Глушкин О. Саул и Давид

обетованной. Только им можно верить. Вырваться отсюда, от этих чадящих
светильников, от этого запаха миндаля, вырваться из дворца, и тогда, если
все это не вымысел, он сам может сотворить свой суд...
Каверун молчал, довольная полуулыбка блуждала на его устах, ему,
очевидно, доставляло удовольствие смущение пленника, он был уверен, что
добьется своего, он привык повелевать людьми.
- Наветы многих злоязычных доводилось слышать мне, - произнес Маттафия.
- Ты дерзок, царь, - сказал Каверун.
Улыбка покинула уста правителя, он смотрел теперь на своего пленника
холодно и властно. Он уже не искал в нем союзника. Его медвежьи глаза
наполнились гневом. И еще один глаз различил Маттафия в тусклом свете
огоньков, дрожащих в плошках, наполненных ароматным маслом. И услышал
шипение. Выгнув шею, выступила из-за спины Каверуна диковинная птица с
оранжевым распушенным хвостом, и глаз ее уставился на Маттафию. Глаз,
окруженный красным обводом, тоже был наполнен ненавистью. Каверун махнул
рукой, и птица, шипя и опустив клюв, шмыгнула в угол, туда, где в глиняных
горшках стояли карликовые пальмы.
- Это не наветы, царь, - сказал Каверун, - правда, я слышал, что
пригрел Давид сына Ионофана - хромого Мемфивосфея. Но остальных безжалостно
отдал на расправу гавоанитянам, ненавидящим Саула. Они повесили сыновей
Рицпы и сыновей Мелхолы. И ты еще осмеливаешься корить меня! Вспомни, что
творилось до этого. Вспомни Авенира, своего главного военачальника. Иоав
злодейски всадил в него меч. Давид проклял Иоава. Но только на словах, Иоав
как был так и остался главным военачальником Давида. Вспомни, как был убит
Иевосфей, голову его сыновья Риммона принесли Давиду. Почему Давиду? Знали,
что он ждет этой смерти. Иевосфей - единственный оставшийся в живых сын
Ахиноамы должен был наследовать царство, он стоял на пути Давида. И если ты
остался жив, то только благодаря мне, благодаря предсказанию аэндорской
волшебницы. Ты ее помнишь? Так знай, Давид был связан с ней. Он ждал твоей
гибели! Предсказание помогло тебе, ты испугался битвы и послал на смерть
двойника! И если ты не знаешь или забыл, то я напомню тебе, что весть о
твоей якобы гибели первым получил Давид. Амаликитянин добил мертвого и
поспешил к Давиду, он жаждал награды, а лишился головы. Возможно, он был
подослан на склоны Гелвуя. Теперь ты будешь продолжать противиться, ты
будешь защищать Давида?
- Всему сказанному я не свидетель, - ответил Маттафия и почувствовал,
как сжимается сердце от горечи. - Я не свидетель тому, все эти годы я был в
филистимлянском плену, потом филистимляне продали меня финикийцам. Я был
рабом на их кораблях. Прикованный к веслу я испытал многое...
- Возможно, - согласился Каверун, - возможно и так. Но ты должен
помнить те годы, когда Давид, гонимый тобой, разорял поля и пастбища Иудеи,
когда безжалостно сжигал дома мирных селян, когда вступил в сговор с
филистимлянами. И этого ты не помнишь? Какой же ты царь или твоя память
съедена злыми духами? Ты не царь! Ты самозванец!
Каверун впервые сорвался на крик. Приоткрылась дверь, и стражник,
обнаживший меч, заглянул в помещение, вопросительно глядя на своего
господина. Каверун махнул рукой, показывая, что нет нужды в охране, что он
не страшится пленника.
Маттафия почувствовал, что ночной разговор не кончится добром. В
открытом бою намного легче сражаться с противником, чем стоять здесь и
выслушивать слова, сжимающие сердце и стараться не попасть в силки Каверуна.
