Иванов Алексей. Честь и долг

как в нелегальных поездках. Можно было и расслабиться. Тем более что
генеральское купе пульмана располагало к покою и отдыху. Два мягких
бархатных дивана, надраенная латунь ручек, поручней и других металлических
частей. Красное полированное дерево двери и стен, бархатные занавески на
окне, вишневый мягкий ковер. Кнопка электрического звонка для вызова
проводника, другая - официанта. Маленькая электрическая лампочка под
кремовым шелковым абажуром на откидном столике.
Соколов аккуратно повесил шинель, а когда поезд отошел от дебаркадера
вокзала, достал из саквояжа домашние тапочки, несессер и плоскую казенную
кожаную сумку, тяжелую и скрипучую. Пришел проводник, спросил, когда
постлать постель и когда официанту подать его превосходительству чай.
Соколов сказал, чтобы не беспокоились, он позвонит, когда что-то будет
нужно, а спать он ложится поздно.
Чтобы никто случайно не помешал работать над бумагами, он закрыл дверь
цепочкой.
"Посмотрим, что за чтение дал мне Михаил Саввич в дорогу!" - подумал
он, открывая с трудом замки портфеля и доставая синий пакет без печатей.
Перед ним лежало письмо и какой-то документ. Письмо было толстое, почерк
писарский. Алексей читал внимательно, размышлял над некоторыми страницами,
где неизвестный автор, скорее всего офицер, излагал очень дельный план
солдатской революции. Он призывал явно не к мятежу или верхушечному
перевороту, но к объединению сил солдат и рабочих. Особенно поразил Соколова
призыв, обращенный к нижним чинам: "...найти самих себя, организоваться,
стать руководящей силой движения и перевести все местные разрозненные
вспышки в одно общее восстание армии, указав восстанию определенную,
конечную цель, вполне продуманную стратегию и тактику и надлежащие
организационные формы. Если эта задача не будет своевременно и надлежаще
выполнена, если революционная армия и после войны не пойдет дальше
разрозненных стихийных вспышек, бунтов и мятежей, то, быть может, на долгие
годы закатится перед Россией заря победоносной революции..."
В письме говорилось и о военной науке, которой должны овладеть
восставшие массы. Эти слова были точь-в-точь такими, какие высказал еще
перед войной на молодежной сходке у Шумаковых большевик Василий. Соколов
видел теперь воочию, что большевики не сидели все эти годы сложа руки, а
упорно готовили своих командиров для восстания. Видимо, обсуждение проблем,
затронутых в документе, велось социал-демократами и в военное время.

"...С помощью восставшей армии восставшему народу нетрудно будет смести
дотла всю ту мерзость, которая теперь царствует и хозяйничает в России.
Июнь 1916 г.
Действующая армия.
П.Шаров".

Соколов кончил читать, отложил в сторону карандаш, которым по привычке
ставил галки подле самых смелых пассажей документа, и потянулся до хруста в
суставах.
"Вот это да! Ничего себе бомбу приготовили господа революционеры! Такая
взорвет не только великого князя или государя, но весь строй, все
правительство и его систему. И что же по этому поводу думает армейское
начальство?!" - склонился он вновь над бумагами. Следующим в синем конверте
лежало "Обращение военного министра Беляева к вр.и.д. наштаверха ген.
Ромейко-Гурко от 6 января 1917 года. No 501".
Здесь карандаш явно был не нужен Алексею. Он быстро пробежал глазами
строки:
"Милостивый государь Василий Иосифович.
Препровождая для сведения вашего высокопревосходительства копию
доставленного департаментом полиции и появившегося в революционных кругах
"Письма с фронта" невыясненного пока автора, на случай, если означенное
письмо вам пока еще не известно, имею честь поставить вас в известность,
что, по моему мнению, содержание названного письма в связи с некоторыми
другими сведениями свидетельствует, во всяком случае, о том, что
революционные элементы уже приступили или по крайней мере приступают к
использованию настоящего положения государства для планомерной организации в
армии всех ненадежных ее элементов... Я предложил ознакомить с содержанием
означенного письма старших воинских начальников, однако не ниже командиров
ополченческих корпусов и начальников запасных бригад, так как при более
широком распространении названного письма едва ли можно рассчитывать на
сохранение в полнейшей тайне его содержания...
...Прошу принять уверение в совершенном уважении и таковой же
преданности,
М.Беляев".

