Глушкин О. Саул и Давид

такой ненавистью смотрел своими большими, словно черно-белые плошки глазами,
что Маттафия невольно отвел свой взор. И не глядя на мальчика, стал
объяснять, что не враг ему, что надо молчать, и что будет приносить еду ему,
и очень скоро обретет отрок свой дом.
Мальчик молчал, сжавшись в тесной корзине, но наверное понял о чем
говорилось, ибо сходны языки всех народов, живущих в земле Ханаанской.
Успокоил он мальчика, дал ему лепешку, намазанную медом, отошел немного и
услышал, что неподалеку кто-то говорит сам с собою и тяжело вздыхает.
Маттафия пошел на эти звуки и едва не наткнулся на Давида. Сидел тот,
обхватив колени руками, и каялся перед Господом, и просил освободить душу от
греха. И говорил, обращаясь к Всевышнему: "Удали меня от преступлений, как
удалил восток от запада и небо от земли, ибо кратки дни человека, из праха
он создан и прахом станет, как цветок полевой отцветает он, зачем же кровью
обагрять его дни. Заблудились мы среди грехов наших на дорогах пустынных,
прости нас, Господи, за кровь невинных прости..."
Давид поднял голову и увидел, что стоит подле него Маттафия и посмотрел
на Маттафию злобно, с укором, будто знал, что сокрыл он, Маттафия,
гирзеянского мальчика. И спросил его тогда Маттафия: "Доколе всем погибель
нести будем?" И сказал ему Давид: "Если спасется хоть один из гирзеян, то
донесет на нас, и нету у нас другой стези, и так уж устроен мир наш, если ты
не убьешь, то тебя убьют. И на все воля Божья. И грех на одной душе моей..."
И молча отошел от него Маттафия. Понимал, что мучается душа Давида, и
никому о том не может поведать царь, ибо должен быть он крепок и силен в
глазах своих воинов, и покаяния не должны смущать их. И не поставлены
пределы для грехов Давида. И если Давид захочет лишить жизни его, Маттафию,
то будет это решение непреклонно, и лишив жизни своего прежнего друга,
оплачет он его и сочинит печальную песнь о дружбе и своем горе...
Снова подошел Маттафия к своему ослу, поправил корзину, стоящую подле,
и решил тогда, что надо со всеми вместе возвратиться в Секелаг и там найти
женщину, заплатить ей и отдать отрока на время, а потом, улучив подходящий
день, отправиться с этим отроком в Гиву.
Но пролег их путь не напрямую в Секелаг, а пришли они сначала в Гефу,
пригнали туда множество овец, ослов и верблюдов, захваченных у гирзеян, в
дар филистимлянскому царю Анхусу, и встречали их песнями, и было праздничное
пиршество в Гефе. И Анхус спросил тогда у Давида: "Откуда такая большая
добыча и прибавление к дому моему? На кого нападал и кого поразил мой друг
Давид?" И Давид ему ответил: "Тех уже нет, кто поражен был, и были то иудеи,
враждебные тебе из полуденных земель Иудиных, и предал их Господь в руки
мои, и никого не пощадили мы из пасущих стада, ибо сыновья их ушли в ратники
к Саулу..."
И был доволен Анхус, лицо его сияло, он обнял Давида и благодарил его,
и поднимал на пиру за здравие его полные чаши, восхваляя храбрость Давида. И
говорил своим военачальникам:
- Не верили вы, что можно приручить льва! А я сумел сделать его своим
другом! С нами Давид, и недолго уже осталось жить Саулу, ударим по его
войску, и рассыплется оно, как дом, построенный на песке!
И все филистимляне дивились мудрости Анхуса и пили за своего царя. А
Давид сидел молча и не шелохнулся, будто идол, вырезанный из дерева.
Маттафия же быстро покинул пиршество и бродил по улицам Гефы, и не встретил
там ни одной женщины, которой можно было бы доверить спасенного отрока, ибо
попадались на его пути или болтливые, или ступившие на путь блуда, или
попрошайки, и все предлагали за умеренную плату, но не лежала его душа к
ним...
