Глушкин О. Саул и Давид

сердце. С малых лет возлюбил он удел пастухов, убегал на дальние пастбища, в
росные травы, где можно было вволю играть на самодельной дудочке, слушать
пение птиц, глядеть в доверчивые и полные любви овечьи глаза, подносить
безропотных и беззащитных ягнят к сосцам овец, прижимать агнцев к груди и
чувствовать, как испуганно колотится их сердце.
И вот пришел долгожданный отец, но не взошел в дом свой, а попал в
заточение, ибо ложно принят за царя Саула, и грозит отцу погибель, и теперь
не отец может защитить дом и свою жизнь, а дано это свершить ему, Амасии.
Должен он обо всем поведать в Иерусалиме Фалтию, и коли не найдет брата, то
нужно самому пробраться в царский дворец и искать милости у Давида
Все страшились могущественного царя, а когда поведал пастухам он,
Амасия, что видел Давида - не поверили ему. Ибо стал он доказывать, что
вовсе и не страшен царь. И что подарил этот царь ему, Амасии, флейту. И
смеялись пастухи: вот, мол, выдумщик какой, лишь бы похвастаться - царским
дружком был...
А ведь он, Амасия, не единожды видел Давида, он говорил с царем,
царская рука гладила его волосы. И не помнит он ничего устрашающего в облике
царя - и добротой были наполнены голубые глаза, и рыжие кудри и рыжая
борода, словно цветистые лилии обрамляли лицо. И рука у царя была не такая
жесткая как у отца; помнит он, Амасия, тепло царской ладони и то, как долго
стояли они подле Сихемских ворот в Иерусалиме, и солнце играло на медных
полосах, скрепляющих дубовые брусья. Спросил тогда Давид про Амасию у
Зулуны: "Это твой сын?" И ответила Зулуна: " Я различий не делаю, Фалтия ты
стремишься отнять у меня, а этого не отдам!" И сказал тогда Давид: " От
воина рождается воин, и ты можешь гордиться Фалтием!" " Но этот не будет
воином!" - сказала Зулуна. И Давид положил ладонь на голову его, Амасии, и
сказал: " Волосы горят золотом, его любит солнце, приходи, я подарю флейту!"
И ответила Зулуна: "Не войдем в дом твой!"
И удивило тогда Амасию, что всегда и со всеми любезная Зулуна так резко
говорила с царем. Но флейта все же появилась в доме, ее принес стражник из
дворца. Чудесные звуки можно было извлекать из нее, заслушивались все на
улицах иерусалимских, когда играл на ней. Но когда вернулся отец из
очередного похода, сказал: "Надобно тебе, Амасия, научиться стрелы выпускать
в цель, большой ты уже, не для тебя эти царские забавы, оставь свою
никчемную флейту!"
Казался отец великаном, поднимал Амасию на вытянутых руках к потолку,
кружил и смеялся. Учил отец, что мужчина должен уметь постоять за себя и
своих близких, что должен смолоду крепить свои мышцы, показывал, как нужно
защищаться и давать отпор в случае нападения. Фалтий боролся с отцом
отчаянно, нападал, не хотел сдаваться. Он, Амасия, сразу сникал, терялся,
падал и плакал. Зато было весело, когда они ходили на берег потока Кедрон,
омывались там прохладной водой, жарили мясо на вертеле, пели песни. И тогда
доставал Амасия свою флейту, сохраненную несмотря на запрет отца, и смолкали
и отец, и Фалтий, и становились задумчивыми их лица, и просили они играть
еще и еще...
И потом, когда пришлось покинуть Иерусалим, когда стал он, Амасия,
пасти овец на склонах ливанских гор, пригодилось ему умение извлекать из
флейты протяжные трели, ибо за это возлюбили его пастухи и всегда старались
защитить и не давали никому в обиду отрока, растущего без отца. И когда
истерлась и уже перестала звонко звучать флейта, сделал Амасия по ее подобию
себе дудочку...
