Глушкин О. Саул и Давид

их домами, почти все оставшиеся в живых обитатели этого города искали
спасения у Давида. Ионафан и Маттафия все что могли, делали для них. Еще во
время расправы ему, Маттафии, удалось спасти одного из тех, что пришли с
Ахимелехом из Номвы. Ионафан помог спастись Авиафару - молодому священнику,
сыну несчастного Ахимелеха. Авиафар ушел в леса Херет, к Давиду. Воины Саула
окружили эти густые леса. Люди Давида ускользали от облав потайными тропами,
прятались в пещерах у Мертвого моря. Саул начал охоту за своим бывшим
любимцем.
- Если мы не поможем Давиду, он пропадет, - сказал Ионафан.
К тому времени гнев Саула обратился и на него. Ионафан ничего не
страшился. Копье, брошенное отцом в него, не испугало Ионафана.
- Пойми, - продолжал он, - Давид не выдержит, когда начнутся холода,
ему нужен рядом надежный человек.
Он, Маттафия, сделал вид, что ничего не понял. Он не хотел оставлять в
заложниках двух жен и сыновей. Он понимал, что Давид может не выдержать.
Давид был человек удачи. Он был на своем месте, когда побеждал, когда все
ладилось у него. Давид был прирожденным военачальником. Таиться и прятаться
он не умел, и в то же время в нем жил лицедей и певец. Он мог притворяться,
предстать в личине другого человека. Мог сочинять хвалебные песни тем, кто
давал пищу для его людей, мог сказаться странствующим певцом. Он явился к
Гефскому царю Анхусу, выдав себя за кудесника, заложил камешки за щеку,
коверкал слова, пророчил начало нового царства. Но все равно узнали в нем
царские братья того, кто победил Голиафа, исполина из их рода. Анхус хотел
одарить кудесника, хотел овец ему продать, когда они ворвались в царские
покои с криком: "Овец ему - это же Давид! Ты ему еще царство уступи, и мы
будем его рабами!" Анхус понял свой промах, приказал схватить Давида. И
прикинулся тогда Давид сумасшедшим - замычал, словно телец, пустил слюну по
бороде, стал чертить на стенах домов причудливые фигуры, на дверях одного
дома написал: "Анхус, царь Гефский, сто раз десять тысяч должен мне, а жена
его - пятьдесят раз по десять тысяч." Анхус закричал на братьев: "Какой же
это Давид, это сумасшедший, разве мало у нас своих сумасшедших, зачем он
здесь юродствует, гоните его из города!"
Поведал об этом случае с Давидом тысяченачальник Шамгар, выставлял
Давида низким и мелким попрошайкой, смеялся над тем, перед кем лебезил
раньше. Сказал Шамгар: "Не достойно это военачальника, слюну по бороде
пускать, свою жизнь спасая!" Не выдержал тогда Маттафия, сказал: "С кем не
бывает, сегодня сумасшедший, а завтра начальствует над сумасшедшими, сами
слюну с бороды слижут!" Шамгар понял, что о нем речь, посмотрел злобно, но в
спор вступать не стал.
Случай, конечно, нелепый. Зачем пошел Давид добывать снедь у
филистимлян? Знал, что ищут они его гибели. И вот, чтобы спастись -
притворился сумасшедшим. И это он, который всегда презирал тех, кто потерял
разум! Говорил еще в Вифлееме: "Премудро все сотворил Господь, но зачем так
сделал, что люди иногда лишаются разума, ходит человек в отрепьях, пускает
слюну, отроки за ним бегают, издеваются. Приятно ли это очам Господним?"
Зулуна тогда мудро ответила ему: "Все, что богами создано, имеет свой смысл
и свою тайну, и зло иногда идет во спасение." И вот спасло Давида
сумасшествие, не притворись он юродивым, закончил бы жизнь, пораженный мечом
Анхуса.