Определился он в Секелаге, куда вскоре возвратились все воины, на
постой в дом кожевника Иоаша. Дом этот стоял на окраине города, приткнувшись
к большой, уступчатой горе, и подле дома были выстроены просторные навесы,
где дубились кожи. Сам Иоаш был из колена Завулона, жил раньше в Изреельской
долине, но женился на филистимлянке, вот и осел здесь, в Секелаге, сыновья
подросли, разбрелись по земле Ханаанской, он же остался только вдвоем с
женой. Он был угрюм и молчалив, работал от восхода до заката, жена
располневшая, но юркая и расторопная, тоже все время была чем-то занята, и
все в доме было ухожено и прибрано, и снедь она умела приготовить и ткала
сама, и шила, и мужу помогала.
Маттафия заплатил ей вдвое больше, чем платили обычно постояльцы, а про
гирзеянского мальчика сказал, что тот сирота, взял его с улицы, пожалел. Да
и не расспрашивали хозяева ни о чем, а хозяйка вскоре привязалась к
найденышу. Но мальчик признавал поначалу только его, Маттафию, и всякий раз,
когда возвращался Маттафия из воинского стана, встречал его у ворот дома и
знал, что всегда припасены для него какая-нибудь сладость или лакомство.
Быстро выучивал мальчик незнакомые для него слова, но не истаивала печаль из
его глаз, и был он не по-детски задумчив.
Мальчика звали Анзиахендр, и был он еще мал и не мог объяснить, что
значило это имя. И стал называть его Маттафия - Шалом, что означало мир. И
говорил ему - ты теперь мой мир, и хочу, чтобы не держала рука твоя копья и
меча. И мальчик согласился с этим именем и стал откликаться на него.
Часто в те дни обращался он, Маттафия, к Господу, молил Вседержителя о
доме своем, славил Господа. И мальчик тоненьким своим голоском повторял
вслед за Маттафией слова молитвы.
Маттафия возрадовался тогда, что обретет мальчик истинного Бога и будет
отвращен от рукотворных идолов. Показывал ему Маттафия на небеса, где
обитает Всемогущий Господь. Не понимал его мальчик, и перстом указывал на
него, Маттафию. А он улыбался гирзеянскому мальчику, которому нужен зримый
Бог, стоящий рядом, Бог - спаситель, и Маттафия объяснял мальчику, что
вездесущ Господь, и дух его пребывает в каждой душе, а на небе престол его.
И еще объяснял мальчику, что надо забыть страшную ночь огня и крови и на
всякие расспросы отвечать, что отец ему он, Маттафия. А лучше всего не
ходить по улицам, а гулять во дворе и не удаляться от дома хозяина-кожевника
и смотреть лучше, как тот дубит кожи, как распяливает шкуры на жердочках,
как усердно работает, ибо во всякой работе заключен замысел Божий и есть
благо для других людей, которых шкуры эти укроют от холода.
В те дни мрачное настроение не покидало его, и гирзеянский мальчик был
единственным существом, от которого успокаивалась душа и теплело на сердце.
Будто в этом мальчике соединились оба его сына - Фалтий и Амасия, будто их
волосы он гладил и словно с ними затевал забавы и игры. И готовился тогда
Маттафия тщательно к возвращению в Гиву, он долго выбирал подходящий день,
но его замыслам не дано было сбыться.
В один из вечеров настойчивый стук в окно прервал его беседу с
мальчиком, и когда Маттафия вышел на крыльцо, то поначалу не обнаружил
никого и хотел было возвратиться в дом, когда заметил, что у стены таится
человек и делает ему знаки рукой. Они отошли от дома и сели под смоковницей
за пристройками, где, словно летучие мыши, висели на жердях распяленные
шкуры. Даже в полумраке вечера было видно, что путник, отыскавший Маттафию,
устал от дальней дороги, и когда Маттафия набрал ему воды из колодца, то
незнакомец жадно осушил почти полный кувшин, потом поблагодарил и поведал, с
чем связан его приход.