Никогда отец не нуждался ни в чьей защите, не было равного ему силой во
всем Иерусалиме, и повсюду говорили о том, как храбро поражал он в битвах
своих врагов, так говорили - пока не исчез он, не вернулся из похода, и
тогда ожили клеветники и завистники и начали поносить его. Но ни слова
против отца не было сказано в доме, и никогда даже и подумать не мог Амасия,
что придется ему спасать того, в ком были все силы и мощь, какие мог послать
Господь одному человеку.
И глядя с тоской на мутные воды Иордана, старался Амасия подавить страх
и сомнения, и знал он, что нету ему возврата домой, а предстоит изыскать
кратчайший путь к Иерусалиму. Молил он Господа послать спасение, укрепить
силы и дать избежать врагов, покушающихся на жизнь путников, и никогда не
оставлять в беде. И услышал его Господь. Ибо затрещали прибрежные кусты, и
вышел к реке человек, высокий, в поношенных обветшалых одеждах и так
поросший густым седым волосом, что поначалу и не человеком он показался, а
духом вод иорданских. И смотрел он так пристально, что не дано было,
наверное, никому вынести такой его взгляд.
- Кто ты? Не демон ли зла? - испуганно спросил Амасия.
- Не страшись меня, отрок, - ответил старик, и голос у него был зычный,
раскатистый, - я правду взыскую! И иду я от Дана к Иерусалиму, чтобы
припасть к Ковчегу завета и там вознести молитву Господу.
И исчез страх у Амасии, понял он, что послал ему Господь надежного
попутчика. И когда спросил старик, куда идет Амасия и как его зовут, то
открылся Амасия почти во всем, но ничего не стал объяснять про отца своего,
сказал только, что должен его спасти и спасение для отца отыскать можно лишь
в Иерусалиме. И спросил Амасия у старика, как
того зовут, и ответил старик:
- Зови меня просто Левит. Ибо что тебе в имени моем, которое я и сам
забывать стал. Колено мое Левино и нету ему наделов в земле Ханаана, и этому
колену доверено служение Господу - это колено священников и пастырей...
И предложил Левит вернуться в долину Изреельскую и оттуда выйти на
царскую дорогу. Спросил его Амасия, сколько дней надо, чтобы одолеть по этой
дороге путь до Иерусалима. И когда ответил Левит, что более пяти, то
осунулось лицо у Амасии, и долго стоял он молча, понурив голову. И увидев
его тоску, сказал Левит:
- Нет горя, которое нельзя преодолеть, коли свято веришь в Господа
Бога, и угоден Господу отрок, оберегающий отца своего!
И объяснил Левит, что можно достичь Иерусалима за более короткий срок,
если взять себе в сподвижники быстрые воды Иордана. И принялись они за
работу, и решили успеть до заката солнца подыскать крепкие стволы деревьев,
срубить их и связать валявшейся на берегу сетью и лозой - сделать себе
надежный плот.
Работал Левит споро, несмотря на свои годы, ловко подрезал ножом своим
стволы, выдалбливал в них выемки, соединял стволы друг с другом, так что и
зазора не оставалось. И так трудились они до заката, а потом развели костер,
согрели воду, заварили ее ягодами и яблоками, и утолив голод этим напитком,
решили заночевать здесь, а с рассветом пуститься в плавание. Набрали веток и
листьев, устроили себе ложе под кроной вербы, но улеглись и заснули нескоро.
Расспрашивал Левит Амасию о его жизни, поведал и своей. Помнил Левит
еще время судей, когда не было царя у Израиля, знал Саула, вместе в молодые
годы свои бродил по дорогам Ханаана с сынами пророческими, был не единожды
гоним за правду, за то, что обличал сильных мира сего и ничего не страшился.
Говорил он долго. Ночь опустилась на землю, повис меж ветвей острый серп
луны, шумели неумолчно в ночи невидимые воды Иордана. И слушал Амасия
Левита, стараясь не пропустить ни единого слова, и радовался, что столь
умудренный годами и жизнью человек, служитель Господень, рядом с ним. И
открылся ему Амасия, что ищет спасения для отца у Давида, что верит -
могущественный царь не оставит в беде своего воина.