Ионофан был прав, Давиду нужен был помощник, нужны были верные
военачальники. Братья его Елиав, Аминодав и Сама, а с ними и престарелый
отец его Иессей только связывали ему руки. Отправил он всю семью свою в
Марифу Моавитскую, там нашли они прибежище у моавитского царя, ведь были в
роду Давида моавитяне, та же Руфь, о которой он рассказывал еще в Вифлееме.
Иоав - сын его сестры Саруи - был единственным помощником. Молодой еще, но
именно в такие годы становятся воинами. Сын Фалтий был много моложе, но уже
ловко стрелял из лука, мог даже птицу на лету сбить. Но стрелять в цель это
одно, а выводить людей на битву другое. Даже у сотника полно хлопот, не
говоря уже о тысяченачальнике...
Маттафия в то время дни и ночи проводил на воинской службе, не давал
отдыха своим воинам, обучал их и метанию копья, и владению мечом, и осаде
стен крепостных. От царского дома держался подальше. Но так получается в
жизни - не пристанешь к одному стану, тебя затянут в другой. Как не старался
Маттафия избежать участия в схватках Саула с Давидом - ничего не вышло. Сам
Саул позвал его к себе.
Была Маттафии оказана великая честь - говорил он с царем один на один.
Сидели в спальных покоях на скамьях из черного сандалового дерева. Таких
бесед удостаивался только главный военачальник Авенир. Не стоял Маттафия, а
сидел рядом с царем, ибо сказал Саул ему: "Садись рядом, сын мой." Второй
раз в жизни так обращался к нему царь. Так называл Саул только людей близких
к нему. Слова эти заставили вздрогнуть Маттафию, кровь прилила к лицу. Стоял
в покоях полумрак, и Саул ничего не заметил. И снова повторил: "Сын мой." И
стал объяснять, что схожесть их обличий помогла один раз, и может
пригодиться еще не раз, что пришла пора изловить Давида, что тот скрывается
в Адаламской пещере, за пещерой этой сразу начинается лес, везде там бродят
люди Давида и те, кто ищет путей примкнуть к нему - предатели и воры. Так
сказал Саул о них, и повторил - предатели и воры. Когда подходят отряды
воинов, продолжал Сayл, эти люди сразу предупреждают Давида - идет Саул, и
Давид исчезает. Он неуловим, этот нечестивец. А теперь они пойдут с двух
сторон, и он, Маттафия, с тремя отрядами займет лес и будет передвигаться
шумно, не таясь, чтобы все узнали - идет Саул, и увидев его, Маттафию,
беглецы, скрывающиеся в лесу, донесут Давиду - Саул движется через лес, а в
это время он, Саул, с основным войском пройдет скрытно руслом потока реки
Хивы и выйдет к пещерам - и тогда Давиду никуда не деться...
Напрасно злые языки говорили, что царь выжил из ума, что его одолевают
злые духи. Саул умел продумать все, он был способен начальствовать над
войском, ибо ловко решил он расставить сети для Давида, и хотел, чтобы в
этой охоте участвовал он, Маттафия. Возражать царю, объяснять, что Давид
очень близок ему, Маттафии, было бесполезно и опасно...
Стоял месяц дождей Шват, лес был переполнен влагой. Попади он,
Маттафия, в этот лес по иному поводу - и возрадовалось бы сердце - после
пыльной, пропахшей конским потом и шекером Гивы вдохнуть лесную прохладу,
стоять в тиши и бесконечно долго слушать пение лесных птиц - это ли не
радость для души. Присесть на поляне под раскидистым дубом, развязать суму,
вынуть оттуда любимые лепешки с медом, приготовленные Зулуной, сидеть и ни о
чем не думать, и смотреть в просветы среди ветвей на тучи, приносящие дождь,
и слушать звонкую лесную капель...
