Иванов Алексей. Честь и долг

начальнику военных сообщений отправить их в подкрепление Краснову...
Алексей понял, что Духонин хочет уклониться от того, чтобы поставить
свою подпись под явно мятежным приказом.
"Ну что ж! - подумал генерал-квартирмейстер, которого за глаза в
офицерском собрании уже начали называть "большевистским генералом". - Я вам
подберу, господа заговорщики, такие части, что они бегом в атаку пойдут -
только не против рабочих и солдат Петрограда, а против Крымова и
Краснова..."
- Будет исполнено! - спокойно ответил он Духонину и вышел.
Ему не надо было смотреть десятидневную сводку о настроении в
действующей армии, которую он сам же подписал три дня тому назад для Ставки.
Он знал, что в 10-й армии, в 69-й дивизии 38-го корпуса настроение чревато
взрывом. Было замечено, что солдаты там ищут малейшей возможности выступить
с протестом или отказом от работ, занятий и тому подобного.
Весьма малонадежными для генералов были и части 1-го Сибирского
корпуса, в особенности - 4-й полк 1-й Сибирской дивизии, вся 2-я дивизия и
61-й полк 16-й Сибирской дивизии...
"Вот их-то я и пошлю "в поддержку" Крымову. В жуткой неразберихе никто
не будет поднимать старые сводки о настроениях, чтобы уличить меня. Этим я
хоть немного помогу честным людям, стремящимся к подлинной свободе своего
Отечества... Но надо об этом обязательно предупредить Ивана Рябцева... Он
сразу поймет, что надо делать..."
На звонок тотчас появился адъютант.
- Вызовите ко мне спешно, любым видом транспорта, председателя
дивизионного солдатского комитета 16-й Сибирской дивизии Рябцева...
Пригласите начальника военных сообщений фронта и ремингтониста - будем
готовить приказ о передислокации ряда частей...


84. Петроград, 28 августа 1917 года

Полковник Александр Юрьевич Мезенцев с начала августа состоял в штате
канцелярии правительства в Зимнем дворце как офицер связи с военным
ведомством. Он уже залечил свои раны, бурные военные годы посеребрили его
черную бороду и добавили морщин на лицо. Последние дни, проведенные под
крышей Зимнего дворца, сильно повлияли на него. Мезенцев был увлечен
демократией. Но та драка за власть, интриги, борьба амбиций и лицемерие,
которые он увидел, бывая на заседаниях Временного правительства, совещаниях
министров, на встречах Керенского с разными деятелями, все чаще вызывали у
него приступы пессимизма. А с двадцать шестого числа события вообще стали
разворачиваться с бешеной скоростью. Верховный главнокомандующий Корнилов
поднял мятеж. Вчера Мезенцев прочитал телеграмму Керенского Корнилову с
приказом немедленно сдать должность генералу Лукомскому и прибыть в
Петроград - явно для того, чтобы быть арестованным. Корнилов не подчинился,
Лукомский подал в отставку. Душа Мезенцева разрывалась между демократией,
Керенским - с одной стороны, и военной кастой, генералитетом - с другой.
Генерал Крымов уже прибыл в Петроград, чтобы создать здесь особую армию
для подавления большевистских беспорядков, и Мезенцев, как честный офицер,
всегда презиравший жандармские методы в армии, был потрясен, узнав, что его
старый товарищ полковник Дутов и множество других офицеров явились в столицу
для того, чтобы именно сегодня организовать под видом большевиков уличные
выступления и тем самым дать повод генералам разогнать правительство, Совет,
демократические партии. Правда, господа офицеры, узнав о том, что планы
Корнилова и Крымова открыты, ударились в беспробудное пьянство в военной
гостинице "Астория", а некоторые даже добрались и до "Виллы-Роде", где ранее
кутил сам Распутин. Однако факт провокации был налицо, и Мезенцев принял это
близко к сердцу. Удручали прямодушного полковника и попытки лидера кадетов
Милюкова и других буржуазных публицистов представить все дело Корнилова не
как мятеж, а как маленькую размолвку в благородном семействе.
Все эти переживания вновь посетили полковника, когда он рано утром по
поручению секретаря Керенского отправился на Царскосельский вокзал, чтобы
встретить и привезти к министру-председателю Михаила Васильевича Алексеева,
только позавчера убывшего в Смоленск, но теперь спешно возвращенного в
столицу телеграммой Керенского.
