Глушкин О. Саул и Давид

Поручено ему было записывать все деяния Саула. Никогда не видел Шалом
первого царя Израиля, являлся ему лишь в мыслях лик царя - виделся ему
могучий чернобородый воин с копьем в руке, сидящий под тамарисковым деревом
у городских ворот, и ликом этот царь был схож со спасителем и отцом -
Маттафией. И улыбался также широко, как Маттафия, и отличало их лишь то, что
царская корона украшала голову Саула. Иософат хотел, чтобы были подробно
описаны все злодеяния Саула, но не поднималась рука выводить слова
обличающие, ибо понял Шалом, что не было более достойного среди сыновей
Израиля... И недоумевал Иософат: "Ужели ты, Шалом, не убедился, сколь велики
прегрешения Саула?" Хотел Иософат, чтобы в книге царств было записано все
так, чтобы познавший эту книгу увидел - насколько Давид превыше и мудрее
простодушного и жестокого Саула. И было это желание не только Иософата... И
нету места в Иерусалиме сегодня не только потомкам Саула, но и человеку,
схожему ликом с первым царем Израиля...
Ночь опустилась на Изреельскую долину, величественная и плодородная,
лежала она внизу, обагренная не раз кровью воинов. Догорели сучья в костре,
повеяло ночной прохладой. Братья лежали, плотно прижавшись друг к другу, и
сон не смыкал их веки. Хотелось, не дожидаясь рассвета, вскочить на своих
ослов и продолжить путь, но понимали они, что за терпение воздается умеющим
ждать, и что днем наверстают они упущенное, быстрее одолевая дорогу на
отдохнувших за ночь ослах.
Ничто не нарушало величавое молчание ночи, лишь слышалось, как
осторожно щиплют и пережевывают траву ослы, да робко булькает вода в
роднике. Взошла на небо полная луна и осветила Изреельскую долину призрачным
светом, и видны стали склоны Гелвуйских гор вдали, застывшие, словно
окаменевшие ящерицы, и отдельно от всех гор слева тянулась к небу гора
Тавор, начинающая цепь невидимых еще Назаретских гор...
И поняв, что не заснуть им до рассвета, неспешно говорили братья,
делясь друг с другом сокровенными мыслями о жизни, и каждый по-своему
понимал смысл этой жизни. Амасия вспоминал о сочных травах, растущих на
лугах у Ливанских гор, о пении птиц на рассвете, о ласковых ветрах, дующих с
морской глади, хотел он, чтобы поняли братья, как красив этот мир, чтобы
стали и они вольными пастухами, чтобы Фалтий отдохнул от войн, а глаза
Шалома - от написания букв на пергаментах...
Фалтий же говорил о своей доле воина, вспоминал битвы, утверждал, что
мужчина должен уметь постоять за себя, он хотел, чтобы Амасия выучился
искусно владеть мечом, познал бы любовь и вкусил истинные радости жизни. И
сказал Фалтий:
- Если рожден ты мужчиной, благодари за это Господа, ибо дана тебе сила
рук, чтобы защитить жен и детей. Пастухами могут быть отроки, заполнять
письменами свитки должны старцы, а держать меч в руке обязан каждый человек,
любящий землю свою и народ свой.
