Страница:
---------------------------------------------------------------
© Copyright Олег Глушкин
From: w.kron(a)rambler.ru
Date: 12 Sep 2005
---------------------------------------------------------------
Роман на библейскую тему калининградского писателя Олега Глушкина
рассказывает о первых царях Израиля - Сауле и Давиде, об их противостоянии.
Понять и оправдать их деяния дано главному герою - Маттафии, непризнанному
сыну Саула, втянутому в череду легендарных событий. Издан в издательстве
"Янтарный сказ" в 2002 году, тираж 1000 экз.
библейский роман
Когда пал пронзенный стрелами сын царя Давида мятежный Авессалом,
волнения в стране начали затухать. Но еще долго бродили в пустынях и
скрывались в пещерах разрозненные сторонники Авессалома. Многие из них
искали спасения в укрепленных городах арамейцев, но лазутчики Давида
проникали и туда, и темные ночи осеннего месяца Тишрей оглашались
предсмертными хрипами и поспешным топотом ног. Более надежными для укрытия
были потаенные города в горах на севере Ханаана. Там, за финикийским городом
Емаф, было место, о котором мало кто знал. И даже названия не было у
крепости, куда можно было добраться только по узким горным тропам. Эту
крепость выстроили амаликитяне, те немногие из них, кто сумел спастись после
кровопролитных и гибельных для этого народа сражений с войсками царя Саула.
И теперь эта крепость стала обителью для многих, изгнанных из родимых мест.
К каменным стенам этой крепости после долгих скитаний сумел добраться
путник, и звали его Маттафия. Был он голоден и измучен жаждой, и сбитые в
кровь ноги делали болезненным каждый новый шаг. На вид ему было лет
шестьдесят. Выдубленное ветрами и пылью пустыни смуглое лицо было исчерчено
глубокими морщинами. Был он высок ростом и костист. Некогда черную, как
смоль, бороду уже тронула седина.
Солнце приближалось к вершинам бурых холмов, оставшихся у него за
спиной. В закатном свете зубчатые сторожевые башни, возвышающиеся над бурыми
стенами, казались багровыми идолами, восставшими из подземелий Шеола. Там,
за крепостными стенами, были невидимые еще дома и сочная зелень садов. Там
обитали те, кто всегда верили ему и любили его.
В предвкушении долгожданной встречи Маттафия остановился, чтобы
перевести дух, чтобы немного передохнуть и уже потом подойти к страже с
достоинством и не вызвать никаких нареканий и лишних вопросов. Какое-то
смутное чувство подсказывало ему, что все будет не так просто. Он знал, что
для обретения права на укрытие в этом городе потребуется разрешение судей.
Нужны будут доказательства. Лучшее из них - его семья. Он так долго ждал
этого дня.
Ему повезло, он миновал тайные засады на дорогах, ведущих в город. Ему
повезло и до этого - он вышел сюда кратчайшим путем, минуя большие
караванные дороги. Ему помогла глиняная табличка, присланная его старшей
женой Зулуной. Хорошо, что в Вифлееме обучил ее письму. Правда, на табличке
было всего несколько слов: "Мой господин, возлюбленный мой, мое сердце
устало ждать тебя..." И ни слова - ни о сыновьях, ни о другой жене Рахили.
Сплошные стрелки и кружки. Стрелки шли вдоль реки Иордан, вдоль ее желтых
бурлящих на камнях вод, стрелки огибали кружок - Кинеретское море - мирное,
полное рыбы, и самое тихое из всех морей, море - лютня, ибо плоды его
сладки, как звуки лютни, потом стрелка указывает поворот налево, к высоким
горам, где зарождаются реки, где тучны и сочны пастбища. Долгий путь
пришлось одолеть, пока добрался до этих пастбищ, путь от моря Соли -
мертвого и тяжелого до снежных шапок Хермона, и после - к равнинам,
прокаленным полуденным солнцем.
Он знал эту землю, не раз пропитал он ее своей кровью, не раз обошел в
рядах воинов. Он любил эту землю. И в далеких чужеземных краях она снилась
ему на забытых Господом Богом островах. Снилась земля, текущая молоком и
медом.
По стрелкам, начертанным Зулуной, он шел много дней, и не было ему
места во всех пределах земли Ханаана, от Дана до Вирсавии, не было места в
кичливых и шумных городах, стоящих на пути караванных дорог, ибо был давно
отвергнут он теми, ради которых не раз обнажал свой меч. И вот, наконец,
преодолев горные перевалы, вышел он в цветущую долину и добрался до
потаенной крепости. Здесь на табличке Зулуны была последняя стрелка. Здесь,
в этой крепости надеялся он обрести покой, и остаток своих дней провести
среди людей, любящих его и близких его сердцу.
Он понимал, что сейчас из крепости наблюдают за ним, и стерегут стражи
каждое его движение. Они должны понять, что для воина или лазутчика он
слишком стар, у него нет оружия, у него нет даже осла. Он проверил, надежно
ли спрятаны на поясе в потайном кармане серебряные сикли, потом после
некоторых колебаний выбросил в песок глиняную табличку, потом наступил на
нее ногой, раздавив на мелкие черепки. Он был очень осторожен во всем. Жизнь
научила его этому.
Осталось сделать последние шаги, и когда впустят, сразу же попросить
воды,
выпить целый кувшин, глотать и глотать холодную, не перестающую литься
струю, остатки воды можно просто вылить на голову, смыть дорожную пыль с
лица, тут же у крепостных ворот присесть и вытянуть ноги - и все же
поспешить, чтобы до заката войти в дом, где его сейчас ждут с нетерпением.
Узнает ли он своих сыновей? Где они? - об этом Зулуна тоже ничего не
сообщила. Остается только еще немного набраться терпения.
И он, прошептав благодарственные слова всемогущему Господу, двинулся к
крепостным стенам. Были они выложены из бурого камня и сливались со столь же
бурой землей, так что издали и непонятно было, то ли это гора с бойницами и
зубцами, то ли сотворенная язычниками цепочка истуканов. Только
приблизившись, он понял, как мощны и неприступны стены, окруженные глубоким
оврагом. Маттафия с трудом вскарабкался по почти отвесному склону и со
вздохом облегчения прикоснулся к крепостным воротам. Потом несколько раз
постучал кулаком по просмоленным доскам. Но никто не собирался отворять
ворота перед одиноким путником.
Солнце уже коснулось вершины холмов, и время для впуска, очевидно,
прошло. Маттафия постоял, прислонившись к воротам, и уже собрался звать
стражников, когда справа от ворот сдвинулся камень в крепостной стене, и
образовалось отверстие, в которое с трудом он втиснул свое тело. И едва
сделал он несколько шагов, как за его спиной заскрипели брусья, и грохнул
камень, словно захлопнулся невидимый капкан. В сплошной темноте он стал
пробираться на звуки голосов, глухих и отрывистых. Было сыро вокруг, и будто
не вход был здесь в крепость, а должны были открыться перед ним врата
подземного царства мертвых.
