Иванов Алексей. Честь и долг

когда покидала его надолго. Отпуск, предоставленный ей Сикрет интеллидженс
сервис после успешно завершенной работы в Париже, подошел к концу. Кэтти
улыбнулась воспоминаниям: Париж есть Париж. Даже в военное время.
Очаровательные мужчины, теряющие голову от секса и красивых слов,
полулегальные роскошные рестораны для богатых людей, театры и балет, от
которого она всегда была без ума. Париж остался законодателем мод. И теперь,
когда юбки поползли вверх, Кэтти могла демонстрировать красивые ноги.
Что и говорить, она пожила там весело. А быть начеку и отдавать отчет
своим поступкам научила ее роль агентессы СИС.
Вчера ее вызвал адмирал Холл, который в краткой беседе сообщил, что она
направляется в Россию, в распоряжение полковника Нокса. Кэтти поняла, что
начинается новый этап служебной карьеры. Каким он будет? Что за человек,
которого ей придется вербовать? Молод или стар? Красив или уродлив?
В юности она выступала в варьете. Там ее и завербовали люди из СИС,
обратив внимание на красоту, ум, природные артистические данные Кэтти.
Сейчас, к тридцати годам, она сохранила стройность, зажигательность и
красоту молодости. Всегда склонная к авантюрным приключениям, она как будто
нашла себя в этой работе.
Никто не давал ей больше двадцати двух - двадцати трех лет. Огромные
серые глаза, белозубая обаятельная улыбка, постоянная жизнерадостность не
оставляли никого равнодушным. Ее долго изучали, прежде чем предложили
серьезную работу. Кэтти считала, что ей здорово повезло, и благодарила
судьбу за выпавшее ей счастье. Но в первый же день, когда ей разъяснили
методы работы, Кэтти поняла, что навсегда должна оставить мысль о настоящей
любви. Мечту о любви заменили деньги, комфорт, путешествия.
Иногда ее охватывало щемящее чувство одиночества. Но она быстро
справлялась с ним. У нее был сильный характер. Каждый раз, давая новое
задание, ей внушали, что поручение это крайней важности для блага Британской
империи. Это давало Кэтти стимул гордиться своей работой. Новое задание не
пугало ее. Она много слышала о России, но никогда не бывала в ней.
Летом она прочитала в газете "Тайме" о русском разведчике, бежавшем из
австро-венгерского плена. Он возвращался тогда кружным путем в Россию через
Лондон и был обласкан покойным лордом Китченером. Было бы интересно, если бы
судьба свела их. Если он и вправду такой, как о нем писали, то можно было бы
гордиться этим знакомством. Но если все русские - как этот разведчик, то
трудно будет работать с ними.
Ее мысли опять вернулись к Ноксу. Она очень уважала своего патрона и
привязалась к нему за несколько лет совместной работы до того, как он уехал
в Россию.
- Не поддавайся мимолетному чувству, не теряй рассудка, всегда помни,
что твой поклонник - это твой противник, - неоднократно наставлял ее Нокс. -
Тогда из тебя получится настоящий разведчик...
Вещи были уже собраны, и Кэтти ждала приезда кэба. Ей предстоял долгий
путь в неизвестную Россию.
В ожидании кэбмена Кэтти выглянула в окно и запечатлела в памяти два
ряда аккуратных домов с микроскопическими газонами перед ними, сквер с
полдюжиной вязов, детей, гуляющих с гувернантками...
На душе стало горько и больно, что она теперь долго не увидит всего
этого.


3. Могилев, ноябрь 1916 года

Утром, когда от дождя остались лишь нависшие мокрым свинцом небеса,
губернский город выглядел чуть веселее. Тренькали без нужды трамваи,
носились в разные стороны штабные моторы. Обыватели с дальних улиц чуть ли
не с раскрытыми от изумления ртами пугливо шатались по тротуарам.
Соколов пересек площадь и оказался вновь у дома губернского управления.
Другой, разбитной жандарм впустил его через знакомую уже калитку, снова
высокая лестница крыльца. Вестовые при входе приняли его шинель и фуражку,
по знакомой лестнице он поднялся на второй этаж. Алексей Алексеевич встретил
здесь много старых знакомых еще по Дворцовой площади, среди них - полковника
Скалона, ведущего делопроизводство вместе с Базаровым, полковника
Ассановича, бывшего военным агентом в Копенгагене, а теперь заведовавшего
Бюро печати Ставки. Почти всех, кого он видел здесь в кабинетах, Соколов не
только хорошо знал - был уверен во взаимной симпатии. Поэтому отбоя не было
от приглашений на обед в штабное собрание.
