарок, дорогой барон.
— Небольшой подарок!.. Что же это за подарок? — спросил Таверне; глаза у него горели.
— Да так, сущая безделица, — небрежно бросил Ришелье, — вот она.., смотри!
Он развернул шелк и показал ларец.
— Ларец?
— Да, мелочь… Колье в несколько тысяч ливров; его величеству понравилось, как ему спели его любимую песенку, и он хотел поблагодарить певицу. Это в порядке вещей. Но раз твоя дочь так пуглива, то не будем больше об этом говорить.
— Герцог! Что ты! Ведь это значит оскорбить короля!