Но совсем иное предстояло. Ехали без остановки, а когда лес стал
густеть, спешились, оставили коней на лесной поляне и пошли цепью, так чтобы
один видел другого. Процеживали лес, словно сетью. Никто не мог миновать эту
сеть. Добыча же попалась мелкая - бродяга с рубцами плетей на спине, видными
между лохмотьями одежд, едва закрывающих тело, да сопливый еще отрок -
глухонемой или притворившийся глухонемым. Несомненно, они пробирались к
Давиду, бродяга от всего отпирался. Его повязали и отослали со стражником в
Гиву, отрока же отпустили, чтобы с ним не возиться. Позже вытащили из
бурелома обросшего арамейца, явно человека из отряда Давида, тот, увидев
Маттафию, пал на колени перед ним, просил пощадить, называл всесильным и
самым милостивым царем на земле. Арамейца отпустили и следили, куда побежит.
Потом пошли по его следу. Но не нагоняли. Пусть донесет Давиду, что Саул
движется через лес, так было задумано, ввести в заблуждение Давида, обмануть
его. Пробирались через сросшиеся, колючие кустарники. Было тяжело на душе, и
молил Маттафия Господа, чтобы лес не кончался.
Но к полудню лес прошли, и открылись взору пологие сиреневые холмы,
поросшие мелким кустарником и ирисом. За холмами серыми глыбами вставали
известковые горы, где были те пещеры, в которых, как они полагали, таился
Давид.
Со стороны пустыни туда же подошли основные отряды. Обыскали все
пещеры, кругом пустота, только летучие мыши выпархивали из сырых темных
провалов, были они, словно демоны с выпученными глазами и острыми ушами.
Саул был взбешен, опять упустили Давида. Кто его предупредил? Как он ушел?
Было неведомо никому.
Вечером разожгли костры, поджарили барашков, но все равно сидели подле
огня унылые и сумрачные. И когда почти всех сморил сон, подозвал Саул
Маттафию, и в третий раз за все их встречи сказал: "Сын мой..." И опять
сильней заколотилось сердце Маттафии. "Сын мой, на тебя уповаю, пойдешь один
и достигнешь стана Давида, и свершишь отмщение во имя Господа нашего!" И
опять не смог Маттафия противоречить царю, хотя и понял сразу, что на этот
раз не сможет выполнить его повеление. Авенир стоял за спиной Саула и
заранее торжествовал: "Велика мудрость царя! Маттафия всех там распугает,
бегут от Саула, а достигнув стана своего, видят - здесь Саул!"
Но дело было много сложнее, и не для того Саул посылал Маттафию, чтобы
испугать беглецов. Свое повеление он пояснил, когда Авенир отошел от них, и
остались они наедине. "Сын мой, - сказал Саул, - ты должен убедить Давида
вернуться в Гиву и повиниться. Я знаю, он твой лучший друг, и ты, и сын мой
Ионафан норовите обмануть меня Но не вздумай предать меня, найду под землей,
и дом твой сотру из памяти людской. Уговори - ему ничего не будет, я не лишу
его жизни, я не враг ему. Но если не удастся уговорить - сам исполни
приговор. Иначе не быть единому царству. Иначе - междоусобица...

Глава XIX

Семь дней скитался по Иудее Маттафия, прежде чем достиг скалистых гор,
где скрывались Давид и его люди. Кровь запеклась на подошвах его ног,
поистрепались одежды его, мучили голод и жажда. Он уже совсем изнемог, когда
увидел огоньки костров в ночи и побрел на их дальний свет из последних сил.
И когда насытился и омыл лицо свое, и когда допрашивали его, помнится, было
какое-то безразличие, был готов спокойно воспринять любой исход.
Утром Давид, узнав о его появлении, искренне обрадовался, распростер
свои объятия и говорил, что это дар Божий, что если такой воин, как
Маттафия, теперь с ним, то ничего уже не страшно, и познакомил со всеми
людьми его воинства.