Еще в авто на пути в Зимний дворец Мезенцев доложил обстановку
Алексееву и добавил, что министр-председатель непрерывно совещается то с
делегацией президиума ЦИКа, то с делегацией Совета казачьих войск, то с
господами Терещенко и Коноваловым.
- А что еще нужно Коновалову? - спросил недовольно Михаил Васильевич. -
Ведь он в мае вышел из правительства в знак несогласия с экономической
политикой Петроградского Совета...
- Ходят слухи, что Керенский снова хочет взять его в правительство и
сделать своим заместителем, - отозвался полковник. Мезенцев уже начал
разбираться сам, кто есть кто в кабинете министров, хотя еще не совсем
усвоил партийную принадлежность каждого из них.
В "подъезде императрицы" Алексеева встретил Вырубов, приближенный
Керенского с длиннейшим и пышнейшим титулом - "уполномоченный Временного
правительства по реформированию военных управлений и слиянию общественных
организаций на фронте на правах помощника военного министра и председатель
Особого комитета по объединению деятельности общественных организаций на
фронте". Юркий Вырубов повел Алексеева в личные покои Александра Третьего,
которые избрал своим местом жительства в Зимнем дворце Александр Федорович
Керенский.
Михаил Васильевич просил следовать за собой и Мезенцева. Старик не
знал, зачем его вызвал министр-председатель, да еще в такую минуту. Он
ожидал подвоха. Мезенцев понял, что должен выступить в роли свидетеля.
По ухоженным, с красной ковровой дорожкой лестницам, где на каждой
площадке кланялись гостям ливрейные бородатые лакеи, оставшиеся с царских
времен, поднялись на третий этаж. Прошли залом, увешанным и уставленным
предметами китайского искусства, достигли большой угловой комнаты, в которой
у императора была его личная гостиная. Мезенцев здесь еще не бывал. Но,
увидя ее, сразу вспомнил о ненависти, с которой большинство кадровых
офицеров высказывалось в адрес министра-председателя, ставя тому в укор, что
он спит в постели Александра Третьего. Со стороны эсера Александра
Керенского, члена партии цареубийц, это было пошло и отвратительно.
Комната, где Керенский встретил Алексеева, была просторна и светла. Ее
окна, довольно маленькие, выходили на Адмиралтейство и Неву. Стены были
обиты розовым шелком, создававшим иллюзию солнечного дня даже в пасмурную
погоду. В этих личных покоях до февраля, видимо, было множество всяких
диванчиков, стульчиков, креслиц и столиков с вазами, полными цветов, с
альбомами фотографий - Николай Второй обожал фотографировать. Теперь
большинство мебели из гостиной было убрано, она приобрела довольно строгий и
деловой вид.
Посреди комнаты стоял Керенский и ждал, когда генерал к нему
приблизится. Министр-председатель выглядел сильно уставшим. Приветствовал он
Михаила Васильевича без обычного бравирования. Его глаза ввалились и
потускнели. После обмена рукопожатиями Керенский сразу же предложил
Алексееву пост верховного главнокомандующего.
"Как же так, - подумал Мезенцев, - ведь только вчера, после отказа
Лукомского, телеграммой этот пост был предложен Клембовскому?! А от
Клембовского ответ еще не получен... Двоим сразу предлагают? Непорядочно..."
Михаил Васильевич не собирался немедленно соглашаться с Керенским. Он
попросил для начала дать ему ознакомиться со всеми документами и перепиской,
связанными с "недоразумением", как назвал он мятеж, о котором был прекрасно
осведомлен.
Вырубов отправился в кабинет Керенского за документами. Алексеев
принялся ругать большевиков и вообще всех "социалистов", Керенский, хотя и
числился членом партии социалистов-революционеров, не прерывал старика.
Мезенцев отвел на минуту глаза и залюбовался видом Невы, открывавшимся
из окон. Под синим августовским небом голубела гладь воды. Стройные ряды
зданий на Университетской набережной являли свои благородные пропорции. На
этой стороне Невы многоколонные портики восточного фасада Адмиралтейства
были совсем рядом. Но совершенство природы и архитектуры за окнами только
подчеркивало нервозную и дышащую угрозой обстановку во дворце. Мезенцев
отвернулся, тем более что в гостиную уже входил Вырубов с зеленой сафьяновой
папкой. Папку вручили генералу. Все расселись.
