Глушкин О. Саул и Давид

говорят шепотом стражники и слуги. И спросил он: "Умерло дитя?" И когда
сказали ему, что все кончено, он быстро поднялся, умылся, переменил одежды и
потребовал, чтобы накрыли стол для трапезы. Ел долго, смакуя пищу и запивая
красным вином. Пророк Нафан возмутился: "Царь наш, когда дитя было живо, ты
постился и плакал, а когда умерло оно, встал и пьешь вино!" И ответил ему
Давид: "Когда дитя было живо, я постился и плакал, молил Господа помиловать
невинное существо, думал, смилуется Господь. А теперь - младенец умер. Зачем
мне поститься? Разве я могу возвратить его?"
Когда Зулуне рассказали об этих словах Давида, дивилась она его
жестокости. А теперь, если подумать, прав был Давид. Плачем не вернешь
мертвых, не надо только роптать на Господа, а принимать все так, как есть,
как угодно ему. Время все сглаживает, как вода сглаживает камни...
И простил Господь даже Вирсавию. Родила она еще одного сына, которого
нарекли Соломоном, и рос он мудрым не по возрасту, и был прекрасен лик его,
и стал он любимым сыном царя Давида, и еще много прекрасных сыновей дал
Давиду Господь, иметь много сыновей, продлить в них род свой - это самое
большое счастье. Но когда их много, возрастают среди них такие, что даже
царей заставляют испить горькую чашу страданий. Упаси Боже, иметь таких
отроков, как Амнон и Авессалом - пусть уж лучше будет один.
Она, Зулуна, старалась держать сына подальше от царского дворца, хотела
уберечь его от всей дворцовой сумятицы, да не получилось. Фалтий был сыном
своего отца, он хотел стать таким, как отец, бесстрашным воином и стал им.
Прошло время, когда его надо было опекать. Теперь от него зависит, как
сложится дальнейшая жизнь, от него и от Амасии. Через три дня они встретятся
в Иерусалиме, два сына Маттафии. Они будут делать все, чтобы высвободить
отца, и вдруг обнаружится, что освобождать будут не его, а того, кто
преследовал Давида, и имя ему - Саул... Кто может знать, где лежит истина...
Она, Зулуна, слишком поздно вошла в пещеру, где обитал Бер-Шаарон.
Старик многое знал, с ним умерли его тайны, которые страшились услышать
правители города. Им не нужны были свидетели истины. Возможно, посланец
смерти с тесьмой в руке вот также подкрадется в ночи к ней, 3улуне, и сдавит
горло. От этой мысли холодок пробежал по спине, и тишина, царящая в доме,
стала пугающей. Чего ты боишься? -сказала она сама себе. -Ты прожила много
лет, ты уже не можешь зачать новую жизнь, и никто на тверди земной еще не
избежал смерти. Стоит ли жить, если ошиблась, если это не Маттафия сейчас во
дворце Каверуна, если это Саул...
Зашипел огонек, метавшийся в светильнике, кончилось масло, зашипел и
погас. И обнаружился робкий свет в окнах, предвестник восхода, и послышались
первые голоса одиноких птиц, ожидающих солнца. Словно спрашивали птицы друг
у друга, когда же взойдет оно, есть ли надежда - увидеть лучи его и
согреться его теплом. И все сильнее становились их голоса, все заливистей
первые песни, потому что уходила тьма, и все в мире приготовилось встретить
новый день. Свет рождал надежду, он разгонял ночные страхи, рассеивал тени
прошлого - и вот таяли эти тени, исчезали в обратном беге времен, оставляли
в покое человека. И понимала 3улуна, что надо благодарить богов за
наступление дня, надо вставать и жить, а не томиться воспоминаниями. Но
сказывалась бессонная ночь, и веки тяжелели, с рассветом пришло тепло, и так
сладко было погружаться в бездумную негу, в темноту безразличия и покоя...
