Страница:
– Утяни-ка мамочку до размера двух своих ладоней!
Сделать это ни разу не удавалось – сопротивлялась добротная широкая кость, – но сын старался от души и всегда веселился при этом.
Кошмар, что такое эти корсеты, слава богу, что их перестают носить, – у меня кости ноют при одном воспоминании, столько-то лет спустя! А ведь в них надо было ходить, танцевать – словом, двигаться, и мадам часами гоняла меня по верхней гостиной, где зеркалами была выложена одна из стен; словно солдата на плацу, – затянутую до отказа, сзади тянется шлейф, в руке веер, каблуки как ходули, туда-сюда: изящнее держи веер, поворот головы слегка влево, улыбнись, взгляни в угол, потом на кончик носа, потом на меня, меньше раскачивай бедрами при ходьбе, не сметь упирать руки в бок!
Сутки в седле без отдыха милее этакой муштровки.
А когда однажды утром, придя раньше обычного, мадам застала меня в сарае на задворках – одетой в бата, с луком и стрелами, – она на меня наорала:
– Милочка, отвыкай от людоедских замашек!
А, впрочем, признала, что "подобные упражнения хороши, чтобы размять косточки", и не без интереса следила, как я стреляю. Я стреляла недурно в то время.
Стоило, конечно, все недешево. Деньга шли из моего собственного кармана. Но поскольку рассчитывался со всеми наличной монетой дон Федерико (я не хотела лезть в глаза почтенной публике), то город будоражили черт знает какие слухи обо мне и сумасшедшем испанце. Особенно они усилились после покупки жемчужных серег, – тех, что пошли потом в приданое Элене, единственной дочке Франчикито… Ну да ладно, людям всегда надо обо что-то почесать языки, не упускать же им было такую возможность!
И вот настал день, когда все наконец было готово. В верхней гостиной собрались оба Мэшема, дон Федерико, муж, сыновья. Пришли Сесилия и Мари-Лус, выглядывали из-за дверей Эдан и Флавия. Все разглядывали меня.
А я стояла у зеркала и тоже разглядывала себя, и, черт возьми, все на свете, я себе нравилась.
Платье светло-сиреневого шелка с лиловыми разводами плотно обтягивало верх, приподнимая бюст, и высоко открывало грудь и плечи, а внизу сыпалось каскадом бесчисленных оборок и складок на двойной непрозрачной юбке. С шеи в несколько рядов спадали жемчуга – благо места для них было много. Жемчуга мерцали в подвесках серег, светились матовым блеском в широких браслетах, специально набранных так, чтобы закрыть татуировку, вспыхивали в волосах – отдельные самые крупные жемчужины были нанизаны на тонкие косички и вплетены в тяжелый узел прически. Пальцы унизаны страшно мешающими, надоедными кольцами, в руках огромный веер из павлиньих перьев. Все было подобрано строго, элегантно и со вкусом, не говоря уже о стоимости того, что на меня оказалось наверчено; это вступало в вопиющее противоречие с моей чернокожестью, а при этом было очень к лицу, красило и молодило, и било в глаза, заставляя саму посмотреть в зеркало не как на себя, давно привычную, а как на фигуру, которую лепило много искусных рук.
Нет, клянусь Йемоо: то, что я видела в зеркале, мне нравилось.
– Касси, – сказал сэр Джонатан, – ах, если бы я мог обменять пару десятков прожитых лет на лишние полтора фута роста!
А потом была Гавана.
Мы туда прибыли на "Смутьяне" – потому что "Леди Эмили" Мэшем отправил дальше в рейс, как только старушку разгрузили, а "Смутьяна" задержал "ровно настолько, насколько понадобится", как объяснил он озадаченному капитану.
Прибыли всем семейством и с большой помпой. Высаживались с клипера, стоящего на якоре, на двух шлюпках: Мэшемы, сеньор Суарес, Энрике, Сесилия с детьми и нянькой, Факундо и Филомено, с азартом грузившие чемоданы и сундуки; а после всех – я во всем великолепии и Флавия, в переднике и кружевной наколке горничной, ибо такой важной особе, какую я изображала, путешествовать без горничной было дело немыслимое.
Поскольку с нами был дон Федерико, таможню прошли без задержки. После этого оба англичанина с камердинерами и мы с Флавией отправились в гостиницу "Колониаль", а все остальные – в особняк сеньора Суареса.
Гостиница "Колониаль" до сих пор довольно чопорное место, а тогда – нечего и говорить: королевские чиновники, богатые испанцы, не успевшие выстроить свои дворцы, важные иностранцы – чистая публика. И вот среди этой публики плыву я, поглядывая свысока – с высоты своего роста – на всех встречных мужчин и ослепляя женщин блеском драгоценностей. Сзади Флавия, обливаясь потом, тащит два саквояжа, а впереди Санди громким голосом требует у конторщика три самых лучших смежных номера. Конторщик с испуганной рожей что-то ему шептал на ухо, но мистер Александр оставлял его страхи без внимания и настаивал на своем.
А я в это время стояла под взглядами со всех сторон, словно под ружейным огнем, поигрывала веером, посверкивала кольцами и была довольна: начиналось удачно.
На другое утро – было еще совсем рано – приехал дон Федерико и сообщил:
– Кузен здесь, в городе. О черной красотке в семь футов роста и с целым состоянием на шее уже поползли первые слухи. Завтра о ней будет говорить полгорода, а нам пора делать дело.
Мужчины уехали – им надо было поспеть к алькальду и к губернатору. А я после завтрака в номере, снарядившись при помощи Флавии, в ее же сопровождении спустилась вниз и вышла на улицу.
Апрель в Гаване тогда был прохладнее, чем сейчас, – солнышко не припекало, с моря тянул ветерок. Темно-зеленое бархатное платье с кружевом было как раз по погоде, вместо жемчуга слепили глаза мелкие, но хорошо ограненные алмазы, – в колье, в серьгах, в золотых запястьях. Каблуки я надела больше прежних и на целую голову возвышалась над публикой, обходящей в этот час лавки со всякой дребеденью, конечно, в основном женской публики. Не то, чтобы мне что-то было нужно, а показать себя, посмотреть город и подумать о своем.
Гостиница "Колониаль", на третьем этаже которой мы расположились, была выбрана не случайно. С фасада это было очень приличное и даже чопорное заведение, – очень респектабельное, кого попало туда не пускали. Но на втором этаже, над ресторацией, располагались помещения полулегального карточного клуба, а в левом крыле здания, где селили слуг приезжих, находилось несколько уютных комнаток, где жили чистенькие, опрятные девушки, числившиеся горничными, но слишком красивые для грубой работы. Все тихо, прилично и без нескромных посторонних глаз.
