Глушкин О. Саул и Давид

сокрушался и сомневался Давид -примет ли его Анхус, которого обманул
когда-то, притворившись сумасшедшим, не отвергнет ли сразу, не придется ли
обнажить мечи и пролить кровь. Маттафию и многих воинов такой исход
устраивал даже больше, и потянулись воины Давида к рукояткам мечей, и сняли
с плеча свои луки...
Но раскрылись перед ними городские ворота - и сам Анхус, в расшитом
золотой тесьмой плаще, вышел навстречу. И даже в свои объятия заключил
Давида. И стояли Давид и Анхус у городских ворот, уткнувшись друг в друга -
щека к щеке, и не верилось, что все это происходит наяву. А потому,
окружавшие их воины - и филистимляне, и те, что пришли с Давидом - держали
руки на рукоятках мечей, чтобы в случае надобности быстро выхватить из ножен
свое оружие.
Но постепенно настороженность стала исчезать. И все заулыбались
радушно, когда Анхус, выпустив Давида из объятий, сказал:
- Мы рады, что великий воин будет теперь нашим гостем! Ты думаешь,
Давид, что обманул меня, помнишь, когда притворился безумным, я ведь узнал
тебя сразу. И теперь, и тогда я не жажду и не жаждал выдать тебя Саулу.
Отныне у нас общий враг, а ты, желанный моему сердцу гость!
- Если я приобрел благоволение в твоих глазах, - сказал Давид, -то
пусть будет дано мне место в одном из твоих городов, чтобы смогли я и мои
воины жить там.
- Ты гость мой, - ответил Анхус, - живи в главном городе моем, в Гефе,
вместе со мной.
И повел царь филистимлян Анхус гостя своего Давида к дому своему, и
вместе с Давидом пошли его военачальники, и он, Маттафия, был среди них.
Простых воинов Давида пригласили к себе филистимлянские воины. И был полон
город веселья. Только непонятно было - искреннее оно или показное.
Дом филистимлянского царя Анхуса, сложенный из каменных глыб, напоминал
крепость. Он стоял на берегу мелководной реки и возвышался над всеми другими
строениями Гефы. Повсюду у дома стояли воины с копьями, а во дворе было
несколько боевых колесниц. Филистимляне настороженно разглядывали своих
гостей, и не только любопытные взгляды ощущал на себе он, Маттафия, но порой
и злоба таилась в глазах хозяев, и не покидала Маттафию тревога.
Сейчас, когда все уже позади и наступает предел жизни, он понимает, что
это была его ошибка, невольная, но ошибка, объяснить которую никогда бы он
не смог Саулу, если бы тот остался жив. Возможно, это такая же тяжелая
ошибка, какую совершил он теперь, войдя в город-убежище. Сам захлопнул за
собой капкан... Захотелось покоя, но забыл он, что не дано человеку покоя на
этом свете, что для того и рожден, чтобы пройти все испытания, назначенные
Господом Богом. И никогда не надо пытаться перехитрить свою судьбу и
считать, что ты умнее других, ибо на каждого хитрого человека находится еще
более хитрый сын человеческий. И думается, в хитрости своей Анхус не уступал
Давиду. Искал пристанища Давид, хотел отсидеться, дать отдых людям. Анхус же
видел в нем ту силу, которую сможет направить против Саула...
Подобны же помыслы Каверуна, он хочет использовать его, Маттафию, чтобы
подорвать доверие к Давиду, использовать и потом выдать Давиду. И даже
нажиться на этом. И еще показать всем жителям крепости, как страшен для них
царь Израиля. И лучше встретить человеку медведицу, лишенную детей, чем
попасть в сети хитроумному и коварному властителю. И обильна пища,
задумавшего коварные козни, и мягко он стелет, да бывает отрыжка от
переедания и жестко спать на его ложе. Человек же, не замечающий
расставленных ему силков, подобен спящему среди моря на верху мачты...
