Страница:
ты так много и так небрежно.
- Хотели еще в военную газету взять, но я отказалась - и
так еле справляюсь, - добавила я.
Папа фыркнул круглыми ноздрями и зашевелил бровями, что
означало высшую степень огорчения или досады.
- Н-да...Таких девчонок, как ты, берут в армию, а мне от-
казали!
- В чем?
- Я в народное ополчение просился, - помолчав, сказал он
таким жалобным, виноватым, мальчишеским голосом, что вздыбл-
енное мое сердце - и то замерло: я поняла, что мой папа, уч-
астник двух войн, завидует мне!
- Ты просто ненормальный! - сказала я ему как можно суше.
- У тебя же возраст, сердце - куда тебе в ополчение?
- Вот-вот, - сварливо подтвердил он, - твои товарищи мне
так же сказали: доктор, ваше дело - отбирать в армию и в оп-
олчение... Я военно-полевой хирург - что, я был бы лишним? А
твои товарищи - бюрократы! Да,да!
.....И вот сейчас он опять в чем-то обвинял меня, именно ме-
ня, и завидовал мне, и просто роптал по нелепейшему поводу:
почему его, уже старика, не взяли в народное ополчение? Но и
зависть его и ропот дополняли ту отчаянную радость, ту неис-
товую свободу и свет, которые все нарастали во мне.
Мы добежали до угла Палевского и Шлиссельбургского и
остановились....
- Ну, - сказал папа, - пока, девчонка! - И, помолчав сек-
унду, спросил негромко:- Как Николай?
252
- Сначала, получив белый билет, очень горевал. Даром, что
отступление их рота прикрывала от самого Кингесеппа...Теперь
ничего, работает в ПВО. Пишет для военной газеты. И, знаешь
даже продолжает свою статью "Лермонтов и Маяковский".
- Не люблю я твоего Маяковского, - сказал папа. - Есенин-
это да.
- Полюбишь, когда прочтешь Колину работу. А после войны
он сразу возмется за большую книгу: "Пять поэтов. Пушкин -
Лермонтов- Некрасов- Блок- Маяковский". Это так здорово зад-
умано у него, он уже столько набросков сделал! И даже сейч-
ас, когда не дежурит....
- Вам надо уехать, - перебил меня отец, глядя в сторону.-
Вам обязательно надо уехать. Любыми средствами.
- Но ведь ты-то не уезжаешь? Еще в ополчение просишься....
- Ну-ну-ну!- прикрикнул он сердито.- В древних книгах на-
писано: "Горе тому, кто покинет осажденный город".
- Справедливо. Вот и мы...
- Он может не выдержать с его болезнью, - сказал папа по-
чти сквозь зубы и тут же, тряхнув головой, почти весело вос-
кликнул: - Заболтались! А нас дело ждет.Будь здорова, девчо-
нка.
Он чуть толкнул меня в плечо, не поцеловал,не пожал ру-
ки, не обнял и почти побежал направо, по Шлиссельбургскому,
не останавливаясь и не оглядываясь.
Это не было ни позой, ни насилием над собою, просто он,
как и я, знал, что мы не можем погибнуть. А я еще целое мгн-
овение смотрела ему вслед, на его раздувающееся смешное па-
льто, смотрела в глубь Невской заставы, где была папина фаб-
рика и тети-Варин госпиталь...."
(О.Берггольц,"Дневные звезды",стр.256-363)
2.09.1941 г.
Началом последнего периода жизни Федора Христофоровича
можно смело назвать вызов его в органы НКВД, где ему в пря-
мую предложили стать сексотом и стучать на работников фабри-
ки ввиду, наверное вместо прежних, отбывших на фронт.
"Его вызвали и предложили стать "стукачем". Он с брезгл-
ивостью отказался:- "Это не моя проффессия"Его стали пугать.
Он не испугался. Тогда негодяй (увы- не знаю его фамилии или
клички!) - обмакнул перо в тушь и перечеркнул его паспорт, -
поставив на нем _39_-ю_статью_." (пересказ событий М.Ф.Берг-
гольц со слов ее сестры Ольги Берггольц, которой о своем ви-
зите в УНКВД по телефону сразу же сообщил ее отец)- "39 ста-
тья - запрещение проживания в крупных городах".Ему приказали
срочно выехать из Ленинграда. Так мне рассказала мать в 1994
г. Но судя по дневниковой записи Ольги и по имеющимся сведе-
ниям о массовой высылке людей с немецкими фамилиями подальше
от линии фронта. Дело могло быть и так:
253
Его возможно вызвали в райотдел и предложили ввиду нем-
ецкой фамилии покинуть город в 24 часа, а условием оставле-
ния выдвинули предложение стать сексотом.Дед отказался и так
далее.....затем он сразу бросился к Ольге
Из дневника Ольги Берггольц.
"2/1Х-41
Сегодня моего папу вызвали в управление НКВД в 12 час.
дня и предложили в шесть часов вечера выехать из Ленинграда.
Папа - военный хирург, верой и правдой отслужил Сов. власти
24 года, был в Красной Армии всю гражданскую,спас тысячи лю-
дей, русский до мозга костей человек, по-настоящему любящий
Россию, несмотря на свою безобидную стариковскую воркотню.
Ничего решительно за ним нет и не может быть. Видимо, НКВД
просто не понравилась его фамилия - это без всякой иронии.
На старости лет человеку, честнейшим образом лечившему
народ, нужному для обороны человеку наплевали в морду и выг-
оняют из города, где он родился, неизвестно куда.
Собственно говоря, отправляют на смерть."Покинуть Лени-
нград!" Да как же его покинешь, когда он кругом обложен, ко-
гда перерезаны все пути! Это значит, что старик и подобные
ему люди (а их, кажется, много - по его словам) - будут сид-
еть в наших либо казармах, или их будут таскать в теплушках
около города под обстрелом, не защищая - нечем-с!
Я еще раз состарилась за этот день.
Мне мучительно стыдно глядеть на отца. За что, за что
его так? Это мы, мы во всем виноваты.
Сейчас - полное душевное отупение. Ходоренко обещал по-
звонить Грушко (идиот нач.милиции), а потом мне - о результ-
атах, но не позвонил.
Значит завтра провожаю папу. Вижу его, видимо, в после-
дний раз. Мы погибнем все - это несомненно. Такие вещи, как
с папой - признаки абсолютной растерянности придержащих вла-
стей....
Но что, что же я могу сделать, для него?! Не придумать
просто!...
5 сентября 41г.
Завтра батька идет к прокурору - решается его судьба. Я
бегала к Капустину- смесь унижения,пузыри со дна души и т.п.