Маттафия понимал, что этот медведеподобный правитель хитер и коварен, что
наверняка был связан с Саулом. Но угадать, где пересекались их пути,
Маттафия не мог. А вдруг Каверун давно все понял? Зачем тогда ему суд? Какую
казнь он готовит? Маттафия знал, что правитель не скажет открыто ничего...
Маттафии пришлось выслушать от Каверуна в эту ночь еще одно известие,
поразившее его более других. Каверун понял, что он, Маттафия, связан с
Зулуной. Поначалу Каверун стал допытываться, как Маттафия добрался до
крепости, был Каверун уверен, что Маттафию здесь ждали. И стал говорить о
женщинах, о том, как опасно воину попадать в женские сети.
- Женские уста источают мед, - сказал Каверун, - и речи женщин мягче
елея. Это тогда, когда заманивают они в свои силки, а потом становится
горько, словно жевал полынь. Все знают, что Давид - пленник похоти. Но я не
ожидал подобного от Саула! В твои годы прельститься греховной похотью! Мы
изловим женщину, связанную с тобой!
- У меня нет здесь никаких женщин! Та, что признала во мне другого,
лишена разума! - сказал Маттафия.
- Опять ложь исторгают твои уста! - выкрикнул Каверун. - У тебя есть
женщины здесь, у тебя есть сторонники, иначе ты не пришел бы в столь
отдаленный город на север Ханаана! Восстав из мертвых, ты помчался бы в свою
Гиву! Кто твои сторонники? На чью помощь ты рассчитывал? Кого ты знаешь в
моем городе?
- Я знаю здесь одного старика Бер-Шаарона, да и он признал во мне царя.
Это давняя история. Я спас его от гибели, когда лишены были жизни священники
из Номвы
- Ты спас его тогда, чтобы умертвить теперь, ловко ! - сказал Каверун и
расхохотался.
- Как я мог умертвить его! - воскликнул Маттафия, - я, сидящий здесь
под стражей!
- Почему царь так взволнован? - спросил Каверун и, не ожидая ответа,
пояснил - Он был удушен вчера ночью. О том поведали нищие. Это сделали твои
люди. Ты утверждаешь, что их нет, они же по твоему велению свершают
убийства! Старик свидетельствовал против тебя. Он был среди священников
Номвы. Он был твой главный враг!
- Это был не враг, я спас его. О, если я узнаю, кто свершил подлое
убийство, я отомщу! - хрипло сказал Маттафия.
Он стоял, словно оглушенный, слова, рвущиеся к гортани, не находили
выхода. Как объяснить, что этот старик был близок и дорог, что здесь, в
крепости, он, Маттафия, обрел того, кто дал жизнь матери, обрел и тотчас
лишился. Он не мог даже представить, кому была нужна смерть старика...
- Ты собираешься отомстить, - сказал Каверун и усмехнулся, -Озаботься
лучше о своей жизни, у тебя не осталось времени на мщение. Жизнь твоя
подошла к своему пределу. Назови своих сторонников - я казню их - это и
будет отмщение. Назови убийц! - Я не знаю, кто это сделал, - растерянно
сказал Маттафия, - я ничего не знаю...
Каверун поднялся, он был невысок ростом, но плотен. Четыре светильника
отбросили на стену четыре тени, он взял посох, навершие которого было
украшено золотым набалдашником, ударил посохом в пол, словно пробуя его
прочность, и холодно с презрением произнес:
- Ты не царь! Ты простой воин. Царь уже давно валялся бы в моих ногах,
вымаливая право на жизнь. Царям есть что терять! К тому же, ты не узнал
меня! Ты не Сayл!
- Я плоть от плоти его! - выкрикнул Маттафия, он уже не мог сдерживать
себя. -Я здесь...
- Не возвышай голос свой! - зло прервал его Каверун. И с силой еще раз
стукнул посохом об пол.
Испуганно зашипела затаившаяся в углу диковинная птица. Замахала
крыльями, словно тоже хотела осудить его, Маттафию.
- Даже если ты не царь, - медленно произнес Каверун, - и просто
произвел себя во властители, мне до этого нет никакого дела. Ты будешь
царем, мне нужен Саул! И если ты откажешься от его имени и признаешься, что
не был царем, я придумаю тебе такую смерть, какой еще не видела земля
Ханаана. Ты будешь корчиться и выть от адской боли так, что содрогнется гора
Хермон!