Она проснулась от того, что почувствовала - в доме кто-то есть, ночные
страхи вновь возвратились к ней и сковали тело, она приготовилась к самому
худшему, закрыла горло руками - и вдруг услышала пение, знакомый звонкий
голос, пение без слов, будто ручей бежал через перекаты. Рахиль, позвала она
и привстала, и, словно вихрь, ворвалась, закружилась, не переставая петь,
рыжекудрая, легконогая и беззаботная та, без которой уже не представлялась
дальнейшая жизнь.
- Ты вырвалась? Тебя отпустили? Ты голодна? - засыпала она Рахиль
градом вопросов.
Рахиль присела на ложе, нагнулась и поцеловала, ткнулась мягкими губами
в щеку, совсем близко были ее большие глаза - и в них ни капельки страха.
- Это было все так просто, - сказала Рахиль и улыбнулась, - я чуть не
стала наложницей самого Каверуна, - великая честь, меня обрядили в шелка,
видишь?
И тут она заметила, как необычен наряд Рахили, такой переливающийся
щелк она видела только у Мелхолы.
- Надо снять все это и сжечь, - сказала Зулуна, - они ведь уже отрядили
за тобой погоню, они не оставят тебя в покое, надо переодеться и искать
убежища.
- Не волнуйся, - успокоила ее Рахиль, - я ведь не сказала, что живу
здесь, я наплела им такое, ты даже не представишь, я сказала, что отстала от
каравана торговцев, что ищу своего отца, выделывающего кожи и продающего их,
я сказала, что родом из Дамаска, ведь я хорошо говорю по-арамейски, я их
всех провела, а когда меня уже приготовили, чтобы вести к Каверуну,
переодели, я сделала вид, что мне плохо, стражник сопроводил меня, я
попросила его подождать, там был лаз - я скользнула, как змейка, в этот лаз,
потом перебралась через стену, ограждавшую дворец, она не так высока, как
кажется...
- И все же тебя видели со мной, тебя видели со стариком Бер-Шаароном,
они придут сюда, они быстро узнают, кто здесь живет, они вот-вот схватят и
тебя, и меня, ты это понимаешь?
- Конечно, - сказала Рахиль, - я ведь не пошла сразу в дом, я пряталась
в саду, неподалеку от дома, я долго смотрела на свет в окне, я вошла в дом,
когда убедилась, что здесь нет никого, кроме тебя, когда убедилась, что за
мной никто не следит. Я могу любого перехитрить, увидишь, мы спасемся и
спасем нашего Маттафию! Увидишь...
- Вчера убили старика Бер-Шаарона. Он слишком много знал. Теперь наша
очередь, - сказала Зулуна.
- За что его? Что он им сделал? Бедный старик! - воскликнула Рахиль, и
впервые страх появился в ее широко раскрытых глазах.
- Надо спешить. Я послала Амасию к Фалтию в Иерусалим. Это единственный
выход. Фалтий близок к Давиду. Фалтий сделает все для нашего освобождения.
Пока еще не совсем рассвело, мы должны покинуть дом. Я отведу тебя к
знакомым пастухам на горные пастбища, там ты дождешься нас. Мы спасемся, не
бойся! - сказала Зулуна и спросила:
- Ты видела нашего мужа во дворце?
- Нет, я хотела пробраться к нему, но стража остановила меня, -
ответила Рахиль.
- Я очень хотела, чтобы ты увидела его, мне это необходимо! Ты бы не
ошиблась! - сказала Зулуна и вздохнула. Стоило ли ввергать в сомнения
Рахиль, сейчас надо думать о ее спасении. И она стала помогать Рахили
стягивать нарядное платье, потом принесла простое одеяние, скрыла ее волосы
платком. Приходилось все время торопить ее. Рахиль как будто не представляла
всей меры опасности и хотела подольше побыть дома. Ее беспокоило, что будет
с Амасией, если он вернется и никого не застанет дома. Долго объясняла ей,
что Амасия вернется не один, и это будет не сегодня, а через несколько дней.
Солнце уже высоко поднялось над крепостными стенами, когда они
проскользнули в знакомый Зулуне лаз и быстро зашагали по направлению к
розоватым холмам, цепью встающими вдали.