Михаил Васильевич принялся внимательно изучать каждый лист. Потом он
закрыл папку, подумал немного и заявил встрепенувшемуся Керенскому полный
отказ от должности главковерха. Аргументируя свою позицию, Алексеев говорил
и о том, что смена командующих может пагубно отразиться на моральном
состоянии армии. Он настаивал на том, что Керенскому нужно выяснить все
недоразумения с генералом Корниловым и оставить Лавра Георгиевича на его
посту.
Керенский вспылил. Резким тоном он заявил Алексееву, что никаких
соглашений с Корниловым быть не может. И опять стал льстиво уговаривать
Алексеева принять этот высокий пост. Но старик не поддавался.
Вырубов послал за Терещенко. Обаятельный молодой заместитель
министра-председателя явился тотчас и тоже попытался склонить Михаила
Васильевича к принятию предложения правительства. Алексеев не пожелал больше
разговаривать. Господам он сообщил, что удаляется завтракать. Он просил
Мезенцева не провожать его, а доложить позже о решении, к которому придут
господа министры.
В двенадцать с половиной в канцелярию, где был стол Мезенцева,
офицер-связист принес телеграмму, сообщающую, что передовые части
корниловского Третьего конного корпуса подошли к Луге. Чуть позже поступила
лента Юза о том, что авангард мятежников высадился на станции Семрино в
сорока четырех верстах от столицы... Сведения мгновенно просочились на все
три этажа Зимнего. Паника охватила министерские помещения дворца. Стали
исчезать неизвестно куда чиновники канцелярии, просители, толпами
перекатывавшиеся по коридорам. Появились и другие верные признаки кризиса. В
квартиру, которую занимал в Зимнем председатель художественно-исторической
комиссии по приемке ценностей дворца Головин и где теперь жил также другой
видный кадет - Кокошкин, примчался ловить слухи лидер партии "народной
свободы" Милюков...
В середине дня Милюкова и Алексеева пригласили к министру-председателю.
И снова в розовом кабинете на третьем этаже полковник Мезенцев стал
свидетелем важной встречи. Генерал упорно молчал. Зато Милюков пытался
навязать Керенскому свое посредничество в переговорах с Корниловым. Однако
не преуспел. Назревала ссора. Все были взвинчены до предела, и вдруг
Керенский бросил фразу, на которую обратил внимание даже Мезенцев, столь
далекий от политики.
Глава Временного правительства сказал, что готов уступить власть любой
общественной группе, за которой стоит сила. Министр-председатель явно бросал
пробный шар. Но быстрой реакции на него не последовало. Видимо, Керенский ее
и не ждал. Он свернул беседу.
Уехал к себе в вагон, стоящий, как всегда, у Царскосельского вокзала, и
Алексеев.
...В седьмом часу вечера, когда полковник Мезенцев делал генералу
вечерний обзор событий на фронте, в вагоне появился Милюков. Павел
Николаевич очень спешил. Он рассказал Алексееву, что Керенский по-прежнему
хочет уйти в отставку и готов передать власть Михаилу Васильевичу еще и
потому, что Корнилов с ним бороться не будет. При этом известии генерал
зарделся от радости. Вместе с Милюковым он принялся тут же набрасывать план,
как уладить отношения с Корниловым.
Милюков всячески заверял генерала, что партия кадетов его полностью
поддержит. Но хитрый Павел Николаевич лукавил. Он видел в Алексееве лишь
промежуточную фигуру. И искренне полагал, что наилучшим премьером в России
может быть только он, профессор и политик Милюков...
...Вечером того же дня в Малахитовом зале собралось совещание
министров. Впрочем, каждый из них уже подал заявление об отставке и более
суток был бывшим министром... Надо было срочно разрядить и ликвидировать
правительственный кризис.
Стояла мертвая тишина, когда оглашались сведения о продвижении
корниловских войск. Тревожное молчание разрядил Прокопович. Он предложил
создать Директорию, чтобы остановить Корнилова. Тут же предложил включить в
Директорию и генерала Алексеева...