Уподобился такому человеку и Давид, ищущий спасения в стане врагов.
Роскошен был пир в покоях Анхуса, но кусок застревал в горле. И слушал
Маттафия, как славил Анхус своего гостя Давида, как провозглашал здравицы,
видел, как осушал Анхус одну за другой чаши с вином, как обнимал Давида, но
все равно понимал Маттафия, что сидит среди врагов, и одно неосторожное
слово может все изменить. И еще понимал, что если согласится Давид остаться
в Гефе и будет все время рядом с Анхусом, то не избежать им столкновения.
И Давид, видимо, не хуже Маттафии понимал, что нужен ему на земле
филистимлян свой город, нужна самостоятельность в деяниях своих. И выбрав
тот миг, когда Анхус уверял, что не только желанный гость в его покоях
Давид, но и человек, дружбу которого лестно обрести, сказал ему Давид:
- И для меня лестно быть другом могучего царя, и друзьям всегда приятно
принимать друг друга в домах своих, но хороший гость не должен долго
задерживаться в доме хозяина, а посему неуместно мне жить все время в
гостях, пусть дом мой будет отдален от дома царя. Для чего же мне стеснять
тебя и жить в царском городе вместе о тобой?
И не смог Анхус, вкусивший много вина, отказать тому, кому клялся в
вечной дружбе. И было решено тогда, что отдаст он во владение Давида свой
город Секелаг. Может быть, и не очень желал Анхус делать такой дар
вчерашнему врагу, но не хотел он и спугнуть Давида, ибо был уже у
филистимлянских царей замысел - о нем еще не знали тогда ни Давид, ни
Маттафия, ни другие Давидовы военачальники - по которому филистимляне должны
были в ближайшее время объединиться и нанести сокрушительный удар по войску
Саула. И филистимлянские цари рассчитывали вовлечь Давида в эту предстоящую
войну и использовать его на своей стороне. И когда за пиршественным столом
Давид провозглашал здравицы Анхусу, был сделан первый шаг к тому, что
случилось на склонах горы Гелвуй, где пали Саул и его сыновья. И есть в том
вина и его, Маттафии...
А тогда, в Гефе, все были довольны, что дарован им город Секелаг и не
придется обитать при царском доме Анхуса, и думали, что удалось провести
филистимлянского царя. И не задержались они в Гефе, а на следующий день
после пиршества навьючили своих ослов и верблюдов, подаренных Анхусом, и
двинулись в Секелаг.
Жители Секелага радушно встретили их и отделили им место для установки
шатров и даже для постройки домов и загонов для скота, и дали место на своих
пастбищах, и продали им овец и коз. Чем-то был похож Секелаг на каверунский
город-убежище. Был он расположен на границе с землей Иудиной, а потому здесь
жили не только филистимляне, но и сыны Израиля, нашли здесь приют и
амаликитяне, и эдомитяне, изгнанные Саулом из своих земель. И там, в
Секелаге, Маттафия впервые убедился, что могут жить вместе люди разных
племен и могут они всегда найти общий язык, и никто не хочет воевать друг с
другом. Разноязычный говор слышался в городе повсюду, и было много
жертвенников, где каждый мог принести жертву своему Богу. И перемешались
здесь боги, и стояли на высотах рядом - и медные тельцы, и свирепые
деревянные Ваалы, и богиня плодородия Астарта с серпом луны на голове.
Служение Астарте сопровождалось буйными плясками и сладострастными оргиями,
и многие из воинов Давида, истосковавшиеся по женской ласке, прельщались
веселыми и доступным женщинами Секелага. Астарта была покровительницей
соития, и в праздник полнолуния разрешалось предаваться любви у подножия ее
статуи. Маттафия не осуждал воинов, его и самого тянуло хотя бы посмотреть
на общее веселье, но сдерживал он себя и томительными ночами думал не о
блудницах, а о прекрасной Рахили и рассудительной Зулуне. И просил он
мысленно прощения у них за то, что оставил одних на столь долгий срок, и
мучил себя упреками и порицал за свою нерешительность. И никого из своих
воинов не останавливал, когда те шли к блудницам.