Там не очень-то придерживались уровня ставок, принятого в городских карточных клубах, и дон Фернандо Лопес был известен там более чем хорошо. Приезжая в Гавану, мой бывший хозяин останавливался в небольшом собственном доме на улице Агуакате и принимался веселиться. Если игра шла плохо, вскоре уезжал обратно, если хорошо – задерживался, иногда надолго, но заканчивал всегда тем, что, проигравшись, возвращался в поместье. Он играл и в других местах, но клуб в гостинице "Колониаль" был его любимым.
Там же, в тот же день, я его и встретила – у высокой входной двери, разговаривал с каким-то кабальеро, держа его за пуговицу, и вид имел помятый, несмотря на безукоризненное платье и свежайшее белье. Само лицо выглядело помятым то ли с недосыпа, то ли с перепоя, то ли от того и другого вместе.
Проходя мимо, я намеренно задела его краем подола и нарочито громко попросила прощения.
Он уставился на меня дикими, непонимающими глазами, буркнул что-то, снова перевел было взгляд на своего собеседника, потом, словно спохватившись или вспомнив что-то, снова на меня уставился снизу вверх. Я ему улыбнулась одной из улыбок мадам Шарнье, – ее отмеряют, точно дозу пороха в заряд (ровно столько – ни больше и ни меньше), прикрылась веером и проплыла в дверь.
Он меня несомненно узнал. Если только не подумал, что все примерещилось с похмелья.
Флавии я сказала:
– Жди, скоро придут тебя расспрашивать.
Часа два, однако, прошло, прежде чем она явилась с докладом.
Сначала пришел черный слуга – не иначе, как спросив у коридорного, где ее искать. Поскольку Флавия двух слов по-испански сказать не могла, а слуга точно так же знал английский, то через несколько минут явился сам сеньор, вертя в пальцах золотую монету.
Что сказать, моя невестка знала.
– Мистера Александра Мэшема, сэр, служанка в его доме на Ямайке. Мистер Санди привез ее из Англии. Кто? Откуда знать бедной горничной, где он ее взял, но он с ней носится, как с куклой, сэр. Имя? Кассандра, сэр. Да, говорят, что ведьма, ничуть не удивляюсь, хозяин от нее без ума. Поговорить с ней? Право, сэр, это дело безнадежное. С мистером Санди не оберешься неприятностей. Если он что-то узнает… нет, нет, ни за какие деньги! Передать записку? Упаси бог! Если она скажет хозяину – мне не поздоровится. Откуда мне знать, где она научилась по-вашему?
Муж? Не слыхала. Она при мистере Санди, и уж как он ее холит, так ни одному мужу не впору. Он ее всюду с собой возит, куда бы ни ездил по делам.
О Мэшемах она рассказала все, что сеньор Лопес попросил: это секретом не было.
Надо было морочить ему голову лишь относительно меня. Если сеньор Суарес мог проследить за моей судьбой после бегства, это не значит, что он делился служебными сведениями с кузеном. Для дона Фернандо я пропала без вести среди болот Сапаты восемнадцать лет назад, и точка. Его вопросы показывали, что он не был уверен, я ли это или кто-то еще, или вовсе привидение. Раньше времени не стоило ему давать твердой уверенности.
Главное, рыбка клюнула на приманку. Каблуки и бриллианты свое дело сделали.
Опытные рыбаки не таскают рыбку сразу: они дают ей походить на крючке и потратить силы. Чем дольше он будет в сомнении, тем скорее выйдет из равновесия; а тогда с ним можно делать что угодно.
В соответствии с этими соображениями мы с Флавией тихонько улизнули из гостиницы и, наняв губошлепа-извозчика, вышли из коляски в двух кварталах от особняка Суареса. Остаток дня провели там, с семьей, которая переживала за нас страшно.
Дождались мужчин, объезжавших чиновничьи кабинеты, – их долго не было. В гостиницу нас отвозил кучер дона Федерико после ужина – в открытой коляске на чудной паре лошадей. Я красовалась рука об руку с Санди и в четверти шага позади него проходила по вестибюлю гостиницы. На свечах "Колониаль" не экономил, по стенам горели зеркальные канделябры, и в их свете я без труда разглядела знакомую бледную физиономию, так и вывернувшуюся в нашу сторону… Значит, ждал, значит, рыбка на крючке сидит крепко.
Снова он подстерег Флавию в комнатах для прислуги и сулил золотые горы.
Подозреваю, что мою невестку мучило искушение, но она его стойко вынесла и не поддалась на уговоры. Она знала, что я не посчитаюсь с родством, и может быть, поэтому только не уступила.
На другое утро (Мэшемы опять уехали с визитами) Флавия, проходя с подносом, обнаружила, что напротив моей двери околачивается какой-то черный. Я подглядела в щелочку – рожа показалась мне удивительно знакомой. Ну, конечно, это был Натан, пробившийся в доверенные лакеи, раздобревший, но проворства и пронырливости не утративший. Однако в этот раз он утерся: я весь день не выглядывала из номера, до самого прихода Санди.
Сеньор Лопес, оказывается, времени не терял – он выяснил, что дон Федерико имеет какое-то отношение к приезжим англичанам (может, слышал что-то в своей картежной компании), и утром рано нанес визит кузену с целью разузнать что возможно.
– Англичане? Да, совместное торговое дело, хорошее дело будет. Откуда знаю их?
Через прохвоста, моего зятя, он у них работал на Ямайке, когда сбежал туда с моей дочерью. Негритянка? Видел издали, ее охраняют, как любимую жену турецкого султана. Сандра? М-м… Не могу сказать. Каким бы образом она к ним попала?
Словом, ни да, ни нет; и при этом как бы мимоходом заметил, что собирается быть вечером с гостями в карточном клубе "Колониаль", – развлечься после трудов праведных. Дон Фернандо насторожился при этих словах, словно кот, заслышавший мышиное шуршание. Ему ли было догадаться, что мышкой в этой игре был он сам?
И вот вечер того знаменательного дня – двадцать второе марта, день весеннего равноденствия, бесконечно длинный день уступил место такой же бесконечно длинной ночи, луна с обкусанным краешком просвечивает сквозь резные листья махагуа. Я готова к бою, как в прежние времена – только вместо широкого кожаного пояса ребра сдавливает корсет, черт бы его побрал, и в ожидании – чтоб не тревожить небо лишними молитвами – читаю объявления о продаже домов в "Городском еженедельнике", который оставил, уходя, Энрике.
Внизу, на втором этаже, в помещении карточного клуба четверо мужчин составляли партию в вист, – Энрике и капитан против Мэшемов. Роли в этой игре были давно распределены, выучены и отрепетированы, как у добросовестных актеров.