Кокошкин высказал мысль, что Алексеева надо бы сделать главой
правительства. Раздались голоса и за то, чтобы Керенский сложил с себя
власть немедленно, поскольку-де через несколько часов Корнилов будет в
Петрограде. Все глаза обратились на министра-председателя.
Керенский выдержал паузу, словно актер. Потом, упомянув о своем
разговоре с Милюковым, жеманно заявил, что готов сдать власть. Полковник
Мезенцев видел, что это игра, что министру-председателю очень хочется, чтобы
соратники стали дружно упрашивать его остаться. Но таковых не оказалось.
Министр юстиции Зарудный встал первым и высказался за уход Керенского.
Любимый заместитель председателя Терещенко пробормотал так, что стало слышно
многим: "Это дело ликвидировать, обоих за штат отправить - и Керенского, и
Корнилова".
Министр-председатель вспылил. Не медля он закрыл заседание, чтобы
бывшие министры не сговорились и не приняли какую-нибудь опасную для него
резолюцию. Не спеша, продолжая обсуждать уход министра-председателя, стали
расходиться его, ставшие бывшими, сотрудники. Керенский не пошел ни с кем.
Он остался сидеть в своем председательском кресле, уперев тяжелый взгляд в
малиновые драпировки на окнах. Лишь когда ушли все, он собрал бумаги и
направился решительными шагами через анфиладу комнат в бывший кабинет
императрицы, который теперь занимал заместитель председателя Временного
правительства и его лучший друг и брат по ложе "Верховный совет народов
России" Николай Виссарионович Некрасов. "Уж он-то меня не подведет!.." -
думал премьер.
Керенский застал молодого профессора-министра лежащим на диване с
мрачным видом. Александр Федорович подсел к дивану, искательно посмотрел на
Некрасова. От него он ждал искреннего сочувствия - ведь так много сделано
для него.
Молчание Керенский нарушил вопросом, что же ему предпринять. Некрасов
неожиданно грубо ответил, что присоединяется к тем, кто советовал
министру-председателю немедленно уйти в отставку.
Керенского словно ударило током. Он не ожидал такого совета от самого
близкого ему министра. Не говоря более ни слова, гордо подняв голову, громко
стуча по божественному паркету грубыми желтыми ботинками,
министр-председатель умчался прочь.
Он чуть не сбил с ног секретаря, который нес ему из министерства
иностранных дел письменное заявление всех союзных послов, только что
врученное Бьюкененом министру Терещенко. Сэр Джордж передал коллективную
ноту, и от себя на словах предложил "добрые услуги" дипломатов. Антанта
желает уладить недоразумение между Корниловым и Временным правительством. В
пользу Корнилова.
Ход послов окончательно взбесил и без того нервного
министра-председателя. Он почти отталкивает от себя секретаря и бежит по
лестнице к себе на третий этаж. Там он запирается в спальне, бросается на
кровать Александра Третьего и рыдает, рыдает. Власть ускользает из его рук.
...Разброд и смятение царят в этот день и ночь в стенах Зимнего дворца.
Но за их пределами, на просторах улиц и площадей Петрограда, на его заводах
и фабриках, в казармах и на железных дорогах, окруживших город стальной
паутиной, росла и ширилась решимость остановить Корнилова. Большевики
провели в эти сутки сотни собраний на заводах, фабриках, в воинских частях.
В районных Советах и в Межрайонном совещании Советов были приняты решения
организовать отряды рабочей милиции. Несколько частей Петроградского
гарнизона выставляют боевое охранение перед Петроградом, Царским Селом и
Красным Селом.
В ночь на двадцать девятое испытанные революционные полки - Волынский,
Павловский, Финляндский, Московский и другие составляют свои сводные отряды
и выходят на позиции в десяти верстах южнее столицы. Железнодорожники
саботируют отправку воинских эшелонов на Балтийской и Варшавской дорогах.
Выход на Николаевскую дорогу по соединительной ветке на Тосно разобран
рабочими-путейцами... Ночь проходит в тревожном ожидании.
На следующий день с раннего утра в мятежных войсках, двигавшихся на
Петроград, начались митинги и собрания. В Туземную дивизию прибыла
многочисленная делегация Мусульманского военного комитета. Через час дивизия
сделалась небоеспособной. "Отцы-офицеры" потеряли всякую власть над людьми,
которые не говорили по-русски и считались поэтому особенно надежной воинской
силой.