Авиафар же был в гневе и осуждал постоянно тех, кто прельстился
вседозволенным весельем и блудом. И злило Авиафара, что военачальники да и
сам Давид молчат и не остерегают от греха своих людей. И говорил Авиафар:
- Покарает Господь тех, кто уклонился от пути своего, кто поклоняется
идолам, предается блуду. Наведет Господь страх и трепет на них. Но и нас не
минует кара Всевышнего, ибо смотрели мы и молчали!
Давид сказал ему тогда, что не видел на лике земном безгрешных людей, и
что будет молить Господа Бога простить неразумных воинов. Но не успокаивался
Авиафар, и тогда Давид собрал всех своих людей и сказал:
- Просил я Господа нашего Всемогущего простить грехи воинов, ибо
неразумны и горячи их молодые сердца. Велико терпение Господа, и не будем
испытывать его. И клянусь именем его, что будет изгнан тот, кто поклоняется
идолам и прельстился недостойным блудом. И обрушатся на тех кары Господа,
кто не внемлет моим словам!
И каялись в содеянном воины, и молили они все вместе в тот день
Господа, чтобы не отступился от них. Но были среди воинов и те, кто осуждал
Давида, и хотя не осмеливались говорить о том в лицо ему, но сходясь в своих
шатрах, выражали свое недовольство. Был среди воинов молодой вениамитянин
Ахиам, сын Сераха, человек бесстрашный, не раз видел Маттафия, как ловок и
смекалист в бою этот отрок, но был Ахиам вспыльчив, кипела в его жилах
горячая кровь, и стал он подбивать других к неповиновению, и открыто осуждал
Давида. Говорил он:
- Доколе терпеть нам Давида? Две жены и пять наложниц ублажают его
плоть, и привел он нас в Секелаг филистимлянский, чтобы сберечь своих жен. И
не постыдно ли нам прятаться за спины филистимлян - извечных врагов Израиля,
почему мы доверились им, ужели не знаем, что никогда волку не стать
ягненком. Покинем же Секелаг и пойдем в земли свои!
И как не остерегал Ахиама военачальник Иоав, как не просил умерить свой
пыл, не внял его предостережениям Ахиам, собрал он всех недовольных и
предстали они перед Давидом, решив высказать ему все накипевшее на душе. И
Давид не разгневался, выслушав их, а даже восхвалил Ахиама:
- Блажен ты, Ахиам, ибо не прячешь зла в сердце своем и открыто идешь к
господину своему. Потерпи, и утешится плоть твоя, и копье твое, и стрелы
твоего лука поразят наших врагов. И возвратишься ты с добычей в дом свой! И
если гневаешься, что взял я наложниц в дом, то взойди к ним на ложе, когда
пожелаешь...
И замялся Ахиам, и стал говорить, что понимает он все, и готов терпеть,
и что даже в мыслях никогда не покушался на ложе царя.
Давид умел найти подход к людям, умел прощать их грехи. Маттафия
смотрел тогда на Ахиама и видел, как исчезает гнев на его лице, как преданно
он смотрит на Давида. Саул в подобном случае дал бы волю своему гневу. Саул
считал себя безгрешным и требовал от людей полного подчинения. Саул не видел
своих грехов. Об этом как-то завел разговор Давид со своим священником
Авиафаром. И Авиафар, ненавидящий убийцу своего отца, сказал, что ничем не
смыть Саулу крови невинных, не смыть крови священников из Номвы, что Саул не
ведает, что творит, и Господь отступил от него, и грех разъел душу Саула. И
Давид сказал:
- Не только вина Саула в убиении священников, кровь их на мне тоже. Я
не должен был идти в Номву и искать там защиты. Я ведь обманул отца твоего
Ахимелеха, и ты прости, Авиафар, мой страшный грех. Об этом и Господа
ежечасно прошу.
