Страница:
поднимались в гору. Дети резвились, взрослые шли чинно и степенно. По их
виду нельзя было определить социальное положение, ибо и рабочий класс и
мелкая буржуазия одевались одинаково.
Ильич продолжал убежденно высказывать свои доводы, справедливость
которых спустя год-два полностью подтвердили документы из тайных архивов.
- Вполне возможно, - неожиданно ровным тоном, словно профессор на
кафедре, сказал Ильич, - что мы завтра или послезавтра проснемся и получим
манифест трех монархов: "Внимая голосу возлюбленных народов, решили мы
осчастливить их благами мира, установить перемирие и созвать общеевропейский
конгресс мира..." - Задумчиво прошел несколько шагов и как бы подвел итоги:
- Каков бы ни был исход данной войны, окажутся правы те, кто говорил, что
единственный социалистический выход из нее возможен в виде гражданской войны
пролетариата за социализм. Окажутся правы те русские социал-демократы,
которые говорили, что поражение царизма, полный военный разгром его есть
меньшее зло "во всяком случае". Ибо история никогда не стоит на месте, она
идет вперед и во время теперешней войны; и если вперед, к социализму,
пролетариат Европы не сможет перейти теперь, то вперед, к демократии,
Восточная Европа и Азия пошли бы семимильными шагами только в случае полного
военного разгрома царизма.
Надежда Константиновна, Раиса и Михаил шли, словно завороженные силой
ленинской мысли. Все прелести швейцарской природы, расстилавшийся внизу
мирный, нейтральный город - красивые и уютные обиталища сытых буржуа,
невидные из такой дали трущобы полуголодного пролетариата, голубизна вод и
небес - все померкло перед главным вопросом - война и социализм, о которых
говорил Владимир Ильич.
Непривычная ходьба вверх по узкой каменистой тропинке в тяжелых горных
башмаках разрумянила лица и вызвала жажду. Кстати оказался ресторанчик, где
Ульяновы и Харитоновы во время прогулок выпивали по стакану воды и покупали
дешевый швейцарский шоколад с орехами. Так называемая "голубая" плитка
стоила здесь, в нейтральной богатой стране, всего пятнадцать сантимов. Для
эмигрантов, считавших в своем тощем бюджете каждый сантим, шоколад был
отнюдь не лакомством, а весьма калорийным питанием.
Из зарослей мягкой южной сосны, покрывших макушку Цюрихберга,
открывался чудесный вид на город и озеро. Беззвучно бежит внизу трамвайчик,
люди почти не видны, дома и кирки стоят словно игрушечные, а над всем
горизонтом господствуют белоснежные вершины Бернского Оберланда, Юры,
Шварцвальда, словно отделяя своей изломанной сияющей полосой зелень земли от
голубизны ясного неба.
Здесь, на вершине горы, Ульяновы и Харитоновы обычно расходились в
разные стороны. Владимир Ильич и Надежда Константиновна имели свои
излюбленные уголки, и Раиса с Михаилом старались не нарушать покоя
"Ильичей".
Но сегодня Михаилу не хотелось расставаться.
- Владимир Ильич, а что вы думаете в связи с сепаратным миром о поляках
и других нациях, борющихся за самоопределение? Ведь это, очевидно, один из
основных вопросов социалистической революции...
Ильич остановился, чтобы перевести дух, он был готов развивать свои
мысли, но вмешалась Раиса Борисовна:
- Миша, ты не даешь Владимиру Ильичу отвлечься от его повседневной
работы! Перестань приставать со своими вопросами!
- Что вы! Что вы! - предостерегающе всплеснула руками Надежда
Константиновна. - Вы же знаете, как любит Владимир Ильич проверять свои
мысли в любой аудитории - и в кружке, где полдюжины человек, и перед сотней
рабочих и партийцев... Не беспокойтесь, вопросы Миши - особенно о
самоопределении - это оселок, на котором Ильич оттачивает умение подходить к
демократическим требованиям вообще...
- Да! Да! И еще раз - да! - весело и озорно заблестел глазами Ильич. -
Если вы встаете на позиции самоопределения наций, как одной из форм
демократии, значит - вы социалист и большевик! Если нет - извольте идти к
оппортунистам, смотрите назад, а не вперед! Обращайте тогда свои взоры на
Англию, Францию, Германию, Италию, то есть на те страны, где
национально-освободительное движение лежит в прошлом, а не на Восток, Азию,
Африку, колонии, где это движение лежит в настоящем и будущем...
- Давайте лучше смотреть сейчас на Цюрихское озеро! - шутливо
предложила Надежда Константиновна. - Как оно красиво!
- Великолепно! - подтвердил Владимир Ильич. И в раздумье добавил: -
Сколько же нам осталось жить на его берегах?..
5. Могилев, начало декабря 1916 года
Соколов убыл из Ставки к месту службы через два дня после того, как
Алексеев неожиданно получил от царя "отпуск для лечения" и, недоумевающий
этой "милостью", отправился в Крым.
В тишине и уюте отдельного купе, которое полагалось генералу, под
ритмический стук колес Соколову думалось особенно хорошо. Он снова и снова
вспоминал разговоры в Ставке с Базаровым, Ассановичем, Скалоном, беседу с
Алексеевым и встречу с Гурко, в которой исправляющий должность наштаверха
явно чего-то не договаривал. Поезд мчал Алексея через присыпанные снегом
леса, болота и поля Белыя России в Минск. Казалось бы - самое время было
продумать многие вопросы, связанные с Западным фронтом, выяснившиеся в
Ставке, но память не отпускала от себя то тревожное предчувствие огромных
событий, которое еще больше усилилось от краткого, пятидневного пребывания в
Могилеве. Это ожидание грандиозного переворота отодвинуло радость от
получения генеральского чина и назначения на крупную штабную должность,
которая не только давала известную власть и влияние, но и значительно
расширяла видение панорамы событий.
Факты и недомолвки, слухи, которые он услышал в штаб-квартире армии,
следовало обдумать. Базаров явно намекал на свое участие в тайном обществе
типа декабристского и весьма осторожно зондировал согласие Соколова на
присоединение. В какой-то момент Алексею Алексеевичу даже показалось, что за
этим приглашением маячит фигура самого начальника штаба верховного
главнокомандующего, но он тогда отбросил эту мысль - уж очень верноподданно
выступали в беседе с ним Алексеев и Гурко. Теперь же ему припомнилась и
хитринка под насупленными бровями мужиковатого генерал-адъютанта, прочимого
в военные диктаторы. Всплыли в памяти и другие приметы.