"Ай да "мертвая голова"! - подумал Соколов о военном министре, уже
давно носившем в генштабистских кругах, а теперь и во всем офицерском
корпусе это прозвище, происходившее от гладкого лысого черепа генерала и его
глубоко запавших темных глазниц. - Ай да "мертвая голова"! Оценка-то письму
дана вполне правильная. Только что же так плохо работает департамент полиции
- ведь на письме стоит дата "Июнь 1916 года", а лишь через полгода военный
министр направляет его фактическому главнокомандующему! Ну и бюрократия! С
такими темпами действительно можно дождаться не только бунтов в войсках, но
и самой революции!"
Алексей опять поднялся с дивана, вложил документы в синий конверт и
запер в плоский портфель. Портфель был немедленно вложен в саквояж и
отправлен в сетку для мелкого багажа. За окном стояла непроницаемая темнота.
"Да ведь поздно уже", - решил генерал.
Письмо не выходило у него из головы. Но теперь Соколов уже знал, что
наряду с разраставшимся народным революционным движением был еще один отряд
общества, который планомерно, из-за угла атаковал самодержавие. Это
буржуазия. Его друг Сенин, ссылавшийся на вождя большевиков, очень ясно
определял этот процесс: "Пролетариат борется на баррикадах, а буржуазия
крадется к власти!"
Соколов смотрел в темень за окном, и ему представились сполохи пожаров.
Поезд быстро мчался в ночи - все ближе к Анастасии, к дому, к тетушке...


30. Царское Село, начало января 1917 года

Николай вышел из бильярдной в коридор, где в свете плафонов мерцали
золотом блюда, на которых преподносили ему хлеб-соль в его путешествии по
России в год 300-летия дома Романовых. Этот блеск всегда вызывал у него
ассоциацию с верноподданническим блеском глаз русского народа. Душа его
немного успокоилась, и он спросил арапа, дежурящего у дверей, где сейчас
находится ее величество. "В комнате у великих княжен!" - последовал ответ.
Николай Александрович попросил арапа пригласить царицу в ореховую гостиную.
"Этот разговор не для детских ушей", - решает Николай.
"Вечно он лезет на глаза, этот бесстыдный дар французского президента!
- возмущенно думает царь, входя в гостиную императрицы и отводя глаза от
висящего на самом видном месте гобелена "Мария-Антуанетта и ее дети" с
картины Вижэ-Либрена. - Не нашли ничего лучшего преподнести Аликс, как
изображение королевы, которой чернь отрубила голову! Эти наглые французы
вечно суются невпопад! А может быть, это намек?"
Шурша шелками, в гостиную вплывает императрица.
- Ты звал меня, солнышко? - кокетливо улыбается сорокапятилетняя
женщина, высокая, довольно грузная, но не полная, с зачесанными наверх
волосами, с крупными жемчужинами в ушах, выглядящая старше своих лет.
- Да, май дарлинг! - тянется ей навстречу Николай. - Я хотел с тобой
поговорить о политике, а дети...
- Это не для их нежных ушей, - резко высказывается Александра и уютно
устраивается в кресле так, чтобы свет падал из окна сзади и не высвечивал
начинающую багроветь кожу носа и щек. Николай остается на ногах. Он
принимается мерно расхаживать по залу, резко выбрасывая, словно
кавалерийские команды, свои мысли.
- Май дарлинг! Мы должны продумать сейчас нашу политику.
"Общественность" совершенно взбесилась. Бьюкенен и Палеолог ведут себя
нелояльно. Я даже хочу написать Жоржи в Лондон, чтобы он, как король,
запретил этому прохвосту якшаться с оппозицией. Может быть, я потребую его
отозвать, но все равно останутся все эти жулики ноксы, хоры и другие... К
сожалению, мы не успели договориться в прошлом году о мире с Вильгельмом, а
теперь это уже невозможно. И Вилли и дедушка Франц объявили теперь всю
Польшу под верховным владычеством Германии, они хотят там взять рекрутов на
войну с нами - это не по-джентльменски и просто подло. Теперь я тоже буду
хитрить с ними, как и они с нами...
- Но, солнышко, может быть, все-таки есть какой-нибудь шанс на мир с
Германией и Австрией?! Ведь нам так нужно задушить оппозицию, а она, судя по
докладам Глобачева и Курлова, растет как на дрожжах!
- Нет, дарлинг! Я пришел к выводу, что выход из войны нам сейчас
опаснее ее продолжения. Во-первых, Антанта стала бы нашим открытым и злейшим
врагом, предъявила бы к уплате все наши финансовые векселя... Ты помнишь,
как крутился Барк, когда ездил в Англию, Францию и Америку! Поганые
ростовщики так и вцепились в него мертвой хваткой! Только подумай!
Британские шейлоки потребовали от нас перевезти им в качестве гарантии весь
наш золотой запас!.. Якобы ради укрепления фунта стерлингов во время войны.
А то, что валится наш рубль, им на это наплевать!
Нет, конечно, замирение с Берлином будет означать для нас финансовый
крах и даже 10, 100 миллиардов золотых марок не спасут нас... - нервно
дергается на ходу обычно флегматичный Николай. - Второе. Ты помнишь, как
этот наглец Бьюкенен подбивал нас уступить оставшуюся половину Сахалина
Японии за то, что ее дивизии прибудут на Западный фронт для спасения
Вердена? Я его тогда оборвал, но нельзя исключить, что, если мы выйдем из
войны одни, союзники подговорят японцев и те нападут на нас на Дальнем
Востоке. Это было бы ужасно!
И, конечно, сепаратный мир сплотил бы воедино всю нынешнюю оппозицию,
дал бы ей козыри на руки! Нет, сейчас я на него не пойду! Поэтому-то я и
издал 12 декабря приказ, в котором поставил все точки над "и"...
- Но, солнышко! Нельзя так сразу обрывать доброе дело! Пусть наш
посланник в Стокгольме ведет по-прежнему разговоры с болгарином Ризовым,
худа от этого не будет! А я в письмах к дяде Густаву* и датскому Христиану
пожалуюсь на Вилли, что он срывает хорошую возможность укрепить наши
монархии и противодействовать черни... Но ради бога, не ходи как маятник
перед глазами!
______________
* Шведский и датский короли Густав и Христиан, родственники Александры
и Николая Романовых.