Но главным событием, которое ждало его, было переданное скороходом по
телефону приглашение прибыть на высочайший завтрак в 13 часов 15 минут,
форма одежды обыкновенная, при оружии.
Алексеев перенес из-за этого свидание с Соколовым на вечер. Он тоже
должен был идти на царский завтрак, хотя наштаверх, экономя свое время,
выговорил себе право посещать его через день, а не ежедневно, как хотел
монарх. Конечно, придворные немало изумились такому неблагоразумному
решению. Впрочем, они уже перестали удивляться отсутствию светскости у
начальника штаба царя Алексеев мог, например, брякнуть, отвечая на вопрос
царя, работает ли кто из штаба в его кабинете, когда он в отъезде: "Никак
нет, ваше величество! Он такой неуютный, неудобный!" Истинный царедворец
изогнулся бы в поклоне и проворковал что-то нежное вроде: "Как можно, ваше
величество, он для нас священен и неприкосновенен", но этот Алексеев! Что
ждать от мужлана?!
Михаил Васильевич предупредил Соколова, что следует надеть защитный
китель, ордена с мечами - упаси бог без них! - шашку без револьвера и
коричневую перчатку на левую руку. В час дня надо быть в доме царя.
Пошли они вместе. Парные наружные часовые у губернаторского дома
сделали "на караул" при виде генерал-адъютанта. Полковник назвал себя внизу
у скорохода, отметившего его в списке. Там же внизу стоял солдат сводного
пехотного полка в позе часового, но без оружия. Поднялись на второй этаж и
попали в небольшой зал, где уже толпились приближенные царя. Одну из стен
украшали парные портреты Александра III и Марии Федоровны в первые годы их
совместной жизни. Другим украшением зала служил рояль.
Многие бросились приветствовать Алексеева, и Соколов тактично отошел,
чтобы не мешать его беседам. Среди присутствовавших он узнал гофмаршала,
генерал-майора свиты Владю Долгорукова, князя и светского жуира,
флигель-адъютанта Нарышкина, графа Татищева, интимного друга царя, до войны
состоявшего от его имени при Вильгельме... Начальник конвоя Граббе, адмирал
Нилов - собутыльник царя, доктор Боткин стояли в группе с великими князьями
Сергеем Михайловичем и Георгием Михайловичем.
К Алексею почему-то подошел министр двора, тощий и рассыпающийся на
части граф Фредерикс, и принялся нудно рассказывать, что он состоит в
офицерских чинах 60 лет, в генеральских - 35 лет и 25 - министр его
величества. Что за верную службу он заслужил не только высшие ордена, но и
уникальные награды - портреты трех государей с бриллиантами - Александра II,
Александра III и нынешнего. Затем прижимистый старик поведал, что во
избежание похищения или потери бриллиантов из портретов он сделал у Фаберже
точную копию награды с фальшивыми камнями и носит теперь ее вместо
подлинной, запрятанной далеко и надежно.
- Каково?! - покрутил он хилой грудью с портретами на ней, словно
старая кокетка вырезом на платье.
После этой странной исповеди министр двора отошел и встал подле дверей,
ведущих в царские комнаты.
Алексеев оторвался от своих великосветских почитателей и вновь подошел
к Соколову. Но не тут-то было. Какой-то свитский генерал, худощавый,
высокого роста, но с узкой низкой талией, с лысиной на продолговатой голове
и в отличие от других свитских голобритый - без усов и бороды, подошел к
наштаверху и мило поздоровался с ним. Алексеев представил ему Соколова, а
когда генерал в казачьем бешмете отошел, тихо шепнул полковнику: "Это брат
царя, великий князь Михаил Александрович!"
С особым любопытством посмотрел Алексей вслед великому князю, вспомнив
сразу слухи, ходившие в Петрограде в офицерской среде о том, что кое-кто
прочит Михаила Александровича за его либеральные, чуть ли не демократические
взгляды в конституционные монархи взамен Николая и Александры.
Когда из столовой вышел маленького росточка дворцовый комендант
Воейков, зять Фредерикса, и по-приятельски кивнул снизу вверх долговязым
великим князьям, которых он, очевидно, уже сегодня видел, общество без
особого чинопочитания стало разбиваться на две шеренги. Воейков обошел всех,
поздоровался и с Соколовым.