Англичане проигрывали – чем дальше, тем больше. То есть всем посторонним казалось, что проигрывают, – на самом деле это была фикция чистой воды, счет шел только на бумаге. Но на бумаге выглядело внушительно, и к тому моменту, когда в дверях показался сеньор Фернандо Лопес Гусман, Санди имел основание пожаловаться:
– Если вы все так играете, почтенные островитяне, то нам с дядей не придется рассчитывать на то, чтобы пользоваться доходами с торговли. Все будет оседать на вашем зеленом сукне!
– Разве мы игроки! – сказал капитан. – Вот дон Фернандо – он заправский, настоящий игрок. Позвольте вам представить, господа, моего родственника, почтенного кабальеро, плантатора и коннозаводчика, к сведению неженатого сеньора Алехандро – отца красавицы на выданье. Кузен, я полагаю, ты знаком с моим зятем, доном Энрике? Мы с ним больше не в ссоре, он доказал, что был прав – то есть выбился в люди без моей помощи и куда скорей, чем я предполагал. А это мои английские друзья – сеньор Алехандро Мэшем, сеньор Джонатан Мэшем. Они большие мастера и делать дела, и отдыхать от них. Умеют проигрывать, глазом не моргнув, честное слово!
Подвинули еще один стул, подали сигареты. Энрике уступил дону Фернандо свое место в пульке – давно и тонко продуманный трюк. С капитаном на пару он сыграл несколько партий в вист, неизменно выигрывая, и предложил переменить игру:
– Вист – развлечение старушек и мелких чиновников!
Банк – игра куда более серьезная. Я, правда, до сих пор не знаю, в чем ее смысл, и боюсь, никогда уже не узнаю. Но зато я точно знала смысл игры, которую вели мои друзья и мой сын: если не шулерство, то близко к нему. Почтенного кабальеро задумали обыграть так, чтобы даже случайно не вышло промаха. Энрике морщился от всего этого; его совесть успокаивало лишь то, что суть происходящего была не в деньгах, и пускать по миру никто никого не собирался.
Для начала Мэшемы проигрывали. Мало-помалу, то уступая, то отыгрываясь, они довели свой проигрыш до суммы весьма значительной. Вокруг стола уже толпились зеваки, и хотя по правилам клуба их можно было бы заставить отойти, никто этого не сделал.
Соль состояла в том, чтобы затягивать игру, подогревая азарт, и многодневные упражнения давали себя знать блестяще. Выигрыши и проигрыши чередовались, но итог был не в пользу англичан. В третьем часу ночи сэр Джонатан изрек:
– Санди, нам пора заканчивать, если ты хочешь плыть домой на своем корабле, а не на чужом.
Это был условный сигнал.
Санди отвечал:
– По мне, играть, так до конца. Пропадай и корабль и все на свете, но я хочу взять реванш.
– Тогда поставь лучше на кон свою негритянку, – проворчал старик. – Если ты ее проиграешь, я только рад буду: она нам слишком дорого обходится.
– Не дороже, чем мужья моих кузин, – отвечал Санди, – даже если брать каждого по отдельности.
– К сожалению, я не могу поставить на карту никого из них. Их бы я проиграл нарочно, но – увы!
– А ты думаешь, для меня возможно проиграть мою черную подружку?
– Это твое дело, но проигрывать корабль я тебе не дам. Я бы советовал тебе закончить; а уж если душа горит отыграться – потряси ее шкатулку.
Санди сделал все, чтобы показаться изменившимся в лице – притворщик он был никудышний – и потер себе подбородок как бы в раздумье.
– Сеньоры, – спросил он, – вы расположены продолжать игру или ее закончить?
Дон Федерико промолчал, но дон Фернандо отвечал очень живо:
– Зависит от вас, господа; что до меня, считаю безумием кончать игру, когда идет удача.
– Но она может и отвернуться, дружище, – мягко заметил капитан.
– Пустое! – отмахнулся кузен. Последнее время мне везет. К тому же мне ужасно любопытно поглядеть на вашу красотку. О ней говорит вся Гавана. Я видел ее мельком вчера – она ужасно напомнила мне одну мою рабыню, сбежавшую – дай бог памяти – лет двадцать назад.
– Восемнадцать – поправил Суарес, – я служил тогда в жандармском управлении в чине лейтенанта и помню, как ты не давал покоя всем нам, требуя разыскать пропажу.
– Не хватало нам связываться с беглыми! – проворчал сэр Джонатан. – Она принадлежала покойному Адриану Митчеллу, моему приятелю и компаньону в нескольких делах. Три года назад Санди приобрел у его вдовы эту красотку, а леди Александрина говорила, что купила ее на Ямайке еще малышкой.
– Сейчас ее малышкой не назовешь, – заметил кто-то из зрителей. – Говорят, в ней едва ли не семь футов роста?
– Бессовестно врут, – заметил Санди, – ровно на полфута меньше, и то если считать с прической… Если позволите, господа, я за ней схожу.
– Поторопись, – сказал недовольно старший Мэшем, – она, наверно, досматривает пятый сон и битый час ковыряться будет с тесемками и булавками.
Я дожидалась на третьем этаже, сидя как на углях.
– Боишься? – спросил Санди.
Нет, я не боялась. После того, как мы превратили из врага в союзника Федерико Суареса, я уже не боялась ничего. Но ожидание затянулось, а кто бы знал, как оно изводит!
За чашкой горчайшего кофе мы выдержали приличествующую паузу и, не торопясь, спустились вниз.
Я чувствовала, что напряжение моей Силы, словно облако, плывет вокруг и впереди меня по лестнице… в дверях… в прокуренной, несмотря на открытые окна, зале.
Я обвела эту залу взглядом с порога – и заметила, как стихли разговоры, как мало-помалу зашевелился праздный, любопытный люд, поворачивая головы, вставая, подходя, – сорванные с места зеваки образовали живой коридор, по которому я шла в дальний конец помещения, в угол у открытой ставни.
Мужчины у столика все встали мне навстречу. По статусу они вовсе не обязаны были это делать. Но я знала, что должна быть королевой, и мысленно приказала им встать.
Энрике подвинул стул, я поблагодарила кивком свысока, но не торопилась садиться.
Картинно оперлась о спинку рукой, размахнула веером слоями нависший дым, улыбалась и оглядывала всех, сверху вниз, как привыкла в последние дни, и чувствовала, что у меня глаза блестят (ярче, чем любой из камней, что были на тебя наверчены, – так сказал старший Мэшем, а он не был склонен к преувеличениям).
Вся сцена строилась в расчете на одного зрителя, и этот зритель был сражен наповал.
