Меир Г.. Моя жизнь

квалификации, а Нкрума не мог перестать ораторствовать. Он так объяснял,
например, почему он велел воздвигнуть себе огромный памятник перед зданием
парламента в Аккре и почему новые ганские деньги украшены его портретом:
"Для людей в джунглях слово "независимость" ничего не значит, они его не
понимают. Но когда им даешь монету, и они видят на ней портрет Нкрумы вместо
портрета английской королевы - тогда они понимают, что такое независимость".
Эта точка зрения была прямо противоположна моей, но тем не менее между
Израилем и Ганой сложились очень близкие отношения; десятки образовательных
программ были осуществлены в обеих странах, многое в Гане было
спроектировано и выстроено израильтянами, при нашей помощи была создана и
введена в действие судоходная компания "Черная звезда".
Потом я встретилась с другими африканскими лидерами - например, с
президентом Берега Слоновой Кости Уфуэ-Буаньи, по своим взглядам он был ко
мне ближе. Кстати, он происходил из того же племени, что и Нкрума, и
разговаривать они могли только на языке этого племени, потому что Нкрума не
знал французского, а Уфуэ-Буаньи - английского. Уфуэ-Буаньи в 1958 году
считал, что развитие не менее важно, чем независимость. Он гораздо яснее,
чем Нкрума, видел сложности, ожидавшие африканцев, если они будут напирать
на независимость без соответствующей подготовки - мусульманский экстремизм;
зловещее сочетание ислама с коммунизмом - русским или китайским; возвращение
в Африку прежних хозяев под слегка изменившейся личиной; ослабление
умеренно-прогрессивных сил на всем континенте. Он много лет держался и сумел
устоять против лести и угроз Насера. Правда, в ноябре 1973 года даже
Уфуэ-Буаньи сдался и порвал отношения с нами, грустно поясняя, что ему
пришлось выбирать между арабскими "братьями" и израильскими "друзьями". Но
тогда, в 1958 году, все это еще таилось в будущем.
Хотя первая встреча с Нкрумой и омрачила мое настроение, посещение Ганы
оказалось не только поразительно интересным, но и чрезвычайно важным для
всего нашего африканского предприятия. По случаю празднования годовщины,
Гана еще и принимала у себя первую всеафриканскую конференцию, где были
представлены все африканские освободительные движения.
Мне уже приходилось встречаться с д-ром Джорджем Падмором, блестящим
экс-коммунистом из Вест-Индии, важнейшим идеологом "прогрессивного"
панафриканизма, автором идеи развития Африки при финансовой поддержке
негритянской общины США - как он выражался, "по образу и подобию Еврейского
Призыва". Он чрезвычайно интересовался Израилем и настоял, чтобы я
встретилась с другими африканскими лидерами, собравшимися в Аккре. "Сам Бог
послал и вам, и им такой случай" - сказал он. Конференция должна была
начаться в одном из новейших отелей Ганы - в отеле "Амбассадор", в 4 часа
дня, но на три часа было созвано специальное заседание, и когда я вместе с
Падмором вошла в залу заседания, шестьдесят человек уже сидели за огромным
столом, ожидая меня.
Это было интересно и не лишено драматизма. Мы встретились здесь, в
первой африканской стране, добившейся независимости (не считая Либерии и
Эфиопии), я, министр иностранных дел еврейского государства, которому всего
десять лет от роду, и шестьдесят человек, чьи страны получат свободу через
два-три года. Мы все столько пережили, столько боролись за свою свободу - и
они, представляющие еще несосчитанные миллионы африканцев на обширных
равнинах этого континента, и мы, в нашей крошечной стране, которую столько
веков осаждали и брали штурмом. Мне казалось, что это та историческая
встреча, которую представлял себе Герцль. Я не всех тут знала по имени, но
Падмор объяснил мне, кто они: лидеры борющегося Алжира и других французских
колоний, Танганьики, Северной и Южной Родезии. Атмосфера в комнате была
очень наэлектризована. Я это почувствовала, и слова, которыми Падмор открыл
собрание, не слишком помогли делу. "Я устроил эту встречу для того, - сказал
он, - чтобы вы все увидели министра иностранных дел молодого государства,
которое только что добилось независимости и уже сделало огромный шаг по пути
прогресса во всех областях человеческой деятельности".