Вот заботилась всю жизнь о Счастьи Человечества, о Род-
ине и т.д., а Колька мой всегда ходил в рваных носках, на
мать кричала, никого из близких, родных и как следует не об-
ласкала и не согрела, барахтаясь в собственном тщеславии...
Но за эти три дня хлопот за отца очень сблизилась (каж-
ется) с Яшей Бабушкиным, с Юрой Макогоненко...."
В этот раз Ольге удалось отстоять отца и он остался в
блокадном Ленинграде со справкой от прокурора и перечеркнут-
ым паспортом.
254
Очевидно, к этому времени относится,сохранившийся в бу-
магах Федора Христофоровича черновик письма к Н.Н.Бурденко.
Текст на листе в линейку карандашом с обеих сторон.
"Многоуважаемый профессор дорогой Николай Нилович!
В 1914г. по окончании Юрьевского университета, медицинс-
кого факультета я был призван на военную службу в качестве
врача. В 1915г.встречался с Вами в качестве врача 53-й пехо-
тной дивизии г.Вильно. Во время империалистической войны был
контужен с вывихом правого плеча, который превратился в при-
вычный вывих. Во время гражданской войны состоял в качестве
Главного врача санитарного поезда, все время в рядах Красной
Армии.
В 1919-20 г.в г.Балашове Саратовск.перенес сыпной тиф с
осложнениями, воспаление среднего уха и воспаление легких. В
том же 20-м году в Ростове н/Дону перенес возвратный тиф.
В 1920 г.прибыл в г.Ленинград,где был освобожден от во-
енной службы и перешел в гражданскую. С 1921 г.и по сие вре-
мя состоял заведующим амбулатории фабрики "Красный Ткач" по
хирургии, а последнее время главврачом амбулатории.
Ни я, ни моя семья репрессиям со стороны Советской Вла-
сти за все время не подвергались (Отец мещанин г.Риги, реме-
сленник, по происхождению латыш, проработал 49 лет на одной
фабрике г.Ленинграда, умер 15 лет тому назад)
2-го сентября 1941 г. мне отказано по неизвестным мне
причинам в прописке в г.Ленинграде и я подлежу высылке.
Обращаюсь к Вам, как бывшему моему учителю, товарищу по
профессии и Члену Верховного Совета за помощью т. к. считаю,
что моя должность, безпорочная служба на фабрике Красный Тк-
ач, мои годы и болезненное состояние(я инвалид 3-й группы по
сердцу).....
(На отдельной бумажке, очевидно, конец письма.)
....дают на это мне полное право.
Ваш бывший ученик уважающий Вас доктор Федор Христофор-
ович Берггольц. Адрес - Ленинград,правый берег Невы, 96, фа-
бр.Кр.Ткач - на имя главного врача - Вашке Герог.Иваныча."
Неизвестно было ли такое письмо отправлено из блокадно-
го Ленинграда в Москву, а тем более - был ли на него ответ.
Кроме этого письма Федор Христофорович писал заявление
в Горпрокуратуру о чем свидетельствует такая запись в Запис-
ной книжке того времени.
"Отпеч.на маш.в Ленингр.гор.прокуратуре от вр.Б.Ф.Х.про-
жив.по адресу просп.Елизарова 6/2 к.6 от 3.9.41г."
"Его вызывали ( и не сломали) еще и еще раз"
(из дневников Ольги Берггольц)
255
19.10.1941 г.
Письмо к Марии Тимофеевне по адресу: г. Чистополь, ул.
Фрунзе,дом 36. На конверте с обратной стороны наклейка "Про-
верено военной цензурой"и неразборчивая печать г. Чистополя
с датой 1.12.41.Кроме того на конверте напечатка"24"такая же
напечатка на 1-й стр.письма.
"19/Х 41 Милый Машук!
г.Ленинград Вчера т.е. 18.Х. я у Ляли получил твое письмо,
помеченное 18./1Х 41. Значит письмо шло месяц. В нем ты сет-
уешь на то, что я тебе не пишу - это письмо по счету четвер-
тое, а от тебя я получил единственное. Говоришь в письме о
деньгах. Деньги, маленький запас, у меня есть,но держу в за-
начке так как может быть командировка, а в дороге деньги го-
дятся. Так или иначе, а тебе вышлю в конце месяца. Пишешь ты
о горлов.б-х Миши - его нужно показать хорошему горловику и
сделать что-нибудь с горлом(прижигание). А вообще нужно зан-
яться закалкой, но эта задача не по тебе. Советую тысячный
раз тебе - сделай так, чтобы он сам себя обслуживал и даже
помогал тебе. Твои сестры пока живы и по годам своим здоровы
- ругаются как прежде и бестолковы как всегда. Тоже, с попр-
авками в худшую сторону, можно сказать и про твоих племянниц
Таню и Люсю. Прости, что оскорбил твое родство, но все это
так. Ляли я давно советовал по состоянию здоровья выехать из
города,но она упряма. В отношениях с Николаем они живут дру-
жно и этого достаточно. Николай страдает как и прежде. Одна
твоих сестер, Поля, уехала в деревню к матери мужа. Вот пока
и все. Сам я теперь Главврачом амбулатории,но это мне бывает
не по характеру моему и по силам нелегко. Пока жив, и пожа-
луй здоров. Чего желаю тебе, Мише. Пиши о городе, и о детях.
Пока до свидания и на всякий случай прощай.
Целую тебя.
Остаюсь твой
Ф.Б.
Р.S.Помогает-ли тебе Юрий, а если нет, то что ты предприним-
аешь?
Твою комнату заняли посторонние люди."
Следующее письмо от 30.10.по тому же адресу.Судя по Чи-
стопольской напечатке 30.11.41г. получила его бабушка раньше
предыдущего.Те же напечатки военной цензуры как снаружи, так
и внутри письма. Обратного адреса на конверте нет.
"30/Х 41. Милая Маша!
Ленинград Это уже второе письмо на твою хорошую открытку к
письму, вернее с письмом шлю 200 руб.на пропитание. Интерес-
но получила-ли ты мои письма,в которых я писал о нашем житье
и давал советы о воспитании Миши. Этому поросенку от меня
привет и скажи, что бы он учился и обслуживал себя.Живем как
в Угличе - Ляля выступает в Радио и, если у вас есть радио,
256
то ее можно послушать. О Мусе ничего не знаю. Желательно мне
знать помогает-ли вам Юрий Ник.? Я начинаю по временам пони-
мать, что моя командировка к вам сорвалась. Ну,да все, может
к лучшему. Твои сестры живы, племянницы тоже, здоровы по во-
зрасту и по состоянию времени удовлетворительно. Сам я духом
тверд, но плотью немощен - сказываются года - думаю все же
десяток потянуть, если что не случится. Ну, а если судьба,то
уж не поминайте лихом, и нет, нет - рюмочкой с огурчиком.