– Сандра! – сказал он сипло, растерянным фальцетом. – Провалиться мне на месте, лопнуть мне, это Сандра. Где ты была, о господи? Как ты попала к этому парню?
– После многих мытарств я вернулась к законным владельцам, – отвечала я посмеиваясь, – вы же помните, что я была краденой рабыней в тот момент, когда вы меня приобрели? А когда мистер Александр упросил хозяйку уступить меня, думаете, я была против? Ничуть; я не видала хозяина лучше.
– А где же дурак, мой конюший, что бежал с тобой?
– Кого это интересует? Ищите его, если хотите. Мне нет дела ни до него, ни до вас.
Ах, как это его укололо! Даже усы встопорщились, а губы сжались в черточку.
Отвернулся от меня и начал разговаривать с Санди:
– Сеньор Мэшем, вы являетесь законным владельцем этой черной?
– Куда законнее, – отвечал тот, устраиваясь, – у меня и купчая сохранилась.
– Могу предложить сделку. Вы ничего мне не проиграли, но эта женщина переходит в мои руки. Мне не нужны ее побрякушки, отдайте ее мне в костюме Евы, и мы в расчете.
По залу пробежал сдержанный ропот.
– Ну, нет, – отвечал Санди, – или все, или ничего. Или я отыгрываюсь, или теряю все вместе со своей красавицей. Дай-ка руку, Касси!
Он снял у меня с безымянного пальца правой руки кольцо с большущим алмазом. Хоть старый еврей и не советовал их носить, один я припасла особо для этого самого случая.
– Моя ставка! Прошу убедиться, господа, эта вещь стоит денег. Я имею законное желание отыграться, и я не наделал долгов. У меня есть, что поставить. Если сеньор Лопес вздумает сейчас уйти, не дав возможности отыграться – он поступит бесчестно, и вы все свидетели этому.
Санди начал игру – и выиграл. Следующую ставку он проиграл, но потом взял три или четыре подряд, потом еще одну проиграл и несколько выиграл.
Я сидела по правую руку Санди – между ним и капитаном, – и могла внимательно рассмотреть бравого кабальеро. Прошедшие годы оставили свой след на нем, кажется, сильнее, чем на мне: куда что девалось! Светло-русые волосы поредели, рыжие усы поседели, в глазах читались смутно скука, зависть, злость и вместе с тем какая-то странная лихорадочная надежда. Ему становилось тошно жить по заведенному порядку из выигрышей и проигрышей. Но если он ни на что другое не был способен даже в молодости, разве можно было надеяться, что кто-то со стороны – пусть даже я – сможет заполнить зияющую брешь в душе, огромную злую пустоту? Я не видела резона даже пытаться, – я не считала себя обязанной этому человеку ни в чем, ни на каплю, хоть он и был отцом моего сына. Он высасывал кровь и силы из всех, кто его окружал, смолоду, а к старости оказалось, что он и сам себя съел – вот так-то!
К шести часам утра, когда за окнами начало едва заметно сереть, а из патио стали доноситься голоса прислуги, дон Фернандо Лопес проигрался дотла. Он спустил и то, что выиграл в первую половину ночи, и то, что имел с собой, и имение, и конный завод – все, за исключением каких-то крох. Когда он поднимался из-за стола, глаза у него были мутные.
– Ну, баста, – сказал Санди. – Господа, после такой ночи недурно было бы подкрепиться. Милости прошу ко мне наверх: мои бездельники найдут, что собрать на стол. Вот тебе твое колечко, Касси. Прости, что пришлось его одолжить. Оно оказалось счастливым, видишь!
Я незаметно подтолкнула его к выходу. Я знала, что дон Фернандо вспомнит о том, что могло бы стать его козырем, и не хотела, чтобы это произошло при посторонних.
Зевак, толпящихся у стола с крупной игрой, еще хватало, несмотря на поздний (или ранний) час.
В номере Флавия прикорнула прямо на диване, укрывшись моей кашемировой шалью. Я рухнула на нее без сил и почти без сознания:
– Скорее ослабь мне шнуровку, иначе я умру!
В обморок падать было не время. Для свежести плеснула в лицо холодной водой, и, не стучась, зашла в соседнюю комнату, где невыспавшиеся камердинеры наспех накрывали стол с бутылками и холодными закусками, и откуда-то со стороны тянуло запахом такого кофе, что кружилась голова.
Санди радушным хозяйским жестом приглашал гостей к столу. Пятеро мужчин как раз усаживались, когда я появилась из боковой двери и привычным движением заняла галантно подставленный стул по левую руку молодого англичанина.
Едва устроившийся на своем месте сеньор Лопес вскочил с видом негодования:
– Господа, это нарушение всех правил!
– В чем дело, сударь? – осведомился Санди.
– В том, сударь, что невозможно черным и белым сидеть за одним столом: это оскорбление нашей расы. Федерико, я не понимаю, разве тебя это не трогает?
Англичане могут думать об этом что угодно, но мы – испанцы, и это задевает наше достоинство.
– Я считаю, кузен, что в чужой монастырь со своим уставом не ходят. Что бы я ни думал на этот счет, я промолчу и тебе посоветую сделать то же самое.
– Но эта черная – она преступница! Да, я купил ее, не зная, что она краденая.
Но знаете, господа любезные, при каких обстоятельствах она сбежала из моего дома?
Размозжив двумя пулями голову тетке моей жены, между прочим, Федерико, она была твоей теткой тоже!
– Я думаю, дружище, – отвечал Суарес, – что тебе до костей этой старой шлюхи ровно столько же дела, сколько и мне, – то есть ровным счетом наплевать. Ты бесишься по поводу проигрыша – второго карточного краха в твоей жизни. В первый раз тебя выручила своим приданым Белен, получив за это годы измен и унижений.
Теперь ты цепляешься к Сандре, словно она чем-то виновата перед тобой. Успокойся и сядь, ты не у себя дома. У нас есть дела, подлежащие обсуждению.
Уже стало совсем светло – свечи убрали, и хорошо можно было разглядеть, что щеки, лоб, уши дона Фернандо багровели, как кумач, и что его трясло, когда он опускался на свой стул.
Лакей разлил в шесть стопок коньяк.
Санди сказал:
– Пьем за женщин. За удачу – прекраснейшую из всех женщин, и за женщину, в чьем лице удача присутствует за нашим столом, – за несравненную королеву Кассандру.
Осушив стопку, поставил на стол и поторопил единственного из гостей, не последовавшего его примеру:
– Пейте, дон Фернандо! Понимаю, вы имеете основания считать, что удача покинула вас. Может быть, оттого, что вы сами не хотели с ней сесть за один стол? Тем не менее, удача иногда догоняет тех, кто от нее отворачивается. Я имею к вам одно предложение, и сочтете ли вы его для себя подходящим – ваше дело.