И сказал Левит: " У властителя ли искать заступничества и
справедливости? Путь сей безнадежен, не трогает горе ближнего того, кто
живет в роскоши и довольстве."
И поднялся старик, встал, заслонив костер, и очертил Левита в темноте
ночи светящимся нимбом огонь костра, и стал говорить он с гневом, поднимая в
небо костлявые руки:
- Словно тенета для нас - лживые надежды. Милости ли искать в царском
доме? Знаешь ли, отрок, что собрались там законопреступники и сообщники
воров и разбойников. Все там гонятся за мздой, и если нету у тебя
сребреников, никто не станет говорить с тобой, и не допустят они тебя даже
близко к Давиду. Возвели они себе дворцы на горе Сион, а Господу оставили
шатер, продуваемый ветром. Расхитили жилище Господне, еще не построив его. О
грехах своих открыто рассказывают, как садомяне, похваляясь друг перед
другом, кто более согрешил, и потом каются прилюдно, как и царь их. Грешат и
воздают жертвы Господу, словно грехи можно искупить кровью агнцев! Господь
давно пресыщен всесожжениями и туком откормленного скота, он не жаждет крови
тельцов, козлов и агнцев. Господь ждет покаяния сердца!
Я говорил Давиду: научись делать добро, спасай угнетенных, защищай
сирот, гони от очей своих мздоимцев, погрязших в беззаконии, не доверяй
мытарям своим, разоряющим народ. Был я изгнан за правду! Горе стране, где
правит зло и тьму почитают светом, где за взятки оправдывают виновного и
осуждают праведника. Возгорится гнев Господень, смоет Господь скверну. Кто
властвует над нами? Почему возомнили они себя превыше Всевышнего? Все мы -
капли из ведра, пылинки на весах, и не смертному дано судить - кого казнить,
а кого помиловать. То дело Господне!
Но не слушали меня, и был я изгнан из Мегидо. Ты, Амасия, еще отрок и
многого не ведаешь... Творится повсеместно беззаконие на земле Ханаана.
Смерть Авенира, гибель Иевосфея, кончина Авессалома! Кровь их да падет на
голову убийц! Мы в крови праведников, по всей земле разлилась она! Народ
стонет и содрогается от убийств и непосильных пошлин, а Давид возводит
дворцы и умножает число жен своих и наложниц! И такие отроки, как ты,
Амасия, верят ему, поют песни, восхваляя его. Держатся за него, как слепые
за стену, ходят ощупью, словно нету у них глаз своих! Опомнись, Амасия! Ждет
тебя иной жребий. Придет новый Авессалом, пробудит тебя и сверстников твоих.
Говорил Господь пророку Самуилу - образумь пылких, зачем Израилю царь?
Есть царь небесный - ему дано вершить судьбы людские. Не прислушались к
голосу Самуила. Теперь ревут, как раненые медведи, стонут, как согнанные
голуби - и нету никому спасения. И ты, отрок, возомнил, что сыщешь
справедливый суд земной в царских покоях. Не будет его...
Но знаю, неизбежен суд небесный - воспылают земля и небеса, от шума
всадников и стрелков разбегутся нечестивые мздоимцы! А пока сторожат они нас
и не страшатся расплаты, улавливают в тенета, как птицеловы, ставят ловушки
нашим душам. И ты, Амасия, веришь им, и тебя заманят в сети! Напрасно
сплотил я деревья и уготовал путь тебе по водам Иордана, разрушу я плот,
чтобы спасти твою душу, ибо невинна она, и возлюбил я тебя, отрок! Похож ты
на другого отрока, который был мне дороже жизни, но не вложил Господь разум
в его голову, жил он порывами своего сердца. Был я наставником ему, но не
сумел смирить его нетерпение. Как и ты, не хотел он ждать Божьего суда. И
звали его Авессалом.