И при этих словах - Маттафия тому свидетель - встал Давид на колени
перед Авиафаром, и тот смутился и тоже опустился на колени, и так они стояли
долго, и вместе молили Господа простить грехи.
Таков был Давид - и непонятно было, когда он искренен, а когда просто
подстраивается под состояние души другого и хочет казаться таким, как этот
другой его видит. И все же - Давид умел каяться, и не было дня, чтобы он не
воспевал Господа, и наверное за то Господь оберегал его.
Маттафия понимал тогда в Секелаге, что развращает людей безделие и
сытая жизнь, не должен воин долго держать свой меч в ножнах, ибо прикипает
железо ржой своей к ножнам и зеленеет медь. Он об этом говорил с Давидом. Он
настоял, чтобы людей разбили на сотни и начали обучать воинским навыкам. И
одно тяготило тогда Маттафию - для чего он обучает своих людей -чтобы разить
врага или стать на сторону тех, кто многие годы измывался над сынами
Израиля, и убивать своих братьев. И сомнения его обрели реальность, и новые
испытания повисли над воинством Давида.
А началось это так. В один из дней прискакал на взмыленном коне в
Секелаг гонец царя Анхуса и привез царское послание Давиду. Анхус в том
послании упрекал в бездействии своего нового друга. Написал Анхус на
глиняных плитках, что слабеют крылья орла, когда он безвылазно сидит в
гнезде, и что все филистимлянские цари клянут его, Анхуса, напрасно
пригревшего Давида. И рассыпаясь в любезностях и клятвах в вечной дружбе,
просил Анхус подтвердить эту дружбу делом и писал далее, что неподалеку от
Секелага, у города Хеврон, пасут израильтяне стада овец Саула, и восхваляют
они своего царя и предают поношению Давида. И будет лучшим подтверждением
дружбы и преданности Давида филистимлянским царям, если совершит он набеги
на нечестивых слуг Саула.
Давид ответил тогда филистимлянскому царю Анхусу, что не окрепли еще
люди после скитаний среди пустынь, и что надо отковать новые мечи, ибо те,
что были, изношены и покрылись ржой. Но не удалась Давиду отделаться хитрыми
отговорками. Анхус вскоре прислал новые мечи и ни слова не написал. А когда
Давид спросил у филистимлян, доставивших оружие, что велено передать ему, то
ответили - что не будет слов у царя Анхуса к другу своему Давиду, ибо обида
съела слова, и не будет Анхус вступаться за Давида перед лицом других царей
филистимлянских, коли страшится тот обагрить мечи своих воинов кровью рабов
сауловых.
Давид был мрачен в те дни и не выходил из своего дома. Ночами молил он
Господа отвести беду, и неизвестно, что ему ответил Господь. Давид тогда не
допускал к себе даже главного своего военачальника Иоава, не говоря уже о
нем, Маттафии, простом сотнике. И так продолжалось девять дней, а на десятый
Давид вышел из своего дома и неожиданно приказал Иоаву готовить людей к
походу. И когда Иоав спросил, куда направит Давид стопы своих людей, ничего
не ответил ему Давид, а так взглянул на Иоава, что тот поспешно бросился
исполнять повеление своего господина.
И в тот день прошел слух среди жителей Секелага, что Давид выступает
походом в пределы Иудины, чтобы разорить стада Саула и выжечь его поля, и
разрушить поселения сынов Израиля. Слухи эти камнем легли на душу Маттафии,
и все воины были мрачны, словно тучи, но не перечили своим военачальникам, а
молча готовились к походу и не смотрели в глаза друг другу. Тогда Маттафия
решил, что если слухи подтвердятся, то встанет он на защиту пастухов, и
никто уже не остановит его, и чтобы не говорил Давид, замкнет он, Маттафия,
свой слух, ибо всему есть свои пределы на лике земном.