Это был посланец от Авенира, поначалу он вел себя настороженно, видимо,
ему было приказано выведать - не стал ли он, Маттафия, врагом Саула, не
подпал ли под власть Давида и помнит ли о поручении своем. Маттафия ответил,
что все помнит и не был никогда предателем своего царя, но поднять руку на
Давида не сможет. И сказал посланец, что это и не требуется, что Саул готов
простить Давида, и что единые цели должны быть и у царя, и у Давида. И
рассказал о самом главном, ради чего и был послан: "Войска царей
филистимлянских соединились и подходят к Изреельской долине, Саул тоже
собрал большое войско, и близится кровавая битва, в которой решится судьба
всех сынов Израиля. И надо уговорить Давида, чтобы воинство его напало с
тылу на филистимлянский стан".
Посланец Авенира торопился и не захотел оставаться на ночь, и попросил
его Маттафия передать Авениру, что сделает все возможное и не допустит того,
чтобы Давид сражался в рядах филистимлян и постарается убедить Давида
повернуть оружие свое против филистимлянских царей. И еще попытался Маттафия
расспросить посланца о своей семье, о женах и сыновьях, но не знал ничего
посланец. И попросил Маттафия при расставании, чтобы отыскал он в Гиве
Зулуну или Рахиль и поведал им, что скоро возвратится он, Маттафия, и чтобы
если удастся посланцу встретить сыновей - Фалтия или Амасию, обнял их и
передал, что отец скучает без них.
Маттафия долго смотрел вслед посланцу, удаляющемуся по дороге, пока не
слился тот с тенями деревьев и пока шаги его были слышны в вечерней тишине.
И хотя дал Маттафия слово, что исполнит повеление Авенира, но оказалось
все не так просто. Давно уже не вступал Давид в доверительные беседы со
своим бывшим другом. И понимал тогда он, Маттафия, что утратил доверие
Давида и теперь, когда станет уговаривать его, еще раз подтвердится, что
послан в стан Давида из Гивы с царским поручением, и жизнью своей можно
поплатиться за то, что осмелишься предстать перед Давидом и открыть замысел
Авенира. Но не было пути для отступления, и не о своей жизни надо было
думать, а о спасении всех сынов Израиля.
В ту ночь он почти не спал, он искал слова, которые должны убедить
Давида, и когда на рассвете затрубили шофары, разрушая хрупкую тишину утра,
висящую над спящим городом, он одним из первых пришел на пустырь за домом
Давида, куда вслед за ним уже тянулись воины со всех концов Секелага.
Давид молча стоял в окружении своих военачальников, сотники скликали
своих воинов. На дремлющих ослов навьючивали запасы снеди и воды. В то, что
сказал тогда Авесса, не хотелось верить. Поведал Авесса о том, что Давид
принял решение выйти в поход совместно с филистимлянами. Отговорить Давида,
принявшего решение, было невозможно. Маттафия все же попытался подойти к
нему. Давид не обратил на него никакого внимания. Иоав недовольно буркнул
что-то о том, что сотнику следует знать свое место и поторопить своих
воинов. Все были слишком хмуры и озлоблены.
Войско Давида вытянулось из города, когда солнце прошло уже половину
своего пути. Воздух от жары сгустился, и не ощущалось ни малейшего ветерка.
