Иванов Алексей. Честь и долг

- Правда, генерал Алексеев, - продолжал раздумывать сэр Джордж, -
характеризуя Корнилова, сказал, что это человек с сердцем льва, но с умом
барана... Однако именно такой диктатор и нужен в России, чтобы интересы
Британской империи были соблюдены.
Бьюкенен вспомнил лорда Мильнера. "Министр без портфеля" стал теперь
как бы "министром по русским делам". Так подняла его авторитет поездка в
Россию. Достойнейший сэр Альфред неоднократно указывал, что на русских надо
сильно нажимать, используя положение Англии как кредитора, перевозчика
военных грузов и поставщика вооружения для русской армии. А сэр Альфред ведь
не только говорил, но и делал. Не без его влияния к началу июньского
наступления русская армия получила из Англии менее половины обещанных орудий
калибра от 150 мм и выше, не прислал и такого нового сильного оружия
прорыва, как танки. Не выполнили других поставок оружия и боеприпасов. Посол
знал и о сокращении русских военных заказов, идущих через Англию, о снижении
сумм кредитов, о предоставлении с каждым месяцем меньшего количества судов
для перевозок военных грузов в Россию. Посол это знал и сам проводил в
Петрограде нужную Лондону линию.
Русский "человеческий материал" мог десятками и сотнями тысяч гибнуть
на полях Галиции или в болотах Курляндии, но совесть сэра Джорджа Бьюкенена
оставалась чиста. Он свято выполнял свой долг перед Уайтхоллом, перед Сити,
перед его величеством капиталом. Выцветшие за десятилетия дипломатической
службы честные глаза сэра Джорджа светились добротой, ангельская белизна
просвечивала на висках и в усах, зычный голос не дрожал от сомнений.
Бьюкенен был полностью убежден в своей всегдашней правоте старшего союзника,
который может и должен указывать младшему партнеру его место.
Именно с таким настроением он собирался на завтрак к министру
иностранных дел.


81. Петроград, конец июля 1917 года

Багрово-красное здание министерства у Певческого моста ярко пламенело в
лучах солнца, стоящего в зените. Жара несколько поумерила пыл демонстрантов
и митингующих. Народу на улицах в центре города после июльских событий
заметно поубавилось.
Черный громоздкий автомобиль посла со стоном тормозов остановился у
министерского подъезда. Огромный бородатый швейцар в синей ливрее с золотыми
пуговицами привычно растворил дверь и склонился в поклоне. Лакированные
ботинки мягко ступили на бесценный ковер. Напомаженный секретарь встречает
на площадке лестницы, чтобы почтительно проводить знакомой дорогой в
столовую господина министра.
В огромном, почти во всю стену, буфете резного черного дуба блестит
вычищенное серебро. На фоне буфета как-то теряется черноволосый, в черном
костюме, поджарый и элегантный молодой человек. Господин министр гладко
выбрит, темные глаза источают радушие. Он спешит встретить посла на пороге.
За украшенным цветочными гирляндами круглым столом над белоснежной
скатерью - коричневое пятно френча, бледное лицо с горящими глазами, ежик
волос. "Керенский уже ждет меня!" - с удовлетворением отмечает Бьюкенен.
Посол занимает свое излюбленное место - спиной к окну, - и поражается,
что два известных политика не додумались еще до того, чтобы самим скрыть
свое лицо в тени и наблюдать при этом каждое движение на лице партнера,
освещенном дневным светом.
Официанты в синих фраках и белых перчатках вносят кушанья. Никто не
удивляется изысканному меню. Ведь только рабочим и мелким служащим
недоступны из-за бешеных цен многие продукты. У купцов на складах есть все,
начиная от устриц и омаров, кончая лиможскими сырами и тропическими
фруктами. Три господина едят с аппетитом, но не забывают и главного -
серьезного разговора.
Министр-председатель, военный и морской министр Керенский просит посла
ускорить поставки тяжелой артиллерии и снарядов. Он высокопарно говорит, что
невыполнение их в назначенные сроки грозит замедлить ход операций русской
армии, напоминает о своей выдающейся роли в исполнении пожеланий союзников.
Посол не желает с ним дипломатничать. Бьюкенен прямо заявляет: его
страна вряд ли согласится исполнить эту просьбу, если не получит
уверенности, что Корнилов будет наделен всей полнотой власти для
восстановления дисциплины.