Наступило неловкое молчание. Встал представитель Алжира. Ледяным
голосом он задал самый провокационный - и самый важный - из всех вопросов.
"Миссис Меир, - сказал он, - вашу страну вооружила Франция, злейший враг
тех, кто сидит за этим столом, государство, ведущее жестокую и беспощадную
войну против моего народа, терроризирующее моих черных братьев. Как вы
можете оправдать свою близость с государством, которое является главным
врагом самоопределения африканских народов?" Он сел. Меня удивил не вопрос -
меня удивило то, что с него началось заседание. Я ожидала больше фраз и
большего времени. Но я была рада, что мы не пустились во взаимные любезности
и схватки с мнимыми врагами - а времени на подготовку мне не нужно было.
Я закурила, оглядела стол. Потом ответила. "Наши соседи, - сказала я
всем шестидесяти африканским лидерам, смотревшим на меня с холодной
враждебностью, - готовятся уничтожить нас с помощью оружия, которое они
получают бесплатно от Советского Союза и по очень низким ценам из других
источников. Единственная страна в мире, которая готова - за немалые деньги,
притом - продавать нам оружие, необходимое для самозащиты, - это Франция. Я
не разделяю вашей ненависти к де Голлю, но скажу вам чистую правду: если бы
де Голль был сам дьявол во плоти, я все равно покупала бы у него оружие и
считала бы это долгом своего правительства. А теперь я хочу задать вопрос
вам: "Что бы вы делали на моем месте?"
Я почти расслышала вздох облегчения. Напряжение прошло. Африканцы
поняли, что я говорю правду, не стараюсь пустить пыль в глаза, и
успокоились. Посыпались вопросы об Израиле. Они жаждали информации о
киббуцах, о Гистадруте, об армии; вопросам не было конца. Они тоже повели
себя откровенно. Молодой человек из Северной Нигерии (почти целиком
мусульманской) встал и заявил: "У нас в Северной Нигерии евреев нет, но мы
знаем, что должны их ненавидеть".
Диалог с африканскими революционерами продолжался все время, пока я
оставалась в Гане, и заложил основы нашей программы международного
сотрудничества. Я завоевала уважение и дружбу африканских лидеров, и теперь
они стремились встретиться и поработать с другими израильтянами. Они не
привыкли, чтобы белые люди работали своими руками, чтобы специалисты
выходили из кабинетов и работали на строительном участке, и то, что мы, как
они это называли, "не различали цветов", было необычайно важно. То, что для
меня было вполне естественно, совершенно изумляло африканцев - будь то мои
не слишком грациозные, но чистосердечные попытки научиться африканским
танцам, или увлечение, с которым я учила чопорных молодых сотрудников
ганского министерства иностранных дел танцевать израильскую хору. А главное,
они не могли не чувствовать, как они все мне нравятся. Помню, я сидела
однажды утром под огромным манговым деревом и расчесывала волосы, как вдруг,
откуда ни возьмись, появились маленькие девочки - не меньше десяти: они,
кажется, никогда не видели длинных волос. Одна из них, похрабрее, подошла ко
мне. Я поняла, что ей хочется потрогать мои волосы: следующие полчаса все
они причесывали меня по очереди. Я даже не заметила, что позади меня
собралась толпа потрясенных африканцев.
Думаю, что благодаря нашей манере себя вести - не похожей на то, как
вели себя другие иностранцы, мы создали нечто более важное, чем фермы,
заводы, гостиницы, полицейские войска и молодежные центры: мы помогли тому,
чтобы у африканцев создалась уверенность в себе. Мы доказали им, работая с
ними вместе, что они тоже могут быть хирургами, пилотами, лесничими,
садовниками и общественными работниками и что владение техникой не есть
вечная прерогатива белой расы, как их учили верить в течение многих
десятилетий.
Конечно, арабы и тогда делали все, что могли, чтобы убедить африканцев,
что мы ничем не отличаемся от других "колонизаторов", но африканцы, в
большинстве своем, не давали себя одурачить. Они прекрасно видели, что в
Замбии, где работали израильские птицеводы, куры не становятся
"империалистическими", а в Мали, где израильтяне учили население обработке
рыбы, рыба не становится "колонизаторской". Знали они и что сотни
африканцев, учившихся в Израиле сельскому хозяйству, учатся не эксплуатации.