Глава ХVIII

Утром Маттафию вывели в дворцовый сад два стражника. Он шел в их
сопровождении по дорожке, усыпанной мелкими белыми камешками, вдоль ровного
ряда финиковых пальм. Зрелые финики желтыми гроздьями свисали вдоль серых
стволов. Там, где кончались пальмы, виднелся голубой полог шатра. На место
казни это не было похоже. Подле шатра, за большими тесаными камнями
открылась ровная площадка, где сидели правитель города Каверун и его
советник Цофар. Лицо Каверуна было хмурым, он напоминал медведя, которого
потревожили в своей берлоге. Цофар угодливо улыбался. Почтительно склонив
голову, стоял перед ними Иегуда - старейшина еврейской общины. Его красные
пухлые губы в обрамлении черной бороды казались свежей раной, его рука
нервно сжимала посох. За спиной Каверуна выглядывали из-за кустов диковинные
птицы с радужным опереньем и с длинными, тянущимися по земле хвостами. Почти
застыв среди цветов, они, казалось, вслушивались в разговор.
Каверун поднял голову и окинул Маттафию изучающим взглядом. Стражники
застыли в отдалении. Маттафия сделал еще несколько шагов, и Цофар, подняв
руку ладонью вверх, остановил его.
- Видишь, Иегуда, мы пошли тебе навстречу, - сказал Каверун, теребя
короткую бороду, - пусть твой царь услышит, как ты отказываешься от него. А
может быть ты и нас убедишь, что это вовсе и не царь, а так, пустой
самозванец, и мы казним его тотчас, чтобы не лез в цари!
Иегуда, переминаясь с ноги на ногу, покачал головой, большая черная
борода прочертила полукруг на его груди. Он развел руками и сказал:
- Человеку свойственно сомневаться, мой господин и повелитель. Много
званных среди нас и мало избранных, я встречал людей, которые упорно
называют себя царями. Господь лишил их разума, и ложное величие утешает их.
Они одержимы болезнью, как и этот пленник, назвавшийся Саулом.
- Болезнь, - говоришь ты, - с усмешкой заметил Каверун, - она как раз
больше любых слов убеждает, что перед нами Саул, которого, как известно,
одолевают темные силы. Он бился в падучей - и в том не было притворства. У
меня тоже были сомнения, память царя короткая, он не помнит тех, кто
выручали его...
- У Саула не было болезней, - возразил Иегуда, - он был силен и крепок,
как тамарисковое дерево. Мой отец был в его страже и многое поведал о жизни
царя. Позволь мне расспросить пленника.
- Хорошо, - согласился Каверун, - ты волен задавать любые вопросы.
Маттафия понимал, что его разоблачение приведет к немедленному концу,
церемониться с самозванцем Каверун не будет. Вопросов Маттафия не страшился.
Иегуда был слишком молод и не общался с Саулом. Он не может знать жизнь царя
столь досконально, как знает ее он, Маттафия. Хуже было бы, если вопросы
задавал Каверун, что-то связывает его с Саулом, где-то могли пересечься их
пути...
- Жив Господь, - произнес Иегуда после некоторого молчания, - за лживые
измышления карает он, и сказано устами его: не величайся перед лицом царя и
на место великих не устремляйся...
Слова эти были обращены явно к Маттафии, старейшина уповал на Господа и
хотел склонить Маттафию на свою сторону. Каверун недовольно поморщился,
витиеватость речей Иегуды раздражала его. Цофар, заметив недовольство
правителя, выкрикнул гневно:
- Слова твои, Иегуда, ходят окольными путями! Говори прямо! И не пугай
никого своим Богом, он бессилен пред лицом Рамарука! Ты весь...
- Помолчи, Цофар! - резко оборвал его Каверун.
- Всем ведомо, - продолжал Иегуда, - что Саул погиб на горе Гелвуй, там
погибли его сыновья, тому есть свидетели, живы люди, которые хоронили царя,
сняв тело его, прибитое врагами на крепостных стенах Может ли ожить
убиенный, чьи кости давно покоятся в земле? Порази меня Господь, если это
Саул! А если он Саул, пусть назовет имена сыновей своих...