Керенский в ответ произносит бурную речь о политике Временного
правительства, направленной на сближение с союзниками. Терещенко словно
заворожен его словами, внимательно слушает.
А Керенский все говорит и говорит, слушает себя, и лицо его розовеет от
удовольствия.
Посол чистыми глазами смотрит на премьера. Улыбка его отражает вполне
определенную дозу восторга, словно и он заслушался "соловья русской
революции". Но думы о кандидате в диктаторы не оставляют его.
"Наверное, и Хор, и Нокс высоко ценят Колчака, как человека действия...
Есть еще и Савинков... Он, может быть, даже сильнее характером, чем
Корнилов. Нокс говорит, что этому эсеру-террористу недостает военного опыта,
хотя он теперь и управляет военным министерством от лица Керенского...
Савинков явно недопонимает важности возвращения к старым порядкам в армии,
чтобы она снова сделалась боеспособной... Жаль, что из Алексеева не вышло
диктатора. Он авторитетен у солдат, любим офицерами, тверд в отношениях с
политиками... Жаль... Но его придется убирать из России - хотя бы в военные
представители при союзных войсках во Франции, - чтобы не мешал здесь своим
авторитетом... Конечно, надо еще надавить на Керенского, чтобы передача
власти военному диктатору произошла тихо и мирно, словно поменялись всего
лишь министры... А то солдатские и рабочие массы вмешаются в игру, как
вмешались они в феврале, когда Львов обещал Мильнеру верхушечный переворот
всего за две недели, а вышло - уже почти полгода и никаких результатов!.."
Керенский умолк.
- Господин министр-председатель! - вытянув губы, басовито вступил в
разговор Бьюкенен. - Хочу напомнить вам о предложении генерала Корнилова
включить Петроград юридически в прифронтовую полосу. Как скоро собираетесь
вы сделать это и ввести тем самым в столице военное положение?
Настроение Керенского сразу стало тревожным. В упорстве Бьюкенена,
навязывавшего ему Корнилова, словно любимого племянника на теплое место,
почудилась опасность. Не случайно англичане так настаивают на выполнении
всех требований этого вздорного и хитрого генерала. Сначала Нокс твердил о
нем, теперь Бьюкенен... Сам Корнилов держится нахалом, он уверен в мощной
поддержке со стороны союзников... А если это так? Если союзники выдвигают на
роль Бонапарта именно этого генерала?! А кто мне поможет? Коновалов? Но он
сам убирает конкурентов - хочет услать в Финляндию генерал-губернатором
Некрасова, который посмел слишком выдвинуться.
Александр Федорович сделал вид, что увлечен едой, смакует нежную
форель, а сам напряженно думал о том, как ответить британскому послу, чтобы
не получилось слишком грубо, но поставило его на место.
Бас Бьюкенена продолжал рокотать. И словами, и голосом Бьюкенен выражал
недовольство слабостью Временного правительства, упрекал, что оно неспособно
преодолеть партийные разногласия и поставить великие требования войны выше
узко эгоистических интересов партий.
Керенский слушал теперь внимательно, и гнев поднимался в его душе.
Александр Федорович был уязвлен недооценкой его роли. С запальчивостью,
недостойной в разговоре с послом страны-кредитора и поставщика, он ответил,
что его правительство взяло задачу поддержания порядка в стране и не
намерено торговаться с Англией...
Терещенко пришел в ужас. Так говорить с послом Великобритании?! Сын
сахарозаводчика гражданской храбростью не отличался. Зато он знал закон
рынка: диктует свои условия тот, кто силен. Кто слаб - выполняет эти
условия. Поэтому Михаил Иванович позволил себе перебить собственного
премьера и не дал ему договорить даже фразы. Воспользовавшись правом
хозяина, он поднял выспренный тост за мужественных английских офицеров, кои
в русской Ставке помогают в борьбе против общего врага.
Керенский понял, что получил деликатную поддержку от своего министра.
Бьюкенен решил, что Терещенко выражает особую заботу о Корнилове.
...Завтрак заканчивался в пустых светских разговорах. Терещенко
заметил, что посол остался недоволен своей неофициальной встречей с
министром-председателем. Следовало как-то исправить положение. Ведь
недовольство Лондона могло перекинуться и на него, отнюдь не замешанного в
такие опасные дела, как высказывание собственного мнения. Терещенко очень
хотел сохранить свой пост.