У нас было три критерия для нашей программы, и, думаю, не будет
нескромностью сказать, что даже эти критерии были новшеством. Мы задавали
себе и африканцам три вопроса по каждому новому проекту: желателен ли он,
есть ли в нем реальная нужда, и в состоянии ли Израиль оказать в этом
помощь. И мы пускали в ход только те проекты, которые получали
утвердительный ответ на все три вопроса, из чего африканцы видели, что мы не
считали себя способными автоматически разрешить все их проблемы.
Я снова и снова возвращалась в Африку и уже привыкла, что мне каждый
раз говорят, что я себя "переутомляю". Я приучила себя к жаре, к
недостаточной чистоте, к тому, что надо чистить зубы кипяченой водой (а если
ее нет, то годится и кофе), и к тому, чтобы тратить время на такие вещи,
которые мне и не снились - например, председательствовать на избрании
королевы красоты на празднике в честь Дня независимости Камеруна, или
слушать в Абиджане (Берег Слоновой Кости), во время парадного обеда с
африканскими лидерами, как африканские музыканты играют собственную
трогательную версию "Ди идише маме" в мою честь. Чем больше я путешествовала
по Африке, тем больше ее любила, и, к счастью, африканцы платили мне
взаимностью. Я до сих пор переписываюсь кое с кем из множества
африканцев-родителей, назвавших дочерей моим именем. Совсем недавно я
получила письмо от человека из Риверс Стейт (Нигерия). "Благодарю вас за
ваше милое письмо, куда вы вложили ожерелье для маленькой Голды, - пишет он.
- Пожалуйста, примите прилагаемую здесь фотографию маленькой Голды в залог
нашей высокой оценки вашей деятельности, направленной на помощь
человечеству". Африканцы не скупились на выражения своей симпатии - и мне
это было необыкновенно приятно.
В декабре 1959 года я посетила Камерун, возвратилась в Гану, впервые
отправилась в Того (где, кроме всего прочего, мы помогли создать
национальную юношескую организацию и кооперативное хозяйство в одной
деревне), снова навестила президента Либерии Табмена и объездила Гамбию и
Сьерра-Леоне. Ездила я и по Гвинее и встретилась там с Секу Туре. Однако,
тут не было все так гладко. Он был одним из немногих африканских лидеров, с
которыми мне не удалось завязать личные отношения, хотя он и произвел на
меня большое впечатление своим интеллектом. Секу Туре, как и Нкрума, как и,
в меньшей степени, танзанийский Ньерере, больше думал о международном
положении своей страны, чем о ее благосостоянии. По-видимому, у него, хотя
он и был левый радикал, вообще не было никаких социальных концепций, и
потому мы мало что могли ему предложить - хотя мы оказывали помощь и Гвинее,
и в Конакри существует великолепная профшкола, созданию которой мы помогли.
Но Гвинея никогда не относилась к Израилю по-настоящему дружески, и, когда
после Шестидневной войны она, единственная из африканских стран, порвала
отношения с нами, я была не слишком удивлена. Я не хочу сказать, что
отношение к Израилю - пробный камень качеств государственного руководителя,
но факт тот, что чем больше африканский лидер думал о развитии страны, а не
о политических заигрываниях с могущественными блоками, тем сильнее его
государство желало нашей помощи и тем лучше у нас складывались отношения.
Я частично выразила свои чувства в речи на Генеральной Ассамблее в
конце 1960 года, когда там уже были представлены шестнадцать независимых
африканских государств. Перед глазами моими, когда я говорила, стояли все
эти мужчины, женщины и дети, которых я повидала в Африке, с которыми я
зачастую не могла говорить без переводчика, но с которыми, я чувствовала,
меня связывают узы братства и общих устремлений; видела я перед своим
умственным взором и бесправных, плохо образованных, лишенных всяких
привилегий евреев, которые сотнями тысяч приезжали в Израиль, надеясь найти
там земной рай. Я говорила о западне нереалистических ожиданий и
политического фантазирования, как о прошлом, так и будущем, которому и мы
были подвержены - и потому я говорила "мы", а не "они".