Каверун повысил голос, от громких его слов заметалось пламя в
светильниках, и диковинная птица, распластав оранжевые крылья по полу,
словно пала ниц перед правителем, моля о пощаде,
Маттафия же понимал, что никакие мольбы уже не спасут его. Он стоял
теперь прямо, не склонив голову, какое-то тупое безразличие охватило его.
Мысленно он молил Господа, чтобы быстрее рассеялась тьма ночного неба, чтобы
скорее наступило утро, и был бы суд, и пусть будет казнь, но только сначала
суд, суд не над простым воином, а над царем Саулом. Над тем, кто был достоин
быть первым царем Израиля! Бесхитростен и прямодушен, он никогда бы не играл
с пленником, как кот с мышью, он бы не строил хитроумных замыслов.
- Давид дорого заплатит за все, - тихо сказал Каверун, уже не глядя на
Маттафию, словно утратив какой-либо интерес к своему пленнику, упорствующему
и жаждущему смерти. - Ты напишешь о всех его злодеяниях, - бесстрастно
продолжал правитель, - под каленым железом и бичами ты станешь сговорчивым.
Цофар уже мчится в Иерусалим. Я послал его вслед за гонцами. Я сумею
получить за голову Саула все, что пожелаю. Не даст Давид, дадут цари Моава,
дадут аммонитяне...
Каверун уже ни в чем не таился, он был уверен, что пленник,
переминающийся с ноги на ногу перед ним, весь в его власти, мановение руки -
и он закончит свое земное существование, днем раньше, днем позже - но это
свершится. И был уверен Каверун, что этот царь или мнимый царь, еще будет
валяться у него в ногах, будет лизать ремни сандалий, когда смертный пот
проступит на лбу.
Маттафия тоже понял, что судьба его предрешена, но вместе с мыслями об
обреченности рождалось желание борьбы. Мелькнула даже и такое - броситься на
Каверуна, сжать его толстое медвежье горло, пусть задыхается, пусть пускает
слюну от страха... Маттафия уже был близок к тому, чтобы сделать рывок,
когда Каверун хлопнул в ладоши, и два чернокожих стражника, о существовании
которых здесь, в зале, Маттафия не подозревал, вышли из двери в стене, где
они неслышно стояли, затаившись в темноте, и осторожно ступая, застыли по
обе стороны своего господина. Вошли еще четверо стражников, подскочили к
Маттафии, сжали его с двух сторон и заставили пятиться к выходу. И так,
спиной вперед, покидал он покои, заполненные запахом миндаля, и уже у самой
двери один из стражников, обхватив его шею, с силой пригнул его к полу. И
Маттафия вынужден был упасть на колени перед правителем, в чьих руках была
теперь его жизнь. Потом тот же стражник поднял его и последнее, что он,
Маттафия, увидел, была злорадная и презрительная усмешка, растягивающая
тонкие губы Каверуна.
Стояла глубокая ночь, когда Маттафия упал на циновку в своей темнице и
только теперь почувствовал сильную боль в ступнях, полночи он простоял перед
правителем, не ощущая этой боли, а теперь не мог ступить и шага. Он лежал и
пытался осмыслить каждое слово Каверуна. И не только слова, но и то, что
стояло за ними. Ему хотелось отыскать хоть слабую надежду на спасение.
Хотелось верить, что посланец Зулуны опередил Цофара. Что Давид не сможет
отказать Фалтию... И главной загадкой был Давид. Верить ли услышанному из
уст правителя, ужели Давид стал столь жестоким? Если верить, то впору сейчас
встать, разбежаться и так удариться головой о стену, чтобы все закончить
самому. И никто тогда не станет вытягивать жилы из живого тела, измываться,
подвергать мучениям. Мертвое тело бесчувственно, и душа, вырвавшаяся из
него, неуловима. Но где пристанище тех душ? Кто видел их, уносящихся в выси
на крыльях ангелов? Эти души уже не могут ничего сказать, они никого не
могут защитить, их удел - тишина и вечное безмолвие. Он же, Маттафия, должен
говорить, должен защищать того, кто был первым помазан на царство, кто дал
ему жизнь...
В плотной тишине Маттафии чудились какие-то неясные звуки, словно
шептались где-то вдалеке десятки людей, он привстал и отчетливо услышал за
окном робкое шуршание, будто множество молодых ягнят пробежало по мокрой
траве. Потом это шуршание усилилось. И снова начался ливень, и вот уже
сплошным шумом наполнили первые полосы дождя ночную землю. И загрохотал в
отдалении гром, а потом вспышки молнии вырвали из темноты перекрестья окна,
белые потрескавшиеся стены и массивную дверь, за которой дремали стражники.
Грохот повторился, с рокотом пронесся над дворцовыми садами и смолк, уступив
ночь заполнившему все шуму ливня.

Глава ХХII

Зулуна проснулась рано. Опустевший дом страшил ее густой,
обволакивающей тишиной и сыростью. Все эти дни шли ливневые дожди.
Прохудившаяся крыша протекала. В доме давно не было хозяина. Она вышла во
двор, но и там среди влажных деревьев и цветов было так тихо, как всегда и
бывает перед рассветом, когда весь мир замирает, ожидая солнца. Уже розовело
небо, и этим розоватым светом были тронуты белые стены приземистых каменных
домов. За домами виднелись бурые крепостные стены, а за ними гряда холмов.
Там, за холмами, на дальних пастбищах затаилась Рахиль. Спит, наверное,
уткнувшись в теплый бок овцы, сама, как овечка, бездумная и живущая одним
днем. Она, Зулуна, привыкла заботиться об этой овечке. Чтобы угодить мужу,
надо было возлюбить Рахиль. Надо было заботиться о душистых отварах для нее,
об аире и корице, мирре и алое для умащения ее тела, о нарядах, надо было
ткать для нее шерсть. И когда долго заботишься о человеке, он становиться
родным для тебя. Она стала ей, как дочь. И сейчас, когда, казалось, надо
было позаботиться и о себе, она продолжала думать о Рахили. Она понимала,
что быстро выведают во дворце, где обитала Рахиль, придут сюда. Каверун не
отступится - и нету от него укрытия даже на самых дальних горных пастбищах.
Думая о Рахили, она старалась превозмочь свой собственный страх. Сомнения не
давали ей покоя. Что если в руках у Каверуна не Маттафия, а сам царь Саул,
если она ошиблась, признав в царе своего мужа, что тогда? Ее ждет участь
Бер-Шаарона, ведь его убили за то, что он опознал царя. Удавкой стянули шею
немощного старика, с такой же удавкой могут неслышно войти в ее дом...
Она понимала - от судьбы не уйдешь. И теперь, кляла себя, что
поторопилась послать Амасию в Иерусалим к Фалтию. Откуда ей знать -
по-прежнему ли Фалтий любезен Давиду, а вдруг сын был на стороне Авессалома?
Ему тогда надо скрываться, он же будет рисковать своей жизнью, чтобы спасти
отца. Отца ли? Положим, пленен не царь, и это все-таки Маттафия. Но и
Маттафия, и она, Зулуна, уже отжили свои жизни. Родить одного сына - это так
мало, все время боишься его потерять. Надо иметь сотни сыновей, как у
Давида, и тогда хоть кто-нибудь - один из ста - был бы рядом, можно было бы
нянчить его детей и не заботиться ни о чем, на склоне лет обретя покой... А
теперь все хозяйство на ней. И столько времени ждать, чтобы появился мужчина
в доме, чтобы починил крышу, сделал загон для скота - и вот дождаться царя
вместо мужа...
Заблеяли овцы, появилась во дворе курица, величаво проковыляла к
крыльцу - хоть и небольшое хозяйство, а работы много. Всем требуется корм.
Хотела отдать овцу и козу в общее стадо, да пожалела - не будет за ней
такого ухода, как здесь. Зулуна подошла к загородке, взяла мех, набрала в
колодце, вырытом Фалтием, воды, вынесла курам зерна. Начиналось привычное
утро, полное забот...
Когда есть работа, человек меньше мучается от своих дум. Никого не
хотела видеть Зулуна, ни с кем не хотела разговаривать. Но от соседки не
скроешься. Тоже вышла в свой сад, замахала рукой. Муж у этой соседки служит
стражником во дворце, все она знает. Но с ней надо быть осторожной. Особенно
теперь, когда начнут искать Рахиль, когда хватятся, что и Амасии нет в
городе - ничем не откупишься от слуг Каверуна, потеряешь все, что имеешь.
Весь этот год не было спокойной жизни. Все стали соглядатаями, каждый
норовит донести на своего соседа. В любом пришлом человеке видят беглого
сторонника Авессалома. Идет охота на людей, а еще называется этот город -
убежище! Соседке хорошо, у нее надежный муж, на царя не похожий, пусть и не
столь умен, и ростом не вышел - зато при доме, и сыновья в караульных
отрядах зарабатывают немало сребреников. Но одолжить у нее - не надо и
пытаться. И всем она завидует. Зависть здесь, в городе-убежище, мучает
каждого. Из зависти доносят на соседей, из зависти могут возвести клевету на
самого праведного человека, из зависти могут выселить из города, могут
записать в сторонники Авессалома, чтобы завладеть твоим имуществом. Так
распорядился Каверун - имущество опознанного тому, кто донес. Сам же Каверун
получает за этих авессаломцев золотые слитки от Давида. И чтобы не попасть в
подозреваемые, надо сомкнуть уста и ни с кем не делиться своими горечами...
И Зулуна всегда старалась избегать разговоров с соседкой. Соседка -
хеттеянка и звать ее Адония, родилась здесь и всех пришлых презирает. Тощая
она, словно голодом ее долго морили. Одежда болтается на ней, будто на
полевом пугале.
- Опять раньше всех поднялась? - окликнула она Зулуну, подойдя вплотную
к изгороди, разделявшей их участки.
Можно было сделать вид, что не услышала и уйти в дом, но сегодня могла
соседка
поведать, что делается во дворце. И кроме нее спросить не у кого.
- Пройди в мой сад, Адония, - сказала Зулуна елейным голоском и открыла
затвор на воротах.
Адония змейкой прошелестела по влажной от прошедшего дождя траве. И
стоило только похвалить ее коз, да сказать ласковые слова про ее сыновей,
как сошла с нее обычная злобность и заулыбалась она. Но ненадолго. Зулуну
она ответно хвалила и даже посочувствовала ей, но об остальных ни одного
доброго слова не сказала.
Говорила Адония, что проворовались все во дворце, что Цофар построил
себе два дома близ горного озера, что Арияд берет мзду за проход в город, и
что старейшина судей Иехемон за золотые слитки дает разрешение беглецам на
поселение в городе...
Зулуна слушала ее невнимательно, ничего нового не было в ее словах, и
давно знала Зулуна и о мздоимстве, и о непомерной жадности властителей, и об
излишней дворцовой роскоши. И вдруг заговорила Адония о пойманном царе
Сауле. Зулуна сразу насторожилась.
- Хранят нас боги и всесильный Рамарук, - сказала Адония, - это он,
Рамарук, помог поймать злодея. Каверун хотел казнить нечестивого сегодня!
- Кто тебе поведал об этом? - спросила Зулуна, с трудом сдерживая
охватившее ее волнение.
- Мой муж, да и все в городе об этом только и говорят...
- Но ведь еще не закончился суд, - сказала Зулуна.
- Хотели казнить, но не будут его пока ни судить, ни казнить, -
пояснила всезнающая Адония, - потому что посланы гонцы поведать всем в
Ханаане, что пойман Саул. Узнают об этом те, кто был с Авессаломом, и
прибегут сюда. Им нужен царь. Чтобы идти против Давида. Их воитель Авессалом
запутался своими длинными волосами в ветвях дуба, тут его и прикончили. Саул
этот теперь, как приманка, придут сюда авессаломцы, их сразу схватят и
продадут Давиду. Так повелел бог наш Рамарук - пока не казнить Саула, чтобы
дань получить. Не будет сегодня казни...
- За что же казнить царя? - не выдержала Зулуна. - За прошлые убийства?
Кто их не совершал? Разве может мужчина прожить свою жизнь, не убив никого?
- Что-то ты испугалась, Зулуна! Заступаешься за злодея. Почему? -
спросила Адония и ехидно посмотрела на Зулуну своими узкими, пронизывающими
глазами.
Зулуна стала отнекиваться, клясться богами, что ее это мало касается,
но видимо переусердствовала в своих клятвах, да и многое знала Адония.
- Зачем хитришь? - прервала ее клятвы Адония. - Почему хочешь обмануть
меня? Тебя видели во дворце, тебя и твою Рахиль, и того старика, что ночевал
у тебя. Мой муж говорит, что виделась ты с пойманным царем...
Зулуна почувствовала, как всю ее обдало жаром - вот и попалась, каждый
шаг известен Адонии, давно соседка хочет заполучить оливковые деревья,
выращенные Зулуной.
- Видишь ли, Адония, ты ведь знаешь, я жила в Иерусалиме, а до этого в
Гиве и в Хевроне, всех я видела - и Саула, и Давида, - стала оправдываться
Зулуна, - и вот надо было опознать - Саул ли пойман, и позвали меня, а
Рахили давно нету, ты что-то путаешь...
Адония согласно кивала, но видно было, что затаила она в сердце своем
недоброе. Ушла к себе, встала у порога дома и все смотрела в сторону
оливкового сада.
Зулуна, накормив своих овец, ушла в дом. Чувство опасности опять
охватило ее. Она понимала, что надо быть осторожнее в словах, надо не
перечить соседке. Не спорить с ней. Это опасно. Муж стражник, сыновья в
караульных отрядах. Она же, Зулуна, одна, никто не защитит ее. Сколько лет
ждала - вот вернется Маттафия, и снова оживет дом. Никогда, что бы ни
говорили, не верила в его смерть. И теперь гасли последние надежды. А может
быть раньше потеряла его. После смерти Саула его будто подменили, не находил
он ласковых слов, был мрачен и молчалив...
Пришлось спешно бросить дом в Гиве и перебраться в Хеврон. Опять
обустраиваться на новом месте. Словно прилепился Маттафия к Давиду, стал
неразлучен с тем, кто жаждал стать царем Израиля. Погибли на склонах Гелвуя
сыновья Саула. Остался один несчастный Иевосфей, слабый и убогий. Но за него
стояли Авенир и войско. У Давида не было такого войска. Те, кто пришел с ним
в Хеврон, устали от скитаний по пустыне. Они хотели сытной снеди и женщин. И
женщины потянулись в Хеврон со всего Ханаана. Город стал пристанищем
похотливых блудниц. Многие нажили слитки золота, торгуя собой. И разговоры
были только о том, кому и кого удалось затащить на ложе, сколько он
заплатил...
Нравы становились все необузданней, воины покупали рабынь,
военачальники похищали жен друг у друга. Жены Давида устраивали пиршества и
пьяные оргии. Открыто похвалялись женщины о ночных разгулах, блудили с
нубийцами, обладавшими большой крайней плотью. Оскверняли себя прилюдно,
открывая свою наготу, в хороводах задирали полы одежд, распахивали халаты,
под которыми ничего не было...
Она, Зулуна, старалась не выходить из дома. Ей хватало забот -
накормить, одеть, обучить не только своего сына, но и сына Рахили, да еще
привел Маттафия в дом гирзеянского мальчика - поначалу и она, и Рахиль были
уверены, что это его сын, прижил в пустыне с какой-нибудь гирзеянкой, но
перечить мужу не стали. Потом узнали, что спас его Маттафия. Мальчик
оказался смышленым, научился писать и мог целыми днями сидеть неподвижно,
вглядываясь в старинные, хрупкие пергаменты. Никогда не смеялся и не
улыбался. Словно старик, умудренный годами. Стал он роднее сына. Фалтий
пропадал целыми днями у Давида, рвался в бой, хотел прослыть храбрым воином,
не было для него дороже стрел, меча и копья. Ходил за Маттафией, как нитка
за иголкой. Отнял Маттафия сына, и сам почти не замечал ее. Все-таки его
подменили. А вдруг - это уже тогда был Саул! Смотрел злобно, ночами исчезал
из дома...
Давид и тот больше обращал внимания на нее. Одно ее слово - и жила бы
во дворце. Но блюла честь семьи, а может быть и напрасно. Давида хватало на
всех. Десятки жен и наложниц. Всех он любил. Из пустыни привел юркую и
неунывающую Авигею, первая его жена робкая Ахиноама всегда ходила со вздутым
животом, лоно ее никогда не пустовало, появилась в Хевроне и красавица
Мааха, дочь гессурского царя Фалмая, ходила по Хеврону словно пава, с
многочисленной свитой, следила, чтобы все встречные низко кланялись ей, была
обидчивой и гордой. Все равно не сумела удержать Давида, появилась
желтоглазая Эгла, ее сменила юная Авиталь, потом еще более юная Агифа.
Могла и она, Зулуна, жить во дворце Давида. Надолго ли только? Мужчинам
все время нужны новые и новые женщины. Как будто потеряли они кого-то и
ищут, а чтобы найти должны познать каждую встреченную на пути своем. Женщине
же нужен один - единственный возлюбленный. Этим одним всю жизнь был для нее
Маттафия...
Когда он вернулся в Хеврон, поговорить с ним даже не удавалось. Не было
у него времени. Однажды только остались вдвоем в доме. Рахиль ушла к
роднику, дети убежали к пастухам на дальние луга. Накормила его, дала сочный
кусок баранины, налила гранатового вина. Он немного оттаял. Стала говорить,
стала жаловаться, высказала все - и как ждала его, как указывали все пальцем
- вот жена человека, предавшего нашего царя Саула, как хотели изгнать из
Гивы, как заступился Ионафан, сколько слез пролила, сколько терпения
понадобилось. И всегда верила в него, Маттафию, знала, что ложны все
наговоры, что нету на тверди земной честнее и храбрее человека, чем он,
Маттафия.
Напрасно пыталась его разжалобить, мужчины не любят женских слез. Да и
было ли из-за чего плакать? Какой-то год в разлуке! Вот потом, когда он
исчез в филистимлянском плену, потом - были истинные страдания и слезы. А
тогда, в Хевроне, просто обида сдавливала сердце, столько ждала - и вот
благодарность, смотрит как на старую ненужную вещь. Подошел к ней, ее же
платком вытер ей слезы и сказал: " Надо спешить, сегодня совет
военачальников у Давида." Не обнял, не поцеловал, только задержал руку на
плече. Рука у него сильная, горячая - будто опалило плечо. Полон он был и
страсти, и желание в нем всегда кипело. Но все это было уже не для нее,
Зулуны.
Могла ведь тогда зачать, был бы еще один сын, могло их быть много. Но
столько лет глухих ожиданий, столько одиноких ночей. Теперь, казалось,
дождалась - вернулся. Но кто? Саул или Маттафия? Слились вместе две плоти -
не все ли равно... Поздно теперь уже, не зачать - иссохло лоно и груди
никогда не наполнятся молоком. Правда, прародительница сынов Израилевых,
жена Авраама благородная Сарра родила Исаака в девяносто лет. Захотят боги,
и вновь обретет лоно живительные соки, и вновь примет семя, чтобы зачать
жизнь. Проклянет Господь, затворит лоно - и в молодые годы не сможешь
продлить род. Наказывает Господь за грехи жестокой дланью своей. А грехов
этих было в Хевроне не счесть. Когда вокруг блуд, о детях не думают. Забыли
заповедь Господню - плодитесь и размножайтесь. Не для блуда дал Господь
людям сладость зачатия. Бог Израиля - строгий и карающий. Никого он не