...На следующий день послу Великобритании дверь в министерском подъезде
у Певческого моста отворял тот же швейцар. Тот же секретарь проводил
господина посла - на этот раз в кабинет министра. При появлении Бьюкенена
встали хозяин дома и носатый лысеющий, некрупный человек во френче цвета
хаки, в желтых, как у премьера, ботинках и таких же крагах. Это был Борис
Савинков, управляющий военным министерством. В милом разговоре оба заверили
сэра Джорджа, что Корнилову будет предоставлена полная свобода действий.


82. Минск - Могилев, начало августа 1917 года

Алексей Алексеевич Соколов внимательно изучал свежие московские газеты
с текстами речей на Государственном совещании, когда ему принесли телеграмму
из Могилева. Генерал-квартирмейстер Ставки Романовский вызывал его в главную
квартиру армии для доклада об итогах июньских и июльских наступательных
действий на фронте. Соколов удивился столь странной цели командировки - ведь
анализ стратегических вопросов входил в функцию главнокомандующего или
начальника штаба фронта. Однако распоряжение собрать необходимые материалы к
отходу ночного поезда отдал и стал готовиться к докладу. Газеты пришлось
отложить, ему уже стало ясно, что верховного главнокомандующего Лавра
Георгиевича Корнилова встречали в Москве не как защитника демократии и
Временного правительства, а скорее как будущего единоличного правителя
России. Не случайно на перроне Александровского вокзала при стечении народа
купчиха Морозова бухнулась перед ним на колени.
Утром генерал Соколов вместе с адъютантом вышел из вагона на станции
Могилев и не поверил своим глазам. По дебаркадеру прогуливались подтянутые
нижние чины корниловского полка с нашивками на рукавах, изображавшими щит с
черепом и костями, лихо козыряли офицерам с такими же нашивками...
Расхлябанности солдат, какой-то опущенности офицеров, характерных теперь для
всех гарнизонов, начиная со столичного, - здесь не оказалось и в помине.
"Ставка начинается с "батальона смерти"! Какая мрачная ирония войны!" -
подумалось Соколову.
Адъютант отправился к коменданту вокзала вызывать штабной автомобиль, а
Алексей вышел размяться на привокзальную площадь. Фасад приземистого
одноэтажного здания вокзала утратил свою прежнюю нарядность. Площадь и улица
стали грязнее, запущеннее. Лишь обильная зелень садов украшала город.
Множество торговок собрались на привокзальную площадь со своим нехитрым
товаром - яблоками, грушами, вишней, семечками...
Скоро приехал штабной "паккард". За короткую дорогу Соколов отметил
кое-какие многозначительные признаки. Эскадрон текинцев, любимого
кавалерийского полка Корнилова, гарцевал куда-то по главной улице. Кони были
хорошо вычищены, строй четок, всадники выглядели сытыми и довольными. Нижние
чины подтянуты, как и их офицеры. Алексей давно не видел столь бравого
войска. В Могилеве явно собиралась настоящая боевая сила.
Внешний вид Ставки за несколько месяцев, что Соколов здесь не бывал,
совсем не изменился. Только внутри здания все сделалось каким-то полинялым,
обветшавшим. Но полевой жандарм у двери выглядел молодцом. Он встал "во
фрунт" перед генералом, как в старые времена, и не уходил с дороги до тех
пор, пока ему не предъявили документы. Другие неуловимые детали также
говорили о том, что в Ставке что-то готовится.
Романовского, генерал-квартирмейстера штаба верховного
главнокомандующего, Соколов знал давно, со времен Николаевской академии. Он
высоко ценил принципиальность Ивана Павловича, демонстративно ушедшего из
Генерального штаба в знак протеста против просчетов и ошибок в подготовке
России к войне. Это был умный, образованный и храбрый офицер в расцвете
своих сил - ему было чуть более сорока лет.
Соколов поднялся на второй этаж, забрал портфель у адъютанта и
направился в кабинет Романовского. Генерала он застал за работой. После
взаимных приветствий Алексей приготовился вручить ему оперативные документы.
Но широколицый, коренастый Романовский небрежно махнул рукой, сказав: "Отдай
в Первое делопроизводство...", подошел к двери и запер ее, чтобы никто не
помешал разговору. Из этого Алексей понял, что беседа будет весьма
серьезной. Он без приглашения уселся в кресло, стоящее подле письменного
стола.