- Говори! - приказал Каверун, - докажи нам, что ты царь!
- Три сына пали на горе Гелвуй, - спокойно ответил Маттафия, - Ионофан,
Мелхисуй, Иессуй, от руки убийц пал Иевосфей. Да не исчезнет память о них на
лике земном.
- И это все? - оживился Иегуда.
Маттафия кивнул.
- Но ты забыл сыновей, рожденных Рицпой! - воскликнул Иегуда.
-Царь не обязан помнить сыновей, рожденных наложницей, - сказал
Маттафия.
- Он прав, - поддержал Маттафию Каверун, - разве может мужчина упомнить
всех, с кем возлежал на ложе, всех наложниц, которые зачали от него. А если
бы перед нами был твой царь Давид, говорят у него больше двухсот сыновей. Ты
бы и его разоблачил?
Маттафия усмехнулся. Первый вопрос он выдержал, правда, не без помощи
Каверуна. И не назвал еще одного сына, о котором знает только он. Даже Саул
не смог бы назвать это имя. Глупый вопрос - только женщина может сказать
истину. Не слишком удачное начало для Иегуды.
- Прав, мой господин и повелитель, мой вопрос сложен для царя, - сказал
Иегуда, - и царь не обязан отвечать на него. И все же я докажу, что перед
нами человек, одержимый бесами и жаждущий мнимого величия, он не мог быть
царем. А если он царь, пусть скажет, кто лишил жизни Доика Идумеянина?
Маттафия вздрогнул. Ужели Иегуде известно тайное убийство? Только два
человека на земле знают, как свершилось отмщение. Знают, как смерть настигла
того, кто перерезал горло всем священникам Номвы. Знают, как скреб злодей
ногтями каменистую тропу, которая стала красной, и было странно - сколько же
у него крови, она лила и лила из перерезанного горла. Тому свидетель один -
сын Ахимелеха, благочестивый Авиафар. Неужели Авиафар открыл кому-либо эту
тайну? Маттафия молчал, понимая, что попал в ловушку. Он должен был назвать
самого себя.
- Говори, что же ты молчишь! - проявил свое рвение Цофар. - Какой же ты
царь, если не знаешь, кто расправился с твоим верным слугой, с твоим главным
пастухом?
- Тело Доика было найдено за крепостными стенами Гивы, горло его было
рассечено мечом. Если бы царь знал, кто это сделал - то немедленно казнил бы
убийцу. Никакой казни в Гиве не было, - сказал Маттафия и застыл в ожидании.
Сейчас Иегуда назовет его имя или имя Авиафара.
- Он прав, - растерянно произнес Иегуда, - никто не узнал в Гиве имени
убийцы, смерть та была угодна Господу...
Маттафия облегченно вздохнул. Молод Иегуда, вопросы его бессильны. Но
почему так дрожит рука Иегуды, сжимающая посох? Почему ему так нужно
доказать Kaвepуну, что перед ним не царь. И вдруг догадка обожгла Маттафию.
Иегуда борется не только за себя, на чашу весов положена участь всей
еврейской общины города-убежища. Иегуда страшится, что гнев обитателей
крепости обрушится на общину, что суд над Саулом и его казнь разрушат то
хрупкое спокойствие, в котором пребывают его соплеменники. Как ему помочь?
Пути к отступлению отрезаны, никто не захочет поверить, что перед ними не
царь. Надо суметь защитить имя Саула. Иегуда здесь не помощник. Каверун
многое знает, с ним трудно будет спорить. Вряд ли правитель хочет смуты в
своем городе. Что он задумал?..
Маттафия не сводил глаз с правителя. Каверун изучающе и беззлобно
смотрел на Иегуду. Глаза у Каверуна гноились в уголках, как у медведя. Он и
сам, рыжеватый и плотный, был похож на затаившегося медведя, непонятно было,
чего в нем больше - ярости или доброты. Казалось, он настроен миролюбиво, но
в то же время - затаенный злой блеск во взгляде, скрещенные руки, будто он
сам себя удерживает, скрывая свое нетерпение.
