Глушкин О. Саул и Давид

сказал Маттафия.
- Я пришел не спорить с тобой, а получить ответы, нужные Каверуну, он
дает на это два дня. Я оставлю тебе пергамент, иногда человек не может
изречь истину, но может изобразить ее в письменах!
- Я не так искусен в написании, чтобы заполнить свитки пергамента
словами!
- Ты должен постараться это сделать, если не желаешь встречи с
безъязыким Уру. Покажи, что ты чище Давида, сыщи в этом свое спасение!
Цофар резко повернулся и уходя хлопнул дверью. Главный советник
Каверуна был разгневан.
Угрозы его не испугали Маттафию. Он готов был еще раз предстать перед
судом. Он сумеет найти слова, в которые все поверят. Они хотят от него
разоблачения царей. Получат совсем иное. Давид не мог истребить дом Саула!
Это клевета. Он, Маттафия, был свидетелем того, как Давид спас жизнь Саулу.
Маттафия был и в стане Саула, и в стане Давида, его память хранит и битвы, и
походы, и весь тот путь, который было дано пройти Давиду - от отрока,
услаждающего царя игрой на арфе, до юноши, вышедшего на поединок с Голиафом,
и наконец до всесильного царя. О какой подлости может идти речь? Давид
открыто вышел на поединок. Он был тогда уже помазан Самуилом на царство,
помазан при живом царе, он нес в себе эту тайну! И вышел на бой Давид, не
страшась великана, чтобы доказать не только другим, но и самому себе, что не
зря он избран Господом из сонма многих. И Господь даровал ему победу!
Кто был Давид до этой схватки? Отрок, которым помыкали, все, на
которого завистники обрушили поток клеветы. Шептались по углам во всей Гиве
- слишком похож на женщину, слишком красив, слишком сладкозвучен. При
появлении Саула - смолкали. Воздавали хвалу молодому певцу, сочиненные им
псалмы ставили превыше песен Деворы. А за спиной царя потешались. Особенно
Ноар, египетский евнух, нашедший путь к душе Саула, льстец, поставляющий
блудниц в царский дом. Hoap, поначалу потакавший Давиду, ни с кем не хотел
делить любовь царя, и тогда-то именно он, Hoap, заговорил о прельстительных
чреслах Давида, это он, Hoap, постарался отправить Давида назад, в Вифлеем.
И на то была явная причина - филистимляне двинулись на земли Эфраима, и
было не до песен. Предстояла решающая битва. И не было благословения
пророка, Самуил отвернулся от Саула.
Войска выступили навстречу филистимлянам, уныние царило в стане Саула.
И как ни упрашивал он, Маттафия, как ни старался доказать, что его место
среди воинов, его оставили в том немногочисленном отряде, которому было
предназначено охранять подступы к Гиве. И всем событиям той победы он,
Маттафия, не свидетель. Он просто столько раз слышал о поединке Давида с
Голиафом от других, да и от самого Давида, что порой, кажется, будто сам шел
навстречу великану с пращой. О какой подлости может идти речь? Многие желали
принизить победу Давида, но ничего не вышло. Если хочет Каверун, можно обо
всем поведать подробно. Ему, Каверуну, надо унизить Давида, ничего из этого
не получится. Возможно, у правителя есть какой-то свой тайный план... Но
любые хитроумные планы, основанные на лжи и клевете, разбиваются о скалы
истины.
Давида никто не заставлял выходить на бой, никто не помогал ему в том
поединке. Его отец, достопочтенный Иессей, словно предвидя возвышение сына,
послал его в стан воинов, снабдив снедью для старших братьев, послал, чтобы
укрепить их силы перед грозной битвой. Возможно, был на то Иессею голос
Господен...
И Давид на ослике въехал в долину, окруженную горами, и увидел два
воинских стана, разделенных ручьем, и впервые увидел он филистимлян, их
медные шлемы, их круглые щиты и грозные колесницы. И увидел он
противостоящие им ряды сынов Израиля. И услышал воинственные крики с обеих
сторон, от которых сотрясался воздух. Но никто еще не решался сделать первый
шаг и выпустить первые стрелы.