Казалось, словно замерло все вокруг. И пыль, поднимаемая воинами, не
рассеивалась, а стояла мутновато-розовым столбом над головами. Лица воинов
были угрюмы, и не слышалось никаких голосов. Будто не на бой шли, а брели в
похоронной процессии. Никто не хотел верить в происходящее, тлела в сердцах
слабая надежда, что иной путь изберет Давид, что все это просто хитрый
маневр, что не покроет Давид себя неизгладимым позором, став сподвижником
врагов Израиля. И надеялся он, Маттафия, что никто из воинов не обнажит свой
меч против единоплеменников. Он старался ехать ближе к Давиду, и когда осел
Маттафии почти притерся боком к ослу, на котором, склонив голову, восседал
Давид, Маттафия сказал ему:
- Господин мой Давид, ужели не повернем мы и изопьем чашу позора! Саул
собрал всех воинов Израиля, всех, кроме нас. И надеется наш царь, что ударим
мы против филистимлян с тылу и поразим совместно врагов Израиля. И не враг
тебе помазанник Божий и царь наш. И обнажив мечи против филистимлян,
заслужим мы прежнюю любовь нашего царя...
Давид повернул голову и посмотрел с ненавистью на Маттафию, и трудно
было выдержать его взгляд, приготовился тогда он, Маттафия, к самому худшему
исходу. Но не разгневался Давид и не возвысил голос, а лишь сказал с укором:
- Сотнику ли диктовать военачальникам, займи место свое и помолись
Господу Богу нашему, который оставил тебе жизнь и сдерживает руку мою. Но
более не испытывай моего терпения!
И отстал Маттафия тогда от Давида, и кипела злоба в душе, и готов был
свершить любое деяние, чтобы остановить Давида, и не дрогнула бы его рука,
но избавил Господь, ибо дал он, Всемогущий, иной ход событиям и простер
длань свою над воинством Давида, чтобы повернуть заблудших на истинную
стезю.
А произошло это так: узнали филистимлянские вожди, что идут вместе с
ними на битву против Саула воины Давида, и что ведет их царь Анхус. И
филистимлянские цари возмутились, и стали спрашивать Анхуса: "Это что за
люди? Откуда взялись они?" Отвечал им Анхус: "Разве не знаете вы - это
Давид, раб Саула, отверженный хозяином и гонимый. Он при мне уже более года,
и я не нашел в нем ничего худого со времени его прихода и до сего дня".
Но Анхус не убедил их, и с гневом стали филистимлянские цари корить
его. Говорили, что Анхус слишком доверчив, что никогда волк не станет овцою,
и что не ждали они такой опрометчивости от царя Гефы. И старший из царей
Мелохил сказал Анхусу: "Отпусти ты этого человека, пусть он сидит в своем
месте, не должен он идти с нами, он сделается на войне нашим противником.
Чем он захочет умилостивить своего царя Саула? Только нашими головами!"
Анхус не сумел возразить, бесполезно было спорить с умудренным годами
Мелохилом. Видно, сам Господь смутил филистимлянских царей. И вот на
рассвете следующего дня увидели воины Давида, что движется им навстречу
облако пыли, и возник перед ними на развилке дорог сам Анхус на взмыленном
коне, сопровождаемый своей свитой. Воины Анхуса застыли в отдалении. Давид
отделился от своих воинов и подъехал навстречу филистимлянскому царю. Иоав
приказал Маттафии быть наготове на всякий случай, и Маттафия вместе с
Авессой спешились со своих ослов и прошли к развилке вслед за Давидом.
Но сразу поняли они, что принес Анхус добрые вести и не затевает зла
против Давида, ибо говорил Анхус лестные слова и хвалил воинов Давида. И
обнял он Давида за плечи, словно самого близкого друга своего, и сказал:
- Ты честен, и глазам моим приятно было бы, Давид, чтобы ты был рядом
со мной. И желал бы я на поле битвы стоять рядом. Я не заметил в тебе
худого. Но не хотят наши цари, чтобы ты шел с нами и бился с нами в одних
рядах.
И Маттафия увидел блеск в глазах Давида, увидел, как тот вздрогнул, но
тотчас нахмурился, чтобы не понял Анхус, как обрадовала эта весть. Сам он,
Маттафия, будто ожил. Груз, камнем лежащий на душе, спал с него.