- Господи, на тебя уповаю, - прошептал Маттафия и сделал последний
рывок к противоположной стене. Свет факелов едва не ослепил его. Он заслонил
глаза рукой и почувствовал, что кто-то подталкивает его в спину. Обернулся и
увидел стражника, низкорослого и ощетинившегося: торчали волосы на его
голове и бороде словно иголки, и не было ни доброты, ни сочувствия в его
глазах.
- Нагнись, - приказал стражник и стал пристально вглядываться в лицо
Маттафии, поднося факел почти вплотную. Маттафия отпрянул, но продолжал
стоять согнувшись. Стражник говорил на языке амаликитян, языке детства. И
сам, судя по его узким глазам, был амаликитянином.
- Иври, - произнес стражник, - ты иври?
В голосе его были презрение и ненависть. Наверное, он из тех, - подумал
Маттафия, кто спасся в страшную ночь крови, когда было поражено племя царя
Агага. Он и сам, Маттафия, чудом остался в живых тогда. Но не станешь же
объяснять это стражнику.
- Ты иври? - снова повторил тот свой вопрос.
Маттафия с трудом растянул губы в улыбке, ответить даже самому себе он
не смог бы - кто он. Сколько кровей и каких племен смешалось в нем, известно
одному Господу. И все-таки он - иври, заречный, или, как говорят арамейцы, -
еврей, отец его из колена Вениаминова, мать - амаликитянка. Поведать он не
может, кто его отец. Язык дан человеку, чтобы не говорить лишнее, каждое
слово может стать врагом тебе. Маттафия заслонился рукой от света факела и
покачал головой - этот ответ можно было расценить и как согласие, и как
отрицание. Царство Давида укрепилось, власть его была повсюду, может быть,
надо было сказать твердо: "Да, я из сынов Израилевых, из тех, кому Господь
заповедал эту землю". И в то же время - этот город-убежище не под рукой
Давида. Именно потому сюда устремилась Зулуна из Иерусалима. Здесь никто не
знал ни о ней, ни о нем, Маттафии, ничего, здесь сыновей его не называют
сыновьями предателя.
- Ты что, иври, застрял там? - крикнул стражник. Маттафия с трудом
протиснулся вперед, и когда, наконец, они выбрались на свет божий, он понял,
что никогда еще не видел столь толстых крепостных стен. Наверное, внутри их
среди камня хранятся запасы снеди и воды, есть свои секреты, есть и тайные
подземелья - ему до этого нет никакого дела, его войны на земной тверди
давно закончились, он больше не хочет подставлять свое тело под удары мечей,
он не хочет добывать славу царям, а потом расплачиваться бесчестием за кровь
свою и за раны, ноющие в непогоду.
И вот - на просторе, за крепостной стеной, открылся его взору подлинный
Эдем. Он почувствовал себя - Адамом, возвращающимся в рай. Скорее не Адамом,
а блудным сыном. Сам лишил себя покоя. Здесь стояла та тишина, о которой он
столько мечтал. Желтые гроздья свисали с финиковых пальм, ярко алели
гранаты, сгибая ветви своих невысоких деревьев, виноградной лозой были
обвиты даже крепостные стены. И в сочной зелени утопали дома из тесаного
белого камня. В Иерусалиме из такого камня строили только царские дворцы.
Закатное солнце отражалось в окнах домов. В каком-то из них прижалась к окну
3улуна, а может быть там, в едва виднеющихся отсюда садах, собирает виноград
гибкая Рахиль, складывает ягоду к ягоде, отрывает от кисти, чтобы поставить
терпкое вино, больше других она ждет его возвращения, и он, Маттафия,
возлюбил ее более, чем самого себя.
Сейчас он ответит на все вопросы, и его отпустят. Кому может нести
угрозу невооруженный путник его лет? Конечно, понимал он, доступ в
город-убежище открыт не каждому, стража должна все разузнать, прежде чем
принять решение, потом придется обратиться к правителю, но это все такие
пустяки по сравнению с тем, что пришлось преодолеть...
Теперь, когда он стоял на просторной площади у ворот, его окружили
сразу четыре стражника, вооруженные обоюдоострыми финикийскими мечами.
Высокий, исхудавший, полный нетерпенья, он возвышался над ними и смотрел
поверх их голов на плоские розоватые кровли домов. На мгновение ему
показалось, что женщина, сидевшая на одной из крыш, махнула рукой. Зулуна в
Вифлееме любила вечером сидеть на кровле, там же, на кровле, в жаркие летние
месяцы они устраивали себе ложе. Конечно, это она. Он хотел помахать в
ответ, но вовремя сдержал себя.
Сильный толчок в бок заставил его пошатнуться, он не различил, кто из
стражей ударил его. Рука невольно потянулась к поясу, туда, где в прежние
времена всегда был прикреплен меч. Один из стражников ехидно улыбнулся и
просипел:
- Иври был воином и убежал от Давида, иври хотел биться за его сына
Авессалома, но был всегда трусливым и потерял меч...
Маттафия сжал зубы, надо было не обращать внимания на озлобленного
стражника, надо было не встревать в бесполезный спор. Все решают не простые
стражники, все решают судьи, и конечно - правитель города. Между тем его,
Маттафию, подталкивали к большому столбу, окруженному рядом бурых
неотесанных камней, в середине же, у самого столба, был полированный розовый
камень. Здесь восседает судья - догадался Маттафия и подумал - с человеком,
облаченным полнотой власти, будет легче говорить, чем с озлобленным
стражником. Возможно, в этом городе судья и управляет всеми. Ведь было
время, когда у сынов Израиля всем управляли судьи. И никаких царей.
Наверное, это было счастливое время. Недаром вспоминают о нем пророки с
радостью и написано в книге войн Яхве: в те дни не было царя у Израиля, и
каждый делал то, что казалось ему справедливым. Если город-убежище не ведет
ни с кем войн, зачем городу цари, достаточно судей...
Подле столба стражники остановились, потом послали коротышку, обросшего
колючими волосами, за судьей. Стражник вернулся быстро. Объяснил, что солнце
уже зашло, и до его восхода никто из судей не подойдет. Так было и в Гиве
сауловской. Царь Саул сидел у крепостных ворот под раскидистым тамарисковым
деревом и судил народ. Он был первым царем, он еще не догадывался, что
всякую работу за царей может исполнить другой. Все еще помнили время судей.
Потом Саул понял, что судью можно назначить...
Незаметно, почти неслышно появился начальник стражников - осанистый и
узколицый, с большим тюрбаном на голове.
- Кто подослал тебя, иври? - вкрадчиво спросил он.
- Я пришел сам, - спокойно ответил Маттафия.