С трудом разыскал Давид братьев. Были они все трое у одного
тысяченачальника. Был тот человеком осторожным, берег своих людей и знал,
как одолеть врага и не потерять своих воинов. Правда, сам он не щадил живота
своего и пал позже, на высотах Гелвуя, защищая своего царя, и весь
израненный продолжал разить врагов, пока не истек кровью. А тогда, в той
битве, где прославился Давид, он встретил юного пастуха чуть ли не бранью и
хотя взял присланные ему Иессеем сыры, но пригрозил, что донесет царю о том,
как некоторые отцы хотят облегчить службу своим сыновьям. Братья тоже
встретили Давида без особой радости. А старший брат Елиав даже попрекнул:
зачем, мол, пришел сюда, тебе лишь бы бездельничать, на кого ты оставил отца
и стада овец наши, молоко еще не обсохло на твоих губах, и руки твои горазды
перебирать тонкие струны арфы, а не сжимать копье. Елиав и раньше, в
Вифлееме, недолюбливал младшего брата, считал его любимчиком матери и
осуждал за дружбу с ним, Маттафией. И не раз намекал Елиав Маттафии, чтобы
опасался этого, как он говорил, любителя женских чресл. Может быть надо было
тогда прислушаться к нему, но кто мог предполагать, что ждет впереди...
Не дано переделать человека, Господь каждому дает свою судьбу, у
каждого своя особая душа. Давид был настоящим другом, но когда он увлекался
женщиной, мог все позабыть, и не было для него запретов и преград. И не один
несчастный Урия пал его жертвой. Он, Давид, любил и его любили. И невозможно
было не любить этого чистого душой отрока. Братья просто завидовали ему.
Вот и тогда, когда принес Давид снедь, не только Елиав накинулся на
него, вторили Елиаву и другие братья, и Аминодав, всегда смотревший на
младшего брата свысока, и даже Самма, с которым Давид был дружен и который
иногда заступался за Давида. Елиав же в тот день хотел сразу отправить
Давида назад, в Вифлеем. Нету от тебя здесь прока, сказал он Давиду, будешь
только в ногах путаться. Враг - это не женщина, его не одолеть ни уговорами,
ни сладкозвучным пением. И где надо разить копьем, арфа не поможет. И царю
будет неугодно, что ты явился сюда, он ведь бережет своего любимого певца.
Эти слова оскорбили Давида и, отдав братьям снедь, он решил удалиться
от них. Они всегда не понимали его, и потом, когда он стал могущественным
царем, сколько бы он не делал им прельстительных предложений, они гордо
отказывались, они не желали его милостей, и по-прежнему считали, что он не
достоин тех высот, которые даровала ему судьба. Может быть, понимал
Маттафия, они были правы, от царя, даже если он родной брат, надо держаться
подальше.
А в той битве, где, казалось, им, старшим братьям, надо было поостеречь
младшего, они, оттолкнув его, тем самым тоже способствовали подвигу. Ибо он,
покинув братьев, пошел на шум голосов к самой середине воинского стана,
туда, где был раскинут шатер царя. И там увидел Давид, что взоры всех воинов
направлены в долину, в сторону филистимлян. Он протиснулся через ряды воинов
и увидел, что выступил из рядов филистимлян великан, ростом в шесть локтей и
еще одну пядь, одетый в чешуйчатую броню, с медным шлемом на голове, за
плечами его был еще и тяжелый щит, в одной руке великан держал копье, а
другой сжимал рукоятку большого широкого меча. Голос у него был. зычный,
крыл он израильтян самыми непотребными словами:
- Зачем вышли вы воевать, трусливые шакалы! Жалкие рабы Саула, есть ли
среди вас тот, кто не обмочив от страха свое одеяние, сойдет ко мне и
померяется со мной силой! Настал день, когда я один посрамлю все войско
Израиля. Одним ударом я поражу любого! Разбегайтесь, позорные твари,
прячьтесь под юбками своих похотливых и вонючих жен!