"Две опасности подстерегают тех из нас, которые появились в качестве
новых самостоятельных государств: во-первых, опасность засидеться в прошлом;
во-вторых, иллюзия, что политическая независимость немедленно разрешит все
наши проблемы.
Что значит "засидеться в прошлом"? Естественно, многие новые нации
сохранили неприятные, иногда горькие воспоминания. Естественно, они имеют
зуб на своих прежних правителей и склонны считать свои, сегодняшние
трудности наследием прошлого. Они видят жестокий парадокс в том, что
некоторые страны озабочены проблемами перепроизводства и излишков, в то
время как они влачат нищенское существование. Глядя на свою землю, полную
минеральных и растительных богатств - золота и бриллиантов, бокситов, железа
и меди, какао и хлопка, сахара и каучука, - они не могут не прийти к выводу,
что голодают не по Божьей воле.
Как могут африканцы восхищаться чудесами космического века, если их
собственные народы до сих пор еще неграмотны? Не может мать в африканской
деревне радоваться успехам медицины в мире, если ее дети страдают от
трахомы, малярии и туберкулеза. Все это надо понять. Вполне естественно, что
вновь возникшие свободные нации должны помнить о прежних страданиях и
унижениях. Народ не может строить свое будущее, если он забыл о прошлом. Но
жить, продолжая размышлять только о прошлом, невозможно: всю свою энергию,
все способности следует вложить в будущее".

Потом я заговорила о будущем.

"Мы, новые страны, получили независимость в эру величайших достижений
человечества. В некоторых частях света уровень жизни и развития достиг
невероятной высоты. Не следует говорить нам, чтобы мы не торопились со своим
развитием; не нужно рассказывать нам, что развитым странам понадобились
столетия и множество поколений, чтобы достигнуть теперешних высот. Мы не
можем ждать. Мы должны развиваться быстро. Как сказал один друг из Конакри,
недавно посетивший Израиль: "Неужели я должен в эпоху сверхзвуковых
самолетов ходить пешком только потому, что те, кому эти самолеты сегодня
принадлежат, много поколений назад ходили пешком?"
Это относится не только к новым нациям, но и ко всему миру. Многое было
сказано и сделано в отношении, я бы сказала, "первой помощи" - стали
делиться с неимущими едой, отдавать голодным свои излишки. Хочу сказать,
однако, что мы не будем по-настоящему свободны, пока наших детей будут
кормить другие. Мы будем по-настоящему свободны лишь тогда, когда научимся
получать то, что нам нужно для пропитания со своей собственной земли. Из
Азии и Африки доносится крик: делитесь с нами не только продуктами, но и
вашим умением их производить. Самая жуткая пропасть в сегодняшнем мире лежит
между теми, кто буквально достиг луны, и теми, кто не знает, как достичь
плодородия собственной почвы, чтобы она удовлетворяла насущные человеческие
потребности".

Мы не только создали израильскую программу международного
сотрудничества и открыли (это сделал Гистадрут при поддержке АФЛ)
Афро-Азиатский институт; мы приняли участие в работе многочисленных
специализированных агентств ООН, которые занимаются развивающимися странами.
Существовали - и существуют - два рода деятельности, которую проводит
Израиль и которые мне особенно по душе; притом они до некоторой степени дают
ответ на тот вопрос, который я когда-то задала в Объединенных Нациях. Летом
1960 года под руководством Аббы Эвена, только что возвратившегося после
нескольких лет успешной службы в качестве посла Израиля в Вашингтоне и при
Объединенных Нациях (в 1966 году он сменил меня на посту министра
иностранных дел), состоялась в Реховоте в прекраснейшем кампусе
Вейцмановского института Первая международная конференция о роли науки в
развитии новых государств. Целью конференции было навести мосты между
развитыми и развивающимися странами, разведав эффективнейшие способы
использования науки и техники в странах, только что получивших
независимость. Половина участников состояла из африканцев и азиатов, другая
половина - из ведущих европейских и американских ученых. Не я одна - все
участники были растроганы и воодушевлены этим первым в своем роде
замечательным сборищем.