Никто не возражал ему, Фалтий был старше их, был для них оберегающим
щитом, с ним связывали они все надежды на освобождение отца. Но когда Фалтий
сказал, обращаясь к Шалому: "Угодно ли Господу занятие твое, все записано
Всемогущим в книге судеб, все предсказано в Торе, и ужели ты хочешь
соперничать со Всевышним, воссоздавая чужие жизни на пергаменте? Кому нужны
твои письмена? Хрупок пергамент и истлеет он прежде, нежели захотят прочесть
его." - То доселе спокойный Шалом неожиданно поднялся и стал говорить пылко,
словно речь шла не о буквах, запечатленных в свитках, а решалась судьба
многих племен и народов:
- Не перечу я Господу, а живу с именем его, ибо иду по стопам его! Не
он ли, Всемогущий, первый даровал нам письмена - заветы, выбитые на
скрижалях! Не им ли дарована Тора на горе Синайской! Кто мы? Жизнь наша
быстротечна и мимолетна как путь стрелы, уподоблены мы мошкам, летящим на
огонь, все мы сгораем, освобождая души для иной непознанной нами жизни. И
что может остаться после нас в этой, земной жизни? Но если в слове будет
запечатлена наша жизнь - дано будет потомкам проникнуть в давно угасшие
сердца наши, дано будет познать наши мысли. Все хрупко и тленно на земной
тверди, и лишь запечатленное слово пребывает вовеки. Откуда бы мы узнали о
делах Господних, о сотворении мира, о потопе, об исходе из Египта, о
воителях и песнопевцах, о времени судей, если бы не было все это сохранено в
словах, начертанных в старинных свитках. И не только для сохранения прошлого
подарил нам Господь умение словами воссоздавать жизнь. Словом можно спасти
человека, можно отвратить его печали, можно унизить и возвысить, можно
выучить жить так, чтобы разум и чувства были едины и праведны! Что остается
после битв и кровопролитий? Дожди смывают кровь и людской пот, истлевают
кости убиенных, и победителям не избежать тления. И сколько бы ни было побед
- исчезнет память о них, если не будет поведано о войнах в слове. И еще
неизвестно, что более угодно Господу - победы, которые одержал Давид, или
сочиненные им псалмы, обращенные к Всевышнему! Слово может спасти, но может
и погубить, если лживо оно и нечестиво, и потому не может быть доверена
неправедному, ищущему корысть и богатство, должность дееписателя. Слово,
будто птица, вырвавшаяся из силков, не дается в руки неправедных и
обращается свидетельством против них! Но если явлено слово истины, если оно
от Бога, то сокрушает оно ложь, разрушает стены клеветы и очищает души...
И еще долго говорил Шалом, и хотя не все из его речей понимали братья,
но проникали в их разум слова Шалома, и радовались они за него, ибо
сознавали, что счастлив и угоден Господу человек, возлюбивший дело свое. И
когда смолк Шалом, то сказал Фалтий:
- Многое ты познал, Шалом, и пусть длань Господня хранит тебя! Но не
всегда обнажает истину слово. Познается же истина в ратном поединке, когда
выходишь один на один с врагом, и решает меч, кому жить, а кому бесславно
пасть. Но если любишь ты слово - пусть будет оно твоим мечом!
Ничего не ответил Шалом, присел он на траву, обнял Фалтия и улыбнулся,
словно добрая мать, взирающая на несмышленное дите свое.
Светало уже, когда сморил братьев утренний сон, был он коротким и
чутким, но укрепил тела их, и когда первые лучи солнца прогнали сон с их
век, поднялись они с земли почти одновременно, и сразу же стали седлать
ослов. Теперь у каждого был свой осел, и надо было нагонять время,
потерянное на ночлег.
И решили они не ехать по главной дороге, а напрямик пересечь
Изреельскую долину, выехав на дорогу у склонов Гелвуйских гор. Подгоняли они
своих ослов непрестанно, и казалось, горы совсем близко, буквально рукой
подать, а ехать пришлось по густой росистой траве почти до полудня. Первый
привал сделали они у подножь горы Гелвуй, той самой, где когда-то пали в
сражении с филистимлянами Саул и его сыновья. Давид проклял эту гору в своей
поминальной песне, и говорили поэтому, что здесь тепрь ничего не растет. И
действительно, один из склонов горы был лысым - ни травинки не было на нем,
лишь ближе к вершине прорывались между камнями чахлые кусты. Зато у подножья
горы в изобилии рослт травы и кустарники, и было много цветов -
темно-фиолетовых иерехомских ирисов. Словно запекшаяся кровь проступали они
на зеленом ковре.