Они выступили из города на рассвете и весь день молча двигались по
караванной дороге, ведущей к Хеврону. И каждый из них думал об одном - ужели
придется поднять свой меч на мирных пастухов Саула и жечь их поселения.
Легкой добычей могли стать эти поселения, ибо все, кто мог держать оружие,
были взяты Саулом в его войско. Знал, конечно, тогда Анхус, что Саул
готовится к решающей битве, и потому торопил Давида. Филистимлянский царь
полагал, что узнав о разграблении пастбищ и своих поселений, Саул вынужден
будет разделить свое войско и направить часть его для отражения набегов
Давида.
Неспешно двигались воины Давида и часто останавливались они. И на
второй день пути встретили плачущих странников. Головы их были посыпаны
дорожной пылью и песком, одежды разорваны и вырезаны клочья волос на
бородах. С криками и рыданиями поведали странники, что великое горе пало на
землю Израиля, ибо умер в Раме самый праведный из пророков - мудрый Самуил.
И услышав эту весть, воины сошли с ослов и своих коней и пали все на землю и
плакали в голос по тому, кто слышал глас Божий и опекал свой народ. И более
других был поражен горем Давид, его долго не могли поднять с земли, он бился
головой о песок, он стонал, словно был весь изранен, и раны его жгли каленым
железом.
Он, Маттафия, тоже разодрал свои одежды, тоже, как и все, посыпал
голову землей, но слез не было в его глазах. Ибо предстала перед ним та
злосчастная ночь, когда по велению Самуила напал Саул на стан амаликитян,
когда горели шатры, и метались в огне женщины, и кричали невинные дети.
Разумом своим он понимал сколь велик был пророк Самуил, давший по слову
Божьему первого царя Израилю. Он знал, что Самуил свершил много деяний,
укрепивших Израиль, что презирал пророк праздность и чревоугодие и был
истинным пастырем своего народа, но заслоняли все благие дела - отчаянные
крики в ночи и та безжалостность, с которой пророк сам разрубил царя Агага.
И еще одно отталкивало от пророка - то противостояние царю, которое измучило
Саула и отдало его душу на растерзание темным силам. Ужели все это повелел
Господь? - расправиться с пленником, придать смерти всех амаликитян от мала
до велика, отвергнуть царя Израиля, помазанного на царство по Божьему
велению...
Таков был пророк. Но это был истинный пророк, которому дано было
услышать небеса. И потому все вокруг плакали и стенали, и он, Маттафия, тоже
был охвачен печалью - и становилось страшно, что нет теперь человека,
который мог вступиться за свой народ перед самим Господом. И Маттафия так и
не понял ни тогда, ни после - слышит ли повеления Божьи Давид? Разве мог
Господь повелеть Давиду стать сподвижником филистимлян -жестоких врагов
Израиля?
Было тяжело на душе тогда у Маттафии, не было сил идти дальше с
Давидом. Понимал он, Маттафия, что знает Давид о поручении Саула. Знает,
зачем послан сюда. Не возвратить прежней дружбы с Давидом. Она утрачена
навсегда. Был бы тогда с ними Ионафан, он бы все мог объяснить, он смог бы
остановить этот бессмысленный поход. Маттафии же сделать это было не под
силу. Оставалось только смирить себя и положиться на волю Господню, и
надеяться на то, что смирит Всемогущий Давида. А если не услышит Давид глас
Господний, твердо решил тогда Маттафия, что не войдет в общий жребий с тем,
кто отошел от народа своего. И никогда не поднимет меч он, Маттафия, против
стариков и женщин в пределах земли Иудиной...
Ночью остановились у подножья холма, где нашли колодец и разложили
костер, чтобы приготовить снедь. Но не хотелось есть никому и быстро
разошлись они по наскоро поставленным шатрам, чтобы не смотреть в глаза друг
другу и забыться сном, который сменяет дневные мучения и сомнения
призрачными видениями. И не волен человек в своих снах, и лишь над праведным
человеком реют небесные ангелы, а к омраченным душам в сны приходят демоны.