- Ты опять вводишь нас в заблуждение, Иегуда, - растягивая слова,
произнес Каверун, - ты задаешь вопросы, на которые сам не знаешь ответа...
- О, мой господин, - растерянно пробормотал Иегуда, - праведен ты,
снискавший мудрость, тебе доступны все истины, ты видишь, кто перед тобой.
Позволь мне хотя бы один вопрос, еще один...
- Мы устали слушать твои выдумки, Иегуда, - недовольно произнес
Каверун, - ты плохой старейшина и не печешься о своих людях. Я думал, ты
умнее. Любой другой собрал бы дань с общины, чтобы спасти своего царя,
принес бы все припрятанное золото и серебро, дал бы выкуп. Ты жаден, а
потому хочешь доказать, что это не Саул, но видишь, тебе это не удалось...
- Мы можем собрать и золото, и серебро, мой господин, - поспешно
согласился Иегуда.
- Вот ты и попался, - засмеялся Каверун, - серебро и золото ты готов
дать за своего царя! Ради простого смертного твои соплеменники не станут
расставаться со своими богатствами! Скоро ты прибежишь и будешь просить меня
взять все, что у вас есть, чтобы оградить народ твой от гнева жителей. Когда
обитатели города узнают о всех злодеяниях Саула и Давида, мне трудно будет
сохранить вам жизнь!
Маттафия почувствовал, как кровь приливает к лицу, последние слова
правителя, словно удар копья, пронзили его. Он сделал резкое движение
вперед, стражники с обоих сторон сдавили его.
- Постойте! - воскликнул Маттафия. - Нельзя во всем винить царей, к
тому же я...
- Тебя ни о чем не спрашивают, - прервал его Каверун, - ты должен пасть
на колени и молить своего бога, чтобы он пощадил тебя. Я дал слово Цофару, -
если обнаружится, что ты лживый пройдоха и в угоду своему тщеславию выдаешь
себя за царя, то голова твоя уже сегодня скатится плеч. Но пока ты спасся! Я
тоже сомневался, но ты развеял мои сомнения. Я даю тебе еще два дня, чтобы
ты вспомнил и записал все злодеяния Давида. Давид дорого заплатит и за твою
голову, и за эти записи!
Каверун устало откинулся на подставленную Цофаром подушку и дал знак
стражникам - увести пленника. От сильного толчка в спину Маттафия с трудом
удержался на ногах.
Часом позже, сидя неподвижно и всматриваясь в небо, светлеющее между
зеленых крон оливковых деревьев, Маттафия мучительно долго обдумывал свое
положение. Тишина стояла во дворце. Был отчетливо слышен каждый скрип
сандалий стражников, переминающихся у дверей, и то, как где-то внизу лилась
вода и скрипели ножи - очевидно, там была дворцовая кухня.
Сменилась дневная стража, подали в приоткрытую дверь кувшин с соком и
лепешки. Есть не хотелось, сон тоже долго не приходил к нему. Теперь ему
было отпущено еще два дня. Он не властен что-либо изменить. Даже в плену у
филистимлян можно было надеяться на побег, можно было совершить этот побег,
отсюда бежать невозможно. Все надежды на Давида казались теперь построенными
на песке. Ведь в свое время Давид поверил в его предательство. Все может
кончиться плачевно. И он, Маттафия, не только погибнет, но и станет причиной
изгнания и бедствий тех, кого любит больше всего на свете. Собственная
судьба уже не тревожила его. Надо отбросить все страхи и встретить смерть
спокойно, смерть, которая вот уже много лет ходит по его следам.
Вспоминая прожитые годы, он старался отыскать те, где дни были спокойны
и наполнены теплотой и любовью. Он вновь и вновь вспоминал тишайший Вифлеем
и проклинал тот час, когда перебрался в Гиву - царский город, переполненный
людьми лживыми и хитроумными. И главной ошибкой была слишком долгая служба
при царском доме. Служба, поставившая его перед выбором - Саул или Давид,
отец или друг...