Молча стояли братья у склона горы Гелвуй и молились о душе бесстрашного
Саула, павшего на свой меч, чтобы избежать позора плена. А когда двинулись
дальше, еще долго оглядывались на сероватый склон. Лишенный травы. И говорил
Фалтий о Сауле. О его бесстрашии, о том, что не щадил своей жизни первый
царь Израиля. Сам лег на свой меч. И Шалом возразил ему, сказав, что жизнь
человеку дана Господом, и не вправе смертный раб Господень решать - жить ему
или умереть, что он, Шалом, тоже преклоняется перед бесстрашием Саула, но
биться надо до последнего вздоха, И если угодно Господу, то сохранит жизнь,
а если отступит Господь - значит так суждено. Но тут и Амасия не согласился
с Шаломом - была душа Амасии на стороне Саула. И сказал тошда Шалом братьям:
"Что ж, по-вашему, и отец наш должен был лечь на свой меч и не дать пленить
себя, пал бы он на поле брани, и некого было бы спасать нам. Не мертвый он
нам нужен, а живой!"
- Не говори так, Шалом, - возразил Фалтий, - никто из нас не свидетель
тому, как был пленен отец!
И подумал Фалтий, что сам бы он никогда не сдался врагу, а поступил бы
как Саул, и что обрек отец его, Фалтия, на жизнь с клеймом - сына предателя
-и все эти годы приходилось доказывать свою храбрость и преданность Давиду.
И устыдился Фалтий своих мыслей, ужели смерти он пожелал отцу, пусть живет
долго, и прав Шалом - все от господа, и грех великий самому прерывать свою
жизнь...
Говорили они о смерти, которой не избежать никому, но каждый верил, что
еще далека она, ибо были они молоды, и мышцы их полнились силой, и уверены
они были, что не отвернется от них Господь. Помогает Бог тем, кто праведен и
наказует нечестивых. И вскоре убедились они в этом, Ибо едва миновали
перевал через Гелвуйские горы и выехали на дорогу, ведущую в город-убежище,
как увидели они в долине одиноко стоящий дуб и повешенного на его ветвях
человека. Подъехали они ближе, и узнал Амасия в висящем советника правителя
Каверуна - Цофара.
Он был бездыханным и лицо его посинело, синим был и язык, выпавший изо
рта, и вились мухи и слепни над ним, Фалтий срубил веточку мечом, и
шлепнулось тело висельника в траву, Амасия нагнулся и увидел, что вокруг
примята трава, и разглядел полосу, будто волокли здесь кого-то. Он сделал
несколько шагов по следу и наткнулся на кучу ветвей, Братья разбросали ветки
и под ними обнаружили трех мертвецов, И у каждого торчала в горле стрела. И
поняли они, что настигла смерть в ночном пути посланцев Каверуна. И Фалтий
сказал, обращаясь к Шалому:
- Ты прав, Шалом, не всегда тот, кто спешит, приходит первым, стали
торопливые посланцы жертвой дорожных грабителей...
Шалом нагнулся над телом Цофара, снял веревку, сдавившую шею, стал
искать на поясе и в складках одежды послание Давида, но ничего не обнаружил,
потом распахнул одежды и увидел на груди повешенного кровавый знак - вырезан
был там круг, пронзенный молнией. И сразу догадался Шалом, чьей жертвой пал
советник Каверуна.
- Не грабители расправились с посланцами Каверуна, - сказал Шалом
братьям, - вырезан на груди знак филистимлянского бога Дагона, это слуги
Дагона настигли несчастного!
- Много в тебе жалости, Шалом, - сказал Фалтий, - кто бы ни были эти
убийцы, они нам путь открыли, И была у них своя причина для мести!
И подтвердил Амасия, что достоин смерти Цофар, ибо знал Амасия, коль
коварен и злобен советник Каверуна.
Неподалеку от дуба, в высокой траве братья отыскали ослов, стояли ослы
спокойно, лениво жевали траву, шевеля чуткими толстыми губами. Это была
хорошая находка - теперь у каждого из братьев стало по несколько ослов, и
сменяя их, ускорили братья свой путь.
Солнце склонилось к вершинам Ливанских гор, когда открылся им вдали
город-убежище, мрачные крепостные стены и дозорные башни с глазницами
бойниц, словно каменные истуканы стояли на пределе обширной равнины и
взгорья. Ветерок принес запахи дыма и близкого жилья, и почуяв эти запахи,
ослы ускорили свой бег. И казалось - все дорожные преграды преодолены.