И когда Анхус умчался, спеша догнать свое войско, и растаял клуб пыли,
поднятый его свитой, оживились люди Давида и передавалась от одного к
другому радостная весть о том, что следует поворачивать назад в Секелаг. И
воскликнул священник Авиафар:
- Жив Господь Всемогущий в высях, да будет славиться имя его, ибо
отвратил он наш меч от народа нашего и спас наши души!
Легкой и быстрой была дорога к своим домам в Секелаг, воины погоняли
ослов, пели веселые песни, улыбались, предвкушая отдых в укрепленном и
защищенном каменными стенами городе. Но недолго дано было радоваться, ибо
когда они приблизились к городу, то увидели дым, стелющийся по земле, и
пройдя через разрушенные городские ворота, не нашли в том месте, где стоял
город, ни одного целого жилища. И людей не нашли в городе, лишь бездомные
псы бродили у крепостных стен. И пошел Маттафия тогда к месту, где стоял дом
кожевника, и бродил среди развалин, натыкаясь на камни, и звал: мальчик мой,
Шалом! Но никто не откликался. И там, где была пристройка, в которой дубил
кожевник шкуры, остались лишь груда пепла и обгорелые бревна.
Вот и послал ему тогда Господь наказание, не смог убедить он, Маттафия,
Давида, опасался за свою жизнь - и лишил Господь последней радости - лепета
спасенного гирзеянского мальчика и любви его. И слезы подступили к глазам, и
не мог он сдержать их. Он долго тогда бродил среди развалин. Повсюду воины
находили убитых жителей. Но не было среди убитых ни кожевника, ни его жены.
Нашли среди развалин и несколько убитых воинов, и по виду их, по их кожаным
шапкам и копьям с каменными наконечниками поняли, что были те амаликитянами.
И осознал в тот день Маттафия, что не проходят бесследно злодеяния, и что
зло порождает зло.
Может быть и не было среди амаликитян, разоривших город, тех, кто
принадлежал к роду Агага, зарубленного пророком Самуилом, но даже если и не
было - все равно - это месть, удар из прошлого, отмщение единоплеменникам
воинов Саула, некогда уничтожившим стан царя Агага.
И узнав, кто разорил город, воины Давида рвались поскорее отомстить
амаликитянам, и призывали Давида тотчас начать погоню за теми, кто столь
жестоко сжег дома и измывался над жителями.
Бедный Давид страдал более других, тяжело было в тот день смотреть на
него. Он не нашел в городе своих жен - ни возлюбленной веселой Авигии, ни
рассудительной и безмерно любящей его Ахиноамы Изреелитянки. Давид стоял на
коленях у пепелища и взывал к Господу, и проклинал тот час, когда выступил в
поход из Секелага. И говорил Давид:
- Доколе, Господи, пылать будет, подобно огню, ярость твоя! Грешен я, и
нет мне спасения! Но почему жен моих возлюбленных отдал ты на поругание
врагам моим? Где прежние милости твои, Господи? За грехи мои наказал ты
безвинных. Насильники измываются над ними. Бесчестят идолопоклонники
возлюбленных моих. Увижу ли я улыбку Авигии, спасу ли верную мою Ахиноаму?
Дай мне силы, Господи, отомстить врагам моим. За что караешь меня, Господи?
Лучше бы я погиб, защищая очаг свой, нежели зреть мне позор разорения!
И Маттафия проникся тогда сочувствием к нему, ибо общее горе объединяет
людей крепче, нежели общая радость. Но многие воины смотрели на Давида с
гневом и видели в нем виновника, допустившего разорение своих очагов и
гибель жителей города. И велика была злоба воинов. И кто-то из них крикнул,
прячась за спинами своих товарищей:
- Господь хотел покарать Давида! Свершим же веление Господне! Забьем
камнями отступника и сдадимся на милость Саулу!
