Страница:
стройными рядами входящих в город. Лицо его раскраснелось, на руках
запеклась вражья кровь, он широко улыбался, и видно было, что всего его
переполняет радостное ощущение победы. Это была его первая победа и дни его
славы. И в тот день он, Бер-Шаарон, тоже был захвачен общим ликованием, он
тоже славил Саула, радость была искренней и не мог он предположить, что
власть и слава быстро меняют лицо человека, ибо еще сам тогда не был умудрен
жизнью. И он сам, и его сын Исайя, и люди из колена Ефремова, и люди из
других колен были победителями, и победа кружила им головы.
Вели бесконечной чередой через городские ворота пленных аммонитян,
израненных и покорных - куда девалась их спесь! - шли они связанные
веревками, понуро опустив головы, и не было у Бер-Шаарона жалости и
сострадания к ним. Полагал он тогда, что не угодны они Господу и давно
прогневали Всевышнего, и проклят их род, который произошел от Бен-Ами, сына
Лота и дочерей его. Был Лот праведник, пощадил его Господь, когда испепелил
за грехи города Содом и Гоморра, и дал ему спастись, вывел его с дочерьми и
женой за пределы обреченных городов и обрушил на эти города дождь серы и
безжалостный огонь. Жена Лота обернулась из любопытства, хотела посмотреть,
что делается там, в огне, хотя и запретил Господь оборачиваться, и потому
превратилась она в соляной столп. А дочери Лота, подумав, что все погибли на
земле и не будет мужей для них, напоили отца вином и совокупились с ним. И
одна родила Бен-Ами, от которого произошли аммонитяне, а другая Моава, от
которого тоже пошел беспокойный и враждебный народ - моавитяне. Так было
записано в Торе, а Тору еще с малых лет знал Бер-Шаарон почти наизусть.
Это теперь, когда уже сочтены года его, и готов он приобщиться к
ушедшим, понял после долгих скитаний, что все - и аммонитяне, и амаликитяне,
и идумейцы, и гирзеяне одинаковы, у всех один прародитель - Авраам, и что не
Господу Богу угодно лить кровь и дланью своей направлять один народ на
другой, а жаждут междоусобиц правители, чтобы усилить свою власть и покорить
чужие земли, чтобы захватить рабов и наложниц, а главное -возвеличить имя
свое.
Но разве думал Бер-Шаарон тогда об этом, он ликовал вместе со всеми - и
грешен - даже задумал взять молодую аммонитянку в наложницы, да неудобно ему
стало перед сыном своим. Ибо посмотрел Исайя с осуждением, когда увидел, что
отец словно прилип к молодой черноволосой женщине, которая дрожит в страхе и
пятится от него. К счастью, потерялась в толпе аммонитянка, все смешалось
тогда, ликовали спасенные жители Иависа, женщины обнимали воинов, отроки
размахивали пальмовыми листьями, старики подносили ратникам кувшины с
терпким виноградным вином. И всюду слышались восторженные крики: "Да будет
славен Саул! Да продлится на многие годы царство его! Да укрепит Господь его
могущество!"
А на следующий день в Иавис прибыл сам Самуил, воины несли его на
руках, ему были возданы самые высокие почести. Но непроницаем был его взор,
и не было радости в его речах, хотя он и обнял Саула прилюдно и восславил
его. Тогда он, Бер-Шаарон, не понимал, что эта победа положила начало
великому противостоянию царя и пророка, что возвышение одного становится
причиной падения другого, и что никто и никогда не уступает власть
добровольно.
Победителя всегда окружают льстецы. Те же, кто действительно сражался,
кто не жалел головы своей, кто добыл славу молодому царю - довольствовались
малым - освободили город и возрадовались в сердце своем. Зато те, кто не
рвались в бой и берегли свои жизни, стали громче всех кричать о своих
подвигах. Особенно отличился давний сосед по пастбищам Гамадриил. Это он
первым вспомнил, что были люди, сомневающиеся, что не хотели царя, говорили,
что царь не нужен. И его призыв сыскать таких людей подхватил
тысяченачальник из колена Иудина: "Кто говорил, Саулу ли царствовать над
нами? Найдем этих людей и умертвим их!" И неразумный и страшный этот призыв
подхватили льстецы царские и все, кто стремился доказать свою преданность
Саулу, все, кто хотел получить место в его свите и новые наделы в землях
аммонитян. И сразу объявились охотники, жаждущие привести к царю тех, кто
когда-то сомневался. Под свист и улюлюканье приволокли к Саулу двух
старейшин из колена Данова, скрутили им руки, пинали со всех сторон.
Он, Бер-Шаарон, стоял тогда оцепенев, страх сковал его тело, он
почувствовал чей-то пристальный и недобрый взгляд, и вдруг Гамадриил, а это
был конечно он, да простит его Господь, закричал: "Вот он главный противник!
Он всех подговаривал не выбирать царя!" Возбуждение росло, повсюду кричали:
"Побить камнями предателей! Горе им и позор домам их!"
И увидел Бер-Шаарон, что сын его Исайя пробирается к нему через толпу,
и тогда его охватил смертный страх - он понимал, что сын не смолчит, что
вступится и может погибнуть, сын погибнет из-за него, Бер-Шаарона. И
закричал тогда Бер-Шаарон: "Ужели должны страдать люди за слово свое?" И
увидел перед собой лицо Саула, и тогда в первый и единственный раз заметил
сочувствие в глазах царя.
- Стойте, образумьтесь! - воскликнул Саул. - В сей день никого не дано
умерщвлять! Ныне возрадуемся, ибо Господь совершил спасение сынов Израиля!
И видя, что его слова никого не остановили, и толпа по-прежнему жаждет
крови, Саул выхватил свой меч и взмахнул им над головой. И отступили от
Бер-Шаарона те, кто хотел оборвать его жизнь. И уже спешил к Саулу пророк
Самуил и обратился пророк к народу:
- Судьба каждого в длани Господней, и не дано человеку проливать кровь
своих братьев, ибо завещал Господь в заветах своих, данных Моисею: не убий!
И лишь врагов своих предавайте смерти, ибо не угодны они Господу. Воспоем же
славу Всевышнему, высоко в небе вознесся он, но живет дух его среди нас, и
крепка длань его. И слово человека угодно Господу, и равны - слово,
рождающее славу, и слово, порождающее сомнения. И весь наш тварный мир
соткан из потерь и обретений, из побед и поражений, из уверенности и
сомнений...
Пророк умел говорить, умел увлечь словом, Господь всегда был с ним, и
все быстро забыли о сомневающихся, все жаждали отдохнуть после битвы, а
пророк все говорил и говорил. Ему надо было показать, что он не утратил
власти своей над народом. Но уже взошла звезда Саула, и были кровавы ее
отблески.
