Иванов Алексей. Честь и долг

телеграф, возьмите депеши обратно и скажите, чтобы не посылали! Мне Рузский
их не отдаст...
Нарышкин исчез. Нилов и Дубенский вышли в коридор соседнего вагона,
стали ждать. Через четверть часа вернулся Нарышкин и сказал, что телеграммы
вернуть не успел. Ушли.
Нилов в изнеможении прислонился к окну и вдруг увидел, как по
платформе, в черкеске Пластунского полка и башлыке, спокойно гулял с
Лейхтенбергским государь и что-то ему размеренно говорил. Когда Николай
приблизился к вагону, где стоял Нилов, он увидел адмирала за стеклом. Кивнул
милостиво и даже весело. Нилова покоробило. Он затрясся от возмущения и
бросил Воейкову, сидевшему за его спиной в купе:
- Так кустарно не отрекаются!.. Это же черт знает что!.. Как будто
эскадрон сдал или подал прошение об отставке! А разве этого достаточно для
отречения - сегодня Рузский потребовал, завтра - поручик Горлохватов?!
Нагулявшись по дорожкам между поездами, Николай вернулся в зеленый
салон. Пригласил Фредерикса.
- Граф, вы лучше меня знаете все законы империи, связанные с троном...
Мне сообщили, что в Псков выехали Гучков и Шульгин, чтобы склонить меня к
отречению от престола. Но я вынужден был дать на это согласие еще раньше,
под нажимом высших начальников моей армии. Однако я уверен, что среди войск
есть верные мне. Надо выиграть время... Что говорят законы об отречении?
- Ваше величество, согласно Акту о престолонаследии, изданному вашим
пращуром Павлом Первым, вы можете передать наследие ваше только сыну, причем
следует указать регента. Никакого другого пути закон не предусматривает, -
четко доложил Фредерикс, сохранивший все же в своей рамолизированной памяти
все то, что учил в молодости.
Николай задумался. Неожиданно коварная улыбка мелькнула и погасла на
его губах.
- А если я откажусь и за царевича? - спросил он.
- Тогда отречение будет считаться юридически недействительным, -
невозмутимо пояснил министр двора. Он говорил и действовал, как заведенная
кукла, и не понял, что именно имел в виду император, когда задал вопрос о
двойном отречении - своем и за сына. Но именно эта лазейка нужна была
Николаю. Его глаза немного повеселели.
- Пригласите ко мне лейб-медикуса, - приказал он Фредериксу. Граф пошел
в соседний вагон за хирургом Федоровым...


57. Петроград, 2 марта 1917 года

Сброшены, разбиты и расколоты царские гербы с вывесок аптек, магазинов
"поставщиков дворца его величества", а там, где эти гербы невозможно было
сбросить, они аккуратно затянуты красной материей. Чем ближе к Таврическому,
тем гуще поток, двигающийся в его сторону, несмотря на раннее утро. У всех
лица изумленные, счастливые. Незнакомые люди говорят друг другу что-то
радостное, приятное. Много солдат. Бывшие затворники казарм, они теперь
вглядываются в городскую жизнь, бушующую вокруг, вслушиваются во все
призывы, все речи, все лозунги. Голова идет кругом.
Часов около трех по всем помещениям дворца прошелестел слух, будто
сейчас Милюков сделает важное сообщение в Екатерининском зале. Настя и ее
"советские" товарищи отправились туда.
Полосы яркого солнечного света пробивались из-за колонн в западном
овале зала, делая видимой пыль и махорочный дым. Зал из просто наполненного
сделался набитым до отказа. В его восточном полукружье на трибуну степенно
взошел сухощавый седовласый, с темными усами и седеющей бородкой человек в
золотых профессорских очках. Маленькие глазки сверкали за стеклами
энтузиазмом.
- Господа, внимание, господа! - напряг голос Милюков. Шум в зале
притих. - Настала великая историческая минута, - провозгласил профессор, -
родилось Временное правительство русской демократии! Еще пять дней тому
назад такое было немыслимо, мы были в оппозиции к подлому, грозному и
кровавому правительству...
- А кто вас выбрал? - раздался вдруг голос из гущи шинелей.
- Нас выбрала русская революция! - гордо бросил Милюков в зал и тем же
тоном продолжал, что самоотверженные люди, вступившие в правительство для
того, чтобы принести себя в жертву обществу, готовы уйти, как только им
скажут, что они больше не нужны.
Он уже заканчивал перечислять список министров Временного
правительства, когда сразу со многих сторон прозвучал один и тот же вопрос:
- А династия Романовых?!
- Вы спрашиваете о династии? - громко и отчетливо сказал министр
иностранных дел Временного правительства. - Я знаю наперед, что мой ответ не
всех вас удовлетворит. Но я его скажу. Старый деспот, доведший Россию до
границы гибели, добровольно откажется от престола или будет низложен...
Последовали дружные аплодисменты.
- Власть перейдет к регенту - великому князю Михаилу Александровичу...
Зал потряс взрыв негодования. Свистки, громкие крики: "Долой
династию!", "Да здравствует республика!", "Не хотим!" - заглушили речь
оратора. Тем не менее он продолжал:
- Наследником будет Алексей... - Снова раздались крики. Свистки
заглушили жидкие аплодисменты. Милюков стушевался и исчез с трибуны. Шум и
крики усилились. Вскоре на одной из колонн Екатерининского зала появился
рукописный лозунг: "Долой монархию! Да здравствует республика!"


58. Псков, 2 марта 1917 года

В девять вечера на станцию Псков-Главная прибыл поезд из Петрограда,
состоящий из паровоза и одного вагона. Из вагона выскочили два солдата с
красными бантами на рукавах и встали по бокам входной двери, негромко
стукнув прикладами. На мягкий снежок вышли двое господ в зимних шубах и
ботинках с гетрами. Это были Шульгин и Гучков, тайком от Совета угнавшие с
помощью начальника Варшавского вокзала паровоз и вагон для того, чтобы
отправиться в Псков и вырвать отречение у царя. Они не подозревали, что
проект такого манифеста был уже подготовлен в Ставке после того, как
государь дал согласие отречься от престола в пользу наследника при
регентстве Михаила. То есть запущен в дело тот самый вариант, который так
долго муссировался "общественностью" и буржуазными заговорщиками.
К вагону скорым шагом подошел флигель-адъютант царя полковник Мордвинов
и пригласил депутатов следовать прямо в царский вагон.
- Но ведь я небрит с утра, мы выехали ночью... - пытался что-то сказать
Шульгин, чтобы и оттянуть время, и привести себя в порядок для исторических
минут. Депутатов хотел сначала принять Рузский и расспросить их. Но посланец
главкосева опоздал, и Мордвинов повел новоприбывших к царскому поезду. Синие
вагоны стояли через несколько путей от их собственного. Под голубоватыми
станционными фонарями серебрились линейки рельсов.
В вагоне с депутатов сняли верхнее платье. Граф Фредерикс ввел их в
просторный салон, обтянутый зеленым шелком. Нарышкин, начальник походной
канцелярии и друг царя, пристроился в уголке, чтобы записывать происходящее.
Фредерикс тоже выбрал незаметное место. Воейков встал в тамбуре вагона с
другой стороны так, чтобы никто не мог подслушать, но ему самому было бы все
видно и слышно.
Запыхавшись от быстрой ходьбы, досадуя, что Мордвинов перехватил
уполномоченных и его приказание не выполнено, пришел со злым лицом Рузский.
Полевая форма цвета хаки маскировала его на фоне зеленых стен и занавесок.
Вошел государь. Одет он был в серую черкеску и был вовсе не
величествен, а скорее очень обыден. Лицо спокойно, словно ничего особенного
здесь не происходит. Поздоровался за руку с депутатами.
Жестом пригласил всех сесть... Сам занял место по одну сторону
маленького четырехугольного столика, придвинутого к зеленой шелковой стене.
Наискось от государя сели Шульгин и Гучков. Граф Фредерикс - по ту же
сторону, что и Николай.
Спокойно, словно на обычном визите, император спросил, что господа
имеют ему сообщить.
Гучков начал взволнованную речь. Говорил о том, что происходит в
Петрограде. Постепенно он овладевал собой. Его привычка говорить, слегка
прикрывая лоб рукой, как бы сосредоточиваясь, лезла всем на глаза. Гучков не
смотрел на государя, а говорил, словно обращаясь к самому себе.
Лицо царя было совершенно непроницаемо.
Шульгин заметил, что государь немного похудел и на бледном его лице
кожа вокруг голубых глаз была коричневая, разрисованная белыми черточками
морщин. Он вдруг почувствовал, что это загорелое лицо, эти морщинки - все
было маской, казенным портретом, а настоящее лицо государя, может быть,
редко кто и видел. Маска была невыразительна.