Царская милость не обошла его, но и царский гнев ему тоже пришлось не
раз испытать. Многие завидовали ему, дивились, когда он был мрачен. Не
понимали - что еще нужно человеку? И дом есть просторный, и сад оливковый у
дома, и растут два сына - старший Фалтий, смышленый и сильный, и младший -
Амасия, ласковый и нежный. И все в доме было, что душа пожелает, ибо получал
десять серебряных сиклей в месяц, и пропитание бесплатно - из царских
запасов. И все равно - царская служба тяготила. А когда начались распри
между Саулом и Давидом, впору было тайком бежать из Гивы. Надо было тогда
решиться - это он сейчас понимал - бросить все и - подальше от царского
дома, прочь от всех благ и богатств на север страны в город, затерянный в
горах - сидеть там под своей смоковницей, не помышляя о воинской славе.
Променять все царские почести на живительный воздух горных пастбищ и
цветущие луга в долинах.
Но не волен он был распоряжаться своей жизнью, ибо был он царским
воином. И не было спокойствия ему близ царского престола. Опасался всегда,
что раскроется тайна его рождения - и неизвестно, что принесет это - милость
царя или его гнев. Были чужды ему, Маттафии, и военачальники, и сыновья
Саула, не видел он в этих сыновьях своих братьев. Из них был ему близок лишь
Ионафан, чистый в помыслах и бесстрашный на поле брани.
Говорить что-либо, противное общему мнению, в Гиве было опасно, полно
вокруг царских доносчиков и соглядатаев, и даже на ложе своем не уверен был
человек, что не зрит его око царского лазутчика. Только бесстрашный Ионафан
говорил открыто, что думал. Ему все сходило до поры, ведь он был любимым
сыном Саула. Маттафия же был сыном безвестным и защиты ему искать было
негде.
Были мгновения, когда очень хотелось во всем открыться Ионафану,
сказать ему: "Брат мой Ионафан, любимый брат..." Ионафан обрадовался бы, что
обрел брата. Но можно было ли даже ему доверить эту тайну? Ионафан даже не
понял бы, о чем идет речь. Сказал бы: "Конечно, брат, ты всегда был мне
братом..." У Ионафана были свои заботы - он жаждал помочь Давиду. Рисковал
Ионафан, и прознай Саул про его дела, обернулась бы царская любовь страшным
гневом. Ибо отправлял Ионафан с верными людьми оружие для Давида, передавал
с торговцами снедь. Входили в дом Ионафана странные люди, воровато
озирались, таились от чужого взгляда. Маттафия много раз пытался остеречь
Ионафана, говорил, что нельзя доверять людям, которых видишь впервые.
Ионафан горячился: "Нельзя жить в неверии, каждый, кто вступился за гонимых,
угоден Господу, мне ли таить подозрения на людей, готовых пострадать за
правду!" И не слушал Ионафан, когда объяснял ему, что это люди торговые, что
блюдут во всем свою выгоду, что за сребреники продадут и отца родного.
Царский сын не мог понять простого воина. Но перестал втягивать в свои дела,
понимал - то, что будет прощено ему, царскому сыну, станет гибельным для
Маттафии. И обещал: "Я буду осторожен, и ты тоже опасайся наветов, ибо все
знают о дружбе твоей с Давидом, постарайся быть в тени..."
Он, Маттафия, и без советов Ионафана понял, что в царском доме опасно
быть на виду. Но как не таился Маттафия, а шел по его следу хитроумный евнух
Hoap. Лестью своей скрывал он злобные замыслы. В глаза возвеличивал Ионафана
и подвиги воинские его, а Саулу нашептывал про дружбу Ионафана с Давидом,
сеял гнусные слухи о том, что прельстил Давид царского сына своими чреслами.