Не было во всем Израиле человека столь красивого, как Авессалом, и
столь хвалимого всеми, как он, от подошвы ног до верха головы не было у него
недостатков. А волосы! Длинные пряди, локоны, такие, как у тебя, когда стриг
он голову, а стриг он ее каждый год, то волосы его весили двести сиклей! И
вот - нету Авессалома, утеряны мои последние надежды, сгорел он от пылкости
своего сердца. И тебя, отрок, жаль мне, ты тоже летишь на огонь...
Гневными были речи Левита, и испугался Амасия, что бросит его старик, и
понял, что напрасно открылся в своих целях. Амасия стал оправдываться,
говорил, что не ищет для себя никаких милостей, что любит родительницу свою
и исполняет ее наказ, что нету иного пути для спасения отца...
И смягчилось сердце Левита, обещал он не бросать в беде Амасию и помочь
добраться до Иерусалима, но объяснил, что в самом Иерусалиме ничем не сможет
помочь, ибо вынужден будет сам скрываться от стражей Давида и даже в скинью
пробраться тайно, чтобы помолиться там Вседержителю.
И вот с первыми лучами солнца двинулись они в путь. Столкнули свой плот
на воду, вооружились шестами и веслами, и отдались на волю бурного течения
Иордана. Стремглав неслись бурые воды, и нужна была большая сноровка, чтобы
вовремя оттолкнуться от берега, вовремя обойти каменистые пороги - и Амасия
едва успевал исполнять повеления Левита, и они несколько раз едва не
лишились плота, с трудом перевалив через бурлящие пороги, дважды застревали
они на бродах, но потом приноровились, и успевал теперь Амасия не только
веслом грести - но и смотреть на берега, и даже радоваться зелени их и
синеве неба над ними.
К полудню вынесли их воды к Кинеретскому озеру, и они вздохнули с
облегчением, когда плот замедлил свой бег, и предстала перед ними ровная
гладь синих вод, лишь изредка нарушаемая всплесками одиноких рыб, и весело
играли солнечные блики на зеркальной поверхности вод. Зеленые пологие холмы
плавно спускались к берегам, и казалось озеро огромным драгоценным опалом,
обрамленным зеленью. Чисты и прозрачны были благодатные воды, и ни разу в
жизни не видел Амасия такой красоты, такого величавого покоя.
Они приткнули свой плот к берегу, вышли на луг и сели под пальмой на
мягкую траву, и долго так сидели молча, И когда испили они воды из озера,
показалась она им сладкой, словно мед был растворен в ней. И сказал Левит: "
Бог создал семь озер на земле Ханаанской, но только одно озеро - Кинеретское
- он избрал для себя, и витает здесь над тихими водами дух Божий."
И не только Господь избрал это озеро, понял Амасия, вглядываясь в
светло-зеленые берега, где повсюду виднелись низкие белые дома рыбарей, и
сушились сети подле этих домов. Плавно скользила над тихими и прозрачными
водами чайка, важно выхаживали вдоль берега пеликаны, и лишь изредка,
нарушая тишину, стукались бортами лодки, оставленные рыбарями у берега.
Жаркий полдень - не время для богатых уловов, и дремлют, наверное, рыбари в
своих уютных домах, ожидая вечернего лова. Остаться бы здесь и жить без
забот...
Но спешил Амасия, торопил Левита, рвался продолжить путь. Умудренный
годами Левит знал, что не осилить дорогу сходу, не подкрепив себя снедью, не
утолив голод свой. Он заострил ножом шесты, и встали они в воду неподалеку
от берега, чтобы добыть рыбу. И здесь оказалось, что ловчее Левита был
Амасия, пронзил он две большие рыбины, а Левиту ни одной не удалось добыть.
Собрали они сухие сучья для костра, разожгли его, а потом завернули рыбин в
пальмовые листья и положили на угли.