Беспокоит меня Ляля по ее здоровью - ей нужно отдохнуть
в глуши от шума городского. Пиши, как у вас жизнь? Что поде-
лываете? Что за город и каковы обитатели?Пиши закрытое пись-
мо - в нем можно больше написать. Ну пока - пишу на дежурст-
ве в амбулатории - 12 час.ночи - пора спать. Желаю вам всего
хорошего. Здоровья, бодрости. Пожелайте и мне того же.
Целую вас и в ожидании
ответа остаюсь ваш
Ф.Б."
Несмотря на условия блокады Федор Христофорович иногда
навещает дочь. Так где-то в конце ноября 1941 года она запи-
сывает в дневнике, что был отец и оставил банку тушенки -
свой гонорар за работу в призывной комиссии.
1942 г.
В конце января 1942 г. у Ольги Берггольц умирает в гос-
питале муж - Николай Молчанов и она в тоске идет 1 февраля
1942 г.через полгорода к отцу в заводскую амбулаторию.
"СТУПЕНЬКИ ВО ЛЬДУ....
...., у меня тогда почти не было чувств, не было человеческ-
их реакций. Вернее, были одни суженные, первичные реакции.
Я только замерла, когда дошла до Невы,до перехода к па-
пиной фабрике, потому что уже смеркалось и первые,нежнейшие,
чуть сиреневые сумерки спускались на землю.Сиренево-розовой,
дымчатой была засугробленная Нева и казалась необозримой,
свирепой снежной пустыней. Отсюда до отца было дальше всего,
хотя я видела через Неву его фабрику и знала, что влево от
главных корпусов стоит старенькая бревенчатая амбулатория...
и я пошла через Неву.
Очень узенькая тропинка через Неву была твердой, утопт-
анной, но какими-то неверными, чересчур легкими шагами: она
была ребристой, спотыкающейся. Правый берег высился неприст-
упной ледяной горой, теряясь вверху в сизо-розовых сумерках.
У подножия горы закутанные в платки, не похожие на людей же-
нщины брали воду из проруби.
"Мне не взобраться на гору",- вяло подумала я, чувствуя,
что весь мой страшный путь был напрасен.
Я все же подошла к горе вплотную и вдруг увидела, что
257
вверх идут еле высеченные во льду ступеньки.
Женщина, немыслимо похожая на ту, что тащила гроб,в та-
ких же платках, с таким же коричневым пергаментным лицом,по-
дошла ко мне. В правой руке она держала бидон с водой литра
на два, не больше, но и то клонилась направо.
- Поползем, подруга? - спросила она.
- Поползем!...
И мы на четвереньках, рядышком, тесно прижавшись друг к
другу, поддерживая друг друга плечами, поползли вверх, цепл-
яясь руками за верхние вырубки во льду, с трудом подтягивая
ноги, со ступеньки на ступеньку, останавливаясь через каждые
два-три шага.
- Доктор ступеньки вырубил, - задыхаясь, сказала на четв-
ертой остановке женщина. - Дай ему бог... все легче...за во-
дичкой ходить...
Но я не подумала, что это она говорит о моем папе. Ей
было труднее, чем мне,потому что я цеплялась за верхние сту-
пеньки двумя руками, а она одной - другой рукой она переста-
вляла со ступеньки на ступеньку бидон с водой. Вторую полов-
ину пути мы переставляли бидон по очереди, то я, то она, и
так доползли до верха и дошли до ворот фабрики.
Фабричный двор, и бревенчатая амбулатория, и палисадник
около нее из резных балясинок, где уже много лет каждый год
хлопотал над розами папа - я совершенно ничего, решительно
ничего не узнала и долго стояла перед крылечком амбулатории,
туго соображая: куда же это я пришла? Может, я зашла на сос-
еднюю фабрику Варгунина или вообще .... совсем не туда? Что
за странная деревянная избушка, полуразобранный заборчик из
балясинок? Я никогда в жизни их не видела... А я тут бывала
с детства и почти в такой же, только ярко-розовый день, исс-
тупленно морозный, искрящийся, пришла сюда много лет назад,
чтобы взглянуть на первое свое напечатанное стихотворение в
стенной газете папиной фабрики, посвященное смерти Ленина.
Я не вспомнила об этом тогда.
Приглядевшись, я все же убедилась, что это папина боль-
ница, и равнодушно отметила, что вот и все неживое - то есть
здания, заборчик, сугробы - тоже может умирать....
СЕКРЕТ ЗЕМЛИ.В маленькой передней амбулатории, еле-еле осв-
ещаемой из соседней комнаты, на деревянной скамейке с высо-
кой спинкой, на скамейке, похожей на вокзальную, лежала жен-
щина. Она была в ватнике, старательно укутана платком и леж-
ала на боку, подложив сложенные ладони под щеку. Так спят на
вокзалах транзитники в ожидании поезда дальнего следвания.Но
она не спала. Она была мертвая. Я увидела это сразу, как во-
шла.
"Наверное их у папы много",- подумала я, шагнула в сосе-
днюю комнату, и там, за деревянной загородочкой из пузатых
столбиков, за столом сидел мой папа.
258
Низенькая толстенькая свеча башенкой ("ишь какие у него
свечи!..") снизу освещала его лицо. Он очень отек, даже при
свече видно было,что лицо его приняло зеленовато-голубой от-
тенок... Но волосы на висках и затылке, легкие полуседые во-
лосы блондина, еще топорщились и кудрявились, и глаза его,
большие, выпуклые, голубые, в мерцании свечи казались особе-
нно большими и голубыми.
Я молча стояла перед загородочкой, перед папой. Он под-
нял отекшее свое лицо, взглянул на меня снизу вверх очень
пристально и вежливо спросил:
- Вам кого, гражданочка?
И я почему-то ответила деревянным голосом, слышным са-
мой себе:
- Мне нужно доктора Берггольц.
- Я вас слушаю. Что вас беспокоит?
Я смотрела на него и молчала. Не рыдание, не страх, не-
что неведомое- что-то, что я не могу определить даже теперь,
- охватило меня, но тоже что-то мертвое, бесчувственное. Он
участливо повторил:
- На что жалуетесь?
- Папа, - выговорила я,- да ведь это я- Ляля!...
Он молчал, как мне показалось, очень долго, а вероятно-
всего несколько секунд. Он понял, почему я пришла к нему. Он
знал, что Николай был в госпитале. И папа молча вышел из-за
барьерчика, встал против меня и, низко склонив голову, молча
поцеловал мне руку. Потом, рывком подняв лицо, твердым и как
бы слегка отстраняющим взором взглянул мне в глаза и негром-
ко сказал:
- Ну, пойдем, девчонка, кипяточком напою.Может поесть что
-нибудь соорудим!...- И добавил, чуть усмехнувшись: - "Щи-то
ведь посоленные..."