- Не верь ему, Арияд, - сказал коротышка своему начальнику, - никто еще
сам не смог найти нашу крепость, не родилось еще такого человека на лике
земном! Старший стражник Арияд отстранил коротышку неторопливым движением
руки, показывая, что сам знает все и не нуждается в советах, и сам во всем
разберется.
-Я вижу - ты воин, - начал Арияд почти безразличным тоном, - меня не
проведешь. Ты уже стар, но руки твои еще не отвыкли от меча. Я не удивлюсь,
если мы обнаружим, что на тебе кровь отцов наших, что на тебе кровь Агага
-царя амаликитян...
- Нет крови его на мне, рожден я амаликитянкой, - попытался сказать в
свое оправдание Маттафия.
Но тотчас перебил его Арияд и возвысил голос свой:
- Будешь отвечать, когда задам вопросы! Кем ты рожден, мы тоже выясним!
А пока тебе придется ответить на главный вопрос - кто показал тебе, как
добраться до нашей крепости? По какой дороге ты сумел пройти? Как ты обошел
наши посты? У тебя что, есть крылья?
Маттафия улыбнулся и посмотрел в глаза Арияду, посмотрел дружелюбно,
все еще надеясь, что стражникам надоест с ним возиться и его скоро отпустят.
Но в глазах Арияда увидел он только ненависть. Показалось, что еще мгновение
и этот хозяин стражей воткнет в бок свой короткий меч. Пальцы Арияда уже
сжимали рукоятку. Маттафия понял, что этот страж считает его заклятым врагом
амаликитян, что ненавидит Арияд сынов Израиля. Маттафия знал, что в городе
этом, ставшим убежищем для всех отверженных, неохотно принимают евреев, что
здесь спасаются, в основном, амаликитяне и киненяне, но слышал он, что и для
сынов Израиля здесь имеется место, что есть у них даже своя община здесь. Но
надо доказать, что ты гоним, и, Господь упаси, если вскроется, что ты враг
Давида. Сегодня с Давидом не хочет ссориться никто. Как доказать, что и он,
Маттафия, гоним, что не было у него ни одного спокойного года на земле, что
недаром просит он убежища. Здесь его семья - какой довод может быть сильнее.
Он не враг домашним своим. И вдруг он понял - открыться, что его ждут Зулуна
и Рахиль, что его ждут сыновья - значит, подвергнуть их опасности. Ведь
Зулуна указала ему путь в город, не имея на то разрешения правителя. Надо
самому добиваться пропуска в город.
- Видит Господь, да светится его имя в высях, - Маттафия старался
говорить как можно мягче, придавая своему голосу покорность и смирение, -
видит Всемогущий наш, нету на моих руках крови амаликитян. Да, я был воином,
да - я убивал в бою, меня тоже хотели убить много раз, и следы стрел и копья
хранит мое тело. Но я ищу покоя, и годы мои, и раны мои взывают ко мне, дабы
обрел я дом свой, где молился бы перед Всевышним о прощении грехов моих...
- Значит, их много, этих грехов, - резко перебил его Арияд и неожиданно
рванул одежды Маттафии, обнажив его тело. И увидел, что это тело воина, ибо
оно было испещрено бугристыми шрамами, и был провал на месте большой раны от
удара копья. Как объяснить, что получил эту рану, спасая юную амаликитянку,
что она здесь, в этом городе, возможно, совсем неподалеку.
Арияд приблизился почти вплотную. Он разглядел выколотые на груди
слова. Маттафия почувствовал, как комок страха подступил к горлу. Проклятые
филистимляне - запечатлели на груди ненавистное для них имя. И ничем не
стереть. Сейчас прочтет, и события примут совсем другой оборот, с ужасом
подумал Маттафия. Но Арияд не обратил внимания на слова, наверное, он не
умеет читать арамейские знаки, понял Маттафия. Следы старых ран более
заинтересовали его, нежели выколотые на груди слова.
- Ты сражался с нами, такие, как ты, убивали нас в полуденных пределах
земли Иудиной! - все более повышая тон, выкрикивал Арияд. - Ты лазутчик и
соглядатай! - лицо Арияда налилось кровью. - Ты найдешь здесь убежище! Не на
земной тверди ты его найдешь, а под землей. Там тени убитых тобой вытянут
твои жилы и оплюют глаза твои, презренный иври, ты...
Арияд внезапно оборвал свою гневную речь и склонил голову. И все
остальные стражники тоже склонились, и причиной тому был человек, облаченный
в белые одежды и медленно приближающийся к ним. Несомненно, это был судья
города - сразу понял Маттафия. Опершись на посох, этот судья остановился
подле Маттафии, потеребил клочковатую седую бороду и долго вглядывался,
словно перед ним было диковинное животное. И внезапно омрачилось лицо его,
красноватые веки прикрыли глаза, лоб сморщился, он явно что-то припоминал.
Маттафия мог поклясться, что видел этого судью впервые.
Арияд стал говорить быстро, оправдываясь, заискивая, вознося хвалы
судье и всем богам, стерегущим город.
- Мы почти все узнали, - скороговоркой продолжил он, - этот лазутчик
почти во всем сознался, наша стража днем и ночью не щадит себя, и согласно
нашим законам позвольте свершить справедливый суд над подосланным выведать
силы наши, надо лишить жизни презренного...
- Не надо ни в чем проявлять поспешность, мой Арияд, - величественно
произнес судья, - все мы знаем твое рвение, но правителю нашему мудрому
Каверуну может не понравиться, что путник дошел незадержаным до крепостных
ворот, и что не выявлено, кто он. И видит мудрейший бог города нашего,
Рамарук, к нам в сети попался не простой иври. Посмотри, он на голову выше
нас всех... А вдруг он из дома Саула, и если он из тех, кто сражался за
Авессалома, ты знаешь - как в таком случае поступать, ты знаешь, что городу
нужно золото, и за каждого авессаломца Давид щедро платит...
- Вы правы, мой господин, вы правы Иехемон, самый справедливый судья
Рамарука, я сразу понял, что это не простой воин, его надо опознать, он из
дома Саула и был с Авессаломом, - поспешно согласился Арияд.
- Это иври из племени исполинов, - неожиданно подал голос один из
стражников, - за таких Давид платит вдвойне, они все были с Авессаломом!
- Никогда не торопи язык свой, - остановил его Иехемон и, приказав
Маттафии, чтобы тот наклонился, стал рассматривать его лицо, будто и не
человек был перед ним, а серебряный сикль, и следовало определить - не
поддельный ли он.
- Ты принадлежишь к дому Саула. Никогда еще глаза, не обманывали меня,
- произнес Иехемон, и его морщинистое старческое лицо стало столь же белым,
как и его одежды. Рука Иехемона, сжимающая посох, затряслась. -
Город-убежище не для таких как ты. Бог города Рамарук покровительствует
гонимым. Ты же был с теми, кто уничтожал мирных амаликитян и аммонитян.