- Ты всегда права, май дарлинг! - ответил Николай и присел на стул
подле ширмы, опершись локтем о хрупкий столик. Вынув портсигар, он спросил
разрешения жены закурить и со вкусом вдохнул дым турецкого табака. - Сейчас
главное - найти верных людей в правительстве, которые сумеют переломить в
нашу пользу все построение врагов. Я спокоен за армию...
- Солнышко! А ты помнишь шашни Алексеева с этой скотиной Гучковым?
Гучков начинял тогда всякими мерзостями Михаила Васильевича.
- Что ты, дарлинг! Михаил Васильевич дал честное слово, что переписки и
встреч у них не было. Только Гучков писал ему, а это не запретишь...
- Нет, нет! Надо отделаться от Гучкова, но только как? Теперь военное
время - нельзя ли придраться к чему-нибудь такому, на основании чего его
можно было бы засадить в тюрьму? Вообще-то ему место на суку высокого дерева
рядом с Кедринским* - за его ужасную речь в Думе... Я бы еще спокойно и с
чистой совестью сослала Львова, Милюкова и Поливанова... Нам нужен кнут!
Будь тверд, покажи властную руку! Сокруши их всех... Ты владыка, ты хозяин
земли русской... Будь львом в борьбе против кучки негодяев и
республиканцев...
______________
* Так в царской семье называли Керенского.

Николай почувствовал, что сейчас может начаться истерический припадок у
супруги. Он резко встал и твердо сказал:
- Да-да! Я скоро покажу им кулак! Протопопов докладывает мне обо всем,
что готовится. Я их упрежу! Пока немцы на русской земле, я никаких реформ
проводить не буду.
С восхищением Аликс смотрит на своего обожаемого Ники. А он,
поместившись между нею и гобеленом "Мария-Антуанетта", выглядит молодцом,
совсем так, как в день объявления войны Германии, в Зимнем на молебне.
- Да, моя армия, мои офицеры - они-то уж будут твердо за меня!.. Как в
905-м, когда нас уберег господь!.. Еще одно усилие, хотя бы маленький успех
действующей армии против германцев, и я могу продолжить переговоры о мире, а
затем свернуть шею оппозиции...