Но не ангелы и не демоны пришли в сон Маттафии, а увидел он своих сыновей -
Фалтия и Амасию, и боролись отроки друг с другом, а он никак не мог разнять
их, а когда разъединил, то увидел, что лица их в крови, и проснулся в
испуге. И понял, что зовут они его к себе, и страх за судьбы сыновей проник
в него. Собственная вина мучила его - оставил он надолго сыновей, и опасался
он, что гнев Саула дано им испытать, гнев и гонения за отца своего. И дал он
тогда себе слово, что поспешит вернуться в свой дом.
Рано утром протрубили шофары, и когда Маттафия вышел из своего шатра,
то увидел, что Давид сидит на своем осле и нет следа от вчерашних слез и
страданий на его лице, и сжаты его губы и смотрит он вдаль с видом человека,
который оставил позади все сомнения и избрал свой путь. И с нетерпением ждет
сподвижников своих, чтобы направить по этому пути.
Двинулись они в прежнем направлении по дороге, ведущей к Хеврону, но
когда сквозь утренний туман открылись им лесистые холмы и крыши домов, то
неожиданно повернул Давид с дороги, тянущейся к городу, и стали все
поворачивать за ним своих ослов и верблюдов, и двинулись по бездорожью,
увязая в песках, а потом переправились через мелководную реку Гессею и
вступили в пределы царства гирзеян - давних врагов Израиля. И сразу ожили
лица у всех воинов, и громко перекликались они, будто дети, и шутили...
И благодарил тогда он, Маттафия, Господа, что тот вразумил Давида, ибо
милостив Господь, и благословен тот, кто ходит по его стезям. И в тот день
показались напрасными все страхи, и понял Маттафия - счастлив человек, не
ведающий, что его ждет. Но мог ли Маттафия в тот день представить, какие
испытания еще уготованы ему...
Открылось им к вечеру место у оазиса Гесата, где в тени пальм у родника
раскинулись шатры ненавистных гирзеян, было оплетено то место изгородью из
тростника, и не видно было нигде стражей, и не преграждали путь рвы, ибо
были гирзеяне кочевым народом, признавшим власть филистимлянских царей,
исправно платившим им дань и жившим без страха под защитой филистимлянского
войска.
Никто не заметил приближения воинов Давида, и остановились они, чтобы
договориться, как разбившись на два отряда, внезапно захватить гирзеянский
стан, и были веселы, ибо предчувствовали легкую добычу. И тогда Давид сказал
своим воинам слова, смутившие многих. Он говорил, вглядываясь в лица, он
требовал полного повиновения и решительности. Он сказал тогда: "Предал
Господь в наши руки нечестивых гирзеян. Не вняли они гласу Всевышнего и
отступились от веры в него, и повсюду поставили своих идолов на холмах, и
разоряли они города наши, и разбойничали на караванных путях. Не должен ни
один из них дожить до восхода солнца!"
И хотя смутили эти слова его, Маттафию, но поначалу полагал он, что
Давид просто перед битвой хочет, чтобы вспомнили все урон, нанесенный
гирзеянами в прошедшие годы, чтобы наполнили свои сердца огнем мести, когда
будут сражаться с воинами гирзеянскими. Но потом увидел он, что не только к
воинам гирзеянским относились слова Давида. И все случившееся напоминало ту
ночь, когда в стане амаликитян он впервые увидел, как могут быть жестоки
воины, и как пролитая кровь возбуждает жажду новой крови и рождает
ненависть...
Дождались они тогда заката, и затрубил священник Авиафар в шофар свой,
и ринулись воины на поселение врагов Израиля. И он, Маттафия, был среди них,
и достигнув ограды, засел там со своими лучниками. И все произошло быстро по
времени, как это и всегда бывает при внезапном нападении, но казалось тогда,
что застыло время, застыло, чтобы остаться болезненной занозой в памяти.