Теперь ты пришел выведать подходы к городу, ты вестник смерти. Я видел Саула
и его сыновей, я помню, как они расправились со священниками из Номвы, как
не пощадили даже детей. Отвечай, презренный, ты из дома Саула? Убийца!
Иехемон дрожащей рукой ткнул посохом в сторону Маттафии, словно хотел
пронзить его. Маттафия отпрянул, натолкнулся на стражника и заговорил
быстро, боясь, что ему не дадут досказать все:
- Праведный судья, зачем возводить навет на измученного странника?
Зачем вызывать тени умерших из мрачного Шеола. Нету уже на лике земном
никого из дома Саула. Пал он, и пали его сыновья в сражении с филистимлянами
на горе Гелвуй. Дом всесильного Давида главенствует в стране Израиля. Я же
пришел сюда не выведывать, не со злым умыслом, а с миром и ищу укрытия от
бед моих, коими испытует меня Господь, я знаю, что милостивы и справедливы
судьи в вашем городе, я знаю, что находят здесь приют гонимые и униженные, и
все страждущие. И был я гоним и домом Саула, и домом Давида! Я прошу об
одном...
-Укроти свой лживый язык и положи руку на уста твои, - прервал его
Иехемон, - и не ищи сочувствия у тех, кого поражал твой меч! Лжецов
ослепляет Рамарук молнией, небесный огонь испепеляет неправедных, и скоро ты
будешь сожалеть о своих лживых словах, и будешь ползать в ногах правителя,
моля о пощаде!
-Никогда я не ползал ни перед кем! - сказал Маттафия. Стражники
захохотали, их хохот был скорее похож на рык зверей, нежели на человеческий
смех. Маттафия изнемогал от жажды. С печалью он посмотрел вокруг, словно
пытаясь отыскать надежду на спасение в сгущающихся сумерках. Он глубоко
вздохнул, стараясь впитать в себя надвигающуюся прохладу ночи, запахи зрелых
плодов и дым очагов.
- Я не прошу о пощаде, я хочу справедливости, всю жизнь я искал ее - и
напрасно. Наверное, напрасно. Горло мое пересохло. Я слишком долго добирался
сюда. Я думал, что здесь обитает справедливость! - сказал Маттафия, глядя
поверх голов стражей.
И оказал милость задержанному страннику судья Иехемон, распорядившись,
чтобы дали тому воды. Один из стражников быстро исполнил приказание.
Маттафия взял глиняный кувшин обеими руками, задрал голову, и струя
прохладной воды полилась в его широко открытый рот. И с каждым глотком он
оживал, и силы возвращались к нему, и плоть его наливалась соками жизни.
Вода была чистой, с приятным привкусом, какой бывает она, когда родник
пробивается к поверхности земли через слои целительного камня-слюды и бьется
среди зарослей можжевельника. И страхи отступили от Маттафии, и пришла
уверенность, что сумеет он доказать чистоту своих помыслов.
Но напрасно он мысленно успокаивал себя, ибо снова вгляделся в лицо
его, прищурив старческое свои глаза , Иехемон и изрек самое страшное
подозрение:
- Ты не просто злодей из дома Саула, ты похож на царя, как походит одна
капля воды на другую, ты так похож, словно ожил тот, кто обагрял землю
кровью неповинных!
- Ты знаешь, справедливый судья, Саул поражен мечом, он сам пал на меч,
чтобы избежать плена, - сказал Маттафия.
-У царей бывают двойники, - произнес Иехемон и надолго задумался. Все
замолчали, ожидая его решения.
- Вспомнил, - вдруг воскликнул Арияд, - здесь, неподалеку в пещерах,
среди нищих обитает старик, который знал Саула.
- Пошлите за ним, - приказал Иехемон.
В ожидании старика прошло около получаса. Стражники, присев на камни,
тихо переговаривались между собой. Иехемон чертил посохом на песке одному
ему понятные знаки. Лишь Арияд не сводил глаз с Маттафии - это была его
добыча, и он не хотел ее лишаться. От пленника, схожего с царем, всякого
можно было ожидать.
Маттафия присел на землю, ноги гудели. Последние дни он шел, не давая
себе отдыха. Он привык зa свою жизнь к дальним переходам. Было время, когда
он вместе с воинами Давида за день пересекал каменистую пустыню Зиф, крепкие
ноги спасали от смерти. Саул, словно неутомимый охотник, преследовал их. Он
надеялся, что Маттафия исполнит его повеление, и ловушка захлопнется. Саул
погиб молодым, неужели годы не стерли его, Маттафии, схожесть с царем? Все
это в крови - и никуда не уйдешь от судьбы. Так было угодно Господу, все в
этом мире свершается только по его замыслу. Хорошо, если Господь вкладывает
в твою руку меч, но если оставляет тебя беззащитным, если не слышит твоей
мольбы...
Маттафия не сразу заметил, как подвели к ним стражники согбенного
старика с растрепанной седой бородой. На шее у старика висел камень. Такие
камни носят послушники, замаливающие свои грехи. Тело старика было закутано
в лохмотья, и распространялся от него нечистый запах.
- Явился, Бер-Шаарон, почтил нас? - сказал Иехемон и поморщился. Старик
испуганно вздрогнул, стал заискивающе улыбаться. Имя его заставило Маттафию
вздрогнуть. Так звали отца матери. Маттафия привстал и внимательно оглядел
старика. Какой он был много лет назад, представить было невозможно. Не лицо,
а запеченное яблоко. Одинаковые имена носят многие. На всех не хватает имен.
Столь размножились сыны Израиля, их столько же, как песка на морском берегу.
Правда, не выцвела в глазах старика голубизна. Такой же голубизной полнились
глаза той, что дала жизнь ему, Маттафии...
- Скажи, Бер-Шаарон, ты знаешь этого человека? - строго спросил
Иехемон.
Старик поправил камень, висевший у него на груди, придержал его
костлявой рукой, медленно приподнял голову и вдруг затрясся, будто злой дух
обуял его. Он раскрыл свой беззубый рот и застыл голос его. И вдруг, словно
прорвался звук через преграды, вырвалось со свистом: "Саул, Саул, Саул..."
И старик упал на землю, закрыв лицо руками. Все словно окаменели. Арияд
стоял с выпученными глазами, раскинув руки. Иехемон так сжал посох, что в
наступившей тишине было слышно, как трещит дерево.
- Господь лишил его разума, - крикнул Маттафия, - вы же видите, его
преследует страх!
- Постойте,- вдруг спохватился Арияд, - постойте, надо прочесть!
Он подскочил к Маттафии и содрал с него рубаху. Потом ткнул пальцем в
грудь, в то место, где были начертаны непонятные для него слова.
- Старик должен знать чужие языки! - крикнул Арияд. Но от Бер-Шаарона
уже ничего нельзя было добиться, он, сжавшись, лежал на земле и тихо стонал.