Единственный раз, под Иависом, испытал на себе царскую милость
Бер-Шаарон, был он спасен от смерти царем Саулом, который позже никогда не
щадил тех, кто сомневался в его силе, который лишил жизни всех священников
Номвы, позволив Доику Идумеянину надругаться над людьми, посвятившими себя
служению Господу, только за то, что священники отдали Давиду меч Голиафа,
меч, принадлежащий Давиду по полному праву, добытый в поединке с великаном.
И в день казни священников он, Бер-Шаарон, приобщенный к их сонму, чудом
избежал смертной участи, его спас молодой воин, столь похожий на Саула, что
Бер-Шаарон принял его тогда за сына царя - Ионафана, но, как потом
выяснилось, ошибся.
Говорят, недалеко падает плод от дерева, породившего его, но Ионафан не
повторил отца своего, ибо не было на земле человека добрее и честнее
Ионафана. Схож о ним был и Исайя, душа на него не нарадовалась, но был он
слишком раним и не знал ни в чем середины. И когда возвращались они из
похода галаадского, и праздничное веселие царило вокруг, сын вдруг замкнулся
в себе и стал говорить только о старшей сестре своей Эсфири.
- Почему, отец, ты был жесток с ней? - спросил Исайя. - Почему ты
отлучил ее от дома?
И никаких оправданий не хотел слушать Исайя. И сейчас понимает он,
Бер-Шаарон, что прав был сын, нет и не будет прощения за тяжкий тот грех. И
карает Господь уже много лет за жестокость ту, и справедлива сия кара.
Если бы можно было забыть все тягостное и жестокое, а помнить только
добро. Бели бы суметь заставить себя не оглядываться назад. Но таков уж
человек, даже когда Господь не велит оглядываться, он нарушает его
повеление. Обернулась жена Лота и превратилась в соляной столп. Если терзать
себя прошлым, соленые слезы заполнят жилы. Если даже в мыслях повторять
прошлое, не выдержит разум страданий. Но как забыть и простить жестокость
Саула? Как простить ему слезы несчастной Амиры, когда узнала она, что
вырезаны все в стане амаликитян, как забыть казнь священников...
Ранним утром, когда поют птицы за окном, когда пробуждается все живое,
лучше всего не думать ни о чем, а если и вспоминать, то искать в прошлой
жизни не дни страданий, а дни победные и счастливые. И было много таких дней
в первые годы царствования Саула, и был любим всеми храбрый и мужественный
царь...
И сразу после освобождения города Иависа отправился весь народ по зову
Самуила в Галгал, и вознесли там жертвы Господу и веселились, празднуя
победу, и было такое же утро, как и сегодня, солнечное и тихое, и не было ни
облачка на голубизне небесного свода. И говорил тогда Самуил с народом.
Стоял он на вершине холма, высокий, в белых одеждах и с неизменным посохом в
руках. Сказал он тогда:
- Я послушался голоса вашего и поставил над вами царя. Я состарился и
поседел, и теперь царь возымел власть над вами. Но не забывайте Господа
своего, слушайте голос его и не противьтесь повелениям Господним. И если
будете противиться Господу, то будет Господь карать вас и правителей ваших.
Вот сейчас время жатвы пшеницы, но воззову я к Господу, и пошлет он гром и
дождь, чтобы видели вы, как велико ваше зло, которое свершили вы, прося себе
царя...
И никто не воспринял слова пророка всерьез, уж слишком чистое небо было
над головами. Но после полудня вдруг раздались раскаты грома и хлынул
ливень. И страх охватил людей, и смолкло веселье. Стали тогда все упрашивать
Самуила, чтобы помолился о народе своем, чтобы не гневался Господь на них. И
сказал тогда Самуил, чтобы не боялись они, что сделали зло, будет прощено
оно. Но нужно служить Господу всем сердцем, а если будете злотворствовать,
то погибнете все, и царь погибнет вместе со всеми...
Помнится, в тот день, после дождя, выгнулась мостом радуга на небе,
заиграла своим семицветием, и все обрадовались доброму знаку, ниспосланному
Господом. Но были велики грехи людей и продолжали они грешить, потому что не
успел Самуил покинуть Галгал, как дурные вести принесли соглядатаи:
филистимляне собрались уничтожить сынов Израиля. Тридцать тысяч всадников и
бесчисленное количество пеших воинов вторглись в пределы земли колена
Вениаминова.
И страх охватил народ, даже сейчас холодеет сердце при воспоминании о
том бессилии, которое сковывало тело. Бежали в беспорядке, укрывались кто
где мог - в пещерах, в ущельях, в терновнике, во рвах. Многие даже
переправились за Иордан, в страну Гадову. Такой паники он, Бер-Шаарон,
никогда больше не видел в своей жизни. И сказал ему тогда Исайя: "Отец, бери
домашних всех и укройтесь в горах за Иорданом, а я не покину Саула." Но
решил тогда он, Бер-Шаарон, что лучше умереть в бою, чем постыдно бежать и
таиться в горах. Немного их тогда осталось с Саулом и готовились они к
смертельному бою. И перед сражением надо было принести жертвы Господу, и
ждали Самуила, чтобы принес пророк жертвы всесожжения и молил Господа о
спасении народа. Семь дней ждал Саул, и не приходил Самуил, и с каждым днем
покидали Саула воины, уходили те, кто смирились с поражением. Не мог более
ждать Саул и сам облачился в льняной эфод, сам зажег жертвенный огонь. И тут
появился Самуил, в гневе был пророк, стал выговаривать Саулу, почему тот сам
приносит жертвы Господу. Саул стал оправдываться: "Увидел я, что народ стал
расходиться от меня, и ты не пришел к урочному дню, а войско филистимлян уже
близко, вот-вот они нападут на нас, а я еще не молился Господу и не принес
жертв ему!" Самуил не хотел слушать никаких оправданий. "Неразумно поступил
ты, - сказал он Саулу, - ты нарушил повеление Господа, одному мне дал он
право возносить жертвы. Если бы ты был более терпелив и послушен велениям
его, утвердил бы он твое царствие надолго, теперь же оно не устоит!"