Что говорить, некоторые речи были слишком длинны, некоторые ученые
доклады - слишком трудны для понимания, некоторые вопросы, да и ответы,
прозвучали неуместно - но это был гигантский шаг к настоящему международному
сотрудничеству, который в чем-то был даже важнее формального равенства в
Организации Объединенных Наций. В Реховоте встретились представители двух
культур, чтобы сообща проложить путь, на котором одна половина человечества
всего эффективнее сможет помочь другой. Я не могла наглядеться на
африканских государственных деятелей (многие были в национальной одежде), с
которыми я так недавно встречалась в Африке, - на новых министров
образования, здравоохранения, технологии, поглощенных беседой с нобелевскими
лауреатами и другими всемирно прославленными членами научной братии, с
которыми они постепенно находили общий язык. Первая реховотская конференция
положила начало традиции. С тех пор в кампусе Вейцмановского института
каждые два года собираются подобные конференции - по здравоохранению, по
экономике по образованию, по сельскому хозяйству... Каждая из этих
конференций дала участникам то, чего за деньги не купишь: чувство, что когда
все сказано и сделано - мир в самом деле един.
Другой наш проект, который все так же мне дорог, как и в первые дни его
осуществления (1960 год), - это Кармелский центр. Его официальное название -
Международный центр подготовки работников коммунального обслуживания. Здесь
женщины развивающихся стран Азии, Африки и Латинской Америки готовятся к
новому для них роду деятельности. Уже пятнадцать лет я наблюдаю, как сотни
женщин в этом центре учатся играть производительную роль в своих странах -
будь то руководительница детского сада из Непала, диетсестра из Лесото,
работник социального обеспечения из Кении или учительница из Малайи. Для
всех этих женщин Израиль был как бы живой лабораторией, потому что как
сказала мне студентка из Кении, "если бы я поехала учиться этому в США, то я
выучила бы историю развития, а в Израиле я вижу, как это развитие
происходит".
Этот центр занимает особое место в моем сердце не только потому, что я
вместе со шведкой Ингой Торсон и израильтянкой Миной Бен-Цви помогала его
основать, но и потому, что меня восхищают все эти женщины, оставившие свои
насиженные места в городах и деревнях, свои семьи и приехавшие в далекую
чужую страну, чтобы получить специальность, которая когда-нибудь поможет их
народу жить богаче и лучше. Есть что-то героическое - а я нечасто употребляю
это слово! - и в усилиях, которые делают эти женщины, вступая на долгий и
трудный путь самообразования во имя лучшей жизни для себя, своих детей и
внуков. Помню особенно ясно поразительную женщину - судью из Ганы; скромную
молоденькую акушерку из Свазиленда, пожилого врача, возглавлявшую семейное
планирование в Нигерии и преданную делу, дисциплинированную
диетсестру-эфиопку. Все это были жены и матери, и каждая стала пионером в
своей области, и каждая надеялась, что африканские женщины займут в
африканском обществе надлежащее место как равные строители будущего -
подобное тому, какое, они видели, занимают в еврейском государстве
женщины-израильтянки. Пожалуй, я больше не встречала таких тружениц, таких
энтузиасток, таких привлекательных созданий, как женщины этой группы, с
которыми я, бывало, часами беседовала в Хайфе. Иногда казалось, что наш
жизненный опыт совершенно различен - а в действительности мы боролись
примерно за одно и то же.
Но наше участие в обучении африканцев не ограничивалось тем, что мы
делали в Израиле. В 1963 году, когда я впервые посетила Восточную Африку,
пролетев на маленьких самолетах тысячемильные расстояния над Кенией,
Танганьикой, Угандой и Мадагаскаром, главной целью моей поездки было
посещение школы для социальных работников, открытой сообща Кенией и Израилем
(при поддержке Кармелского центра) в Мачакосе. Не раз нам случалось
приземляться в маленьких деревушках - потому что там трудился, не покладая
рук, какой-нибудь израильский советник; я проводила часок-другой с ним и его
семьей и видела своими глазами любовь и доверие, которые выражали им
африканцы, и восхищалась решимостью и увлеченностью молодых израильтян,
добровольно живущих и работающих в таких непривычных примитивных условиях.
Нельзя сказать, что все они справлялись с делом успешно и что кругом
все шло как по маслу. Нередко требовались месяцы, чтобы израильская семья
привыкла к климату, к пище, к традиционной африканской медлительности;
поняла, что кроется под африканской чувствительностью и суеверностью,
научилась сдерживать нетерпение и заносчивость, которые в два счета могли
свести на нет все добрые дела. Бывали ссоры, обиды, неосуществившиеся планы.
Но в большинстве случаев сотрудничество приносило плоды, ибо и африканцы, и
израильтяне по-настоящему понимали, как ценно то, что они стараются делать.
Не было для меня большей радости, чем встречаться с африканцами, прошедшими
подготовку в Израиле, которые показывали мне свои клиники, фермы и школы,
весело давая пояснения на иврите; и повсюду я видела африканских "сабр",
черных малышей, родившихся в Израиле, чьим первым языком был иврит. Какими
бы "крайними" ни стали потом эти дети и что бы они потом ни говорили, они
никогда, я знаю, не будут в душе считать своими врагами тех, с кем
подружились в Беер-Шеве, Хайфе или Иерусалиме - да и меня тоже.
Кстати, во время этой поездки я поняла, что нам, в Израиле, надо
переменить развлечения официальных гостей. Африканцы, как и израильтяне,
непременно хотели, чтобы гости часов по двенадцать осматривали
достопримечательности, а потом, без всякого снисхождения, волокли их на
банкет с речами, состоявшими из бесконечных взаимных поздравлений. Я сидела
на этих банкетах и в изнеможении думала, что через несколько часов опять
предстоит поездка под палящим солнцем, которая завершится таким же банкетом
с речами. И я поклялась себе, что когда вернусь в Израиль, то сделаю
что-нибудь, чтобы унять наше рьяное гостеприимство; правда, не могу сказать,
чтобы мне это до конца удалось.
В конце концов, я все-таки заболела, и поездки пришлось сократить, хотя
я была вынуждена отменить прием у Милтона Оботе - умного и уравновешенного
президента Уганды, которого потом так безжалостно убрал Иди Амин. Пожалуй,
Оботе и Иди Амин - две крайности африканской дилеммы. Оботе был полной
противоположностью Амину - это был разумный, серьезный и работящий человек.
Боюсь, что прогресс в Уганде задержался на много лет оттого, что к власти
пришел Иди Амин, которого погубила бесконтрольная власть над только что
получившей независимость страной. Я не знала Иди Амина, когда он проходил в
Израиле парашютную подготовку (израильские "крылышки" гордо носит не только
он, но и многие другие африканские лидеры, например, президент Заира
Мобуту), но и в те времена, когда ему казалось, что на Израиле свет сошелся
клином, его считали, мягко выражаясь, очень эксцентричным. Я в последний раз
увидела его в Иерусалиме, в бытность мою премьер-министром, и убедилась, что
он просто сумасшедший. Право же, нашу беседу мог бы поставить Чарли Чаплин.
- Я пришел к вам, - сказал он очень серьезно, - потому что хочу
получить от вас несколько "Фантомов". - "Фантомов"? Мы не производим
"Фантомов"! - ответила я. - Мы их покупаем, когда можем, у США, - а можем мы
далеко не всегда. Это не то, что можно покупать и продавать. А зачем вам
"Фантомы"?
- Да против Танзании! - мягко сказал он.
Потом он передал мне сообщение: "Мне срочно нужно десять миллионов
фунтов стерлингов". Но и этого я ему дать не могла. Он покинул Израиль,
пылая гневом, отправился в Ливию к полковнику Каддафи - и, в 1972 году, за
полтора года до Войны Судного дня, Уганда порвала с нами дипломатические
отношения. Но Иди Амин не Уганда, и даже он не может остаться диктатором
навсегда - что все-таки несколько утешает.
Вспоминая таких африканских лидеров, как кенииский изумительный старик
Джомо Кениата и Том Мбоиа, замбийский Кеннет Каунда поэт-президент Сенегала
Сенгор и президент Заира Мобуту Сесе Секо, я должна сказать, несмотря на
трагедию нашего разрыва, что они делают честь своим народам и африканскому
освободительному движению. Мы с ними так хорошо ладили (хоть и не на все а
не всегда смотрели одинаково) - думаю потому, что я делала то, к чему
призывала, и они это видели. В 1964 году, например, по случаю годовщины Дня