И поддержали его другие возмущенные голоса. И тогда Авесса и
подоспевший Иоав стали оттеснять и стыдить воинов. Но Давид не гневался на
осуждавших его, ни единого слова не сказал он в ответ на злобные выкрики, а
позвал священника Авиафара и попросил принести эфод с камнями урим и туммим,
чтобы обратиться к Господу. Он надел эфод на плечи и повернул висящие на нем
священные камни урим и туммим, чтобы свет солнца падал на них и лучше было
бы видно их свечение, позволяющее узнать волю Божью. И призвал он Господа, и
вопрошал, что сделать сейчас - предать ли смерти себя за грехи свои или
найти разбойных амаликитян и уничтожить их. И вдруг необычайным блеском
загорелись глаза Давида, и слезы исчезли в них, и черты лица его окаменели.
И все поняли, что он услышал глас Господен, и что Господь простил его и
благословил на битву.
Повелел тогда Давид всем собраться и поклялся перед своими воинами, что
не уйдут амаликитяне от мщения, ибо предает их Господь в руки сынов Израиля.
И призвал он воинов идти в поход, но не все в тот день пошли за Давидом, а
только четыреста человек. И Давид согласился с тем, что должна часть воинов
остаться на месте разрушенного города, ибо могут вернуться сюда грабители из
стана амаликитян. Мог тогда и он, Маттафия, остаться и после ухода Давида
незамеченным покинуть Секелаг и возвратиться в свой дом, но была у него хотя
и слабая, но надежда, что удастся ему найти гирзеянского мальчика.
Они шли тогда почти наугад, стараясь по следам на дороге определить,
куда двинулись амаликитяне. И увидели они египтянина, лежащего у придорожных
камней. Он был почти лишен сил, и невозможно было расспросить его. А когда
дали ему лепешек и имбирный напиток со смоквами, силы его укрепились. И он
поведал, что был рабом одного амаликитянина, что вместе с амаликитянами
ходил в набег на город Секелаг, но его одолела хворь, и хозяин бросил его, и
что все равно он давно хотел покинуть своего хозяина, ибо живут амаликитяне
разбоями и жгут города в полуденной земле у пределов Иудиных, и поведал он,
что их разбойничий стан у колодца в Эль-Хеве. Тогда Давид спросил его:
"Доведешь ли нас до этого стана?" И попросил египтянин: "Поклянись мне своим
Богом, что не умертвишь меня и не предашь в руки моего господина..."
Давид поклялся ему, и тогда египтянин пошел впереди воинов и повел их в
землю Халева, что лежит в пределах Иудиных. И торопили все египтянина, и
дали ему осла, чтобы двигаться быстрее, и так быстро ехали на своих ослах,
что к вечеру следующего дня увидели дым костров вдалеке и поняли, что
достигли цели. Он, Маттафия, был послан тогда в разведку, высмотреть -
сколько сил у амаликитян, и, затаившись в кустах, услышал их громкие споры,
ибо продолжали они делить добычу. И были они пьяны и беспечны, и спорили
из-за женщин, захваченных в Секелаге.
Он вернулся и сказал тогда Давиду, что легко можно окружить
амалинитянский стан и даже малыми силами поразить врага. И хотя он помнил,
что течет в нем и частица крови амаликитян, но не было в нем жалости к тем,
кто поверг разорению мирный город.
Тихо подкрались они тогда к амаликитянскому стану со всех сторон, разом
натянули тугие тетивы луков, и сотни смертоносных стрел просвистели в
воздухе, и раздались крики раненых, и началась паника в стане амаликитян.
Они бросились врассыпную от своих костров, где поджаривались туши телят и
овец и стояли кувшины с вином, и устремились в темноту вечера, подальше от
света пламени костров, пытаясь уйти от возмездия, но повсюду натыкались они
на людей Давида и падали, пронзенные копьями. Тех же, кто затаился,
отыскивали воины Давида и предавали смерти. И так было до полудня следующего
дня. А когда кончилась битва, стали отыскивать и освобождать плененных
амаликитянами жителей Секелага.