Тяжелый это был день, мрачный и насупленный ходил Саул по воинскому
стану, который покинул пророк Самуил, так и не благословив народ на битву с
филистимлянами. И не было сил для этой битвы, всего осталось с Саулом
несколько сотен человек, и не было почти ни у кого мечей, кузнецов в то
время не было во всей земле израильской - филистимляне всех полонили. Ходили
тогда в мирные дни к филистимлянам точить свои сошники, топоры и заступы, но
мечи для израильтян было запрещено изготовлять.. Два меча было только - у
Саула, и у Ионафана. И в те дни увидели все смелость и воинскую хватку не
только царя, но и сына его Ионафана. Вдвоем с оруженосцем ворвался Ионафан в
середину филистимлянского стана, один поразил многих, и было великое
смятение среди филистимлян. И тогда, словно ручьи со всех гор, стали
стягиваться к Саулу люди, и те, кто прятался в пещерах, покинули свои
убежища и влились в войско Саула, и те, кто переправился в страхе за Иордан,
возвратились - народа было, как песка на мороком берегу, столь же великое
множество. И простерлось сражение от Гивы до Беф-Авена, и обращены были
филистимляне в бегство, и бросали они колесницы свои и оружие свое, и
вооружались израильтяне захваченными филистимлянскими мечами. И тогда
обратился Саул к народу и сказал, что дал обет Господу - не вкушать пищи до
вечера, пока не будут разбиты окончательно филистимляне, и сказал Саул, что
будет проклят тот, кто отведает снеди до захода солнца, и не жить ему,
нечестивому, на тверди земной.
Ионафан же не слышал, когда Саул заклинал народ, и нарушил обет.
Пробирался Ионафан с воинами через лес и увидел на стволе одного дерева
дупло, из которого стекал мед, взял он палку, опустил в дупло и извлек мед,
и насытился сотами медовыми. Один из воинов сказал Ионафану, что отец
повелел не вкушать пищу, что дал завет Господу, но было уже поздно, нарушил
Ионафан обет отца своего. И сказал Ионафан: "Зачем смутил отец народ, вкусил
я меду и прибавилось сил у меня, и глаза мои просветлели!"
Так случилось тогда: вольно или невольно - и отец и сын согрешили перед
Господом. Саул не дождался Самуила и сам принес жертвы перед битвой, а сын
нарушил клятву отца своего - и вкусил пищу до захода солнца.
Тогда могли окончательно разбить филистимлян, но не дано было на то
благословение Господне, остановили преследование врага Саул и его
военачальники, и всю ночь молился Саул и вопрошал Господа: предаст ли тот
филистимлян в руки Израиля, но молчал Господь, не дано было Саулу слышать
глас Всевышнего, то, что мог пророк, не давалось царю. Было ли то наказание
за прегрешение Саула, за его неповиновение Самуилу, или гневался Господь на
Ионафана - знать не дано....
А тогда был уличен Ионафан. Не стал оправдываться сын царя, сказал:
"Отведал я концом палки, которая в руке моей немного меду и вот - готов я
умереть!" И гнев затмил глаза Саула, и чуждо ему было снисхождение даже к
собственному сыну. "Ты должен умереть, Ионафан!" - закричал Саул и вонзил
свое копье глубоко в землю. Все в ужасе замерли. Но только мгновение длилось
молчание, и запротестовали со всех сторон и воины, и старейшины, и
военачальники - Ионафану ли умереть, который доставил такое великое спасение
Израилю? Волос не должен упасть с головы его на землю, ибо с Богом свершал
он деяния свои!
Отвернулся тогда Саул, замкнул свой слух - не хотел идти против народа,
но и сам не хотел говорить последнее слово. Выручил народ Ионафана тогда. Но
было потеряно время, и избежали гибели остатки филистимлянского войска, и
неполной была победа. И много раз еще пришлось Израилю лить кровь сыновей
своих в сражениях с филистимлянами. И только при Давиде дано было
окончательно поразить этих извечных врагов.
И в той первой схватке многое предрешилось, разошлись тогда пути
пророка и царя. И не понял в те дни Бер-Шаарон, какие беды принесет стране
нетерпение царя, нарушившего повеление Господне. Сыном готов был
пожертвовать Саул, а свой великий грех не замечал, может быть, уже в те дни
начали завладевать его душой злые силы. За глоток меда отдать на смерть
своего сына - на такое способен не каждый. Бер-Шаарон вспомнил своих
сыновей, и слезы навернулись на его глаза - были бы живы сейчас Исайя и
младший - Захария, разве допустили бы они, чтобы их отец скитался как
бездомная собака. Горько было от этих мыслей, в который уже раз взывал он к
Господу: почему так наказал, почему лишил сыновей? Лучше бы поразил его,
Бер-Шаарона, а сыновьям бы дал продлить потомство свое... Если бы можно было
вернуться в те годы, если бы можно было повторить жизнь, но никому не дано
вступить дважды в одну и ту же воду, и текут с гор реки по пустыне, и не
иссякает вода в них...
Если бы мог человек останавливать свою жизнь тогда, когда он этого
захочет, то Бер-Шаарон, ни мига не колеблясь, прекратил бы ход своих дней в
это утро, начатое пением птиц, в доме двух ангелов, принявших женское
обличие, потому что хорошо покидать мир в тишине и покое, царящих вокруг.
Впервые за последние годы он возлежал на чистом и мягком ложе, был сыт, и
утренняя дрема, качавшая его на волнах памяти, являла лучшие дни его жизни и
лики сыновей, давно покинувших многострадальную землю. Уходить сейчас из
дома ангелов, отягчать свои последние дни ночлегами в пристанище для нищих,
терпеть поношения от одноглазого гирзеянина и его приспешников - сил на это
больше не было. И он прикрыл веки, чтобы погрузиться в полудрему и
ничего не видеть, но не дано было ему продлить свой покой, и требовательный
голос уже призывал его, он узнал голос женщины-ангела 3улуны, но не было
ангельской доброты в этом голосе, а лишь страх и суетность, царившие в
тварном мире.
- Поднимайся, Бер-Шаарон! Давно уже солнце выкатилось из-за крепостных
стен. Промедление наше убьет его! Открой свои глаза, обманувшие тебя!
-требовала женщина.
И вместе с ее голосом вставала череда забот, опять надо было что-то
решать, опять надо было таиться и мыкаться в поисках хлеба насущного. А
теперь еще предстояло спасать того, кто пролил столько крови. Спасать убийцу
и класть на жертвенник собственную голову. Сказать об этом женщине-ангелу,
возражать ей не было сил...
Вскоре они все трое, наскоро перекусив, устремились к дворцу.
Бер-Шаарон едва поспевал за женщинами, которые шли, казалось, не касаясь
сандалиями дороги. Они не шли, а летели, парили, раскрыв накидки-крылья. Они
любили Саула. Как и все женщины в этом мире, они любили того, кто обладал
властью. Они, наверное, любили его за ту, прошлую власть, которая принесла
столько горя другим. И недоумевал Бер-Шаарон, зачем им нужен этот Саул, у
которого старость давно отняла прежнюю стать и красоту.
- Скорее, - торопила Рахиль, - надо успеть к окончанию утренней
молитвы, надо, чтобы нас услышал правитель!