В Кременце, где держал свою Ставку главнокомандующий Юго-Западным
фронтом генерал Деникин и где корниловский дух в штабе был особенно силен,
еще 28-го числа войсковые комитеты по заявлению эскадрона ординарцев,
разоблачившего контрреволюционную деятельность главнокомандующего и его
офицеров, арестовали весь штаб фронта.
Корниловская авантюра умирала. Двадцать девятого августа был
опубликован указ Временного правительства Сенату об отчислении от должности
с преданием суду за мятеж генералов Корнилова, Романовского, Эрдели,
Лукомского, Деникина, начальника его штаба Маркова. Пошло в войска
распоряжение об аресте обер- и штаб-офицеров, активно участвовавших в
заговоре.
Революционные солдаты и петроградские рабочие пресекли попытку
установить военную диктатуру. Но грозовые тучи не ушли с горизонта
революции. Главный корниловец - Керенский - удержался у власти. Более того,
следуя логике бонапартизма, Временное правительство организовало Директорию
- по образцу наполеоновской 1795 года из пяти членов: Керенского -
председателя, Терещенко - министра иностранных дел, Верховского - нового
военного министра, Вердеревского - нового морского министра и Никитина -
министра почт и телеграфов.


85. Петроград, сентябрь 1917 года

Буйный сентябрьский ветер гулял по Дворцовой набережной. С Александра
Ивановича Коновалова чуть не сорвало котелок, когда он вышел из своего авто
у дома Терещенко. Сбросив английское пальто на руки швейцара и отдав ему
неизменный, словно он прибыл из Сити, зонтик, Коновалов подумал завистливо,
что зря он не купил такой же дворец у какого-нибудь князя, переезжая в
Петроград, как это сделал умненький Терещенко. Выходит, что Михаил Иванович,
живя по соседству с царской и великокняжескими резиденциями, его явно
обскакал - ведь он платил за этот дом еще в начале войны, а теперь цены
выросли и стоимость такого особняка многократно увеличилась. А он-то, дурак,
снял только квартиру. И это с его-то доходами! Да он три таких дворца мог
купить вместе с начинкой из старинной мебели, картин и фарфора!
Мажордом проводил гостя в кабинет, где уже вели неторопливую беседу
Терещенко и Бьюкенен. "Интересно, сколько времени сидит здесь посол
Британии? Какие вопросы они решили за моей спиной? - мелькнули мысли
Коновалова. - И здесь ведь может меня обскакать Терещенко... Из молодых - да
ранний!.."
Высокого роста, с пробором в черных волосах, гладко выбритый, без усов,
что представляло собой известный вызов обществу, в отлично сшитом у
лондонского портного костюме, поднялся из темно-красного сафьянового кресла
навстречу новому гостю хозяин дома. Улыбка, демонстрируя смесь дружелюбия,
гостеприимства, понимания собственного веса, чуть приоткрыла белые зубы.
Посол Бьюкенен тоже встал и поклонился.
Мажордом пододвинул третье кресло к столику с сигарами и бренди, за
которым устроились Терещенко и Бьюкенен. Коновалов удобно уселся и взял себе
сигару. Аккуратно обрезав ее кончик, прикурил. Затем достал элегантные
карманные часы на толстой цепочке, щелкнул крышкой и сказал, обращаясь к
хозяину дома:
- Михаил Иванович, как условились, я пригласил сюда комиссара
Временного правительства Полякова, чтобы он рассказал нам о делах в армии...
Он будет через десять минут.
- Превосходно! - глубоким басом изрек Бьюкенен.
Гриша появился точно в назначенный срок. Он был одет "под Керенского",
то есть в коричневый френч, желтые с крагами ботинки, прическа "ежиком",
тоже "под Керенского".
- Мой бывший секретарь, а теперь комиссар... - представил его
Коновалов.
В июне, когда Гриша доложил Коновалову, что генерала Соколова
застрелили солдаты во время бунта, чему он сам был свидетелем, Александр
Иванович еще не изменил к секретарю своего доброго расположения. Но когда он
случайно узнал, что Гриша просто спраздновал труса, что Соколов остался жив
и невредим и по-прежнему служит в штабе Западного фронта, Александр Иванович
вычеркнул Григория из своей души и штата, но оставил его в комиссарах. Тем
более что некоторые выгоды это приносило, поскольку он изредка приглашал к
себе Григория, получал от него информацию о состоянии дел в армии, военном
ведомстве и правительстве, оплачивая ее единовременными гонорарами.