31. Поезд Могилев - Петроград, январь 1917 года

Непрерывной чередой текли думы Алексея. Вагон скрипел и качался, словно
корабль. Послышался стук в дверь. Официант предложил стакан чаю и легкий
ужин. И почти вслед за ним, не успела еще щелкнуть массивная ручка, вошел
полковник Марков. Он был темен волосом и лицом. В его стального цвета глазах
просвечивала жестокость, он весь казался крепко сбитым, волевым командиром.
Вагон качнуло, Марков оперся о стену, и на указательном пальце его левой
руки блеснул массивный золотой перстень-печатка.
Алексей предложил ему сесть, а сам, поднявшись, нажал кнопку вызова
официанта. Человек в белых перчатках принес господам офицерам широкий поднос
с ужином, на который они переставили и неначатые до сих пор стакан чая и
снедь для Соколова.
Пока официант расставлял все на столике, завязалась беседа, как
водится, о прежних сослуживцах. Вспомнили полковника Энкеля, который служил
теперь военным агентом России при союзном правительстве Италии. Генерал
Монкевиц по-прежнему служил в Петрограде, в Генеральном штабе. Сухопаров
получил производство в полковники, а Скалон - в генералы.
Когда на столе в свете уютного светильника жемчугом стала переливаться
сочная ветчина, заискрился в стаканах дымящийся чай, зажелтело масло рядом с
аппетитной хрустящей корочкой французской булки, беседа чуть
приостановилась. Соколов интуитивно почувствовал, что Марков внутренне
напрягся. Алексей решил, что он готовится сказать какую-нибудь неприятную
вещь, и захотел заранее разрядить ситуацию.
- Владимир Александрович, погоди, я достану сейчас заветную фляжку... -
улыбнулся он Маркову. Тот согласно кивнул.
Алексей повернулся к багажной сетке, чтобы достать саквояж, и в
полированной деревянной панели, словно в зеркале, увидел отражение Маркова.
Тот с удивительным проворством отщелкнул верхнюю часть перстня и высыпал в
стакан Соколова какой-то порошок.
Реакция Алексея была молниеносной. Марков мгновенно оказался схваченным
за горло крепкой рукой и ударом втиснут в угол купе между окном и стенкой. В
грудь ему уперся ствол браунинга.
- Что ты бросил в стакан? Яд? - резко застучали слова, словно удары по
голове Маркова.
- С-снотворное! - заикаясь и не помня себя, прошептал он. Рука Соколова
крепче сдавила ему горло.
- На кого ты работаешь? На немцев? - Марков стал задыхаться.
- Мне приказал Ассанович! - еле мог он ответить.
- Что?! Что приказал?! - Рука чуть отпустила Маркова.
- Изъять у вас пакет с печатями...
- Зачем?
- Не знаю... - прохрипел Марков, но рука снова стала сжимать ему горло.
- По-видимому... вас хотят шантажировать...
- Если хотите жить - изложите на бумаге сказанное вами, - рука чуть
отпустила горло, но в глаза Маркову смотрело дуло маленького пистолета.
- Вы... вы не посмеете убить офицера, - побледнел Марков. Хорошо зная
Соколова, полковник понимал, что тому трудно будет спустить курок и лишить
жизни того, с кем годы просидел в одной комнате.
- Вы недооцениваете меня! - резко бросил Алексей. - Вы не офицер, а
мразь, предатель офицерской чести! Если вы не напишете то, что я требую, я
уничтожу вас и представлю все, как необходимую самооборону от немецкого
шпиона! А стакан чая со снотворным и открытый перстень на вашей руке все это
подтвердит. Ну?!
- Отпустите! Я так не могу писать! - взмолился Марков. Он был потрясен
и готов писать что угодно, лишь бы Соколов не сломал ему шею в тесном купе.
Держа Маркова на мушке, Алексей снял одной рукой поднос с ужином и
поставил его на бархатный диван у двери. Затем так же достал саквояж, вынул
из него книгу, захваченную в дорогу, открыл тяжелую кожаную обложку и
приказал, показывая на карандаш, лежащий рядом с лампой:
- Пишите здесь, на чистом листе...
Марков помассировал шею, на которой стали проступать синяки, дрожащей
рукой взял карандаш и вывел под диктовку генерала, по-прежнему державшего
его голову на мушке, первые слова:

"Я, полковник Марков, подтверждаю, что 16 января 1917 года совершил
нападение на генерал-майора Соколова с целью завладеть казенным пакетом,
скрепленным пятью сургучными печатями, для передачи его полковнику
Ассановичу. Предполагаю, что насильственное изъятие пакета на имя военного
министра Беляева, доверенного генерал-майору Соколову вр.и.д. наштаверха
генералом Гурко для передачи г-ну военному министру в Петрограде, должно
быть совершено с целью последующего шантажа господина генерал-майора
Соколова.
Для захвата письма мною был применен снотворный порошок, высыпанный в
чай его превосходительства генерал-майора Соколова. Сей документ составлен и
написан собственноручно мною, полковником Марковым, для удовлетворения
генерал-майора Соколова, в чем приношу ему также свои извинения.
16 января 1917 года,
Генерального штаба полковник Марков".