Сделать это ни разу не удавалось – сопротивлялась добротная широкая кость, – но сын старался от души и всегда веселился при этом.
Кошмар, что такое эти корсеты, слава богу, что их перестают носить, – у меня кости ноют при одном воспоминании, столько-то лет спустя! А ведь в них надо было ходить, танцевать – словом, двигаться, и мадам часами гоняла меня по верхней гостиной, где зеркалами была выложена одна из стен; словно солдата на плацу, – затянутую до отказа, сзади тянется шлейф, в руке веер, каблуки как ходули, туда-сюда: изящнее держи веер, поворот головы слегка влево, улыбнись, взгляни в угол, потом на кончик носа, потом на меня, меньше раскачивай бедрами при ходьбе, не сметь упирать руки в бок!
Сутки в седле без отдыха милее этакой муштровки.
А когда однажды утром, придя раньше обычного, мадам застала меня в сарае на задворках – одетой в бата, с луком и стрелами, – она на меня наорала:
– Милочка, отвыкай от людоедских замашек!
А, впрочем, признала, что "подобные упражнения хороши, чтобы размять косточки", и не без интереса следила, как я стреляю. Я стреляла недурно в то время.
Стоило, конечно, все недешево. Деньга шли из моего собственного кармана. Но поскольку рассчитывался со всеми наличной монетой дон Федерико (я не хотела лезть в глаза почтенной публике), то город будоражили черт знает какие слухи обо мне и сумасшедшем испанце. Особенно они усилились после покупки жемчужных серег, – тех, что пошли потом в приданое Элене, единственной дочке Франчикито… Ну да ладно, людям всегда надо обо что-то почесать языки, не упускать же им было такую возможность!
И вот настал день, когда все наконец было готово. В верхней гостиной собрались оба Мэшема, дон Федерико, муж, сыновья. Пришли Сесилия и Мари-Лус, выглядывали из-за дверей Эдан и Флавия. Все разглядывали меня.
А я стояла у зеркала и тоже разглядывала себя, и, черт возьми, все на свете, я себе нравилась.
Платье светло-сиреневого шелка с лиловыми разводами плотно обтягивало верх, приподнимая бюст, и высоко открывало грудь и плечи, а внизу сыпалось каскадом бесчисленных оборок и складок на двойной непрозрачной юбке. С шеи в несколько рядов спадали жемчуга – благо места для них было много. Жемчуга мерцали в подвесках серег, светились матовым блеском в широких браслетах, специально набранных так, чтобы закрыть татуировку, вспыхивали в волосах – отдельные самые крупные жемчужины были нанизаны на тонкие косички и вплетены в тяжелый узел прически. Пальцы унизаны страшно мешающими, надоедными кольцами, в руках огромный веер из павлиньих перьев. Все было подобрано строго, элегантно и со вкусом, не говоря уже о стоимости того, что на меня оказалось наверчено; это вступало в вопиющее противоречие с моей чернокожестью, а при этом было очень к лицу, красило и молодило, и било в глаза, заставляя саму посмотреть в зеркало не как на себя, давно привычную, а как на фигуру, которую лепило много искусных рук.
Нет, клянусь Йемоо: то, что я видела в зеркале, мне нравилось.
– Касси, – сказал сэр Джонатан, – ах, если бы я мог обменять пару десятков прожитых лет на лишние полтора фута роста!
А потом была Гавана.
Мы туда прибыли на "Смутьяне" – потому что "Леди Эмили" Мэшем отправил дальше в рейс, как только старушку разгрузили, а "Смутьяна" задержал "ровно настолько, насколько понадобится", как объяснил он озадаченному капитану.
Прибыли всем семейством и с большой помпой. Высаживались с клипера, стоящего на якоре, на двух шлюпках: Мэшемы, сеньор Суарес, Энрике, Сесилия с детьми и нянькой, Факундо и Филомено, с азартом грузившие чемоданы и сундуки; а после всех – я во всем великолепии и Флавия, в переднике и кружевной наколке горничной, ибо такой важной особе, какую я изображала, путешествовать без горничной было дело немыслимое.
Поскольку с нами был дон Федерико, таможню прошли без задержки. После этого оба англичанина с камердинерами и мы с Флавией отправились в гостиницу "Колониаль", а все остальные – в особняк сеньора Суареса.
Гостиница "Колониаль" до сих пор довольно чопорное место, а тогда – нечего и говорить: королевские чиновники, богатые испанцы, не успевшие выстроить свои дворцы, важные иностранцы – чистая публика. И вот среди этой публики плыву я, поглядывая свысока – с высоты своего роста – на всех встречных мужчин и ослепляя женщин блеском драгоценностей. Сзади Флавия, обливаясь потом, тащит два саквояжа, а впереди Санди громким голосом требует у конторщика три самых лучших смежных номера. Конторщик с испуганной рожей что-то ему шептал на ухо, но мистер Александр оставлял его страхи без внимания и настаивал на своем.
А я в это время стояла под взглядами со всех сторон, словно под ружейным огнем, поигрывала веером, посверкивала кольцами и была довольна: начиналось удачно.
На другое утро – было еще совсем рано – приехал дон Федерико и сообщил:
– Кузен здесь, в городе. О черной красотке в семь футов роста и с целым состоянием на шее уже поползли первые слухи. Завтра о ней будет говорить полгорода, а нам пора делать дело.
Мужчины уехали – им надо было поспеть к алькальду и к губернатору. А я после завтрака в номере, снарядившись при помощи Флавии, в ее же сопровождении спустилась вниз и вышла на улицу.
Апрель в Гаване тогда был прохладнее, чем сейчас, – солнышко не припекало, с моря тянул ветерок. Темно-зеленое бархатное платье с кружевом было как раз по погоде, вместо жемчуга слепили глаза мелкие, но хорошо ограненные алмазы, – в колье, в серьгах, в золотых запястьях. Каблуки я надела больше прежних и на целую голову возвышалась над публикой, обходящей в этот час лавки со всякой дребеденью, конечно, в основном женской публики. Не то, чтобы мне что-то было нужно, а показать себя, посмотреть город и подумать о своем.
Гостиница "Колониаль", на третьем этаже которой мы расположились, была выбрана не случайно. С фасада это было очень приличное и даже чопорное заведение, – очень респектабельное, кого попало туда не пускали. Но на втором этаже, над ресторацией, располагались помещения полулегального карточного клуба, а в левом крыле здания, где селили слуг приезжих, находилось несколько уютных комнаток, где жили чистенькие, опрятные девушки, числившиеся горничными, но слишком красивые для грубой работы. Все тихо, прилично и без нескромных посторонних глаз.