Я поняла его цитату и услышала всю горечь,с которой он
сказал ее. Он очень любил Николая. Но ни о нем, ни о смерти
его мы не говорили больше ни слова.
Мы вошли в маленькую, слабо освященную каганцом кухню
амбулатории. Свечку папа принес с собой и тут же потушил ее.
Это была государственная драгоценность, ею папа пользовался
только на приемах.
Две женщины в халатах поверх ватников- одна низенькая и
черноглазая, другая очень высокая, с резко подчеркнутыми ис-
тощенными чертами лица - всплеснули руками, увидя меня.
- Лялечка, - почти пропела низенькая, черноглазая,- как...
как вы выросли!...
- Это Матреша, - сказал папа, - не узнаешь? Матреша, луч-
шая санитарка. А это - Александра Ивановна...Тоже не узнала?
- Папа, да ведь я у тебя последний раз лет пять назад бы-
ла...
- Возможно, - бросил он и тихонько захлопал в ладоши. - А
ну-ка, бабоньки, чем богаты? Кипяточку нам с дочкой!
259
Матреша стала хлопотать у маленькой плиты,что-то жарить
на сковордке. Отвратительная вонь распространилась по мале-
нькой кухоньке. Я догодалась, что это какой-нибудь техничес-
кий жир. Пахло омерзительно, но - о, как здесь было тепло!...
Я сняла платок, пальто, вязаную шапку, косынку, надетую
под шапку. Я осталась в одном лыжном костюме с непокрытой
головой.
- Как у тебя тепло, папа!
Матреша подхватила:
- Тепло! Палисадничек понмножку разбираем. Доктор горюет,
да ведь что ж, надо греться-то, правда?
- Правда....
Я вытащила остаток своего пайка и "гвоздик"- папироску.
Отец захлебнулся от счастья.
- Вот это да!- сказал он, благоговейно беря "гвоздик"сво-
ими большими, умными руками хирурга.- Богато живете, мужики!
Нечто вонючее и странное на сковородке было подано на
стол. Мой ломтик хлеба мы по-аптекарски аккуратно поделили
на всех четверых, разлили по кружкам кипяток - тоже ровнехо-
нько-ровнехонько, сели у столика, и было так тесно, что мы
невольно прижимались друг к другу, как в битком набитом ваг-
оне....Маленькое пламечко каганца металось из стороны в сто-
рону, тени наши уродливые и страшные, качались на стенах ко-
мнатки, и от этого еще больше казалось, что мы все куда-то
едем - далеко-далеко, на поезде дальнего следования. А та, в
передней, просто ждет своего...
Скрипнула дверь, и в щель просунулось чье-то коричнево-
пергаментное лицо, непонятно - мужчины или женщины, чем-то
закутанное и обмотанное, в огромной ушанке,напяленной поверх
женского платка.
Ярко светящиеся темно-желтые глаза глянули из-под ушан-
ки.
- Доктор, мы вот...
- Не студить комнату! - крикнул отец. - Залезай весь.
В дверь протиснулся человек (это все-таки был мужчина);
он протянул отцу на ладони что-то в бумажке.
Папа раздул ноздри и зашевелил бровями.
- Ну-ну, не валяйте дурака! Опять?...
- Доктор, - протянул дрожащим голосом человек, - не обиж-
айте!
Сердито фыркнув, отец взял маленький сверточек.
- Ну ладно, спасибо, но чтоб в последний раз!...Как там у
вас, все в форме?
- Пока все, - прохрипел человек.- Сегодня, слава тебе го-
споди, тихо, вчера зажигалками замучил....
- Я к вам через часок загляну, - сказал отец, - Ступай.Да
не рыпайся, иди тихо. Если что, сразу ко мне!
Пятясь задом, человек чуть-чуть приоткрыл дверь и прот-
иснулся в эту щель, без улыбки, но приветливо кивая нам.
260
- Пожарная охрана, - сказал папа и, высоко подняв указат-
ельный палец, строго взглянул на меня, точно ждал возражения.
- Герои! Львы! Люди! Еле дышат, а большого пожара ни разу не
допустили. Любят наш объект, комбинат имени Тельмана.
- Чего он принес тебе? Съедобное?
- Деликатес! Около завода "Вена" - пивоваренный, помнишь?
- у нас теперь раскопки вовсю идут, барду раскапываем много-
летней давности. Раскапывают это все с трудом египетским,ра-
зогревают, лепешки пекут. Стоматит чудовищный от этого "дел-
икатеса". Столько народу со стоматитом в день на прием прих-
одит! Ну, а как уговорить, чтоб не жрали этого? Матреша, ра-
зогрей-ка нам лепешечку!...
Лепешка показалась мне очень вкусной.
- А у нас на Кузнечном бадаевскую землю продают,- сказала
я.- Когда бадаевские склады горели, оказывается, масса саха-
ра расплавленного в землю ушло. Первый метр- сто рублей ста-
кан, второй - пятьдесят. Разводят водой, процеживают и пьют....
Когда мы поели, Александра Ивановна куда-то ушла, а Ма-
треша опять предложила мне помыться, и я опять отказалась,
вспомнив Неву и лестницу, а вспомнив ее, не по необходимос-
ти, а движимая чем-то умственным и полузабытым, сказала:
- Отец, ты совсем не бережешь себя...
- То есть? - спросил он удивленно.
- Ну вот....ступеньки во льду вырубаешь....
Он взглянул на меня почти с состраданием.
- Дура ты, дочь моя и знаменитая поэтесса города Ленина,-
беззлобно сказал он.- Ибо произносишь все это всуе, без веры...
Мы помолчали, и, словно продолжая не обрывавшийся разго-
вор, он негромко, задумчиво стал говорить:
- А у нас за Невской, мне рассказывали, на одном заводе,
кажется Александровском, в литейной старик один был - формо-
вщик. Ну, из тех старых колдунов, которые грамоты не знали,
а дело свое знали так, что и заграничные инженеры руки разв-
одили.На Обуховском, например, был в свое время такой литей-
щик...Отольют, скажем, ствол для пушки - ну, надо его дальше
обрабатывать: сверлить там и все такое, - я не понимаю.В об-
щем, массу труда человеческого класть. А вдруг отливка-то
бракованная, с этими, как их - ну да - раковинами? Тогда эт-
ого деда и зовут: "Дед, послушай, есть в стволе раковины или
нет?" Он молоточком постучит, ухо к металлу приложит и гово-
рит: "Раковин нет, можно обрабатывать". Или наоборот. И что
ты думаешь - хоть бы раз ошибся! Пробовали ему не верить,ра-
- Хотели еще в военную газету взять, но я отказалась - и
так еле справляюсь, - добавила я.