Григорию подали кресло, словно он был равным, предложили сигары. Гриша
был счастлив, хотя господа и оказались несколько суховаты в разговорах с
ним.
Комиссар подробно поведал все секреты российской армии, совершенно не
смущаясь присутствия иностранца. Он рассказывал, что после корниловского
мятежа настроения в действующей армии резко изменились. Солдаты, по темноте
своей вступившие массами в эсеровскую партию и бесконечно обсуждавшие
лозунги "земли и воли" на митингах, стремительно стали большевизироваться.
По расчетам Гриши, уже более половины солдат сделались большевиками или
яростно сочувствующими им. Процесс этот ускоряется, опасность нарастает.
Офицерский корпус тоже раскололся. Кадровое офицерство еще больше
возненавидело Керенского после того, как тот, будучи сам корниловцем, подло
предал Корнилова. Дело дошло до того, что в быховской тюрьме, куда заточили
мятежных генералов и старших офицеров, Корнилову предоставили две
великолепные комнаты, но он занял только одну. Когда его спросили, для чего
же будет служить вторая, он ответил: "Для Керенского!.."
Гриша рассказал о том, что верхушка действующей армии весьма и весьма
симпатизирует Корнилову и его друзьям, сидящим в тюрьме в очень хороших
условиях. Несет охрану любимый полк Корнилова - Текинский, бывший его
конвоем и сохранивший верность генералу. В любую минуту Корнилов снова может
стать кулаком против революции...
- Это нам и надо, - удовлетворенно пробасил сэр Джордж. - Мы должны
держать Корнилова в резерве и против большевиков, и против Керенского, если
он отойдет от курса, который мы ему предложили.
Григорий, разумеется, догадывался, что посол Британии активно
вторгается во внутреннюю политику России. Но даже его покоробила
бесцеремонность, с которой тот говорил о своей роли суфлера Керенского и
всего Временного правительства.
Комиссар Поляков высказал и свои наблюдения, связанные с пребыванием в
Ставке генерала Алексеева, подавшего в отставку, но оставшегося в Могилеве.
Михаил Васильевич продолжал неофициально выполнять роль верховного
главнокомандующего. Он навязывал свою точку зрения новому начальнику штаба
генералу Духонину. В главной квартире армии только и было разговоров: "Это
Михаил Васильевич одобряет, это Михаил Васильевич не одобряет!.."
Генерал-квартирмейстер Ставки Дитерихс, получивший свой пост в
результате покровительства Алексеева, вообще впал в какой-то мистический
экстаз по отношению к Михаилу Васильевичу. Он вычитал в "Апокалипсисе", что
Михаил спасет Россию, и решил, что это и будет Алексеев.
- Что же тогда, джентльмены, вы не отдали власть великому князю
Михаилу? - сыронизировал по этому поводу сэр Джордж.
- Не смогли... - буркнул в ответ Терещенко. Он подумал при этом, что он
тоже Михаил и, возможно, на него указывает перст божий.
Гриша доложил и о том, что видел в квартире Алексеева в Ставке чешского
деятеля Масарика, который приходил советоваться в связи с формированием
чехословацкого легиона из военнопленных.
- Алексеев говорил Масарику, что через четыре месяца русская армия
будет восстановлена, - подчеркнул Поляков, и господа задумались о том, что
именно генерал имеет в виду - плодотворную работу Временного правительства
или новый военный переворот типа корниловского?..
Сообщение Полякова о намерении военного министра Верховского сильно
сократить численность армии не было новостью для присутствующих. Они знали
об этом гораздо больше и притом из первых уст - от самого нового члена
Директории.
Закончив свой доклад, Гриша понял, что надо уходить. Неуловимо
изменились лица господ - они явно ждали, когда комиссар покинет их общество,
и не начинали серьезного разговора. И как ни жаждал Григорий принять в нем
участие, показать, какой он умный и предусмотрительный, пришлось
откланяться.
Когда за Поляковым закрылась дверь, посол Британии деловито сказал,
словно он был председателем в этом собрании:
- Джентльмены, следует на всех парах идти к диктатуре! Я имею сведения,