Надо было сопоставить все накопившееся за последние недели и определить
свою позицию. Он всегда хотел иметь свою точку зрения даже по менее важным
вопросам, чем этот, а не шарахаться из стороны в сторону.
Ясно, что ходившие в Петрограде в среде офицерства слухи о заговоре
военной верхушки против бездарного царя и его камарильи имели почву под
собой. В одном из первых разговоров Базаров сказал, что многие в Ставке и
Петрограде прочат Алексеева в военные диктаторы при малолетнем царе Алексее
Николаевиче и регенте великом князе Михаиле Александровиче. Намекнул и о
возможности того, что царь и наследник вместе с императрицей Александрой
Федоровной будут схвачены офицерами на одном из глухих перегонов Могилев -
Царское Село и на броненосце вывезены куда-нибудь за границу, чтобы
освободить трон для Михаила. Не исключается также, что на роль государя всея
Руси может претендовать дядя царя, великий князь Николай Николаевич. Он
продолжал оставаться популярным в армии и гвардии, несмотря на бездарные
поражения в начале войны, когда он был верховным. Надеялись и на конституцию
на манер английской.
"Любопытно, - размышлял Алексей, - для кого выйдет толк из зреющего в
Ставке заговора - для отдельных групп борющихся или для всей страны, и
дворцовый переворот послужит детонатором народной революции?" А что она
неизбежна - в этом его убеждал старинный друг, инженер Михаил Сенин, давно
примкнувший к большевикам. Недавно, в бытность свою в Петрограде, Соколов
виделся с Сениным - тот работает сейчас на меднокотельном заводе
"Лангензипен и Кo" - и они долго говорили о будущем России.
Небывалый размах забастовок, когда лишь в одном октябре в Петрограде
бастовало 180 тысяч рабочих, указывал на подъем революционных настроений. По
службе в Генеральном штабе Соколов знал и о брожении в действующей армии и
запасных частях, стоящих в разных городах империи. И вот теперь - почти
прямое приглашение его самого к участию в заговоре против царя...
По-видимому, очень развернутом.
Базаров рассказывал, что связь думских оппозиционеров с офицерством
существовала давно. Еще после японской войны Александр Иванович Гучков
образовал кружок, в состав которого вошли Савич, Крупенский, граф Бобринский
и представители офицерства во главе с генералом Гурко. Примыкал к кружку и
генерал Поливанов.
Базаров даже показал коллеге две телеграммы, хранившиеся им в особой
папке. В первой Гучков телеграфировал начальнику штаба: "...Крайне
необходимо переговорить с вами, сделать вам доклад о всех сторонах
деятельности Центрального военно-промышленного комитета и получить важные
для комитета ваши указания. Рассчитываю в ближайшее время приехать к вам, но
легкие осложнения в ходе болезни мешают мне приехать скоро. Разрешите моему
заместителю, члену Государственной думы Александру Ивановичу Коновалову,
который отлично ведет дело, приехать к вам в ближайшие дни для ознакомления
вас с положением дел и получения ваших указаний". В тот же день Алексеев
ответил ему: "Буду очень рад. Лучше, если возможно, на этой неделе, после
четверга или в начале следующей".
Среди участников конспирации он называл такие "лучшие" умы среди
военных, как Брусилов, Гурко, Крымов, Корнилов, Колчак... Он говорил, что
лишение свободы Николая совсем не сложное дело. Это даже не обязательно
делать в Ставке. Достаточно захватить его врасплох, властно предъявить
ультиматум, чтобы он исполнил все. Особенно если ему будет неясна участь его
сына, которого он любит, пожалуй, единственно из всех своих близких самой
преданной любовью. Но нужна уверенность, что те, кто пойдет на эту акцию,
встретят полную поддержку офицерства. Такой переворот, полагают заговорщики,
будет удачной формой предупреждения народного движения, новой пугачевщины.
Поэтому нижних чинов ни в коем случае нельзя втягивать в политику. И этим,
дескать, нынешние конфиденты отличаются от их предшественников -
декабристов, которые вывели на площадь войска...
При воспоминании об этом сравнении Алексей мрачно усмехнулся. Он
поставил бы нынешних мятежников в армии на одну доску скорее с убийцами
Павла Первого, а не декабристами.
Эта попытка ограничить, связать Николая по рукам и ногам все более и
более казалась Соколову какой-то новомодной игрой. Хороши кадеты и
"общественность", вдохновляющие подобную выдумку. Они смертельно боятся и
ненавидят свой народ. Хоть Гучков и писал Алексееву - и это тоже знал
Базаров: "Наши способы обоюдоостры и, при повышенном настроении народных
масс, особенно рабочих масс, могут послужить первой искрой пожара, размеры
которого никто не может ни предвидеть, ни локализовать", - на самом деле
планы заговорщиков такой перспективы явно не предусматривают.
Соколов знал, что снабжение столицы сознательно дезорганизуется и
военно-промышленными комитетами и земгором, во главе которых стояли эти же
конспираторы: Гучков, Коновалов, Львов, Терещенко. Он был уверен, что весь
так называемый "Прогрессивный блок" в Государственной думе также был замешан
в заговоре против Николая Романова. Все тот же всезнающий Базаров говорил
ему, что военный эксперт Думы полковник Энгельгард уже давно установил связь
с генералом Гурко через его брата, члена думской комиссии по обороне.
"Ну и широко же раскинули они свои сети, - думалось Алексею. - Но ради
чего они хотят заменить Николая Романова Михаилом Романовым? Наверное, чтобы
властвовать самим и продолжать эту войну, которая опостылела и солдатам, и
рабочим, и крестьянам?.. И хотя сейчас будущий военный диктатор Алексеев и
все, кто заодно с ним, фактически проигрывают кампанию за кампанией для
компрометации режима, взяв власть в свои руки, они будут воевать до
победного конца, выгодного гучковым, коноваловым, терещенкам и
энгельгардам...
А где стоишь ты? - спросил себя Соколов. - На чьей стороне твоя шпага,
офицер? Ведь ты присягал царю и Отечеству? Тогда почему сейчас, когда тебе
твои товарищи говорят, что они составили заговор против монарха, ты не
вступил с ними в борьбу и не отдал жизнь за царя? От страха? Или от
соучастия с ними?"