Бесшумно растворились двери, у которых стоял Фредерикс, все смолкло, и
появился царь. Он был в форме Ширванского полка - в суконной рубахе, брюках
защитного цвета и в сапогах с красными отворотами.
Соколов в своей шеренге был восьмым. Царь сначала переговорил с Сергеем
и Георгием Михайловичами, стоявшими ближе, затем двинулся вдоль строя.
Пока царь не спеша приближался к нему, Алексей мог близко рассмотреть
того, кому присягал, словно Отечеству, "не щадить живота своего". Николай
Александрович Романов не вышел ростом и статью. Довольно правильные черты
лица его нельзя назвать красивыми, а желто-табачный цвет бороды и усов с
рыжиной выглядели просто крестьянскими. Довольно толстый нос, а голубые
невыразительные глаза, лишенные интереса и мысли, казались просто каменными.
В душе у полковника Соколова не шевельнулось ничего святого, не
поднялось трепетного волнения, когда самодержец подошел к нему. Алексей
поймал себя на мысли, что он уже иначе, чем четыре года назад, когда впервые
представлялся ему, смотрит на этого человека.
"Вот я и лишился иллюзий!" - отметил мысленно Алексей, внешне еще
больше подтянувшись и браво выпятив грудь с многочисленными военными
наградами.
Царь остановился подле полковника, в каменных его глазах можно было
уловить вопрос.
- Помощник генерал-квартирмейстера штаба Западного фронта полковник
Соколов! - отрапортовал Алексей Алексеевич.
- Помню, гусар, тебя и твою победу на конкур-иппике в двенадцатом году,
- сказал царь с глупой улыбкой. Или она только показалась такой Алексею
теперь? Громадные длинные брови Николая еще больше поднялись в вопросе:
- А где знаки ордена Белого Орла, который я тебе пожаловал тому два
месяца назад за храбрость? - уставился он на ордена Соколова.
Алексей не ожидал такого поворота, но нашелся и сказал истинную правду:
- Ваше императорское величество, знаки ордена купить я не посмел, а
казенные еще не прислали!..
Царь полуобернулся к Фредериксу, следовавшему за ним по пятам:
- Распорядитесь!
И затем, без перехода, вновь поднял глаза на рослого Соколова:
- Поздравляю тебя генерал-майором!
Соколова точно молния ударила, он онемел. Мгновение длилось вечность,
пока Алексей пытался вспомнить какую-либо формулу благодарности. Наконец
застрявшие в памяти откуда-то слова: "Повергаю глубокую благодарность за
высокомилостивую оценку моей работы!" - вырвались из его уст.
Государь, казалось, и не ждал их. Он подал наконец свою руку, слабо
ответил на пожатие Соколова и перешел к французскому представителю при
штаб-квартире российской армии, однорукому генералу По.
Фредерикс тоже поздравил Соколова. Только теперь Алексей понял, что
имел в виду старая развалина, когда столь долго плел что-то об орденах и
наградах. Министр намекал на то, что Соколов мог бы и сам купить знаки
ордена, коль скоро о награждении было объявлено, а не ждать, когда они
поступят к нему за казенный счет.
Шествие царя вдоль строя продолжалось. Гофмаршал князь Долгоруков шел
за министром двора и указывал по карточке, которая белела у него в руках,
кому куда сесть. Место царя отмечено в ней красными чернилами, словно
кровью.
Соколов еще не пришел в себя от неожиданности, как оказался за столом
между двумя генералами, судя по свитским вензелям, членами императорской
фамилии.
Сложные чувства бурлили в его душе. Конечно, это была радость, ибо
какой солдат не мечтает стать генералом. Он давно уже понял, что присягал на
верность Отечеству, а не лично царю, но элементарное чувство человеческой
благодарности оттеснило на время убеждение, что император - просто
ничтожество, неспособное не только руководить огромным и великим
государством и его народами, но не поднимается своим уровнем мышления выше
батальонного полковника Преображенского полка. Вместе с жалостью к России,
имевшей во главе этого упрямого и недалекого солдафона, испытывавшего
вредное влияние жены, недобросовестных советчиков, покровительствовавшего
разным проходимцам, звучала еще в душе Алексея привычная нота послушания
начальникам, нота верности долгу, верности символам государственной власти -
знамени, гербу, гимну... Соколов сознавал, что он служит в армии хотя и
формально, но предводительствуемой этим лицом, в его руках сосредоточена
огромная самодержавная власть, символом которой он является в глазах 150
миллионов своих подданных.