Но неожиданно из придорожных кустов выскочили стражники, было их более
десятка, и кричали они наперебой, и окружив братьев, потрясали в воздухе
копьями. А угрюмый исполин, видимо старший над ними, даже обнажил свой меч.
Пришлось спешиться и объяснять стражникам, что посланы Давидом, что спешат к
правителю города Каверуну. Но стражники не хотели слушать никаких
объяснений, и один из них, обросший словно дикообраз, коротышка, накинулся
на Амасию и стал кричать:
- Лжецы! Послан к Давиду советник Цофар! Почему его нету с вами? И
отрок ваш - какой он посланец Давида? Это пастух наш!
Фалтий стал защищать Амасию, нажал с силой на плечо
стражника-коротышки, тот согнулся почти до земли, но рванулся к братьям
старший из стражников с обнаженным мечом, схватил за руку Амасию и сказал,
пристально вглядываясь в его лицо:
- Не видел я такого пастуха у нас, этот отрок наверняка был с
Авессаломом и подлежит заключению под стражу. Сейчас я ...
- Постой, - прервал его Фалтий, - какой же он авессаломец? Смотри,
сколь коротко стрижены его волосы!
Но ничем нельзя было остановить стражников, хотели они получить свою
мзду, привыкли обирать путников, и злило их то, что непонятливы называющие
себя посланцами Давида. Кричали стражники, перебивая друг друга, и наседали
на братьев со всех сторон. Тогда вырвался из рук стражника Шалом и протянул
руку к лицу старшего стражника.
- Смотри, - сказал Шалом, - вот перстень на моем пальце, это печать
Давида, и облечен я доверием царя! Отрок же, который с нами, действительно,
из вашего города, он взят в проводники по повелению самого царя. Умерьте зло
и пыл ваши, ибо обернутся они против вас!
Старший стражник склонился к руке Шалома, долго рассматривал перстень,
потом резко выпрямился и приказал своим воинам:
- Прекратите крик! Не видите - это посланцы царя Давида!
И сразу смолкли стражники и отступили от братьев. Только коротышка с
колючими волосами недовольно пробурчал:
- Велено Каверуном всех задерживать...
- В повелении сказано, - бросил в его сторону старший стражник, - не
выпускать из крепости никого, мы и не выпускаем!
И продолжили свой путь братья в сопровождении стражников. Небо уже
начало темнеть, когда вошли они в городские ворота. Мертвая тишина стояла на
улицах города. Тихо было и во дворце правителя. Сердца братьев учащенно
бились, и нетерпение горячило кровь. Был здесь, где-то рядом, отец их, и
близился час, когда должно решиться - смогут ли они спасти его. Долго сидели
они в молчании, нарушаемом лишь клекотом невидимых птиц, пока не вышел к
ним, наконец, высокий старец с клочковатой седой бородой - старейшина судей
города - Иехемон. Он провел братьев в покои дворца, и расспросив обо всем,
убедился, что перед ним царские посланники, недоумевал лишь Иехомон - где же
Цофар, посланный к Давиду, почему посланцы прибыли без него, где остальные
люди Цофара? Но развеял его сомнения Шалом, объяснив, что Цофар задержался
со своими людьми в пути, и не стали ждать его, ибо срочно повелел царь
доставить ему того, кто выдает себя за Саула, и если не будет он доставлен в
кратчайший срок, то двинется войско Давида и поразит город-убежище.
И растерялся Иехемон, стал говорить им, что ночь уже, и что не время
сейчас для слов, а время для успокоения тела. Предложил им омыть ноги,
вкусить снеди, и обещал, что с рассветом непременно предстанут они перед
лицом правителя Каверуна.
Дворцовые слуги провели братьев в гостевые покои, принесли обильной
снеди, постелили циновки. Но не вкусили братья ничего из поданной пищи, лишь
выпили по чаше пальмового сока, и вновь начало смущать их молчание, царившее
во дворце. Были они рядом с отцом. Нельзя было бездействовать, нельзя было
ждать рассвета. И решили они, чтобы пошел Амасия в дом свой, чтобы оповестил
о прибытии их, и приготовились Зулуна и Рахиль покинуть город, ибо понимали
братья, что не избежать родительницам гонений, когда исчезнет из дворца
пленник.
