Страница:
голову, и казалось, что происходящее перестало его волновать.
- Пусть поведает нам царь Израиля, если он не виновен и исполнял
повеление Господа и пророка Самуила, мы можем отменить огонь очищающий
тогда. И судить нам надо не его, Саула, а Бога Израиля и его священников,
тех, кто уверовал в него, даже находясь под покровительством и защитой
Рамарука. Пусть отречется от своего Бога, если хочет умереть без мучений! -
вкрадчиво вглядываясь в Маттафию, произнес Элгос.
И вздрогнул Маттафия, будто по щеке ударили его. Никогда и никто из
сынов Израиля не отрекался от единого превечного Бога. И жестоко карал
Господь потерявших веру в далекие годы. Тогда были сомневающиеся и
нечестивые. Но сейчас, по прошествии стольких лет, в которые явил свое
могущество Господь, даже мысль об отречении страшна. Теряли веру в прошлом,
когда бежали из Египта. Удалился Моисей на гору Синайскую заключать завет с
Господом, не выдержали - разуверились, создали себе золотого тельца -
рукотворного идола, и была за то кара Божья - земля разверзлась перед
отступниками! Ему ли, Маттафии, предавать Господа своего! И взглянул
Маттафия с презрением на судий, и сказал твердо:
- На Господа всесильного уповаю и уповать буду, пусть дано мне принять
смерть, но от каждого его слова не отступлюсь, неисповедимы его пути и
повеления его мне дороже жизни. Приму любую кару с именем его на устах!
Иегуда посмотрел на него с одобрением. Да и судьи не могли ничего
возразить. Страшен суд мирской, но не должен человек отрекаться от своей
веры. Спасая тело, потерять душу - что может быть ужаснее. Но встрепенулся
Элгос, не желал он, чтобы нашлись сочувствующие царю, и сказал он:
- Господь приказал истребить амаликитян - ты истребил. Господь прикажет
тебе спалить наш город - и ты свершишь это?
- Я буду молить его смилостивиться над вами, - ответил Маттафия, - я
вымолю пощаду для гонимых, как вымолил Авраам пощаду для благочестивого
Лота!
- Почему же ты не сумел вымолить пощаду для амаликитян? - вмешался
Иехемон. - Ты не пощадил никого, потому что жаждал крови?
- Был послан Ионафан к Агагу, было сделано все, чтобы предотвратить
кровопролитие, - ответил Маттафия, - были спасены кенеяне. Израиль вышел на
битву. Мог и Агаг приготовиться к сражению и вывести своих воинов нам
навстречу, чтобы защитить свой народ. Но сладострастие и бездумность
погубили его. Испокон веков сражаются друг с другом племена и народы, не
может царь отвечать за всех убиенных. Пусть свидетельствует кто-либо, что
царь сам убивал детей и женщин - не найдется такого на земле Ханаанской!
Иехемон усмехнулся, огладил свою клочковатую бороду, посмотрел с
презрением на Маттафию. Дерзость царя смешила его. Свидетели злодейств были,
Иехемон вчера подробно расспросил каждого из них. Был некий Геф, который
утверждал, что самолично видел, как Саул, похваляясь силой своей, отрубал
руки пленникам, а потом зарывал пленных в землю по плечи так, чтобы торчала
только голова, и давил эти головы колесницами. И отыскал Иехемон глазами
этого Гефа, и дал ему знак. Вышел перед людьми неизвестный в городе
гаваонитянин, был он рыжебород и подвижен, шел он, пританцовывая, словно
земля отталкивала его.
- Поведай нам Геф, сын Нахана, - обратился к нему Иехемон, - какие муки
испытал ты?
- Память о них разрывает сердце, - он говорил быстро, словно
проглатывал слова, - я выскочил из огражденного поля, словно змея, скользнул
я между стражниками. Воины Саула, как и говорил я тебе раньше, оградили
проклятое поле веревками, и все оно было усеяно головами моих
единоплеменников, закопанных в землю по горло. Душераздирающие смертные
крики оглашали поле. Я затаился за грудой камней и слился с травой. До сих
пор сердце мое горит огнем, когда вспоминаю весь ужас содеянного. Восседал
на колеснице Саул, и кони топтали человеческие головы, и те трескались, как
орехи. Колеса проезжали по ликам. А тех, кого миновала сия участь, добивали
мечами, и сам Саул отрубил головы у двенадцати несчастных!
Последние слова Гефа потонули в нарастающем шуме, крики возмущения и
проклятия убийце раздавались со всех сторон. И когда Иегуда попытался задать
вопросы Гефу, ему не дали говорить. Теперь гнев собравшихся обрушился не
только на ненавистного царя, досталось и Иегуде, и тем немногочисленным
сынам Израиля, которые столпились около своего старейшины.
- Изгнать их из города, - кричали из толпы, - они все тайные сторонники
Саула. Иврим не место среди гонимых! Их руки в крови! Они тайно призовут
Давида! Они продадут наш город царям-убийцам!
Страсти накалялись. Казалось, вот-вот нетерпеливые жители города
кинутся на пленника и растерзают его. Иехемон повелел стражникам стать у
подножья холма и не допускать на холм никого без его разрешения. Достигшее
середины небесного свода солнце нещадно палило. Жар его лучей подогревал
растущее нетерпенье. К тому же многие успели хлебнуть пьянящего шекера и
жаждали зрелища скорой расправы.
Маттафия смотрел на озлобленные лица, на раздираемые в крике рты, и
понимал, что никакие его доводы не будут услышаны и поняты. Кому и что он
хотел доказать? Любая ложь, чернящая Саула, здесь будет принята за истину.
Он не знал, было ли то, о чем говорил Геф, где это произошло... Мог ли Саул,
обычно милосердный к пленникам, так жестоко уничтожить их? В горле у
Маттафии пересохло, ноги налились тяжестью. Он пожинал то, что посеял, он
сознательно пошел на это, а получил не оправдание Саула, а взрыв неистовой
злобы. Он опасался, что теперь не только он лишится жизни, будут и другие
жертвы, пострадает община евреев. Он не знал, чем сейчас может им помочь.
Злобное марево окутывало его, со всех сторон - ненавидящие его взгляды
жителей. Вот-вот сомкнется кольцо, бросятся на него безоруженного,
бессильного дать отпор. Он увидел, как привстали люди со своих мест, и
приготовился к самому худшему. Однако страх его был преждевременным. Это
просто подошли новые зрители, искали место, протискивались поближе к холму.
Среди них было и несколько женщин. Он увидел Зулуну, она, перехватив его
взгляд, часто закивала, и он понял, что просьба его исполнена, и через
несколько дней Давид будет знать о происходящем. Это придало ему силы, и
стараясь преодолеть выкрики, он стал защищаться. Он просил, он требовал,
чтобы свидетельствующий против Саула Геф поведал, где происходило убийство
пленных. Геф назвал место близ города Лево-Хамит. Город этот был расположен
на севере, за Дамаском. Никогда воины Саула не достигали этих мест, город
этот был завоеван позже, при Давиде.
Иехемон первым понял промашку, стал объяснять, что в земле Ханаанской
есть города, называемые одинаково. Цофар налился краской, накинулся на
судей: почему осуждаемый задает вопросы, кто дозволил оскорблять
пострадавших. Иехемон смутился, стал кричать на Маттафию: "На твоем месте не
задавать вопросы надо, а пасть на колени и покаяться перед людьми, и
благодарить суд, если обречет тебя на скорую смерть от меча, которой ты не
достоин!"
Голос Иехемона тонул в многочисленных выкриках толпы. Казалось, шум
ничем нельзя было унять. И тогда Цофар дал знак стражникам, и те затрубили в
шофары, призывая к порядку. Звуки шофаров перекрывали весь шум, они были
пронзительны и резки. И когда они смолкли, в наступившей тишине послышались
слова Маттафии. Иехемон ничем уже не мог запугать его, Маттафия сам защищал
себя и Саула.
- Сколько же лет было тому, кто видел жестокое истребление пленных?
Пусть двадцать - тогда равны наши года. Но кто сейчас скажет, что мы равны в
возрасте, чьи глаза могут обмануться!
- Он хочет запутать суд! - недовольно выкрикнул Цофар.
Но судьи уже перешептывались друг с другом, ибо слова Маттафии посеяли
в них сомнения. Тот, кого звали Гефом, был молод, в годы царствия Саула он
вряд ли появился на свет, он не мог быть свидетелем того, что не дано было
ему видеть.
- Это все уловки, Саул всегда был изворотлив, - продолжал возмущаться
Цофар.
- Годы оставляют след на лике человека, но это случается не всегда, -
поддержал его Иехемон, - тот, кто мирно пасет стада в горах и не обременен
заботами, избавлен богами от старости... Тот, кто живет в сытости, кому маги
и кудесники готовят снадобья, тот тоже избегает печати лет. Вглядитесь в
злодея Саула, он тоже не так уж стар, на его лице печать свершенных
злодеяний, но нет печати старости. Дайте ему меч, и он опять будет рубить
головы, и рука его не дрогнет. Есть несправедливость в мире: одним, и среди
них полно праведников, дана быстрая старость и немощность, а другим, среди
которых и злодеи, дарованы долгие годы без старения. Но расплаты богов не
минует никто!
- О какой старости говорите, мой Цофар, - брюзгливо промолвил Элгос, -
злодеи не подвержены течению лет, кровь жертв напитывает их тело?
Судьи о чем-то переговаривались. Маттафия слышал отдельные слова. Можно
было понять, что судей не убедили свидетельства Гефа. Говорили, что надо
отыскать старика-еврея, признавшего Саула, Они хотели, чтобы было
предъявлено главное обвинение - убийство священников в Номве. В спор
вмешался Элгос. Подошел Цофар, стал обвинять судей в беззубости. "Народ
растерзает вас вместе с Саулом," - пригрозил советник. Они еще о чем-то
посовещались и вытолкнули из своих рядов низенького горбатого старика. Голос
у него оказался столь громкий, что буквально оглушал рядом стоящих.
- Слушайте все! -проревел он. - Злодей изобличен! Будет казнь! Вы
должны решить какую казнь избрать. Совет судей предлагает, если согласны,
забить его камнями, чтобы каждый мог бросить свой камень, каждый, кто хочет
отомстить убийце!
И со всех сторон раздались крики одобрения. Сначала это были отдельные
голоса, потом они слились в общий раскат и хором уже слаженно повторяли:
"Казнить! Казнить! Казнить!" Многие повскакивали со своих мест, в руках
амаликитян появились камни.
Крики буквально оглушали. Маттафия в душе своей обратился к Господу,
понимая, что более не у кого искать защиты и бесполезно просить милости у
разъяренной толпы. Да и не унизился бы никогда до мольбы о пощаде. Он видел,
как рвется к нему 3улуна, как удерживают ее женщины, он сжал кулак, стал
махать ей, она должна понять, что ничем не сможет помочь, что рискует
жизнью, которая нужна не только ей, нужна сыновьям и Рахили. Его самого
смерть не страшила. Обидно было, что ничего не получилось из задуманного,
что не сумел ничего доказать, не сумел и малой доли сказать того, о чем
думал все эти дни. Он понимал, что осудить может только Господь, осудить или
оправдать, и суд его вершится в душе каждого. Велики rpexи царя, и не меньше
грехи у любого смертного, нет на земле безгрешных людей. Он понимал, что
пришел его час, записанный в книге судеб, что его ждет иной Высший суд, и
оборвется жизнь тела, а что предстоит испытать душе - то неведомо. Тело уже
не защитить. Он не раз смотрел в глаза смерти, он знал, как уязвим и хрупок
человек, как легко протыкает меч живот, как растрескивается голова от удара
камня, смерть была обыденным явлением в его жизни. Смерть в бою - привычной,
даже незаметной, о ней не думал, когда опьяненный общим азартом, врывался в
ряды врагов, разил мечом и отражал удары. Или ты врага - или он тебя. Если
охватит дрожь, если ослабеют колени, если побежишь - обязательно настигнет
копье в спину или стрела вонзится в горло. И твой крик никто не услышит, он
потонет в других смертных криках. И потому ты должен не думать о смерти, ты
должен победить или пасть смертью воина. Он всегда сражался в первых рядах,
и всегда судьба хранила его, и даже в самых безвыходных положениях, когда
окружен врагами, когда кровь сочится из ран, и тело покидают силы, вдруг
приходила помощь. Но теперь ждать помощи было неоткуда.
Оставалось только, пока не связали руки, умереть так, чтобы вместе с
тобой попали в подземное царство и твои мучители. Вцепиться в тонкое горло
Цофара и крикнуть: "Вспомни, я тебя помиловал один раз! Ты оказался мерзким
вором! Тебе не место на земной тверди!" И сжимая горло, потребовать:
"Признавайся во всем, ты похитил алмаз и убил невинного!" И расправившись с
ним, ногой в пах уложить вертлявого Гефа, чтобы корчился в пыли, чтобы
просил пощады и кричал: "Я лгал! Меня заставили лгать!" Начнется паника, все
ринутся к вершине холма - и тогда надежда на быстроту ног - но увы ноги
обожжены. Стоять тяжело, они не способны с силой оттолкнуться от земли. Да и
годы уже не те. Не надо суетиться перед глазами смерти...
А смерть была уже рядом. Начали готовить место для казни, стражники
укрепляли столб, разыскивали веревки, крики нетерпения в толпе не
прекращались. Арияд подскочил к стражникам. Стал торопить. Похоже, что его
никто уже не слушал. Глаза налиты бешенством, за пазухой камень,
приготовленный заранее.
И вдруг все смолкло. Словно Господь мановением своей длани остановил
всякое движение и замкнул всем уста. И показалось, что даже солнце застыло в
вышине, как в той битве, когда Иисус Навин сражался с войском пяти царей
Ханаана в пятницу, и битва затянулась, и могла быть осквернена убийствами
суббота. И по слову Господню: "Стой солнце над Гаваоном, и Луна над долиною
Аиалонской!" - стояло солнце среди неба и не спешило к западу, пока не были
повержены все враги. "Жив Господь, - произнес в душе своей Маттафия, - и
пусть будет все по его воле!" И уверовал Маттафия, что застыли часы его
жизни, что будут длиться века эти последние его мгновения. И остановлено
солнце, чтобы дать вдоволь надышаться воздухом, чтобы запомнил и впитал он в
себя этот полуденный жар, эту густую зелень садов, эти беспощадные глаза
людей, ждущих его казни. И вдруг он увидел, что они отвратили от него свой
взгляд, и головы их повернуты в сторону дороги, идущей от дворца.
Там, из-за поворота, появился отряд дворцовой стражи, кожаные щиты были
надеты на руки, и когда стражники дружно взмахивали руками, казалось, что
движется по дороге гусеница, превращающаяся в бабочку, машет крыльями и
хочет взлететь. И что-то красное колыхалось внутри ее. То был паланкин, и
ярче самой волшебной дворцовой птицы был атласный шатер его. Паланкин этот
несли четыре нубийских негра. Перед самым холмом строй стражников
рассыпался, и негры осторожно пронесли паланкин через расступившуюся толпу
на вершину холма. И когда сошел на землю из паланкина великий правитель
города Каверун, отовсюду раздались возгласы, славящие его мудрость и силу. И
были уверены все, что правитель прибыл к началу казни, и наконец свершится
то, чего ждали с нетерпением.
Каверун брезгливо поморщился и пальцем поманил к себе старейшину судей
Иехемона. И тот, низко склонившись перед правителем, стал объяснять, что
судьи все как один, решили приговорить царя Саула к смерти, что все готово
для казни, и каждому будет дано право бросить камень в ненавистного царя.
Каверун молча выслушал Иехемона и подозвал к себе Цофара.
- Что поведал Саул о Давиде? - строго спросил правитель. - Он обличил
своего врага? Он поведал, как они стремились убить друг друга?
- Мой господин, Саул не был столь разговорчив, даже приговор о смерти
не сделал его откровенным, - растерянно стал оправдываться Цофар.
- Нам нужно узнать как можно больше о том, что Саул замышлял против
Давида, собирался ли он убить Давида. Нам надо знать не только злодеяния
Саула и его коварные замыслы, нам надо знать все тайные преступления Давида,
все зло, что совершил Давид, - недовольным тоном выговорил правитель своему
советнику.
- Я говорил об этом судьям, мой повелитель, - начал оправдываться
Цофар, но они спешат, они идут на поводу у толпы.
Каверун метнул гневный взгляд на Иехемона, и тот сжался, словно хотел
уменьшиться в теле.
- Пусть писарь запечатлеет на пергаменте все, что вы узнали о Давиде, -
приказал Каверун, - и если пленник неохотно разжимает уста, заставьте его
быть более покладистым.
- Мы так и старались сделать, - нашелся Цофар, - мы объявили ему
жестокую казнь, мы хотели очистить его огнем, чтобы он стал сговорчивее. Он
теперь расскажет все, если хочет жить. Я еще не встречал человека, который
не хотел бы жить! Мы все сделаем. Давид будет обличен!
Каверун уже не слушал Цофара, он повернулся и подошел к паланкину,
тотчас нубийцы помогли ему забраться туда и возложили шесты на плечи.
Обнаженные по пояс, они были похожи на статуи идолов, вырезанные из мореного
дуба. В толпе еще не поняли, что произошло. Все стоя провожали паланкин
правителя, сопровождаемый стражниками. И когда процессия скрылась за
поворотом, и Цофар объявил, что волею правителя казнь откладывается, ибо
надо допросить с пристрастием Саула о скрытных деяниях Давида, вздох
разочарования пронесся над толпой. И лишь на лице одной женщины появилась
слабая улыбка, и Маттафия незаметно кивнул ей, как бы одобряя - не все еще
потеряно. И еще он увидел просветлевшее лицо Иегуды и оживление в рядах его
сторонников.
- Презренный, - крикнул Иехемон, - ты расскажешь все о гнусных делах
Давида, о вашей вражде, как ты замышлял убить его, как потом Давид по твоему
наущению предавал мучительной смерти невинных!
Маттафия молча смотрел на него безразличным взглядом. Уже
распростившийся с жизнью и вновь возвращенный к ней, он понимал, какая плата
требуется за это возвращение. Если он хочет жить, он должен предать Давида!
Давид ведь тоже предавал его. Но теперь он ищет спасения у Давида, и
посланец Зулуны уже скачет к Иерусалиму.
- Говори же! Или от радости у тебя распух язык? - выкрикнул
подскочивший почти вплотную Цофар.
- Ты прав, - миролюбиво ответил Маттафия, - жажда и ожидание смерти
иссушили, меня. Горе истерло память дней из моей головы. Почему и в чем я
должен обвинять другого царя?
Люди, стоявшие вокруг, не слушали их. Постепенно стало пустеть подножие
холма, ибо поняли все, что сегодня не дано им увидеть зрелище казни и не
дано бросить свой камень. Гора из выброшенных за ненадобностью камней росла
рядом с Маттафией. Судьи и стражники ждали повелений Цофара. Оставался еще
Элгос со своими служками. Не покинул холм и Иегуда. Он стоял в отдалении и
смотрел в небо. Сидела на траве Зулуна, закрыв лицо руками, чтобы никто не
видел ее слез. Иехемон злобно смотрел на Маттафию. Маттафия видел, как
дрожат обвисшие щеки старца.
- Ты думаешь, что спасся? - спросил Иехемон и, не ожидая ответа,
продолжал -Ты будешь казнен завтра. У тебя один путь спасти себе жизнь -
докажи, что Давид был кровавее тебя, что виною всех бедствий был он! Зачем
тебе щадить его? Вспомни, он клялся сохранить твое потомство, теперь он
предал всех смерти. Он не пощадил даже безропотного сына Ионафана! Ты знаешь
об этом?
И впервые за этот мучительный день почувствовал Маттафия, что силы
оставляют его. Ноги горели и налились тяжестью, сердце сжало. Он не хотел
верить словам Иехемона. Неужели погубил Давид убогого хромого Мемфивосфея -
сына Ионафана, сына самого близкого ему, Маттафии, человека? И закричал
Маттафия, обращаясь не к Иехемону, а воздев голову к небу: "Этого не могло
быть, Господи, ты не мог это допустить!" И упал он на землю, ибо судороги
сковали его тело, словно напала на него падучая, будто и вправду он был царь
Саул, которого одолевали злые духи. Ведь также корчился тот с пеной на
губах, не в силах подняться с земли.
Стражники подняли Маттафию. Совсем близко от себя он увидел Зулуну.
Глаза ее были расширены, руки дрожали. "Маттафия...Саул..." - повторяла она.
"Ничего я постараюсь выдержать," - прошептал он, видя перед собой ее
большие, полные слез глаза.
- Царя нельзя казнить без воли Господней! - сказал он.
-Тебя ждет встреча с Уру, - вкрадчиво сказал Цофар,- тебе ведь этого
хочется?
Иехемон и Элгос подошли к Цофару. Маттафия не вслушивался в их
разговор, его не страшила встреча с Уру, надо было выиграть время, надо было
дождаться. Ноги не держали его. Странники принялись связывать руки. Один из
них грубо оттолкнул Зулуну. Маттафия был бессилен что-либо сделать...
Ночь не принесла сна. Болели ноги, горели огнем подошвы. Сдавливало
сердце. Не хотелось верить, что теперь подвержен он, Маттафия, падучей
болезни, что не властен уже над своим телом. Говорят мудрецы, что не уйти
сыну от болезней отца. Также наверное и Саул мучился, падая на землю в
беспамятстве. И все же - любая болезнь ничто по сравнению со смертными
муками. И понимал Маттафия, что не сетовать надо на судьбу, а благодарить
Господа, что вчера отвел смерть. Силы для тела можно обрести, труднее
успокоить сердце. Тревожные мысли были не о себе. Зулуна пришла на судилище
одна, очевидно, сыновей нет в городе. Рахиль - пленница во дворце. За нее
страшно. Она не сможет постоять за себя, имя ее означает - овца, имя всегда
знамение судьбы. Печальны были мысли о ней Маттафии. И еще он думал о том,
что жизнь каждого человека зависит не только от него самого и от Господа, но
и от многих других людей. Когда стоишь один против гонителей, есть хотя бы
преимущество - жертвуешь только своей жизнью, когда за спиной близкие -
становишься уязвимым.
В темноте всю ночь он шептал молитвы, Господь был его единственной и
последней надеждой на спасение. Сон сморил Маттафию лишь под утро, на
рассвете. И был дан отдых его душе ненадолго. Был разбужен Маттафия криками
и топотом ног. Суета стояла во дворце. Перекликались стражники, искали
кого-то. Маттафия поднялся и подошел к дверям, прижался к ним вплотную,
пытаясь услышать, чем вызвана паника. Из обрывков слов, из несвязных
выкриков он понял, что ночью кто-то убежал из дворца.
Внезапно двери распахнулись. Маттафия отскочил и сел на циновку.
Четверо стражников вошли в помещение.
- Здесь ее нет! - крикнул один из них.
- Стража стояла у дверей всю ночь, она не могла проникнуть сюда, -
отозвался другой. - Каверун повелел осмотреть все покои!
И они столь же быстро как и вошли, покинули его тюрьму-опочивальню, не
обращая на него никакого внимания.
Топот ног за дверью не стихал, и мелькнула догадка - все это связано с
Рахилью. И эта догадка подтвердилась, когда он услышал, как Цофар
пронзительно кричит, обвиняя ночную стражу:
- Бездельники, даром поедающие хлеб, если не найдете ее, подвергну всех
бичеванию! Смазливая девица обвела всех вокруг пальца! Берегитесь гнева
Каверуна!
И теперь все эти крики, вся суета во дворце наполнили радостью его
измученную душу. У Рахили быстрые ноги, если она вырвалась из дворцовой
клетки, ее не поймать. Да спасет тебя Господь, возлюбленная, несколько раз
повторил он. Ему виделось, как бежит она по росной траве, бежит в горы, на
далекие пастбища. Рыжекудрая, смеющаяся Рахиль. Мед источают ее уста, ее
кожа нежна, как ангельские голоса. Лицо ее озаряет внутренний свет. Она
никого в жизни не обидела. Она никому не будет принадлежать, кроме него,
Маттафии. Он вспомнил, как подарил ей медное зеркальце. И как подолгу она
любила всматриваться в полированную поверхность, и обнимала его, Маттафию, и
говорила - давай посмотримся вместе, ей нравилось, что там, в полированном
медном овале, они соединены. Она чиста, как вода в роднике, пальцы ее нежны,
как дуновения ветра. Дано ли ему, Маттафии, хотя бы один раз перед смертью
свидеться с ней? Об этом можно было только мечтать. Он молил Господа об
одном - пусть явится Рахиль хотя бы во сне. Зулуна и Рахиль - две женщины,
объединенные его любовью, благословенные между женами, даны были ему
Господом, и человеку, испытавшему счастье любви, не страшно умирать...
К полудню суета во дворце улеглась. Ему принесли жидкую похлебку и
сухие лепешки, дали еще и чашу с гранатовым соком. Смертников так не кормят,
подумал он. Он поел и почувствовал, что силы возвращаются к нему. Страхи,
рожденные бессонной ночью, были позади.
Вечером вошел к нему Цофар, один, без стражников. Вид его был угрюм, и
узкое лицо его, казалось, стало еще тоньше. Он постоянно оглядывался, словно
боялся кого-то. И, наверное, чтобы откинуть, подавить эту боязнь, стал
кричать:
- Тебе оставили жизнь, чтобы ты вспомнил все злодеяния Давида! Ты готов
поведать о них! Я вызову человека, который быстро сможет записать все...
- О каких злодеяниях хочет услышать мой господин? - Маттафия недоуменно
пожал плечами.
- Правителя интересует все. Каверун хочет, чтобы ты начал с подлого
убийства Голиафа, чтобы ты рассказал, как обольстил тебя хитроумный отрок,
чтобы ты рассказал, как вы вместе предавали жестоким пыткам плененных вами
воинов. Ты должен вспомнить имена замученных!
- Давид не был способен на подлости, в начале пути он был не воином, он
был сочинителем ...
- Не способен на подлость? - возмутился Цофар.- Ты все готов простить
ему. Он уничтожил твой род, и ты хочешь защитить его? Твоя жизнь зависит от
того, что ты вспомнишь. Ты это понимаешь?
И опять увидел Меттафия не только гнев в глазах Цофара, но и
затаившийся там страх.
- Я не верю, что Давид убил всех, принадлежащих к дому Саула, он не мог
этого сделать. Он дал клятву Саулу, - твердо сказал Маттафия.
- Каждый властитель поступил бы подобно Давиду. Сыновья и внуки Саула в
любое мгновение могут стать предводителями тех, кто захочет отнять власть у
Давида. Если бы ты, царь Саул, сейчас попал в руки Давида, с тобой не
церемонились как здесь, тебя прикончили бы в первый же миг! - сказал Цофар.
- Саул и Давид любили друг друга, ты не поймешь этого, мой господин, -
- Пусть поведает нам царь Израиля, если он не виновен и исполнял
повеление Господа и пророка Самуила, мы можем отменить огонь очищающий
тогда. И судить нам надо не его, Саула, а Бога Израиля и его священников,
тех, кто уверовал в него, даже находясь под покровительством и защитой
Рамарука. Пусть отречется от своего Бога, если хочет умереть без мучений! -
вкрадчиво вглядываясь в Маттафию, произнес Элгос.
И вздрогнул Маттафия, будто по щеке ударили его. Никогда и никто из
сынов Израиля не отрекался от единого превечного Бога. И жестоко карал
Господь потерявших веру в далекие годы. Тогда были сомневающиеся и
нечестивые. Но сейчас, по прошествии стольких лет, в которые явил свое
могущество Господь, даже мысль об отречении страшна. Теряли веру в прошлом,
когда бежали из Египта. Удалился Моисей на гору Синайскую заключать завет с
Господом, не выдержали - разуверились, создали себе золотого тельца -
рукотворного идола, и была за то кара Божья - земля разверзлась перед
отступниками! Ему ли, Маттафии, предавать Господа своего! И взглянул
Маттафия с презрением на судий, и сказал твердо:
- На Господа всесильного уповаю и уповать буду, пусть дано мне принять
смерть, но от каждого его слова не отступлюсь, неисповедимы его пути и
повеления его мне дороже жизни. Приму любую кару с именем его на устах!
Иегуда посмотрел на него с одобрением. Да и судьи не могли ничего
возразить. Страшен суд мирской, но не должен человек отрекаться от своей
веры. Спасая тело, потерять душу - что может быть ужаснее. Но встрепенулся
Элгос, не желал он, чтобы нашлись сочувствующие царю, и сказал он:
- Господь приказал истребить амаликитян - ты истребил. Господь прикажет
тебе спалить наш город - и ты свершишь это?
- Я буду молить его смилостивиться над вами, - ответил Маттафия, - я
вымолю пощаду для гонимых, как вымолил Авраам пощаду для благочестивого
Лота!
- Почему же ты не сумел вымолить пощаду для амаликитян? - вмешался
Иехемон. - Ты не пощадил никого, потому что жаждал крови?
- Был послан Ионафан к Агагу, было сделано все, чтобы предотвратить
кровопролитие, - ответил Маттафия, - были спасены кенеяне. Израиль вышел на
битву. Мог и Агаг приготовиться к сражению и вывести своих воинов нам
навстречу, чтобы защитить свой народ. Но сладострастие и бездумность
погубили его. Испокон веков сражаются друг с другом племена и народы, не
может царь отвечать за всех убиенных. Пусть свидетельствует кто-либо, что
царь сам убивал детей и женщин - не найдется такого на земле Ханаанской!
Иехемон усмехнулся, огладил свою клочковатую бороду, посмотрел с
презрением на Маттафию. Дерзость царя смешила его. Свидетели злодейств были,
Иехемон вчера подробно расспросил каждого из них. Был некий Геф, который
утверждал, что самолично видел, как Саул, похваляясь силой своей, отрубал
руки пленникам, а потом зарывал пленных в землю по плечи так, чтобы торчала
только голова, и давил эти головы колесницами. И отыскал Иехемон глазами
этого Гефа, и дал ему знак. Вышел перед людьми неизвестный в городе
гаваонитянин, был он рыжебород и подвижен, шел он, пританцовывая, словно
земля отталкивала его.
- Поведай нам Геф, сын Нахана, - обратился к нему Иехемон, - какие муки
испытал ты?
- Память о них разрывает сердце, - он говорил быстро, словно
проглатывал слова, - я выскочил из огражденного поля, словно змея, скользнул
я между стражниками. Воины Саула, как и говорил я тебе раньше, оградили
проклятое поле веревками, и все оно было усеяно головами моих
единоплеменников, закопанных в землю по горло. Душераздирающие смертные
крики оглашали поле. Я затаился за грудой камней и слился с травой. До сих
пор сердце мое горит огнем, когда вспоминаю весь ужас содеянного. Восседал
на колеснице Саул, и кони топтали человеческие головы, и те трескались, как
орехи. Колеса проезжали по ликам. А тех, кого миновала сия участь, добивали
мечами, и сам Саул отрубил головы у двенадцати несчастных!
Последние слова Гефа потонули в нарастающем шуме, крики возмущения и
проклятия убийце раздавались со всех сторон. И когда Иегуда попытался задать
вопросы Гефу, ему не дали говорить. Теперь гнев собравшихся обрушился не
только на ненавистного царя, досталось и Иегуде, и тем немногочисленным
сынам Израиля, которые столпились около своего старейшины.
- Изгнать их из города, - кричали из толпы, - они все тайные сторонники
Саула. Иврим не место среди гонимых! Их руки в крови! Они тайно призовут
Давида! Они продадут наш город царям-убийцам!
Страсти накалялись. Казалось, вот-вот нетерпеливые жители города
кинутся на пленника и растерзают его. Иехемон повелел стражникам стать у
подножья холма и не допускать на холм никого без его разрешения. Достигшее
середины небесного свода солнце нещадно палило. Жар его лучей подогревал
растущее нетерпенье. К тому же многие успели хлебнуть пьянящего шекера и
жаждали зрелища скорой расправы.
Маттафия смотрел на озлобленные лица, на раздираемые в крике рты, и
понимал, что никакие его доводы не будут услышаны и поняты. Кому и что он
хотел доказать? Любая ложь, чернящая Саула, здесь будет принята за истину.
Он не знал, было ли то, о чем говорил Геф, где это произошло... Мог ли Саул,
обычно милосердный к пленникам, так жестоко уничтожить их? В горле у
Маттафии пересохло, ноги налились тяжестью. Он пожинал то, что посеял, он
сознательно пошел на это, а получил не оправдание Саула, а взрыв неистовой
злобы. Он опасался, что теперь не только он лишится жизни, будут и другие
жертвы, пострадает община евреев. Он не знал, чем сейчас может им помочь.
Злобное марево окутывало его, со всех сторон - ненавидящие его взгляды
жителей. Вот-вот сомкнется кольцо, бросятся на него безоруженного,
бессильного дать отпор. Он увидел, как привстали люди со своих мест, и
приготовился к самому худшему. Однако страх его был преждевременным. Это
просто подошли новые зрители, искали место, протискивались поближе к холму.
Среди них было и несколько женщин. Он увидел Зулуну, она, перехватив его
взгляд, часто закивала, и он понял, что просьба его исполнена, и через
несколько дней Давид будет знать о происходящем. Это придало ему силы, и
стараясь преодолеть выкрики, он стал защищаться. Он просил, он требовал,
чтобы свидетельствующий против Саула Геф поведал, где происходило убийство
пленных. Геф назвал место близ города Лево-Хамит. Город этот был расположен
на севере, за Дамаском. Никогда воины Саула не достигали этих мест, город
этот был завоеван позже, при Давиде.
Иехемон первым понял промашку, стал объяснять, что в земле Ханаанской
есть города, называемые одинаково. Цофар налился краской, накинулся на
судей: почему осуждаемый задает вопросы, кто дозволил оскорблять
пострадавших. Иехемон смутился, стал кричать на Маттафию: "На твоем месте не
задавать вопросы надо, а пасть на колени и покаяться перед людьми, и
благодарить суд, если обречет тебя на скорую смерть от меча, которой ты не
достоин!"
Голос Иехемона тонул в многочисленных выкриках толпы. Казалось, шум
ничем нельзя было унять. И тогда Цофар дал знак стражникам, и те затрубили в
шофары, призывая к порядку. Звуки шофаров перекрывали весь шум, они были
пронзительны и резки. И когда они смолкли, в наступившей тишине послышались
слова Маттафии. Иехемон ничем уже не мог запугать его, Маттафия сам защищал
себя и Саула.
- Сколько же лет было тому, кто видел жестокое истребление пленных?
Пусть двадцать - тогда равны наши года. Но кто сейчас скажет, что мы равны в
возрасте, чьи глаза могут обмануться!
- Он хочет запутать суд! - недовольно выкрикнул Цофар.
Но судьи уже перешептывались друг с другом, ибо слова Маттафии посеяли
в них сомнения. Тот, кого звали Гефом, был молод, в годы царствия Саула он
вряд ли появился на свет, он не мог быть свидетелем того, что не дано было
ему видеть.
- Это все уловки, Саул всегда был изворотлив, - продолжал возмущаться
Цофар.
- Годы оставляют след на лике человека, но это случается не всегда, -
поддержал его Иехемон, - тот, кто мирно пасет стада в горах и не обременен
заботами, избавлен богами от старости... Тот, кто живет в сытости, кому маги
и кудесники готовят снадобья, тот тоже избегает печати лет. Вглядитесь в
злодея Саула, он тоже не так уж стар, на его лице печать свершенных
злодеяний, но нет печати старости. Дайте ему меч, и он опять будет рубить
головы, и рука его не дрогнет. Есть несправедливость в мире: одним, и среди
них полно праведников, дана быстрая старость и немощность, а другим, среди
которых и злодеи, дарованы долгие годы без старения. Но расплаты богов не
минует никто!
- О какой старости говорите, мой Цофар, - брюзгливо промолвил Элгос, -
злодеи не подвержены течению лет, кровь жертв напитывает их тело?
Судьи о чем-то переговаривались. Маттафия слышал отдельные слова. Можно
было понять, что судей не убедили свидетельства Гефа. Говорили, что надо
отыскать старика-еврея, признавшего Саула, Они хотели, чтобы было
предъявлено главное обвинение - убийство священников в Номве. В спор
вмешался Элгос. Подошел Цофар, стал обвинять судей в беззубости. "Народ
растерзает вас вместе с Саулом," - пригрозил советник. Они еще о чем-то
посовещались и вытолкнули из своих рядов низенького горбатого старика. Голос
у него оказался столь громкий, что буквально оглушал рядом стоящих.
- Слушайте все! -проревел он. - Злодей изобличен! Будет казнь! Вы
должны решить какую казнь избрать. Совет судей предлагает, если согласны,
забить его камнями, чтобы каждый мог бросить свой камень, каждый, кто хочет
отомстить убийце!
И со всех сторон раздались крики одобрения. Сначала это были отдельные
голоса, потом они слились в общий раскат и хором уже слаженно повторяли:
"Казнить! Казнить! Казнить!" Многие повскакивали со своих мест, в руках
амаликитян появились камни.
Крики буквально оглушали. Маттафия в душе своей обратился к Господу,
понимая, что более не у кого искать защиты и бесполезно просить милости у
разъяренной толпы. Да и не унизился бы никогда до мольбы о пощаде. Он видел,
как рвется к нему 3улуна, как удерживают ее женщины, он сжал кулак, стал
махать ей, она должна понять, что ничем не сможет помочь, что рискует
жизнью, которая нужна не только ей, нужна сыновьям и Рахили. Его самого
смерть не страшила. Обидно было, что ничего не получилось из задуманного,
что не сумел ничего доказать, не сумел и малой доли сказать того, о чем
думал все эти дни. Он понимал, что осудить может только Господь, осудить или
оправдать, и суд его вершится в душе каждого. Велики rpexи царя, и не меньше
грехи у любого смертного, нет на земле безгрешных людей. Он понимал, что
пришел его час, записанный в книге судеб, что его ждет иной Высший суд, и
оборвется жизнь тела, а что предстоит испытать душе - то неведомо. Тело уже
не защитить. Он не раз смотрел в глаза смерти, он знал, как уязвим и хрупок
человек, как легко протыкает меч живот, как растрескивается голова от удара
камня, смерть была обыденным явлением в его жизни. Смерть в бою - привычной,
даже незаметной, о ней не думал, когда опьяненный общим азартом, врывался в
ряды врагов, разил мечом и отражал удары. Или ты врага - или он тебя. Если
охватит дрожь, если ослабеют колени, если побежишь - обязательно настигнет
копье в спину или стрела вонзится в горло. И твой крик никто не услышит, он
потонет в других смертных криках. И потому ты должен не думать о смерти, ты
должен победить или пасть смертью воина. Он всегда сражался в первых рядах,
и всегда судьба хранила его, и даже в самых безвыходных положениях, когда
окружен врагами, когда кровь сочится из ран, и тело покидают силы, вдруг
приходила помощь. Но теперь ждать помощи было неоткуда.
Оставалось только, пока не связали руки, умереть так, чтобы вместе с
тобой попали в подземное царство и твои мучители. Вцепиться в тонкое горло
Цофара и крикнуть: "Вспомни, я тебя помиловал один раз! Ты оказался мерзким
вором! Тебе не место на земной тверди!" И сжимая горло, потребовать:
"Признавайся во всем, ты похитил алмаз и убил невинного!" И расправившись с
ним, ногой в пах уложить вертлявого Гефа, чтобы корчился в пыли, чтобы
просил пощады и кричал: "Я лгал! Меня заставили лгать!" Начнется паника, все
ринутся к вершине холма - и тогда надежда на быстроту ног - но увы ноги
обожжены. Стоять тяжело, они не способны с силой оттолкнуться от земли. Да и
годы уже не те. Не надо суетиться перед глазами смерти...
А смерть была уже рядом. Начали готовить место для казни, стражники
укрепляли столб, разыскивали веревки, крики нетерпения в толпе не
прекращались. Арияд подскочил к стражникам. Стал торопить. Похоже, что его
никто уже не слушал. Глаза налиты бешенством, за пазухой камень,
приготовленный заранее.
И вдруг все смолкло. Словно Господь мановением своей длани остановил
всякое движение и замкнул всем уста. И показалось, что даже солнце застыло в
вышине, как в той битве, когда Иисус Навин сражался с войском пяти царей
Ханаана в пятницу, и битва затянулась, и могла быть осквернена убийствами
суббота. И по слову Господню: "Стой солнце над Гаваоном, и Луна над долиною
Аиалонской!" - стояло солнце среди неба и не спешило к западу, пока не были
повержены все враги. "Жив Господь, - произнес в душе своей Маттафия, - и
пусть будет все по его воле!" И уверовал Маттафия, что застыли часы его
жизни, что будут длиться века эти последние его мгновения. И остановлено
солнце, чтобы дать вдоволь надышаться воздухом, чтобы запомнил и впитал он в
себя этот полуденный жар, эту густую зелень садов, эти беспощадные глаза
людей, ждущих его казни. И вдруг он увидел, что они отвратили от него свой
взгляд, и головы их повернуты в сторону дороги, идущей от дворца.
Там, из-за поворота, появился отряд дворцовой стражи, кожаные щиты были
надеты на руки, и когда стражники дружно взмахивали руками, казалось, что
движется по дороге гусеница, превращающаяся в бабочку, машет крыльями и
хочет взлететь. И что-то красное колыхалось внутри ее. То был паланкин, и
ярче самой волшебной дворцовой птицы был атласный шатер его. Паланкин этот
несли четыре нубийских негра. Перед самым холмом строй стражников
рассыпался, и негры осторожно пронесли паланкин через расступившуюся толпу
на вершину холма. И когда сошел на землю из паланкина великий правитель
города Каверун, отовсюду раздались возгласы, славящие его мудрость и силу. И
были уверены все, что правитель прибыл к началу казни, и наконец свершится
то, чего ждали с нетерпением.
Каверун брезгливо поморщился и пальцем поманил к себе старейшину судей
Иехемона. И тот, низко склонившись перед правителем, стал объяснять, что
судьи все как один, решили приговорить царя Саула к смерти, что все готово
для казни, и каждому будет дано право бросить камень в ненавистного царя.
Каверун молча выслушал Иехемона и подозвал к себе Цофара.
- Что поведал Саул о Давиде? - строго спросил правитель. - Он обличил
своего врага? Он поведал, как они стремились убить друг друга?
- Мой господин, Саул не был столь разговорчив, даже приговор о смерти
не сделал его откровенным, - растерянно стал оправдываться Цофар.
- Нам нужно узнать как можно больше о том, что Саул замышлял против
Давида, собирался ли он убить Давида. Нам надо знать не только злодеяния
Саула и его коварные замыслы, нам надо знать все тайные преступления Давида,
все зло, что совершил Давид, - недовольным тоном выговорил правитель своему
советнику.
- Я говорил об этом судьям, мой повелитель, - начал оправдываться
Цофар, но они спешат, они идут на поводу у толпы.
Каверун метнул гневный взгляд на Иехемона, и тот сжался, словно хотел
уменьшиться в теле.
- Пусть писарь запечатлеет на пергаменте все, что вы узнали о Давиде, -
приказал Каверун, - и если пленник неохотно разжимает уста, заставьте его
быть более покладистым.
- Мы так и старались сделать, - нашелся Цофар, - мы объявили ему
жестокую казнь, мы хотели очистить его огнем, чтобы он стал сговорчивее. Он
теперь расскажет все, если хочет жить. Я еще не встречал человека, который
не хотел бы жить! Мы все сделаем. Давид будет обличен!
Каверун уже не слушал Цофара, он повернулся и подошел к паланкину,
тотчас нубийцы помогли ему забраться туда и возложили шесты на плечи.
Обнаженные по пояс, они были похожи на статуи идолов, вырезанные из мореного
дуба. В толпе еще не поняли, что произошло. Все стоя провожали паланкин
правителя, сопровождаемый стражниками. И когда процессия скрылась за
поворотом, и Цофар объявил, что волею правителя казнь откладывается, ибо
надо допросить с пристрастием Саула о скрытных деяниях Давида, вздох
разочарования пронесся над толпой. И лишь на лице одной женщины появилась
слабая улыбка, и Маттафия незаметно кивнул ей, как бы одобряя - не все еще
потеряно. И еще он увидел просветлевшее лицо Иегуды и оживление в рядах его
сторонников.
- Презренный, - крикнул Иехемон, - ты расскажешь все о гнусных делах
Давида, о вашей вражде, как ты замышлял убить его, как потом Давид по твоему
наущению предавал мучительной смерти невинных!
Маттафия молча смотрел на него безразличным взглядом. Уже
распростившийся с жизнью и вновь возвращенный к ней, он понимал, какая плата
требуется за это возвращение. Если он хочет жить, он должен предать Давида!
Давид ведь тоже предавал его. Но теперь он ищет спасения у Давида, и
посланец Зулуны уже скачет к Иерусалиму.
- Говори же! Или от радости у тебя распух язык? - выкрикнул
подскочивший почти вплотную Цофар.
- Ты прав, - миролюбиво ответил Маттафия, - жажда и ожидание смерти
иссушили, меня. Горе истерло память дней из моей головы. Почему и в чем я
должен обвинять другого царя?
Люди, стоявшие вокруг, не слушали их. Постепенно стало пустеть подножие
холма, ибо поняли все, что сегодня не дано им увидеть зрелище казни и не
дано бросить свой камень. Гора из выброшенных за ненадобностью камней росла
рядом с Маттафией. Судьи и стражники ждали повелений Цофара. Оставался еще
Элгос со своими служками. Не покинул холм и Иегуда. Он стоял в отдалении и
смотрел в небо. Сидела на траве Зулуна, закрыв лицо руками, чтобы никто не
видел ее слез. Иехемон злобно смотрел на Маттафию. Маттафия видел, как
дрожат обвисшие щеки старца.
- Ты думаешь, что спасся? - спросил Иехемон и, не ожидая ответа,
продолжал -Ты будешь казнен завтра. У тебя один путь спасти себе жизнь -
докажи, что Давид был кровавее тебя, что виною всех бедствий был он! Зачем
тебе щадить его? Вспомни, он клялся сохранить твое потомство, теперь он
предал всех смерти. Он не пощадил даже безропотного сына Ионафана! Ты знаешь
об этом?
И впервые за этот мучительный день почувствовал Маттафия, что силы
оставляют его. Ноги горели и налились тяжестью, сердце сжало. Он не хотел
верить словам Иехемона. Неужели погубил Давид убогого хромого Мемфивосфея -
сына Ионафана, сына самого близкого ему, Маттафии, человека? И закричал
Маттафия, обращаясь не к Иехемону, а воздев голову к небу: "Этого не могло
быть, Господи, ты не мог это допустить!" И упал он на землю, ибо судороги
сковали его тело, словно напала на него падучая, будто и вправду он был царь
Саул, которого одолевали злые духи. Ведь также корчился тот с пеной на
губах, не в силах подняться с земли.
Стражники подняли Маттафию. Совсем близко от себя он увидел Зулуну.
Глаза ее были расширены, руки дрожали. "Маттафия...Саул..." - повторяла она.
"Ничего я постараюсь выдержать," - прошептал он, видя перед собой ее
большие, полные слез глаза.
- Царя нельзя казнить без воли Господней! - сказал он.
-Тебя ждет встреча с Уру, - вкрадчиво сказал Цофар,- тебе ведь этого
хочется?
Иехемон и Элгос подошли к Цофару. Маттафия не вслушивался в их
разговор, его не страшила встреча с Уру, надо было выиграть время, надо было
дождаться. Ноги не держали его. Странники принялись связывать руки. Один из
них грубо оттолкнул Зулуну. Маттафия был бессилен что-либо сделать...
Ночь не принесла сна. Болели ноги, горели огнем подошвы. Сдавливало
сердце. Не хотелось верить, что теперь подвержен он, Маттафия, падучей
болезни, что не властен уже над своим телом. Говорят мудрецы, что не уйти
сыну от болезней отца. Также наверное и Саул мучился, падая на землю в
беспамятстве. И все же - любая болезнь ничто по сравнению со смертными
муками. И понимал Маттафия, что не сетовать надо на судьбу, а благодарить
Господа, что вчера отвел смерть. Силы для тела можно обрести, труднее
успокоить сердце. Тревожные мысли были не о себе. Зулуна пришла на судилище
одна, очевидно, сыновей нет в городе. Рахиль - пленница во дворце. За нее
страшно. Она не сможет постоять за себя, имя ее означает - овца, имя всегда
знамение судьбы. Печальны были мысли о ней Маттафии. И еще он думал о том,
что жизнь каждого человека зависит не только от него самого и от Господа, но
и от многих других людей. Когда стоишь один против гонителей, есть хотя бы
преимущество - жертвуешь только своей жизнью, когда за спиной близкие -
становишься уязвимым.
В темноте всю ночь он шептал молитвы, Господь был его единственной и
последней надеждой на спасение. Сон сморил Маттафию лишь под утро, на
рассвете. И был дан отдых его душе ненадолго. Был разбужен Маттафия криками
и топотом ног. Суета стояла во дворце. Перекликались стражники, искали
кого-то. Маттафия поднялся и подошел к дверям, прижался к ним вплотную,
пытаясь услышать, чем вызвана паника. Из обрывков слов, из несвязных
выкриков он понял, что ночью кто-то убежал из дворца.
Внезапно двери распахнулись. Маттафия отскочил и сел на циновку.
Четверо стражников вошли в помещение.
- Здесь ее нет! - крикнул один из них.
- Стража стояла у дверей всю ночь, она не могла проникнуть сюда, -
отозвался другой. - Каверун повелел осмотреть все покои!
И они столь же быстро как и вошли, покинули его тюрьму-опочивальню, не
обращая на него никакого внимания.
Топот ног за дверью не стихал, и мелькнула догадка - все это связано с
Рахилью. И эта догадка подтвердилась, когда он услышал, как Цофар
пронзительно кричит, обвиняя ночную стражу:
- Бездельники, даром поедающие хлеб, если не найдете ее, подвергну всех
бичеванию! Смазливая девица обвела всех вокруг пальца! Берегитесь гнева
Каверуна!
И теперь все эти крики, вся суета во дворце наполнили радостью его
измученную душу. У Рахили быстрые ноги, если она вырвалась из дворцовой
клетки, ее не поймать. Да спасет тебя Господь, возлюбленная, несколько раз
повторил он. Ему виделось, как бежит она по росной траве, бежит в горы, на
далекие пастбища. Рыжекудрая, смеющаяся Рахиль. Мед источают ее уста, ее
кожа нежна, как ангельские голоса. Лицо ее озаряет внутренний свет. Она
никого в жизни не обидела. Она никому не будет принадлежать, кроме него,
Маттафии. Он вспомнил, как подарил ей медное зеркальце. И как подолгу она
любила всматриваться в полированную поверхность, и обнимала его, Маттафию, и
говорила - давай посмотримся вместе, ей нравилось, что там, в полированном
медном овале, они соединены. Она чиста, как вода в роднике, пальцы ее нежны,
как дуновения ветра. Дано ли ему, Маттафии, хотя бы один раз перед смертью
свидеться с ней? Об этом можно было только мечтать. Он молил Господа об
одном - пусть явится Рахиль хотя бы во сне. Зулуна и Рахиль - две женщины,
объединенные его любовью, благословенные между женами, даны были ему
Господом, и человеку, испытавшему счастье любви, не страшно умирать...
К полудню суета во дворце улеглась. Ему принесли жидкую похлебку и
сухие лепешки, дали еще и чашу с гранатовым соком. Смертников так не кормят,
подумал он. Он поел и почувствовал, что силы возвращаются к нему. Страхи,
рожденные бессонной ночью, были позади.
Вечером вошел к нему Цофар, один, без стражников. Вид его был угрюм, и
узкое лицо его, казалось, стало еще тоньше. Он постоянно оглядывался, словно
боялся кого-то. И, наверное, чтобы откинуть, подавить эту боязнь, стал
кричать:
- Тебе оставили жизнь, чтобы ты вспомнил все злодеяния Давида! Ты готов
поведать о них! Я вызову человека, который быстро сможет записать все...
- О каких злодеяниях хочет услышать мой господин? - Маттафия недоуменно
пожал плечами.
- Правителя интересует все. Каверун хочет, чтобы ты начал с подлого
убийства Голиафа, чтобы ты рассказал, как обольстил тебя хитроумный отрок,
чтобы ты рассказал, как вы вместе предавали жестоким пыткам плененных вами
воинов. Ты должен вспомнить имена замученных!
- Давид не был способен на подлости, в начале пути он был не воином, он
был сочинителем ...
- Не способен на подлость? - возмутился Цофар.- Ты все готов простить
ему. Он уничтожил твой род, и ты хочешь защитить его? Твоя жизнь зависит от
того, что ты вспомнишь. Ты это понимаешь?
И опять увидел Меттафия не только гнев в глазах Цофара, но и
затаившийся там страх.
- Я не верю, что Давид убил всех, принадлежащих к дому Саула, он не мог
этого сделать. Он дал клятву Саулу, - твердо сказал Маттафия.
- Каждый властитель поступил бы подобно Давиду. Сыновья и внуки Саула в
любое мгновение могут стать предводителями тех, кто захочет отнять власть у
Давида. Если бы ты, царь Саул, сейчас попал в руки Давида, с тобой не
церемонились как здесь, тебя прикончили бы в первый же миг! - сказал Цофар.
- Саул и Давид любили друг друга, ты не поймешь этого, мой господин, -