Папа фыркнул круглыми ноздрями и зашевелил бровями, что
означало высшую степень огорчения или досады.
- Н-да...Таких девчонок, как ты, берут в армию, а мне от-
казали!
- В чем?
- Я в народное ополчение просился, - помолчав, сказал он
таким жалобным, виноватым, мальчишеским голосом, что вздыбл-
енное мое сердце - и то замерло: я поняла, что мой папа, уч-
астник двух войн, завидует мне!
- Ты просто ненормальный! - сказала я ему как можно суше.
- У тебя же возраст, сердце - куда тебе в ополчение?
- Вот-вот, - сварливо подтвердил он, - твои товарищи мне
так же сказали: доктор, ваше дело - отбирать в армию и в оп-
олчение... Я военно-полевой хирург - что, я был бы лишним? А
твои товарищи - бюрократы! Да,да!
.....И вот сейчас он опять в чем-то обвинял меня, именно ме-
ня, и завидовал мне, и просто роптал по нелепейшему поводу:
почему его, уже старика, не взяли в народное ополчение? Но и
зависть его и ропот дополняли ту отчаянную радость, ту неис-
товую свободу и свет, которые все нарастали во мне.
Мы добежали до угла Палевского и Шлиссельбургского и
остановились....
- Ну, - сказал папа, - пока, девчонка! - И, помолчав сек-
унду, спросил негромко:- Как Николай?
252
- Сначала, получив белый билет, очень горевал. Даром, что
отступление их рота прикрывала от самого Кингесеппа...Теперь
ничего, работает в ПВО. Пишет для военной газеты. И, знаешь
даже продолжает свою статью "Лермонтов и Маяковский".
- Не люблю я твоего Маяковского, - сказал папа. - Есенин-
это да.
- Полюбишь, когда прочтешь Колину работу. А после войны
он сразу возмется за большую книгу: "Пять поэтов. Пушкин -
Лермонтов- Некрасов- Блок- Маяковский". Это так здорово зад-
умано у него, он уже столько набросков сделал! И даже сейч-
ас, когда не дежурит....
- Вам надо уехать, - перебил меня отец, глядя в сторону.-
Вам обязательно надо уехать. Любыми средствами.
- Но ведь ты-то не уезжаешь? Еще в ополчение просишься....
- Ну-ну-ну!- прикрикнул он сердито.- В древних книгах на-
писано: "Горе тому, кто покинет осажденный город".
- Справедливо. Вот и мы...
- Он может не выдержать с его болезнью, - сказал папа по-
чти сквозь зубы и тут же, тряхнув головой, почти весело вос-
кликнул: - Заболтались! А нас дело ждет.Будь здорова, девчо-
нка.
Он чуть толкнул меня в плечо, не поцеловал,не пожал ру-
ки, не обнял и почти побежал направо, по Шлиссельбургскому,
не останавливаясь и не оглядываясь.
Это не было ни позой, ни насилием над собою, просто он,
как и я, знал, что мы не можем погибнуть. А я еще целое мгн-
овение смотрела ему вслед, на его раздувающееся смешное па-
льто, смотрела в глубь Невской заставы, где была папина фаб-
рика и тети-Варин госпиталь...."
(О.Берггольц,"Дневные звезды",стр.256-363)
2.09.1941 г.
Началом последнего периода жизни Федора Христофоровича
можно смело назвать вызов его в органы НКВД, где ему в пря-
мую предложили стать сексотом и стучать на работников фабри-
ки ввиду, наверное вместо прежних, отбывших на фронт.
"Его вызвали и предложили стать "стукачем". Он с брезгл-
ивостью отказался:- "Это не моя проффессия"Его стали пугать.
Он не испугался. Тогда негодяй (увы- не знаю его фамилии или
клички!) - обмакнул перо в тушь и перечеркнул его паспорт, -
поставив на нем _39_-ю_статью_." (пересказ событий М.Ф.Берг-
гольц со слов ее сестры Ольги Берггольц, которой о своем ви-
зите в УНКВД по телефону сразу же сообщил ее отец)- "39 ста-
тья - запрещение проживания в крупных городах".Ему приказали
срочно выехать из Ленинграда. Так мне рассказала мать в 1994
г. Но судя по дневниковой записи Ольги и по имеющимся сведе-
ниям о массовой высылке людей с немецкими фамилиями подальше
от линии фронта. Дело могло быть и так:
253
Его возможно вызвали в райотдел и предложили ввиду нем-
ецкой фамилии покинуть город в 24 часа, а условием оставле-
ния выдвинули предложение стать сексотом.Дед отказался и так
далее.....затем он сразу бросился к Ольге
Из дневника Ольги Берггольц.
"2/1Х-41
Сегодня моего папу вызвали в управление НКВД в 12 час.
дня и предложили в шесть часов вечера выехать из Ленинграда.
Папа - военный хирург, верой и правдой отслужил Сов. власти
24 года, был в Красной Армии всю гражданскую,спас тысячи лю-
дей, русский до мозга костей человек, по-настоящему любящий
Россию, несмотря на свою безобидную стариковскую воркотню.
Ничего решительно за ним нет и не может быть. Видимо, НКВД
просто не понравилась его фамилия - это без всякой иронии.
На старости лет человеку, честнейшим образом лечившему
народ, нужному для обороны человеку наплевали в морду и выг-
оняют из города, где он родился, неизвестно куда.
Собственно говоря, отправляют на смерть."Покинуть Лени-
нград!" Да как же его покинешь, когда он кругом обложен, ко-
гда перерезаны все пути! Это значит, что старик и подобные
ему люди (а их, кажется, много - по его словам) - будут сид-
еть в наших либо казармах, или их будут таскать в теплушках
около города под обстрелом, не защищая - нечем-с!
Я еще раз состарилась за этот день.
Мне мучительно стыдно глядеть на отца. За что, за что
его так? Это мы, мы во всем виноваты.
Сейчас - полное душевное отупение. Ходоренко обещал по-
звонить Грушко (идиот нач.милиции), а потом мне - о результ-
атах, но не позвонил.
Значит завтра провожаю папу. Вижу его, видимо, в после-
дний раз. Мы погибнем все - это несомненно. Такие вещи, как
с папой - признаки абсолютной растерянности придержащих вла-
стей....
Но что, что же я могу сделать, для него?! Не придумать
просто!...
5 сентября 41г.
Завтра батька идет к прокурору - решается его судьба. Я
бегала к Капустину- смесь унижения,пузыри со дна души и т.п.