Соколов принял книгу с документом и убрал пистолет во внутренний карман
френча. Марков, казалось, вместе с волей к сопротивлению потерял и
физические силы. Он обмяк и как куль обвис на бархатном диване, то и дело
потирая горло и прокашливаясь. Соколов холодно смотрел на него. Он успел
спрятать книгу в саквояж и, взяв стакан с чаем, принесенный для Маркова,
сделал несколько глотков. Он был зол. Опасность, блеснувшая как молния,
мгновенно вывела его из благодушного состояния. Он был готов действовать и
сражаться, но перед ним сидел расслабленный полковник, на которого противно
было смотреть.
- Выпейте своего зелья и идите отоспитесь! - приказал он Маркову.
Полковник отпил половину стакана, желая еще раз доказать своему победителю,
что он покушался не на жизнь его, а только на конверт, о содержании которого
он, по его словам, не имел представления. Затем поднялся и нетвердыми шагами
подошел к двери.
- Завтра с утра придете ко мне, я вам скажу, что надлежит делать! -
снова приказал Соколов. Он тщательно запер дверь за Марковым, накинул
цепочку и отодвинул язычок двери так, чтобы она не могла открыться. Затем
поужинал, вызвал официанта и, открыв дверь наполовину, передал ему поднос с
посудой и щедрые чаевые.
- Позовите проводника накрыть постель, - попросил он.
Официант проявил искреннюю радость по поводу доброты генерала, и через
минуту появился такой же благожелательный проводник. На всякий случай
Соколов сел в угол, где только что был Марков, но ничего подозрительного в
действиях проводника не обнаружил. "Прислуга поезда, кажется, не замешана",
- с облегчением подумал он, раздеваясь. Но браунинг положил на всякий случай
так, чтобы он был под рукой.
Алексей долго не мог заснуть в эту ночь. Перед его мысленным взором
проходил то поединок с Марковым, то вспоминалось "Письмо с фронта" с его
последовательной логикой революции. Поступок Маркова отражал всю глубину
падения многих представителей офицерства. Это проклятая война разлагает
Россию, губит ее... Пророчество неизвестного автора письма о конце войны и
насилии, наступление революции, в которую верит, словно в бога, Настя, -
поистине могло быть только приближено такими, как Ассанович и Марков.
Алексей понимал, что какая-то влиятельная организация открыла "сезон
охоты" на него. В их игре сделан только первый шаг. Он напряженно размышлял
о причинах этой игры.
А что за цели преследовал Марков? Он выполнял поручение Ассановича...
Почему Ассановича? Алексей вспомнил, что совсем недавно его завлекали в
заговор против царя. Почему именно его? Почему именно вокруг Соколова
плелась какая-то крупная интрига?
Ему пришли на ум намеки некоторых старых сослуживцев о заговоре. "Может
быть, здесь разгадка сегодняшних событий? - предположил Соколов. - Но,
во-первых, я не командую частью, которую мог бы повести на дворцовый
переворот, во-вторых, я недостаточно влиятельное лицо, чтобы уж так
непременно нужен был в заговоре. Я не располагаю никакими военными каналами
прямой или родственной связи с высокими персонами. Впрочем... Может быть,
кому-то и зачем-то требуются мои каналы связи с Болгарией и Чехией, а
возможно, и с Веной? Может быть, кое-кто из заговорщиков желает получить
именно эти связи для своих личных целей? А может быть, они хотят с их
помощью заключить сепаратный мир с дунайской монархией?
Это уже вторая попытка подхода ко мне, и теперь Марков может
постараться убрать меня, как свидетеля его поражения и невыполненного
задания. Он на это вполне способен... Придется и на родной земле не забывать
об осторожности, тем более что выстрел в меня может быть легко приписан
проискам германской или австрийской разведок, о которых стало так модно
говорить..." - думал Алексей.
"Как же мне теперь построить контригру? - размышлял он дальше. - Ведь
они на этом не остановятся... в этой связи - что именно сказать Маркову,
когда он завтра придет ко мне? А придет ли он вообще? Сможет ли он после
такого поступка появиться перед моими глазами? Ведь Марков - человек