Были среди его воинов очень разные люди - и те, кто скрывался от
гонений, кто нарушил законы, и разорившиеся земледельцы - должники Саула, и
просто бродяги, и воры. Но были и те, кто готов был биться с Саулом и жаждал
видеть царем только Давида, те, кто доверил свою судьбу Давиду. Был у Давида
и свой священник, давний знакомый Маттафии - сын убитого Саулом Ахимелеха,
мудрый и праведный Авиафар, были и свои военачальники - сыновья сестры
Давида Саруи из Вифлеема, младший из них Иоав по сметке своей и храбрости не
уступал Авениру, другой сын Саруи Ассаил был легок на ноги, как серна, везде
он успевал, обо всем был осведомлен, старший же из них Авесса был разумен и
мудр, и всегда находил выход из любых самых тяжелых положений.
Сыновья Саруи сдержанно восприняли приход Маттафии, однако Давид не
обращал внимания на их хмурые взгляды, осуждающие его доверчивость. Говорил
Давид беспрестанно, приказал принести кувшины с вином, яблок, гранатовые
плоды. Почти весь день сидели вдвоем они с Маттафией в шатре Давида и не
могли наговориться. И Маттафии тогда хотелось забыть, зачем он послан,
истереть из памяти поручение царя, и каждый раз, когда вспоминал он об этом
поручении, то мысленно клял себя и раскаивался в сердце своем. Давид же был
весел, вино разгорячило его, в распахнутый полог шатра была видна гряда
серых гор, скалистых и совершенно лишенных растительности, а перед ними
потрескавшаяся, каменистая равнина - безжизненная сухая земля.
- Здесь нас никто не отыщет, - говорил Давид, - никому не придет в
голову, что можно выжить в этих местах, мы соберем воинов, мы обучим их, ты
станешь моим лучшим помощником, нас никто не сможет победить!
Казалось бы, человек гонимый, скрывающийся в сырых пещерах, в безводной
пустыне, в непроходимых лесах, должен был выглядеть загнанным и уставшим, но
Давид сохранял бодрость и почти не изменился - такие же, как и прежде,
полные блеска глаза, звонкий певучий голос, ухоженные рыжие кудри, правда,
лицо несколько осунулось и загорело, и от смуглости кожи волосы казались
более светлыми, а возможно, выгорели на солнце. И одет Давид был так, словно
не в пустыне скрывался, а жил во дворце. Красный его плащ был чист, будто
надел его Давид в первый раз.
Маттафия пытался говорить о том, что бессмысленна вражда с Саулом, что,
конечно, Давид может победить любого военачальника, но будут гибнуть в этой
войне соплеменники, и возрадуются филистимляне, и опять попадет Израиль в
рабство и будет платить непосильную дань. Давид соглашался, он говорил, что
не им затеяна вражда, что устали люди его, но Саул понимает только сильных,
слабого и гонимого он никогда не станет выслушивать. Давид был прав и трудно
было возражать ему.
Жалел очень Давид, что нету с ними Ионафана, удивлялся, почему Ионафан
не переслал письма с Маттафией. Объяснил Маттафия, что не было в Гиве
Ионафана, когда выступили из города отряды, снаряженные для поиска Давида,
что удалось ему, Маттафии, отстать от своего отряда и вот почти чудом
набрести на лагерь Давида.
Маттафия не умел врать, лицо его покраснело, но Давид не заметил
смущения друга, он расспрашивал про Гиву, про Мелхолу. Не знал тогда еще
Маттафия, что Саул при живом муже отдал дочь другому, чтобы унизить Давида.
А если бы и знал - не стал бы говорить. Ведь нужно было смягчить обиды
Давида, примирить его с царем.
И в этот день встречи, и в последующие дни все время ощущал он,
Маттафия, свою раздвоенность, все время казалось, что вот сейчас спросит
Давид: "Скажи честно, зачем идешь по моей стезе, почему задумал предать
меня?" Что тогда ответить? - Не предать, а спасти. Нужно ли Давиду было
такое спасение?
И тяготила неясность всего. А главное - семья, оставленная в Гиве,
вызывала беспокойство. Как сложилась их жизнь без него, Маттафия тогда не
знал. Уверен был, что распространяются по Гиве слухи о том, что он отступил
от Саула, что перешел на сторону Давида. Не знал он - вспомнит ли Саул, что
обещал защитить семью. И снились тяжкие сны, и просыпался в поту, и долго не
могло успокоиться сердце. Один сон повторялся чаще других. Видел он Рахиль,
разодетую в атлас и шелка, наложницей была она у Саула, и он, Маттафия,
бегал с мечом по дому Саула и кричал: "Отец, опомнись, ты оскверняешь ложе
сына своего!" И дом этот был из бесконечного ряда комнат, и он никак не мог
найти выход из него...
Эти сны, тяжелые мысли, неуверенность в своей судьбе утомляли больше,
чем быстрые переходы из одного места в другое, когда день сливался с ночью,
и приходилось забираться на такие скалы, где даже горные козлы ступали с
опаской, а потом спускаться к безводной, наводящей страх, глади пустыни. В
такое время не до сомнений было, надо было выжить, надо было уйти от погони.
Но потом, когда отыскивались потаенные пещеры и наступала передышка, вновь
подступали к нему, Маттафии, темные думы, ему казалось, что Давид уже
догадался почти обо всем. И Маттафия корил себя за то, что сразу не открылся
Давиду.
Конечно, Давид мог понять его цели. Слишком часто он, Маттафия, говорил
о Сауле, о том, что надо чтить царя, данного Богом, что гнев Саула быстро
проходит, и что царь обладает ясным умом, здравым рассудком, и что
примирившись с Давидом, Саул мог бы укрепить свою власть и победить всех
врагов Израиля.
- Ты прав, Маттафия, - соглашался с ним Давид, - но не мне ты должен
это говорить, скажи царю, ведь я, как и ты, чту помазанника Божьего. Но за
что он гоняет меня по всей Иудее, как безумного пса. Ужели он так ненавидит
меня?
Давид был прав - он не гнался за Саулом, желая умертвить царя, - это
Саул устроил настоящую охоту за тем, кого славил весь Израиль.
Волей-неволей в то время он, Маттафия, стал одним из помощников Давида.
Все время умножалось воинство Давида, подходили и подходили люди - и не
только из Иудеи из колена Давидова, были здесь и из колена Ефремова, и даже
из колена Данова - из полночных краев земли Ханаанской, были и люди других
племен - сирийцы и аммонитяне. И надо было всех разместить, накормить,
снабдить оружием, а главное, распознать - кто явился с разбойничьими
замыслами, полагая, что здесь можно будет безнаказанно грабить торговые
караваны, а кто пришел о праведными целями, чтобы постоять за Давида. Надо
было отделить зерна от плевел, овнов от козлищ. Давид доверял ему, как
самому себе, и от этого еще тяжелее становилось на сердце и томилась душа,
ибо не достоин он был этого доверия.
Опасался он и открытой схватки с воинами Сayла, знал, что не решится
обнажить меч против своих собратьев. К счастью, обнажить меч пришлось не
против воинов Саула, а против извечных врагов Израиля филистимлян.
Напали филистимляне на город Кеиль, лежащий в пределах земли Иудиной,
угнали скот, расхитили гумна, подожгли скирды в полях, да и в самом городе
предали огню дома старейшин. Виден был дым весь день, поднимающийся к небу в
той стороне, где был этот несчастный город Кеиль. И к ночи пришли в стан
Давида первые беженцы из Кеиля и воины, не сумевшие защитить свой город.
Поздно ночью собрались в шатре у Давида сыновья Саруи, позвали туда и его,
Маттафию. Долго спорили, идти ли на выручку жителей Кеиля.
- Сами мы таимся в горах от Саула, давно ли вылезли из пещер, давно ли
решились раскинуть шатры, нету у нас еще обученного войска, нету оружия для
всех, как же пойдем мы против филистимлян, против их боевых колесниц, -
остерегал всех осторожный Авесса, - они пленят нас, и конец наш будет
бесславен.
Маттафия тогда стал настаивать на том, чтобы срочно выступить, отбить
пленных и угнанный скот, объясняя, что победив филистимлян, можно заслужить
благосклонность и милость Саула, что царь поймет - не против него собирает
Давид людей, а на общего врага острит мечи.
Маттафии возражали, но робко. Все ждали решения Давида. Призвал Давид
священника Авиафара, сам облачился тоже в белый эфод и взял светящиеся камни
- урим и туммим, по изменению цвета которых можно распознать волю Божью, а
потом повелел всем покинуть шатер. И на рассвете вышел он к людям и сказал:
- Готовьтесь к битве, ибо был мне глас Господен и повелел мне Господь:
встань и иди в Кеиль, и будут преданы филистимляне в руки твои!
Криками одобрения встретили эти слова воины. Давно уже жаждали они
покинуть свои тайные убежища и с мечами в руках добыть ратную славу.
И когда все было решено, истинное спокойствие обрел Маттафия. Ибо было
ратное дело его родной стихией. И предложил он послать воинов за снопами и
поджечь эти снопы, чтобы подумали филистимляне, что горит стан Давида, и
бросились бы к этому пожарищу, а в это время лучники из засад поразили бы
врага. И понравился этот замысел Иоаву, и сказал тот: "Сам Господь вещает
твоими устами, Маттафия!" Правда, после того, как все свершилось, утверждал
Иоав, что задумано так было им и, благодаря ему, достигнута победа. Это
Маттафию не раздражало. Пусть рокочет сам себе славу. Главное, что одолели
филистимлян. Впервые вступили в настоящий бой и не дрогнули, не устрашились
колесниц филистимлянских. Бой был короткий, жестокий и кровавый, разили
копьями, мечами, а у кого их не было, буквально зубами вгрызались в горло
врагу. Нанесено было филистимлянам великое поражение, и не верили
филистимляне, что пали их воины от стрел и мечей людей Давида, потому что не
придавали значения этим людям, считая их разбойниками и бродягами. И когда
пленили филистимлянского военачальника, не хотел он верить, что находится в
стане Давида. "Где Саул, приведите меня к Саулу, - требовал он, - я видел
его в битве, ловко он притворился разбойником, переодел своих людей в
изодранные одежды, приведите меня к Саулу!" И позвал Давид его, Маттафию, и
сказал: "Вот наш Саул!" И засмеялся Авесса, сказал, что прав филистимлянин.
И опять тревожно стало на душе у Маттафии.
А утром люди Давида входили в Кеиль, и выбегали им навстречу женщины с
цветами и тимпанами, и играли на тимпанах и пели песни, славящие Давида.
И вечером праздновали победу в просторном доме правителя города Кеиля,
и было много вина, и много здравиц, и сказал Давид: "Ты был прав, Маттафия,
теперь Саул, узнав о нашей победе, пришлет гонца с вестью о примирении и
смилостивиться над рабами своими!" И взял Давид арфу, тронул ее струны, и
стал славить Господа, предавшего в его руки филистимлян.
- Господь твердыня моя и опора, Господь прибежище мое, - пел Давид, -
Всевышний -избавитель мой! Превечный Бог - скала моя, на него всечасно
уповаю, он щит мой, рог спасения моего и убежище мое. Повелел он, и пали
нечестивые разорители. Господь всегда в сердце моем. Избавит он меня от
ненавидящих, которые сильнее меня, он переполняет меня силою и прокладывает
мне путь. Жив Господь и благословен! Гнев царя, как рев льва, а благоволение
его - как роса на траву. Вразумит Господь царя и станет защитником моим
перед клеветниками. И призовет царь меня...
Так пел он и уверен был, что пришел конец гонениям на него. Но не
сбылись эти надежды. Донесли лазутчики через несколько дней, что успех
Давида еще более озлобил Саула. И пришло позже послание от Ионафана,
упреждал он, что надо остеречься Давиду и до времени не показывать свою
силу, ибо Саул собирает большое войско, чтобы идти в Кеиль, и сказал царь
Авениру, что сам Господь предал Давида в руки его, потому что Давид запер
себя, войдя в Кеиль, и здесь будет окружен и повергнут. Была еще приписка
для Маттафии, имени его Ионафан не называл, опасаясь, видимо, что перехватят
письмо люди Саула, писал Ионафан: передай нашему другу, что о семье его и
доме его забочусь. Послание было коротким, ровно столько слов, сколько может
уместиться на глиняной плитке.
Приписка о семье Маттафии вызвала раздражение у Давида, ибо нашел
Ионафан место для этого сообщения, а про Мелхолу словно забыл. Потом понял
Маттафия, что не забыл Ионафан, а просто не хотел огорчать Давида.
Разумны были опасения Ионафана, и сказал Давид:
- Надо покинуть Кеиль, ибо мы здесь, как в мышеловке, караванные
широкие дороги ведут сюда из Гивы, два дня перехода и Саул начнет осаду, нам
ее не выдержать. Мы сами заперли себя в крепостных стенах. И ничего не
добились. Вот и обещанный тобой мир, Маттафия!
- Может быть, нам самим направить посланца в Гиву, -предложил тогда
Маттафия.
- Не о посланцах надо думать, - резко возразил Авесса, - мало того, что
мы сами залезли в капкан, поведали мне - в городе зреет заговор, и
старейшины здешние уже ведут разговор о сдаче города и выдаче тебя, Давид,
царю.
Такова была людская благодарность, еще воины Саула не появились под
стенами Кеиля, а его жители, которых спас Давид, готовились всадить нож в
спину. И вспомнил Иоав, что более других ратовал он, Маттафия, за поход на
Кеиль, и сказал:
- О себе надо заботиться, а не искать милости царской, вызвали мы гнев
царя, и нету нам никакой благодарности. Повсюду на улицах Кеиля говорят
нечестивцы: мы не просили сюда Давида, он сам пришел. И филистимляне, мол,
не так страшны нам, платили им дань и жили мирно. А если Саул осадит город,
то разрушит его и разорит, как сделал он это с городом священников Номвой, и
прахом станем мы и дети наши. ..
- Глубокая пропасть - уста нечестивых, для них самих станет гибельным
уход наш, ибо не угоден Господу тот, кто замышляет предательство, - сказал
Давид, и показалось Маттафии, что пристальней обычного посмотрел в его
сторону. С тяжелым сердцем и смутным настроением покинули тогда Кеиль. И
своим уходом Давид спас город во второй раз, ибо Саул, получив вести о том,
что Кеиль покинут воинами Давида, отменил свой поход.
И опять начались скитания. Где только не пришлось побывать тогда ему,
Маттафии. Узнал он множество неприступных и потаенных мест в земле
обетованной. Поднимался на такие горы, куда и серны и горные козлы
страшились забраться, пробирался через топкие низины, скитался по бесплодным
пустыням, скрывался в пещерах на берегу гибельного Мертвого моря, где из
провала земли поднимался от соленых вод запах серы - и тогда казалось,
словно разверзлись врата ада и, если нырнуть в синий купорос тяжелых вод,
очутишься в мрачном Шеоле. Но вода не принимала человека, она выталкивала
его, охраняя свои тайны, и можно было недвижно лечь на ее гладь и не
утонуть. И рядом с этой чашей воды умереть от жажды, ибо столь солона была
она, что даже малый глоток раздирал горло. Жажда - вот что больше всего
вспоминается, когда возвращаешь в память эти годы. И потому самые счастливые
дни связаны с зимними ливнями и шумом вод, стекающих с гор водопадов. Если
бы знал тогда, что на севере земли есть города-убежища, надо было взять
семью и затаиться в одном из них. Поздно он пришел сюда. Надо было сразу
отойти от Давида. Возомнил себя миротворцем, хотел всех примирить, а обрек
на мучения себя и свою семью. Жил среди бродяг и разбойников. Это Давид
считал, что у него крепкое и надежное воинство, а на самом деле не было
постоянных отрядов, люди то приходили, то исчезали. Преданных Давиду
набралось бы не более сотни...