- Я давно вас знаю, Алексей Алексеевич, как выдающегося офицера... -
начал Романовский с комплемента, положив крупные руки на стол и весь
устремившись вперед. Алексей вскинул на него глаза. - И хочу привлечь к
спасению России! - с чувством, чуть картавя, продолжал Романовский. Алексей
иронически улыбнулся, но перебивать не стал.
- Оно сейчас в том, - заметив его улыбку, сразу посуровел генерал, -
чтобы железной рукой усмирить народную массу. Особенно солдатскую, ибо если
она начнет выполнять приказы, любой бунт и анархию будет легко подавить...
Соколов молча слушал. Он уже понял, зачем его так спешно вызывали: о
подготовке переворота Корниловым трещали все сороки по деревьям, а
Романовский был одним из самых близких людей к нынешнему главковерху.
- Рабочие и крестьяне, а теперь уже и масса солдат слепо идут за
большевиками, они перестали соблюдать порядок. Революционеры тащат Россию в
германское рабство. Если бы мы в июне и июле не применили против позорно
отступающих наших солдат пушки и пулеметы - немцы забрали бы уже Киев!..
- Иван Павлович, ведь революция спасла Россию от гнилого режима... -
спокойно возразил Алексей Алексеевич, - а без народа революции не бывает...
без народа - это заговор, мятеж, в лучшем случае - удачный переворот!
- Я вижу, вы марксистской теории научились!.. - съязвил Романовский. -
Уж не Ленина-Ульянова ли почитываете?!
- А хоть бы и так, - усмехнулся Соколов. - Почему не набраться
уму-разуму?
Романовский задохнулся от возмущения.
- Может быть, еще и жалкого адвокатишку Керенского защищать будете?!
- Успокойтесь, Иван Павлович! - спокойно сказал Соколов. - Этого
фигляра я презираю...
Романовский утер пот со лба. Он решил, что все-таки нашел в Соколове
единомышленника.
- Я вам расскажу, как офицерство срезало его лизоблюдов на
государственном совещании в Москве, я только что оттуда... Представляете,
Керенский сидит в особом кресле на сцене Большого театра, а за спиной его
стоят навытяжку два адъютанта в штаб-офицерских чинах, - делился свежей
историей генерал. - Так вся наша офицерская фракция направила к этим хлыщам
боевого полковника, он им и рявкнул: "Если вы парные часовые, то это уместно
только у трупа военного министра!.." А гвардейская молодежь вообще хотела
вызвать этих фендриков на дуэль.
- Интересна... - протянул Алексей. - И что же вы предлагаете мне?
Генерал Романовский откинулся на стуле и сложил руки на животе.
Помолчал, словно собираясь с мыслями. Соколов ждал.
- Лавр Георгиевич желает установить сильную власть и водворить
порядок... - начал он.
- Военная диктатура? - задал вопрос Алексей.
- Называйте как хотите, но беспомощное Временное правительство должно
уйти и освободить место для сильной личности...
"Это твой дурак Корнилов - сильная личность?" - хотел спросить Соколов,
но с юности привитая субординация удержала его от такого вопроса о верховном
главнокомандующем.
- ...которой может быть только верховный главнокомандующий,
располагающий силой армии, - докончил мысль Романовский. - Более того, я
могу вам открыть, что даже некоторые министры идут с нами рука об руку, -
продолжал он.
"Явно он имеет в виду Коновалова и Терещенко, ради которых и придумана
вся эта затея..." - подумал Соколов.
- Сейчас мы отбираем лучшие войска и боевых офицеров, чтобы идти
походом на Петроград, - открыл карты Романовский. - Я пригласил вас, чтобы
обсудить, какие части может отправить Западный фронт для поддержки корпуса
генерала Крымова?
"Ах вот, значит, кому поручено таскать каштаны из огня революции для
Лавра Георгиевича!" - иронически подумал Соколов. Он подался вперед,
посмотрел прямо в глаза Романовского.
- А почему вы думаете, что я примкну к заговору?
- Но ведь вы же против Керенского?! - удивился генерал.
- Против Керенского, - подтвердил Соколов, - но и против пролития крови
своего народа... А попытка установить диктатуру будет означать гражданскую
войну... Неужели вы этого не понимаете? Ведь за Корниловым окажется явное
меньшинство, даже в армии. И это меньшинство назовут контрреволюцией.