Они отворили окно, и скользнул Амасия в темноту дворцового сада. И
долго он не возвращался. Ждали его Фалтий и Шалом, ругали себя за то, что
отпустили отрока одного.
И уже хотели отправиться на поиски, когда раздался осторожный стук в
окно, и отворил окно Фалтий, и протянул руку, чтобы помочь Амасии забраться
внутрь.
Вид у Амасии был растерянный, долго не мог он успокоить свое дыхание, и
принес он печальные известия. Поведал Амасия, что пуст и разорен
родительский дом, нету там ни Зулуны, ни Рахили, и все перевернуто, будто
злые демоны справляли в нем трапезу. И главное - узнал от соседей Амасия,
что бежал из дворца пленник, и не просто совершил побег, а умертвил главного
стражника Арияда. И весь день искали убежавшего, и даже теперь, ночью, не
прекращены поиски, и сам Каверун ушел во главе воинов, направившихся на
дальние пастбища.
Молча слушали его Фалтий и Шалом и понимали, что опоздали они, и ясно
стало - почему стоит мертвая тишина во дворце, покинутом воинами и
правителем. Сидели братья в растерянности и кляли себя за медлительность, за
остановки на ночлег, затянувшие их путь. И тогда Амасия предложил:
-Поспешим, братья! Знаю я на дальних пастбищах каждую тропку, каждый
уголок и каждое потайное место, уверен я - прячутся родительницы там, у
пастухов, и отец наш Маттафия, свершив побег, скрылся там. И если не на
пастбище, то близ него, есть там у отрогов Ливанских гор непроходимые леса,
ив этих лесах я тоже знаю каждую чащу и каждую тропинку! Поспешим отцу на
выручку, пока не добрались туда воины Каверуна!
Они согласились с Амасией сразу, без раздумий, иного пути у них не
было, надо было спасать отца и матерей своих, если еще оставил Господь время
для этого спасения, если еще не схвачены они воинами Каверуна. Вылезли они в
окно, бежали вслед за Амасией, который знал здесь все пути, быстро добрались
они до крепостной стены, протиснулись в пролом, и уже не оглядываясь, не
таясь, побежали по каменистой тропе, которая закончилась у ячменного поля, и
проскочив через поле, устремились они по взгорью и не останавливались, не
давали себе передышки, не чувствовали ночного холода, не обращали внимания
на хлещущие по ногам колючие кусты, на росную траву, промочившие ноги и полы
одежды. И увидели они вдали мечущиеся во тьме многочисленные огни и поняли,
что движутся это воины с факелами, ищущие погибели отца...
Они даже не поняли, каким чудом удалось им проскочить цепь воинов,
вышедших на ночную охоту, потому что поначалу приближались огни факелов, а
потом вдруг оказались позади и стали исчезать во тьме. Долго еще бежали
братья по росным травам, пока, наконец, не услышали вдали тонкое блеяние
ягненка, и вскоре достигли они стада, и стали протискиваться между теплыми
боками овец и коз, растревожив мирно дремавших животных. И услышав шум и
блеяние, вышли навстречу братьям пастухи, разглядели Амасию, заулыбались,
стали приглашать в свой шалаш. Сказал им Амасия, что с ним братья его, и что
ищут они родительниц своих. Тогда пастухи повели их к еще одному шалашу,
подле которого сидели две истомленные страхом и дрожащие от холода женщины,
И велика была радость братьев, когда узрели они в этих женщинах родительниц
своих. Кинулся Фалтий в объятия Зулуны, нежно ласкала Рахиль своего сына
Амасию, лишь Шалом стоял неузнанный в темноте, пока не окликнул его Фалтий,
и обе родительницы, узнав его и поняв, что обрели давно потерянного
названного сына, повисли на нем и покрыли лицо его поцелуями.
Но не было у братьев времени для объятий, небыло времени для
расспросов, вот-вот могли появиться на пастбище воины Каверуна. И была
надежда опередить их, раньше чем они достичь леса у отрогов Ливанских гор,
ибо уверен был Амасия, что коли отца нету на пастбищах, то единственное
место, где станет отец искать укрытия - лесные чащи. Пастухи дали ослов
Амасии, и готовы были братья двинуться в путь, только не знали, как
поступить с родительницами своими. Оставить на пастбище - значило
подвергнуть опасности - не найдут разъяренные воины Каверуна Маттафию, всю
злобу свою могут выместить на беззащитных женщинах. Брать с собой - станут
они сдерживать поиски. И согласились Зулуна и Рахиль, что надо им переждать
здесь, на пастбище, и братья склонились к тому, чтобы оставить матерей
своих, а потом вернуться за ними. Но подошел к ним старец- пастух,
умудренный годами, и сказал:
- Обрели вы, отроки, тех, кто жизнь вам дал, ужели оставите их на
погибель, дадим мы ослов и для них, праведные они женщины, и пусть вам
Господь спасение!
Смутились братья, и Фалтий стал говорить, что не может быть иного
выбора, что равно дороги ему и отец и мать, и спасая одного, не хотел бы он
потерять другую...
Зябкий рассвет уже крался по енбу, когда подъехали они к лесу и
спешились на поляне перед непроходимой стеной деревьев. Раскинулся этот лес
вдоль отрогов Ливанских гор, и не представлялось ни Фалтию, ни Шалому, что
может быть таким густым он. Женщины сели на пригорок, а Фалтий попытался
пробраться через густо переплетенные ветви деревьев, но вскоре вышел из леса
весь мокрый и облепленный паутиной. И встал он, прислонившись к стволу
дерева, опустив голову. Стояли плотно друг к другу даже у края леса старые
деревья с корявыми стволами, ниспадали со стволов на землю темно - зеленые
покрывала мха, веяло из чащи пугающим мраком и сыростью, пахло прелой
опавшей листвой.
И вспомнила тогда Зулуна Вифлеем и то, как скрывалась она в пещере, как
ждала возлюбленного своего, и приходил он, и трижды кричал, подражая крику
удода - лесной птахи. Побрела Зулуна вдоль опушки, приставила ладонь ко рту
и запищала, словно встревоженный удод. Ушла она уже довольно-таки далеко от
сыновей, когда услышала доносящиеся из чащи ответные крики удода. И
закричала она радостно.
На крик ее прибежали сыновья и Рахиль, но не ожидая их, бросилась
Зулуна в чащу, пошла напролом, раздвигая колкие ветви, оступаясь и падая. За
ней поспешили все - и вывел их крик удода на мшистую поляну, где на мягких
ветвях можжевельника лежал Маттафия.
Со стоном попытался он подняться им навстречу, и упал бы, если бы не
подхватили его сыновья. И впервые в жизни увидели они слезы на глазах отца.
Оказалось, что ранен отец, что когда бежал он, умертвив Арияда, бросился за
ним стражник, стоящий у крепостных ворот, и ударом копья пронзил плечо, и с
трудом он, Маттафия, добрался до леса, и болит, не затягивается рана.
Зулуна склонилась над Маттафией, сняла платок с головы, стала обтирать
рану. Амасия обнаружил рядом ручей, принес воды. Зулуна омыла рану,
приложила листки целебной лесной травы, стянула рану платком. И когда
перевязывала она рану, то скользнула рукой под полы одежды и нащупала след
на бедре от давней раны, от удара копьем, полученного в ночь резни, в стане
амаликитян, когда спас он ее. И обнаружив вмятину на бедре, подняла она к
небу глаза, полные счастья, и зашептала благодарения Господу, вернувшему ей
мужа, и просила простить ее за нелепые сомнения. А Рахиль прильнула к спине
возлюбленного, уткнулась в шею его и вдыхала знакомый запах тела, кружащий
голову.