Соседи по столу не донимали новоиспеченного генерала вниманием, а он
сам, боясь нарушить придворный этикет, не сказал им ни слова, лишь
механически отмечал атрибуты царского завтрака. Его смущали вина, наливаемые
лакеями в солдатской форме в четыре серебряные с позолотой стопки, стоявшие
у каждого прибора. Скрывая чувства, бушевавшие в его душе, Алексей
остерегался много пить вина, опасаясь сделаться излишне разговорчивым. Он с
нетерпением дожидался окончания завтрака, боясь, что царь или кто-либо еще
вновь обратит внимание на него. Однако "августейший" хозяин, по правую руку
от которого сидел Алексеев, а слева - великий князь Михаил, бесконечно
моловший какой-то гвардейский анекдот, слава богу, больше и не посмотрел на
Соколова.
Через час с четвертью завтрак закончился, все закурили. Царь первым
встал из-за стола, перекрестился и вышел в зал, за ним вышли все и снова
стали, как до завтрака. Николай поговорил еще о чем-то с великими князьями,
обошел всех, подавая руку, и отправился в кабинет, сделав общий поклон.
Алексеев взял под руку Соколова и, поклонившись Воейкову, направился с
ним вниз по лестнице.
- Пойдем ко мне, я приготовил для тебя новые погоны... - шепнул он на
ухо Соколову.


4. Цюрих, конец октября 1916 года

Осень в старинном городе на берегу Цюрихского озера мягка и тепла.
Солнце еще греет вовсю, река Лиммат плавно катит свои воды из озера, не надо
тепло одеваться, даже когда идешь на гору, близкую к городу, - Цюрихберг -
ведь она всего каких-то 679 метров над уровнем моря.
В воскресенье город Цюрих, раскинувшийся между сверкающими белизной
Альпами и голубизной вод, вытянувшихся, словно брошенный сарацинский меч, у
их подножия, особенно красив. Будничная сутолока финансового, промышленного,
студенческого центра затихает. Почти в безмолвии и безлюдье, нарушаемом лишь
треньканьем редких трамваев, идущих по воскресному расписанию, и по
полуденным звоном колоколов, призывающих прихожан на молитву, на первый план
выступают громады исторических зданий. Гросмюнстер, Большой собор XI
столетия с двумя колокольнями, старинный Мюнстерский мост... Он ведет к
святая святых почти для каждого швейцарца - к Бирже, где рядом
Фрауенмюнстеркирхе - церковь женского собора с ее знаменитыми стенами и
колокольней, возведенными в XII веке... Большой город на правом берегу реки
Лиммат с его извилистыми, кривыми и узкими средневековыми улочками,
застроенными так, что верхний этаж дома выступает над нижним, почти совсем
перекрывает путь солнечным лучам. А от их отсутствия - сырость и зловоние,
плесень на древних бревнах...
Знакомые, не спеша идущие в такой прекрасный осенний день на прогулку,
при встрече друг с другом на улице вежливо в знак приветствия поднимают свой
котелок или шляпу...
Шляпу снимали и перед известным русским эмигрантом Владимиром и его
женой Надеждой Ульяновыми, которых знал каждый социал-демократ Цюриха.
Ульяновы спешили из Большого города, чтобы ехать к другим русским эмигрантам
- Харитоновым - и вместе подняться в лес на Цюрихберге.
Бодрый и энергичный Владимир Ильич, одетый в неизменное демисезонное
пальто, крепкие горные башмаки и мягкое кепи, бережно поддерживал под руку
Надежду Константиновну. Он был рад свободному дню и очень хорошо умел
использовать для отдыха от напряженной работы редкие часы прогулок. Надежда
Константиновна, еще не совсем оправившаяся от болезни и угнетенная стойким
эмигрантским безденежьем, но улыбающаяся и расцветшая от возможности побыть
с Володей почти целый день рядом, без дела, без книг, переписки, рефератов и
подготовительных записей; они вышли на конечной остановке трамвая. Здесь, в
новом отдаленном предместье, их под большим каштаном уже ожидали товарищи по
эмиграции - Раиса Борисовна Харитонова и ее муж, Михаил Михайлович.
Харитоновы так же долго, как и Ульяновы, жили в эмиграции. Раиса
вступила в партию в 1905 году, в том же году участвовала в революции в
Николаеве, была арестована и в 1907 году вынуждена была уехать за рубеж. В
Германии и Швейцарии она работала швеей на фабриках, активно участвовала в
рабочем и женском движении, была членом цюрихской секции большевиков.
"Ильичи", как называли Ульяновых Харитоновы, очень ценили Раису, ее остро
классовый подход к жизни и революционный опыт. Михаил Михайлович был тоже
большевиком, добрым и славным человеком. Он с удовольствием выполнял
поручения Владимира Ильича.
Минута на приветствия, и вот уже пологая, извилистая дорога-тропа мимо
красивых, аккуратных и ухоженных коттеджей, живописно пристроившихся к
склону горы, ведет Ульяновых и Харитоновых вверх, к лугам и зарослям пышной
южной сосны на вершине Цюрихберга. Впереди, как всегда, Надежда
Константиновна, стройная и легкая, несмотря на свои сорок семь и болезни,
шагала в ногу с тридцатилетней Раисой.
Владимир Ильич и Михаил сзади, полной грудью вдыхая воздух, напоенный
сладковатым, почти одеколонным ароматом сосны.
- Надежда Константиновна, - в который раз уговаривала Раиса, - может
быть, все-таки согласитесь переехать к нам из вашего мрачного и шумного
Большого города? Ведь и улицы там - в гору и с горы, кривые, в полдень света
не увидишь... А у нас совсем свободна светлая и тихая комната... Вот только
на трамвае в центр ехать надо, а так - все удобно...
- Спасибо, Раечка, - с доброй, немного страдальческой улыбкой
отказывалась Крупская, - хорошую вы нам комнату предлагаете, уютную,
прекрасную... Но ведь нам надо жить поближе к библиотекам. Во-вторых, нам
хочется жить в швейцарской рабочей семье, чтобы поближе видеть и хорошенько
понять, как и чем живут здесь рабочие... А в-третьих, людей к нам много
ходит - практически все большевики, что в Цюрих попадают, да и множество
социал-демократов - все к нам... В центре принимать их удобнее, там много
маленьких кафе, ресторанчиков дешевых... Потом учтите - у нас и
корреспонденция большая, по многу раз придется почтальону к вам на четвертый
этаж залезать - глядишь, и забастовку объявит... Словом, беспокойство вам!..
- Что вы! - горячо отозвалась Раиса. - Мы только рады будем...
- Не хотела я, но придется еще один аргумент привести, - с извиняющейся
улыбкой взяла спутницу за локоть Надежда Константиновна. - Ведь Ильич прибыл
из Австрии в Швейцарию как политический эмигрант, по специальному разрешению
швейцарского правительства. Он находится под особым наблюдением швейцарской
полиции, и ему полезнее поселиться в семье швейцарца, нежели русских
эмигрантов... Для вас это тоже лучше, - тактично объяснила Надежда
Константиновна. - Давайте я вам расскажу, как мы жили здесь у некой фрау
Прелог... Весьма, весьма любопытны некоторые черты цюрихского "дна", с
которыми мы в этом пансионе познакомились...
Харитонов старался идти в ногу с Ильичем - это помогало ему ловить
каждое слово спутника, успевавшего не только говорить, но и зорко оглядывать
окрестности - обширные луга, полные ароматных трав и душистых осенних
цветов.
- Владимир Ильич, - спрашивал Харитонов, - не привлекли ли ваше
внимание статьи и заметки из "Бернер тагвахт" одиннадцатого, тринадцатого и
четырнадцатого сего месяца? Это о сепаратном мире?..
- Вы имеете в виду сообщение "Подготовка сепаратного мира", передовую
"Слухи о мире" и заметку "К сепаратному миру"? - спросил Ильич. - Не только
привлекли, но и дали повод для размышлений!
- А разве возможен сейчас сепаратный мир, Владимир Ильич? - удивился
Харитонов. - Ведь говорят, российское посольство в Берне выступило с
решительным опровержением, а французы приписали распространение подобных
слухов тому, что "немец гадит"!
- Разумеется, - хмыкнул Владимир Ильич, - возможен обман и со стороны
России, которая не может признаться в ведении переговоров о сепаратном мире.
Да и Германия может обмануть, попытаться рассорить Россию с Англией
независимо от того, ведутся ли переговоры и насколько успешно.