Рахиль бежала впереди, волосы ее развевались и разносили в утреннем
воздухе ароматы медовых трав. Зулуна и Бер-Шаарон едва поспевали за нею.
Одежды Рахили были полупрозрачны и в разрезах одежд мелькало молодое смуглое
тело. Вся надежда была на нее, никто не смог бы остаться равнодушным к ее
красоте...
И, действительно, едва они у ворот сада правителя наткнулись на
решетчатую ограду, остановившую их бег, как появившиеся стражники тотчас
окружили Рахиль. Послышались шутки, смех - и, казалось, что сейчас они
беспрепятственно откроют ворота.
Так оно и случилось, но в открытые ворота проскочила только Рахиль, и
когда Зулуна рванулась за ней, то ей преградили путь скрещенные копья. Она
налегла грудью на древки, и ее отбросили так, что она едва не упала.
И тогда Бер-Шаарон, преодолев страх, вцепился в стражника, но получив
пинок, полетел в придорожную пыль и больно ударился головой о землю. И все
смешалось перед ним, и небо стало темным, словно затмение нашло на солнце...
Верховный правитель никогда не принимал решения поспешно, обычно в
послеобеденные часы он любил оставаться совершенно один и подолгу сидел в
садовой беседке, подле которой бродили диковинные длинноногие птицы с
ярко-красными перьями, привезенные сюда из долины Нила. Жрецы, доставившие
их, уверяли, что это божественные фениксы, которые живут вечно и не тонут, и
не горят в огне, а если и сгорают, то вновь возрождаются. Жрецы выдавали
желаемое за действительное. Каверун твердо знал, что все смертны на земной
тверди, смертны люди, смертны все твари, и даже самые могущественные
правители и цари уходят в мир иной, не говоря уже об этих важно шествующих
по дорожкам сада египетских птицах. Птицы были дороги как память о
полузабытом детстве, о величественных пирамидах и сфинксах, о фараонах,
которые были убеждены, что и после смерти продолжается жизнь. Бывает всякое.
Человека сочтут мертвым, а этот человек, обманув судьбу, восстает из
небытия, словно несгораемая птица феникс. Цари тоже хотят быть бессмертными,
на полях сражений вместо них очень часто гибнут их двойники.
Разве мог предположить он, Каверун, что встретится вновь с первым царем
Израиля, что царь этот, восстав из Шеола, сам придет в город-убежище. И
когда доложили, что пойман царь Саул, Каверун рассмеялся. Начальник
стражников Арияд жаждал награды. Он говорил горячо и убедительно. Пришлось
пойти и взглянуть. Избитый, измученный старик. Конечно, похож на Саула,
сильно сдал, годы никого не красят. Возможно, это просто один из двойников
царя. Надпись на груди - не доказательство, выколоть можно любые слова, царь
не стал бы это делать. Интересно, если это царь, узнал ли он своего
проводника. Стражники перестарались, изуродовали ноги. Арияд все выполняет
слишком усердно. И любит показать это усердие. Ждет повышения. Какая радость
была на его лице, какой восторг в словах: "Необычайная удача выпала на долю
твоего верного слуги, правитель, пойман путник, жаждущий без разрешения
проникнуть в крепость и в нем опознан царь Израиля Саул!" Прервал тогда его:
"Почему же не задержан на дорогах, ведущих в крепость?" Сразу осекся, тех,
кого они ловят на дорогах, не ведут во дворец, отпускают за мзду, но сколько
веревочке не виться - все равно попадутся. Цофар уже передавал два доноса на
Арияда. Спросил еще Арияда: "Если это царь, если он сам признался, что же вы
сделали с ним! Царя надо встречать по-царски, а не поджаривать ему ноги!"
Арияду бросился на выручку Цофар, требовал решения, был очень настойчив -
казнить немедленно. Казнить очень просто, казнить можно быстро, мой Цофар,
но надо иметь голову и думать - выгодно это или нет? Думать никто из вас не
хочет... Даже если это не царь, мы сделаем его царем - вот тогда и будет
казнь, и будет суд... Цофар так ничего и не понял: "Какой суд - надо
немедленно казнить!" Не спеши, остановил его, не усердствуй, всему свое
время... Пока содержать во дворце, пусть исчезнут следы пыток, мы не
варвары...
Главная радость была не в поимке царя, а в том, что ночью прошел
ливневый дождь, наконец-то наступил сезон дождей. Город должен не только
взимать мзду с тех, кто хочет укрытия, город должен сам себя прокормить.
Приходится заставлять каждого разводить свой сад - это труднее, чем воровать
и брать взятки на дорогах. Жители, вырастившие самые большие сады,
освобождаются от пошлин. И все равно - заставить трудиться почти невозможно.
Вокруг мздоимцы и лжецы. Постоянно приходится менять советников, путают
казну города с собственным карманом. Надо в сезон дождей успеть наполнить
емкости, сделать запасы дождевой воды - обо всем приходилось думать самому.
Нигде нет порядка - вот, что раздражало Каверуна.
Он во всем любил порядок, все старался узаконить, со всеми жить в мире,
он был убежден, что мудрость правителя определяется не количеством
выигранных битв, а числом тех сражений, которые удалось избежать. В мятежных
и воинственных землях Ханаана надо было затаиться и делать все возможное,
чтобы крепость не узрели глаза воинственных соглядатаев. Прежде, чем спасать
бежавших от преследований и жаждущих мирной жизни, надо было очень строго
каждого из них проверять. И по сему на дальних подступах к крепости
встречали стражники людей и не допускали в город тех, кто вызывал хоть
малейшее подозрение, за последние пять лет почти ни одному безвестному
путнику не удалось достичь крепостных стен и войти в городские ворота. Этот
случай с Саулом нарушал порядок. Где же были хваленые стражники Арияда? Не
исключено, что над крепостью нависла опасность. Цари не приходят в одиночку,
даже если они лишены власти - всегда найдутся люди, готовые встать за их
спиной с луками и копьями, чтобы помочь обрести власть и самому получить
частицу этой власти. Никто не понимает, как опасно бремя власти, как тяжело
решать судьбы других людей и замкнуть, сковать свое сердце, мешающее разуму.
Каверун смежил веки и опустил голову на грудь, казалось, он дремал. Все
во дворце были уверены, что правитель спит в эти послеобеденные часы. Он же
просто хотел, чтобы никто ему не мешал. Он хотел сосредоточиться на главном.
Водоемы он прикажет наполнить, нужно поручить это Цофару. Что делать с тем,
кто называет себя Саулом, решить было тяжелее. Какое удовольствие можно было
бы испытать, сообщив об этом Давиду, прибыть в Иерусалим специально, чтобы
увидеть смятение на его лице: узнай возомнивший себя неуязвимым, что жив
запеклась вражья кровь, он широко улыбался, и видно было, что всего его
переполняет радостное ощущение победы. Это была его первая победа и дни его
славы. И в тот день он, Бер-Шаарон, тоже был захвачен общим ликованием, он
тоже славил Саула, радость была искренней и не мог он предположить, что
власть и слава быстро меняют лицо человека, ибо еще сам тогда не был умудрен
жизнью. И он сам, и его сын Исайя, и люди из колена Ефремова, и люди из
других колен были победителями, и победа кружила им головы.
Вели бесконечной чередой через городские ворота пленных аммонитян,
израненных и покорных - куда девалась их спесь! - шли они связанные
веревками, понуро опустив головы, и не было у Бер-Шаарона жалости и
сострадания к ним. Полагал он тогда, что не угодны они Господу и давно
прогневали Всевышнего, и проклят их род, который произошел от Бен-Ами, сына
Лота и дочерей его. Был Лот праведник, пощадил его Господь, когда испепелил
за грехи города Содом и Гоморра, и дал ему спастись, вывел его с дочерьми и
женой за пределы обреченных городов и обрушил на эти города дождь серы и
безжалостный огонь. Жена Лота обернулась из любопытства, хотела посмотреть,
что делается там, в огне, хотя и запретил Господь оборачиваться, и потому
превратилась она в соляной столп. А дочери Лота, подумав, что все погибли на
земле и не будет мужей для них, напоили отца вином и совокупились с ним. И
одна родила Бен-Ами, от которого произошли аммонитяне, а другая Моава, от
которого тоже пошел беспокойный и враждебный народ - моавитяне. Так было
записано в Торе, а Тору еще с малых лет знал Бер-Шаарон почти наизусть.
Это теперь, когда уже сочтены года его, и готов он приобщиться к
ушедшим, понял после долгих скитаний, что все - и аммонитяне, и амаликитяне,
и идумейцы, и гирзеяне одинаковы, у всех один прародитель - Авраам, и что не
Господу Богу угодно лить кровь и дланью своей направлять один народ на
другой, а жаждут междоусобиц правители, чтобы усилить свою власть и покорить
чужие земли, чтобы захватить рабов и наложниц, а главное -возвеличить имя
свое.
Но разве думал Бер-Шаарон тогда об этом, он ликовал вместе со всеми - и
грешен - даже задумал взять молодую аммонитянку в наложницы, да неудобно ему
стало перед сыном своим. Ибо посмотрел Исайя с осуждением, когда увидел, что
отец словно прилип к молодой черноволосой женщине, которая дрожит в страхе и
пятится от него. К счастью, потерялась в толпе аммонитянка, все смешалось
тогда, ликовали спасенные жители Иависа, женщины обнимали воинов, отроки
размахивали пальмовыми листьями, старики подносили ратникам кувшины с
терпким виноградным вином. И всюду слышались восторженные крики: "Да будет
славен Саул! Да продлится на многие годы царство его! Да укрепит Господь его
могущество!"
А на следующий день в Иавис прибыл сам Самуил, воины несли его на
руках, ему были возданы самые высокие почести. Но непроницаем был его взор,
и не было радости в его речах, хотя он и обнял Саула прилюдно и восславил
его. Тогда он, Бер-Шаарон, не понимал, что эта победа положила начало
великому противостоянию царя и пророка, что возвышение одного становится
причиной падения другого, и что никто и никогда не уступает власть
добровольно.
Победителя всегда окружают льстецы. Те же, кто действительно сражался,
кто не жалел головы своей, кто добыл славу молодому царю - довольствовались
малым - освободили город и возрадовались в сердце своем. Зато те, кто не
рвались в бой и берегли свои жизни, стали громче всех кричать о своих
подвигах. Особенно отличился давний сосед по пастбищам Гамадриил. Это он
первым вспомнил, что были люди, сомневающиеся, что не хотели царя, говорили,
что царь не нужен. И его призыв сыскать таких людей подхватил
тысяченачальник из колена Иудина: "Кто говорил, Саулу ли царствовать над
нами? Найдем этих людей и умертвим их!" И неразумный и страшный этот призыв
подхватили льстецы царские и все, кто стремился доказать свою преданность
Саулу, все, кто хотел получить место в его свите и новые наделы в землях
аммонитян. И сразу объявились охотники, жаждущие привести к царю тех, кто
когда-то сомневался. Под свист и улюлюканье приволокли к Саулу двух
старейшин из колена Данова, скрутили им руки, пинали со всех сторон.
Он, Бер-Шаарон, стоял тогда оцепенев, страх сковал его тело, он
почувствовал чей-то пристальный и недобрый взгляд, и вдруг Гамадриил, а это
был конечно он, да простит его Господь, закричал: "Вот он главный противник!
Он всех подговаривал не выбирать царя!" Возбуждение росло, повсюду кричали:
"Побить камнями предателей! Горе им и позор домам их!"
И увидел Бер-Шаарон, что сын его Исайя пробирается к нему через толпу,
и тогда его охватил смертный страх - он понимал, что сын не смолчит, что
вступится и может погибнуть, сын погибнет из-за него, Бер-Шаарона. И
закричал тогда Бер-Шаарон: "Ужели должны страдать люди за слово свое?" И
увидел перед собой лицо Саула, и тогда в первый и единственный раз заметил
сочувствие в глазах царя.
- Стойте, образумьтесь! - воскликнул Саул. - В сей день никого не дано
умерщвлять! Ныне возрадуемся, ибо Господь совершил спасение сынов Израиля!
И видя, что его слова никого не остановили, и толпа по-прежнему жаждет
крови, Саул выхватил свой меч и взмахнул им над головой. И отступили от
Бер-Шаарона те, кто хотел оборвать его жизнь. И уже спешил к Саулу пророк
Самуил и обратился пророк к народу:
- Судьба каждого в длани Господней, и не дано человеку проливать кровь
своих братьев, ибо завещал Господь в заветах своих, данных Моисею: не убий!
И лишь врагов своих предавайте смерти, ибо не угодны они Господу. Воспоем же
славу Всевышнему, высоко в небе вознесся он, но живет дух его среди нас, и
крепка длань его. И слово человека угодно Господу, и равны - слово,
рождающее славу, и слово, порождающее сомнения. И весь наш тварный мир
соткан из потерь и обретений, из побед и поражений, из уверенности и
сомнений...
Пророк умел говорить, умел увлечь словом, Господь всегда был с ним, и
все быстро забыли о сомневающихся, все жаждали отдохнуть после битвы, а
пророк все говорил и говорил. Ему надо было показать, что он не утратил
власти своей над народом. Но уже взошла звезда Саула, и были кровавы ее
отблески.
Единственный раз, под Иависом, испытал на себе царскую милость
Бер-Шаарон, был он спасен от смерти царем Саулом, который позже никогда не
щадил тех, кто сомневался в его силе, который лишил жизни всех священников
Номвы, позволив Доику Идумеянину надругаться над людьми, посвятившими себя
служению Господу, только за то, что священники отдали Давиду меч Голиафа,
меч, принадлежащий Давиду по полному праву, добытый в поединке с великаном.
И в день казни священников он, Бер-Шаарон, приобщенный к их сонму, чудом
избежал смертной участи, его спас молодой воин, столь похожий на Саула, что
Бер-Шаарон принял его тогда за сына царя - Ионафана, но, как потом
выяснилось, ошибся.
Говорят, недалеко падает плод от дерева, породившего его, но Ионафан не
повторил отца своего, ибо не было на земле человека добрее и честнее
Ионафана. Схож о ним был и Исайя, душа на него не нарадовалась, но был он
слишком раним и не знал ни в чем середины. И когда возвращались они из
похода галаадского, и праздничное веселие царило вокруг, сын вдруг замкнулся
в себе и стал говорить только о старшей сестре своей Эсфири.
- Почему, отец, ты был жесток с ней? - спросил Исайя. - Почему ты
отлучил ее от дома?
И никаких оправданий не хотел слушать Исайя. И сейчас понимает он,
Бер-Шаарон, что прав был сын, нет и не будет прощения за тяжкий тот грех. И
карает Господь уже много лет за жестокость ту, и справедлива сия кара.
Если бы можно было забыть все тягостное и жестокое, а помнить только
добро. Бели бы суметь заставить себя не оглядываться назад. Но таков уж
человек, даже когда Господь не велит оглядываться, он нарушает его
повеление. Обернулась жена Лота и превратилась в соляной столп. Если терзать
себя прошлым, соленые слезы заполнят жилы. Если даже в мыслях повторять
прошлое, не выдержит разум страданий. Но как забыть и простить жестокость
Саула? Как простить ему слезы несчастной Амиры, когда узнала она, что
вырезаны все в стане амаликитян, как забыть казнь священников...
Ранним утром, когда поют птицы за окном, когда пробуждается все живое,
лучше всего не думать ни о чем, а если и вспоминать, то искать в прошлой
жизни не дни страданий, а дни победные и счастливые. И было много таких дней
в первые годы царствования Саула, и был любим всеми храбрый и мужественный
царь...
И сразу после освобождения города Иависа отправился весь народ по зову
Самуила в Галгал, и вознесли там жертвы Господу и веселились, празднуя
победу, и было такое же утро, как и сегодня, солнечное и тихое, и не было ни
облачка на голубизне небесного свода. И говорил тогда Самуил с народом.
Стоял он на вершине холма, высокий, в белых одеждах и с неизменным посохом в
руках. Сказал он тогда:
- Я послушался голоса вашего и поставил над вами царя. Я состарился и
поседел, и теперь царь возымел власть над вами. Но не забывайте Господа
своего, слушайте голос его и не противьтесь повелениям Господним. И если
будете противиться Господу, то будет Господь карать вас и правителей ваших.
Вот сейчас время жатвы пшеницы, но воззову я к Господу, и пошлет он гром и
дождь, чтобы видели вы, как велико ваше зло, которое свершили вы, прося себе
царя...
И никто не воспринял слова пророка всерьез, уж слишком чистое небо было
над головами. Но после полудня вдруг раздались раскаты грома и хлынул
ливень. И страх охватил людей, и смолкло веселье. Стали тогда все упрашивать
Самуила, чтобы помолился о народе своем, чтобы не гневался Господь на них. И
сказал тогда Самуил, чтобы не боялись они, что сделали зло, будет прощено
оно. Но нужно служить Господу всем сердцем, а если будете злотворствовать,
то погибнете все, и царь погибнет вместе со всеми...
Помнится, в тот день, после дождя, выгнулась мостом радуга на небе,
заиграла своим семицветием, и все обрадовались доброму знаку, ниспосланному
Господом. Но были велики грехи людей и продолжали они грешить, потому что не
успел Самуил покинуть Галгал, как дурные вести принесли соглядатаи:
филистимляне собрались уничтожить сынов Израиля. Тридцать тысяч всадников и
бесчисленное количество пеших воинов вторглись в пределы земли колена
Вениаминова.
И страх охватил народ, даже сейчас холодеет сердце при воспоминании о
том бессилии, которое сковывало тело. Бежали в беспорядке, укрывались кто
где мог - в пещерах, в ущельях, в терновнике, во рвах. Многие даже
переправились за Иордан, в страну Гадову. Такой паники он, Бер-Шаарон,
никогда больше не видел в своей жизни. И сказал ему тогда Исайя: "Отец, бери
домашних всех и укройтесь в горах за Иорданом, а я не покину Саула." Но
решил тогда он, Бер-Шаарон, что лучше умереть в бою, чем постыдно бежать и
таиться в горах. Немного их тогда осталось с Саулом и готовились они к
смертельному бою. И перед сражением надо было принести жертвы Господу, и
ждали Самуила, чтобы принес пророк жертвы всесожжения и молил Господа о
спасении народа. Семь дней ждал Саул, и не приходил Самуил, и с каждым днем
покидали Саула воины, уходили те, кто смирились с поражением. Не мог более
ждать Саул и сам облачился в льняной эфод, сам зажег жертвенный огонь. И тут
появился Самуил, в гневе был пророк, стал выговаривать Саулу, почему тот сам
приносит жертвы Господу. Саул стал оправдываться: "Увидел я, что народ стал
расходиться от меня, и ты не пришел к урочному дню, а войско филистимлян уже
близко, вот-вот они нападут на нас, а я еще не молился Господу и не принес
жертв ему!" Самуил не хотел слушать никаких оправданий. "Неразумно поступил
ты, - сказал он Саулу, - ты нарушил повеление Господа, одному мне дал он
право возносить жертвы. Если бы ты был более терпелив и послушен велениям
его, утвердил бы он твое царствие надолго, теперь же оно не устоит!"