Подбирался Ноар к нему, Маттафии, из уст евнуха мед лился - обещал щедро
одарить за одно лишь слово о Давиде, о том, где скрывается тот. Но потом,
видя, что ничего не добиться, по-иному стал подступать. Сказал однажды, как
бы невзначай:
- Прячешь ты, Маттафия, в своем доме райских птичек, возжаждал один их
красотой наслаждаться. Нехорошо, Маттафия! А в царских покоях некому
услужить господину нашему, великому царю Израиля. Будешь нелюбезен и
молчалив, подскажу царю, и удостоит он высокой чести жен твоих - будут они
хорошими помощницами жене царской Ахиноаме. Особенно младшая твоя,
рыжекудрая соблазнительница, не хуже царской наложницы Рицпы. Саул таких
длинноногих любит...
И понял Ноар, что боится его Маттафия, стал ходить по пятам. Маттафия
повелел тогда Рахили не появляться подле царского дома. И поделился своими
опасениями с Ионафаном. "Ноара не страшись, - сказал Ионафан, - не столь уж
жалует его отец мой, одно мое слово - и сомкнет свои подлые уста евнух!
Жаль, что в земле египетской раздавили ему мошонку, мы сейчас с тобой
доставили бы ему это удовольствие!" Редко вот так зло говорил Ионафан,
ожесточилась его чистая душа к тем, кого ненавидел он, и говорил Ионафан,
что грешно прощать врагов. И был Ионафан прав, ибо нет опаснее врага
пощаженного, такого, как Цофар.
Саул же зачастую прощал и пригревал врагов, к своим же был неоправданно
жесток. Кровь священников из Номвы не смоешь никакими слезами и раскаянием.
И когда говорил Саул, что поддался наветам Доика Идумеянина, никто не верил
этому. А враг ли был ему Давид? Все в Гиве любили Давида. И чем более любили
и возвеличивали, тем сильнее становился гнев царский. Тогда это все было
непонятно.
Но если вдуматься, глядя из глубины лет, понимаешь - покушался Давид на
власть царскую. Позволил Самуилу помазать на царство при живом царе,
добивался упорно царской дочери, любил, чтобы повсюду возвеличивали его
воинские подвиги, Ионафана сделал своим лучшим другом... Саул остерегал от
него своих сыновей, предупреждал Ионафана, что Давид не даст наследовать
престол. Ионафан и слушать ничего не хотел, любовь его к Давиду была
беспредельна.
Когда Давид был изгнан из Гивы, еще больше стал его защищать Ионафан.
Опасная это была стезя, Ионафан был слишком доверчив. Делился с друзьями
своими тайными замыслами, поведал Маттафии, как найти Давида, взяв слово,
что это останется глубокой тайной. Сказал ему тогда: у стен есть уши, и
тайна остается тайной, если ведает о ней один человек. "Но ты ведь его друг,
скажи ты его верный друг?" - допытывался Ионафан. Отвечал ему: я царский
сотник и верен царю. Ионафан смеялся, говорил - зачем со мной таишься. Ты
сотник, я - царский сын. Но почему мы должны отвернуться от гонимого друга?
Ионафану хотелось всем поделиться с Маттафией. И Маттафия знал места, где
скрывается Давид, как добраться к нему по высохшему руслу реки Ция в леса
Херета.
Шли в землю Иудину, в пределах которой были те непроходимые леса, все
огорченные душой и страждущие, все недовольные Саулом и притесняемые им.
Нередко попадались среди беглецов воры и нечестивцы, и просил Давид Ионафана
сообщать подробно о каждом, кто хотел примкнуть к набираемому воинству.
Нужны были Давиду сильные люди, умеющие постоять за себя. Водились в тех
лесах и медведи, и волки, и пищу надо было уметь добыть себе, и ноги нужны
были крепкие, чтобы уходить от воинов Саула.
Ходили слухи в Гиве, что обещал Давид щедро вознаградить тех, кто
придет под его начало, сулил он и наделы земли, и пашни, и виноградники.
Ничего этого не было у него. Надеялся получить, захватив власть. Мог ли Саул
молча взирать на все это и позволять Давиду крепнуть и набирать силу? У кого
откроются уста, чтобы осуждать Саула? Развязка близилась. Жестокое убийство
священников было только началом. Оно многих отторгло от Саула. Число людей,
убежавших к Давиду, росло. После кровавой расправы над священниками Номвы и