Вот заботилась всю жизнь о Счастьи Человечества, о Род-
ине и т.д., а Колька мой всегда ходил в рваных носках, на
мать кричала, никого из близких, родных и как следует не об-
ласкала и не согрела, барахтаясь в собственном тщеславии...
Но за эти три дня хлопот за отца очень сблизилась (каж-
ется) с Яшей Бабушкиным, с Юрой Макогоненко...."
В этот раз Ольге удалось отстоять отца и он остался в
блокадном Ленинграде со справкой от прокурора и перечеркнут-
ым паспортом.
254
Очевидно, к этому времени относится,сохранившийся в бу-
магах Федора Христофоровича черновик письма к Н.Н.Бурденко.
Текст на листе в линейку карандашом с обеих сторон.
"Многоуважаемый профессор дорогой Николай Нилович!
В 1914г. по окончании Юрьевского университета, медицинс-
кого факультета я был призван на военную службу в качестве
врача. В 1915г.встречался с Вами в качестве врача 53-й пехо-
тной дивизии г.Вильно. Во время империалистической войны был
контужен с вывихом правого плеча, который превратился в при-
вычный вывих. Во время гражданской войны состоял в качестве
Главного врача санитарного поезда, все время в рядах Красной
Армии.
В 1919-20 г.в г.Балашове Саратовск.перенес сыпной тиф с
осложнениями, воспаление среднего уха и воспаление легких. В
том же 20-м году в Ростове н/Дону перенес возвратный тиф.
В 1920 г.прибыл в г.Ленинград,где был освобожден от во-
енной службы и перешел в гражданскую. С 1921 г.и по сие вре-
мя состоял заведующим амбулатории фабрики "Красный Ткач" по
хирургии, а последнее время главврачом амбулатории.
Ни я, ни моя семья репрессиям со стороны Советской Вла-
сти за все время не подвергались (Отец мещанин г.Риги, реме-
сленник, по происхождению латыш, проработал 49 лет на одной
фабрике г.Ленинграда, умер 15 лет тому назад)
2-го сентября 1941 г. мне отказано по неизвестным мне
причинам в прописке в г.Ленинграде и я подлежу высылке.
Обращаюсь к Вам, как бывшему моему учителю, товарищу по
профессии и Члену Верховного Совета за помощью т. к. считаю,
что моя должность, безпорочная служба на фабрике Красный Тк-
ач, мои годы и болезненное состояние(я инвалид 3-й группы по
сердцу).....
(На отдельной бумажке, очевидно, конец письма.)
....дают на это мне полное право.
Ваш бывший ученик уважающий Вас доктор Федор Христофор-
ович Берггольц. Адрес - Ленинград,правый берег Невы, 96, фа-
бр.Кр.Ткач - на имя главного врача - Вашке Герог.Иваныча."
Неизвестно было ли такое письмо отправлено из блокадно-
го Ленинграда в Москву, а тем более - был ли на него ответ.
Кроме этого письма Федор Христофорович писал заявление
в Горпрокуратуру о чем свидетельствует такая запись в Запис-
ной книжке того времени.
"Отпеч.на маш.в Ленингр.гор.прокуратуре от вр.Б.Ф.Х.про-
жив.по адресу просп.Елизарова 6/2 к.6 от 3.9.41г."
"Его вызывали ( и не сломали) еще и еще раз"
(из дневников Ольги Берггольц)
255
19.10.1941 г.
Письмо к Марии Тимофеевне по адресу: г. Чистополь, ул.
Фрунзе,дом 36. На конверте с обратной стороны наклейка "Про-
верено военной цензурой"и неразборчивая печать г. Чистополя
с датой 1.12.41.Кроме того на конверте напечатка"24"такая же
напечатка на 1-й стр.письма.
"19/Х 41 Милый Машук!
г.Ленинград Вчера т.е. 18.Х. я у Ляли получил твое письмо,
помеченное 18./1Х 41. Значит письмо шло месяц. В нем ты сет-
уешь на то, что я тебе не пишу - это письмо по счету четвер-
тое, а от тебя я получил единственное. Говоришь в письме о
деньгах. Деньги, маленький запас, у меня есть,но держу в за-
начке так как может быть командировка, а в дороге деньги го-
дятся. Так или иначе, а тебе вышлю в конце месяца. Пишешь ты
о горлов.б-х Миши - его нужно показать хорошему горловику и
сделать что-нибудь с горлом(прижигание). А вообще нужно зан-
яться закалкой, но эта задача не по тебе. Советую тысячный
раз тебе - сделай так, чтобы он сам себя обслуживал и даже
помогал тебе. Твои сестры пока живы и по годам своим здоровы
- ругаются как прежде и бестолковы как всегда. Тоже, с попр-
авками в худшую сторону, можно сказать и про твоих племянниц
Таню и Люсю. Прости, что оскорбил твое родство, но все это
так. Ляли я давно советовал по состоянию здоровья выехать из
города,но она упряма. В отношениях с Николаем они живут дру-
жно и этого достаточно. Николай страдает как и прежде. Одна
твоих сестер, Поля, уехала в деревню к матери мужа. Вот пока
и все. Сам я теперь Главврачом амбулатории,но это мне бывает
не по характеру моему и по силам нелегко. Пока жив, и пожа-
луй здоров. Чего желаю тебе, Мише. Пиши о городе, и о детях.
Пока до свидания и на всякий случай прощай.
Целую тебя.
Остаюсь твой
Ф.Б.
Р.S.Помогает-ли тебе Юрий, а если нет, то что ты предприним-
аешь?
Твою комнату заняли посторонние люди."
Следующее письмо от 30.10.по тому же адресу.Судя по Чи-
стопольской напечатке 30.11.41г. получила его бабушка раньше
предыдущего.Те же напечатки военной цензуры как снаружи, так
и внутри письма. Обратного адреса на конверте нет.
"30/Х 41. Милая Маша!
Ленинград Это уже второе письмо на твою хорошую открытку к
письму, вернее с письмом шлю 200 руб.на пропитание. Интерес-
но получила-ли ты мои письма,в которых я писал о нашем житье
и давал советы о воспитании Миши. Этому поросенку от меня
привет и скажи, что бы он учился и обслуживал себя.Живем как
в Угличе - Ляля выступает в Радио и, если у вас есть радио,
256
то ее можно послушать. О Мусе ничего не знаю. Желательно мне
знать помогает-ли вам Юрий Ник.? Я начинаю по временам пони-
мать, что моя командировка к вам сорвалась. Ну,да все, может
к лучшему. Твои сестры живы, племянницы тоже, здоровы по во-
зрасту и по состоянию времени удовлетворительно. Сам я духом
тверд, но плотью немощен - сказываются года - думаю все же
десяток потянуть, если что не случится. Ну, а если судьба,то
уж не поминайте лихом, и нет, нет - рюмочкой с огурчиком.
Беспокоит меня Ляля по ее здоровью - ей нужно отдохнуть
в глуши от шума городского. Пиши, как у вас жизнь? Что поде-
лываете? Что за город и каковы обитатели?Пиши закрытое пись-
мо - в нем можно больше написать. Ну пока - пишу на дежурст-
ве в амбулатории - 12 час.ночи - пора спать. Желаю вам всего
хорошего. Здоровья, бодрости. Пожелайте и мне того же.
Целую вас и в ожидании
ответа остаюсь ваш
Ф.Б."
Несмотря на условия блокады Федор Христофорович иногда
навещает дочь. Так где-то в конце ноября 1941 года она запи-
сывает в дневнике, что был отец и оставил банку тушенки -
свой гонорар за работу в призывной комиссии.
1942 г.
В конце января 1942 г. у Ольги Берггольц умирает в гос-
питале муж - Николай Молчанов и она в тоске идет 1 февраля
1942 г.через полгорода к отцу в заводскую амбулаторию.
"СТУПЕНЬКИ ВО ЛЬДУ....
...., у меня тогда почти не было чувств, не было человеческ-
их реакций. Вернее, были одни суженные, первичные реакции.
Я только замерла, когда дошла до Невы,до перехода к па-
пиной фабрике, потому что уже смеркалось и первые,нежнейшие,
чуть сиреневые сумерки спускались на землю.Сиренево-розовой,
дымчатой была засугробленная Нева и казалась необозримой,
свирепой снежной пустыней. Отсюда до отца было дальше всего,
хотя я видела через Неву его фабрику и знала, что влево от
главных корпусов стоит старенькая бревенчатая амбулатория...
и я пошла через Неву.
Очень узенькая тропинка через Неву была твердой, утопт-
анной, но какими-то неверными, чересчур легкими шагами: она
была ребристой, спотыкающейся. Правый берег высился неприст-
упной ледяной горой, теряясь вверху в сизо-розовых сумерках.
У подножия горы закутанные в платки, не похожие на людей же-
нщины брали воду из проруби.
"Мне не взобраться на гору",- вяло подумала я, чувствуя,
что весь мой страшный путь был напрасен.
Я все же подошла к горе вплотную и вдруг увидела, что
257
вверх идут еле высеченные во льду ступеньки.
Женщина, немыслимо похожая на ту, что тащила гроб,в та-
ких же платках, с таким же коричневым пергаментным лицом,по-
дошла ко мне. В правой руке она держала бидон с водой литра
на два, не больше, но и то клонилась направо.
- Поползем, подруга? - спросила она.
- Поползем!...
И мы на четвереньках, рядышком, тесно прижавшись друг к
другу, поддерживая друг друга плечами, поползли вверх, цепл-
яясь руками за верхние вырубки во льду, с трудом подтягивая
ноги, со ступеньки на ступеньку, останавливаясь через каждые
два-три шага.
- Доктор ступеньки вырубил, - задыхаясь, сказала на четв-
ертой остановке женщина. - Дай ему бог... все легче...за во-
дичкой ходить...
Но я не подумала, что это она говорит о моем папе. Ей
было труднее, чем мне,потому что я цеплялась за верхние сту-
пеньки двумя руками, а она одной - другой рукой она переста-
вляла со ступеньки на ступеньку бидон с водой. Вторую полов-
ину пути мы переставляли бидон по очереди, то я, то она, и
так доползли до верха и дошли до ворот фабрики.
Фабричный двор, и бревенчатая амбулатория, и палисадник
около нее из резных балясинок, где уже много лет каждый год
хлопотал над розами папа - я совершенно ничего, решительно
ничего не узнала и долго стояла перед крылечком амбулатории,
туго соображая: куда же это я пришла? Может, я зашла на сос-
еднюю фабрику Варгунина или вообще .... совсем не туда? Что
за странная деревянная избушка, полуразобранный заборчик из
балясинок? Я никогда в жизни их не видела... А я тут бывала
с детства и почти в такой же, только ярко-розовый день, исс-
тупленно морозный, искрящийся, пришла сюда много лет назад,
чтобы взглянуть на первое свое напечатанное стихотворение в
стенной газете папиной фабрики, посвященное смерти Ленина.
Я не вспомнила об этом тогда.
Приглядевшись, я все же убедилась, что это папина боль-
ница, и равнодушно отметила, что вот и все неживое - то есть
здания, заборчик, сугробы - тоже может умирать....
СЕКРЕТ ЗЕМЛИ.В маленькой передней амбулатории, еле-еле осв-
ещаемой из соседней комнаты, на деревянной скамейке с высо-
кой спинкой, на скамейке, похожей на вокзальную, лежала жен-
щина. Она была в ватнике, старательно укутана платком и леж-
ала на боку, подложив сложенные ладони под щеку. Так спят на
вокзалах транзитники в ожидании поезда дальнего следвания.Но
она не спала. Она была мертвая. Я увидела это сразу, как во-
шла.
"Наверное их у папы много",- подумала я, шагнула в сосе-
днюю комнату, и там, за деревянной загородочкой из пузатых
столбиков, за столом сидел мой папа.
258
Низенькая толстенькая свеча башенкой ("ишь какие у него
свечи!..") снизу освещала его лицо. Он очень отек, даже при
свече видно было,что лицо его приняло зеленовато-голубой от-
тенок... Но волосы на висках и затылке, легкие полуседые во-
лосы блондина, еще топорщились и кудрявились, и глаза его,
большие, выпуклые, голубые, в мерцании свечи казались особе-
нно большими и голубыми.
Я молча стояла перед загородочкой, перед папой. Он под-
нял отекшее свое лицо, взглянул на меня снизу вверх очень
пристально и вежливо спросил:
- Вам кого, гражданочка?
И я почему-то ответила деревянным голосом, слышным са-
мой себе:
- Мне нужно доктора Берггольц.
- Я вас слушаю. Что вас беспокоит?
Я смотрела на него и молчала. Не рыдание, не страх, не-
что неведомое- что-то, что я не могу определить даже теперь,
- охватило меня, но тоже что-то мертвое, бесчувственное. Он
участливо повторил:
- На что жалуетесь?
- Папа, - выговорила я,- да ведь это я- Ляля!...
Он молчал, как мне показалось, очень долго, а вероятно-
всего несколько секунд. Он понял, почему я пришла к нему. Он
знал, что Николай был в госпитале. И папа молча вышел из-за
барьерчика, встал против меня и, низко склонив голову, молча
поцеловал мне руку. Потом, рывком подняв лицо, твердым и как
бы слегка отстраняющим взором взглянул мне в глаза и негром-
ко сказал:
- Ну, пойдем, девчонка, кипяточком напою.Может поесть что
-нибудь соорудим!...- И добавил, чуть усмехнувшись: - "Щи-то
ведь посоленные..."
Я поняла его цитату и услышала всю горечь,с которой он
сказал ее. Он очень любил Николая. Но ни о нем, ни о смерти
его мы не говорили больше ни слова.
Мы вошли в маленькую, слабо освященную каганцом кухню
амбулатории. Свечку папа принес с собой и тут же потушил ее.
Это была государственная драгоценность, ею папа пользовался
только на приемах.
Две женщины в халатах поверх ватников- одна низенькая и
черноглазая, другая очень высокая, с резко подчеркнутыми ис-
тощенными чертами лица - всплеснули руками, увидя меня.
- Лялечка, - почти пропела низенькая, черноглазая,- как...
как вы выросли!...
- Это Матреша, - сказал папа, - не узнаешь? Матреша, луч-
шая санитарка. А это - Александра Ивановна...Тоже не узнала?
- Папа, да ведь я у тебя последний раз лет пять назад бы-
ла...
- Возможно, - бросил он и тихонько захлопал в ладоши. - А
ну-ка, бабоньки, чем богаты? Кипяточку нам с дочкой!
259
Матреша стала хлопотать у маленькой плиты,что-то жарить
на сковордке. Отвратительная вонь распространилась по мале-
нькой кухоньке. Я догодалась, что это какой-нибудь техничес-
кий жир. Пахло омерзительно, но - о, как здесь было тепло!...
Я сняла платок, пальто, вязаную шапку, косынку, надетую
под шапку. Я осталась в одном лыжном костюме с непокрытой
головой.
- Как у тебя тепло, папа!
Матреша подхватила:
- Тепло! Палисадничек понмножку разбираем. Доктор горюет,
да ведь что ж, надо греться-то, правда?
- Правда....
Я вытащила остаток своего пайка и "гвоздик"- папироску.
Отец захлебнулся от счастья.
- Вот это да!- сказал он, благоговейно беря "гвоздик"сво-
ими большими, умными руками хирурга.- Богато живете, мужики!
Нечто вонючее и странное на сковородке было подано на
стол. Мой ломтик хлеба мы по-аптекарски аккуратно поделили
на всех четверых, разлили по кружкам кипяток - тоже ровнехо-
нько-ровнехонько, сели у столика, и было так тесно, что мы
невольно прижимались друг к другу, как в битком набитом ваг-
оне....Маленькое пламечко каганца металось из стороны в сто-
рону, тени наши уродливые и страшные, качались на стенах ко-
мнатки, и от этого еще больше казалось, что мы все куда-то
едем - далеко-далеко, на поезде дальнего следования. А та, в
передней, просто ждет своего...
Скрипнула дверь, и в щель просунулось чье-то коричнево-
пергаментное лицо, непонятно - мужчины или женщины, чем-то
закутанное и обмотанное, в огромной ушанке,напяленной поверх
женского платка.
Ярко светящиеся темно-желтые глаза глянули из-под ушан-
ки.
- Доктор, мы вот...
- Не студить комнату! - крикнул отец. - Залезай весь.
В дверь протиснулся человек (это все-таки был мужчина);
он протянул отцу на ладони что-то в бумажке.
Папа раздул ноздри и зашевелил бровями.
- Ну-ну, не валяйте дурака! Опять?...
- Доктор, - протянул дрожащим голосом человек, - не обиж-
айте!
Сердито фыркнув, отец взял маленький сверточек.
- Ну ладно, спасибо, но чтоб в последний раз!...Как там у
вас, все в форме?
- Пока все, - прохрипел человек.- Сегодня, слава тебе го-
споди, тихо, вчера зажигалками замучил....
- Я к вам через часок загляну, - сказал отец, - Ступай.Да
не рыпайся, иди тихо. Если что, сразу ко мне!
Пятясь задом, человек чуть-чуть приоткрыл дверь и прот-
иснулся в эту щель, без улыбки, но приветливо кивая нам.
260
- Пожарная охрана, - сказал папа и, высоко подняв указат-
ельный палец, строго взглянул на меня, точно ждал возражения.
- Герои! Львы! Люди! Еле дышат, а большого пожара ни разу не
допустили. Любят наш объект, комбинат имени Тельмана.
- Чего он принес тебе? Съедобное?
- Деликатес! Около завода "Вена" - пивоваренный, помнишь?
- у нас теперь раскопки вовсю идут, барду раскапываем много-
летней давности. Раскапывают это все с трудом египетским,ра-
зогревают, лепешки пекут. Стоматит чудовищный от этого "дел-
икатеса". Столько народу со стоматитом в день на прием прих-
одит! Ну, а как уговорить, чтоб не жрали этого? Матреша, ра-
зогрей-ка нам лепешечку!...
Лепешка показалась мне очень вкусной.
- А у нас на Кузнечном бадаевскую землю продают,- сказала
я.- Когда бадаевские склады горели, оказывается, масса саха-
ра расплавленного в землю ушло. Первый метр- сто рублей ста-
кан, второй - пятьдесят. Разводят водой, процеживают и пьют....
Когда мы поели, Александра Ивановна куда-то ушла, а Ма-
треша опять предложила мне помыться, и я опять отказалась,
вспомнив Неву и лестницу, а вспомнив ее, не по необходимос-
ти, а движимая чем-то умственным и полузабытым, сказала:
- Отец, ты совсем не бережешь себя...
- То есть? - спросил он удивленно.
- Ну вот....ступеньки во льду вырубаешь....
Он взглянул на меня почти с состраданием.
- Дура ты, дочь моя и знаменитая поэтесса города Ленина,-
беззлобно сказал он.- Ибо произносишь все это всуе, без веры...
Мы помолчали, и, словно продолжая не обрывавшийся разго-
вор, он негромко, задумчиво стал говорить:
- А у нас за Невской, мне рассказывали, на одном заводе,
кажется Александровском, в литейной старик один был - формо-
вщик. Ну, из тех старых колдунов, которые грамоты не знали,
а дело свое знали так, что и заграничные инженеры руки разв-
одили.На Обуховском, например, был в свое время такой литей-
щик...Отольют, скажем, ствол для пушки - ну, надо его дальше
обрабатывать: сверлить там и все такое, - я не понимаю.В об-
щем, массу труда человеческого класть. А вдруг отливка-то
бракованная, с этими, как их - ну да - раковинами? Тогда эт-
ого деда и зовут: "Дед, послушай, есть в стволе раковины или
нет?" Он молоточком постучит, ухо к металлу приложит и гово-
рит: "Раковин нет, можно обрабатывать". Или наоборот. И что
ты думаешь - хоть бы раз ошибся! Пробовали ему не верить,ра-