Тяжелый это был день, мрачный и насупленный ходил Саул по воинскому
стану, который покинул пророк Самуил, так и не благословив народ на битву с
филистимлянами. И не было сил для этой битвы, всего осталось с Саулом
несколько сотен человек, и не было почти ни у кого мечей, кузнецов в то
время не было во всей земле израильской - филистимляне всех полонили. Ходили
тогда в мирные дни к филистимлянам точить свои сошники, топоры и заступы, но
мечи для израильтян было запрещено изготовлять.. Два меча было только - у
Саула, и у Ионафана. И в те дни увидели все смелость и воинскую хватку не
только царя, но и сына его Ионафана. Вдвоем с оруженосцем ворвался Ионафан в
середину филистимлянского стана, один поразил многих, и было великое
смятение среди филистимлян. И тогда, словно ручьи со всех гор, стали
стягиваться к Саулу люди, и те, кто прятался в пещерах, покинули свои
убежища и влились в войско Саула, и те, кто переправился в страхе за Иордан,
возвратились - народа было, как песка на мороком берегу, столь же великое
множество. И простерлось сражение от Гивы до Беф-Авена, и обращены были
филистимляне в бегство, и бросали они колесницы свои и оружие свое, и
вооружались израильтяне захваченными филистимлянскими мечами. И тогда
обратился Саул к народу и сказал, что дал обет Господу - не вкушать пищи до
вечера, пока не будут разбиты окончательно филистимляне, и сказал Саул, что
будет проклят тот, кто отведает снеди до захода солнца, и не жить ему,
нечестивому, на тверди земной.
Ионафан же не слышал, когда Саул заклинал народ, и нарушил обет.
Пробирался Ионафан с воинами через лес и увидел на стволе одного дерева
дупло, из которого стекал мед, взял он палку, опустил в дупло и извлек мед,
и насытился сотами медовыми. Один из воинов сказал Ионафану, что отец
повелел не вкушать пищу, что дал завет Господу, но было уже поздно, нарушил
Ионафан обет отца своего. И сказал Ионафан: "Зачем смутил отец народ, вкусил
я меду и прибавилось сил у меня, и глаза мои просветлели!"
Так случилось тогда: вольно или невольно - и отец и сын согрешили перед
Господом. Саул не дождался Самуила и сам принес жертвы перед битвой, а сын
нарушил клятву отца своего - и вкусил пищу до захода солнца.
Тогда могли окончательно разбить филистимлян, но не дано было на то
благословение Господне, остановили преследование врага Саул и его
военачальники, и всю ночь молился Саул и вопрошал Господа: предаст ли тот
филистимлян в руки Израиля, но молчал Господь, не дано было Саулу слышать
глас Всевышнего, то, что мог пророк, не давалось царю. Было ли то наказание
за прегрешение Саула, за его неповиновение Самуилу, или гневался Господь на
Ионафана - знать не дано....
А тогда был уличен Ионафан. Не стал оправдываться сын царя, сказал:
"Отведал я концом палки, которая в руке моей немного меду и вот - готов я
умереть!" И гнев затмил глаза Саула, и чуждо ему было снисхождение даже к
собственному сыну. "Ты должен умереть, Ионафан!" - закричал Саул и вонзил
свое копье глубоко в землю. Все в ужасе замерли. Но только мгновение длилось
молчание, и запротестовали со всех сторон и воины, и старейшины, и
военачальники - Ионафану ли умереть, который доставил такое великое спасение
Израилю? Волос не должен упасть с головы его на землю, ибо с Богом свершал
он деяния свои!
Отвернулся тогда Саул, замкнул свой слух - не хотел идти против народа,
но и сам не хотел говорить последнее слово. Выручил народ Ионафана тогда. Но
было потеряно время, и избежали гибели остатки филистимлянского войска, и
неполной была победа. И много раз еще пришлось Израилю лить кровь сыновей
своих в сражениях с филистимлянами. И только при Давиде дано было
окончательно поразить этих извечных врагов.
И в той первой схватке многое предрешилось, разошлись тогда пути
пророка и царя. И не понял в те дни Бер-Шаарон, какие беды принесет стране
нетерпение царя, нарушившего повеление Господне. Сыном готов был
пожертвовать Саул, а свой великий грех не замечал, может быть, уже в те дни
начали завладевать его душой злые силы. За глоток меда отдать на смерть
своего сына - на такое способен не каждый. Бер-Шаарон вспомнил своих
сыновей, и слезы навернулись на его глаза - были бы живы сейчас Исайя и
младший - Захария, разве допустили бы они, чтобы их отец скитался как
бездомная собака. Горько было от этих мыслей, в который уже раз взывал он к
Господу: почему так наказал, почему лишил сыновей? Лучше бы поразил его,
Бер-Шаарона, а сыновьям бы дал продлить потомство свое... Если бы можно было
вернуться в те годы, если бы можно было повторить жизнь, но никому не дано
вступить дважды в одну и ту же воду, и текут с гор реки по пустыне, и не
иссякает вода в них...
Если бы мог человек останавливать свою жизнь тогда, когда он этого
захочет, то Бер-Шаарон, ни мига не колеблясь, прекратил бы ход своих дней в
это утро, начатое пением птиц, в доме двух ангелов, принявших женское
обличие, потому что хорошо покидать мир в тишине и покое, царящих вокруг.
Впервые за последние годы он возлежал на чистом и мягком ложе, был сыт, и
утренняя дрема, качавшая его на волнах памяти, являла лучшие дни его жизни и
лики сыновей, давно покинувших многострадальную землю. Уходить сейчас из
дома ангелов, отягчать свои последние дни ночлегами в пристанище для нищих,
терпеть поношения от одноглазого гирзеянина и его приспешников - сил на это
больше не было. И он прикрыл веки, чтобы погрузиться в полудрему и
ничего не видеть, но не дано было ему продлить свой покой, и требовательный
голос уже призывал его, он узнал голос женщины-ангела 3улуны, но не было
ангельской доброты в этом голосе, а лишь страх и суетность, царившие в
тварном мире.
- Поднимайся, Бер-Шаарон! Давно уже солнце выкатилось из-за крепостных
стен. Промедление наше убьет его! Открой свои глаза, обманувшие тебя!
-требовала женщина.
И вместе с ее голосом вставала череда забот, опять надо было что-то
решать, опять надо было таиться и мыкаться в поисках хлеба насущного. А
теперь еще предстояло спасать того, кто пролил столько крови. Спасать убийцу
и класть на жертвенник собственную голову. Сказать об этом женщине-ангелу,
возражать ей не было сил...
Вскоре они все трое, наскоро перекусив, устремились к дворцу.
Бер-Шаарон едва поспевал за женщинами, которые шли, казалось, не касаясь
сандалиями дороги. Они не шли, а летели, парили, раскрыв накидки-крылья. Они
любили Саула. Как и все женщины в этом мире, они любили того, кто обладал
властью. Они, наверное, любили его за ту, прошлую власть, которая принесла
столько горя другим. И недоумевал Бер-Шаарон, зачем им нужен этот Саул, у
которого старость давно отняла прежнюю стать и красоту.
- Скорее, - торопила Рахиль, - надо успеть к окончанию утренней
молитвы, надо, чтобы нас услышал правитель!