И была велика радость, и обнимали спасенные своих освободителей, и
воздавали хвалу своим богам. Я широко улыбалась неунывающая Авигея, и
целовала Давида тихая Ахиноама Изреелитянка. И Авигея сказала Давиду:
- Знала я, господин мой и возлюбленный мой, что не оставишь ты нас в
беде, и сказала я разбойникам амаликитянским: муж мой Давид, который победил
Голиафа и поражал в битвах десятки тысяч своих врагов, и если хоть один
волос упадет с моей головы, то не оставит он в живых никого из вашего
племени и прекратит весь ваш род! И плюнула я в лицо амаликитянскому князю,
который избрал меня своей наложницей.
И похвалялась Авигея, что вовсе не страшно ей было, и целовала она при
всех Давида, чтобы показать свою любовь. А другая жена Давида - тихая
Ахиноама продолжала дрожать, словно тростник под сильным ветром, и чтобы
успокоить ее, обнял Давид крепко Ахиноаму и стал шептать ей слова утешения.
И все радовались, что вновь обрел Давид своих возлюбленных жен, и уже не
было и следа прежнего озлобления у воинов, и верили они своему предводителю,
и готовы были идти с ним любыми стезями.
Но не дано было радости Маттафии. Он бродил среди пленных, вглядывался
в освобожденных жителей Секелага, и нигде не мог сыскать своего мальчика.
Расспрашивал всех, но никто не видел гирзеянина. Отыскал он кожевника с
женой, но и те не могли ничего определенного поведать. Сказали, что когда
начался разбойный набег и загорелся их дом, то они вывели мальчика, и что не
плакал тот, что бежал вместе со всеми, а когда поймали их, то не было с ними
отрока, исчез oн в ночи, и куда скрылся, то им неведомо...
На следующий день возвращались все радостные в Секелаг, вели пленных,
гнали овец, шумно перекликались, и лишь он, Маттафия, ехал на своем осле,
поникнув головой. И не видел он никакого смысла в дальнейшей службе у
Давида. Вот едут, радуются, что отбили плененных, взяли добычу, а где-то на
севере, в Изреельской долине, возможно, уже началась кровавая сеча. Так
думал он тогда и не ошибался - ибо к тому времени войска уже сошлись в
схватке. И мрачные предчувствия томили его.
Вошли они в Секелаг и там были дни веселья, в которых не было места
ему, и не хотел он своим мрачным видом тревожить празднество, и сидел в
одиночестве у родника, понимая тогда, что пришла пора расстаться с Давидом и
предстать перед грозным судом Саула, чье повеление он не смог выполнить.
В тот праздничный день разгорелся необычный спор. Добычи было взято
много у амаликитян, и мелкого и крупного скота пригнали достаточно, и был
здесь скот, угнанный амаликитянами не только из Секелага, но и тот, что был
добыт в разбоях по всей полуденной области Иудиной. Спор затеяли сыновья
Шимовы, ходившие в поход на амаликитян с Давидом, кричали они: все это наша
добыча, и не хотели делить ее с теми, кто оставался на страже в Секелаге.
Впрочем, так всегда и было - добыча принадлежит тому, кто за нее сражался.
Но Давид вмешался в спор и сказал он тогда:
- Угодны ли Господу речи ваши? Он, Всемогущий, сохранил нас и дал нам
силы, чтобы отомстить амаликитянским грабителям затем ли, чтобы мы
притесняли друг друга? Какова часть добычи ходившим на войну, такова должна
быть и тем, кто оставался и оберегал наш стан. Добычу поделите поровну на
всех!
И были справедливы слова Давида, и хотя и продолжали возмущаться
сыновья Шимовы, но вынуждены были подчиниться своему господину. Всем хватило
добытого. Было столько овец, что не вмещали их загоны, тогда отправили даже
часть стада в ближайшие пределы земли Израиля, чтобы укрепить обильной пищей
тех, кто вышел на войну с филистимлянами.
И он, Маттафия, вызвался перегнать стадо, и отпустил его Давид.
Простились они ночью, сидели долго у шатра Давида, и сказал Давид: