Страница:
для успеха переговоров о мире. "Ленин требует от нас, чтобы мы пошли на
разумный компромисс", - говорил он Соколову. Алексею стала более ясной и его
собственная задача. Поведение Троцкого, явно старавшегося вызвать разрыв,
спровоцировать немцев на уход с переговоров, стало и у него вызывать
раздражение. Ему только было непонятно, почему большинство полномочных
членов делегации, обладавших правом голоса в ее делах, не возражало
Троцкому, если Ленин давал им совсем другие инструкции.
Речи Троцкого, затягивавшего переговоры, заметно бесили самоуверенного
Гофмана, который практически отстранил Кюльмана от председательствования.
Генерал ввязывался в острую полемику с наркомом по иностранным делам.
Начинал он свои выступления против Троцкого резким ударом по столу рукой и
злобным выкриком: "Ich protestiere!.."*.
______________
* "Я протестую!" (нем.).
Не будучи дипломатом, Алексей видел, что следовало бы больше обращаться
к графу Чернину, поскольку именно тот был готов заключить мир с большевиками
без аннексий и контрибуций, сохранить России большие территории и все
имущество на них. Чернин знал, что многие политические деятели в Германии
также были согласны на умеренный мир, вопреки воле военных, и что кайзер
колебался между военной и гражданской партиями. Умелыми действиями глава
российской делегации мог бы значительно укрепить эти силы среди противников
и добиться мирной передышки, к которой так стремился Ленин. Германские
офицеры, с которыми Соколов сохранил отношения, несмотря на ясно выраженную
волю Троцкого прервать их, сообщали русскому генералу о том, что Чернин
предпринял самостоятельно в Берлине и Вене ряд обходных маневров, чтобы
склонить кайзера и своего императора Карла к скорейшему прекращению войны.
Австрийский министр был умным человеком и не верил в предсказания о скором
падении большевиков. Наоборот, он считал, как и многие другие в столицах
Четверного согласия, что это именно та единственная сила в России, которая
может организовать и укрепить новое государство на развалинах царской
империи.
Правда австрийский министр высказывался за самоопределение Украины и
отпадение ее от Советской России. Ради того, чтобы получить продовольствие
из этой житницы, Чернин вступил в тайные переговоры с делегацией Центральной
Рады, привезенной германцами в Брест.
Соколову было непонятно, а Сенин так и не смог вразумительно объяснить,
почему глава российской делегации признал полномочия группы Голубовича,
представлявшего эту Раду, хотя она была явно настроена антибольшевистски,
выступала подхалимски по отношению к немцам. Причем даже тогда, когда она
перестала представлять кого-либо, так как войска Рады были разгромлены
большевиками. Ведь Ленин своевременно сообщал из Петрограда о событиях на
Украине, о восстании против буржуазных националистов в Донбассе и в
Харькове, а Первый всеукраинский съезд Советов провозгласил Украину
Советской республикой и низложил Раду.
...Дважды еще прерывались переговоры в Брест-Литовске. В первый раз
глава российской делегации выезжал в Петроград для обсуждения в
правительстве германских условий. По возвращении Сенин рассказал Соколову,
что Ленин со всей решительностью настаивает на скорейшем заключении мира и
исключении тактических проволочек. Но группа "левых коммунистов" во главе с
Бухариным требует немедленно отклонить германские и австрийские предложения,
поскольку они ведут к "сделке" с империализмом и являются "изменой делу
революции", уйти с переговоров и объявить "революционную войну" Германии.
Троцкий при этом заявил, что мира подписывать нельзя, но войну следует
объявить прекращенной, а армию демобилизовать...
В Петрограде победила все-таки точка зрения, что надо затягивать
переговоры как можно дольше, но только до предъявления германского
ультиматума. После предъявления германцами такого ультиматума необходимо
подписать мир. С такой инструкцией Троцкий и вернулся в Брест-Литовск в
конце января, но сообщил о ней только своим сторонникам среди членов
делегации. Сенин узнал о ней лишь стороной. Всем своим поведением на
конференции Троцкий показывал, что дело идет к разрыву, который
санкционирован Петроградом.
Заседания конференции возобновились 30 января, но ввиду позиции
Троцкого Кюльман и Чернин вынуждены были выехать в Берлин. Германская
военная партия тоже стремилась сорвать переговоры и начать военные действия
для захвата Прибалтики, оккупации Украины, центральных губерний России.
Теперь, из-за позиции Троцкого, она получила перевес и дала соответствующие
инструкции германской делегации.
Вечером 6 февраля Гофман, Кюльман и Чернин возвратились из Берлина в
Брест-Литовск. В тот же вечер один из австрийских приятелей Соколова,
озабоченный мрачной перспективой войны, встретившись с ним на прогулке,
рассказал, что происходило в германской столице. Оказалось, что весь прошлый
день в имперской канцелярии у рейхсканцлера в присутствии императора
Вильгельма и первого генерал-квартирмейстера Людендорфа происходили бурные
совещания. Чернин добивался продовольственной помощи от немцев, но ему
заявили, что он получит ее только с Украины - в случае подписания договора
не с большевиками, а с Радой. Чернин доказывал, что Австро-Венгрия не
обязана вести дальше войну за осуществление германских планов на Востоке,
что Вена готова заключить мир с Антантой и Россией на условиях статус-кво,
существовавшего до войны, но Людендорф резко выговаривал ему. Кюльман
выступил в поддержку Чернина и говорил, что нельзя сейчас ставить более
широкие цели, чем оборонительные. Но Людендорф и Гофман резко настаивали на
том, что целью нового наступления на Востоке должно стать свержение
правительства большевиков. "Нам нужно привести к власти в России такое
правительство, - передал австрийский друг слова Людендорфа, - которое
наведет в России порядок и позволит нам сократить войска, оставив их только
для охраны границ"...
"На Украине тоже надо навести порядок, и это сделает Германия, укрепив
"независимое украинское государство", которое станет союзником ее и
Австро-Венгрии", - заявил Людендорф. После этого он прекратил дискуссию...
8 февраля делегации Четверного союза целый день заседали с Голубовичем
и его молодцами, вырабатывая текст договора с Центральной Радой. Киев в этот
день был занят частями Красной Армии, и немцам стало ясно, что Голубович
подпишет любое соглашение, назовет любые цифры продовольственных поставок в
Германию и Австрию.
Девятого утром Троцкий по Юзу вызвал Петроград. Он сообщил по прямому
проводу в Смольный, что ожидается предъявление ультиматума
германо-австрийской стороной. Затем снова попросил дать ему директивы, явно
игнорируя указание Ленина, которое получил 27 января: "...мы держимся до
ультиматума немцев, после ультиматума мы сдаем". Через несколько минут юзист
принял ответ Владимира Ильича: "Наша точка зрения Вам известна; она только
укрепилась за последнее время..." Выходило, что необходимо немедленно
принять условия германского ультиматума.
Десятого утром многих членов делегаций германское командование вывезло
на полигон. Это была затея хитроумного Гофмана. Следовало перед вручением
ультиматума продемонстрировать мощь германской армии. Со специально
построенной дощатой трибуны Алексей Соколов вместе со штатскими и военными
участниками переговоров видел, как батарея тяжелых гаубиц новейшего
германского производства расстреливала дома деревушки, из которой
предварительно были выселены все жители. На профессионального военного это
представление подействовало мало. Зато, улучив минуту, ему удалось
побеседовать с одним из австрийцев. Тот сообщил, что поступила телеграмма, в
которой кайзер требовал от Кюльмана сразу после заключения договора с Радой
поставить русскую делегацию перед постулатом: заключение мира на германских
условиях с одновременным очищением большевиками Лифляндии и Эстляндии или
немедленный разрыв переговоров.
"Как же поступит Троцкий? - подумал Алексей. - Ведь его линия на разрыв
с немцами противоречит всякой логике. Россия воевать не может - это и
невоенным ясно. Вернувшись из Петрограда, Лев Давыдович объявил всей
делегации, что его точка зрения победила... А что же Ленин? Неужели и он
согласился отвергнуть германский ультиматум и дать повод немцам начать
наступление на безоружный Петроград? На Украину, на Минск?.. Что-то не
сходятся концы с концами у Троцкого. Ведь Миша Сенин определенно говорил,
что Ленин дал указание заключать мир на любых условиях..."
Отгремели залпы гаубиц, членов делегаций и экспертов погрузили в
экипажи и доставили в Брестскую цитадель. В семь часов вечера на очередном
заседании лощеный дипломат Кюльман прерывающимся от волнения голосом
исполнил поручение своего императора. Стало ясно, что партия войны победила.
В зале офицерского казино воцарилось тревожное молчание. С напряженным
вниманием члены делегаций, эксперты, даже обслуживающий персонал - все ждали
ответа Троцкого. Несколько минут он сидел недвижим, словно и впрямь ощущал
ответственность, которую налагает на него этот момент. Его глаза горят
самодовольным блеском. Затем рывком поднялся и выпалил горячую речь:
- Именем Совета Народных Комиссаров... Отказываясь от подписания
аннексионистского договора, Россия, со своей стороны, объявляет состояние
войны с Германией, Австро-Венгрией, Турцией и Болгарией прекращенным...
"Слава богу, он принял германский ультиматум!" - решил было Соколов.
Троцкий продолжал:
- ...Российским войскам одновременно отдается приказ о полной
демобилизации по всему фронту...
"А как же подписание договора, ведь надо остановить германские войска?!
Что же он ничего не говорит о подписании мирного договора?!" - билось в
висках у Алексея.
Но глава российской делегации лишь надменно осмотрел всех
присутствующих своими остренькими глазками и сел. Ничего подобного делегации
Германии, Австрии, Турции и Болгарии не ждали. Никто не решился нарушить
гробовую тишину. Она физически давила на плечи Соколова. Лозунг "ни мира, ни
войны" обрел свою ядовитую плоть...
Потрясенный и растерянный Кюльман, германский министр иностранных дел,
просит на завтра назначить пленарное заседание. Но Троцкий заявляет, что
российская делегация исчерпала свои полномочия и полагает необходимым
вернуться в Петроград. По сигналу Троцкого члены делегации поднимаются и, не
прощаясь, направляются к выходу. Кюльман успевает лишь спросить Троцкого о
том, как же теперь будут сноситься правительства России и Германии?
- Как сносились до переговоров, - грубо отвечает Троцкий. - По радио!..
В тот же вечер Троцкий потребовал у немцев экстренный поезд, и
большинство делегации, за исключением нескольких экспертов и юзиста, ночью
выехало из Брест-Литовска. Алексею Соколову выпало остаться еще несколько
дней в цитадели. Немцы не обращали на него теперь никакого внимания. Штаб
Гофмана явно готовился к наступлению. А через два дня австрийский
доброжелатель показал Алексею копию телеграммы дипломатического
представителя при ставке "Ост" Лерснера в Берлин... "Здесь почти все
считают, что для нас вообще не могло произойти ничего более благоприятного,
чем решение Троцкого... Конечно, на первый взгляд оно ошеломляюще, - читал
Алексей, и возмущение росло в его душе. - Этим решением Троцкий отказывается
от всех преимуществ страны, ведущей войну и заключающей мир. При заключении
мира мы все-таки должны были сделать ему различные серьезные уступки. Теперь
мы сможем все урегулировать по нашему собственному усмотрению.
Территориальный вопрос будет полностью решен по нашему желанию. В наших
руках по праву сильного и победителя будут все оккупированные нами области,
и мы сможем хозяйничать там по своему усмотрению. Троцкий заявил, что для
него не существует больше военнопленных. Следовательно, мы получим обратно
наших пленных и вернем за это столько русских пленных, сколько захотим..."
"Сколько же судеб русских людей разбито всего несколькими словами главы
нашей делегации... - с горечью думал Алексей. - Сколько жен и детей никогда
не увидят кормильца, потому что теперь немцы всех самых здоровых русских
пленных будут использовать как рабочую силу на самых тяжелых работах и
превратят их в бесправных рабов..."
Он заставил себя дочитать документ до конца.
"...поскольку, со своей стороны, мы ведь находимся с Россией лишь в
состоянии перемирия, то мы свободны во всех отношениях. Зато Троцкий сам
себя обезоружил".
"Что это - глупость или измена?" - задал себе вопрос Алексей, но
ответить на него так и не смог.
Странное ничегонеделанье продолжалось до шестнадцатого. В эти дни
Соколову стало известно, что тринадцатого кайзер провел в Берлине Коронный
Совет, на котором были приняты грозные решения. Вильгельм Второй приказывал:
Россию Советов поставить на колени, ибо большевики представляют крайнюю
угрозу в политическом и экономическом отношении. От них на империю может
перекинуться зараза пролетарской революции. Бациллы этой заразы уже
возбуждали германских рабочих на ужасные забастовки конца января, и
продолжение их следует исключить железом и кровью. Начать наступление на
Петроград, дабы навести в нем прочный германский порядок. Немедленно оказать
самую широкую помощь Центральной Раде и правительству буржуазной Финляндии,
вплоть до оккупации.
Исполняя директиву кайзера, утвержденную Коронным Советом, тридцать
германских дивизий развернулись от Балтийского до Черного моря. Они
готовились обрушиться на Лифляндию, Курляндию и Эстляндию, ударить на Минск
и Могилев, Киев и Екатеринослав. Немцы нагло шли на нарушение статьи первой
договора о перемирии.
Перед отъездом из Бреста шестнадцатого числа Соколова пригласил к себе
генерал Гофман. Сначала он официально объявил о разрыве перемирия. А затем,
любезно обращаясь к строптивцу, "обер-Ост" выразил комплимент
работоспособности и талантам Соколова. Алексей молчал, но его подмывало
ответить какой-нибудь грубостью. Наконец герр генерал посоветовал русскому
коллеге остаться служить в германской армии или, на худой конец, на
самостийной Украине, которая теперь будет под немецким протекторатом, и ей
потребуются знающие деятели.
- Германское правительство позаботилось о некоторых из ваших военных
экспертов, которым их офицерская честь и присяга царю внушили решение
отказаться от службы у большевиков... - предъявил Гофман свой последний
аргумент и вкрадчиво улыбнулся.
- Господин генерал! - гордо поднял голову Алексей. - У меня другие
понятия об офицерской чести. Я должен служить своему народу и русской
земле... А что касается присяги царю, то ведь Николай Романов первым
уничтожил ее, отрекшись от престола. Наши солдаты давно поняли это. Что же
касается некоторых изменников, то их покарает либо судьба, либо собственная
совесть!
- Что ж, господин генерал! - поклонился Гофман одной головой. - Может
быть, мы займем противоположные стороны по линии фронта? Но учтите, немецкое
военное искусство - самое высокое из всех существующих...
- Придет время, когда мы докажем вам противное! - также только кивнул
на прощание Соколов.
98. Могилев, февраль 1918 года
В день, когда началось немецкое наступление по всему фронту, Алексей
Соколов выехал из Минска, куда он добрался накануне, в Могилев, в Ставку.
Ему было приказано доложить все данные о германской армии, которые он собрал
во время своего пребывания в Брест-Литовске, новому генерал-квартирмейстеру
армии генералу Гришинскому и изложить собственные наблюдения начальнику
штаба верховного главнокомандующего Михаилу Дмитриевичу Бонч-Бруевичу.
Соколов служил когда-то в Киеве под командой этого известного генерала и
искренне обрадовался тому, что Михаил Дмитриевич остался верен Советской
власти. Он не думал, что причиной было его родство с Владимиром Дмитриевичем
Бонч-Бруевичем, одним из ближайших соратников Ленина. Ведь революция
разводила в противоположные лагеря не только братьев, но отцов и сыновей,
других самых близких людей. Михаила Дмитриевича оставили на службе народу и
уважение к младшему брату-революционеру, и такое же понимание офицерской
чести, как у Соколова.
Однако в Могилеве даже доложить о том, что происходило в Брест-Литовске
и о дислокации германских частей, Соколову по-настоящему так и не удалось.
Он прибыл в Ставку девятнадцатого, как раз в тот день, когда Михаил
Дмитриевич закончил все дела по расформированию штаба верховного
главнокомандующего. Нашел он его в гостинице "Франция". Оказалось, что
только сегодня генерал Бонч-Бруевич сдал Могилевскому Совету губернаторский
дом, где помещались главные службы ликвидированной уже Ставки и его
квартира.
В той же гостинице снял номер и Алексей, ожидая, что придется здесь
хотя бы переночевать. Коридорный проводил его сначала к комнате
Бонч-Бруевича. Сухой и подвижный генерал, начавший лысеть, с массивным носом
и пышными усами, с гвардейской выправкой, был на месте. Он сразу же узнал
своего старого сослуживца. Михаил Дмитриевич кое-что знал о брест-литовских
переговорах и тоже был рад, что такой знающий и дельный офицер, как Соколов,
без малейших сомнений остался на службе у Советской власти. Они обнялись.
Михаил Дмитриевич поведал, что теперь он отставной генерал, собирается
отправиться на днях а Чернигов, откуда он со своим полком уходит на фронт и
где теперь намерен поселиться. Чувствовалось, что он обижен столь быстрой
ликвидацией Ставки, где он лишь недавно стал играть главную роль и где он
искренне хотел принести пользу Родине, организуя не только сопротивление
немцам, но и переброску огромных материальных запасов русской армии из
угрожаемых территорий в глубь страны.
Бонч-Бруевич рассказал товарищу о том, что творится сейчас на фронтах,
а Соколов - о мирной конференции в Брест-Литовской цитадели. Михаил
Дмитриевич выглядел плохо. Под глазами у него легли черные круги. Генерал
как-то сгорбился и говорил глухо, словно старец. Сорокасемилетний военный
выглядел на все шестьдесят.
Только генералы расположились пообедать, как пришел посыльный из
Совета. Он подал Бонч-Бруевичу телеграмму. Расслабленным движением Михаил
Дмитриевич вскрыл ее, пробежал глазами и вскочил со стула, как молодой
человек. На глазах он преображался. Плечи распрямились, глаза повеселели, он
заулыбался и, ни слова не говоря, протянул листок Алексею. Соколов прочитал:
"Предлагаю вам немедленно с наличным составом Ставки прибыть в Петроград".
Подпись "Ленин" заставила Соколова встать и еще раз перечитать короткий
текст.
- Алексей Алексеевич! Но ведь Ставка-то расформирована... Что бы это
значило?.. - задумчиво взялся за пышный ус Бонч-Бруевич. - Не иначе, как
вызов связан с наступлением немцев... Нужно действовать! Поговорим в поезде!
- добавил генерал, нисколько не сомневаясь, что Соколов отправится с ним в
Петроград. Он вызвал начальника военных сообщений генерала Раттэля и
приказал ему сформировать экстренный поезд.
Две ночи и два дня шел в Петроград поезд с генералами и офицерами
Ставки, оставшимися верным революционному правительству, по большой дуге с
юга на север. Путь проходил через тылы армии, солдатские массы которой
откатывались с фронтов и сметали на своем пути всякое сопротивление
гражданских и тыловых начальников. Паровозы у экстренного поезда меняли
только на разъездах вдали от узловых станций, чтобы толпы солдат не смяли
маленькую охрану, которую возглавлял бывший комендант поезда Крыленко матрос
Приходько. Все крупные станции проскакивали с ходу: Оршу, Витебск,
Новосокольники, пресловутое Дно. Авторитет генерала Раттэля делал свое дело
- железнодорожные начальники всех рангов по первому его требованию
пропускали загадочный поезд без задержки. Двери бронированных пульманов были
закрыты наглухо, из приоткрытых, несмотря на холод, нескольких окон торчали
рыльца пулеметов...
99. Петроград, 22 февраля 1918 года
Уже темнело, когда на первый путь Царскосельского вокзала паровоз с
намерзшими сосульками осторожно втащил короткий состав. Перрон был засыпан
снегом. Под его застекленным полукружьем несколько жителей пригорода
высматривали, будет ли поезд на Царское.
Михаил Дмитриевич вышел один на поиски телефона. Он нашел кабинет
комиссара вокзала и связался со Смольным. Владимир Дмитриевич коротко
ответил: "Высылаю за вами машины, Владимир Ильич вас ждет! Приготовьтесь
включиться в работу по обороне Петрограда..."
Авто от Смольного подошли быстро и стали у бывшего Царского павильона.
Генералы Бонч-Бруевич, Лукирский, Раттэль, Гришинский, Сулейман и Соколов
немедленно заняли места в них. Машины помчались. Петроград был холоден и
мрачен как никогда. На пустынных Загородном, Владимирском и Невском
проспектах встречались только редкие фигуры прохожих, пробиравшихся через
сугробы, наметенные порывами буйного ветра. Миновали Знаменскую площадь. У
Алексея что-то екнуло в груди, но он подавил в себе желание сойти с авто и
зайти домой.
Суворовский проспект, Лафонская площадь, Смольный... Матрос-порученец
управляющего делами Совета народных комиссаров Владимира Дмитриевича
Бонч-Бруевича, увешанный гранатами, двумя револьверами, белозубый и озорной,
повел, расталкивая толпу, группу новоприбывших по коридорам.
Ладно скроенные из особого сукна шинели, фуражки генеральского образца,
но без царских кокард, крепкие сапоги и отутюженные галифе, хотя без
лампасов, неистребимая выправка кадровых военных выдавали в них людей явно
не пролетарского происхождения. На них смотрели с интересом - вроде бы и не
арестованные, а какие-то не свои.
И генералы глаз не отводят, в них тоже затаился жгучий интерес: какие
же они - люди, сотворившие революцию, опрокинувшие старый мир, а теперь
противостоящие германской интервенции? Матросы, красногвардейцы, солдаты,
рабочие - с винтовками и без них, спешащие или мирно беседующие друг с
другом, сидящие прямо в коридоре вдоль стен или выслушивающие указания от
товарищей с красными от недосыпания глазами и серыми усталыми лицами. Вот
парадная лестница, второй, третий этаж. Быстрый шаг заканчивается у двери,
на которой красуется цифра 75.
Дверь открывается, генералы входят. Им навстречу спешит Владимир
Дмитриевич, но ему некогда даже обняться с братом - такой темп работы задан
в Смольном в эти дни. Он только успевает сказать, что немцы ведут
наступление на Петроград, положение архисложное.
Открыта дверь в соседнюю комнату. Видно, что в центре ее на столе
разложена карта-десятиверстка Петрограда и окрестностей. Почти все спутники
Соколова уже успели войти в ту комнату, как раздается вскрик: "Алеша!"
Это Анастасия подняла на миг глаза от машинки и вдруг увидела своего
Алексея. Соколов задержался лишь на секунду у порога, остолбенев от
удивления и счастья, но превозмог себя и только посмотрел на Настю глазами,
в которых она прочитала все - и любовь, и радость, и надежду, и уверенность,
что все будет очень хорошо, раз они снова вместе.
Вместо эпилога
Алексей Алексеевич Соколов прошел трудными дорогами провинциального
гусарского офицера, военного разведчика, затем генерала старой армии.
Патриотизм, честь и долг привели его под красное знамя Советов. "Нарвские
позиции, 23 февраля 1917 года" - мог бы называться очередной эпизод... Но
это уже другая тема, иной сюжет, другой этап жизни героя романа и революции.
Вероятно, вдумчивого читателя заинтересует, существовал ли реальный
человек, который послужил прообразом герою трилогии "Негромкий выстрел",
"Вместе с Россией", "Честь и долг"? Образ Соколова - собирательный. Но
многое в его жизнеописании навеяно событиями и фактами из биографий
генерал-лейтенантов Советской Армии А.А.Самойло и А.А.Игнатьева.
Далеко не все офицеры и генералы старой армии а 1917 году стали
белогвардейцами. Сотни и тысячи их после Великого Октября честно и твердо
стали на службу Советской власти, народу, революции. Об этом убедительно
свидетельствует история.
За два с лишним года иностранной интервенции и гражданской войны в
Красную Армию добровольно вступили или были призваны по декрету от июля 1918
года около пятидесяти тысяч офицеров и генералов старой армии. Около 30
тысяч из них воевали в действующих войсках и внесли свой вклад в победу над
интервентами и контрреволюционерами. Многие погибли на красной стороне
фронта, разделившего весь мир после 7 ноября 1917 года.
К концу 1920 года в РККА насчитывалось около 217 тысяч командиров. Две
трети из них были подготовлены в годы военной интервенций и гражданской
войны из числа рабочих и крестьян в советских военно-учебных заведениях.
Военные специалисты старой армии составляли 34 процента командных кадров. В
том числе кадровые офицеры насчитывали 6 процентов, а подготовленные в годы
мировой войны - 28 процентов. Велик вклад этих опытных военных специалистов
и в строительство Рабоче-Крестьянской Красной Армии в период мирной
передышки. С их участием Советское государство и Коммунистическая партия
вырастили огромный отряд командиров, прославивших нашу Родину и русскую
военную школу блестящими победами.
Это о тех офицерах и генералах старой армии, кто сознательно и
добровольно перешел на службу советской Отчизне, сказал Владимир Ильич
Ленин: "Вы слышали о ряде блестящих побед Красной Армии. В ней работают
десятки тысяч старых офицеров и полковников. Если бы мы их не взяли на
службу и не заставили служить нам, мы не могли бы создать армии". И еще:
"Они помотали нам работать и давали нам взамен свои технические познания. И
только при помощи их Красная Армия могла одержать те победы, которые она
одержала".
В унтер-офицерских чинах воевали на фронтах первой мировой войны
прославленные маршалы Советского Союза Г.К.Жуков, И.С.Конев,
К.К.Рокоссовский, С.М.Буденный. Маршалы Советского Союза М.Н.Тухачевский и
А.М.Василевский до октября 1917 года были поручиками, Ф.И.Толбухин -
штабс-капитаном, А.И.Егоров и Б.М.Шапошников вступили в Красную Армию,
будучи полковниками.
В строительстве Вооруженных Сил нашей страны, в обороне Республики
Советов участвовали на разных постах три военных министра старой России -
А.А.Поливанов, Д.С.Шуваев, А.И.Верховский, крупнейшие военные деятели -
А.А.Брусилов, М.Д.Бонч-Бруевич, К.И.Величко, В.Н.Егорьев, В.Н.Клембовский,
А.А.Маниковский, Д.П.Парский, Н.М.Потапов...
Да, некоторые из бывших членов офицерской касты царской России пришли в
Красную Армию не сразу, прошли тяжкий путь сомнений. Но, встав в ее ряды,
они храбро сражались, честно и не покладая рук работали, вели научную,
педагогическую деятельность в военных и гражданских учреждениях Страны
Советов.
Подвиг генерала Советской Армии Д.М.Карбышева, мученически погибшего в
гитлеровском концлагере Маутхаузен, но не предавшего свой народ, - особенно
ярко показал, что офицеры старой русской армии, добровольно пришедшие в
Октябре 17-го на службу революции, стали пламенными патриотами Советской
Родины.
Пытливому читателю я хотел бы подтвердить, что в этих трех книгах
описаны в основном реальные события. Подлинные факты, а также диалоги и
мысли конкретных исторических лиц даются по документам, речам, выступлениям
в периодике или их изложениям, мемуарам, работам историков и биографов.
Роман-хроника - трудный и не всегда благодарный жанр литературы. Иногда
он может показаться сухим, слишком документальным. При этом, я думаю,
драматургия истории выше и сильнее того, из чего она складывается - из судеб
отдельных людей и их драм. Вместе с тем жанр романа-хроники может нести
какие-то новые сведения, вызвать отклик читателя, мозг которого в наше время
привык ежедневно, ежечасно впитывать миллиарды бит информации.
Роман-хроника - это отнюдь не развлекательное чтение. Поэтому я
благодарю читателя за его труд - чтение этого романа.
Егор Иванов
разумный компромисс", - говорил он Соколову. Алексею стала более ясной и его
собственная задача. Поведение Троцкого, явно старавшегося вызвать разрыв,
спровоцировать немцев на уход с переговоров, стало и у него вызывать
раздражение. Ему только было непонятно, почему большинство полномочных
членов делегации, обладавших правом голоса в ее делах, не возражало
Троцкому, если Ленин давал им совсем другие инструкции.
Речи Троцкого, затягивавшего переговоры, заметно бесили самоуверенного
Гофмана, который практически отстранил Кюльмана от председательствования.
Генерал ввязывался в острую полемику с наркомом по иностранным делам.
Начинал он свои выступления против Троцкого резким ударом по столу рукой и
злобным выкриком: "Ich protestiere!.."*.
______________
* "Я протестую!" (нем.).
Не будучи дипломатом, Алексей видел, что следовало бы больше обращаться
к графу Чернину, поскольку именно тот был готов заключить мир с большевиками
без аннексий и контрибуций, сохранить России большие территории и все
имущество на них. Чернин знал, что многие политические деятели в Германии
также были согласны на умеренный мир, вопреки воле военных, и что кайзер
колебался между военной и гражданской партиями. Умелыми действиями глава
российской делегации мог бы значительно укрепить эти силы среди противников
и добиться мирной передышки, к которой так стремился Ленин. Германские
офицеры, с которыми Соколов сохранил отношения, несмотря на ясно выраженную
волю Троцкого прервать их, сообщали русскому генералу о том, что Чернин
предпринял самостоятельно в Берлине и Вене ряд обходных маневров, чтобы
склонить кайзера и своего императора Карла к скорейшему прекращению войны.
Австрийский министр был умным человеком и не верил в предсказания о скором
падении большевиков. Наоборот, он считал, как и многие другие в столицах
Четверного согласия, что это именно та единственная сила в России, которая
может организовать и укрепить новое государство на развалинах царской
империи.
Правда австрийский министр высказывался за самоопределение Украины и
отпадение ее от Советской России. Ради того, чтобы получить продовольствие
из этой житницы, Чернин вступил в тайные переговоры с делегацией Центральной
Рады, привезенной германцами в Брест.
Соколову было непонятно, а Сенин так и не смог вразумительно объяснить,
почему глава российской делегации признал полномочия группы Голубовича,
представлявшего эту Раду, хотя она была явно настроена антибольшевистски,
выступала подхалимски по отношению к немцам. Причем даже тогда, когда она
перестала представлять кого-либо, так как войска Рады были разгромлены
большевиками. Ведь Ленин своевременно сообщал из Петрограда о событиях на
Украине, о восстании против буржуазных националистов в Донбассе и в
Харькове, а Первый всеукраинский съезд Советов провозгласил Украину
Советской республикой и низложил Раду.
...Дважды еще прерывались переговоры в Брест-Литовске. В первый раз
глава российской делегации выезжал в Петроград для обсуждения в
правительстве германских условий. По возвращении Сенин рассказал Соколову,
что Ленин со всей решительностью настаивает на скорейшем заключении мира и
исключении тактических проволочек. Но группа "левых коммунистов" во главе с
Бухариным требует немедленно отклонить германские и австрийские предложения,
поскольку они ведут к "сделке" с империализмом и являются "изменой делу
революции", уйти с переговоров и объявить "революционную войну" Германии.
Троцкий при этом заявил, что мира подписывать нельзя, но войну следует
объявить прекращенной, а армию демобилизовать...
В Петрограде победила все-таки точка зрения, что надо затягивать
переговоры как можно дольше, но только до предъявления германского
ультиматума. После предъявления германцами такого ультиматума необходимо
подписать мир. С такой инструкцией Троцкий и вернулся в Брест-Литовск в
конце января, но сообщил о ней только своим сторонникам среди членов
делегации. Сенин узнал о ней лишь стороной. Всем своим поведением на
конференции Троцкий показывал, что дело идет к разрыву, который
санкционирован Петроградом.
Заседания конференции возобновились 30 января, но ввиду позиции
Троцкого Кюльман и Чернин вынуждены были выехать в Берлин. Германская
военная партия тоже стремилась сорвать переговоры и начать военные действия
для захвата Прибалтики, оккупации Украины, центральных губерний России.
Теперь, из-за позиции Троцкого, она получила перевес и дала соответствующие
инструкции германской делегации.
Вечером 6 февраля Гофман, Кюльман и Чернин возвратились из Берлина в
Брест-Литовск. В тот же вечер один из австрийских приятелей Соколова,
озабоченный мрачной перспективой войны, встретившись с ним на прогулке,
рассказал, что происходило в германской столице. Оказалось, что весь прошлый
день в имперской канцелярии у рейхсканцлера в присутствии императора
Вильгельма и первого генерал-квартирмейстера Людендорфа происходили бурные
совещания. Чернин добивался продовольственной помощи от немцев, но ему
заявили, что он получит ее только с Украины - в случае подписания договора
не с большевиками, а с Радой. Чернин доказывал, что Австро-Венгрия не
обязана вести дальше войну за осуществление германских планов на Востоке,
что Вена готова заключить мир с Антантой и Россией на условиях статус-кво,
существовавшего до войны, но Людендорф резко выговаривал ему. Кюльман
выступил в поддержку Чернина и говорил, что нельзя сейчас ставить более
широкие цели, чем оборонительные. Но Людендорф и Гофман резко настаивали на
том, что целью нового наступления на Востоке должно стать свержение
правительства большевиков. "Нам нужно привести к власти в России такое
правительство, - передал австрийский друг слова Людендорфа, - которое
наведет в России порядок и позволит нам сократить войска, оставив их только
для охраны границ"...
"На Украине тоже надо навести порядок, и это сделает Германия, укрепив
"независимое украинское государство", которое станет союзником ее и
Австро-Венгрии", - заявил Людендорф. После этого он прекратил дискуссию...
8 февраля делегации Четверного союза целый день заседали с Голубовичем
и его молодцами, вырабатывая текст договора с Центральной Радой. Киев в этот
день был занят частями Красной Армии, и немцам стало ясно, что Голубович
подпишет любое соглашение, назовет любые цифры продовольственных поставок в
Германию и Австрию.
Девятого утром Троцкий по Юзу вызвал Петроград. Он сообщил по прямому
проводу в Смольный, что ожидается предъявление ультиматума
германо-австрийской стороной. Затем снова попросил дать ему директивы, явно
игнорируя указание Ленина, которое получил 27 января: "...мы держимся до
ультиматума немцев, после ультиматума мы сдаем". Через несколько минут юзист
принял ответ Владимира Ильича: "Наша точка зрения Вам известна; она только
укрепилась за последнее время..." Выходило, что необходимо немедленно
принять условия германского ультиматума.
Десятого утром многих членов делегаций германское командование вывезло
на полигон. Это была затея хитроумного Гофмана. Следовало перед вручением
ультиматума продемонстрировать мощь германской армии. Со специально
построенной дощатой трибуны Алексей Соколов вместе со штатскими и военными
участниками переговоров видел, как батарея тяжелых гаубиц новейшего
германского производства расстреливала дома деревушки, из которой
предварительно были выселены все жители. На профессионального военного это
представление подействовало мало. Зато, улучив минуту, ему удалось
побеседовать с одним из австрийцев. Тот сообщил, что поступила телеграмма, в
которой кайзер требовал от Кюльмана сразу после заключения договора с Радой
поставить русскую делегацию перед постулатом: заключение мира на германских
условиях с одновременным очищением большевиками Лифляндии и Эстляндии или
немедленный разрыв переговоров.
"Как же поступит Троцкий? - подумал Алексей. - Ведь его линия на разрыв
с немцами противоречит всякой логике. Россия воевать не может - это и
невоенным ясно. Вернувшись из Петрограда, Лев Давыдович объявил всей
делегации, что его точка зрения победила... А что же Ленин? Неужели и он
согласился отвергнуть германский ультиматум и дать повод немцам начать
наступление на безоружный Петроград? На Украину, на Минск?.. Что-то не
сходятся концы с концами у Троцкого. Ведь Миша Сенин определенно говорил,
что Ленин дал указание заключать мир на любых условиях..."
Отгремели залпы гаубиц, членов делегаций и экспертов погрузили в
экипажи и доставили в Брестскую цитадель. В семь часов вечера на очередном
заседании лощеный дипломат Кюльман прерывающимся от волнения голосом
исполнил поручение своего императора. Стало ясно, что партия войны победила.
В зале офицерского казино воцарилось тревожное молчание. С напряженным
вниманием члены делегаций, эксперты, даже обслуживающий персонал - все ждали
ответа Троцкого. Несколько минут он сидел недвижим, словно и впрямь ощущал
ответственность, которую налагает на него этот момент. Его глаза горят
самодовольным блеском. Затем рывком поднялся и выпалил горячую речь:
- Именем Совета Народных Комиссаров... Отказываясь от подписания
аннексионистского договора, Россия, со своей стороны, объявляет состояние
войны с Германией, Австро-Венгрией, Турцией и Болгарией прекращенным...
"Слава богу, он принял германский ультиматум!" - решил было Соколов.
Троцкий продолжал:
- ...Российским войскам одновременно отдается приказ о полной
демобилизации по всему фронту...
"А как же подписание договора, ведь надо остановить германские войска?!
Что же он ничего не говорит о подписании мирного договора?!" - билось в
висках у Алексея.
Но глава российской делегации лишь надменно осмотрел всех
присутствующих своими остренькими глазками и сел. Ничего подобного делегации
Германии, Австрии, Турции и Болгарии не ждали. Никто не решился нарушить
гробовую тишину. Она физически давила на плечи Соколова. Лозунг "ни мира, ни
войны" обрел свою ядовитую плоть...
Потрясенный и растерянный Кюльман, германский министр иностранных дел,
просит на завтра назначить пленарное заседание. Но Троцкий заявляет, что
российская делегация исчерпала свои полномочия и полагает необходимым
вернуться в Петроград. По сигналу Троцкого члены делегации поднимаются и, не
прощаясь, направляются к выходу. Кюльман успевает лишь спросить Троцкого о
том, как же теперь будут сноситься правительства России и Германии?
- Как сносились до переговоров, - грубо отвечает Троцкий. - По радио!..
В тот же вечер Троцкий потребовал у немцев экстренный поезд, и
большинство делегации, за исключением нескольких экспертов и юзиста, ночью
выехало из Брест-Литовска. Алексею Соколову выпало остаться еще несколько
дней в цитадели. Немцы не обращали на него теперь никакого внимания. Штаб
Гофмана явно готовился к наступлению. А через два дня австрийский
доброжелатель показал Алексею копию телеграммы дипломатического
представителя при ставке "Ост" Лерснера в Берлин... "Здесь почти все
считают, что для нас вообще не могло произойти ничего более благоприятного,
чем решение Троцкого... Конечно, на первый взгляд оно ошеломляюще, - читал
Алексей, и возмущение росло в его душе. - Этим решением Троцкий отказывается
от всех преимуществ страны, ведущей войну и заключающей мир. При заключении
мира мы все-таки должны были сделать ему различные серьезные уступки. Теперь
мы сможем все урегулировать по нашему собственному усмотрению.
Территориальный вопрос будет полностью решен по нашему желанию. В наших
руках по праву сильного и победителя будут все оккупированные нами области,
и мы сможем хозяйничать там по своему усмотрению. Троцкий заявил, что для
него не существует больше военнопленных. Следовательно, мы получим обратно
наших пленных и вернем за это столько русских пленных, сколько захотим..."
"Сколько же судеб русских людей разбито всего несколькими словами главы
нашей делегации... - с горечью думал Алексей. - Сколько жен и детей никогда
не увидят кормильца, потому что теперь немцы всех самых здоровых русских
пленных будут использовать как рабочую силу на самых тяжелых работах и
превратят их в бесправных рабов..."
Он заставил себя дочитать документ до конца.
"...поскольку, со своей стороны, мы ведь находимся с Россией лишь в
состоянии перемирия, то мы свободны во всех отношениях. Зато Троцкий сам
себя обезоружил".
"Что это - глупость или измена?" - задал себе вопрос Алексей, но
ответить на него так и не смог.
Странное ничегонеделанье продолжалось до шестнадцатого. В эти дни
Соколову стало известно, что тринадцатого кайзер провел в Берлине Коронный
Совет, на котором были приняты грозные решения. Вильгельм Второй приказывал:
Россию Советов поставить на колени, ибо большевики представляют крайнюю
угрозу в политическом и экономическом отношении. От них на империю может
перекинуться зараза пролетарской революции. Бациллы этой заразы уже
возбуждали германских рабочих на ужасные забастовки конца января, и
продолжение их следует исключить железом и кровью. Начать наступление на
Петроград, дабы навести в нем прочный германский порядок. Немедленно оказать
самую широкую помощь Центральной Раде и правительству буржуазной Финляндии,
вплоть до оккупации.
Исполняя директиву кайзера, утвержденную Коронным Советом, тридцать
германских дивизий развернулись от Балтийского до Черного моря. Они
готовились обрушиться на Лифляндию, Курляндию и Эстляндию, ударить на Минск
и Могилев, Киев и Екатеринослав. Немцы нагло шли на нарушение статьи первой
договора о перемирии.
Перед отъездом из Бреста шестнадцатого числа Соколова пригласил к себе
генерал Гофман. Сначала он официально объявил о разрыве перемирия. А затем,
любезно обращаясь к строптивцу, "обер-Ост" выразил комплимент
работоспособности и талантам Соколова. Алексей молчал, но его подмывало
ответить какой-нибудь грубостью. Наконец герр генерал посоветовал русскому
коллеге остаться служить в германской армии или, на худой конец, на
самостийной Украине, которая теперь будет под немецким протекторатом, и ей
потребуются знающие деятели.
- Германское правительство позаботилось о некоторых из ваших военных
экспертов, которым их офицерская честь и присяга царю внушили решение
отказаться от службы у большевиков... - предъявил Гофман свой последний
аргумент и вкрадчиво улыбнулся.
- Господин генерал! - гордо поднял голову Алексей. - У меня другие
понятия об офицерской чести. Я должен служить своему народу и русской
земле... А что касается присяги царю, то ведь Николай Романов первым
уничтожил ее, отрекшись от престола. Наши солдаты давно поняли это. Что же
касается некоторых изменников, то их покарает либо судьба, либо собственная
совесть!
- Что ж, господин генерал! - поклонился Гофман одной головой. - Может
быть, мы займем противоположные стороны по линии фронта? Но учтите, немецкое
военное искусство - самое высокое из всех существующих...
- Придет время, когда мы докажем вам противное! - также только кивнул
на прощание Соколов.
98. Могилев, февраль 1918 года
В день, когда началось немецкое наступление по всему фронту, Алексей
Соколов выехал из Минска, куда он добрался накануне, в Могилев, в Ставку.
Ему было приказано доложить все данные о германской армии, которые он собрал
во время своего пребывания в Брест-Литовске, новому генерал-квартирмейстеру
армии генералу Гришинскому и изложить собственные наблюдения начальнику
штаба верховного главнокомандующего Михаилу Дмитриевичу Бонч-Бруевичу.
Соколов служил когда-то в Киеве под командой этого известного генерала и
искренне обрадовался тому, что Михаил Дмитриевич остался верен Советской
власти. Он не думал, что причиной было его родство с Владимиром Дмитриевичем
Бонч-Бруевичем, одним из ближайших соратников Ленина. Ведь революция
разводила в противоположные лагеря не только братьев, но отцов и сыновей,
других самых близких людей. Михаила Дмитриевича оставили на службе народу и
уважение к младшему брату-революционеру, и такое же понимание офицерской
чести, как у Соколова.
Однако в Могилеве даже доложить о том, что происходило в Брест-Литовске
и о дислокации германских частей, Соколову по-настоящему так и не удалось.
Он прибыл в Ставку девятнадцатого, как раз в тот день, когда Михаил
Дмитриевич закончил все дела по расформированию штаба верховного
главнокомандующего. Нашел он его в гостинице "Франция". Оказалось, что
только сегодня генерал Бонч-Бруевич сдал Могилевскому Совету губернаторский
дом, где помещались главные службы ликвидированной уже Ставки и его
квартира.
В той же гостинице снял номер и Алексей, ожидая, что придется здесь
хотя бы переночевать. Коридорный проводил его сначала к комнате
Бонч-Бруевича. Сухой и подвижный генерал, начавший лысеть, с массивным носом
и пышными усами, с гвардейской выправкой, был на месте. Он сразу же узнал
своего старого сослуживца. Михаил Дмитриевич кое-что знал о брест-литовских
переговорах и тоже был рад, что такой знающий и дельный офицер, как Соколов,
без малейших сомнений остался на службе у Советской власти. Они обнялись.
Михаил Дмитриевич поведал, что теперь он отставной генерал, собирается
отправиться на днях а Чернигов, откуда он со своим полком уходит на фронт и
где теперь намерен поселиться. Чувствовалось, что он обижен столь быстрой
ликвидацией Ставки, где он лишь недавно стал играть главную роль и где он
искренне хотел принести пользу Родине, организуя не только сопротивление
немцам, но и переброску огромных материальных запасов русской армии из
угрожаемых территорий в глубь страны.
Бонч-Бруевич рассказал товарищу о том, что творится сейчас на фронтах,
а Соколов - о мирной конференции в Брест-Литовской цитадели. Михаил
Дмитриевич выглядел плохо. Под глазами у него легли черные круги. Генерал
как-то сгорбился и говорил глухо, словно старец. Сорокасемилетний военный
выглядел на все шестьдесят.
Только генералы расположились пообедать, как пришел посыльный из
Совета. Он подал Бонч-Бруевичу телеграмму. Расслабленным движением Михаил
Дмитриевич вскрыл ее, пробежал глазами и вскочил со стула, как молодой
человек. На глазах он преображался. Плечи распрямились, глаза повеселели, он
заулыбался и, ни слова не говоря, протянул листок Алексею. Соколов прочитал:
"Предлагаю вам немедленно с наличным составом Ставки прибыть в Петроград".
Подпись "Ленин" заставила Соколова встать и еще раз перечитать короткий
текст.
- Алексей Алексеевич! Но ведь Ставка-то расформирована... Что бы это
значило?.. - задумчиво взялся за пышный ус Бонч-Бруевич. - Не иначе, как
вызов связан с наступлением немцев... Нужно действовать! Поговорим в поезде!
- добавил генерал, нисколько не сомневаясь, что Соколов отправится с ним в
Петроград. Он вызвал начальника военных сообщений генерала Раттэля и
приказал ему сформировать экстренный поезд.
Две ночи и два дня шел в Петроград поезд с генералами и офицерами
Ставки, оставшимися верным революционному правительству, по большой дуге с
юга на север. Путь проходил через тылы армии, солдатские массы которой
откатывались с фронтов и сметали на своем пути всякое сопротивление
гражданских и тыловых начальников. Паровозы у экстренного поезда меняли
только на разъездах вдали от узловых станций, чтобы толпы солдат не смяли
маленькую охрану, которую возглавлял бывший комендант поезда Крыленко матрос
Приходько. Все крупные станции проскакивали с ходу: Оршу, Витебск,
Новосокольники, пресловутое Дно. Авторитет генерала Раттэля делал свое дело
- железнодорожные начальники всех рангов по первому его требованию
пропускали загадочный поезд без задержки. Двери бронированных пульманов были
закрыты наглухо, из приоткрытых, несмотря на холод, нескольких окон торчали
рыльца пулеметов...
99. Петроград, 22 февраля 1918 года
Уже темнело, когда на первый путь Царскосельского вокзала паровоз с
намерзшими сосульками осторожно втащил короткий состав. Перрон был засыпан
снегом. Под его застекленным полукружьем несколько жителей пригорода
высматривали, будет ли поезд на Царское.
Михаил Дмитриевич вышел один на поиски телефона. Он нашел кабинет
комиссара вокзала и связался со Смольным. Владимир Дмитриевич коротко
ответил: "Высылаю за вами машины, Владимир Ильич вас ждет! Приготовьтесь
включиться в работу по обороне Петрограда..."
Авто от Смольного подошли быстро и стали у бывшего Царского павильона.
Генералы Бонч-Бруевич, Лукирский, Раттэль, Гришинский, Сулейман и Соколов
немедленно заняли места в них. Машины помчались. Петроград был холоден и
мрачен как никогда. На пустынных Загородном, Владимирском и Невском
проспектах встречались только редкие фигуры прохожих, пробиравшихся через
сугробы, наметенные порывами буйного ветра. Миновали Знаменскую площадь. У
Алексея что-то екнуло в груди, но он подавил в себе желание сойти с авто и
зайти домой.
Суворовский проспект, Лафонская площадь, Смольный... Матрос-порученец
управляющего делами Совета народных комиссаров Владимира Дмитриевича
Бонч-Бруевича, увешанный гранатами, двумя револьверами, белозубый и озорной,
повел, расталкивая толпу, группу новоприбывших по коридорам.
Ладно скроенные из особого сукна шинели, фуражки генеральского образца,
но без царских кокард, крепкие сапоги и отутюженные галифе, хотя без
лампасов, неистребимая выправка кадровых военных выдавали в них людей явно
не пролетарского происхождения. На них смотрели с интересом - вроде бы и не
арестованные, а какие-то не свои.
И генералы глаз не отводят, в них тоже затаился жгучий интерес: какие
же они - люди, сотворившие революцию, опрокинувшие старый мир, а теперь
противостоящие германской интервенции? Матросы, красногвардейцы, солдаты,
рабочие - с винтовками и без них, спешащие или мирно беседующие друг с
другом, сидящие прямо в коридоре вдоль стен или выслушивающие указания от
товарищей с красными от недосыпания глазами и серыми усталыми лицами. Вот
парадная лестница, второй, третий этаж. Быстрый шаг заканчивается у двери,
на которой красуется цифра 75.
Дверь открывается, генералы входят. Им навстречу спешит Владимир
Дмитриевич, но ему некогда даже обняться с братом - такой темп работы задан
в Смольном в эти дни. Он только успевает сказать, что немцы ведут
наступление на Петроград, положение архисложное.
Открыта дверь в соседнюю комнату. Видно, что в центре ее на столе
разложена карта-десятиверстка Петрограда и окрестностей. Почти все спутники
Соколова уже успели войти в ту комнату, как раздается вскрик: "Алеша!"
Это Анастасия подняла на миг глаза от машинки и вдруг увидела своего
Алексея. Соколов задержался лишь на секунду у порога, остолбенев от
удивления и счастья, но превозмог себя и только посмотрел на Настю глазами,
в которых она прочитала все - и любовь, и радость, и надежду, и уверенность,
что все будет очень хорошо, раз они снова вместе.
Вместо эпилога
Алексей Алексеевич Соколов прошел трудными дорогами провинциального
гусарского офицера, военного разведчика, затем генерала старой армии.
Патриотизм, честь и долг привели его под красное знамя Советов. "Нарвские
позиции, 23 февраля 1917 года" - мог бы называться очередной эпизод... Но
это уже другая тема, иной сюжет, другой этап жизни героя романа и революции.
Вероятно, вдумчивого читателя заинтересует, существовал ли реальный
человек, который послужил прообразом герою трилогии "Негромкий выстрел",
"Вместе с Россией", "Честь и долг"? Образ Соколова - собирательный. Но
многое в его жизнеописании навеяно событиями и фактами из биографий
генерал-лейтенантов Советской Армии А.А.Самойло и А.А.Игнатьева.
Далеко не все офицеры и генералы старой армии а 1917 году стали
белогвардейцами. Сотни и тысячи их после Великого Октября честно и твердо
стали на службу Советской власти, народу, революции. Об этом убедительно
свидетельствует история.
За два с лишним года иностранной интервенции и гражданской войны в
Красную Армию добровольно вступили или были призваны по декрету от июля 1918
года около пятидесяти тысяч офицеров и генералов старой армии. Около 30
тысяч из них воевали в действующих войсках и внесли свой вклад в победу над
интервентами и контрреволюционерами. Многие погибли на красной стороне
фронта, разделившего весь мир после 7 ноября 1917 года.
К концу 1920 года в РККА насчитывалось около 217 тысяч командиров. Две
трети из них были подготовлены в годы военной интервенций и гражданской
войны из числа рабочих и крестьян в советских военно-учебных заведениях.
Военные специалисты старой армии составляли 34 процента командных кадров. В
том числе кадровые офицеры насчитывали 6 процентов, а подготовленные в годы
мировой войны - 28 процентов. Велик вклад этих опытных военных специалистов
и в строительство Рабоче-Крестьянской Красной Армии в период мирной
передышки. С их участием Советское государство и Коммунистическая партия
вырастили огромный отряд командиров, прославивших нашу Родину и русскую
военную школу блестящими победами.
Это о тех офицерах и генералах старой армии, кто сознательно и
добровольно перешел на службу советской Отчизне, сказал Владимир Ильич
Ленин: "Вы слышали о ряде блестящих побед Красной Армии. В ней работают
десятки тысяч старых офицеров и полковников. Если бы мы их не взяли на
службу и не заставили служить нам, мы не могли бы создать армии". И еще:
"Они помотали нам работать и давали нам взамен свои технические познания. И
только при помощи их Красная Армия могла одержать те победы, которые она
одержала".
В унтер-офицерских чинах воевали на фронтах первой мировой войны
прославленные маршалы Советского Союза Г.К.Жуков, И.С.Конев,
К.К.Рокоссовский, С.М.Буденный. Маршалы Советского Союза М.Н.Тухачевский и
А.М.Василевский до октября 1917 года были поручиками, Ф.И.Толбухин -
штабс-капитаном, А.И.Егоров и Б.М.Шапошников вступили в Красную Армию,
будучи полковниками.
В строительстве Вооруженных Сил нашей страны, в обороне Республики
Советов участвовали на разных постах три военных министра старой России -
А.А.Поливанов, Д.С.Шуваев, А.И.Верховский, крупнейшие военные деятели -
А.А.Брусилов, М.Д.Бонч-Бруевич, К.И.Величко, В.Н.Егорьев, В.Н.Клембовский,
А.А.Маниковский, Д.П.Парский, Н.М.Потапов...
Да, некоторые из бывших членов офицерской касты царской России пришли в
Красную Армию не сразу, прошли тяжкий путь сомнений. Но, встав в ее ряды,
они храбро сражались, честно и не покладая рук работали, вели научную,
педагогическую деятельность в военных и гражданских учреждениях Страны
Советов.
Подвиг генерала Советской Армии Д.М.Карбышева, мученически погибшего в
гитлеровском концлагере Маутхаузен, но не предавшего свой народ, - особенно
ярко показал, что офицеры старой русской армии, добровольно пришедшие в
Октябре 17-го на службу революции, стали пламенными патриотами Советской
Родины.
Пытливому читателю я хотел бы подтвердить, что в этих трех книгах
описаны в основном реальные события. Подлинные факты, а также диалоги и
мысли конкретных исторических лиц даются по документам, речам, выступлениям
в периодике или их изложениям, мемуарам, работам историков и биографов.
Роман-хроника - трудный и не всегда благодарный жанр литературы. Иногда
он может показаться сухим, слишком документальным. При этом, я думаю,
драматургия истории выше и сильнее того, из чего она складывается - из судеб
отдельных людей и их драм. Вместе с тем жанр романа-хроники может нести
какие-то новые сведения, вызвать отклик читателя, мозг которого в наше время
привык ежедневно, ежечасно впитывать миллиарды бит информации.
Роман-хроника - это отнюдь не развлекательное чтение. Поэтому я
благодарю читателя за его труд - чтение этого романа.
Егор Иванов