Рахиль бежала впереди, волосы ее развевались и разносили в утреннем
воздухе ароматы медовых трав. Зулуна и Бер-Шаарон едва поспевали за нею.
Одежды Рахили были полупрозрачны и в разрезах одежд мелькало молодое смуглое
тело. Вся надежда была на нее, никто не смог бы остаться равнодушным к ее
красоте...
И, действительно, едва они у ворот сада правителя наткнулись на
решетчатую ограду, остановившую их бег, как появившиеся стражники тотчас
окружили Рахиль. Послышались шутки, смех - и, казалось, что сейчас они
беспрепятственно откроют ворота.
Так оно и случилось, но в открытые ворота проскочила только Рахиль, и
когда Зулуна рванулась за ней, то ей преградили путь скрещенные копья. Она
налегла грудью на древки, и ее отбросили так, что она едва не упала.
И тогда Бер-Шаарон, преодолев страх, вцепился в стражника, но получив
пинок, полетел в придорожную пыль и больно ударился головой о землю. И все
смешалось перед ним, и небо стало темным, словно затмение нашло на солнце...
Верховный правитель никогда не принимал решения поспешно, обычно в
послеобеденные часы он любил оставаться совершенно один и подолгу сидел в
садовой беседке, подле которой бродили диковинные длинноногие птицы с
ярко-красными перьями, привезенные сюда из долины Нила. Жрецы, доставившие
их, уверяли, что это божественные фениксы, которые живут вечно и не тонут, и
не горят в огне, а если и сгорают, то вновь возрождаются. Жрецы выдавали
желаемое за действительное. Каверун твердо знал, что все смертны на земной
тверди, смертны люди, смертны все твари, и даже самые могущественные
правители и цари уходят в мир иной, не говоря уже об этих важно шествующих
по дорожкам сада египетских птицах. Птицы были дороги как память о
полузабытом детстве, о величественных пирамидах и сфинксах, о фараонах,
которые были убеждены, что и после смерти продолжается жизнь. Бывает всякое.
Человека сочтут мертвым, а этот человек, обманув судьбу, восстает из
небытия, словно несгораемая птица феникс. Цари тоже хотят быть бессмертными,
на полях сражений вместо них очень часто гибнут их двойники.
Разве мог предположить он, Каверун, что встретится вновь с первым царем
Израиля, что царь этот, восстав из Шеола, сам придет в город-убежище. И
когда доложили, что пойман царь Саул, Каверун рассмеялся. Начальник
стражников Арияд жаждал награды. Он говорил горячо и убедительно. Пришлось
пойти и взглянуть. Избитый, измученный старик. Конечно, похож на Саула,
сильно сдал, годы никого не красят. Возможно, это просто один из двойников
царя. Надпись на груди - не доказательство, выколоть можно любые слова, царь
не стал бы это делать. Интересно, если это царь, узнал ли он своего
проводника. Стражники перестарались, изуродовали ноги. Арияд все выполняет
слишком усердно. И любит показать это усердие. Ждет повышения. Какая радость
была на его лице, какой восторг в словах: "Необычайная удача выпала на долю
твоего верного слуги, правитель, пойман путник, жаждущий без разрешения
проникнуть в крепость и в нем опознан царь Израиля Саул!" Прервал тогда его:
"Почему же не задержан на дорогах, ведущих в крепость?" Сразу осекся, тех,
кого они ловят на дорогах, не ведут во дворец, отпускают за мзду, но сколько
веревочке не виться - все равно попадутся. Цофар уже передавал два доноса на
Арияда. Спросил еще Арияда: "Если это царь, если он сам признался, что же вы
сделали с ним! Царя надо встречать по-царски, а не поджаривать ему ноги!"
Арияду бросился на выручку Цофар, требовал решения, был очень настойчив -
казнить немедленно. Казнить очень просто, казнить можно быстро, мой Цофар,
но надо иметь голову и думать - выгодно это или нет? Думать никто из вас не
хочет... Даже если это не царь, мы сделаем его царем - вот тогда и будет
казнь, и будет суд... Цофар так ничего и не понял: "Какой суд - надо
немедленно казнить!" Не спеши, остановил его, не усердствуй, всему свое
время... Пока содержать во дворце, пусть исчезнут следы пыток, мы не
варвары...
Главная радость была не в поимке царя, а в том, что ночью прошел
ливневый дождь, наконец-то наступил сезон дождей. Город должен не только
взимать мзду с тех, кто хочет укрытия, город должен сам себя прокормить.
Приходится заставлять каждого разводить свой сад - это труднее, чем воровать
и брать взятки на дорогах. Жители, вырастившие самые большие сады,
освобождаются от пошлин. И все равно - заставить трудиться почти невозможно.
Вокруг мздоимцы и лжецы. Постоянно приходится менять советников, путают
казну города с собственным карманом. Надо в сезон дождей успеть наполнить
емкости, сделать запасы дождевой воды - обо всем приходилось думать самому.
Нигде нет порядка - вот, что раздражало Каверуна.
Он во всем любил порядок, все старался узаконить, со всеми жить в мире,
он был убежден, что мудрость правителя определяется не количеством
выигранных битв, а числом тех сражений, которые удалось избежать. В мятежных
и воинственных землях Ханаана надо было затаиться и делать все возможное,
чтобы крепость не узрели глаза воинственных соглядатаев. Прежде, чем спасать
бежавших от преследований и жаждущих мирной жизни, надо было очень строго
каждого из них проверять. И по сему на дальних подступах к крепости
встречали стражники людей и не допускали в город тех, кто вызывал хоть
малейшее подозрение, за последние пять лет почти ни одному безвестному
путнику не удалось достичь крепостных стен и войти в городские ворота. Этот
случай с Саулом нарушал порядок. Где же были хваленые стражники Арияда? Не
исключено, что над крепостью нависла опасность. Цари не приходят в одиночку,
даже если они лишены власти - всегда найдутся люди, готовые встать за их
спиной с луками и копьями, чтобы помочь обрести власть и самому получить
частицу этой власти. Никто не понимает, как опасно бремя власти, как тяжело
решать судьбы других людей и замкнуть, сковать свое сердце, мешающее разуму.
Каверун смежил веки и опустил голову на грудь, казалось, он дремал. Все
во дворце были уверены, что правитель спит в эти послеобеденные часы. Он же
просто хотел, чтобы никто ему не мешал. Он хотел сосредоточиться на главном.
Водоемы он прикажет наполнить, нужно поручить это Цофару. Что делать с тем,
кто называет себя Саулом, решить было тяжелее. Какое удовольствие можно было
бы испытать, сообщив об этом Давиду, прибыть в Иерусалим специально, чтобы
увидеть смятение на его лице: узнай возомнивший себя неуязвимым, что жив