Словно скирды сухой соломы вспыхнули шатры, подожженные сыновьями
Шимовыми, и так осветилось все вокруг, будто зажглось яркое солнце среди
ночи и пыхнуло в глаза кровавым жаром. Выскакивали из горящих шатров
гирзеяне, швыряли копья наугад, не зная откуда грозит им опасность, и
кричали истошно испуганные женщины. И падали гирзеяне, пораженные
смертоносными стрелами лучников. А те, кто избежал разящих стрел, нашли свою
гибель на острие мечей. И он, Маттафия, увлеченный боем, бросился в стан
гирзеянский и там сразу вступил в схватку с грузным, поросшим гривой рыжих
волос, воином, и бились они долго на мечах, пока Маттафия не изловчился,
ушел от удара, и тут же, присев, снизу воткнул меч в живот гирзеянина И
сразу же бросились на него еще четверо, и не справиться бы ему самому, если
бы не быстрый и ловкий Ассаил, который прыгнул в схватку словно лев. Встали
они спина к спине, и в два меча отразили гирзеян.
Охватила в ту ночь гирзеян страшная паника, кричали повсюду гирзеянские
женщины, и дети отчаянно пищали, словно раненные зайцы. И не было для них
защиты, ибо пали все воины гирзеянские. И увидел Маттафия, что пронзают
своими мечами воины кричащих женщин и бросают в огонь детей. И пал он на
колени и молил Господа вразумить воинов и остановить резню. Но молчал
Господь. И лилась кровь невинных, и никто не гасил огонь, пожирающий шатры.
Повторилась такая же кровавая ночь, какая была в стане амаликитян...
И услышал он совсем рядом душераздирающий крик. Крик и рыдания. И
увидел он, как ухватили за волосы гирзеянку братья Шимовы и с гоготом
волокут к можжевельному кусту, и пинают ее ногами. И бежал за ними, цепляясь
за их одежды, плачущий мальчишка, лет семи, похожий на сына Маттафии -
Амасию. Такие же были у него черные круглые глаза. Только были они расширены
от ужаса, и рот его был разодран криком. Маттафия, не раздумывая, схватил
тогда мальчика, чтобы уберечь ему жизнь, а тот зашелся в крике, отчаянно
отбивался и прокусил ладонь Маттафии.
Упрятал он мальчика за большим валуном, засунул в корзину, а позже
оттащил ее в свой стан и навьючил на своего осла. Решил он тогда твердо, не
ожидая конца кровавой расправы, тронуться в путь - навеки расстаться с
Давидом и вернуться в свой дом.
И хотел он пуститься в путь, не ожидая рассвета, но заметил его Авесса
и закричал: "Куда ты? Еще не все добиты гирзеяне, поторопись, Маттафия,
много есть там длинноногих и полногрудых женщин, и полно овец и коз, и
верблюдов!" Маттафия сказал ему тогда: "Сейчас вернусь и поспешу за тобой."
И отстал в темноте от военачальника. Но не дано было Маттафии уйти
незамеченным. Возвращались воины, опьяненные кровью и похотью, окружили его,
похвалялись своей добычей и удивлялись, что всего одну корзину набрал себе
Маттафия. Пришлось вести осла вслед за воинами.
А позади шел Давид, уставившись в землю, и у него не было никакой
добычи, и Авесса догнал Давида и поднес ему серебряный кувшин, но Давид
молча отстранил жаждущего угодить ему военачальника.
Маттафия всю ночь не спал, опасался, что заплачет спасенный им мальчик,
упрятанный в корзину. И когда уже светало, заслышав сдавленные всхлипы,
Маттафия подбежал к корзине и приоткрыл ее - и замолчал мальчик, сжался в
испуге, видимо, понимал, что надо затаиться, чтобы избежать погибели. И с