Маттафия поднялся, опираясь на женщин, и радостная улыбка озарила его
лицо - мог ли мечтать он, мысленно уже почти расставшийся с жизнью, что
вновь обретет ее среди сыновей и жен своих. Всю прошедшую ночь изнывал он от
боли и жажды. Казалось ему, что достиг он последнего своего предела. Он
решил принять смерть достойно и лечь на меч, как лег на меч на склонах
Гелвуя его отец - первый царь Израиля Саул. Но, видимо, Господь остановил
его, Маттафию. И сказал Маттафия себе: увижу еще один рассвет, чтобы не
покидать мне землю во мраке. И вот свершилось чудо - и отступила боль перед
радостью сердца, и скрылся в чаще ангел смерти, не дождавшись своей добычи.
И смотрел теперь возвращенный к жизни Маттафия поочередно на своих сыновей и
жен и никак не мог наглядеться.
Шалом стоял в отдалении и тоже смотрел на отца, и было радостно на душе
у Шалома, но думал он уже о том, как теперь уйти от преследователей, куда
направить стопы свои, знал он, что ему надо возвратиться в Иерусалим, где
ждут его чистые свитки пергамента, но понимал, что не найдет спасения в
Иерусалиме Маттафия, схожий обликом с Саулом. Таким, как Маттафия, всегда
виделся Саул и ему, Шалому - простодушным, не знающим и тени страха воином.
И понял Шалом, что теперь легче ему будет воссоздать жизнь и деяния первого
царя Израиля. И решил он обо всем расспросить Маттафию.
Но сейчас сам Маттафия расспрашивал сыновей, и те наперебой отвечали
ему. И радовало Маттафию, что не забыл его могущественный Давид, что послал
специально своего дееписателя Шалома.
И не стал Шалом разочаровывать его и делиться своими сомнениями, но
упорно не советовал возвращаться в Иерусалим...
Прежде чем отправиться в путь, присели они на опушке леса, где солнце
уже осушило траву от росы и обогрело остуженную ночной прохладой землю. Они
подкрепили свои силы лепешками, которые успела взять с собой
предусмотрительная Зулуна, испили воды из ручья, запасли воды в дорогу,
наполнив меха, которые взяла с собой Рахиль.
И узнав, что Шалом пишет историю царства Саула, Маттафия вынул из-за
пояса вчетверо сложенные листки пергамента и протянул их своему названному
сыну, и сказал - возможно, пригодятся они тебе.
Шалом пробежал глазами исписанные листки. Обучал когда-то его тайнописи
главный дееписатель, и легко дался ему смысл написанного отцом, и сказал
Шалом:
- Нет, отец, твоя судьба не вписывается в книгу царств, вот, если бы ты
был царским сыном, тогда , конечно, ибо есть на то повеление Давида -
описать не только Саула, но и весь его дом...
- Избави нас Господь быть царскими сыновьями, - сказал Фалтий.
И стал Фалтий торопить всех. Быстро оседлали они ослов и двинулись к
перевалам, где начиналась дорога в страну арамеев.
Оставались за спиной росные пастбища и молчаливые горы, оставалась
позади земля обетованная с прокаленными солнцем пустынями и укрепленными
городами, с плодоносными долинами и переполненным синевой небом, обитель
судей и пророков, страна Саула и Давида.

С О Д Е Р Ж А Н И Е

Глава
I.....................................................................................................................
Глава
II..................................................................................................................
Глава
III................................................................................................................
Глава
IV.................................................................................................................
Глава
V....................................................................................................................
Глава
VI..................................................................................................................
Глава
VII................................................................................................................
Глава
VIII..............................................................................................................
Глава
IХ..................................................................................................................
Глава
Х....................................................................................................................
Глава
ХI..................................................................................................................
Глава
ХII................................................................................................................
Глава
ХIII..............................................................................................................
Глава
ХIV...............................................................................................................
Глава
ХV..................................................................................................................
Глава
ХVI.................................................................................................................
Глава
ХVII...............................................................................................................
Глава
ХVIII.............................................................................................................
Глава
ХIХ.................................................................................................................
Глава
ХХ...................................................................................................................
Глава
ХХI.................................................................................................................
Глава
ХХII...............................................................................................................
Глава
ХХIII.............................................................................................................
Глава
ХХIV..............................................................................................................
Глава
ХХV................................................................................................................
Глава
ХХVI..............................................................................................................