Таяла во рту разваренная рыбная плоть, и казалось Амасии, что ничего в
жизни он не ел вкуснее этой кинеретской рыбы. И силы его окрепли, и росла в
нем уверенность, что и впредь Господь не оставит его, коль послал в пути
такого путника, как благочестивый и мудрый Левит.
На следующий день проплыли они на плоту путь к противоположному берегу,
и было легко и беспрепятственно продвигаться по тихому лону озерных вод,
правда, пришлось поработать веслами, но зато не было преград и опасностей на
их пути. И добрались они легко до тех мест, где вытекает из Кинерета река
Иордан. Насытившись водами озера, вырывается река и прокладывает русло через
отрожье скалистых Иудейских гор. Здесь, у города Силома, мыслили они
закончить свой путь по воде и пойти напрямую к Иерусалиму. И все
складывалось, как задумали, но омрачил их путь последний перекат у
Меджемского брода.
Солнце клонилось к вершинам гор, когда приблизились они к этому
последнему на их пути перекату, и заметил Амасия, что впереди, у камней,
качаются на воде не то бревна, не то пучки каких-то водорослей, и спросил он
у Левита, что плавает там, у камней. Но ничего не ответил Левит, лишь
помрачнело его лицо, и беззвучно зашептал он слова молитвы. А когда поднесло
плот поближе, с ужасом понял Амасия, что бьются о камни тела утопленников.
Были вздуты их животы, и длинные волосы веером расплывались вокруг голов. И
страшны были их неподвижные, застывшие глаза. И почти все это были
безбородые юнцы, сверстники Амасии.
Разом уперлись Левит и Амасия шестами в дно, чтобы повернуть плот и
миновать камни, и прибился к плоту один из утопленников, зацепился волосами
за крайний ствол, и рот у него был широко раскрыт, словно кричал он
беззвучно - спасите меня...
Молча пристали они к берегу, молча стояли у гибельного переката. И
сказал после долгого молчания Левит:
- Безгрешны отроки, лезвие еще не касалось их щек, не познали они еще
женщин - и вот лишены жизни своей!
И спросил его Амасия:
- Кто же эти несчастные отроки?
И ответил Левит:
- Авессаломцы... В их гибели и моя вина, и не замолить мне перед
Господом грех свой, ибо это я вложил в душу Авессалома неприятие зла и веру
в справедливость отмщения!
И вытащили они на берег семь трупов, и обнаружилась у каждого
смертельная рана, но лишены были крови эти раны, ибо смыли кровь быстрые
воды Иордана. До позднего вечера Левит и Амасия носили камни, чтобы уберечь
тела убитых от хищных зверей, и завершив похороны, зажгли костер, чтобы
обсушиться и согреться, ибо не только страх охватил их души , но и тела их
испытывали дрожь. А когда обогрелись они, поведал Левит о своем любимом
ученике Авессаломе.
Как и все левиты, с малолетства приобщился он к таинствам
священнослужителей и знал Тору наизусть, познал он и тайны египетских
пирамид, и мог исчислить ход звезд, и знал языки - арамейский, египетский и
хеттейский. Царь Давид, прознавший об его учености, пожелал, чтобы Левит
стал наставником любимого сына Авессалома. Левит поначалу долго отказывался,
но потом понял, что угодно Господу это, ибо хотя и много было сыновей у
Давида, но не было среди них более достойного, чем Авессалом. И думал тогда
Левит, что дано только Авессалому наследовать царский престол. Видел Левит,
что много несправедливостей и зла творятся вокруг, и что бессилен он
противостоять злу, и что все его проповеди уходят, как вода в песок, и не
трогают души власть предержащих. И решил он воспитать Авессалома так, чтобы
взойдя на престол отца своего, был он праведным и благочестивым, чтобы стал
достойным вождем своего народа и изгнал из Иерусалима взяточников,
клеветников и нечестивых мытарей...
Авессалом был благородных кровей, мать Авессалома Мааха была дочерью
Гессурского царя Фалмая, и кому как ни Авессалому было наследовать царский
престол. Старший сын царя Давида Амнон, рожденный Ахиноамой Изреелетянкой,
хотя и считался по праву наследником, не выдерживал никакого сравнения с
Авессаломом. Амнон ходил по Иерусалиму с оттопыренной губой, и глаза у него
были бегающие, глаза лжеца и сластолюбца - никогда бы не принял его Израиль,
никто не хотел видеть в нем будущего царя. Сын Авигеи Далуя был немощен, Бог
лишил его разума, ибо зачат он был во грехе. Следующий по старшинству -
Адония, но у того сплошной ветер гулял в голове, связался он с разбойниками,
бесчинствующими на дорогах, и не раз был бит отцом, но дурь из его головы
так и не удалось выбить. Другие сыновья - Сартия и Ифераим были еще
малолетками. И никого из сыновей не допускал в свое сердце Давид, кроме
Авессалома. И когда Левит занимался науками с Авессаломом, и входил Давид,
чтобы убедиться в усердии сына, то сияло лицо царя, и гладил он длинные
волосы сына и повторял: "Авессалом, мой Авессалом - в тебе спасение мое и
все надежды мои!"
Левит обучал Авессалома не только знанию Торы, иноземным языкам, науке
исчисления звездных путей и науке построения пирамид и дворцов, - часто
прогуливались они по Иерусалиму, и давал Левит сребреники сыну царя, чтобы
тот одаривал нищих, и возбуждал Левит в сердце Авессалома сострадание к
гонимым и терпящим невзгоды. И был отзывчив к людскому горю Авессалом, и
поначалу не мог и помыслить ничего плохого Левит о своем ученике.
Но у Авессалома была сестра - красавица Фамарь, было ей всего
пятнадцать лет, но уже виделась в ней женщина, достойная царского дома.
Недаром называли ее гессурской ланью, легки и плавны были ее движения, и
покачивание ее бедер могло любого мужчину свести с ума. Авессалом очень
любил свою сестру и готов был выполнить любую ее прихоть. Но не только он
любил ее...
Возжелал ее старший сын царя недостойный Амнон. Завидев ее, дрожал,
пускал слюну на свои оттопыренные губы и не знал с какого конца подступиться
к ней. У него был друг - Ионодав, постарше и поопытней его, стал он
спрашивать у Амнона: что это, мол, с тобой, от чего ты худеешь с каждым днем
все больше. И когда открылся ему Амнон и поведал о своей страсти, то стал
Ионодав подсмеиваться над Амноном - что это за старший сын царя, наследник
престола, коли не может совладеть с глупой девицей. И посоветовал коварный
Ионодав заманить Фамарь, сделать так, чтобы она сама пришла к нему, Амнону.
Не мог без гнева говорить обо всем этом Левит и сказал он - человек
нечестивый и злобный всегда использует для своего коварства доверчивость
людскую. И поведал Левит, как исполнился гнусный замысел Ионодава.
Амнон, по его совету, притворился больным, улегся в своих покоях, стал
стонать и охать. И некому было разоблачить притворщика. Даже Давид поверил
ему, пришел к сыну, стал спрашивать - почему ты не ешь, почему не пьешь
ничего, что болит... И Амнон сказал отцу своему: пусть придет сестра моя
Фамарь, испечет любимые медовые лепешки, такие, как она одна умеет печь. И
Давид, ничего не подозревая, сам послал Фамарь к Амнону.
Доверчивая и всех любящая Фамарь поспешила к больному, вошла в его
покои, замесила муки, достала меду, испекла лепешки. Все готова была
сделать, чтобы брат выздоровел. А он, на правах больного, все капризничал,
все охал - велел прогнать слуг из дома, не хотел есть из их рук, сказал,
чтобы все вышли, что станет есть только из рук своей сестры. Фамарь
поставила перед ним блюдо, присела на его ложе, даже погладила его лоб. И
вдруг больной накинулся на свою сестру. Схватил ее цепко, повалил на ложе,
стал умолять отдаться ему. Он был старше и сильнее сестры, она тщетно билась
в его руках, молила его: не бесчесть меня, брат мой, не делай этого безумия,
девственна я, оставь меня! Куда я пойду со своим бесчестием? Поговори с
отцом нашим, он не откажет отдать меня за тебя...
Но ничего не хотел слушать Амнон, страсть затмила его разум. Он
разорвал одежды бедной Фамари, изнасиловал ее, и, когда удовлетворил свою
похоть, стал гнать ее из дома. Сменилась его любовь ненавистью. И Фамарь
выбежала в разорванных одеждах на улицы Иерусалима, освещенные ярким
солнцем, и не смогла она сдержать обиды и горя, шла и прилюдно кричала.
Такою и увидел свою любимую сестру Авессалом. Он стал успокаивать ее,
целовал заплаканное лицо, а когда узнал, что случилось, стал говорить, чтобы
не сокрушалась она, что никогда не покинет он ее, что отомстит дерзкому
Амнону.
И в те дни сказал он своему учителю Левиту, что не жить теперь Амнону
на земле, и пытался Левит смягчить его гнев, говорил, что Господь сам
накажет нечестивого, что не достоин Амнон и кончика мизинца его, Авессалома,
что царь сам накажет насильника. Но замкнулся в своем гневе Авессалом и не
хотел слушать учителя своего, ибо раньше Левит сам убеждал его, что нельзя
проходить мимо творящих зло, что нельзя закрывать глаза, когда плачет
женщина, что зло должно быть наказано.
После этого случая Левит стал следить за Авессаломом, чтобы тот сгоряча
не сотворил непоправимых бед. И все надеялся Левит, что Давид сам накажет
нечестивого Амнона. Но Давид, хотя и разгневался, когда поведали ему о
случившемся, не придал этому особого значения. Давид сам привык овладевать
любыми путями теми женщинами, которых возжелал, и понимал неудержимость
страсти своего первенца.
Два года прошло, но не угас дух мщения в душе Авессалома. В то время
Авессалом уже окреп, это не был бессильный отрок, и не только за свитками
пергамента сидел он с Левитом, но и обучался владению мечом и даже секретам
восточной борьбы. Но лицо его не огрубело, и был он по-прежнему чист и
прекрасен, и его ухоженные волосы волной покрывали раздавшиеся плечи и
переливались под солнцем золотистым блеском. И не было в Иерусалиме отрока
прекраснее его. Отец подарил ему поместье и слуг, и стадо овец, и во всем
благоволил ему. А Фамарь не выходила на иерусалимские улицы, сидела молча в
своих покоях и никого не хотела видеть кроме Авессалома, и о чем они
шептались по вечерам, Левит мог только догадываться.
И вот пришел день, которого так опасался Левит. Авессалом задумал
устроить праздник стрижки овец в своем имении Ваал-Гацоре, что лежит в
пределах земель Ефремовых, славящихся своими сочными пастбищами. Авессалом
пригласил на праздник стрижки овец своего отца всех своих братьев. Давид
отказался ехать и даже стал сомневаться - стоит ли отпускать туда Амнона, но
Авессалом так горячо убеждал отца, что не держит зла на своего брата, что
Давид согласился отпустить и Амнона.
Своего учителя Левита Авессалом не захотел брать с собой, говорил, что
будет там одна молодежь, что мало интересны мудрому учителю пляски и
хороводы, и что он не хочет утомлять его. Но Левит не поддался на уговоры,
ибо почувствовал что-то неладное. Знал он, что видеть не может Авессалом
насильника, а тут уж слишком настойчиво зовет Амнона на пиршество и даже сам
заходил к нему, и они выпили виноградного вина и сидели, обняв друг друга.
И поехали в Ваал-Гацор все сыновья Давида, за исключением только что
родившегося у Вирсавии Соломона, поехали на пиршество, предвкушая веселье и