Там не очень-то придерживались уровня ставок, принятого в городских карточных клубах, и дон Фернандо Лопес был известен там более чем хорошо. Приезжая в Гавану, мой бывший хозяин останавливался в небольшом собственном доме на улице Агуакате и принимался веселиться. Если игра шла плохо, вскоре уезжал обратно, если хорошо – задерживался, иногда надолго, но заканчивал всегда тем, что, проигравшись, возвращался в поместье. Он играл и в других местах, но клуб в гостинице "Колониаль" был его любимым.
Там же, в тот же день, я его и встретила – у высокой входной двери, разговаривал с каким-то кабальеро, держа его за пуговицу, и вид имел помятый, несмотря на безукоризненное платье и свежайшее белье. Само лицо выглядело помятым то ли с недосыпа, то ли с перепоя, то ли от того и другого вместе.
Проходя мимо, я намеренно задела его краем подола и нарочито громко попросила прощения.
Он уставился на меня дикими, непонимающими глазами, буркнул что-то, снова перевел было взгляд на своего собеседника, потом, словно спохватившись или вспомнив что-то, снова на меня уставился снизу вверх. Я ему улыбнулась одной из улыбок мадам Шарнье, – ее отмеряют, точно дозу пороха в заряд (ровно столько – ни больше и ни меньше), прикрылась веером и проплыла в дверь.
Он меня несомненно узнал. Если только не подумал, что все примерещилось с похмелья.
Флавии я сказала:
– Жди, скоро придут тебя расспрашивать.
Часа два, однако, прошло, прежде чем она явилась с докладом.
Сначала пришел черный слуга – не иначе, как спросив у коридорного, где ее искать. Поскольку Флавия двух слов по-испански сказать не могла, а слуга точно так же знал английский, то через несколько минут явился сам сеньор, вертя в пальцах золотую монету.
Что сказать, моя невестка знала.
– Мистера Александра Мэшема, сэр, служанка в его доме на Ямайке. Мистер Санди привез ее из Англии. Кто? Откуда знать бедной горничной, где он ее взял, но он с ней носится, как с куклой, сэр. Имя? Кассандра, сэр. Да, говорят, что ведьма, ничуть не удивляюсь, хозяин от нее без ума. Поговорить с ней? Право, сэр, это дело безнадежное. С мистером Санди не оберешься неприятностей. Если он что-то узнает… нет, нет, ни за какие деньги! Передать записку? Упаси бог! Если она скажет хозяину – мне не поздоровится. Откуда мне знать, где она научилась по-вашему?
Муж? Не слыхала. Она при мистере Санди, и уж как он ее холит, так ни одному мужу не впору. Он ее всюду с собой возит, куда бы ни ездил по делам.
О Мэшемах она рассказала все, что сеньор Лопес попросил: это секретом не было.
Надо было морочить ему голову лишь относительно меня. Если сеньор Суарес мог проследить за моей судьбой после бегства, это не значит, что он делился служебными сведениями с кузеном. Для дона Фернандо я пропала без вести среди болот Сапаты восемнадцать лет назад, и точка. Его вопросы показывали, что он не был уверен, я ли это или кто-то еще, или вовсе привидение. Раньше времени не стоило ему давать твердой уверенности.
Главное, рыбка клюнула на приманку. Каблуки и бриллианты свое дело сделали.
Опытные рыбаки не таскают рыбку сразу: они дают ей походить на крючке и потратить силы. Чем дольше он будет в сомнении, тем скорее выйдет из равновесия; а тогда с ним можно делать что угодно.
В соответствии с этими соображениями мы с Флавией тихонько улизнули из гостиницы и, наняв губошлепа-извозчика, вышли из коляски в двух кварталах от особняка Суареса. Остаток дня провели там, с семьей, которая переживала за нас страшно.
Дождались мужчин, объезжавших чиновничьи кабинеты, – их долго не было. В гостиницу нас отвозил кучер дона Федерико после ужина – в открытой коляске на чудной паре лошадей. Я красовалась рука об руку с Санди и в четверти шага позади него проходила по вестибюлю гостиницы. На свечах "Колониаль" не экономил, по стенам горели зеркальные канделябры, и в их свете я без труда разглядела знакомую бледную физиономию, так и вывернувшуюся в нашу сторону… Значит, ждал, значит, рыбка на крючке сидит крепко.
Снова он подстерег Флавию в комнатах для прислуги и сулил золотые горы.
Подозреваю, что мою невестку мучило искушение, но она его стойко вынесла и не поддалась на уговоры. Она знала, что я не посчитаюсь с родством, и может быть, поэтому только не уступила.
На другое утро (Мэшемы опять уехали с визитами) Флавия, проходя с подносом, обнаружила, что напротив моей двери околачивается какой-то черный. Я подглядела в щелочку – рожа показалась мне удивительно знакомой. Ну, конечно, это был Натан, пробившийся в доверенные лакеи, раздобревший, но проворства и пронырливости не утративший. Однако в этот раз он утерся: я весь день не выглядывала из номера, до самого прихода Санди.
Сеньор Лопес, оказывается, времени не терял – он выяснил, что дон Федерико имеет какое-то отношение к приезжим англичанам (может, слышал что-то в своей картежной компании), и утром рано нанес визит кузену с целью разузнать что возможно.
– Англичане? Да, совместное торговое дело, хорошее дело будет. Откуда знаю их?
Через прохвоста, моего зятя, он у них работал на Ямайке, когда сбежал туда с моей дочерью. Негритянка? Видел издали, ее охраняют, как любимую жену турецкого султана. Сандра? М-м… Не могу сказать. Каким бы образом она к ним попала?
Словом, ни да, ни нет; и при этом как бы мимоходом заметил, что собирается быть вечером с гостями в карточном клубе "Колониаль", – развлечься после трудов праведных. Дон Фернандо насторожился при этих словах, словно кот, заслышавший мышиное шуршание. Ему ли было догадаться, что мышкой в этой игре был он сам?
И вот вечер того знаменательного дня – двадцать второе марта, день весеннего равноденствия, бесконечно длинный день уступил место такой же бесконечно длинной ночи, луна с обкусанным краешком просвечивает сквозь резные листья махагуа. Я готова к бою, как в прежние времена – только вместо широкого кожаного пояса ребра сдавливает корсет, черт бы его побрал, и в ожидании – чтоб не тревожить небо лишними молитвами – читаю объявления о продаже домов в "Городском еженедельнике", который оставил, уходя, Энрике.
Внизу, на втором этаже, в помещении карточного клуба четверо мужчин составляли партию в вист, – Энрике и капитан против Мэшемов. Роли в этой игре были давно распределены, выучены и отрепетированы, как у добросовестных актеров.