© Copyright Олег Глушкин
From: w.kron(a)rambler.ru
Date: 12 Sep 2005
---------------------------------------------------------------
Роман на библейскую тему калининградского писателя Олега Глушкина
рассказывает о первых царях Израиля - Сауле и Давиде, об их противостоянии.
Понять и оправдать их деяния дано главному герою - Маттафии, непризнанному
сыну Саула, втянутому в череду легендарных событий. Издан в издательстве
"Янтарный сказ" в 2002 году, тираж 1000 экз.
библейский роман
Когда пал пронзенный стрелами сын царя Давида мятежный Авессалом,
волнения в стране начали затухать. Но еще долго бродили в пустынях и
скрывались в пещерах разрозненные сторонники Авессалома. Многие из них
искали спасения в укрепленных городах арамейцев, но лазутчики Давида
проникали и туда, и темные ночи осеннего месяца Тишрей оглашались
предсмертными хрипами и поспешным топотом ног. Более надежными для укрытия
были потаенные города в горах на севере Ханаана. Там, за финикийским городом
Емаф, было место, о котором мало кто знал. И даже названия не было у
крепости, куда можно было добраться только по узким горным тропам. Эту
крепость выстроили амаликитяне, те немногие из них, кто сумел спастись после
кровопролитных и гибельных для этого народа сражений с войсками царя Саула.
И теперь эта крепость стала обителью для многих, изгнанных из родимых мест.
К каменным стенам этой крепости после долгих скитаний сумел добраться
путник, и звали его Маттафия. Был он голоден и измучен жаждой, и сбитые в
кровь ноги делали болезненным каждый новый шаг. На вид ему было лет
шестьдесят. Выдубленное ветрами и пылью пустыни смуглое лицо было исчерчено
глубокими морщинами. Был он высок ростом и костист. Некогда черную, как
смоль, бороду уже тронула седина.
Солнце приближалось к вершинам бурых холмов, оставшихся у него за
спиной. В закатном свете зубчатые сторожевые башни, возвышающиеся над бурыми
стенами, казались багровыми идолами, восставшими из подземелий Шеола. Там,
за крепостными стенами, были невидимые еще дома и сочная зелень садов. Там
обитали те, кто всегда верили ему и любили его.
В предвкушении долгожданной встречи Маттафия остановился, чтобы
перевести дух, чтобы немного передохнуть и уже потом подойти к страже с
достоинством и не вызвать никаких нареканий и лишних вопросов. Какое-то
смутное чувство подсказывало ему, что все будет не так просто. Он знал, что
для обретения права на укрытие в этом городе потребуется разрешение судей.
Нужны будут доказательства. Лучшее из них - его семья. Он так долго ждал
этого дня.
Ему повезло, он миновал тайные засады на дорогах, ведущих в город. Ему
повезло и до этого - он вышел сюда кратчайшим путем, минуя большие
караванные дороги. Ему помогла глиняная табличка, присланная его старшей
женой Зулуной. Хорошо, что в Вифлееме обучил ее письму. Правда, на табличке
было всего несколько слов: "Мой господин, возлюбленный мой, мое сердце
устало ждать тебя..." И ни слова - ни о сыновьях, ни о другой жене Рахили.
Сплошные стрелки и кружки. Стрелки шли вдоль реки Иордан, вдоль ее желтых
бурлящих на камнях вод, стрелки огибали кружок - Кинеретское море - мирное,
полное рыбы, и самое тихое из всех морей, море - лютня, ибо плоды его
сладки, как звуки лютни, потом стрелка указывает поворот налево, к высоким
горам, где зарождаются реки, где тучны и сочны пастбища. Долгий путь
пришлось одолеть, пока добрался до этих пастбищ, путь от моря Соли -
мертвого и тяжелого до снежных шапок Хермона, и после - к равнинам,
прокаленным полуденным солнцем.
Он знал эту землю, не раз пропитал он ее своей кровью, не раз обошел в
рядах воинов. Он любил эту землю. И в далеких чужеземных краях она снилась
ему на забытых Господом Богом островах. Снилась земля, текущая молоком и
медом.
По стрелкам, начертанным Зулуной, он шел много дней, и не было ему
места во всех пределах земли Ханаана, от Дана до Вирсавии, не было места в
кичливых и шумных городах, стоящих на пути караванных дорог, ибо был давно
отвергнут он теми, ради которых не раз обнажал свой меч. И вот, наконец,
преодолев горные перевалы, вышел он в цветущую долину и добрался до
потаенной крепости. Здесь на табличке Зулуны была последняя стрелка. Здесь,
в этой крепости надеялся он обрести покой, и остаток своих дней провести
среди людей, любящих его и близких его сердцу.
Он понимал, что сейчас из крепости наблюдают за ним, и стерегут стражи
каждое его движение. Они должны понять, что для воина или лазутчика он
слишком стар, у него нет оружия, у него нет даже осла. Он проверил, надежно
ли спрятаны на поясе в потайном кармане серебряные сикли, потом после
некоторых колебаний выбросил в песок глиняную табличку, потом наступил на
нее ногой, раздавив на мелкие черепки. Он был очень осторожен во всем. Жизнь
научила его этому.
Осталось сделать последние шаги, и когда впустят, сразу же попросить
воды,
выпить целый кувшин, глотать и глотать холодную, не перестающую литься
струю, остатки воды можно просто вылить на голову, смыть дорожную пыль с
лица, тут же у крепостных ворот присесть и вытянуть ноги - и все же
поспешить, чтобы до заката войти в дом, где его сейчас ждут с нетерпением.
Узнает ли он своих сыновей? Где они? - об этом Зулуна тоже ничего не
сообщила. Остается только еще немного набраться терпения.
И он, прошептав благодарственные слова всемогущему Господу, двинулся к
крепостным стенам. Были они выложены из бурого камня и сливались со столь же
бурой землей, так что издали и непонятно было, то ли это гора с бойницами и
зубцами, то ли сотворенная язычниками цепочка истуканов. Только
приблизившись, он понял, как мощны и неприступны стены, окруженные глубоким
оврагом. Маттафия с трудом вскарабкался по почти отвесному склону и со
вздохом облегчения прикоснулся к крепостным воротам. Потом несколько раз
постучал кулаком по просмоленным доскам. Но никто не собирался отворять
ворота перед одиноким путником.
Солнце уже коснулось вершины холмов, и время для впуска, очевидно,
прошло. Маттафия постоял, прислонившись к воротам, и уже собрался звать
стражников, когда справа от ворот сдвинулся камень в крепостной стене, и
образовалось отверстие, в которое с трудом он втиснул свое тело. И едва
сделал он несколько шагов, как за его спиной заскрипели брусья, и грохнул
камень, словно захлопнулся невидимый капкан. В сплошной темноте он стал
пробираться на звуки голосов, глухих и отрывистых. Было сыро вокруг, и будто
не вход был здесь в крепость, а должны были открыться перед ним врата
подземного царства мертвых.