Тяжелый камень лежал на душе у Алексея. Еще несколько лет назад он
смело ринулся бы на изменников, предупредил бы царя, встал бы за него
горой... Что же сковало его волю, его решительность теперь? Может быть,
следует примкнуть к тем, кто хочет этих перемен? Ведь они тоже присягали
царю, верховному главнокомандующему, но хотят убрать его, как помеху, с пути
России.
И снова Алексей вспомнил ночь перед казнью в австрийской военной
тюрьме. Уже тогда он пришел к выводу: его присяга была клятвой на верность
Отечеству, родному народу, частичкой которого он был и будет, но не
человеку, пославшему на убой миллионы людей. Сейчас этот вывод снова
утвердился. Он не с царем, но и не с заговорщиками. Ведь они хотят убрать
одного и заменить его другим, оставив нетронутыми все корни, из которых
растут Зло, Тщеславие, Зависть. Он не станет на сторону самодержавной
власти, олицетворенной рыжеватым полковником с каменными глазами. Но он и не
будет с теми, кто решил вместо полковника посадить на трон кавалерийского
генерала* и вершить все по-прежнему под прикрытием конституции. Одну такую
конституцию - Октябрьский манифест 1906 года - Соколов хорошо помнил.
______________
* Великий князь Михаил Александрович, брат царя, служил на Юго-Западном
фронте в должности командира кавалерийского корпуса. В начале января 1917
года назначен генерал-инспектором кавалерии.
Он уже знал, что самодержавию удалось задушить революцию, потому что
армия в ту пору не была с народом.
Теперь против самодержавия была не только верхушка армии. Вся масса
организованных и вооруженных людей кипела и бурлила, тяготилась войной и
безысходностью. Пойдет ли армия за заговорщиками или найдутся иные вожди -
от этого, считал Соколов, зависит теперь судьба России.
Его решение было принято бесповоротно. Он останется со своим народом и
пойдет с ним через любые испытания. А то, что они предстоят в скором
времени, трубила и кричала вся обстановка на фронте и в тылу: в окопах, где
солдаты отказывались воевать и где все больший авторитет завоевывали
большевистские агитаторы; на заводах, где, несмотря на драконовский режим
милитаризации, множилось число забастовок и забастовщиков, в том числе
политических; в деревне, где в ответ на притеснения урядников и помещиков
начинал взлетать по ночам "красный петух".
Назревал грандиозный взрыв, он уже вспыхивал зарницами на горизонте
17-го года.
6. Москва, начало декабря 1916 года
Александр Иванович Коновалов, директор правления Товарищества
мануфактур "Иван Коноваловъ с Сыномъ", коллежский секретарь, член Общества
содействия успехам опытных наук, состоящего при Московском университете и
Московском техническом училище, член Московского отделения Совета торговли и
мануфактур, председатель Российского взаимного страхового союза,
учрежденного в 1903 году, член Московского автомобильного общества, член
Московского биржевого общества, член Московской конторы Государственного
банка, член высочайше учрежденного комитета Московского музея прикладных
знаний и прочая, и прочая, с удовлетворением проснулся в своем московском
доме. Долгое пребывание в Питере не то чтобы утомило его столичной
сутолокой, но ввергло в такой ритм жизни, что потребовалось приостановиться
и обдумать свои дальнейшие планы. Лучше всего это было сделать в Москве, где
печные дымы милее и здоровее, нежели петербургское центральное отопление, а
воздух суше и чище. Вообще-то английский стиль жизни господина коллежского
секретаря, первостатейного московского миллионщика, требовал любви к
туманным прошпектам Петербурга, несколько схожим в осеннюю непогоду с
окутанным смогом Лондоном. Однако купеческие и мануфактурщицкие корни не
отпускали и от медлительной Москвы.
А перед решающими политическими событиями, которые должны доставить
России конституционную монархию типа английской, следовало эти корни
укрепить, взлелеять. Ибо экономическая мощь Москвы может очень и очень
помочь активному члену Общества содействия успехам опытных наук в борьбе за
власть и за получение влиятельного поста в будущем правительстве
"общественного доверия".
"Сэр Александр", как иногда мысленно он себя называл, не стал
облачаться с утра в шлафрок московских бар, а энергично сделал сокольскую
гимнастику, косясь в зеркало на довольно кругленькое брюшко, которое
следовало согнать, чтобы окончательно стать похожим на сына Альбиона.
Окунув свое бренное тело в прохладную ванну и натерев кожу до красноты
махровым полотенцем из Ливерпуля, хозяин мануфактур и разнообразных акций
оделся в строгий костюм с полосатыми брюками, как в Сити, и отправился на
завтрак. По английскому обычаю он выходил в столовую строго одетым. "Хэм энд
эгг"* был проглочен быстро, заеден овсянкой и запит чаем с английским
джемом. Все это было чисто по-британски.
______________
* Яичница с ветчиной или беконом.
Три громадных окна с полукружьем поверху выходили во двор, к каретному
сараю, половина которого была теперь превращена в гараж. Хозяину приятно
было наблюдать от своего столика, стоявшего у центрального окна, за тем, как
шофер Иван, а по-английски - Джон, намывал бока нового автомобиля
"роллс-ройс".
Большая часть подоконников и приоконного пространства пола, вплоть до
тройной арки на двух колоннах, отделявшей от окон главную часть огромной
столовой на манер лоджии, была заставлена оранжерейными растениями, как это
видел Александр Иванович в путешествиях своих по Англии. Стены столовой,
отделанной пилястрами, украшала коллекция старинного холодного и
огнестрельного оружия, со вкусом скомпонованная с щитами разной формы.
Александр Иванович через официанта передал своему новому личному
секретарю Григорию, привезенному из Питера и теперь дожидавшемуся
пробуждения хозяина в передней, приглашение пройти в кабинет.
Кабинет тоже был обставлен по-английски, в стиле чиппендейл,
исполненном знаменитым мастером конца XVIII века Робертом Адамом.
Миллионщику-англоману были по душе китайские влияния в этом стиле, лаковые
росписи и орнаменты. Коновалов украсил свой кабинет старинным китайским
фарфором, китайскими драгоценными коврами. В его подсознании, когда он
работал в окружении этих вещей, часто всплывала мысль о том, что хорошо бы
вместе с Англией разделить Китай, который в скором будущем станет огромным
рынком для товаров, производимых мануфактурами "Т-ва Коноваловъ и С-нъ", и
поставщиком первоклассного дешевого сырья.
Но сейчас его одолевали сугубо московские дела. Войдя в кабинет, где
уже ждал Григорий, Александр Иванович тяжко вздохнул, совсем по-русски
перекрестился и уселся в массивное кресло со звериными мордами на
подлокотниках. Гриша пристроился на стульчике с овальной спинкой. Александр
Иванович пронзительно посмотрел на своего секретаря. Нельзя сказать, чтобы
он не доверял ему. Гриша исправно поставлял Коновалову информацию, когда
работал у Мануса в банке. Он был деятельным братом, хотя и без всяких
степеней, в старой масонской ложе, демонстративно распущенной в 15-м году
для отвода глаз охранного отделения. За важные заслуги Александр Иванович
приблизил к себе Григория и даже предложил ему место своего личного
секретаря. Тот и в этом качестве оправдал доверие патрона - хорошо шпионил и
вынюхивал новости, которые некоторые из бывших братьев особенно старались
скрыть. Но, глядя в преданные глаза Григория, видя его подобострастие и
вечное желание услужить, проницательный Коновалов все-таки не до конца
доверял своему секретарю. "Ведь если он предавал за деньги своего прежнего
патрона - Мануса, то за более крупную сумму он может продать и меня!" -
думал Александр Иванович и был недалек от правды - Гриша служил не только
ему. Он был завербован в свое время лично начальником Московского охранного
отделения полковником Мартыновым, считался особо ценным агентом и осведомлял
Мартынова о всех шагах своего патрона в петербургских делах. Полковник
Мартынов был совсем не прост и хотел знать не только то, что ему положено,
то есть московские дела, но и ситуацию в столице, слухи, сплетни,
предположения...
Прежде чем начать, Гриша прокашлялся. Он всегда говорил с хозяином
елейно-искательно и ничего не мог с собой поделать.
- Александр Иванович, вы поручили мне собрать сведения о московском
градоначальнике генерале Шебеко и его главноначальствующем генерале
Мрозовском. Как я понял, это необходимо для того, чтобы установить,
насколько эти два господина способны воспрепятствовать общественности со
стороны Москвы осуществить смену главы царствующего дома?
Коновалов подивился сметливости этого малого, поскольку ничего такого
ему не говорил. Значит, Гриша сам пришел к правильному выводу о своем
поручении. На всякий случай Александр Иванович подтверждать не стал, но дал
понять, что приготовился слушать.
- Новый градоначальник, Вадим Николаевич Шебеко, вступил в должность
совсем недавно - не прошло еще и года. Он генерал, в прошлом гвардейский
офицер, флигель-адъютант. Служил он вице-губернатором в Гродно или Ковно,
затем в Саратове в той же должности и губернатором в Гродно. Человек он
придворной складки...
"Значит, бездельник!" - подумал Коновалов.
- ...Прекрасно воспитанный, с налетом англоманства при врожденном
русском барстве и легко заметном верхоглядстве...
"Неужели есть и такие любители Англии?" - мелькнуло у Коновалова.
- ...Все взятое вместе, когда не касается служебных вопросов, очень
располагает московское высшее общество к генералу. К полиции, жандармерии, к
политическому розыску он, по своим привычкам и воспитанию, относится с
презрением...
"Это вполне нас устраивает!" - подумал Александр Иванович.
- ...Несмотря на военную форму, он не походит на настоящего военного.
Он скорее джентльмен в элегантном мундире, - продолжал Гриша, демонстрируя
неплохое знание человеческой натуры. - Генерал, как говорят, производит
очень приятное впечатление. В том числе и своей внешностью: лет пятьдесят,
выше среднего роста, шатен с проседью, усами и бородкой царской складки...
"Да у него язык похож на профессиональный полицейский!" - с оттенком
беспокойства подумал Коновалов, но тут же вспомнил, что Гриша юрист по
профессии, и успокоился.
- ...Если генерал Шебеко - воплощенный тип административного
"младенца", - докладывал Григорий, - то его шеф, главноначальствующий
генерал Мрозовский, весьма критически относится к новому градоначальнику,
неудовлетворенный его поверхностным отношением к делу...
- Эту трещину надо расширить! - буркнул Коновалов, и Гриша мгновенно
все понял.
- Я постараюсь, Александр Иванович, вбить клин между ними, да еще и
полковником Мартыновым, поскольку близко знаком с одним из чиновников из
окружения Шебеко. А этот чиновник весьма падок на деньги...
Коновалов понял намек, достал из кармана сюртука чековую книжку и
автоматическую ручку-американку, надписал чек, протянул его Грише.
- Десять тысяч рублей хватит на первых порах?
- Более чем достаточно, Александр Иванович! - спрятал чек тронутый
щедростью патрона Гриша.
- Все ответили на приглашения к сегодняшнему обеду? - спросил
Коновалов.
- Строительный подрядчик Кононов лежит в ревматизме, остальные
сообщили, что будут непременно, - доложил Григорий.
- И ты приходи, - разрешил патрон. - Да понаблюдай, кто как будет
реагировать на мои речи... Понял?
- Не премину-с! - угодливо склонился Григорий.
- Да, вот еще что! - спохватился Коновалов. - На всякий случай
проследи, чтобы прислуга не вертелась у дверей, где мы будем разговаривать,
а то вдруг кто-нибудь из них, не ровен час, служит и полковнику Мартынову...
- Прослежу-с!..
7. Петроград, начало декабря 1916 года
Старший фейерверкер* Василий Медведев, кавалер полного Георгиевского
банта, то есть всех степеней Георгиевской медали для нижних чинов и
унтер-офицеров, получил в ноябре легкое ранение на Северном фронте, где в
составе Сибирского корпуса держала оборону его батарея. Геройством и умом
Василий очаровал начальство полевого лазарета и получил отпуск в Петроград
на неделю. Это было весьма кстати, поскольку запасы нелегальной литературы у
него кончились, и ему не только надо было возобновить их, но и повидаться с
товарищами, впитать в себя то, чем живет сейчас большевистская организация.
______________
* Чин в артиллерии, соответствовавший старшему унтер-офицеру, помощнику
командира взвода.
В Петрограде, в Новой деревне, у старого друга и соратника, рабочего
Александрова, он получил явку на Сердобольской улице, в доме 35. Здесь жили
супруги Павловы, в квартире которых регулярно собиралось на свои заседания
Русское Бюро ЦК РСДРП, происходили совместные собрания этого руководящего
виду нельзя было определить социальное положение, ибо и рабочий класс и
мелкая буржуазия одевались одинаково.
Ильич продолжал убежденно высказывать свои доводы, справедливость
которых спустя год-два полностью подтвердили документы из тайных архивов.
- Вполне возможно, - неожиданно ровным тоном, словно профессор на
кафедре, сказал Ильич, - что мы завтра или послезавтра проснемся и получим
манифест трех монархов: "Внимая голосу возлюбленных народов, решили мы
осчастливить их благами мира, установить перемирие и созвать общеевропейский
конгресс мира..." - Задумчиво прошел несколько шагов и как бы подвел итоги:
- Каков бы ни был исход данной войны, окажутся правы те, кто говорил, что
единственный социалистический выход из нее возможен в виде гражданской войны
пролетариата за социализм. Окажутся правы те русские социал-демократы,
которые говорили, что поражение царизма, полный военный разгром его есть
меньшее зло "во всяком случае". Ибо история никогда не стоит на месте, она
идет вперед и во время теперешней войны; и если вперед, к социализму,
пролетариат Европы не сможет перейти теперь, то вперед, к демократии,
Восточная Европа и Азия пошли бы семимильными шагами только в случае полного
военного разгрома царизма.
Надежда Константиновна, Раиса и Михаил шли, словно завороженные силой
ленинской мысли. Все прелести швейцарской природы, расстилавшийся внизу
мирный, нейтральный город - красивые и уютные обиталища сытых буржуа,
невидные из такой дали трущобы полуголодного пролетариата, голубизна вод и
небес - все померкло перед главным вопросом - война и социализм, о которых
говорил Владимир Ильич.
Непривычная ходьба вверх по узкой каменистой тропинке в тяжелых горных
башмаках разрумянила лица и вызвала жажду. Кстати оказался ресторанчик, где
Ульяновы и Харитоновы во время прогулок выпивали по стакану воды и покупали
дешевый швейцарский шоколад с орехами. Так называемая "голубая" плитка
стоила здесь, в нейтральной богатой стране, всего пятнадцать сантимов. Для
эмигрантов, считавших в своем тощем бюджете каждый сантим, шоколад был
отнюдь не лакомством, а весьма калорийным питанием.
Из зарослей мягкой южной сосны, покрывших макушку Цюрихберга,
открывался чудесный вид на город и озеро. Беззвучно бежит внизу трамвайчик,
люди почти не видны, дома и кирки стоят словно игрушечные, а над всем
горизонтом господствуют белоснежные вершины Бернского Оберланда, Юры,
Шварцвальда, словно отделяя своей изломанной сияющей полосой зелень земли от
голубизны ясного неба.
Здесь, на вершине горы, Ульяновы и Харитоновы обычно расходились в
разные стороны. Владимир Ильич и Надежда Константиновна имели свои
излюбленные уголки, и Раиса с Михаилом старались не нарушать покоя
"Ильичей".
Но сегодня Михаилу не хотелось расставаться.
- Владимир Ильич, а что вы думаете в связи с сепаратным миром о поляках
и других нациях, борющихся за самоопределение? Ведь это, очевидно, один из
основных вопросов социалистической революции...
Ильич остановился, чтобы перевести дух, он был готов развивать свои
мысли, но вмешалась Раиса Борисовна:
- Миша, ты не даешь Владимиру Ильичу отвлечься от его повседневной
работы! Перестань приставать со своими вопросами!
- Что вы! Что вы! - предостерегающе всплеснула руками Надежда
Константиновна. - Вы же знаете, как любит Владимир Ильич проверять свои
мысли в любой аудитории - и в кружке, где полдюжины человек, и перед сотней
рабочих и партийцев... Не беспокойтесь, вопросы Миши - особенно о
самоопределении - это оселок, на котором Ильич оттачивает умение подходить к
демократическим требованиям вообще...
- Да! Да! И еще раз - да! - весело и озорно заблестел глазами Ильич. -
Если вы встаете на позиции самоопределения наций, как одной из форм
демократии, значит - вы социалист и большевик! Если нет - извольте идти к
оппортунистам, смотрите назад, а не вперед! Обращайте тогда свои взоры на
Англию, Францию, Германию, Италию, то есть на те страны, где
национально-освободительное движение лежит в прошлом, а не на Восток, Азию,
Африку, колонии, где это движение лежит в настоящем и будущем...
- Давайте лучше смотреть сейчас на Цюрихское озеро! - шутливо
предложила Надежда Константиновна. - Как оно красиво!
- Великолепно! - подтвердил Владимир Ильич. И в раздумье добавил: -
Сколько же нам осталось жить на его берегах?..
5. Могилев, начало декабря 1916 года
Соколов убыл из Ставки к месту службы через два дня после того, как
Алексеев неожиданно получил от царя "отпуск для лечения" и, недоумевающий
этой "милостью", отправился в Крым.
В тишине и уюте отдельного купе, которое полагалось генералу, под
ритмический стук колес Соколову думалось особенно хорошо. Он снова и снова
вспоминал разговоры в Ставке с Базаровым, Ассановичем, Скалоном, беседу с
Алексеевым и встречу с Гурко, в которой исправляющий должность наштаверха
явно чего-то не договаривал. Поезд мчал Алексея через присыпанные снегом
леса, болота и поля Белыя России в Минск. Казалось бы - самое время было
продумать многие вопросы, связанные с Западным фронтом, выяснившиеся в
Ставке, но память не отпускала от себя то тревожное предчувствие огромных
событий, которое еще больше усилилось от краткого, пятидневного пребывания в
Могилеве. Это ожидание грандиозного переворота отодвинуло радость от
получения генеральского чина и назначения на крупную штабную должность,
которая не только давала известную власть и влияние, но и значительно
расширяла видение панорамы событий.
Факты и недомолвки, слухи, которые он услышал в штаб-квартире армии,
следовало обдумать. Базаров явно намекал на свое участие в тайном обществе
типа декабристского и весьма осторожно зондировал согласие Соколова на
присоединение. В какой-то момент Алексею Алексеевичу даже показалось, что за
этим приглашением маячит фигура самого начальника штаба верховного
главнокомандующего, но он тогда отбросил эту мысль - уж очень верноподданно
выступали в беседе с ним Алексеев и Гурко. Теперь же ему припомнилась и
хитринка под насупленными бровями мужиковатого генерал-адъютанта, прочимого
в военные диктаторы. Всплыли в памяти и другие приметы.
Надо было сопоставить все накопившееся за последние недели и определить
свою позицию. Он всегда хотел иметь свою точку зрения даже по менее важным
вопросам, чем этот, а не шарахаться из стороны в сторону.
Ясно, что ходившие в Петрограде в среде офицерства слухи о заговоре
военной верхушки против бездарного царя и его камарильи имели почву под
собой. В одном из первых разговоров Базаров сказал, что многие в Ставке и
Петрограде прочат Алексеева в военные диктаторы при малолетнем царе Алексее
Николаевиче и регенте великом князе Михаиле Александровиче. Намекнул и о
возможности того, что царь и наследник вместе с императрицей Александрой
Федоровной будут схвачены офицерами на одном из глухих перегонов Могилев -
Царское Село и на броненосце вывезены куда-нибудь за границу, чтобы
освободить трон для Михаила. Не исключается также, что на роль государя всея
Руси может претендовать дядя царя, великий князь Николай Николаевич. Он
продолжал оставаться популярным в армии и гвардии, несмотря на бездарные
поражения в начале войны, когда он был верховным. Надеялись и на конституцию
на манер английской.
"Любопытно, - размышлял Алексей, - для кого выйдет толк из зреющего в
Ставке заговора - для отдельных групп борющихся или для всей страны, и
дворцовый переворот послужит детонатором народной революции?" А что она
неизбежна - в этом его убеждал старинный друг, инженер Михаил Сенин, давно
примкнувший к большевикам. Недавно, в бытность свою в Петрограде, Соколов
виделся с Сениным - тот работает сейчас на меднокотельном заводе
"Лангензипен и Кo" - и они долго говорили о будущем России.
Небывалый размах забастовок, когда лишь в одном октябре в Петрограде
бастовало 180 тысяч рабочих, указывал на подъем революционных настроений. По
службе в Генеральном штабе Соколов знал и о брожении в действующей армии и
запасных частях, стоящих в разных городах империи. И вот теперь - почти
прямое приглашение его самого к участию в заговоре против царя...
По-видимому, очень развернутом.
Базаров рассказывал, что связь думских оппозиционеров с офицерством
существовала давно. Еще после японской войны Александр Иванович Гучков
образовал кружок, в состав которого вошли Савич, Крупенский, граф Бобринский
и представители офицерства во главе с генералом Гурко. Примыкал к кружку и
генерал Поливанов.
Базаров даже показал коллеге две телеграммы, хранившиеся им в особой
папке. В первой Гучков телеграфировал начальнику штаба: "...Крайне
необходимо переговорить с вами, сделать вам доклад о всех сторонах
деятельности Центрального военно-промышленного комитета и получить важные
для комитета ваши указания. Рассчитываю в ближайшее время приехать к вам, но
легкие осложнения в ходе болезни мешают мне приехать скоро. Разрешите моему
заместителю, члену Государственной думы Александру Ивановичу Коновалову,
который отлично ведет дело, приехать к вам в ближайшие дни для ознакомления
вас с положением дел и получения ваших указаний". В тот же день Алексеев
ответил ему: "Буду очень рад. Лучше, если возможно, на этой неделе, после
четверга или в начале следующей".
Среди участников конспирации он называл такие "лучшие" умы среди
военных, как Брусилов, Гурко, Крымов, Корнилов, Колчак... Он говорил, что
лишение свободы Николая совсем не сложное дело. Это даже не обязательно
делать в Ставке. Достаточно захватить его врасплох, властно предъявить
ультиматум, чтобы он исполнил все. Особенно если ему будет неясна участь его
сына, которого он любит, пожалуй, единственно из всех своих близких самой
преданной любовью. Но нужна уверенность, что те, кто пойдет на эту акцию,
встретят полную поддержку офицерства. Такой переворот, полагают заговорщики,
будет удачной формой предупреждения народного движения, новой пугачевщины.
Поэтому нижних чинов ни в коем случае нельзя втягивать в политику. И этим,
дескать, нынешние конфиденты отличаются от их предшественников -
декабристов, которые вывели на площадь войска...
При воспоминании об этом сравнении Алексей мрачно усмехнулся. Он
поставил бы нынешних мятежников в армии на одну доску скорее с убийцами
Павла Первого, а не декабристами.
Эта попытка ограничить, связать Николая по рукам и ногам все более и
более казалась Соколову какой-то новомодной игрой. Хороши кадеты и
"общественность", вдохновляющие подобную выдумку. Они смертельно боятся и
ненавидят свой народ. Хоть Гучков и писал Алексееву - и это тоже знал
Базаров: "Наши способы обоюдоостры и, при повышенном настроении народных
масс, особенно рабочих масс, могут послужить первой искрой пожара, размеры
которого никто не может ни предвидеть, ни локализовать", - на самом деле
планы заговорщиков такой перспективы явно не предусматривают.
Соколов знал, что снабжение столицы сознательно дезорганизуется и
военно-промышленными комитетами и земгором, во главе которых стояли эти же
конспираторы: Гучков, Коновалов, Львов, Терещенко. Он был уверен, что весь
так называемый "Прогрессивный блок" в Государственной думе также был замешан
в заговоре против Николая Романова. Все тот же всезнающий Базаров говорил
ему, что военный эксперт Думы полковник Энгельгард уже давно установил связь
с генералом Гурко через его брата, члена думской комиссии по обороне.
"Ну и широко же раскинули они свои сети, - думалось Алексею. - Но ради
чего они хотят заменить Николая Романова Михаилом Романовым? Наверное, чтобы
властвовать самим и продолжать эту войну, которая опостылела и солдатам, и
рабочим, и крестьянам?.. И хотя сейчас будущий военный диктатор Алексеев и
все, кто заодно с ним, фактически проигрывают кампанию за кампанией для
компрометации режима, взяв власть в свои руки, они будут воевать до
победного конца, выгодного гучковым, коноваловым, терещенкам и
энгельгардам...
А где стоишь ты? - спросил себя Соколов. - На чьей стороне твоя шпага,
офицер? Ведь ты присягал царю и Отечеству? Тогда почему сейчас, когда тебе
твои товарищи говорят, что они составили заговор против монарха, ты не
вступил с ними в борьбу и не отдал жизнь за царя? От страха? Или от
соучастия с ними?"
Тяжелый камень лежал на душе у Алексея. Еще несколько лет назад он
смело ринулся бы на изменников, предупредил бы царя, встал бы за него
горой... Что же сковало его волю, его решительность теперь? Может быть,
следует примкнуть к тем, кто хочет этих перемен? Ведь они тоже присягали
царю, верховному главнокомандующему, но хотят убрать его, как помеху, с пути
России.
И снова Алексей вспомнил ночь перед казнью в австрийской военной
тюрьме. Уже тогда он пришел к выводу: его присяга была клятвой на верность
Отечеству, родному народу, частичкой которого он был и будет, но не
человеку, пославшему на убой миллионы людей. Сейчас этот вывод снова
утвердился. Он не с царем, но и не с заговорщиками. Ведь они хотят убрать
одного и заменить его другим, оставив нетронутыми все корни, из которых
растут Зло, Тщеславие, Зависть. Он не станет на сторону самодержавной
власти, олицетворенной рыжеватым полковником с каменными глазами. Но он и не
будет с теми, кто решил вместо полковника посадить на трон кавалерийского
генерала* и вершить все по-прежнему под прикрытием конституции. Одну такую
конституцию - Октябрьский манифест 1906 года - Соколов хорошо помнил.
______________
* Великий князь Михаил Александрович, брат царя, служил на Юго-Западном
фронте в должности командира кавалерийского корпуса. В начале января 1917
года назначен генерал-инспектором кавалерии.
Он уже знал, что самодержавию удалось задушить революцию, потому что
армия в ту пору не была с народом.
Теперь против самодержавия была не только верхушка армии. Вся масса
организованных и вооруженных людей кипела и бурлила, тяготилась войной и
безысходностью. Пойдет ли армия за заговорщиками или найдутся иные вожди -
от этого, считал Соколов, зависит теперь судьба России.
Его решение было принято бесповоротно. Он останется со своим народом и
пойдет с ним через любые испытания. А то, что они предстоят в скором
времени, трубила и кричала вся обстановка на фронте и в тылу: в окопах, где
солдаты отказывались воевать и где все больший авторитет завоевывали
большевистские агитаторы; на заводах, где, несмотря на драконовский режим
милитаризации, множилось число забастовок и забастовщиков, в том числе
политических; в деревне, где в ответ на притеснения урядников и помещиков
начинал взлетать по ночам "красный петух".
Назревал грандиозный взрыв, он уже вспыхивал зарницами на горизонте
17-го года.
6. Москва, начало декабря 1916 года
Александр Иванович Коновалов, директор правления Товарищества
мануфактур "Иван Коноваловъ с Сыномъ", коллежский секретарь, член Общества
содействия успехам опытных наук, состоящего при Московском университете и
Московском техническом училище, член Московского отделения Совета торговли и
мануфактур, председатель Российского взаимного страхового союза,
учрежденного в 1903 году, член Московского автомобильного общества, член
Московского биржевого общества, член Московской конторы Государственного
банка, член высочайше учрежденного комитета Московского музея прикладных
знаний и прочая, и прочая, с удовлетворением проснулся в своем московском
доме. Долгое пребывание в Питере не то чтобы утомило его столичной
сутолокой, но ввергло в такой ритм жизни, что потребовалось приостановиться
и обдумать свои дальнейшие планы. Лучше всего это было сделать в Москве, где
печные дымы милее и здоровее, нежели петербургское центральное отопление, а
воздух суше и чище. Вообще-то английский стиль жизни господина коллежского
секретаря, первостатейного московского миллионщика, требовал любви к
туманным прошпектам Петербурга, несколько схожим в осеннюю непогоду с
окутанным смогом Лондоном. Однако купеческие и мануфактурщицкие корни не
отпускали и от медлительной Москвы.
А перед решающими политическими событиями, которые должны доставить
России конституционную монархию типа английской, следовало эти корни
укрепить, взлелеять. Ибо экономическая мощь Москвы может очень и очень
помочь активному члену Общества содействия успехам опытных наук в борьбе за
власть и за получение влиятельного поста в будущем правительстве
"общественного доверия".
"Сэр Александр", как иногда мысленно он себя называл, не стал
облачаться с утра в шлафрок московских бар, а энергично сделал сокольскую
гимнастику, косясь в зеркало на довольно кругленькое брюшко, которое
следовало согнать, чтобы окончательно стать похожим на сына Альбиона.
Окунув свое бренное тело в прохладную ванну и натерев кожу до красноты
махровым полотенцем из Ливерпуля, хозяин мануфактур и разнообразных акций
оделся в строгий костюм с полосатыми брюками, как в Сити, и отправился на
завтрак. По английскому обычаю он выходил в столовую строго одетым. "Хэм энд
эгг"* был проглочен быстро, заеден овсянкой и запит чаем с английским
джемом. Все это было чисто по-британски.
______________
* Яичница с ветчиной или беконом.
Три громадных окна с полукружьем поверху выходили во двор, к каретному
сараю, половина которого была теперь превращена в гараж. Хозяину приятно
было наблюдать от своего столика, стоявшего у центрального окна, за тем, как
шофер Иван, а по-английски - Джон, намывал бока нового автомобиля
"роллс-ройс".
Большая часть подоконников и приоконного пространства пола, вплоть до
тройной арки на двух колоннах, отделявшей от окон главную часть огромной
столовой на манер лоджии, была заставлена оранжерейными растениями, как это
видел Александр Иванович в путешествиях своих по Англии. Стены столовой,
отделанной пилястрами, украшала коллекция старинного холодного и
огнестрельного оружия, со вкусом скомпонованная с щитами разной формы.
Александр Иванович через официанта передал своему новому личному
секретарю Григорию, привезенному из Питера и теперь дожидавшемуся
пробуждения хозяина в передней, приглашение пройти в кабинет.
Кабинет тоже был обставлен по-английски, в стиле чиппендейл,
исполненном знаменитым мастером конца XVIII века Робертом Адамом.
Миллионщику-англоману были по душе китайские влияния в этом стиле, лаковые
росписи и орнаменты. Коновалов украсил свой кабинет старинным китайским
фарфором, китайскими драгоценными коврами. В его подсознании, когда он
работал в окружении этих вещей, часто всплывала мысль о том, что хорошо бы
вместе с Англией разделить Китай, который в скором будущем станет огромным
рынком для товаров, производимых мануфактурами "Т-ва Коноваловъ и С-нъ", и
поставщиком первоклассного дешевого сырья.
Но сейчас его одолевали сугубо московские дела. Войдя в кабинет, где
уже ждал Григорий, Александр Иванович тяжко вздохнул, совсем по-русски
перекрестился и уселся в массивное кресло со звериными мордами на
подлокотниках. Гриша пристроился на стульчике с овальной спинкой. Александр
Иванович пронзительно посмотрел на своего секретаря. Нельзя сказать, чтобы
он не доверял ему. Гриша исправно поставлял Коновалову информацию, когда
работал у Мануса в банке. Он был деятельным братом, хотя и без всяких
степеней, в старой масонской ложе, демонстративно распущенной в 15-м году
для отвода глаз охранного отделения. За важные заслуги Александр Иванович
приблизил к себе Григория и даже предложил ему место своего личного
секретаря. Тот и в этом качестве оправдал доверие патрона - хорошо шпионил и
вынюхивал новости, которые некоторые из бывших братьев особенно старались
скрыть. Но, глядя в преданные глаза Григория, видя его подобострастие и
вечное желание услужить, проницательный Коновалов все-таки не до конца
доверял своему секретарю. "Ведь если он предавал за деньги своего прежнего
патрона - Мануса, то за более крупную сумму он может продать и меня!" -
думал Александр Иванович и был недалек от правды - Гриша служил не только
ему. Он был завербован в свое время лично начальником Московского охранного
отделения полковником Мартыновым, считался особо ценным агентом и осведомлял
Мартынова о всех шагах своего патрона в петербургских делах. Полковник
Мартынов был совсем не прост и хотел знать не только то, что ему положено,
то есть московские дела, но и ситуацию в столице, слухи, сплетни,
предположения...
Прежде чем начать, Гриша прокашлялся. Он всегда говорил с хозяином
елейно-искательно и ничего не мог с собой поделать.
- Александр Иванович, вы поручили мне собрать сведения о московском
градоначальнике генерале Шебеко и его главноначальствующем генерале
Мрозовском. Как я понял, это необходимо для того, чтобы установить,
насколько эти два господина способны воспрепятствовать общественности со
стороны Москвы осуществить смену главы царствующего дома?
Коновалов подивился сметливости этого малого, поскольку ничего такого
ему не говорил. Значит, Гриша сам пришел к правильному выводу о своем
поручении. На всякий случай Александр Иванович подтверждать не стал, но дал
понять, что приготовился слушать.
- Новый градоначальник, Вадим Николаевич Шебеко, вступил в должность
совсем недавно - не прошло еще и года. Он генерал, в прошлом гвардейский
офицер, флигель-адъютант. Служил он вице-губернатором в Гродно или Ковно,
затем в Саратове в той же должности и губернатором в Гродно. Человек он
придворной складки...
"Значит, бездельник!" - подумал Коновалов.
- ...Прекрасно воспитанный, с налетом англоманства при врожденном
русском барстве и легко заметном верхоглядстве...
"Неужели есть и такие любители Англии?" - мелькнуло у Коновалова.
- ...Все взятое вместе, когда не касается служебных вопросов, очень
располагает московское высшее общество к генералу. К полиции, жандармерии, к
политическому розыску он, по своим привычкам и воспитанию, относится с
презрением...
"Это вполне нас устраивает!" - подумал Александр Иванович.
- ...Несмотря на военную форму, он не походит на настоящего военного.
Он скорее джентльмен в элегантном мундире, - продолжал Гриша, демонстрируя
неплохое знание человеческой натуры. - Генерал, как говорят, производит
очень приятное впечатление. В том числе и своей внешностью: лет пятьдесят,
выше среднего роста, шатен с проседью, усами и бородкой царской складки...
"Да у него язык похож на профессиональный полицейский!" - с оттенком
беспокойства подумал Коновалов, но тут же вспомнил, что Гриша юрист по
профессии, и успокоился.
- ...Если генерал Шебеко - воплощенный тип административного
"младенца", - докладывал Григорий, - то его шеф, главноначальствующий
генерал Мрозовский, весьма критически относится к новому градоначальнику,
неудовлетворенный его поверхностным отношением к делу...
- Эту трещину надо расширить! - буркнул Коновалов, и Гриша мгновенно
все понял.
- Я постараюсь, Александр Иванович, вбить клин между ними, да еще и
полковником Мартыновым, поскольку близко знаком с одним из чиновников из
окружения Шебеко. А этот чиновник весьма падок на деньги...
Коновалов понял намек, достал из кармана сюртука чековую книжку и
автоматическую ручку-американку, надписал чек, протянул его Грише.
- Десять тысяч рублей хватит на первых порах?
- Более чем достаточно, Александр Иванович! - спрятал чек тронутый
щедростью патрона Гриша.
- Все ответили на приглашения к сегодняшнему обеду? - спросил
Коновалов.
- Строительный подрядчик Кононов лежит в ревматизме, остальные
сообщили, что будут непременно, - доложил Григорий.
- И ты приходи, - разрешил патрон. - Да понаблюдай, кто как будет
реагировать на мои речи... Понял?
- Не премину-с! - угодливо склонился Григорий.
- Да, вот еще что! - спохватился Коновалов. - На всякий случай
проследи, чтобы прислуга не вертелась у дверей, где мы будем разговаривать,
а то вдруг кто-нибудь из них, не ровен час, служит и полковнику Мартынову...
- Прослежу-с!..
7. Петроград, начало декабря 1916 года
Старший фейерверкер* Василий Медведев, кавалер полного Георгиевского
банта, то есть всех степеней Георгиевской медали для нижних чинов и
унтер-офицеров, получил в ноябре легкое ранение на Северном фронте, где в
составе Сибирского корпуса держала оборону его батарея. Геройством и умом
Василий очаровал начальство полевого лазарета и получил отпуск в Петроград
на неделю. Это было весьма кстати, поскольку запасы нелегальной литературы у
него кончились, и ему не только надо было возобновить их, но и повидаться с
товарищами, впитать в себя то, чем живет сейчас большевистская организация.
______________
* Чин в артиллерии, соответствовавший старшему унтер-офицеру, помощнику
командира взвода.
В Петрограде, в Новой деревне, у старого друга и соратника, рабочего
Александрова, он получил явку на Сердобольской улице, в доме 35. Здесь жили
супруги Павловы, в квартире которых регулярно собиралось на свои заседания
Русское Бюро ЦК РСДРП, происходили совместные собрания этого руководящего