Англичане проигрывали – чем дальше, тем больше. То есть всем посторонним казалось, что проигрывают, – на самом деле это была фикция чистой воды, счет шел только на бумаге. Но на бумаге выглядело внушительно, и к тому моменту, когда в дверях показался сеньор Фернандо Лопес Гусман, Санди имел основание пожаловаться:
– Если вы все так играете, почтенные островитяне, то нам с дядей не придется рассчитывать на то, чтобы пользоваться доходами с торговли. Все будет оседать на вашем зеленом сукне!
– Разве мы игроки! – сказал капитан. – Вот дон Фернандо – он заправский, настоящий игрок. Позвольте вам представить, господа, моего родственника, почтенного кабальеро, плантатора и коннозаводчика, к сведению неженатого сеньора Алехандро – отца красавицы на выданье. Кузен, я полагаю, ты знаком с моим зятем, доном Энрике? Мы с ним больше не в ссоре, он доказал, что был прав – то есть выбился в люди без моей помощи и куда скорей, чем я предполагал. А это мои английские друзья – сеньор Алехандро Мэшем, сеньор Джонатан Мэшем. Они большие мастера и делать дела, и отдыхать от них. Умеют проигрывать, глазом не моргнув, честное слово!
Подвинули еще один стул, подали сигареты. Энрике уступил дону Фернандо свое место в пульке – давно и тонко продуманный трюк. С капитаном на пару он сыграл несколько партий в вист, неизменно выигрывая, и предложил переменить игру:
– Вист – развлечение старушек и мелких чиновников!
Банк – игра куда более серьезная. Я, правда, до сих пор не знаю, в чем ее смысл, и боюсь, никогда уже не узнаю. Но зато я точно знала смысл игры, которую вели мои друзья и мой сын: если не шулерство, то близко к нему. Почтенного кабальеро задумали обыграть так, чтобы даже случайно не вышло промаха. Энрике морщился от всего этого; его совесть успокаивало лишь то, что суть происходящего была не в деньгах, и пускать по миру никто никого не собирался.
Для начала Мэшемы проигрывали. Мало-помалу, то уступая, то отыгрываясь, они довели свой проигрыш до суммы весьма значительной. Вокруг стола уже толпились зеваки, и хотя по правилам клуба их можно было бы заставить отойти, никто этого не сделал.
Соль состояла в том, чтобы затягивать игру, подогревая азарт, и многодневные упражнения давали себя знать блестяще. Выигрыши и проигрыши чередовались, но итог был не в пользу англичан. В третьем часу ночи сэр Джонатан изрек:
– Санди, нам пора заканчивать, если ты хочешь плыть домой на своем корабле, а не на чужом.
Это был условный сигнал.
Санди отвечал:
– По мне, играть, так до конца. Пропадай и корабль и все на свете, но я хочу взять реванш.
– Тогда поставь лучше на кон свою негритянку, – проворчал старик. – Если ты ее проиграешь, я только рад буду: она нам слишком дорого обходится.
– Не дороже, чем мужья моих кузин, – отвечал Санди, – даже если брать каждого по отдельности.
– К сожалению, я не могу поставить на карту никого из них. Их бы я проиграл нарочно, но – увы!
– А ты думаешь, для меня возможно проиграть мою черную подружку?
– Это твое дело, но проигрывать корабль я тебе не дам. Я бы советовал тебе закончить; а уж если душа горит отыграться – потряси ее шкатулку.
Санди сделал все, чтобы показаться изменившимся в лице – притворщик он был никудышний – и потер себе подбородок как бы в раздумье.
– Сеньоры, – спросил он, – вы расположены продолжать игру или ее закончить?
Дон Федерико промолчал, но дон Фернандо отвечал очень живо:
– Зависит от вас, господа; что до меня, считаю безумием кончать игру, когда идет удача.
– Но она может и отвернуться, дружище, – мягко заметил капитан.
– Пустое! – отмахнулся кузен. Последнее время мне везет. К тому же мне ужасно любопытно поглядеть на вашу красотку. О ней говорит вся Гавана. Я видел ее мельком вчера – она ужасно напомнила мне одну мою рабыню, сбежавшую – дай бог памяти – лет двадцать назад.
– Восемнадцать – поправил Суарес, – я служил тогда в жандармском управлении в чине лейтенанта и помню, как ты не давал покоя всем нам, требуя разыскать пропажу.
– Не хватало нам связываться с беглыми! – проворчал сэр Джонатан. – Она принадлежала покойному Адриану Митчеллу, моему приятелю и компаньону в нескольких делах. Три года назад Санди приобрел у его вдовы эту красотку, а леди Александрина говорила, что купила ее на Ямайке еще малышкой.
– Сейчас ее малышкой не назовешь, – заметил кто-то из зрителей. – Говорят, в ней едва ли не семь футов роста?
– Бессовестно врут, – заметил Санди, – ровно на полфута меньше, и то если считать с прической… Если позволите, господа, я за ней схожу.
– Поторопись, – сказал недовольно старший Мэшем, – она, наверно, досматривает пятый сон и битый час ковыряться будет с тесемками и булавками.
Я дожидалась на третьем этаже, сидя как на углях.
– Боишься? – спросил Санди.
Нет, я не боялась. После того, как мы превратили из врага в союзника Федерико Суареса, я уже не боялась ничего. Но ожидание затянулось, а кто бы знал, как оно изводит!
За чашкой горчайшего кофе мы выдержали приличествующую паузу и, не торопясь, спустились вниз.
Я чувствовала, что напряжение моей Силы, словно облако, плывет вокруг и впереди меня по лестнице… в дверях… в прокуренной, несмотря на открытые окна, зале.
Я обвела эту залу взглядом с порога – и заметила, как стихли разговоры, как мало-помалу зашевелился праздный, любопытный люд, поворачивая головы, вставая, подходя, – сорванные с места зеваки образовали живой коридор, по которому я шла в дальний конец помещения, в угол у открытой ставни.
Мужчины у столика все встали мне навстречу. По статусу они вовсе не обязаны были это делать. Но я знала, что должна быть королевой, и мысленно приказала им встать.
Энрике подвинул стул, я поблагодарила кивком свысока, но не торопилась садиться.
Картинно оперлась о спинку рукой, размахнула веером слоями нависший дым, улыбалась и оглядывала всех, сверху вниз, как привыкла в последние дни, и чувствовала, что у меня глаза блестят (ярче, чем любой из камней, что были на тебя наверчены, – так сказал старший Мэшем, а он не был склонен к преувеличениям).
Вся сцена строилась в расчете на одного зрителя, и этот зритель был сражен наповал.
– Сандра! – сказал он сипло, растерянным фальцетом. – Провалиться мне на месте, лопнуть мне, это Сандра. Где ты была, о господи? Как ты попала к этому парню?