- Господи, на тебя уповаю, - прошептал Маттафия и сделал последний
рывок к противоположной стене. Свет факелов едва не ослепил его. Он заслонил
глаза рукой и почувствовал, что кто-то подталкивает его в спину. Обернулся и
увидел стражника, низкорослого и ощетинившегося: торчали волосы на его
голове и бороде словно иголки, и не было ни доброты, ни сочувствия в его
глазах.
- Нагнись, - приказал стражник и стал пристально вглядываться в лицо
Маттафии, поднося факел почти вплотную. Маттафия отпрянул, но продолжал
стоять согнувшись. Стражник говорил на языке амаликитян, языке детства. И
сам, судя по его узким глазам, был амаликитянином.
- Иври, - произнес стражник, - ты иври?
В голосе его были презрение и ненависть. Наверное, он из тех, - подумал
Маттафия, кто спасся в страшную ночь крови, когда было поражено племя царя
Агага. Он и сам, Маттафия, чудом остался в живых тогда. Но не станешь же
объяснять это стражнику.
- Ты иври? - снова повторил тот свой вопрос.
Маттафия с трудом растянул губы в улыбке, ответить даже самому себе он
не смог бы - кто он. Сколько кровей и каких племен смешалось в нем, известно
одному Господу. И все-таки он - иври, заречный, или, как говорят арамейцы, -
еврей, отец его из колена Вениаминова, мать - амаликитянка. Поведать он не
может, кто его отец. Язык дан человеку, чтобы не говорить лишнее, каждое
слово может стать врагом тебе. Маттафия заслонился рукой от света факела и
покачал головой - этот ответ можно было расценить и как согласие, и как
отрицание. Царство Давида укрепилось, власть его была повсюду, может быть,
надо было сказать твердо: "Да, я из сынов Израилевых, из тех, кому Господь
заповедал эту землю". И в то же время - этот город-убежище не под рукой
Давида. Именно потому сюда устремилась Зулуна из Иерусалима. Здесь никто не
знал ни о ней, ни о нем, Маттафии, ничего, здесь сыновей его не называют
сыновьями предателя.
- Ты что, иври, застрял там? - крикнул стражник. Маттафия с трудом
протиснулся вперед, и когда, наконец, они выбрались на свет божий, он понял,
что никогда еще не видел столь толстых крепостных стен. Наверное, внутри их
среди камня хранятся запасы снеди и воды, есть свои секреты, есть и тайные
подземелья - ему до этого нет никакого дела, его войны на земной тверди
давно закончились, он больше не хочет подставлять свое тело под удары мечей,
он не хочет добывать славу царям, а потом расплачиваться бесчестием за кровь
свою и за раны, ноющие в непогоду.
И вот - на просторе, за крепостной стеной, открылся его взору подлинный
Эдем. Он почувствовал себя - Адамом, возвращающимся в рай. Скорее не Адамом,
а блудным сыном. Сам лишил себя покоя. Здесь стояла та тишина, о которой он
столько мечтал. Желтые гроздья свисали с финиковых пальм, ярко алели
гранаты, сгибая ветви своих невысоких деревьев, виноградной лозой были
обвиты даже крепостные стены. И в сочной зелени утопали дома из тесаного
белого камня. В Иерусалиме из такого камня строили только царские дворцы.
Закатное солнце отражалось в окнах домов. В каком-то из них прижалась к окну
3улуна, а может быть там, в едва виднеющихся отсюда садах, собирает виноград
гибкая Рахиль, складывает ягоду к ягоде, отрывает от кисти, чтобы поставить
терпкое вино, больше других она ждет его возвращения, и он, Маттафия,
возлюбил ее более, чем самого себя.
Сейчас он ответит на все вопросы, и его отпустят. Кому может нести
угрозу невооруженный путник его лет? Конечно, понимал он, доступ в
город-убежище открыт не каждому, стража должна все разузнать, прежде чем
принять решение, потом придется обратиться к правителю, но это все такие
пустяки по сравнению с тем, что пришлось преодолеть...
Теперь, когда он стоял на просторной площади у ворот, его окружили
сразу четыре стражника, вооруженные обоюдоострыми финикийскими мечами.
Высокий, исхудавший, полный нетерпенья, он возвышался над ними и смотрел
поверх их голов на плоские розоватые кровли домов. На мгновение ему
показалось, что женщина, сидевшая на одной из крыш, махнула рукой. Зулуна в
Вифлееме любила вечером сидеть на кровле, там же, на кровле, в жаркие летние
месяцы они устраивали себе ложе. Конечно, это она. Он хотел помахать в
ответ, но вовремя сдержал себя.
Сильный толчок в бок заставил его пошатнуться, он не различил, кто из
стражей ударил его. Рука невольно потянулась к поясу, туда, где в прежние
времена всегда был прикреплен меч. Один из стражников ехидно улыбнулся и
просипел:
- Иври был воином и убежал от Давида, иври хотел биться за его сына
Авессалома, но был всегда трусливым и потерял меч...
Маттафия сжал зубы, надо было не обращать внимания на озлобленного
стражника, надо было не встревать в бесполезный спор. Все решают не простые
стражники, все решают судьи, и конечно - правитель города. Между тем его,
Маттафию, подталкивали к большому столбу, окруженному рядом бурых
неотесанных камней, в середине же, у самого столба, был полированный розовый
камень. Здесь восседает судья - догадался Маттафия и подумал - с человеком,
облаченным полнотой власти, будет легче говорить, чем с озлобленным
стражником. Возможно, в этом городе судья и управляет всеми. Ведь было
время, когда у сынов Израиля всем управляли судьи. И никаких царей.
Наверное, это было счастливое время. Недаром вспоминают о нем пророки с
радостью и написано в книге войн Яхве: в те дни не было царя у Израиля, и
каждый делал то, что казалось ему справедливым. Если город-убежище не ведет
ни с кем войн, зачем городу цари, достаточно судей...
Подле столба стражники остановились, потом послали коротышку, обросшего
колючими волосами, за судьей. Стражник вернулся быстро. Объяснил, что солнце
уже зашло, и до его восхода никто из судей не подойдет. Так было и в Гиве
сауловской. Царь Саул сидел у крепостных ворот под раскидистым тамарисковым
деревом и судил народ. Он был первым царем, он еще не догадывался, что
всякую работу за царей может исполнить другой. Все еще помнили время судей.
Потом Саул понял, что судью можно назначить...
Незаметно, почти неслышно появился начальник стражников - осанистый и
узколицый, с большим тюрбаном на голове.
- Кто подослал тебя, иври? - вкрадчиво спросил он.
- Я пришел сам, - спокойно ответил Маттафия.