Так он кричал, и еще много других гнусных и оскорбительных слов
вырывалось из его широко разверстого рта, и зубы у него были кривые, как
клыки, а глаза полны ненависти и презрения. И никто не решался выйти с ним
на поединок. И услышал Давид от воинов, что зовут великана Голиаф и
повторяет он свои поношения не первый день. И не находится воина, который
может сразиться с ним, ибо наверняка поразит Голиаф любого, и тогда легко
достанется победа филистимлянам.
И в тот момент, как поведал Маттафии Давид, зародилась в нем смелая
мысль - принять вызов Голиафа, будто кто с неба шепнул ему: встань и иди,
тебе надо победить. Давид бросился к сотнику, стоящему рядом, тот посмеялся
над ним и все же отвел к Авениру, распоряжавшемуся главным отрядом войска
Саула. Авенир отнесся к Давиду серьезно, объяснил, что Саул давно ищет
охотника, желающего выйти на поединок, сказал, что будь он, Авенир, моложе,
сам не упустил бы случая сразиться с Голиафом, и что обещаны царем Саулом
тому, кто одолеет Голиафа, и богатства великие, и дочь царская в жены, и
освобождение от царских податей. И Давид стал клятвенно уверять, что снимет
позор и поношения с Израиля, и что филистимлянин не сможет одолеть его, ибо
будет с ним, Давидом, рука Господня.
И тут чуть все не испортил старший брат, искавший его повсюду, чтобы
выпроводить домой, брат подошел к Авениру и при всех стал стыдить Давида,
говорил Елиав, что неразумен Давид, что высокомерен и что дурное сердце у
него, что может он обольстить речами любого, а на деле только опозорит всех.
Но Давида не смутили речи Елиава. Отстранил он брата и выкрикнул:
- Я сражусь с Голиафом! Я принимаю его вызов!
Подле Авенира собрались сотники и тысяченачальники, слушали иные с
недоверием, иные с явными насмешками, никто не принимал всерьез слова
отрока, кроме, пожалуй, Авенира, который сразу узнал в Давиде арфиста,
ублажавшего царя, и решил Авенир свести его к Саулу, чтобы развеять
тягостные мысли царя. И послал к царю, чтобы поведали тому о Давиде, и
тотчас вернулся гонец, сказав, что царь требует к себе смельчака,
Воины расступились перед Давидом, и он пошел к царю. Саул не подал
вида, что узнал его и только вздохнул разочарованно. Он ждал, что вызов
примет воин, обладающий недюжинной силой, а перед ним стоял его арфист,
песнопевец с неокрепшими мышцами, еще отрок. И Саул испугался, что принесет
этот отрок не победу Израилю, а позор поражения. И видя сомнения на лице
Саула и растерянность в его глазах, Давид сказал:
- Наш повелитель, отбрось неверие в раба твоего! Раб твой выйдет на бой
и победит!
- Не можешь ты выйти против Голиафа, тонка еще твоя кость, ты еще
молод, а Голиаф зрелый муж, и кровью многих обагрен его меч! - сказал Саул и
отвернулся, и подошел к Авениру, и говорил, что пора начинать бой и двинуть
войско на сближение с филистимлянами. Авенир же просил помедлить, ибо ждал
подхода отрядов из Галаада Заиорданского. И Саул, занятый спором с Авениром
уже не обращал внимания на Давида.
- Господин мой и великий царь! - с отчаянием тогда взмолился Давид. -
Ты ошибаешься во мне. Когда пас я овец отца моего Иессея, лев растерзал
нашего ягненка, и я догнал льва и вырвал из его пасти жертву, и схватились
мы с царем зверей, и я одолел его! Господь наш, пославший мне силы убить
льва, не отступит и сейчас от меня!
И так он, Давид, убедительно говорил, так был настойчив, что сдался
Саул, царственно кивнул он и стал говорить, что гордится Давидом, что верит
тоже -Господь не оставит Давида. И Давид обрадовался, поклонился Саулу, стал
благодарить. Авенир стал говорить, что надо взять оружие, готов был отдать
свой меч. Саул повелел надеть медный шлем, отдал свою кольчугу, которая была
столь велика, что закрыла Давиду не только грудь, но и ноги. И стало Давиду
даже дышать трудно, тяжелы и непривычны были ему царские доспехи. И он
понял, что не сможет в них сражаться. И снял с себя и шлем, и кольчугу, и
вернул все оруженосцам Саула.
Конечно, Маттафия отчетливо представлял эту картину, в доспехах Саула
юный Давид утонул, он бы не сделал в них ни шагу. Да и было ли оно, это
переодевание? Маттафия слышал и другие рассказы о происшедшем, и они были не
менее правдивыми. Говорили, что рвался на поединок с Голиафом сам Саул, что
все сдерживали царя, особенно Авенир, считавший, что царь не только в
поединке, но и в битве не должен участвовать, что нельзя рисковать жизнью
царя. И рассказывали, что никто не подводил Давида к Саулу, что царь даже не
ведал, как его любимец и песнопевец прорвался через цепь воинов и побежал
навстречу Голиафу. Саул увидел это только тогда, когда остановить бой было
невозможно. И говорили, что здесь не обошлось без козней Ноара, что
хитроумный евнух хотел рукой Голиафа умертвить отрока, прельщавшего царя,
что опасался Ноар возвышения Давида. Но каковы бы ни были рассказы, как бы
ни хотели принизить подвиг Давида некоторые завистники, умалить его мужество
не в силах был даже злобный Ноар, расцеловавший потом прилюдно победителя.
Конечно, если бы Саул знал обо всем, он не допустил бы Давида на
рискованный бой, он сделал бы все, чтобы уберечь своего любимца. Саул сам бы
вышел на поединок, вышел и победил бы, и тогда совсем по другому могла
сложиться судьба Давида. Он бы все равно стал царем, коли так решил Господь,
но не было бы того страшного противостояния, не было бы тех гонений, что
выпали на его долю. Он стал бы царем, но не стал бы героем...
В день поединка никто не верил в победу Давида. Он отошел от воинов к
ручью, выбрал из ручья пять гладких камней, положил эти камни в свою
пастушечью суму, прикрепил к поясу пращу, взял в руки посох и двинулся в
долину навстречу грозному великану. Потупив головы, стояли воины, ожидая
скорой гибели смельчака.
Давид потом рассказывал, что не было в нем страха, что страх пришел
позже, когда из горла Голиафа брызнула кровь. А шел Давид на поединок
неспешно, помахивая посохом, будто и не на поединок собрался, а просто так
бредет по долине в поисках заблудшей овцы.
И когда заметил его великан, то выступил вперед, надвинулся, словно
башня на катках, и с призрением взирал на Давида. "Я был для него мошкой, -
рассказывал Давид Маттафии, - назойливым комаром, он приготовился раздавить
меня, прихлопнуть своей ладонью, он, наверное, недоумевал - ужели не нашлось
воина в израильском стане, что послали против него обезоруженного отрока.
Зловещая ухмылка искривила его рот. Он не ведал, что Господь со мною, что
Господь уже вложил силу в мою длань!" Маттафия слушал Давида, это было сразу
после битвы в Гиве, слушал и восхищался его храбростью. Очень сожалел тогда,
что не был допущен к битве, что не смог ничем помочь своему другу. Тогда
Маттафия еще ничего не знал о 3улуне, он не сомневался в ее верности. Он
повсюду рассказывал о подвигах Давида, он гордился своим другом. Его
бесстрашием...
И все же, когда шел Давид навстречу Голиафу, наверное, смертный страх
подступал к его горлу, но сумел Давид этот страх пересилить. Он вынул пращу
и перебирал камни, лежащие в суме, как бы взвешивая каждый из них. Голиаф
потрясал мечом над головой. Он крикнул Давиду:
- Что же ты идешь на меня с палкой и камнями? Пристало ли воину быть
без меча? Разве я собака, которую можно отогнать посохом?
- Ты хуже собаки! - крикнул в ответ Давид.
- Да будешь ты проклят, презренный! Жалкий иври, я отдам твое тело в
пищу птицам и зверям! - взревел Голиаф.
И Давид рассказывал, что от этого крика поникли травы и содрогнулось
небо. И еще рассказывал Давид, что все же в этот миг испытал великий страх,
и мысленно обратился к Богу, прося укрепить силы и не оставить малого раба
своего. И сразу испарился страх из тела его, и крикнул он великану:
- Ты идешь против меня с мечом и щитом, а я иду против тебя во имя
Господа нашего, Бога воинств Израиля! И предаст Господь тебя в мои руки!
Они продолжали сближаться, и Давид увидел совсем близко огромного воина
- полные злобы округлившиеся глаза Голиафа, вздувшиеся жилы на его шее. И
тогда раскрутил Давид пращу, всю силу вложив во взмах своей руки - и
просвистел выпущенный из пращи камень. И вскрикнул словно раненый зверь
Голиаф, ибо ударил камень в его лоб, и постоял он мгновение, качаясь, еще не
веря в свою погибель, и вдруг рухнул лицом вниз, оглашая долину смертельным
воплем. И с радостным победным криком бросился Давид к поверженному великану
и поднял огромный меч, уроненный Голиафом, и наступив ногой на еще
вздымающуюся в неровном дыхании грудь великана, резким ударом меча отсек его
голову. И хлынула из горла кровь, орошая пожухшие травы. И стало страшно
Давиду, и сам он не верил в свою победу. Бросился он на колени, славя
Господа Бога, единого и всемогущего.
И потонул его голос в радостных криках воинов Саула, бросившихся в
долину. Бежали они с копьями наперевес, сметая ряды филистимлян. И дрогнули
филистимляне и покатились в панике со взгорья, словно огненный дождь смывал
их. И с победными криками гнали войско филистимлян воины Саула.
Филистимляне, охваченные великим страхом, утратили свою силу. И не помогли
им быстрые колесницы и обоюдоострые мечи. И падали они, пораженные копьями и
стрелами. Усеялась их телами вся дорога Шааримская до самого города Гефа.
В чем хочет увидеть подлость Давида Цофар? Eму бы встретиться с Ноаром,
нашли бы общий язык. Есть в них что-то общее. Ноар ведь тоже мог любого
оклеветать. Чтобы принизить победу Давида, стал повсюду говорить, что так не
сражаются на поединке, как это сделал Давид, что победил Давид благодаря
своему коварству. Правда, говорил это Ноар много позже, когда Саул и Давид
стали врагами.
Тогда же, сразу после битвы, ему бы и рта не дали раскрыть. В Гиве
встречали радостно победителей, женщины в белых одеяниях рассыпали шаронские
розы под ноги воинам, тонко и заливисто пели флейты, звучали тимпаны и
кимвалы. Все были восхищены Давидом, ему предрекали скорое возвышение и
новые победы, с ним связывали свои надежды. Его так плотно обступили тогда,
что он, Маттафия, не мог протиснуться к своему другу. Вечером был в Гиве
большой праздник, небо светилось от тысячи зажженных факелов. Давид с венком
из лилий на голове стоял на захваченной у филистимлян колеснице, воздев руки
над головой. Может быть, ему нужно было быть скромнее, не надо было дразнить
Саула. Но вряд ли он, Давид, тогда делал что-либо с особым намерением, он
просто пожинал плоды своей победы. Но напрасно он ждал от царя обещанных
наград, ему пришлось довольствоваться прежним положением в доме царя и
утешать Саула, перебирая струны своей арфы. Он же, Маттафия, в то время,
может быть и не совсем заслуженно, был произведен в сотники, и в его
подчинении оказались воины, участвовавшие уже не в одной битве и знавшие
себе цену. Он умел ладить с людьми. И его все ценили. И когда ему однажды
удалось пленить филистимлянского лазутчика, сам Саул одарил его, Маттафию,
обоюдоострым мечом с рукояткой из темного сандалового дерева. Саул, вручая
этот меч, сказал: "Если бы все воины были так верны мне и столь прилежны в
службе, мы не знали бы поражений!" Саул вглядывался в него из-под кустистых
черных бровей очень пристально, и, казалось, догадывался обо всем. Вот
сейчас, думал тогда Маттафия, все поймет, заключит в объятия и объявит всем:
"Возрадуйтесь, я обрел сына!" Но Саул, протянув ему меч, тотчас отвернулся,
и улыбка покинула его лицо. Маттафии запомнились глаза Саула, взгляд,
который многие не могли выдержать. Будто полыхал огонь в зрачках царя,
огонь, готовый опалить тебя, и вдруг гас этот огонь, застывал, и царь
смотрел, не мигая, смотрел на тебя и не видел ни тебя, ни окружающих.
Давид явно не проявлял своего недовольства, но все же был зол на царя -
не получил Давид ничего из обещанного. Маттафия пытался успокоить друга: в
богатстве ли счастье? Служим мы единому делу и должны быть верны своему
царю. Давид усмехался, говорил, что ничего не стоит слепая вера. И
неожиданно спрашивал: почему ты так привязан к Саулу, что у вас общего? И
вглядывался в лицо, и молчал. Саула многие не любили. Он жил не по-царски, а
приближенные к дому Саула хотели богатств и роскоши, он мешал им.
Саул не любил почестей, он не построил дворца для себя, был доступен
каждому, часто царь сидел под тамарисковым деревом у ворот Гивы и выслушивал
любые, зачастую даже мелкие жалобы, и судил людей справедливо. Но почему-то
все опасались его гнева. Маттафия тогда ни разу не был свидетелем проявления
этого гнева и всегда в разговорах защищал Саула. Давид же говорил, что с
каждым днем этот черный гнев нарастает в душе Саула, Давид был тому
свидетель, он был при Сауле и ему нельзя было не верить.
Тайные недоброжелатели и завистники виделись Саулу повсюду. И зачастую
это были не призраки, выдуманные царем. Врагов у него хватало. Направлял и
разжигал вражду пророк Самуил, восседавший у себя, в городе Раме, и не
желающий признавать главным городом Израиля сауловскую Гиву. И ни разу не
слышал Маттафия, чтобы царь хулил пророка, Самуил был для Саула посланцем
Бога, Божьим голосом, Саул всегда помнил, что помазан на царство Самуилом.
Саул был терпелив. Самуил слишком долго испытывал его терпение. Ведь царь
покорился Самуилу даже тогда, когда повелел пророк перенести в Массифу
Ковчег Завета. Саулу не удалось сделать Гиву главным городом, потому,
наверное, он не хотел строить здесь свой дворец, как ни просила его об этом
Ахиноама. Она оставалась единственной женой Саула, и хотя египетский евнух
Ноар приводил в дом царя юных прелестниц, они здесь подолгу не уживались.
Однако, и Ахиноама не была желанной для Саула, он просто терпел ее, как
женщину, давшую жизнь его четырем сыновьям и двум дочерям.
Саул не доверял никому, он презирал сынов пророческих, знахарей,
колдунов и предсказателей. Он повелел очистить от них земли Израиля. Сам же
он постоянно приносил жертвы Всевышнему и часто ночи проводил в беспрерывных
молитвах. Но не дано было ему сыскать любовь всемогущего и превечного Бога.
Самуил вставал на пути Саула к Господу. Пророк в Раме открыто произносил
проповеди-проклятия. О них доносили лазутчики. Их пересказывал Саулу Ноар,
жаждущий углубить вражду между царем и пророком. Говорили, что отступил дух
Господен от Саула, и возмущает его дух, ниспосланный демонами. Саула
пытались развеселить, устраивали пиршества, льстили царю, угодничали перед
ним. Но каждое льстивое слово слуг и военачальников еще больше раздражало
его. И даже верный Авенир, начальник всего войска, потерял доверие Саула.
Единственный, кому доверял Саул, был старший сын его Ионафан. Он был
похож на отца - столь же высок ростом, но все же черты отца в нем были
смягчены, глаза его обрамляли длинные ресницы, а тонкие пальцы, казалось,
были не созданы для того, чтобы сжимать рукоятку меча.
Но это только казалось, ибо не было воина храбрее и сметливее Ионафана.
Но был он слишком добр для воина. Старейшины, торговцы, сотники и
тысяченачальники старались искать заступничества его, пытались через него
добиваться благ и послаблений, и не умел Ионафан никому отказывать.
Маттафия опасался, что Ионафан узнает его, он старался не попадаться на
глаза Ионафану, но опасения оказались напрасными. Однажды, на учениях, когда
бросали воины копья и старались поразить дальнюю цель, отличился он,
Маттафия, и были замечены его сила и усердие. И обнял его Ионафан, и говорил
всем, что надо держать копье так, как это делает Маттафия, что воин должен
уметь вложить всю свою силу в бросок. И потом, когда они остались наедине,
сказал Ионафан: "Я все помню, и стан Амалика, и то, как не удалось нам
спасти людей, и грех тот на мне несмываемый, но тебе обо всем этом надо
забыть, и рука моя всегда с тобой..."
Очень любил Ионафан и Давида, они были словно родные братья и во всем
доверяли друг другу. И он, Маттафия, часто с завистью смотрел, как идут они
по Гиве, положив руки друг другу на плечи, словно двое неразлучных
влюбленных. Давида часто призывал к себе Саул, и всякий раз видел Маттафия,
что идет Давид в дом царя, словно на казнь. Давид рассказывал Маттафии, что
гнев царя не имеет границ. Но, по словам Давида, когда он начинал играть,
страх исчезал из его сердца, все растворялось в звуках. И струны арфы
смягчали гнев царя. В это можно было поверить. Было нечто божественное в
игре и пении Давида. Маттафия был очарован этим сладостным пением. Они часто
уходили за крепостные стены туда, где на лугах так сладко пахло скошенными
травами, и казалось, оставались одни на земле. Давид играл на флейте и
возвращал в Вифлеем, в спокойную пастушечью жизнь. И если прикрыть глаза, то
возникали белые дома, разбросанные на холмах как белые барашки, отроги гор,
журчала вода в роднике, робко шелестели травы, ручьи бежали с гор, где под
лучами солнца таяли снеговые шапки, пели горлицы в высях, и мягкий
живительный свет лился с голубого бездонного простора. Свет, данный человеку
от Бога, ниспосланный Всемогущим в первые дни творения, когда отделил
Господь этот свет от тьмы. И в этой музыке, в этом мерцающем свете, в
завораживающих звуках виделась 3улуна, и кружилась она в танце, тающая в
чистом небесном воздухе. Маттафия открывал глаза, и виденье исчезало.
Оставалась песня. Казалось, слова в этой песне рождались не по воле Давида,
он никогда не сочинял своих песен заранее, они были ниспосланы ему с неба...
Но недолго длилась тихая жизнь в Гиве. И дано было увидеть ему,
Маттафии, растерянного, едва сдерживающего рыдания Давида, отвергнутого
царем. Маттафия, как мог, тогда утешал своего друга, говорил о том, что все
преходяще в этом мире, что гнев царя пройдет, что Саул ценит и любит Давида,
и все, что произошло, было минутной вспышкой. Давид сидел, опустив голову.
Он искал сочувствия, ему нужно было обрести прежнюю уверенность в себе. Он
мог бы тогда признаться, что помазан Самуилом на царство, но, видимо, боялся