– После многих мытарств я вернулась к законным владельцам, – отвечала я посмеиваясь, – вы же помните, что я была краденой рабыней в тот момент, когда вы меня приобрели? А когда мистер Александр упросил хозяйку уступить меня, думаете, я была против? Ничуть; я не видала хозяина лучше.
– А где же дурак, мой конюший, что бежал с тобой?
– Кого это интересует? Ищите его, если хотите. Мне нет дела ни до него, ни до вас.
Ах, как это его укололо! Даже усы встопорщились, а губы сжались в черточку.
Отвернулся от меня и начал разговаривать с Санди:
– Сеньор Мэшем, вы являетесь законным владельцем этой черной?
– Куда законнее, – отвечал тот, устраиваясь, – у меня и купчая сохранилась.
– Могу предложить сделку. Вы ничего мне не проиграли, но эта женщина переходит в мои руки. Мне не нужны ее побрякушки, отдайте ее мне в костюме Евы, и мы в расчете.
По залу пробежал сдержанный ропот.
– Ну, нет, – отвечал Санди, – или все, или ничего. Или я отыгрываюсь, или теряю все вместе со своей красавицей. Дай-ка руку, Касси!
Он снял у меня с безымянного пальца правой руки кольцо с большущим алмазом. Хоть старый еврей и не советовал их носить, один я припасла особо для этого самого случая.
– Моя ставка! Прошу убедиться, господа, эта вещь стоит денег. Я имею законное желание отыграться, и я не наделал долгов. У меня есть, что поставить. Если сеньор Лопес вздумает сейчас уйти, не дав возможности отыграться – он поступит бесчестно, и вы все свидетели этому.
Санди начал игру – и выиграл. Следующую ставку он проиграл, но потом взял три или четыре подряд, потом еще одну проиграл и несколько выиграл.
Я сидела по правую руку Санди – между ним и капитаном, – и могла внимательно рассмотреть бравого кабальеро. Прошедшие годы оставили свой след на нем, кажется, сильнее, чем на мне: куда что девалось! Светло-русые волосы поредели, рыжие усы поседели, в глазах читались смутно скука, зависть, злость и вместе с тем какая-то странная лихорадочная надежда. Ему становилось тошно жить по заведенному порядку из выигрышей и проигрышей. Но если он ни на что другое не был способен даже в молодости, разве можно было надеяться, что кто-то со стороны – пусть даже я – сможет заполнить зияющую брешь в душе, огромную злую пустоту? Я не видела резона даже пытаться, – я не считала себя обязанной этому человеку ни в чем, ни на каплю, хоть он и был отцом моего сына. Он высасывал кровь и силы из всех, кто его окружал, смолоду, а к старости оказалось, что он и сам себя съел – вот так-то!
К шести часам утра, когда за окнами начало едва заметно сереть, а из патио стали доноситься голоса прислуги, дон Фернандо Лопес проигрался дотла. Он спустил и то, что выиграл в первую половину ночи, и то, что имел с собой, и имение, и конный завод – все, за исключением каких-то крох. Когда он поднимался из-за стола, глаза у него были мутные.
– Ну, баста, – сказал Санди. – Господа, после такой ночи недурно было бы подкрепиться. Милости прошу ко мне наверх: мои бездельники найдут, что собрать на стол. Вот тебе твое колечко, Касси. Прости, что пришлось его одолжить. Оно оказалось счастливым, видишь!
Я незаметно подтолкнула его к выходу. Я знала, что дон Фернандо вспомнит о том, что могло бы стать его козырем, и не хотела, чтобы это произошло при посторонних.
Зевак, толпящихся у стола с крупной игрой, еще хватало, несмотря на поздний (или ранний) час.
В номере Флавия прикорнула прямо на диване, укрывшись моей кашемировой шалью. Я рухнула на нее без сил и почти без сознания:
– Скорее ослабь мне шнуровку, иначе я умру!
В обморок падать было не время. Для свежести плеснула в лицо холодной водой, и, не стучась, зашла в соседнюю комнату, где невыспавшиеся камердинеры наспех накрывали стол с бутылками и холодными закусками, и откуда-то со стороны тянуло запахом такого кофе, что кружилась голова.
Санди радушным хозяйским жестом приглашал гостей к столу. Пятеро мужчин как раз усаживались, когда я появилась из боковой двери и привычным движением заняла галантно подставленный стул по левую руку молодого англичанина.
Едва устроившийся на своем месте сеньор Лопес вскочил с видом негодования:
– Господа, это нарушение всех правил!
– В чем дело, сударь? – осведомился Санди.
– В том, сударь, что невозможно черным и белым сидеть за одним столом: это оскорбление нашей расы. Федерико, я не понимаю, разве тебя это не трогает?
Англичане могут думать об этом что угодно, но мы – испанцы, и это задевает наше достоинство.
– Я считаю, кузен, что в чужой монастырь со своим уставом не ходят. Что бы я ни думал на этот счет, я промолчу и тебе посоветую сделать то же самое.
– Но эта черная – она преступница! Да, я купил ее, не зная, что она краденая.
Но знаете, господа любезные, при каких обстоятельствах она сбежала из моего дома?
Размозжив двумя пулями голову тетке моей жены, между прочим, Федерико, она была твоей теткой тоже!
– Я думаю, дружище, – отвечал Суарес, – что тебе до костей этой старой шлюхи ровно столько же дела, сколько и мне, – то есть ровным счетом наплевать. Ты бесишься по поводу проигрыша – второго карточного краха в твоей жизни. В первый раз тебя выручила своим приданым Белен, получив за это годы измен и унижений.
Теперь ты цепляешься к Сандре, словно она чем-то виновата перед тобой. Успокойся и сядь, ты не у себя дома. У нас есть дела, подлежащие обсуждению.
Уже стало совсем светло – свечи убрали, и хорошо можно было разглядеть, что щеки, лоб, уши дона Фернандо багровели, как кумач, и что его трясло, когда он опускался на свой стул.
Лакей разлил в шесть стопок коньяк.
Санди сказал:
– Пьем за женщин. За удачу – прекраснейшую из всех женщин, и за женщину, в чьем лице удача присутствует за нашим столом, – за несравненную королеву Кассандру.
Осушив стопку, поставил на стол и поторопил единственного из гостей, не последовавшего его примеру:
– Пейте, дон Фернандо! Понимаю, вы имеете основания считать, что удача покинула вас. Может быть, оттого, что вы сами не хотели с ней сесть за один стол? Тем не менее, удача иногда догоняет тех, кто от нее отворачивается. Я имею к вам одно предложение, и сочтете ли вы его для себя подходящим – ваше дело.