- Не верь ему, Арияд, - сказал коротышка своему начальнику, - никто еще
сам не смог найти нашу крепость, не родилось еще такого человека на лике
земном! Старший стражник Арияд отстранил коротышку неторопливым движением
руки, показывая, что сам знает все и не нуждается в советах, и сам во всем
разберется.
-Я вижу - ты воин, - начал Арияд почти безразличным тоном, - меня не
проведешь. Ты уже стар, но руки твои еще не отвыкли от меча. Я не удивлюсь,
если мы обнаружим, что на тебе кровь отцов наших, что на тебе кровь Агага
-царя амаликитян...
- Нет крови его на мне, рожден я амаликитянкой, - попытался сказать в
свое оправдание Маттафия.
Но тотчас перебил его Арияд и возвысил голос свой:
- Будешь отвечать, когда задам вопросы! Кем ты рожден, мы тоже выясним!
А пока тебе придется ответить на главный вопрос - кто показал тебе, как
добраться до нашей крепости? По какой дороге ты сумел пройти? Как ты обошел
наши посты? У тебя что, есть крылья?
Маттафия улыбнулся и посмотрел в глаза Арияду, посмотрел дружелюбно,
все еще надеясь, что стражникам надоест с ним возиться и его скоро отпустят.
Но в глазах Арияда увидел он только ненависть. Показалось, что еще мгновение
и этот хозяин стражей воткнет в бок свой короткий меч. Пальцы Арияда уже
сжимали рукоятку. Маттафия понял, что этот страж считает его заклятым врагом
амаликитян, что ненавидит Арияд сынов Израиля. Маттафия знал, что в городе
этом, ставшим убежищем для всех отверженных, неохотно принимают евреев, что
здесь спасаются, в основном, амаликитяне и киненяне, но слышал он, что и для
сынов Израиля здесь имеется место, что есть у них даже своя община здесь. Но
надо доказать, что ты гоним, и, Господь упаси, если вскроется, что ты враг
Давида. Сегодня с Давидом не хочет ссориться никто. Как доказать, что и он,
Маттафия, гоним, что не было у него ни одного спокойного года на земле, что
недаром просит он убежища. Здесь его семья - какой довод может быть сильнее.
Он не враг домашним своим. И вдруг он понял - открыться, что его ждут Зулуна
и Рахиль, что его ждут сыновья - значит, подвергнуть их опасности. Ведь
Зулуна указала ему путь в город, не имея на то разрешения правителя. Надо
самому добиваться пропуска в город.
- Видит Господь, да светится его имя в высях, - Маттафия старался
говорить как можно мягче, придавая своему голосу покорность и смирение, -
видит Всемогущий наш, нету на моих руках крови амаликитян. Да, я был воином,
да - я убивал в бою, меня тоже хотели убить много раз, и следы стрел и копья
хранит мое тело. Но я ищу покоя, и годы мои, и раны мои взывают ко мне, дабы
обрел я дом свой, где молился бы перед Всевышним о прощении грехов моих...
- Значит, их много, этих грехов, - резко перебил его Арияд и неожиданно
рванул одежды Маттафии, обнажив его тело. И увидел, что это тело воина, ибо
оно было испещрено бугристыми шрамами, и был провал на месте большой раны от
удара копья. Как объяснить, что получил эту рану, спасая юную амаликитянку,
что она здесь, в этом городе, возможно, совсем неподалеку.
Арияд приблизился почти вплотную. Он разглядел выколотые на груди
слова. Маттафия почувствовал, как комок страха подступил к горлу. Проклятые
филистимляне - запечатлели на груди ненавистное для них имя. И ничем не
стереть. Сейчас прочтет, и события примут совсем другой оборот, с ужасом
подумал Маттафия. Но Арияд не обратил внимания на слова, наверное, он не
умеет читать арамейские знаки, понял Маттафия. Следы старых ран более
заинтересовали его, нежели выколотые на груди слова.
- Ты сражался с нами, такие, как ты, убивали нас в полуденных пределах
земли Иудиной! - все более повышая тон, выкрикивал Арияд. - Ты лазутчик и
соглядатай! - лицо Арияда налилось кровью. - Ты найдешь здесь убежище! Не на
земной тверди ты его найдешь, а под землей. Там тени убитых тобой вытянут
твои жилы и оплюют глаза твои, презренный иври, ты...
Арияд внезапно оборвал свою гневную речь и склонил голову. И все
остальные стражники тоже склонились, и причиной тому был человек, облаченный
в белые одежды и медленно приближающийся к ним. Несомненно, это был судья
города - сразу понял Маттафия. Опершись на посох, этот судья остановился
подле Маттафии, потеребил клочковатую седую бороду и долго вглядывался,
словно перед ним было диковинное животное. И внезапно омрачилось лицо его,
красноватые веки прикрыли глаза, лоб сморщился, он явно что-то припоминал.
Маттафия мог поклясться, что видел этого судью впервые.
Арияд стал говорить быстро, оправдываясь, заискивая, вознося хвалы
судье и всем богам, стерегущим город.
- Мы почти все узнали, - скороговоркой продолжил он, - этот лазутчик
почти во всем сознался, наша стража днем и ночью не щадит себя, и согласно
нашим законам позвольте свершить справедливый суд над подосланным выведать
силы наши, надо лишить жизни презренного...
- Не надо ни в чем проявлять поспешность, мой Арияд, - величественно
произнес судья, - все мы знаем твое рвение, но правителю нашему мудрому
Каверуну может не понравиться, что путник дошел незадержаным до крепостных
ворот, и что не выявлено, кто он. И видит мудрейший бог города нашего,
Рамарук, к нам в сети попался не простой иври. Посмотри, он на голову выше
нас всех... А вдруг он из дома Саула, и если он из тех, кто сражался за
Авессалома, ты знаешь - как в таком случае поступать, ты знаешь, что городу
нужно золото, и за каждого авессаломца Давид щедро платит...
- Вы правы, мой господин, вы правы Иехемон, самый справедливый судья
Рамарука, я сразу понял, что это не простой воин, его надо опознать, он из
дома Саула и был с Авессаломом, - поспешно согласился Арияд.
- Это иври из племени исполинов, - неожиданно подал голос один из
стражников, - за таких Давид платит вдвойне, они все были с Авессаломом!
- Никогда не торопи язык свой, - остановил его Иехемон и, приказав
Маттафии, чтобы тот наклонился, стал рассматривать его лицо, будто и не
человек был перед ним, а серебряный сикль, и следовало определить - не
поддельный ли он.
- Ты принадлежишь к дому Саула. Никогда еще глаза, не обманывали меня,
- произнес Иехемон, и его морщинистое старческое лицо стало столь же белым,
как и его одежды. Рука Иехемона, сжимающая посох, затряслась. -
Город-убежище не для таких как ты. Бог города Рамарук покровительствует
гонимым. Ты же был с теми, кто уничтожал мирных амаликитян и аммонитян.