Тема увлекла Ильича, его глаза сильнее заискрились, ему было интересно
вслух высказать мысли, "проговорить" их перед тем, как они лягут на бумагу и
превратятся в стройную статью или книгу.
- Чтобы разобраться в вопросе о сепаратном мире, дорогой Михаил
Михалыч, мы должны исходить не из слухов и сообщений о том, что происходит
теперь в Швейцарии. Факт переговоров доказательно установить невозможно. А
исходить нужно только из непреоборимо установленных фактов политики. Война
порождена империалистическими отношениями между великими державами. То есть
- борьбой за раздел добычи, за то, кому скушать такие-то колонии и мелкие
государства. Причем на первом месте в этой войне стоят два столкновения.
Ильич выделил слово "два" и продолжал, видя в Харитонове внимательного
слушателя:
- Первое - между Англией и Германией. Второе - между Германией и
Россией. Эти три великие державы, эти три великих разбойника на большой
дороге являются главными величинами в настоящей войне, остальные -
несамостоятельные союзники...
Харитонову хотелось бы спросить, а как же Франция? Но он не захотел
прерывать Ильича.
Ульянов чуть помедлил, его мысль работала стремительно, пропуская
детали, которые не нужны были единомышленнику.
- Наряду со столкновением разбойничьих "интересов" России и Германии
существует не менее, если не более глубокое столкновение между Россией и
Англией. Задача империалистской политики России, определяемая вековым
соперничеством и объективным международным соотношением великих держав,
может быть кратко выражена так: при помощи Англии и Франции разбить Германию
в Европе, чтобы ограбить Австрию (отнять у нее Галицию) и Турцию (отнять
Армению и особенно Константинополь!). А затем при помощи Японии и той же
Германии разбить Англию в Азии, чтобы отнять всю Персию, довести до конца
раздел Китая и так далее...
Харитонову сразу стала ясна суть многих исторических процессов,
протекающих у него на глазах.
Широкая прежде тропа сузилась, и Харитонов видел, как крутила головой
его жена, и понимал, что Раисе очень хотелось бы идти рядом с ними и слышать
то, о чем так страстно говорит Ильич. Она старалась слушать и Крупскую, и
одним ухом - Ульянова. Владимир Ильич лукаво поглядывал на Надежду
Константиновну, которая, видимо, уже слышала или читала это. Она знала, что
теперь Ленин оттачивает свой анализ до предельной ясности и убедительности.
- И к завоеванию Константинополя, и к завоеванию все большей части Азии
царизм стремится веками. И тут сильнейшим его врагом долгое время была
Англия.
Разумеется, Ленин не мог удержаться от того, чтобы не нанести удар по
"оборонцам".
- Нестерпимо слушать "социалистов", толкующих о "защите отечества" или
о "спасении страны", как это делает Чхеидзе. Нестерпимо слушать Каутского и
компанию, толкующих о демократическом мире, будто не знают, что заключить
его теперешние и вообще буржуазные правительства не могут. Все они опутаны
сетью тайных договоров между собой, со своими союзниками и против своих
союзников, причем содержание этих тайных договоров не случайно, не только
"злой волей" определено, а зависит от всего хода и развития империалистской
внешней политики.
- Война есть продолжение политики, - четко сформулировал Ильич давно
выношенную мысль. - И политика тоже "продолжается" во время войны!..
Слушателю доставляло наслаждение следить за ходом ленинской мысли. Он
как бы приобщался к великому в политике, начинал думать вместе с Лениным,
впитывая силу его железной логики. Ему радостно было гореть в том могучем
революционном пламени, которое источал Ильич и которым он воспламенял своих
соратников.
- Царизм жаждет отнять всю Польшу у Германии и Австрии! Но хватит ли
силы? И позволит ли Англия? - с убийственным сарказмом говорил Ленин. -
Отнять Константинополь и проливы! Добить и раздробить Австрию! Но хватит ли
силы? Позволит ли Англия?..
Если нельзя взять большего в Европе, тогда возьмем, что можно! -
продолжал свой анализ Ленин. - Англия "нам" сейчас ничего дать не может.
Германия нам даст, возможно, и Курляндию, и часть Польши назад, и, наверное,
Восточную Галицию...
Тропа сделалась совсем узкой: два человека еле могли идти рядом.
Хорошо, что все движение по ней сейчас направлялось в гору, туда, где на
вершине среди сосновых ветвей заблистали стекла террасы безалкогольного
ресторанчика. Маленькие группы жителей Цюриха, обычно семейные, неторопливо