самолюбивый и жестокий. Для него это не просто неудача, а опасный провал.
Пожалуй, он все-таки придет, потому что деваться ему некуда. Его расписка,
если я дам ей официальный ход, поставит под удар всю организацию, а этого
Маркову не простят. Пожалуй, в его интересах сказать, что он и не пытался
выкрасть письмо, потому что... я все время был не один, случайно кто-то ехал
со мной. А потом? В Петрограде? Ведь он должен довести дело до конца -
значит, и в Питере он представляет опасность. Только бы эта грязная возня не
коснулась Насти! Вообще-то я нужен им живой. Поэтому опасность в Петрограде
может исходить только от Маркова - он захочет устранить меня вообще. В
поезде он вряд ли решится на что-либо серьезное, ведь поезд воинский. Ну что
же - предупредим его и об этом.
Теперь о контригре. Я могу противопоставить им только выдержку - надо
держать ухо востро, ибо за самым невинным шагом любого человека, вплоть до
самых высших сановников, может скрываться начало провокации. И прежде всего
- сдать пакет Беляеву немедленно по прибытии. А там видно будет... как они
после этого будут строить тактику..."
Возбуждение Соколова постепенно проходило. Как у всякого здорового
человека, у него после резкого подъема всех сил для отражения опасности
наступала усталость, клонило в сон. Он повернулся на бок, уткнулся носом в
бархатную спинку дивана и заснул. Сон его был крепок и восстановил силы.
Утром он тщательно побрился, легко позавтракал и, глядя в окно на
заснеженный пейзаж, краем глаза не выпускал из поля зрения и входную дверь.
Часов в одиннадцать раздался осторожный стук.
- Войдите, - громко, спокойным голосом пригласил Соколов.
Дверь открылась вбок, и вошел напряженный, как струна, Марков. У порога
полковник вытянулся по стойке "смирно" и, как положено по уставу,
приветствовал генерала.
Соколов жестом показал ему на диван. Он не хотел начинать разговор
первым и выжидал, когда полковник хоть что-то скажет.
Марков начал с извинения, но оно звучало так злобно, что Соколов
усмехнулся.
- Господин полковник, я вам назначил эту встречу не для того, чтобы
слушать пустые слова. Я полагаю, что необходимо предупредить вас не делать
более необдуманных шагов в отношении меня. Особенно в ближайшие два дня,
пока я не вручу благополучно пакет господину военному министру. Я не позволю
ставить мою честь под сомнение. Стреляю я пока неплохо...
- Но я... - пытался что-то сказать Марков.
- Можете считать это последним предупреждением перед тем, как я спущу
курок... - холодно перебил полковника Соколов, и его глаза блеснули сталью.
- Не вздумайте также подсылать ко мне кого-либо или стрелять из-за угла. Во
время войны такие номера неизбежно кончаются казнью через повешение
исполнителя и заказчика...
- Я клянусь! - хрипло, севшим голосом ответствовал Марков.
- Лучше скажите-ка, что вы об этом знаете, - прервал его Алексей...
- Клянусь - ничего, кроме того, что Петр Львович приказал изъять у вас
тайно этот пакет. А потом вас хотели загнать в угол, на этой основе -
завербовать.
- Сколько человек вашей группы едет в этом поезде?
- Я один, - ответ Маркова.
- Сколько человек вас будет встречать в Петрограде? - так же холодно и
спокойно, словно на следствии, продолжал допрашивать Соколов. Маркова явно
нервировал его тон.
- Только один офицер с авто из Генерального штаба...
- Вот что, господин полковник! - строго приказал Алексей. - Сейчас вы
пойдете в свое купе и никуда из него выходить не будете до прибытия в
Петроград. Вашему поручителю доложите, что не смогли в силу обстоятельств -
много людей вокруг меня, да придумайте что хотите - не смогли выполнить
поручение. Можете добавить ему и совет - не стремиться его выполнить, так
как в противном случае страничка из тома Пушкина появится на соответствующем
столе... - Соколов не хотел раскрывать конкретный адрес, по которому можно
было бы направить признания Маркова, потому что такового еще не было.
Алексей, разумеется, не стал бы выслуживаться перед царем, раскрывая