Теперь ты пришел выведать подходы к городу, ты вестник смерти. Я видел Саула
и его сыновей, я помню, как они расправились со священниками из Номвы, как
не пощадили даже детей. Отвечай, презренный, ты из дома Саула? Убийца!
Иехемон дрожащей рукой ткнул посохом в сторону Маттафии, словно хотел
пронзить его. Маттафия отпрянул, натолкнулся на стражника и заговорил
быстро, боясь, что ему не дадут досказать все:
- Праведный судья, зачем возводить навет на измученного странника?
Зачем вызывать тени умерших из мрачного Шеола. Нету уже на лике земном
никого из дома Саула. Пал он, и пали его сыновья в сражении с филистимлянами
на горе Гелвуй. Дом всесильного Давида главенствует в стране Израиля. Я же
пришел сюда не выведывать, не со злым умыслом, а с миром и ищу укрытия от
бед моих, коими испытует меня Господь, я знаю, что милостивы и справедливы
судьи в вашем городе, я знаю, что находят здесь приют гонимые и униженные, и
все страждущие. И был я гоним и домом Саула, и домом Давида! Я прошу об
одном...
-Укроти свой лживый язык и положи руку на уста твои, - прервал его
Иехемон, - и не ищи сочувствия у тех, кого поражал твой меч! Лжецов
ослепляет Рамарук молнией, небесный огонь испепеляет неправедных, и скоро ты
будешь сожалеть о своих лживых словах, и будешь ползать в ногах правителя,
моля о пощаде!
-Никогда я не ползал ни перед кем! - сказал Маттафия. Стражники
захохотали, их хохот был скорее похож на рык зверей, нежели на человеческий
смех. Маттафия изнемогал от жажды. С печалью он посмотрел вокруг, словно
пытаясь отыскать надежду на спасение в сгущающихся сумерках. Он глубоко
вздохнул, стараясь впитать в себя надвигающуюся прохладу ночи, запахи зрелых
плодов и дым очагов.
- Я не прошу о пощаде, я хочу справедливости, всю жизнь я искал ее - и
напрасно. Наверное, напрасно. Горло мое пересохло. Я слишком долго добирался
сюда. Я думал, что здесь обитает справедливость! - сказал Маттафия, глядя
поверх голов стражей.
И оказал милость задержанному страннику судья Иехемон, распорядившись,
чтобы дали тому воды. Один из стражников быстро исполнил приказание.
Маттафия взял глиняный кувшин обеими руками, задрал голову, и струя
прохладной воды полилась в его широко открытый рот. И с каждым глотком он
оживал, и силы возвращались к нему, и плоть его наливалась соками жизни.
Вода была чистой, с приятным привкусом, какой бывает она, когда родник
пробивается к поверхности земли через слои целительного камня-слюды и бьется
среди зарослей можжевельника. И страхи отступили от Маттафии, и пришла
уверенность, что сумеет он доказать чистоту своих помыслов.
Но напрасно он мысленно успокаивал себя, ибо снова вгляделся в лицо
его, прищурив старческое свои глаза , Иехемон и изрек самое страшное
подозрение:
- Ты не просто злодей из дома Саула, ты похож на царя, как походит одна
капля воды на другую, ты так похож, словно ожил тот, кто обагрял землю
кровью неповинных!
- Ты знаешь, справедливый судья, Саул поражен мечом, он сам пал на меч,
чтобы избежать плена, - сказал Маттафия.
-У царей бывают двойники, - произнес Иехемон и надолго задумался. Все
замолчали, ожидая его решения.
- Вспомнил, - вдруг воскликнул Арияд, - здесь, неподалеку в пещерах,
среди нищих обитает старик, который знал Саула.
- Пошлите за ним, - приказал Иехемон.
В ожидании старика прошло около получаса. Стражники, присев на камни,
тихо переговаривались между собой. Иехемон чертил посохом на песке одному
ему понятные знаки. Лишь Арияд не сводил глаз с Маттафии - это была его
добыча, и он не хотел ее лишаться. От пленника, схожего с царем, всякого
можно было ожидать.
Маттафия присел на землю, ноги гудели. Последние дни он шел, не давая
себе отдыха. Он привык зa свою жизнь к дальним переходам. Было время, когда
он вместе с воинами Давида за день пересекал каменистую пустыню Зиф, крепкие
ноги спасали от смерти. Саул, словно неутомимый охотник, преследовал их. Он
надеялся, что Маттафия исполнит его повеление, и ловушка захлопнется. Саул
погиб молодым, неужели годы не стерли его, Маттафии, схожесть с царем? Все
это в крови - и никуда не уйдешь от судьбы. Так было угодно Господу, все в
этом мире свершается только по его замыслу. Хорошо, если Господь вкладывает
в твою руку меч, но если оставляет тебя беззащитным, если не слышит твоей
мольбы...
Маттафия не сразу заметил, как подвели к ним стражники согбенного
старика с растрепанной седой бородой. На шее у старика висел камень. Такие
камни носят послушники, замаливающие свои грехи. Тело старика было закутано
в лохмотья, и распространялся от него нечистый запах.
- Явился, Бер-Шаарон, почтил нас? - сказал Иехемон и поморщился. Старик
испуганно вздрогнул, стал заискивающе улыбаться. Имя его заставило Маттафию
вздрогнуть. Так звали отца матери. Маттафия привстал и внимательно оглядел
старика. Какой он был много лет назад, представить было невозможно. Не лицо,
а запеченное яблоко. Одинаковые имена носят многие. На всех не хватает имен.
Столь размножились сыны Израиля, их столько же, как песка на морском берегу.
Правда, не выцвела в глазах старика голубизна. Такой же голубизной полнились
глаза той, что дала жизнь ему, Маттафии...
- Скажи, Бер-Шаарон, ты знаешь этого человека? - строго спросил
Иехемон.
Старик поправил камень, висевший у него на груди, придержал его
костлявой рукой, медленно приподнял голову и вдруг затрясся, будто злой дух
обуял его. Он раскрыл свой беззубый рот и застыл голос его. И вдруг, словно
прорвался звук через преграды, вырвалось со свистом: "Саул, Саул, Саул..."
И старик упал на землю, закрыв лицо руками. Все словно окаменели. Арияд
стоял с выпученными глазами, раскинув руки. Иехемон так сжал посох, что в
наступившей тишине было слышно, как трещит дерево.
- Господь лишил его разума, - крикнул Маттафия, - вы же видите, его
преследует страх!
- Постойте,- вдруг спохватился Арияд, - постойте, надо прочесть!
Он подскочил к Маттафии и содрал с него рубаху. Потом ткнул пальцем в
грудь, в то место, где были начертаны непонятные для него слова.
- Старик должен знать чужие языки! - крикнул Арияд. Но от Бер-Шаарона
уже ничего нельзя было добиться, он, сжавшись, лежал на земле и тихо стонал.