- А вы думаете, порядок установят Советы "собачьих и рачьих
депутатов"?! - повысил голос Романовский.
- Уж не господа ли Коноваловы и рябушинские?.. - сузил глаза Алексей. -
Ведь мы, офицерство, - частица народа... Особенно те из нас, кто не имеет
никакой собственности и живет лишь на жалованье...
- А вы, однако, обольшевичились, Алексей Алексеевич! - нахмурился
Романовский. - Видно, с вами не договориться... Но я думаю, что вы поступите
сообразно чести офицера?!
- Я могу возвращаться в Минск, ваше превосходительство? - перебил его
вопросом Соколов.
- Хоть сегодня, ваше превосходительство! - овладев собой, ответил
Романовский.
Алексей понял, что ему больше нечего делать в Ставке. Чтобы не сидеть
за одним столом с генералом Корниловым и корниловцами за обедом в отеле
"Бристоль", где по-прежиему отличалось хлебосольством офицерское собрание
чинов Ставки, он заказал билеты на вечерний поезд. Единственный, к кому
Алексей зашел поговорить о делах своего фронта, был Павел Александрович
Базаров. Полковник, казалось, знал все.
- Тебя уговорили? - поинтересовался он.
Соколов улыбнулся:
- Обругали большевиком!
- Смотри, как бы тебя не арестовали... - всерьез предупредил Базаров. -
Всем известно, что Деникин, Клембовский и кое-кто из других генералов тебе
руки не подает!
- Это я им не подаю! - нашелся Соколов, но ему стало не по себе.
- Мы сейчас стоим перед попыткой военного переворота, - угрюмо
высказался полковник. - Если Корнилов возьмет власть, то он разгонит все
совдепы, вычистит из правительства всех так называемых социалистов-эсеров,
меньшевиков и других... Но самое главное, Временное правительство тоже
считает необходимым введение диктатуры против большевиков. Керенский
предлагал Корнилову участвовать в директории из трех человек - он сам,
Корнилов и Савинков...
По старой дружбе я тебе открою кое-какие секреты... Уверен, что не
побежишь с ними к газетчикам, - устало улыбнулся Павел Александрович. -
Здесь, в Ставке, частенько бывают Гучков и Рябушинский. Видели у Корнилова и
бывшего секретаря Коновалова, а теперь комиссара Временного правительства
Полякова.
"Наш пострел везде поспел!" - подумал Алексей о Грише.
- Они хотят столкнуть лбами Корнилова и Керенского, вот и требуют для
Корнилова свободы действий якобы против большевиков. Но не только в
большевиках дело. Идет борьба за власть. Небезызвестный тебе Крымов -
кстати, большой друг Терещенко, - только что получил под командование Третий
конный корпус и вчера отправился из Ставки собирать его на Петроград.
Войскам ничего такого не будет сообщено. Им объяснят, что переброска
вызывается оперативными соображениями: борьбой с десантом немцев поблизости
от Петрограда. Даже дислокация составлена с учетом таких разговоров, Донская
дивизия займет район от устья Невы до Ораниенбаума, Уссурийская - от устья
до Сестрорецка, а Туземная - ее называют Дикой - разместится... - полковник
эффектно умолк и ехидно выпалил: - ...в Смольном!
Алексей подавленно молчал. Весь этот план означал реальную угрозу
революции.
Базаров продолжил рассказ. Он поведал, что, когда корпус Крымова
достигнет столицы и расположится в ней и на ближних подступах, Корнилов
заставит Временное правительство объявить о введении смертной казни и в
тылу, что неизбежно вызовет восстание большевиков. Тогда-то и будет пущено в
ход оружие. Сейчас ленинцы еще не готовы к вооруженному восстанию, но
положение может измениться. Станет труднее совладать с ними. Керенский сам
рвется в диктаторы. Но генералы его опередят... Болтуны в Мариинском дворце
немногого стоят. Корнилов же не задумается, чтобы сдать Ригу немцам, -
только бы напугать всю эту камарилью...
- Зачем ты мне все это рассказываешь? - нахмурил брови Соколов.
- Надоела вся эта чехарда главнокомандующих, словно министров перед
февралем... - зло ответил Павел Александрович. - Один Брусилов был настоящий
полководец, но он отказался от "чести" стать диктатором.
- Ты прав, Павел Александрович! - согласно кивнул Алексей. - Вся эта
возня и заговоры - омерзительны. С немцами не умеем воевать, а вот со своим
народом... По мне - лучше уж большевики в правительстве. Они по крайней мере
честнее и откровеннее. При таком состоянии солдат мы действительно не можем
воевать с немцами, впору сепаратный мир заключать...
- Откуда ты про это знаешь? - понизил голос до шепота Базаров. -
Действительно кое-какой зондаж Временного правительства в этом направлении
был, но это - строгий секрет...
- Если меня будут допрашивать в контрразведке, я тебя не выдам... -
пошутил Соколов. Он вспомнил рассказ Сухопарова о работе Керенского в
шпионской фирме Константина Шпана, о его подозрительных связях и понял, что
министр-председатель ведет какую-то свою крупную игру.
Помолчали, не желая углубляться в дебри политики. Кадровым офицерам
политические вопросы по-прежнему претили.
Поговорили о том о сем. С грузом тяжелых впечатлений отправлялся
Алексей Соколов назад, в штаб Западного фронта.


83. Минск, конец августа 1917 года

После позорной сдачи корниловцами Риги 21 августа события в штабах и в
войсках стали стремительно нарастать. В сердце Алексея Соколова падение Риги
отдалось острой болью. Его коллеги-генералы, оказывается, были способны на
массовое предательство ради контрреволюции - иначе нельзя было оценить те
преступные действия, которые совершались командованием на Рижском фронте.
Пять полнокровных корпусов и две бригады давно и уверенно держали оборону
против противника, но 14 июля по приказу Клембовского на левом берегу
Западной Двины без боя был сдан так называемый Икскюльский плацдарм, легко
удерживавшийся в течение двух лет. Главнокомандующему Северным фронтом и его
генералам, в том числе командиру 43-го корпуса Болдыреву, заранее было
известно не только время, но и место атаки германцев. Путаные приказания,
отсутствие плана, решимости, растяжка и разброс сил - все было направлено на
то, чтобы это бесполезное для германцев в стратегическом отношении
наступление стало серьезным политическим фактором угрозы революционному
Петрограду.
Только стойкость латышских стрелков помогла двум русским корпусам -
6-му и 2-му Сибирским избежать окружения. Германцам не удалось окружить и
уничтожить 12-ю армию. Ригу вполне можно было удержать, но во исполнение
директивы Корнилова Рига была оставлена.
25-го числа Третий конный корпус начал по приказу Корнилова движение на
Петроград. Одновременно в штаб Западного фронта поступило распоряжение
генерал-квартирмейстера Ставки Романовского о направлении в сторону
Петрограда самых боеспособных частей.
Начальник штаба Западного фронта генерал Духонин пригласил к себе
генерал-квартирмейстера Соколова. Маленький, серый генерал Николай
Николаевич Духонин, как это уже понял Соколов, был слаб телом и душой. В
первые дни войны он командовал полком, и случаю было угодно, чтобы на
редкость безвольный, даже трусливый человек сумел отличиться и был награжден
офицерским "Георгием". "Генеральская чехарда", устроенная после февраля
семнадцатого года, привела теперь Духонина в кресло начальника штаба
Западного фронта.
Алексей вошел в кабинет. Перед ним сидел щеголеватый человечек с
невыразительным лицом, франтовато закрученными усами, кончики которых были
нафиксатуарены. Сквозь пенсне без оправы блестели черные, близко посаженные
глаза. Аксельбанты на кителе свидетельствовали о причислении к Генеральному
штабу. Белый Георгиевский крестик на груди и красный - Владимира с мечами на
шее - дополняли его начальственный образ.
Тоненьким голоском он поздоровался второй раз за день с Соколовым и
протянул ему телеграмму с приказом о выделении самых боеспособных войск в
армию генерала Крымова.
- Когда же он стал командовать армией? - удивился Алексей Алексеевич.
Таким же дискантом Духонин отвечал, что Крымов собирает теперь армию, а
начальником Третьего конного корпуса назначен генерал Краснов. Его эшелоны
уже двинуты к Питеру.
- Дорогой мой Алексей Алексеевич! - взмолился Духонин. - Я на Западном
фронте человек новый - всего несколько дней как приступил... Войска еще
хорошо не знаю... Выберите, голубчик, понадежнее что-нибудь и прикажите