Гучков все описывал события последних дней, народные волнения, переход
войск на сторону народа. Он указал и на критическое положение думского
комитета, который не сегодня завтра может быть сметен РСДРП и Петроградским
Советом рабочих и солдатских депутатов. Только немедленные радикальные
решения могут предотвратить катастрофу в армии и государстве.
- Что бы вы считали желательным? - обыденно спросил царь.
- Отречение вашего императорского величества от престола в пользу
наследника цесаревича Алексея Николаевича, - последовал патетический ответ
Гучкова. Он никак не мог понять, почему так спокойно царь принимает весь
этот разговор. Депутат, так много сделавший для компрометации в среде
военных и гражданских лиц царского семейства, был взволнован до нервного
срыва. А объект нападок - холодно спокоен.
- Считаете ли вы, что своим отречением я внесу успокоение? - снова
спросил Николай Романов.
- Другого выхода не существует, - пылко заявил Гучков. - О том, что
делается в Петрограде, вашему величеству известно, но перед нашим отъездом
явились в Думу представители воинских частей Царского Села и объявили о
своем присоединении к новой власти. На пути мы связались по прямому проводу
с генералом Ивановым, и Николай Иудович сказал, что и георгиевцы уже
разложились.
Царь слегка поморщился. Видно было, что длинная речь Гучкова ему
изрядно наскучила, но, как вежливый человек, он не мог прервать говорящего.
А Гучков все говорил, говорил:
- Полагаю, что никакие вызовы войск с фронта не помогут; фронтовики
сразу же перейдут к восставшим, как только прибудут в Петроград. Я знаю,
ваше величество, что предлагаю вам решение судьбоносное, и я не жду, что вы
примете его тотчас. Если хотите обдумать и решить, мы готовы уйти из вагона
и подождать, пока вы не примете решение. Однако все должно свершиться
сегодня же вечером.
Царь безразлично посмотрел на Гучкова и спокойно, только немного с
гвардейским акцентом, сказал:
- Я этот вопрос уже обдумал и решил отречься от престола... До трех
часов сегодняшнего дня я думал, что могу отречься в пользу сына, Алексея...
Но я посовещался с хирургом Федоровым и переменил решение в пользу брата
Михаила... Надеюсь, вы поймете чувства отца больного ребенка...
На лицах думских уполномоченных ясно проступило разочарование. Они не
ожидали столь быстрого успеха. Их удивил и даже насторожил новый вариант
отречения - в пользу Михаила, не предусмотренный еще ни в каком раскладе на
власть. Гучков пытался что-то возражать, но Николай был тверд.
Шульгин мгновенно прикинул: допустим, уполномоченные не согласились бы
с новой формой отречения... Но каков был бы результат? Государь передал бы
престол "вопреки желанию Государственной думы", и тогда вся эта возня с
отречением ничего не прибавила бы к "авторитету" и сдерживающим возможностям
"народного представительства"... Совет мог бы тогда вступить в игру... Нет,
опасно. К тому же Михаил может отречься от престола, чтобы все вернулось на
круги своя, а малолетний Алексей не может...
Шульгин с волнением стал вынимать заготовленный текст отречения. Его
назвали "наброском". Государь взял его и вышел в свой кабинет.
Когда Николай удалился, обстановка немного разрядилась. Оказалось, что
в салоне находился еще один генерал, Данилов-черный. Он как бы отделился от
зеленых стен и присоединился к остальным.
- Не вызовет ли отречение в пользу Михаила Александровича впоследствии
крупных осложнений, ввиду того что такой порядок не предусмотрен законом о
престолонаследии? - задал он мучивший всех вопрос.
- Этот выход имеет в данных обстоятельствах серьезные удобства, - сразу
же возразил Шульгин. - Если на престол взойдет малолетний Алексей, то
придется решать, останутся ли родители при нем. Если Николай Александрович и
Александра Федоровна останутся в России, то опять будут говорить, что при
малолетнем Алексее правит Александра Федоровна, как правила при муже... Если
же разлучить их, то на троне будет расти человек, ненавидящий окружающих,
как тюремщиков, отнявших у него отца и мать...
Через полчаса государь вышел и передал Гучкову листок бумаги. На нем
был напечатан на "ремингтоне" совсем иной текст, чем привезенный из
Петрограда. Проект манифеста уже был составлен в Ставке и по телеграфу
передан Рузскому. Но делегаты хотели, чтобы в манифесте были вставлены слова
о присяге нового монарха конституции. Посоветовавшись, вставили "принеся в
том всенародную присягу".
Сделали еще две-три поправки. Все было внесено в текст. Гучков
предложил составить дубликат - ввиду могущих быть случайностей. Согласились.
Оба документа царь подписал - скорее всего умышленно, чтобы был еще один
юридический изъян, - карандашом.
Конец этой тяжкой для всех присутствующих сцепы был заполнен
составлением и датировкой - раньше акта отречения - двух других документов:
о назначении нового главнокомандующего, великого князя Николая Николаевича,
и главы правительства. Делегаты назвали князя Львова. Царь подписал указ
Сенату о его назначении...
Царь, прощаясь, пожал руку всем присутствующим. Уполномоченные и
генералы вышли на свежий морозный воздух. Где-то далеко гуднул паровоз. Под
ногами скрипел снежок. На путях в стороне от царского поезда стояла толпа
офицеров и прилично одетых господ. Они пришли сюда, узнав, что что-то
необычное и историческое происходит в синих вагонах литерного поезда. Там же
были и чины свиты, коих не допустили в царский поезд.
Гучков перекрестился и сказал:
- Обнажите головы... помолитесь богу... Государь снял с себя свое
царское служение... ради России. Он подписал отречение от престола. Страна
наша вступает на новый путь.
Толпа молча сняла шапки, расступилась. Господа делегаты направились в
вагон генерала Рузского. Они еще ничего не ели с утра.
Какая-то бабка из зала ожидания 3-го класса подвернулась под ноги
генерала Данилова. Она приняла его за дежурного.
- Господин начальник, - обратилась она к генералу. - Кудый-то идет
во-он тот поезд? - И показала клюкой на царский литерный.
- Никуда, бабушка, - ответил ей странно теплым тоном Данилов-черный. -
Никуда. Он в тупике...


59. Петроград, 3 марта 1917 года

Когда паровоз на станции Псков развел пары, чтобы помчать вагон с
Гучковым и Шульгиным в Петроград, обгоняя его, по проводам побежала
телеграмма с полным текстом манифеста об отречении Николая в пользу Михаила.
Она пришла в Таврический дворец около трех часов ночи. Члены Временного
комитета Государственной думы и Временного правительства еще спорили до
хрипоты, каждый по-своему анализируя обстановку и предлагая свой выход из
труднейшего положения, в какое попала "общественность", выступая за
конституционную монархию. События уже показали думцам, что народ не желает
никакой монархии. Он выступает за "социальную республику" и не позволит
навязать ему любого монарха - совершеннолетнего или несовершеннолетнего...
Наиболее дальновидным политикам в Таврическом было ясно, что поднялась новая
волна антимонархической революции и дело может кончиться громадным взрывом.
Лидеры буржуазии поняли, что, не уступив сегодня народу, завтра можно
потерять все. Ждали вестей от Гучкова и Шульгина. Боялись этих вестей.
Телеграмма с отречением царя в пользу брата вызвала тяжелый шок.
Председатель Думы Родзянко и новоиспеченный председатель правительства князь
Львов взяли мотор и помчались по ночному Петрограду в дом военного
министерства на Мойку, 87, чтобы переговорить по прямому проводу с Псковом и
Ставкой. Когда в штабе Северного фронта пригласили к аппарату Рузского,
Родзянко продиктовал юзисту свою и князя Львова просьбу: ни в коем случае не
публиковать манифест.
Рузский выразил сожаление, что уполномоченные Думы недостаточно
разъяснили обстановку в Петрограде.
"Винить их нельзя, - простучал Юз из Петрограда. - Здесь неожиданно для
всех нас такой солдатский бунт, которому я еще подобных не видел".
Псков пропиликал, что выражает надежду... благодарит за сообщение...
Родзянко и Львов, донельзя утомленные, остались все же в комнате
юзистов и вызвали Могилев. Пригласили к аппарату Алексеева. Ему тоже
отстучали: "События здесь далеко не улеглись, положение все тревожно и
неясно, настойчиво прошу вас не пускать в обращение никакого манифеста до
получения от меня соображений, которые одни могут сразу прекратить
революцию".
Алексеев помолчал минуту. Она тянулась страшно долго, и казалось, что
он ответит сейчас несогласием, которое вызовет такую пугачевщину, какой еще
не видала Россия.
Но аппарат запищал: "Обнародование царского манифеста задержу. Но
неизвестность и Учредительное собрание - две опасные игрушки в применении к
действующей армии..."
- Почему же военные так стоят за Михаила? - удивился вдруг князь Львов.
- Как вы не понимаете, Георгий Евгеньевич! - возмутился обычно
спокойный, но теперь изрядно возбужденный бессонными ночами и событиями
Родзянко. - Отречение царя освобождает от присяги армию и развязывает в ней
неподчинение, уже разразившееся в Петрограде "Приказом No 1"...
"Добровольный" уход Николая в "запас" или "отставку" - это как вам угодно -
парализует волю к сопротивлению офицерства, которое одно может быть устоем
нового режима. Если престол пустой, о каком порядке в России можно мечтать?!
России нужен стержень в виде монарха, я в этом убежден!
- Нет, я все-таки за конституцию и, пожалуй, мог бы согласиться на
демократическую республику типа французской... - высказался Львов.
- Но нам сейчас не до теоретических упражнений, Георгий Евгеньевич, -
прервал его Родзянко. - Нужно спасать положение, чтобы Совет вообще не взял
власть в свои руки на этой новой волне недовольства...

Рано утром черный шипящий паровоз подкатил вагон с Шульгиным и Гучковым
к платформе Варшавского вокзала. Здесь уполномоченных ожидала большая толпа.
Машинист и его помощник, выпустив облако пара в эту густую массу людей, с
любопытством высунулись один из окошка, другой из дверцы будки. Господ
депутатов сразу обступили, разделили, повлекли Гучкова в одну сторону,
Шульгина - в другую.
Водоворот толпы выбросил Шульгина в вестибюль, к билетным кассам.
Какая-то рота была выстроена, у одной из стен - масса людей в гражданских
одеждах. Как только Шульгин показался на лестнице, рота по команде офицера
взяла на караул, стало совершенно тихо. Шульгин начал читать текст
манифеста.
- Да поможет господь бог России! - оторвал Шульгин глаза от
заключительных слов на бумаге и заговорил горячо, сбивчиво, растроганно.
Когда он кончил и провозгласил здравицу императору Михаилу Второму,
раздались жидкие хлопки и нестройное "ура!". Кто-то из железнодорожных
служащих сказал ему на ухо, что Милюков уже много раз добивался кого-либо из
них двоих к телефону.
Прошли в кабинет дежурного по вокзалу. Шульгин услышал в трубке голос,
который не сразу узнал - до того хриплый и надорванный он был.
- Не объявляйте манифеста... - требовал Милюков. - Произошли серьезные
изменения...
- Но я уже объявил...
- Кому?
- Какому-то народу... солдатам...
- Не надо было делать этого... Положение сильно ухудшилось с того
времени, когда вы уехали... Нам передали текст манифеста. Он совершенно не
удовлетворяет... Необходимо упоминание об Учредительном собрании... Не
делайте никаких дальнейших шагов... Могут быть большие несчастия...
- Единственное, что я могу сделать, - это отыскать Гучкова и
предупредить его...
- Да-да... Найдите его и немедленно приезжайте оба на Миллионную, 12. В
квартиру князя Путятина...
- Почему на какую-то квартиру?..
- Там великий князь Михаил Александрович... и все мы там собираемся...
пожалуйста, поспешите...
Шульгин растерянно положил трубку на рычаг.
- Где Гучков? - обернулся он к своему проводнику.
- На митинге рабочих в железнодорожных мастерских...
"Немедленно туда, - подумал Шульгин, но под рукой в кармане зашуршал
конверт с текстом отречения. - Рабочие могут отобрать документ... Если так
все страшно, как говорит Милюков... Что делать?"
Зазвонил телефон. Служащий снял трубку. Вытянулся, словно сделал
трубкой на караул.
- Вас опять... наш начальник - Бубликов...
- Василий Витальевич! Это я - Бубликов. Я, знаете, на всякий случай
послал к вам человека... совершенно верного... он найдет вас на вокзале -
скажет, что от меня... Можете ему все передать и доверить... Понимаете меня?
- Понимаю...
Шульгин в изнеможении опустился в дубовое кресло. Через несколько минут
он вышел в зал ожидания. Через толпу протиснулся господин в скромном пальто
и барашковом пирожке на голове. Наклонившись к Шульгину, сказал на ухо: "Я
от Бубликова..."
Господин депутат незаметно сунул ему конверт. Доверенное лицо Бубликова
исчезло...
Прошли, спотыкаясь, переплетения рельсовых путей, еле протиснулись
через толпу в дверях высокого цеха, крытого железом и стеклом. Шульгину
показалось, что густая толпа стоит перед эшафотом, воздвигнутым в дальнем
углу мастерской. Его воображение, распаленное отречением царя и всеми
сегодняшними передрягами, восприняло так дощатый помост, на котором стояла
тесная группа людей и среди них - Гучков. Но говорил не он, а человек в
рабочей одежде.
- Вот, к примеру, они образовали правительство... кто же такие в этом
правительстве? Вы думаете, товарищи, от народа есть кто-нибудь? Так сказать,
от того народа, который свободу себе добыл революцией? Как бы не так! Вот,
читайте... Князь Львов... Князь!..
Шульгин вскарабкался по грязным и замасленным ступеням на помост, встал
рядом с Гучковым. Толпа рокотала, реагируя на слова председателя.
- Ну да... Князь Львов... Князь, - повторил рабочий гневно. - Так вот
для чего мы, товарищи, революцию делали! От этих самых князей и графов,
помещиков и капиталистов все и терпели... Освободились - и на тебе! Вот
тебе, бабушка, хрен, а не репка! Князь Львов!..
Толпа зашумела. Рабочий продолжал:
- Дальше, товарищи... Кто же у нас будет министром финансов?.. Как бы
вы думали?.. Может быть, кто-нибудь из тех, кто на своей шкуре испытал...
как бедному народу живется... и что такое есть финансы?.. Так вот что я вам
скажу... Теперь министром финансов будет не помещик Барк, а господин
Терещенко... А кто такой господин Терещенко, вы спросите? Я вам скажу,
товарищи... Сахарных заводов штук десять!.. Земли... десятин тысяч сто!.. Да
деньжонками миллионов тридцать наберется...
Толпа загудела. Председатель закончил свою речь и передал слово такому
же чумазому, как и он сам, человеку. Тот начал в подобном же духе.
Шульгин тихонечко на ухо стал пересказывать Гучкову свой разговор с
Милюковым, резюмировал:
- Нам надо уходить отсюда...
- Это не так легко... Они меня пригласили, я должен им сказать... -
заупрямился Гучков.
Но Шульгин уже пробирался к председателю, теребил его за рукав: "Нам
надо в Государственную думу!.."
- Подождите... - отмахивался от него рабочий, внимательно слушая своего
товарища. А тот, зажав в кулаке картуз, рубил им воздух:
- Я тоже скажу, товарищи!.. Вот они были у царя... Привезли!.. Кто их
знает, что они привезли?.. Может быть, такое, что совсем для революционной
демократии неподходящее... Кто их просил? От кого поехали? От народа? От
Совета рабочих и солдатских депутатов? Мы таких указаниев не давали!.. Они
поехали от Государственной думы!.. А кто они такие - Государственная дума?
Помещики и богатей!.. Я бы так сказал, товарищи, что и не следовало бы,
может быть, Александра Ивановича Гучкова даже отсюда и выпускать... Вот бы
вы там, товарищи, двери и поприкрыли бы!..
"Эх, пулеметов бы сюда, пулеметов! - с ненавистью думал Шульгин. - Черт
их возьми совсем!.. Вырвался джинн из бутылки!.."
Он услышал, как толпа стала кричать:
- Закрыть двери!.. - и тяжелые железные щиты покатились друг на друга.
"Ну и в переделку мы попали! Не надо было вообще ввязываться в эти
плебейские митинги!.." - ругал себя и Гучкова Шульгин. Неожиданно господам
уполномоченным была протянута рука помощи. Прямо из толпы, недалеко от
"эшафота", стал говорить какой-то человек, по виду и одежде - рабочий, но с
благостным и просветленным лицом. "Наверное, гвоздевец!" - решил Шульгин.
- Вот вы кричите - "закрыть двери", товарищи... А я вам скажу -
неправильно вы поступаете... Потому что вот смотрите, как с ними, например,
с Александр Иванычем, старый режим поступил! Они как к нему поехали?.. С
оружием? Со штыками? Нет... Вот как стоят теперь перед вами, так и поехали -
в пиджачках-с!.. И старый режим их уважил... Что с ними мог сделать старый
режим? Арестовать! Расстрелять!.. Ведь одни приехали. В самую пасть. Но
старый режим ничего им не сделал - отпустил... И вот они здесь... Мы же сами
их пригласили... Они доверились - пришли к нам... А за это, за то, что они
нам поверили... и пришли так, как к старому режиму вчера ездили, за то вы -
что?.. "Двери на запор!" Угрожаете?.. Так я вам скажу, товарищи, что вы хуже
старого режима!..
После слов этого оратора закричали там и здесь: